Охотники на Велеса [СИ]

ПРОЛОГ

Стрела с пестрыми перьями вонзилась в ярко-зеленую моховую кочку в двух шагах от нее. Девочка замерла.

— Шаг назад и вправо, — коротко приказал ей спутник. Девочка не думая выполнила приказ. Своему наставнику она доверяла безгранично.

— Что вам нужно? — негромко заданный вопрос путника затих в глубинах окружающего их непроходимого ельника. — У нас нет с собой ничего.

Чистая правда. Двенадцатилетняя девочка была одета как бедный деревенский мальчик: в холщовые штаны и рубаху. Коротко стриженные рыжие выгоревшие волосы были непокрыты. Ее спутник, высокий плечистый мужчина с легкой проседью в светлых волосах также носил холщовую, крепкую, но дешевую одежду. В их котомках не было ничего кроме небольшого запаса еды.

Впереди раздался треск, на звериную тропинку перед путниками с дерева спрыгнул страшного вида детина, заросший черной бородой, с красным носом, с выбитыми передними зубами. Он даже не выпрямился, медленно подходил к ним, согнув хребет, пристально вглядываясь в девочку страшными голубыми глазами. Заслышав шорох еще и сзади, она обернулась. Несколько человек выступили из-за маленьких елок, и теперь путники оказались окружены. Девочка молча бросила быстрый взгляд на своего учителя, самого доброго человека в мире. Он никак не сможет никого убить. А здесь требовалось убивать. Этому ее уже жизнь научила.

Ее наставник опустил голову, весь уйдя в молитву.

Страшный детина рывком бросился к девчушке, схватил за руки и прижал к шершавому стволу огромной сосны. Другой высоченный свирепый разбойник цепким захватом пленил мужчину путника. Тот все еще молчал.

Когда рука с грязными ногтями вцепилась в ворот ее рубахи, девочка поняла, что сейчас произойдет. Ей будет не только стыдно, это будет ужасно больно, и она умрет. Даже взрослые женщины умирают после такого, она видела.

В лесной тишине — птицы внезапно замолчали — резко прозвучал хруст разрываемой на ней рубахи.

— Ты точно девка? — невнятно выговорил страхолюдина, неотрывно глядя в темно-синие детские глаза. Его зловонная пасть исказилась в ухмылке.

Но как только липкая рука медленно поползла вниз, проверять, девка она, или нет, пленник внезапно резким движением отбросил в сторону держащего его разбойника, подхватил с земли небольшой ствол дерева, и потрясенная девочка не успела даже и проследить, как увлеченный ею разбойник свалился навзничь с проломленным черепом. Её больше никто не держал. Она ошеломленно смотрела, как стекленеют голубые глаза, как вытекает на зеленый мох кровь из-под затылка разбойника. Потом она медленно перевела взгляд сначала на ноги и дубинку в руках, затем посмотрела в лицо своему наставнику. Тот, прищурившись, пристально смотрел ей в глаза, его собственные серые глаза сверкали жестким блеском. И только тогда девочка испугалась. Она не ожидала увидеть в глазах, всегда смотревших на неё с добротой и нежностью, такую муку.

— Любава, ты как? Не молчи же! — хрипло выговорил мужчина.

— Ты убил из-за меня, — с трудом ответила девочка и посмотрела по сторонам.

Все остальные разбойники с перепугу разбежались. Они снова остались вдвоем. Только теперь рядом лежал труп. И ее наставник, монах, христианин убил из-за нее человека.

Она запахнула на себе разорванную рубаху и, придерживая ее одной рукой, прижалась к своему спутнику. Тот крепко обнял ее.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросила девочка, подняв голову, глядя в потухшие глаза обнявшего ее человека. Ей было его отчаянно жаль.

— Я думаю, что Господу Богу все наши просьбы так же забавны, как и твоя постоянная молитва, превратить тебя из девочки в мальчика, — горько ответил мужчина.

