Летать на нём было куда интереснее, чем управлять авиалайнером DC-9. Майор Энди Ричардсон налетал больше десяти тысяч часов на авиалайнерах и всего шестьсот на своём штурмовике А-10 «Тандерболт-II», но явно предпочитал полёты на меньшем из этих двухмоторных самолётов. Ричардсон был приписан к 175-й тактической эскадрилье истребителей Мэрилендской национальной гвардии. Обычно его эскадрилья базировалась на небольшом военном аэродроме к востоку от Балтимора, но два дня назад, перед самым началом переподготовки, 175-ю и шесть других кадровых и резервных эскадрилий перебросили на и без того загруженную авиабазу стратегической авиации в Лоринге, штат Мэн. Они вылетели оттуда в полночь и дозаправились в воздухе всего полчаса назад, в тысяче миль над Северной Атлантикой. Теперь Ричардсон и его звено из четырех штурмовиков летели на высоте всего сто футов, скользя над чёрной поверхностью океана со скоростью четыреста узлов.
В ста милях за четырьмя штурмовиками на высоте тридцати тысяч футов следовали девяносто самолётов, что для русских очень походило на «атаку альфа» — мощную ударную операцию вооружённых тактических истребителей. Это действительно было так, хотя операция была ложной, цель её заключалась в том, чтобы отвлечь внимание от четырех штурмовиков, летящих на бреющем полёте — именно они играли ключевую роль.
Ричардсон не скрывал любви к своему А-10. Пилоты, летающие на этом штурмовике называли его с насмешливым уважением «африканский кабан» или просто — «кабан». Почти все самолёты тактической авиации имели изящную обтекаемую форму, обусловленную необходимостью скорости и манёвренности в бою. «Кабан» составлял исключение и являлся, пожалуй, самым безобразным из боевых самолётов, когда-либо построенных для военно-воздушных сил. Казалось, два его турбореактивных двигателя, подвешенные у хвостового оперения с двойными стабилизаторами, которые сами по себе принадлежали к эпохе тридцатых годов, просто вовремя забыли поставить и кое-как приляпали в последнюю минуту. Массивные короткие крылья торчали из корпуса перпендикулярно в отличие от стреловидных несущих плоскостей современных истребителей. Более того, в середине они были изогнуты, для того чтобы поместить под ними неуклюжее шасси. На нижней поверхности крыльев имелись многочисленные крепления для подвески боезапаса, а сам фюзеляж словно был построен вокруг главного оружия штурмовика — тридцатимиллиметровой вращающейся пушки GAU-8, предназначенной для уничтожения советских танков.
Для сегодняшней операции пушки звена Ричардсона снарядили полным боекомплектом снарядов из обеднённого урана,[30] а под крыльями у каждого штурмовика висело по паре бомбовых канистр, наполненных крохотными бомбочками «рокай» — ещё одним видом противотанкового оружия. Прямо под фюзеляжем находился подвесной обтекаемый контейнер, в котором была размещена система низковысотной навигации и ночного наведения на цель; ко всем остальным гнёздам крепления были подвешены топливные баки.
175-я эскадрилья национальной гвардии была первой, оснащённой такими системами. Эти системы представляли собой сочетание электронных и оптических устройств, которые позволяли «кабану» искать цели ночью, совершая полёт на минимальной высоте. Датчики этой системы выдавали изображение местности на лобовое стекло штурмовика, фактически превращая ночь в день, что снижало опасность ночных операций. Рядом с каждым контейнером находился небольшой предмет, который в отличие от пушечных снарядов и бомбочек «рокай» был предназначен для применения именно этой ночью.
Ричардсона не беспокоила — скорее даже наоборот, привлекала — опасность предстоящей операции. Два из трех его компаньонов служили, как и он, на гражданских авиалиниях, третий занимался опрыскиванием с воздуха полей. Все трое были опытными пилотами, с большой практикой полётов на малой высоте. А сейчас им предстояла интересная операция.
Инструктаж, проведённый лётчиком морской авиации, занял больше часа. Они нанесут визит советскому флоту. Ричардсон читал в газетах, что русские затеяли что-то, а когда во время инструктажа ему сообщили, что они послали свой флот к самому американскому побережью, Ричардсона потрясла их наглость. Его привело в ярость сообщение о том, что один из паршивых советских дневных истребителей осмелился подбить «томкэт» морской авиации, так что лётчик едва не погиб. Ричардсона удивило, что морской авиации не позволили ответить на это должным образом. Он видел, что большинство самолётов авиакрыла «Саратога» замерли на бетонных площадках в Лоринге рядом с Б-52, А-6 «интрудерами» и F-18 «хорнетами», причём тележки, загруженные боезапасом для этих самолётов, стоят всего в нескольких футах от них. Ричардсон пришёл к выводу, что его операция — всего лишь первый шаг, деликатное прощупывание противника. Пока советские радары будут следить за самолётами, участвующими в «атаке альфа», которые барражируют на самом пределе досягаемости их ракет «корабль-воздух», его звено из четырех штурмовиков прорвётся под радиолокационной завесой к флагману советского флота, атомному линейному крейсеру «Киров», и даст русским понять, с кем они имеют дело.
Странно, что для такой операции выбрали резервистов. На Восточном побережье сосредоточена сейчас почти тысяча самолётов тактической авиации, из них около трети пилотируют лётчики национального резерва, и Ричардсон пришёл к заключению, что это является частью плана. Очень сложная тактическая операция возложена именно на резервистов, тогда как эскадрильи с кадровыми лётчиками стоят на взлётных дорожках Лоринга, Макгуайра, Дувра, Пизы и нескольких других авиабаз от Виргинии до Мэна, заправленные, проинструктированные, в полной боевой готовности. Почти тысяча самолётов! Ричардсон улыбнулся. Для них просто не хватит целей!
— Ведущий «Лайнбэкер», это «Сентри-дельта». Пеленг на цель — ноль-четыре-восемь, расстояние пятьдесят миль. Курс цели — один-восемь-пять, скорость двадцать узлов.
Ричардсон не подтвердил получение координат даже по кодированному каналу радиосвязи. В соответствии с полученным приказом полет проходил в условиях, исключающих всякое электронное излучение. Любые радиопередачи могли выдать его звено русским. У него был выключен даже радар наведения на цель, действовали только пассивные инфракрасные и телевизионные датчики, способные работать при слабом освещении. Майор быстро огляделся по сторонам. Какие они резервисты? Что за ерунда! — подумал он. Каждый из них налетал не меньше четырех тысяч часов, больше многих кадровых пилотов или большинства астронавтов, а уж ухаживали за птичками национальной гвардии техники, которым эта работа нравилась. По сути дела у его эскадрильи было больше готовых к вылету самолётов, чем у любой кадровой, и у лётчиков национальной гвардии происходило меньше несчастных случаев, чем у сопливых мальчишек, летавших на «кабанах» в Англии и в Корее. Они ещё покажут русским!
Ричардсон улыбнулся. Летать вот так куда интереснее, чем совершать регулярные рейсы на DC-9 для компании «Ю-Эс эйр» из Вашингтона в Провиденс и Хартфорд, а затем обратно, и так каждый божий день. Раньше майор был лётчиком-истребителем ВВС и ушёл с военной службы, потому что его привлекало более высокое жалованье и престиж пилота коммерческих авиалиний. По этой причине он не воевал во Вьетнаме, а гражданские рейсы не требуют особого мастерства; во всяком случае там не надо носиться над самыми верхушками деревьев.
