Охота на Уршада

35 Зашитые губы

Бронзовая стража Проклятого города Сварга крепко знала свое дело.

— Отлично, лучше не придумаешь… — Перевертыш бегал вокруг Рахмани по наклонной стене, нервно потирая тонкие ручки. — Здесь мы переждем бронзовую стражу, а затем сбежим.

— Сбежим? — Рахмани скептически оглядел каменное яйцо, в которое их поместили.

Точнее — поместили его одного, поскольку перевертыша стражники приняли за плащ. Из темного яйца выход был только один — крохотная дырка в самой верхней части, да и та закрыта тяжелой решеткой. Огнепоклонник с трудом удерживал равновесие. Трижды он обошел свою новую тюрьму, повсюду натыкаясь на шершавый прохладный камень. Внизу стены сходились в одной точке, так что нельзя было не только прилечь, но даже присесть. Кроме того, периодически начиналась качка, Саади швыряло из стороны в сторону, спасали многолетние тренировки ловца. К счастью, циклопы ничего не отняли — ни оружия, ни мешков, ни волшебной клетки.

Рахмани даже не заметил, как оказался в западне. Казалось, только что он брел по кладбищу, подпираемый недобрыми взглядами бронзовых исполинов, и вдруг, в один миг, провалился в душный каменный мешок. Сюда не долетали звуки и запахи, застойный воздух пах, как в забытом запертом склепе.

— Да, сбежим, если успеем, — хохотнул перевертыш. — Не хотел бы я ждать, пока они принесут нас к судье.

— Принесут? Нас разве кто-то несет?

Точно в подтверждение этих слов каменное яйцо снова затряслось.

— Командир стражников носит на поясе четки, собранные из особой породы ракушек. Мы в одной из ракушек, и не спрашивай меня, как они это делают. По сравнению с магией гиперборейцев наши жалкие формулы звучат как детский лепет. Главное, чтобы он не успел сдать нас судье…

— Судье? Но за что нас судить? Ведь это на нас напали!

— За попытку незаконной охоты. Ловить бесов имеют право только гиперборейцы. За то, что ты применил в городе боевую магию. За покупку запрещенной ловчей сети.

— Я не применял магию, я не колдун! Это всего лишь энергия разума, освобождать ее может научиться каждый… ох! — Рахмани снова швырнуло на стену и весьма больно ударило набитым мешком.

— Очень непросто будет объяснить это судье… Кстати, освободи немного энергии, подожги мне фитиль. Да, да, вот так, вполне достаточно. — Перевертыш запалил маленький факел, порвал зубами зашитый пакет, обмазанный салом. Внутри, в футляре, оказались цветные мелки. — Однажды мой брат видел здешнего судью. Одного из них. Говорят, что честность судьи вызывает восхищение, он во всем следует книгам законов Гиперборея, но не слишком жалует людей.

— Так судья — тоже циклоп?

— Нет, почти человек. Он из тех фоморов, которые когда-то плотно заселяли Оркнейские острова. До того, как их перебили кельты.

— Не слышал ни о тех, ни о других.

— Ты можешь держать факел повыше? — Перевертыш провел на серой стене первую ломаную линию. — Ничего странного, что ты не слышал. Фоморов перебили кельты, кельтов перебили скотты, скоттов лет триста назад перебили латины, а этих, в свою очередь, постепенно извели и прогнали бритты…

— Так ты говоришь о Зеленой улыбке?

— Насколько мне известно, на других твердях латинской империи не существовало. — Кой-Кой принялся мурлыкать песню. Казалось, что он наносит штрихи беспорядочно, спирали, прямые и ломаные линии трех цветов ложились на камень как придется.

— Что ты собираешься делать?

— Я уже делаю. Рисую.

— С чего это ты так счастлив? — не выдержал Рахмани.

— Я счастлив, что нас не швырнули сразу в котел мудрости. Они вполне могли так поступить, в котле мудрости вываривается любая вражеская магия…

— И что им помешает швырнуть нас в котел чуть позже? Разве никто не придет, хотя бы допросить меня?

Он еще раз с тоской оглядел овальную тюрьму. Звук голоса отзывался здесь противным скрипучим эхом, оно продолжало гулять по каменным изгибам, постепенно превращаясь в ядовитый шорох. Тряска ослабла, сменившись плавным покачиванием.

— Моли своих богов, чтобы у бронзовой стражи было много работы. Я уверен, сейчас они стянули все силы на кладбище, чтобы выкурить момо. Для них — что мы, что призраки момо — одинаковые нарушители спокойствия.