— Не думай об этом сейчас, — тихо сказала девочка. — Давай жить дальше.

Тогда он чуть отстранил ее от себя, чтобы внимательно посмотреть в доверчивые синие глаза.

— Теперь я думаю, что женщины получают свою женскую мудрость всю сразу, независимо от возраста, — он с трудом ей улыбнулся. — Ты права. Не отходи от меня.

И Любава смотрела, как он, оставляя за собой темный кровавый след, затащил труп разбойника в ямину под корнями выворотня.

— Зашей рубаху, пока я закопаю могилу. Но не тяни. Быстро зашей. Нам надо уходить отсюда.

Она успела зашить рубаху, и даже нашла четки, брошенные ее наставником там, где он, защищая ее, схватил дубину. Но почему-то не отдала их.

К вечеру они уже далеко ушли от места страшной встречи. Ночь девочка спокойно проспала в пещерке под очередной вывороченной елью, на пружинистой постели из еловых веток, охраняемая своим спутником. Но с рассветом проснулась.

Удивительное дело!

Перед ними на поваленном, покрытом бурым мхом дереве сидел незнакомый ей мужчина. Конечно, ей почти все мужчины были незнакомы, но этот был еще и одет так, как она раньше никогда не видела.

— Ну вот, Рагнар, — сказал он ее учителю, сидевшему впереди Любавы и молча смотревшему на него. — Монах из тебя, разумею, не получился. Пожил в монастыре — хватит.

— Как ты меня нашел, Гостомысл?

— Я не один. Меня наш следопыт привел. Помнишь Яромира? Кстати, ты прикончил Черныша. Разумею, местные жители тебя на руках носить будут, когда узнают. Вот оно, твое призвание. А ты куда пошел? Поклоны? Бдения?

— Послушай, а почему это Черныш с бандой на звериной тропе оказался? Вдали от человеческих поселений.

Гостомысл дружелюбно улыбнулся.

— Рад увидеть, что твои мозги по-прежнему работают. Он тебя поджидал. Ему дали понять, что будет добыча.

Рагнар несколько минут молча размышлял, не в силах сразу свыкнуться с мыслью о таком коварстве своего нынешнего собеседника.

— Что, и письмо от Касьяны поддельное?

— Да! — жестко ответил Гостомысл. — Достаточно тебе от дел увиливать. Ты нам нужен. Куда ты теперь в монастырь после убийства? Разумею, не нужен. А у нас это тебе — честь и доблесть. Женим, наконец. Детки пойдут. Знаешь, какое счастье, когда твой четырехлетний сынишка в первый раз лук натягивает?

Любава тихо пододвинулась к своему любимому наставнику и намотала ему чётки на руку. Уж она-то понимала, от чего его вынуждают отказаться. От рая на земле. От того места, где все счастливы. Где в маленьком скиту, опоясанном болотами, на высокой залесине среди сосен цветут яблони и лилии, дикие гвоздики и земляника. Где в маленькой запруде возле источника круглый год живут рыбки. От места, где люди друг друга любят. Где говорят о самых интересных вещах в мире. Где на душе бывает или просто хорошо, или очень хорошо по праздникам.

— А если я откажусь от твоего предложения и вернусь обратно в монастырь, замаливать свой грех?

— Вернешься? Нет, Рагнар. Во всяком случае, не сейчас. Теперь у тебя есть слабое место. Разумею, что ради этой девочки ты поедешь с нами.

После слов Гостомысла в наступившей на несколько минут тишине звучали только звонкие птичьи трели. Лесные пичуги встречали рассвет солнца. Рагнар медленно гладил прижавшуюся к нему девочку по пушистой головке.

— Ну что же, Любава, нам придется ему подчиниться. Сейчас. Наверняка у него и дальше все просчитано.

Гостомысл довольно улыбнулся. Непродуманных действий за Рагнаром не наблюдалось, даже когда тот еще не был монахом.