Насколько ему было известно, никогда раньше «кабанов» не использовали для боевых операций в море — это ещё одна новая часть операции. Вряд ли следует удивляться, что они отлично проявят себя и здесь. Противотанковое вооружение «кабанов» будет весьма эффективным против кораблей. Бронебойные снаряды и канистры «рокай» способны разносить в куски мощную броню боевых танков, и Ричардсон не сомневался, что тонкий стальной лист на кораблях не сможет противостоять им. Как жаль, что этот вылет не боевой. Стоило бы преподать Ивану хороший урок.
На его распознавателе опасности замигала лампочка радиолокационного датчика; скорее всего, это был коротковолновой радар, предназначенный для поиска на поверхности и ещё недостаточно мощный, чтобы отразиться от его самолёта. У Советов не было воздушных радиолокационных платформ, а действие их радаров, установленных на кораблях, ограничивалось дальностью прямой видимости. Луч корабельного радиолокатора прошёл прямо над головой Ричардсона; распознаватель опасности сработал лишь потому, что задел его край. Пожалуй, реальнее избежать обнаружения, если снизиться до высоты пятидесяти футов вместо сотни, однако приказ запрещал это.
— Звено «Лайнбэкеров», это «Сентри-дельта». Рассредоточьтесь и приступайте, — поступила команда с АВАКСа.
Четыре А-10 разошлись с расстояния в несколько футов и вытянулись в линию атаки, при которой интервал между самолётами измерялся милями. В приказе говорилось, что рассредоточение должно произойти в тридцати милях от цели; четыре минуты лета. Ричардсон взглянул на часы; звено «лайнбэкеров» шло к цели в соответствии с графиком. Летящие позади них «фантомы» и «корсары», имитирующие «атаку альфа», повёрнут сейчас в сторону советских кораблей, чтобы привлечь их внимание. Скоро он увидит корабли русских…
В изображении на лобовом стекле появились неровности на горизонте — это внешнее кольцо охранения, эсминцы типа «удалой» и «современный». Во время инструктажа офицер показал им силуэты и фотографии кораблей.
Бип!.. Это защёлкал распознаватель опасности. По штурмовику только что скользнул луч радиолокационного прицела, потерял его из виду и теперь пытался восстановить контакт. Ричардсон щёлкнул переключателем и включил систему электронных помех — глушение радаров противника. Эсминцы внешнего охранения находились сейчас всего в пяти милях. Сорок секунд. Потерпите, товарищи…
Майор начал резко маневрировать, беспорядочно бросая свой штурмовик вверх, вниз, в стороны. Всего лишь игра, но не следует слишком уж облегчать задачу Ивану. Если бы это была настоящая боевая операция, «кабаны» мчались бы на предельной скорости вслед за тучей антирадарных ракет, и за ними неслись бы «дикие ласки»,[31] старающиеся вывести из строя советскую систему управления ракетным огнём. Теперь всё происходило очень быстро. Прикрывающий флагман эсминец появился прямо по курсу, и Ричардсон чуть отвернул в сторону, чтобы миновать его. Две мили до «Кирова» — восемнадцать секунд.
На лобовом стекле появилась более чёткая картинка. Огромный силуэт «Кирова» (мачта — мостик — радар) заполнял все стекло. Он видел мигающие огни по всему корпусу линейного крейсера. Ричардсон повернул вправо. Они должны пролететь ровно в трехстах ярдах от крейсера — ни больше ни меньше. Его «кабан» промчится мимо носа, остальные штурмовики рядом с кормой и по бортам. Он не хотел слишком уж приближаться. Майор проверил и убедился, что противотанковая пушка и бомбосбрасыватели стоят на предохранителях. Нет смысла увлекаться. При настоящей атаке вот сейчас, он нажал бы на спуск, и поток бронебойных снарядов устремился бы к «Кирову», пробивая тонкую броню его носовых ракетных установок. Их зенитные и крылатые ракеты обратились бы в гигантский огненный шар, и сверхпрочный крейсер кончил бы свои дни, словно бумажный кораблик.
В пятистах ярдах от крейсера Ричардсон опустил руку и снял предохранитель с небольшого контейнера, установленного под фюзеляжем самолёта.
Пора! Майор щёлкнул переключателем, и вперёд вылетели полдюжины магниевых осветительных ракет, которые вспыхнули ослепительным пламенем и стали медленно опускаться на парашютах. Все четыре самолёта проделали это в пределах одной секунды. Внезапно «Киров» оказался внутри бело-голубой сияющей сферы. Ричардсон потянул на себя ручку управления и отвернул в сторону от линейного крейсера, одновременно стремительно набирая высоту. Яркий свет ослепил его, но он успел заметить изящные очертания советского флагманского корабля, резко разворачивающегося среди бушующего моря. Матросы, увидел он, бежали по палубе, как встревоженные муравьи.
Будь это все всерьёз, всех вас сейчас уже не было бы в живых — поняли, что мы хотим вам сказать?
Ричардсон нажал на кнопку радиопередатчика.
— Ведущий «лайнбэкер» вызывает «Сентри-дельту», — произнёс он открытым текстом. — Робин Гуд, повторяю, Робин Гуд. Звено «лайнбэкеров», говорит ведущий, всем собраться вместе. Летим домой!
— Звено «лайнбэкеров», это «Сентри-дельта». Великолепно! — отозвался старший оператор с АВАКСа. — Имейте в виду, что у «Киева» в воздухе два «форджера», расстояние тридцать миль на восток, летят к вам. Им придётся поторопиться, если они хотят перехватить вас. Будем держать в курсе. Конец связи.
Ричардсон быстро прикинул. Русские истребители вряд ли успеют перехватить его звено. Но даже если и успеют, двенадцать «фантомов» из 107-й эскадрильи истребителей-перехватчиков уже наготове.
— Черт побери, ведущий! — осторожно произнёс на его частоте «Лайнбэкер-4», тот, что занимался опрыскиванием полей на гражданской службе. — Ты видел, как эти индюки указывали на нас? Здорово мы потрясли их клетку, а?
— Внимание, всем быть наготове к появлению «форджеров», — предостерёг Ричардсон, от уха до уха улыбаясь под своей кислородной маской. Вот вам и лётчики национального резерва!
— Пусть только появятся, — донёсся голос «Лайнбэкера-4». — Стоит любому из этих козлов подлететь ко мне, это будет последняя ошибка в его жизни!
По мнению Ричардсона, четвёртый проявляет излишнюю агрессивность, зато водит своего «кабана» неплохо.
— Звено «лайнбэкеров», это «Сентри-дельта». «Форджеры» повернули обратно. Вам ничто не угрожает. Конец связи.
— Понял вас, конец связи. О'кей, звено, всем успокоиться и выстроиться вокруг меня. Летим домой. Думаю, мы заработали месячное жалованье. — Ричардсон посмотрел на радиопередатчик и убедился, что говорит открытым текстом. — Дамы и господа, говорит ваш капитан Барри Дружелюбный, — произнёс он шутку, принятую в авиакомпании «Ю-Эс эйр», которая стала теперь своей и в 175-й эскадрилье. — Надеюсь, вы остались довольны полётом и будете всегда летать на авиалайнерах нашей компании «Летающий кабан».
Адмирал Штральбо бросился из боевого информационного центра к флагманскому мостику, но опоздал. Самолёты, атаковавшие крейсер на бреющем полёте, меньше минуты оставались на краю радиолокационного экрана. Пучок осветительных ракет уже опускался позади линейного крейсера, несколько ракет догорало в воде. Адмирал видел, что вахтенные офицеры потрясены случившимся.