— Зачем нам твой рисунок? Ты убеждал меня, что магию применять нельзя, а сам…

— Я не вижу другого способа бежать. Дом Саади, помнишь, когда мы были на рынке, ты рассматривал маски из черного дерева?

— Да… и что?

— Ничего особенного. А теперь вспомни, еще раньше ты меня спрашивал, что за длинный сверток, промазанный салом, у меня в мешке? Так вот, я привез с собой холст, на нем я заранее нарисовал… что?

— «Глаз пустоты»! — охнул Саади. — Но тебя на Хибре за это могли… если бы кто-то нашел…

— Жизнь под чужой личиной — всегда риск, — посерьезнел перевертыш. — Я забрал холст с рисунком из тайника, когда ты приехал в Ереван и показал мне тайный знак. Я знал, что в Проклятом городе это может пригодиться. Хотя здесь это тоже запрещено. Запрещено все, что способно отпирать двери… Да, дом Саади, сегодня, пока ты разглядывал маски, я заглянул в ближайшие сгоревшие руины. Там, в подвале, в полной темноте, я его приклеил к потолку. Надеюсь, никому не придет в голову забраться в тот подвал…

— А теперь? Ты рисуешь другой, чтобы?

— Тссс… Дом Саади, твоя задача — охранять Зашитые губы, а сюда — не смотреть, — строго приказал перевертыш. — Пока «глаз пустоты» не готов, в него глядеть еще опаснее, чем потом…

— А зачем вы вообще их рисуете?

— А зачем вы братаетесь с огнем?

— Огонь… это символ нашего божества, он помогает нам сражаться.

— Дом Саади, когда-нибудь мы с тобой поговорим обо всем. Если выберемся отсюда… Пока я тебе скажу одно. Имя «Глаз пустоты» придумали не мы, а враги моего народа. На древнем языке пещер это звучит иначе — «тот, который заполняет собой вселенную». Тебе трудно представить, дом Саади, что для кого-то объемен не наш мир, а то, что за гранью рисунка? А наш мир, который кажется нам таким полновесным и цельным, — это всего лишь слабая тень реальности, отзвук мудрости…

Когда-то мальчикам моего племени давали в руки мелок уже в двухлетнем возрасте, но не для того, чтобы запугать пришельцев. Дети рисовали, и дети уходили туда, откуда можно выйти в любом месте… Да, именно дети, потому что взрослым труднее торить дороги в Плоских мирах. Дети уходили, тянули за собой нить, и по этим нитям путешествовали целые семьи. Это было задолго до того, как вы, называющие себя людьми, научились нырять в Янтарные каналы. Народу перевертышей не нужны были Янтарные каналы, мы владели тем, чего вам не достичь и за тысячу лет. Что стало с моими предками, кто вовремя не бежал из-под власти султанов? Многие были казнены или проданы в рабство пиратскими капитанами. Кто теперь вспомнит, как находить нити среди Плоских миров? Все забыто, после казней и избиений, после того, как мое племя рассеялось по трем твердям… Остался только страх.

Какое-то время спустя, меняя факел, Саади не выдержал и коротко взглянул на стену. Вначале он не заметил ничего особенного — хаотичное переплетение трех цветов. Кой-Кой рисовал мелками, получалось что-то вроде большого птичьего гнезда, если смотреть сверху.

Голубые, белые, зеленые линии сталкивались, закручивались в спирали, ломались и снова росли.

— Дом Саади… Дом Саади!! — От окрика приятеля охотник едва не свалился.

Оказалось, «глаз пустоты» притягивал не только взгляд. Сам того не желая, Рахмани карабкался вверх на скованных, почти негнущихся ногах. Несколько раз он сморгнул, потер виски, подергал головой, прежде чем беспорядочное вращение цветных линий снова превратилось в плоский невзрачный рисунок. Короткий факел почти не давал света, зато вызывал кашель и резь в глазах. Каменное яйцо постепенно заполнялось дымом.

— He смотри, дом Саади, пока еще рано, отвернись и держи факел…

— Почему ты залез выше меня, а мне кажется, что ты внизу?

— Город Сварга выстроен не только для людей, потому он и не выглядит как город для людей, — бормотал перевертыш, один за другим нанося на серый камень изогнутые штрихи. — Сверху тебе кажется, что он плоский, как блин. Но это лишь потому, что ты привык к плоскому. Я не был в других Проклятых городах, но туда ходили мои старшие братья. Один похож на висящий среди миров пчелиный улей… Вот почти как этот. Не плоский блин, но шар. Он висит свободно, но не внутри вулкана, как кажется тебе. Он висит сразу внутри нескольких миров. В этом и сила Гиперборея. Они умеют ладить с иным разумом.