— Я рад, — сказала девочка, — что ты поедешь со мной.

— «Рада», — исправил ее наставник. Затем двумя руками бережно поднял личико Любавы, чтобы заглянуть в глаза. — У меня к тебе просьба. И задание. Следи за своим языком. Письмо оказалось поддельным, но в главном наш отец Игнатий прав. Тебе уже было не место в мужском монастыре. Раз уж ты не можешь быть мальчонкой, то нужно стать очень хорошей девчонкой. Понимаешь?

Любава кивнула.

— Ну вот и хорошо. Зато дальше я тебя повезу на коне. Ты еще не ездила верхом. А это интересно.

У поймавшего их в свою ловушку Гостомысла планы были наверняка далеко идущие, но они все рухнули при въезде в славный город Новгород.

— Рагнар, ты ли это? А ну-ка, всем стоять!

Повелительный женский голос, остановивший их отряд, принадлежал молоденькой красавице всаднице, возвращавшейся с охоты вместе со своей дружиной.

— Инга! — не сдержавшись, воскликнул Рагнар.

Светловолосая всадница, молодая супруга Киевского и Новгородского князя Ярослава Ингигерд направила своего коня прямо к нему. Она, чуть склонив голову набок, осмотрела статного всадника, безоружного, в дешевой холщовой одежде, девочку у него на коленях, восторженными синими глазами взиравшую на всадницу с колчаном со стрелами за спиной. Синие детские глаза встретились с ясными глазами Ингигерд, прекрасными глазами, прославленными северными скальдами еще до замужества дочери Олава Шётконунга с князем Гардарик.

— Ну и ну, — неопределенно протянула ясноглазая княгиня по завершении осмотра. — Гостомысл, дальше они поедут в моей дружине. Я заинтересовалась. Я слышала, что Рагнар в монастырь христианский ушел.

— Но княгиня… — протестуя, начал Гостомысл.

Глаза всадницы сверкнули.

— Не ты ли распространял сплетни среди дружинников, что князь стал у меня подкаблучником? Так отвечай за свои слова. Если уж у меня Киевский князь в подкаблучниках, то ты кто такой, чтобы со мной спорить?

Она жестом показала Рагнару место в своей свите, не сводя глаз с Гостомысла.

— Но подумай, зачем мне настраивать князя против его дружинников? У меня своя дружина.

С этими словами княгиня вернулась к своим людям, и они первыми въехали во второй по значению город Руси. Великий Новгород располагался по обоим берегам Волхова, недалеко от устья реки в озере Ильмень, на пересечении основных торговых путей русской земли. Потому что из озера Ильмень вытекал только Волхов, а вот впадали в него несколько речек, по которым и проходили эти торговые пути. То есть все купцы плыли от Варяжского моря и Ладоги по Волхову до Ильменя, и только потом их пути расходились по разным рекам. По Ловати в сторону Киева и далекого Царьграда. По Шелони в сторону Пскова, и Балтийского моря. По Мсте в сторону Ярославля, Суздаля, Мурома, в Булгарию на реке Итиль. Господин Великий Новгород взимал торговую пошлину со всех.

— Тебя зовут Любава? Расскажи мне все.

Княгиня Ингигерд была на этот раз в женской одежде. Поверх льняной нижней рубахи — длинное платье из серебряно-голубого узорчатого шелка. И поверх платья тонкий стан молодой жены Ярослава обвивал голубой шелковый передник, прикрепленный серебряными узорчатыми застежками к широким бретелям из той же ткани. К серебряным узорчатым застежкам крепились серебряные же цепочки разной длины, полукружьями лежащие на груди. Волосы княгиня прикрыла длинным прямоугольным платком, расшитые концы которого, перекинутые сзади наперед, она рассеянно теребила в руках.

Чисто вымытая, накормленная, переодетая в женскую рубаху и паневу с расшитым подолом девочка вопросительно смотрела на своего наставника. Тот кивнул.