— За шестьдесят или семьдесят секунд до того, как они атаковали нас, товарищ адмирал, — доложил командир крейсера, — мы следили за большой группой приближающихся издалека самолётов, и тут эти четыре — мы думаем, что четыре, — истребителя подкрались к нам ниже нашего радиолокационного прикрытия. Несмотря на то что они глушили наши радары мерами электронного противодействия, мы успели навести ракеты на два из них.
Штральбо нахмурился. Все произошло совсем не так, как он ожидал. Если бы атака была настоящей, «Киров» в лучшем случае получил бы серьёзные повреждения. Американцы с радостью обменяли бы пару своих истребителей на атомный крейсер. Если все американские самолёты способны на подобные удары…
— Фантастическое высокомерие у этих американцев! — послышался голос замполита соединения.
— Мы сделали ошибку, провоцируя их, — недовольно произнёс адмирал. — Я ожидал чего-то подобного, но полагал, что налёт последует со стороны «Кеннеди».
— Но ведь это была ошибка, ну, наш лётчик напутал, — заметил замполит.
— В самом деле! Зато этот налёт не был ошибкой! Они только дали нам понять, Василий, что им не нравится наше присутствие в полутора тысячах километров от их побережья без надёжного прикрытия с воздуха и что у них наготове более пятисот истребителей-бомбардировщиков, готовых атаковать нас с запада по первому сигналу. Тем временем «Кеннеди» готовится напасть на нас как бешеный волк с востока. Нашему положению не позавидуешь.
— Американцы не осмелятся на такой шаг.
— Вы уверены в этом, товарищ замполит? Твёрдо уверены? А что, если один из американских лётчиков совершит такую же ошибку? И потопит один из наших эсминцев? И что, если американский президент свяжется с Москвой по «горячей линии» и принесёт извинения до того, как мы успеем доложить о случившемся? Они заверят наше руководство, что это был несчастный случай, и пообещают строго наказать виновного — тогда что? Вы считаете, что действия империалистов у их собственного побережья так легко предсказать? Я так не считаю. Мне кажется, что они ждут не дождутся малейшего предлога, чтобы напасть на нас. Давайте пройдём ко мне в каюту. Нам нужно обсудить это.
Адмирал и начальник политотдела флота прошли на корму. Каюта адмирала Штральбо была обставлена по-спартански. Единственным украшением была литография на стене, где Ленин обращался к красногвардейцам.
— В чём цель нашей операции, Василий? — спросил Штральбо.
— Поддерживать наши подлодки, помогать им в поиске…
— Совершенно верно. Наша задача заключается в том, чтобы оказывать поддержку, а не вести наступательные операции. Мы не нужны здесь американцам. Объективно говоря, я понимаю их. С таким количеством ракет на борту мы представляем для них немалую опасность.
— Но наши приказы и не заключаются в том, чтобы угрожать им, — возразил замполит. — Зачем нам наносить удар по их территории?
— А империалисты верят, разумеется, что мы боремся за мир и социалистический путь развития? Брось, Василий, это наши враги! Разумеется, они не доверяют нам. И, конечно, готовятся напасть на нас, если мы дадим им хоть малейший повод. Они уже мешают нашей основной операции, делая вид, что помогают нам. Им хочется выпроводить нас отсюда — а позволяя провоцировать себя агрессивными действиями, мы сами попадаем в эту ловушку. — Адмирал опустил глаза на свой письменный стол. — Так вот, отныне мы изменим наше поведение. Я отдам приказ флоту прекратить все операции, которые могут хоть как-то показаться агрессивными. Мы прекратим все полёты — за исключением обычного патрулирования. Мы не будем вызывающе вести себя по отношению к их флотским соединениям, находящимся поблизости. Наконец, мы будет пользоваться отныне только обычными навигационными радиолокаторами.
— И тогда?
— Смирим свою гордыню и будем кроткими, как овечки. Как бы нас ни провоцировали, не поддадимся на это.
— Некоторые могут счесть это трусостью, товарищ адмирал, — предупредил замполит.
Штральбо был готов к такому повороту разговора.
— Василий, неужели ты не понимаешь? Уже одной такой мнимой атакой они превращают нас в жертву. Заставляют включать новейшие и самые секретные средства обороны, что позволяет им получать информацию о характеристиках наших радаров и систем управления огнём. Они собирают сведения о наших истребителях и вертолётах, о манёвренности наших кораблей и, самое главное, о наших методах руководства боевыми действиями. С этим следует покончить. Слишком важна наша главная задача. Если американцы будут и дальше нас провоцировать, мы будем вести себя так, словно наша задача сугубо мирная — именно такой мы представили её американской стороне и такой она является в действительности. Тем самым они превращаются в агрессоров. Если же американцы не прекратят провоцировать нас и после этого, мы будем просто следить за тем, какова их тактика, ничего не давая взамен. Или ты предпочитаешь, чтобы они не дали нам выполнить поставленную перед нами задачу?
Замполит пробормотал, что согласен с решением командующего. Если им не удастся справиться с поставленной задачей, обвинение в трусости вряд ли будет иметь какое-то значение. А если они найдут ракетоносец с предателями, то станут героями, независимо от того, как развивались события.
Джоунз уже потерял счёт часам, проведённым на вахте. Это можно было бы легко узнать, нажав кнопку на часах, но акустику не хотелось этого. Так он ещё больше испортит себе настроение. Всё мой проклятый язык, ругал себя Джоунз. Можете не сомневаться, командир, найдём русских, командир. Черт бы меня побрал! В прошлый раз ему удалось обнаружить русскую подлодку на расстоянии миль двадцати, да и то с трудом, а ведь долбаный Атлантический океан от берега до берега — три тысячи миль. Тут одного везения мало.
Правда, ему всё-таки повезло с голливудским душем. При обычных обстоятельствах душ на корабле, где на учёте каждая капля пресной воды, означает, что тебе разрешат несколько секунд постоять под струёй, потом можешь с минуту намыливаться, а затем провести ещё несколько секунд под душем, чтобы смыть мыльную пену. Такая процедура обеспечивала гигиену, но не приносила никакого удовлетворения. Это намного лучше, чем в прежние времена, любили говорить ветераны. Но ведь в прежние времена, нередко отвечал им Джоунз, и матросам приходилось наваливаться на весла или запускать дизели и аккумуляторы. Матросы начинают мечтать о голливудском душе уже после нескольких суток пребывания в море. Включаешь душ и стоишь под струёй удивительно приятной тёплой воды. Такое удовольствие у капитана третьего ранга Манкузо было наградой за особенно чёткую работу, заметно лучше той, что ожидают от члена команды. Ради этого стоило потрудиться. На подлодке негде потратить лишние деньги, к тому же здесь нет ни пива, ни женщин.
Чего было в избытке, так это старых фильмов. Фильмотека «Далласа» была достаточно обширной, особенно если у тебя оставалось время покопаться в ней. Ещё на подлодке стояла пара компьютеров «Эппл» с несколькими дюжинами игровых программ для развлечения. Джоунз был чемпионом лодки по «Чоплифтеру» и «Зорку». Компьютеры использовали, разумеется, и для тренировок, для сдачи экзаменов и запрограммированных тестов, на что уходило почти все компьютерное время.