Есть в Гиперборее город, который сворачивается. Точно пугливая улитка, затыкая своим же хвостом свой нос, и тогда путник может месяцами блуждать внутри по кругу… Есть город, где правят элементали, способные добывать для себя все насущное одной лишь силой разума. Им не нужны глина и дерево для жилищ, им не нужны скот и зерно для питания. Они умеют силой взгляда отворачивать с пути луч света и усмирять волнение на море. Говорят, что сами гиперборейцы почитают обитателей того Проклятого города, как богов, и стараются приобщиться их тайн… Почти готово. Дом Саади, теперь слушай меня очень внимательно. Бери нашу поклажу…

Кой-Кой с огрызком факела в руке пристроился сбоку, крепко ухватил парса за локоть.

— Дом Саади, как только станет светло, ты сразу закрой глаза. И не открывай их, что бы ни случилось. Возможно, тебе покажется, что кто-то трогает тебя или зовет, или угрожает… Не открывай глаза, слушай только меня, делай только то, что я говорю. Иначе мы погибнем оба.

— Ты страшишься канала, который сам же построил? — Парс храбро взглянул на стену. Зеленые, белые, голубые линии немедленно пришли в движение. Они кружились, мягко, трепетно, засасывая взгляд, маня куда-то вдаль, в ласковую, теплую, беззаботную страну…

— Это не Янтарный канал, — голос перевертыша словно доносился из невероятной дали, — это нить, натянутая между мирами. Моли Всевышнего, чтобы никто не забрел в подвал, где я оставил второй рисунок…

— А если кто-то забрел?

— Я тебе говорил: на мою долю вместо мастерства остался только страх. Если кто-то дернул за нить с той стороны, мы можем провалиться куда угодно. Перевертыши разучились…

Дальше Рахмани не слушал. Звуки пропали, пропали верх и низ, все заслонила сплошная стена ослепительного, праздничного света. Свет казался столь же густым, как разогретая кукурузная каша, и столь же непреодолимым. Саади краем сознания ощущал на локте крепкое пожатие пальцев, маленький человечек находился поблизости. Саади ощущал тяжесть мешков за спиной, жесткие ножны на спине и на бедре, но окружающий мир весь превратился в свет.

Рахмани закрыл глаза и сделал шаг. Даже сквозь плотно прикрытые веки пробивалось яркое свечение. Возможно, воину только показалось, что он шагнул вперед. Здесь не требовалось двигаться, казалось, что пронзительно-яркий, скрученный веретеном колодец ринулся навстречу.

Колодец, ведущий вверх.

Колодец, который стал быстро превращаться в расширяющуюся воронку, наподобие воронки стригущего смерча, только теплую и лучистую, без мокрой грязи и отравы.

— Они будут с тобой говорить, дом Саади… ты можешь отвечать им, не открывая рот… но лучше спрашивай…

Вначале Рахмани услышал шорохи, они переросли в низкий, вибрирующий гул, в такт которому стало вибрировать все тело. Затем, очень скоро, гул распался на множество отдельных, слабых, пронзительных звуков. Так случается, если резко отворить двери в помещение, заполненное спорящими людьми. Общий невнятный шум голосов внезапно распадается на возгласы, смешки, кашель…

— О чем мне спрашивать? — Молодой воин сам не заметил, как заговорил, не разжимая губ.

Рахмани не мог отделаться от врожденного страха. Учитель много рассказывал о народе перевертышей, но в храмовой горе и во всем славном городе Исфахане не находилось человека, которому довелось побывать по ту сторону «глаза пустоты». От неведения передавали друг другу жуткие легенды, о чудовищах, запертых между мирами, о доверчивых путниках, затянутых в хаос линий и навсегда потерянных для родных. О дряхлых полумертвых стариках, найденных рыбаками в заброшенных пещерах, подле таких же обветшавших рисунков. Поговаривали, что эти, потерявшие разум, иссохшие люди в нелепых одеждах — такие же несчастные путники, провалившиеся сотни лет назад в «глаза пустоты» и с тех пор блуждавшие среди рваных нитей мироздания…

— Спрашивай, о чем хочешь… о самом главном для тебя… Нить цела, нас ведут.

— Кто это? Бесы?

— Мы не верим ни в бесов, ни в ангелов, дом Саади. Ты можешь считать, что это твой бог, если тебе так удобнее.