И она рассказала.

Тяжела была жизнь простых рыбаков, которых кормило Ладожское озеро. Труд от рассвета и до заката, селедка с овсянкой — обычная еда. Но тяжесть привычных работ не страшила. Страшное началось, когда их деревню заметили проплывавшие мимо датчане на своих черных лодьях с длинными резными штевнями в виде голов драконов. Лодьи подплыли незаметно, жители не успели убежать, чтобы спрятаться в болотах, окружавших их поселок. Любавин отец убил молодую красивую жену сам, чтобы она не мучилась. Его в отместку прикончили датчане. Шестилетней Любаве удалось спрятаться и отсидеться на дереве. Но сверху она видела столько, что много лет после того дня просыпалась от кошмаров, всегда начинавшихся с неспешного, но неотвратимого появления в заливчике черных лодей с мордами драконов на фоне безоблачного синего неба.

Через несколько месяцев жизнь в рыбацком поселке наладилась, Любаву забрал в семью выживший брат ее отца, но жизни несчастной сиротке не стало.

И вот однажды, когда она ушла в лес, не собираясь больше возвращаться в родную деревню, ее нашел отец Иоанн, один из монахов никому здесь неизвестного Троицкого монастыря. Он пронес шестилетнюю девочку, почти уже потерявшую сознание, по безопасной стежке через болото. И она оказалась в месте, которое с тех пор считала раем на земле. Сосновая боровина, со всех сторон окруженная непроходимой топью, была недоступной для местных жителей. В самом ее центре стоял уютный деревянный храм, посвященный Святой Троице. Рядом — домики с кельями монахов. Их было всего шестеро монахов, шестеро вначале, молчаливый варяг Рагнар пришел позже. Они тоже трудились с утра до вечера. Но как трудились! У них был яблоневый сад из привитых к местным дичкам яблоневых веток из садов у Эвксинского Понта. У них был огород, на грядках которого росли невиданные в этих местах капуста, свекла, лук, чеснок, вились плети фасоли, бобов, плети гороха с такими сладкими стручками. Всюду среди сосен росли цветы и лекарственные травы, насаженные здесь с любовью. В этом, самом последнем году отцу Игнатию кто-то из новгородских друзей достал вьющуюся розу, и они, торжественно отслужив молебен о благополучном завершении доброго дела, высадили розу возле кельи своего игумена, то есть отца Игнатия, как раз.

Что еще? Она помогала полоть огород отцу Косьме, слушая его потрясающие рассказы о древних святых, она помогала готовить трапезу из таких продуктов, о которых раньше даже и не слышала. С ней играла в снежки зимой. Ее учили грамоте, не только русской, но и греческой, раскрывая перед ней чудесный огромный мир. И все это терпеливо, с любовью, никогда не повышая голос. Это было место, где ее любили.

Первое время Любава возвращалась в родную деревню, терпела там крики, побои, несправедливые обвинения, а когда становилось невыносимо, уходила в лес, медленно шла к болоту, оставляя позади рыбацкий жестокий поселок, и по запомнившейся ей стежке переходила в сказочную страну, где она была счастлива. Братья монастыря, беспокоившиеся, что девочка нечаянно утонет в болоте, договорились с ней о сигнале, который она подавала, добираясь до окружавшей монастырь трясины, и сами приходили к ней, чтобы забрать к себе.

Как-то раз, поздно вернувшись в деревню, а она все никак не хотела уходить и дотянула до последнего, Любава услышала, как ее приемная мать жаловалась соседке.

— До сих пор не вернулась. Может и сгибла где. Уж как я молюсь, прошу Мору о ее погибели. На что она нам? Рыжая как проклятие. Да и лишний рот. И так еле-еле перебиваемся. Продать что ли?