«Даллас» прочёсывал район к востоку от Большой отмели. Любая подлодка, прошедшая по Первой дороге, должна была появиться здесь. Они плыли на скорости пять узлов с буксируемой акустической антенной BQR-15 позади. За последнее время им удалось засечь массу контактов. Сначала на большой скорости мимо промчалась половина подводного флота русских, причём за многими советскими подлодками следовали американские. Меньше чем в трех тысячах ярдов прошмыгнула «альфа». Вот с такой было бы просто иметь дело, подумал тогда Джоунз. На скорости больше сорока узлов «альфа» издавала такой шум, что её можно было услышать, прижав стакан к металлическому корпусу «Далласа», и акустику пришлось до предела уменьшить уровень громкости усилителей, чтобы не оглохнуть от рёва. Как жаль, что им запрещено открывать огонь. Обстановка была такой простой, огневое решение столь несложным, что с этим справился бы школьник, знающий, что такое логарифмическая линейка. «Альфа» шла прямо в руки. Затем промчались «Викторы», а после них «чарли» и «новемберы», замыкающие гонку. Джоунз прослушивал и надводные корабли далеко на западе, многие шли на скорости узлов двадцать, пробиваясь сквозь бушующие волны. Они находились далеко от «Далласа» и не интересовали Джоунза.
Акустик уже больше двух суток пытался отыскать нужную цель, и за всё время ему удалось прихватить всего считанные часы сна. Ничего не поделаешь, за это мне и платят, мрачно подумал Джоунз. Тут не было ничего необычного, такое случалось и раньше, но всегда хочется, чтобы всё закончилось поскорее.
Буксируемая антенна широкой направленности находилась на конце троса длиной в тысячу футов. Джоунз называл её «китовым тралом». Помимо того что она была весьма чувствительным акустическим устройством, она защищала «Даллас» от попыток других подлодок следовать за ним. Обычно акустическое оборудование подлодки прослушивает все пространство вокруг неё, кроме кормы — этот участок называют конусом тишины или дефлектором. Буксируемая антенна BQR-15 резко изменила положение. Благодаря ей Джоунз всё время слышал самые разные шумы, включая надводные и подводные корабли, а иногда даже самолёты, летящие на малой высоте. Однажды во время учений у берегов Флориды окончательно запутал его шум ныряющих пеликанов, пока командир не поднял перископ и не посмотрел вокруг. Затем у Бермуд им попались спаривающиеся киты-горбачи — вот где был шум! Джоунз записал его на случай увольнений на берег — находились такие шальные дамочки, которым звуки нравились. Молодой акустик улыбнулся.
С поверхности доносился громкий шум. Компьютеры, обрабатывавшие сигналы, отфильтровали его большую часть, однако каждые несколько минут Джоунз отключал процессоры, чтобы убедиться, что те не отфильтровывают лишнее. Механические устройства не обладают воображением, и Джоунз опасался, что часть аномальных сигналов, которые он искал, исчезает в системе алгоритмов обратной связи компьютера. Это серьёзная проблема с ЭВМ, скорее даже с их программным обеспечением: ты отдаёшь машине команду что-то сделать, и она начинает исполнять задачу с таким рвением, что конечный результат теряет всякий смысл. Джоунз нередко сам развлекался составлением программ. Он был знаком с несколькими парнями из одного колледжа, составлявшими игровые программы для персональных компьютеров; один из них получал неплохие деньги в компании «Сьерра он-лайн системз»…
Опять отвлёкся, упрекнул он себя. Очень трудно прислушиваться часами, ничего не слыша. Было бы неплохо разрешить акустикам читать на вахте. Впрочем, решил он по зрелом размышлении, предлагать этого не стоит. Мистер Томпсон может согласиться, а вот шкипер и все старшие офицеры когда-то работали на реакторах и следовали железному правилу: вахтенный обязан следить за приборами и полностью концентрировать своё внимание на порученном задании. Джоунз не относил это правило к числу особенно хороших. Для акустиков ситуация иная. Они слишком легко сгорают на работе. Для борьбы с этим Джоунз пользовался музыкальными записями и компьютерными играми. Он умел целиком погружаться во что угодно, лишь бы это отвлекало его от работы. Особенно эффективным был «Чоплифтер». Человеку нужно отвлекаться чем-нибудь, рассуждал он, хотя бы раз в день. В некоторых случаях и на вахте. Даже водители большегрузных автомашин, представители далеко не самой интеллектуальной профессии, пользуются радиоприёмниками и плейерами, чтобы не впасть в гипнотический транс. А вот матросам на атомной подлодке, обходящейся налогоплательщикам в добрый миллиард…
Джоунз наклонился вперёд, прижал наушники к вискам, оторвал исчёрканную страницу блокнота и записал время на новой странице. Затем чуть отрегулировал усиление, которое и без того находилось почти на пределе, и снова отключил процессоры. Какофония шумов, доносящихся с морской поверхности, едва не оглушила его. В течение минуты Джоунз терпел, регулируя глушение вручную, чтобы отфильтровать самые громкие шумы высокой частоты. Ага! — удовлетворённо заметил он наконец. Может быть, мне мешает система алгоритмов — обратной связи обрабатываемых сигналов, но пока говорить об этом слишком рано.
Когда Джоунз впервые овладел этой аппаратурой в школе акустиков, его охватило страстное желание показать её брату, который имел учёную степень магистра по электронике и работал в качестве консультанта в фирме, занимающейся музыкальными записями. У него уже было зарегистрировано одиннадцать патентов. У брата глаза бы полезли на лоб от изумления при виде акустического оборудования на «Далласе». Системы цифрового преобразования на военно-морском флоте опережали коммерческие системы на много лет. Жаль, что все это засекречено вместе с атомными тайнами…
— Мистер Томпсон, — негромко произнёс Джоунз не оборачиваясь, — вы не могли бы попросить шкипера немного повернуть к востоку и сбросить скорость на один-два узла?
Томпсон тут же вышел в коридор, чтобы передать просьбу Джоунза. Через пятнадцать секунд подлодка легла на новый курс и чуть сбавила скорость. Ещё через десять секунд Манкузо вошёл в гидроакустический пост.
Он ожидал этого с нетерпением и изрядно беспокоился. Ещё пару суток назад было очевидно, что их прошлый контакт ведёт себя не так, как они ожидали. Он не вышел на Первую дорогу и ни разу не сбавил скорости. Он, капитан третьего ранга Манкузо, где-то допустил ошибку — может, он ошибся в определении курса русской подлодки? И что может означать, что их друг не последовал принятым курсом? Джоунз понял это раньше всех: значит, решил он, это ракетоносец. Их капитаны никогда не торопятся.
Джоунз сидел в своей обычной позе, склонившись над столом, он поднял левую руку, призывая тем самым соблюдать тишину, и ждал, пока буксируемая антенна на конце троса не выйдет на точный азимут с востока на запад. Забытая им сигарета догорала в пепельнице. В гидроакустическом посту непрерывно вращались катушки магнитофона, их меняли каждый час и хранили для последующего анализа после возвращения на базу. Рядом находился второй магнитофон, записями которого пользовались на «Далласе» для повторного изучения контактов. Джоунз протянул руку и включил его, затем повернулся к командиру и увидел, что тот смотрит на него. На лице Джоунза появилась усталая улыбка.
— Вот он, — прошептал акустик. Манкузо показал на динамик. Джоунз отрицательно покачал головой.
— Сигнал слишком слабый, шкипер. Я сейчас едва его слышу. Думаю, он примерно к северу от нас, но мне потребуется время.
Манкузо посмотрел на стрелку громкости, на которую указывал Джоунз. Она была почти на нуле. Примерно каждые пятьдесят секунд стрелка чуть-чуть вздрагивала. Джоунз быстро писал.
«Проклятые фильтры заглушают часть шумов! Нужны более качественные усилители и хорошие ручные регуляторы фильтров!» — было написано на странице блокнота.