— Я не понимаю… — С каждой следующей песчинкой тревога отступала. Ничто не подсказывало ему, что следует ожидать опасности. Сияющий смерч рассыпался на части, со всех сторон воина окружало нечто, похожее на нежный пух, мерцающий, как мириады далеких звезд. В то же время, с ним говорили. Сколько Рахмани ни напрягал мозг, он не мог вычленить отдельной нити разговора, это было странным и пугающим. Чудилось, будто не один, а сотня мудрых Учителей произносили прямо в уши внятные, свежие и чистые истины. Он сам себе казался копилкой, бурдюком, туго раздувшимся от внезапных, незаслуженных знаний. Совершенно неожиданно он получил ответы на вопросы, которые мучили его с детства, но которые он стыдился задавать матери, отцу и уж тем более — Учителям. Причем ответы не явились к нему во внятной словесной форме, они внезапно обнаружились в глубине памяти, как нечто давнее, понятное и вразумительное, не требующее дальнейших толкований.

Он узнал, отчего птица, змея и волк не могут разговаривать на языке людей.

Он узнал, насколько далека от тверди Хибра рябая луна, и поразился этой истине. Он узнал, отчего она темна ликом ранними вечерами и ярко сияет в полночь.

Он узнал, отчего сын рождается похожим на мать, а дочь — на отца, и поразился, насколько сложно устроен человек. Он хотел спросить про уршадов, но получил ответ, который не смог объять разумом…

— Нить цела, дом Саади. Не шевелись, не дергайся, не открывай глаз.

Рахмани казалось, что каждая клетка кожи дрожит, что в каждый момент его трогают несколько дюжин настойчивых рук. Примерно так ощупывали лицо каждого новенького Слепые старцы, только присутствие Учителей внушало волнение, здесь же воина окружало тихое счастливое течение.

— Многие назовут это богом, дом Саади… Помнишь, я говорил, что уважаю твоих учителей, Одноглазых старцев не только за седины? Да, я взялся защищать твою спину потому, что твои учителя узнали бога. Они никогда не были тут, но сумели догадаться, что такое бог…

Сердце стучало молотом, кровь шумела в висках. Голоса то внедрялись в мозг острыми иглами, то рассыпались ворохом злобных окликов.

— Не сопротивляйся, дом Саади… это не люди и не бесы, это мысли тех, кто думает о тебе… когда ты вспоминаешь о своих друзьях или врагах, твои мысли точно так же мучают их тонкие тела…

Свет стал нестерпимым. Рахмани зажмурился изо всех сил. Его теребили, ощупывали, щипали, гладили, не стесняясь. Ничто не мешало дышать, ветер не шевелил ни волоска на голове, но Рахмани не мог отделаться от ощущения, что летит с безумной скоростью. Причем нить вела его не прямо, а по сложной кривой траектории. В Янтарном канале никогда не возникало подобных ощущений, там все происходило быстро и тихо…

— Что же такое бог?

Он продолжал общаться с сотнями и тысячами разумных сущностей. Это оказалось невероятно трудно, намного труднее, чем торговаться на базаре сразу с десятком продавцов. Здесь никто не навязывал свой товар, никто не предлагал лучшую цену и не тянул в свой шатер, но единожды зацепленная мысль оказывалась столь важной и интересной, что Рахмани сам метался из стороны в сторону, насилуя свой уставший мозг.

— Если бы я знал, что такое бог, — рассмеялся перевертыш, — я бы, наверное, давно покинул нашу несчастную твердь и поселился там, где моих детей ждет вечное счастье… Но долго здесь находиться нельзя, знания выжгут твой мозг изнутри, мои предки так и не научились… Наверное, бог — это верные ответы, которые ты можешь получить только здесь. Наверное, в твоей голове, дом Саади, тоже есть верные ответы, в которых кто-то нуждается…

— Да, да, да, это точно! — хотелось закричать Рахмани, поскольку в одну песчинку он прозрел и увидел, что именно так все обстоит на самом деле, и Учитель говорил о том же самом, только иными словами. Ну, конечно же, бог — это самый честный обмен, без денег и условий, когда каждый может получить из пространства то, что пожелает, а то, в чем нуждаются другие, они возьмут сами, без спроса, и никто не обеднеет…

— Вытяни руки, дом Саади… ты можешь удариться!

Возглас перевертыша прозвучал очень вовремя. Тьма сменила свет, в ноздри ударил запах гари, тело в мгновение ока обрело вес. Рахмани успел сжаться в комок за миг до удара. Он выпал из потолка в каком-то мрачном, загаженном помещении и с размаху грохнулся об пол. К счастью, руки и ноги погрузились на палец в слой остывающей золы. По спине снова больно ударили клетка и мешки с поклажей.

Он был свободен.