И с тех пор Любава в деревню не возвращалась. Первое время ей часто снились кошмары. Отец Феофан, которого до пострига звали Рагнаром, брал ее на руки и укачивал, пока она не засыпала. А, когда она решила поститься как все, так ел вместе с ней рыбу, нарушая свой собственный строгий пост, когда ему казалось, что девочка совсем ослабела.

— … Мы ходили на реку. Я поймал большую рыбу!

— «Поймала», а не «поймал».

— Феофан, она твердо решила вырасти мальчиком. Твоих святых молитв на этот счет просила? Молчишь?

— Отец Игнатий, — снова вмешалась в разговор отца Игнатия с отцом Феофаном Любава, держа двумя руками огромную скользкую щуку, — а что в этом плохого? Да, я всех просила.

— Ничего плохого, весьма здравая мысль, — седой отец Игнатий еле сдерживал улыбку. — Но мы здесь люди грешные, и такую просьбу, думаю, Господь не выполнит по нашим грехам.

— Ты смеешься, отец Игнатий! Ты просто не хочешь. Все святые говорили, что они грешные. Если человек говорит, что он грешный, значит, считает себя таким же, как святые.

— А! Получил, отец Игнатий, — добродушно усмехнулся отец Феофан. — Устами младенцев глаголет истина.

— Ну вот что, детки мои дорогие, — внезапно посерьезнев, сказал отец Игнатий. — Сейчас вот и проверим испытанием, кто из нас насколько грешен. Должен вас огорчить. Мне прислала письмо моя духовная дочь Касьяна. Она обещает взять девочку в свою небольшую общину на время. Пока Любава не подрастет.

Наступило молчание.

— Да, это правильно, — сказал отец Феофан, и не смог сдержать грустных ноток в своем голосе.

Любава не думала, что она заплачет, она давно не плакала наяву, только во сне. Но неожиданно что-то внутри у нее перевернулось, и она безнадежно, безутешно разрыдалась. Рушилось все ее счастье. И так же как и после ночного кошмара ее обнял отец Феофан.

— Не плачь, Любава, я пойду с тобой. Да и потом буду тебя навещать, ты будешь мне все рассказывать. И письма писать ты умеешь. Мы отправим тебя в хорошее место, можешь нам поверить.

И она поверила. И успокоилась.

А потом была звериная лесная тропинка, страшные разбойники. И ее наставник, убивший человека, чтобы ее спасти.

Княгиня слушала молча, замерев в кресле среди подушек. Молчала и по окончании простого, чуть сбивчивого детского рассказа. И в полной тишине они услышали снаружи тяжелые шаркающие шаги.

Ингигерд резко вскочила, не обратив внимания на посыпавшиеся с кресла подушки.

— Ярослав? Вернулся?

Рагнар встал со своего места. Любава встала, подражая ему.

Сын киевского князя Владимира и полоцкой княжны Рогнеды князь Ярослав был от рождения тяжело болен. Болели и плохо сгибались бедренные суставы. Сначала он даже и не мог ходить. А ведь был князем, воеводой, который ведет людей за собой, по факту своего рождения. Потребовалась стальная сила воли для того, чтобы просто встать на ноги, чтобы делать то, что другим давалось без труда. Болезнь создала его характер, непрерывная боль закалила его. Теперь Ярослава любили подданные, уважали не только союзники, но и враги.

Однако не только Ингигерд, все приближенные узнавали издали его тяжелые шаги. С годами болезнь только развивалась.

Широкоплечий, мужественно красивый князь вошел в горницу и остановился, закрыв за собой дверь. Внимательно оглядел находящихся в горнице, кланяющихся ему людей.

— Опять вмешалась, озорница? — спросил он Ингу, безуспешно пытаясь изобразить строгость. Его слова прозвучали, как если бы он сказал «добрый день, любимая». Женат князь был всего как несколько месяцев, сам еще не привык к такому счастью, и даже небольшие стычки с этой дочерью конунгов доставляли ему радость.