Манкузо сказал себе, что все это выглядит довольно нелепо. Он наблюдает за Джоунзом, как наблюдал за женой, когда она рожала Доминика, и регистрирует движения стрелки, как тогда регистрировал родовые схватки. Но тогда он не испытывал такого волнения. Как говорил он своему отцу, не было оно и таким, какое охватывает тебя в первый день охотничьего сезона, когда ты слышишь шорох листьев и понимаешь, что это не шаги человека. Сейчас его волнение было намного большим. Он охотился за людьми, которые походили на него и находились в подлодке, такой же подлодке, как и эта…
— Становится громче, шкипер. — Джоунз откинулся на спинку кресла и закурил сигарету. — Идёт в нашу сторону. Считаю, его курс три-пять-ноль, даже, скорее, три-пять-три. Все ещё едва слышно, но это точно наша цель. Мы нашли его. — Джоунз решился на дерзкий поступок. В конце концов, он заслужил определённую скидку. — Будем ждать или начнём преследование?
— Будем ждать. Иначе можем спугнуть. Дадим ему подойти как можно ближе, а сами устроим нашу знаменитую имитацию чёрной дыры в воде. Затем поплывём за ним, намылим ему хвост. Мне нужно, чтобы поставили новую плёнку на записывающее устройство, и пусть компьютер ВС-10 проведёт сканирование алгоритмов обратной связи. Прочитайте инструкцию, чтобы обойтись без уже обработанных алгоритмов. Этот контакт необходимо подвергнуть анализу, а не интерпретации. Прогоняйте запись каждые две минуты. Мне нужен его акустический почерк — записанный, просчитанный, разобранный по косточкам. Мне нужно узнать о нём все, что только возможно: шум движителя, почерк силовой установки и всё остальное. Я хочу точно знать, кто это.
— Это русская подлодка, сэр, — заметил Джоунз.
— Да, но какая? — улыбнулся Манкузо.
— Слушаюсь, капитан. — Джоунз понял, что нужно Манкузо. Он останется на вахте ещё два часа, но конец был близок. Почти. Манкузо сел рядом, надел запасную пару наушников и взял сигарету из пачки Джоунза. Капитан пытался покончить с курением уже месяц, но лучше начать это на берегу.
Теперь на Райане была форма офицера Королевского флота. Впрочем, только временно. Очередным доказательством стремительности развивающихся событий было то, что у него оказался только мундир и две рубашки. Весь этот его гардероб находился сейчас в чистке, а тем временем он облачился в брюки, изготовленные в Англии, и в свитер. Ничего удивительного, подумал он, никто даже не знает, где я нахожусь. Обо мне просто забыли. От президента ничего не поступало — впрочем, Райан и не рассчитывал на это, — а Пейнтер и Давенпорт просто выбросили из головы, что он когда-то был на «Кеннеди». Грир и судья занимаются своими делами и время от времени посмеиваются про себя, думая о том, что Райан наслаждается приятным круизом за казённый счёт.
Однако круиз не был приятным. Оказывается, Джек так и не сумел избавиться от морской болезни. «Инвинсибл» находился сейчас у побережья Массачусетса, ожидая появления русского надводного флота и энергично разыскивая советские подлодки в отведённом англичанам районе. Авианосец описывал круги в океане, волны которого никак не успокаивались. Все, кроме него, были заняты делом. Лётчики взлетали дважды в день — а то и чаще, — совершая совместные полёты с американскими лётчиками с береговых авиабаз. Корабли практиковались в тактике надводных морских боев. Как сказал за завтраком адмирал Уайт, все это походило на продолжение учений «Ловкий дельфин». Райану не нравилось бездельничать. Конечно, все относились к нему предупредительно. Более того, гостеприимство казалось даже чрезмерным. У него был доступ в командный центр, и когда он наблюдал за тем, как англичане преследуют подводные лодки, ему объясняли все настолько подробно, что он действительно понимал никак не меньше половины.
Сейчас он сидел один в походной каюте Уайта, ставшей его постоянным местом проживания на борту авианосца. В своё время Риттер предложил ему исследование ЦРУ под названием «Потерявшиеся дети: психологический портрет перебежчиков из стран Восточного блока», и Райан предусмотрительно сунул его в свою сумку. Это была толстая брошюра в триста страниц, составленная комиссией психологов и психиатров, работающих на ЦРУ и другие специальные ведомства, с целью помочь перебежчикам адаптироваться к жизни в Америке и, Райан в этом не сомневался, направленная на то, чтобы выявить слабые места ЦРУ, угрожавшие его безопасности. Нельзя сказать, что таких мест было много, но управление всегда работало так, что левая рука там не знала, что делает правая.
Райан не мог не признать, что документ был очень интересным. Раньше он никогда не задумывался над тем, почему люди обращаются за политическим убежищем. Ему казалось, что по другую сторону железного занавеса происходит столько неприятных событий, что всякий разумный человек готов воспользоваться первой же возможностью, чтобы скрыться на Западе. Все, однако, оказалось не так просто, совсем непросто. Каждый выбравший свободу был индивидуальностью, и все они имели различную мотивацию. Тогда как одни, сознавая недостатки строя, стремились к справедливости, свободе вероисповедания, возможности развиться как личности, другие просто хотели разбогатеть, начитавшись о том, как алчные капиталисты эксплуатируют народные массы, и решив, что вовсе неплохо стать эксплуататором. Райан нашёл эту точку зрения интересной, хотя и циничной.
Ещё был тип перебежчика, который выдавал себя не за того, кем он был на самом деле, его стремились внедрить в ЦРУ с целью получения информации. Такого рода перебежчики оказывались двоякого рода. Случалось, в эту категорию попадали и настоящие перебежчики. Америка, с улыбкой подумал Райан, слишком привлекательная страна для человека, который всю свою жизнь провёл в условиях серой советской действительности. В большинстве же своём люди, которых внедряли, были опасными врагами. По этой причине перебежчики никогда не пользовались доверием. Никогда. Человек, решившийся на такой шаг однажды, может сделать это снова. Даже идеалисты, покинув родину, испытывают сомнения и угрызения совести. Один из психологов заметил, что самым тяжёлым наказанием для Александра Солженицына было то, что он оказался в изгнании. Для патриота, вынужденного жить вдали от дома, страдания были мучительнее тех, которые он пережил в ГУЛАГе. Это показалось Райану странным, но достаточно убедительным.
Остальная часть брошюры касалась проблемы адаптации перебежчиков. Не один советский перебежчик совершил самоубийство после нескольких лет жизни в Америке. Некоторые оказались просто не способны жить в условиях свободы, подобно тому как заключённые, проведя много лет в тюрьме, часто не могут жить без строго регламентированного контроля за ними и совершают новые преступления, чтобы вернуться в привычную обстановку. За многие годы ЦРУ накопило немалый опыт и разработало способы решения этой проблемы, и в приложении указывалось на то, что заметна тенденция к резкому сокращению таких случаев. Райан продолжал читать. Готовясь к защите докторской диссертации в Джорджтаунском университете, он тратил то немногое свободное время, что у него оставалось, на посещение лекций по психологии. И он вынес серьёзное подозрение, что психологи вообще-то мало разбираются в том, что происходит в душе человека. Они собираются на разного рода конференции, вырабатывают какие-то единые мнения по различным вопросам и потом ими пользуются… Райан покачал головой. Его жена нередко тоже говорила нечто подобное. Хирург-офтальмолог, она работала по программе обмена в одной из лондонских больниц. В силу своей профессии Кэролайн Райан видела все проблемы только в чёрном и белом цвете. Если у кого-то возникали проблемы со зрением, то она либо могла помочь, либо не могла. А с человеческой психикой всё обстоит гораздо сложнее, подумал Райан, перечитав брошюру, и каждый перебежчик требует индивидуального подхода, потому что в каждом случае это особая личность, и с ним должен работать человек, имеющий достаточно времени, чтобы понять его и дать совет. Интересно, гожусь ли я для такой работы? — подумал он.