Инга, естественно, поняла его правильно.

— Твой Гостомысл творит ужасные вещи. Он совершенно жуткой хитростью вытащил Рагнара из монастыря. Такой коварный, не иначе Гримхильда в мужском облике.

Княгиня находилась под сильным впечатлением рассказа девочки.

Ярослав прислонился к стене.

— Рагнар, ты нужен мне, а не Гостомыслу. Мне.

— Исполла эти, княже. Ярослав, я монах. Я дал обеты при постриге, клятву повиновения Небесному Царю. Тебе ли, князю и воеводе, оправдывать клятвопреступление?

— А я ведь тоже христианин, — негромко, но веско ответил князь, подумав, — я тоже служу Христу. Но я получил в наследство раздираемую на части землю. Простой человек не может спокойно пройтись от деревни до деревни, чтобы его не ограбили или не убили. Ты сам в этом убедился. Кругом несправедливость и горе. И у меня, у князя этой земли, есть обязанность перед Богом — сохранить землю и ее людей, — он помолчал, подчеркивая важность произносимых слов. — Я вновь призываю тебя к себе на службу. И я прошу тебя как друга мне помочь. Нужно не только твое искусство воина, нужны твои родственные связи, нужна твоя образованность. Сколько ты знаешь языков? Три? Четыре? Даже монашеский постриг пригодится послу в Царьграде. Но разве здесь есть нарушение клятвы Христу?

— Нет, но… — заметно растерялся Рагнар. Не мог же он ответить на такой призыв заявлением, что монах должен жить в монастыре и молиться за них за всех, а не ездить по всему миру с наверняка сомнительными поручениями князя. Да, он уже не мыслит себя вне монастыря. Но как он может молиться за кого-либо кроме себя? Теперь, когда у него руки в человеческой крови… Да, он убил злодея, но разве сам Рагнар несколько лет назад не был злодеем? Не таким отвратительным… Еще и осуждение… Вот как сказать о долге молиться за других? Тут собой не владеешь…

— Пойдем со мной, я объясню тебе подробнее, — Ярослав, верно оценивший подавленную растерянность наставника Любавы, взялся рукой за ручку двери.

— Рагнар, ты можешь меня осудить за коварство, — еле слышно сказала Ингигерд, стоявшая совсем рядом с колеблющимся монахом, — но я знаю, что муж мой очень умен. И ему сейчас тяжело. Только я знаю, что он не спит по ночам от тяжелых раздумий, не только от боли в ногах. Ты обязан помочь своему князю. Поэтому, не обессудь, но давай так. Ты послужишь моему мужу не за страх, а за совесть, а я обещаю вырастить твою приемную дочь как свою названную младшую сестру. Принимаешь уговор?

Ярослав замер в дверях, услышав последние слова своей драгоценной супруги, сказанные чуть громче.

Рагнар, помедлив, подошел к Любаве и опустился перед ней на колено.

— Почему ты плачешь?

Девочка действительно беззвучно плакала.

— Я остаюсь с тобой. Все будет хорошо, Любава. Княгиня тебя не обидит.

— Ты знаешь, почему я плачу, — бесхитростно ответила девочка, — мы хороним сейчас свой рай на земле. Мы туда больше не вернемся.

— На земле не может быть рая, — с горечью ответил Рагнар. — Если тебе не суждено стать мальчиком, а мне не быть настоящим монахом, то давай послужим нашему Христу так, как получится. Ты будешь слушаться княгиню Ингу?

Любава серьезно кивнула.

Рагнар нежно вытер слезы с ее щек, встал и поклонился Ингигерд.

— Я считаю за честь для себя, принять твой уговор, Инга.

И он обернулся как раз вовремя, чтобы заметить ласковый взгляд князя, обращенный к молодой жене.

— Повелевай, княже, — спокойно и решительно продолжил Рагнар. — Я готов.

Князь Ярослав поморщился и открыл дверь наружу.