— Скучаете, Джек? — спросил адмирал Уайт, входя в каюту.
— Не то чтобы очень, адмирал. Когда у нас намечается контакт с Советами?
— Сегодня вечером. Ваши парни задали им жару из-за этого инцидента с «томкэтом».
— И правильно сделали. Может быть, они опомнятся, прежде чем дело зайдёт слишком далеко.
— Вы считаете, что есть такая опасность? — Уайт сел.
— Видите ли, адмирал, если русские действительно преследуют пропавшую лодку, то нельзя исключить такую возможность. Если же нет, то они находятся здесь по совершенно иной причине, и я допустил ошибку в оценке их намерений. Что того хуже, мне придётся и дальше жить с этой ошибкой на совести — или умереть с ней.
Тейт приободрился. Доктор Джеймисон сменил его, и он поспал пять часов на кушетке в комнате отдыха для врачей. Ещё никогда ему не удавалось проспать не шелохнувшись так долго, так что даже пяти часов было достаточно, чтобы он выглядел неприлично бодрым среди остального медицинского персонала. Он позвонил, и ему принесли стакан молока. Поскольку доктор Тейт был мормоном, он избегал всех напитков, содержащих кофеин, — кофе, чая, даже кока-колы, — и хотя такая самодисциплина была необычна для врача, не говоря уж о кадровом офицере, он редко задумывался об этом за исключением случаев, когда указывал на неё в беседах с другими врачами, как на средство продления жизни. Тейт выпил молоко, побрился в туалете и вышел оттуда свежим, готовым встретить новый день.
— Что там с радиационным заражением, Джейми?
— Радиологическая лаборатория не смогла сообщить ничего определённого, — признался Джеймисон. — Они съездили за офицером-радиологом на базу подводных лодок, и он обследовал одежду. Было обнаружено радиационное заражение около двадцати рад, недостаточное для явного физиологического воздействия на организм. Думаю, это потому, что медсестра брала мазок с тыльной стороны кисти, а в конечностях все ещё, должно быть, сохраняется сужение сосудов, что и могло объяснить низкий уровень лейкоцитов. По-видимому, это наиболее вероятно.
— А как он в остальном?
— Уже лучше. Не намного, но лучше. Думаю, кефлин уже оказал своё действие. — Доктор открыл историю болезни. — Растёт число лейкоцитов. Два часа назад я сделал ему переливание крови. Химический состав крови приближается к норме. Кровяное давление — сто на шестьдесят пять, пульс — девяносто четыре. Десять минут назад температура была 38,2 — она колеблется уже несколько часов. У него отличное сердце. Думаю, он поправится, если не произойдёт чего-то неожиданного. — Джеймисон напомнил себе, что в случаях крайнего переохлаждения неожиданности могут проявиться спустя месяц или даже больше.
Тейт перелистал историю болезни. Ему вспомнилось, каким он сам был много лет назад. Способный молодой врач, очень похожий на Джеймисона, уверенный в том, что может всех исцелить. Да, это было приятное чувство. Как жаль, что с жизненным опытом (в его случае это два года в Дананге) это проходит. Впрочем, Джейми и вправду не ошибался; в состоянии русского произошли такие изменения к лучшему, что шансы его на выздоровление заметно выросли.
— Чем занимаются русские? — спросил Тейт.
— Пешкин сейчас дежурит в палате. Когда пришла его очередь и он переоделся во все стерильное, представляете, передал свои тряпки капитану Смирнову, словно боится, что их здесь украдут.
Тейт объяснил Джеймисону, что Пешкин — агент КГБ.
— Неужели? Может быть, у него там спрятан пистолет, — усмехнулся молодой врач. — Если это так, пусть поостережётся. У нас здесь три морских пехотинца.
— Морские пехотинцы? Зачем?
— Забыл сказать вам. Какой-то репортёр узнал, что у нас в больнице русский моряк и попытался обманным путём пробраться сюда. Его остановила медсестра. Об этом узнал адмирал Блэкборн и пришёл в такую ярость, что приказал изолировать весь этаж. Неужели тут какая-то тайна, сэр?
— Представления не имею, но этим распоряжаемся не мы. Что ты думаешь об этом Пешкине?
— Не знаю. Мне ещё не приходилось встречаться с русскими. Они редко улыбаются и так внимательно следят за пациентом, словно боятся, что мы намереваемся похитить его.
— Или, скорее, опасаются, что он скажет что-то, не предназначенное для наших ушей? — задумчиво произнёс Тейт. — У тебя не возникло впечатления, будто им не хочется, чтобы он выздоровел? Я имею в виду, что они хотели бы скрыть от нас, с какой подлодки он спасся?
Джеймисон на мгновение задумался.
— Нет. Русские из всего делают секреты, правда? Как бы то ни было, Смирнов ведь проговорился.
— Ладно. Иди поспи, Джейми.
— Слушаюсь, капитан. — Джеймисон направился в сторону комнаты отдыха.
Когда мы спросили их о подлодке, подумал Тейт, то имели в виду атомная она или нет. А может, они решили, что нас интересует, ударная это лодка или ракетоносец? Тогда всё становится ясно, правда? Да, конечно. Советский подводный ракетоносец у нашего побережья, и такая лихорадочная активность русского флота в Северной Атлантике. Во время Рождества. Боже мой! Если бы они собирались сделать это, то сделали бы прямо сейчас, верно? Из палаты вышла медсестра — она несла кровь, только что взятую у пациента, на анализ в лабораторию. Это делалось каждый час, и Пешкин на несколько минут оставался наедине с русским матросом.
Тейт повернул за угол и увидел в окно Пешкина, который сидел у края кровати, наблюдая за своим соотечественником, который так и не пришёл в сознание. На нём была зелёная одежда хирурга. Чтобы надевать её как можно быстрее, карманы на ней находились на обеих сторонах — внешней и внутренней, так что хирургу не приходилось проверять, надевает он одежду наизнанку или нет. И тут на глазах у Тейта Пешкин сунул руку в нижний карман и что-то оттуда достал.
— Боже милосердный! — Тейт рванулся вперёд и вбежал в палату. Удивление на лице Пешкина сменилось оцепенением, когда врач выбил из его рук сигарету и зажигалку, а затем уступило место ярости, после того как Тейт молниеносным рывком поднял русского дипломата со стула и отбросил в сторону двери. Американец был меньше ростом, но его действия были столь быстрыми и неожиданными, что ему удалось вышвырнуть Пешкина в коридор.
— Охрана! — крикнул Тейт.
— Что это значит? — возмутился Пешкин. Тейт крепко держал его. И тут же от вестибюля послышался топот бегущих ног.
— Что случилось, сэр? — Запыхавшийся капрал морской пехоты с кольтом 45-го калибра в правой руке резко остановился перед ними, поскользнувшись на кафельном полу.
— Этот человек только что пытался убить моего пациента!
— Что?! — Лицо русского дипломата побагровело.
— Капрал, отныне вы будете неотлучно дежурить у входа в палату. Если этот человек попытается войти туда, вы обязаны любым способом остановить его. Это понятно?
— Так точно, сэр! — Капрал посмотрел на Пешкина. — Прошу вас отойти от двери, сэр.
— Это возмутительно! — воскликнул русский дипломат.
— Сэр, прошу вас немедленно отойти от двери. — Капрал сунул пистолет в кобуру.
— Что здесь происходит? — послышался голос Иванова, у которого хватило выдержки говорить спокойно, хотя он был ещё почти в конце коридора.
— Доктор, вы хотите, чтобы ваш матрос выжил или нет? — спросил Тейт, стараясь взять себя в руки.
— Что… ну конечно, мы хотим, чтобы он выжил. Странный вопрос.
— Тогда почему товарищ Пешкин только что пытался убить его?
— Ничего подобного! — выкрикнул Пешкин.
— Так что же именно он сделал? — спросил Иванов. Прежде чем Тейт успел ответить, Пешкин быстро заговорил по-русски, затем перешёл на английский.
— Я достал сигарету, вот и все. У меня нет оружия. Я не собираюсь никого убивать. Я всего лишь хотел закурить.
— Повсюду на этом этаже на стенах надписи «Не курить», за исключением вестибюля, — вы что, читать не умеете? Вы находились в палате интенсивной терапии, где пациент подключён к чистому кислороду, где в воздухе повышенное содержание кислорода, где даже постельное бельё пропитано им, а вы собирались чиркнуть своим проклятым «Биком»! — Доктор редко прибегал к столь резким выражениям. — Да, конечно, вас тоже немного обожгло бы и всё выглядело бы как несчастный случай, но парень-то погиб бы! Мне известно, кто вы на самом деле, Пешкин, и не думаю, что вы настолько глупы, чтобы поднимать шум. Прочь с моего этажа!
Медсестра, наблюдавшая за происходящим, вошла в палату и вернулась с пачкой сигарет, двумя сигаретами, выпавшими из неё, и бутановой зажигалкой. На лице у неё было написано изумление.
Пешкин был пепельно-бледным.
— Доктор Тейт, уверяю вас, у меня не было такого намерения. Что случилось бы, если бы я закурил?
— Товарищ Пешкин, — медленно произнёс Иванов по-английски, — произошёл бы взрыв и пожар. Открытый огонь рядом с кислородом смертельно опасен.
— Боже мой! — Пешкин наконец понял, что мог натворить. Он ждал, когда уйдёт сестра, — медицинский персонал запрещает курить, когда бы вы их не спросили. Пешкин не имел представления о правилах поведения в больницах и, будучи агентом КГБ, привык поступать так, как ему заблагорассудится. Он заговорил с Ивановым по-русски. Советский врач слушал его, как слушает отец ребёнка, разбившего стакан, и что-то резко сказал в ответ.
К этому времени Тейт немного успокоился. Возможно, я и переборщил, подумал он, — начать с того, что всякий курильщик — уже заведомый идиот.
— Доктор Тейт, — произнёс наконец Пешкин, — клянусь, я не имел представления об опасности курения рядом с кислородом. Наверно, я вёл себя по-дурацки.
— Сестра, — Тейт повернулся к девушке, — начиная с этого момента мы ни на секунду, повторяю, — ни на секунду, не должны оставлять этого пациента без постоянного наблюдения. Для того чтобы отнести кровь на анализ в лабораторию или сделать что-нибудь ещё, вызывайте санитара. А если вам понадобится выйти в туалет, пусть вас сменят на это время.
— Хорошо, доктор.
— И больше никаких фокусов, господин Пешкин. Стоит вам ещё раз нарушить правила, я удалю вас отсюда. Вы поняли меня?
— Всё будет так, как вы сказали, доктор, и позвольте мне ещё раз извиниться перед вами.
— А вы останетесь здесь, — приказал Тейт морскому пехотинцу и пошёл прочь, сердито качая головой. Он был зол на русского, смущён собственным поведением, ему хотелось снова оказаться в Бетесде, там, где он привык работать, и он был недоволен тем, что даже ругаться не умеет как следует. Тейт спустился на первый этаж и потратил пять минут на поиски офицера разведки, прилетевшего сюда вместе с ним. В конце концов он нашёл его в игровой комнате, где тот коротал время за компьютерными играми. Они прошли в пустой кабинет администратора госпиталя.
— Вы действительно думаете, что он пытался убить парня? — изумлённо спросил капитан.
— А что я должен думать, по-вашему? — резко бросил Тейт. — Как вы сами считаете?
— Мне кажется, он просто сделал глупость. Им нужен этот матрос живым — нет, сначала они хотят поговорить с ним — больше чем вам.
— Откуда вы знаете это?
— Пешкин звонит в посольство каждый час. Здесь установлена аппаратура прослушивания, разумеется.
— Что, если он вас дурачит?
— Если он такой талантливый актёр, его место в кино, а не в КГБ. Постарайтесь поставить парня на ноги, доктор, а мы позаботимся обо всём остальном. Между прочим, вы правильно сделали, поставив у палаты морского пехотинца. Это припугнёт их. В моей профессии нельзя упускать ни малейшего шанса припугнуть противника. Значит, когда он придёт в сознание?
— Не знаю. У него не проходит лихорадка, и он очень слаб. Почему они так стремятся поговорить с ним? — спросил Тейт.
— Им нужно узнать, с какой подлодки он спасся. Коллега Пешкина по КГБ сболтнул об этом по телефону — кретин! Настоящий кретин! Они, должно быть, очень обеспокоены.
— А мы знаем, с какой он подлодки?
— Конечно, — лукаво улыбнулся офицер.
— Тогда что здесь происходит, Боже милосердный?
— Не могу этого сказать, доктор. — Капитан многозначительно улыбнулся, словно ему всё было известно. На самом деле он тоже ничего не знал, как и все остальные.
Подводная лодка «Скэмп» стояла в доке, пока огромный кран устанавливал «Авалон» на специальном устройстве у кормового люка. Капитан нетерпеливо следил за происходящим с вершины паруса. Его лодку оторвали от преследования двух «Викторов», и это раздражало капитана. Всего несколько недель назад он провёл учения с использованием глубоководного спасательного устройства, а сейчас были дела и поважнее и ему ничуть не улыбалось играть роль матки-кита для этой дурацкой бесполезной игрушки. Вдобавок миниподлодка, закреплённая над кормовым спасательным люком, снизит его скорость по меньшей мере на десять узлов. А ведь нужно ещё разместить и кормить четырех лишних человек. «Скэмп» совсем не так уж велик.
Правда, зато они прихватят свежих продуктов. «Скэмп» находился в плавании пять недель, когда пришёл приказ о возвращении на базу. У них истощился запас свежих овощей, и они воспользовались представившейся возможностью, чтобы взять на борт новые припасы. Команде быстро надоедают бобовые блюда. А вот сегодня у них будет настоящий салат-латук, помидоры, свежая кукуруза вместо консервированной. Но все это никак не компенсирует того, что где-то в море шныряют русские подлодки, о которых следовало побеспокоиться в первую очередь.
— Все надёжно закреплено? — Капитан склонился в сторону кормовой палубы.
— Так точно, капитан. Мы готовы, очередь за вами, — ответил лейтенант Эймс.
— Машинное отделение, — вызвал капитан старшего механика по внутренней связи. — Приготовьтесь к выходу в море через десять минут.
— Мы уже готовы, шкипер.
Портовый буксир стоял рядом, чтобы помочь лодке выйти из дока. Эймс получил свои указания, которые не понравились капитану. Уж теперь они точно не смогут преследовать русские подлодки, пока на корме закреплена эта проклятая лодчонка.
— Вот смотрите, Свиядов, — кивнул Мелехин, — я покажу вам, что придумал вредитель.
Лейтенант подошёл ближе. Старший механик ткнул пальцем в контрольный клапан на корпусе теплообменника. Прежде чем приступить к объяснению, Мелехин снял телефонную трубку.
— Товарищ командир, говорит Мелехин. Я нашёл место повреждения. Мне нужно на час заглушить реактор. Гусеница может работать на аккумуляторах?
— Конечно, товарищ стармех, — ответил Рамиус. — Действуйте.
Мелехин повернулся к своему заместителю.
— Заглушить реактор и переключить аккумуляторные батареи на моторы гусеницы.
— Слушаюсь, товарищ капитан. — Офицер повернулся к пульту управления.
Время, которое потребовалось на то, чтобы найти место утечки радиации, оказалось тяжёлым испытанием для команды. После того как обнаружили, что счётчики Гейгера выведены из строя, Мелехин и Бородин исправили их и приступили к тщательной проверке реактора, что было очень непросто. О значительной утечке радиоактивного пара речи не шло, иначе Свиядову пришлось бы соблюдать крайние меры предосторожности — даже крошечная струйка вполне могла оторвать руку. Они рассудили, что причиной радиационного заражения является незначительная утечка в системе низкого давления. Так ли это было или нет, больше всего команду будоражила неизвестность — никто не знал точно, что происходит.
На проверку, которую проводили старший механик и старпом, потребовалось не меньше восьми часов, и на это время реактор пришлось снова заглушить. В связи с этим во всём корабле отключили электричество, осталось лишь аварийное освещение. Пришлось даже уменьшить питание системы очистки воздуха. Встревоженные матросы тихо переговаривались между собой. Беда в том, что Мелехин не мог обнаружить места утечки, а ведь накануне на значках-дозиметрах ничего не было! Это выглядело очень странно.
— Давайте, Свиядов, говорите, что вы там видите. — Мелехин подошёл к лейтенанту и показал на клапан.
— Клапан проверки качества воды. — Этот клапан открывали только в порту, на холодном реакторе, для промывки системы охлаждения и проверки заражённости содержащейся в ней воды. Клапан выглядел совершенно обыкновенным, рассчитанный на высокое давление, он был с большим запирающим колесом. Выпускная трубка ниже его, под той частью, которая находилась под давлением, была не приварена, а сидела на резьбе.
— Попрошу вас принести большой гаечный ключ, товарищ лейтенант. — Мелехин не торопится со своим уроком, подумал Свиядов. Когда старший механик намерен был объяснить что-то серьёзное, он делал это очень медленно и обстоятельно. Свиядов вернулся с гаечным ключом длиной в добрый метр. Старший механик подождал, пока не заглушили реактор, потом тщательно проверил приборы, чтобы убедиться, что трубы находятся не под давлением. Он был осторожным человеком. Захватив ключом фитинг, Мелехин повернул его. Это не потребовало больших усилий.
— Как видите, товарищ лейтенант, труба на самом деле врезана в корпус клапана. Почему, как вы думаете?
— Врезка сделана во внешней части, товарищ старший механик. Давление держит сам клапан. Выпускная труба всего лишь играет роль направляющего крана. Конструкция соединения не влияет на его герметичность.
— Совершенно верно. Навинченный фитинг недостаточно прочен для высокого давления внутри установки. — Мелехин отвернул фитинг до конца голыми руками. Фитинг был отлично обработан, нарезка все ещё сверкала как новенькая. — Вот где был совершён акт вредительства.
— Не понимаю, товарищ стармех.
— Кто-то все это очень тщательно обдумал, товарищ лейтенант. — В голосе Мелехина звучала не только ярость, но и восхищение. — В обычном режиме, то есть на крейсерской скорости, давление внутри контура охлаждения равно восьми килограммам на квадратный сантиметр, правильно?
— Да, товарищ стармех, и на предельной скорости давление увеличивается на девяносто процентов. — Свиядов знал все это наизусть.
— Но мы редко ходим на полной скорости. Перед нами тупиковая часть контура охлаждения пара. Смотрите, здесь просверлено маленькое отверстие, диаметром меньше миллиметра. Вот глядите. — Мелехин наклонился, чтобы поближе разглядеть отверстие. Свиядов не спешил наклоняться к нему. — Даже меньше миллиметра, заметно меньше. Вредитель вывинтил фитинг, просверлил отверстие и затем поставил фитинг обратно. Крошечное отверстие позволяет выходить наружу лишь небольшому количеству пара и к тому же очень медленно. Пар не может подниматься вверх, потому что фитинг установлен напротив вот этого фланца. Посмотрите, как тщательно все продумано! Идеально, просто идеально. Итак, пар не может подниматься вверх. Он может всего лишь просачиваться вниз по нарезке и в конце концов выходить наружу через выпускную трубку. Этого достаточно. Вполне достаточно, чтобы создать в отсеке небольшое радиационное заражение. — Мелехин поднял голову. — Кто-то продумал все до малейших деталей. Продумал очень тщательно, потому что знает, как работает эта система. Когда мы снизили давление в поисках места утечки, давление в контуре тоже упало, и пар перестал проникать наружу по нарезке, так что мы не смогли найти места утечки. Пар начинает просачиваться лишь при нормальном уровне давления, но если возникает подозрение о радиационном заражении и начинаются поиски утечки, давление приходится снизить. Однако стоит довести давление до максимума, и кто знает, что может случиться? — Мелехин восхищённо покачал головой. — Кто-то все тщательно обдумал, очень тщательно. Надеюсь, у меня будет возможность встретиться с этим мастером, очень надеюсь. Потому что, когда мне представится такая возможность, я возьму большие стальные плоскогубцы, — Мелехин перешёл на шёпот, — и раздавлю ему яйца! Дайте мне вон тот маленький ящичек, товарищ лейтенант. Я сам исправлю все это за несколько минут.
Капитан первого ранга Мелехин не бросал слов на ветер. Он никому не позволит сделать такую работу вместо него. Это было его машинное отделение, его реактор, и он нёс ответственность за все происходящее здесь. Впрочем, Свиядова это устраивало. В крошечное отверстие Мелехин вставил стерженёк из нержавеющей стали и заполировал его заподлицо надфилем, похожим на ювелирный, чтобы не пострадала нарезка. Затем он смазал нарезку резиновым уплотнителем и аккуратно завернул фитинг на место. По часам Свиядова на всю процедуру ушло двадцать восемь минут. Недаром ему говорили в Ленинграде, что Мелехин — лучший механик на подводном флоте.
— Статическое испытание давления, восемь атмосфер, — скомандовал он своему заместителю.
Реактор снова включили. Через пять минут давление достигло нормального уровня. В течение десяти минут старший механик держал счётчик Гейгера под выпускной трубкой — и счётчик оставался на нулевой отметке, стрелка ни разу не дрогнула, даже при установке на второе деление. Он подошёл к телефону и сообщил командиру, что авария ликвидирована.
Мелехин впустил в отсек матросов и приказал убрать инструменты в отведённые для них места.
— Теперь вы видите, как это делается, товарищ лейтенант?
— Да, товарищ стармех. Вы считаете, что одного отверстия было достаточно для заражения всего реакторного отсека?
— По-видимому.
Слова Мелехина не убедили молодого лейтенанта. Реакторный отсек — это лабиринт труб и фитингов, а чтобы просверлить такую дырочку много времени не надо. Что, если где-то ещё скрыты такие же бомбы замедленного действия?
— Полагаю, товарищ лейтенант, вы чересчур беспокоитесь, — заметил Мелехин. — Да, я тоже не могу не думать об этом. Когда мы придём на Кубу, я проведу статические испытания при полном давлении для проверки всей системы, но сейчас это не представляется возможным. Мы будем продолжать нести двухчасовые вахты. Не исключено, что вредитель скрывается среди матросов. Если дело обстоит именно так, я не хочу, чтобы ему хватило времени для какой-то новой пакости. Не сводите глаз с команды.