Охотники на Велеса [СИ]

Глава шестая

Вечером Любава пошла в свою избу, ждать Сольмира. Тот, пока шел по муромским улицам, еще кое-как сдерживал свою радость, но подходя к Новгородскому двору, он уже откровенно улыбался. И в его улыбке сквозило такое явное ожидание грядущего блаженства, что наблюдавший за ним Всеслав едва не взвыл от бешенства. Хотел было бросить всю затею, все было ясно, чего уж там, но, вспомнив, как совсем недавно страдал от непонятных сомнений, решил все же, стиснув зубы, довести свое идиотское дело до конца. Кто ее, эту противоречивую и непонятную, совсем непохожую на настоящих ведьм, Любаву, знает.

Он быстро перемахнул через забор, пока Сольмир стучался в калитку, заскочил в полуотворенную дверь Любавина домика и притаился за клетью в холодной части избы. Сольмир вошел в теплую часть.

— Дверь входную не запер? — раздался изнутри голос Любавы. — Запри, чтобы нам не помешали, сколько раз говорила.

Сольмир спустился вниз и запер дверь. Всеслав чего-то подобного и ожидал, поэтому и пробрался заранее вовнутрь. Он ждал, стараясь ни о чем не думать, потом ждал, уже не решаясь войти. Наконец напомнил себе, что это пакостное, сомнительное дело все равно придется довести до конца. Он просто заглянет на мгновение, убедится, что «ничего возвышенного» в избе не происходит, и тут же уйдет.

Посланник бесшумно открыл дверь в теплую избу, переступая через порог.

— Нет, неправильно, — говорила в этот момент Любава с важным видом. — Это как раз и есть аорист. Ты опять не заметил.

Сольмир, почувствовав движение сзади, резко вскочил из-за стола. Стоявшая Любава мгновенно обернулась. На столе в свете нескольких масляных светильников поблескивали дощечки, залитые воском. Пустые бесцветные, и исчерченные разноцветными буквами. Разноцветными буквы были потому, что увлекшаяся обучением Любава сначала красила дощечку, а затем покрывала ее воском. Поэтому, когда воск процарапывали писалом, яркая подложка становилась видна, и буквы выглядели разноцветными.

Всеслав несколько томительных секунд молча созерцал открывшуюся ему картину, а затем расхохотался, закрыв лицо руками, и опустился на ближайшую скамью.

— Аорист он не заметил, надо же! — повторил он Любавины слова в промежутках между этим приступом смеха и последующим.

Уж больно неожиданной была открывшаяся ему картина, и слишком сильным — облегчение.

Сольмир с Любавой переглянулись.

— Что будем делать? — тихо спросил Сольмир.

Девушка пожала плечами. Она не знала, что делать.

— Всеслав, ничего особенного, ты кваса не хочешь? Раз уж зашел? А зачем ты, кстати, зашел? И как?

— Ты меня заинтриговала. Интересно стало, что же тут такое возвышенное творится, — ответил Всеслав, улыбаясь своей особенной, вспыхивающей изнутри улыбкой, от которой он весь освещался, — вот и зашел. А квас давай.

Любава невольно улыбнулась в ответ. Хотя все было не смешно. Разговорившись в прошлый раз с Всеславом, она нечаянно выдала ему Сольмира и почти сорвала сложный Гостомыслов план.

— Ты нас выдашь? — напрямик спросил Сольмир.

Всеслав сразу посерьезнел, только теперь все уяснив до конца. Действительно, за любовное свидание этой парочке ничего не будет. А вот за изучение греческого языка в колдовском городе Муромле убьют без долгих разговоров.

— Нет, не выдам, клянусь огненным мечом Сварога, — твердо сказал разоблачитель. — Квасу-то давай, хозяюшка.

Ему теперь не хотелось уходить.

— А мне нельзя тоже греческому поучиться? — невинно спросил он, глядя в кружку с пенистым квасом.

— Нет! — в один голос сказали Сольмир с Любавой.

— Потом как-нибудь, а, Всеслав? — жалобно добавила Любава. — Представляешь, что обо мне подумают?

— А тебя это что, беспокоит?

— Меня беспокоит, что на самом деле тебе совершенно не интересен греческий, — прямо ответила Любава, умоляюще глядя воину в глаза.

Сольмир положил руку на плечо Всеслава. Чтобы не забывался, значит. Дескать, осади коня, добрый молодец.

— Как бы там ни было, — со значением сказал сказитель, — Любава — моя подруга.

— Да понял я, понял, — снова развеселился Всеслав. — Не беспокойтесь, из-за меня лишних сложностей не будет. — Он залпом выпил квас, встал и направился к выходу. Вежливо, в пояс поклонился Любаве на пороге и вышел за дверь.

С утра новгородцы узнали, что славному городу Муромлю неожиданно предстоит совершить погребение ночью скончавшегося гончара. Дрозд, воспылав диким и необузданным желанием посетить сие погребение, утащился вместе с плакальщицами. Негорад, молча вздохнув, без единого возражения пошел следом за мальчиком. Умерших в Муромле сжигали. И исключительной особенностью предстоящего погребения было то, что старшая жена гончара решила последовать за своим мужем. То есть, Дрозд утащился, чтобы наблюдать сначала повешение старшей жены, а потом сжигание двух мертвецов. В Новгороде нехристиане тоже сжигали умерших, ничего особенного в этом не было, но выбирая место для своего двора, новгородцы учли место расположения курганов за Муромлем. Новгородский двор был построен там, где ветер не приносил запахов сжигаемых тел с места погребения.

Вернулся мальчик под вечер, довольный.

— Женщина была больная, — радостно сообщил он, — у нее болел живот. Работать больше не могла.

Работала плохо, наверняка, терпела упреки от молодых жен своего мужа, дети ее не защищали. Жизнь стала не мила, надеялась, что после смерти станет легче.

— Худющая она была, легкая, ветер сильно труп пошвыривал на виселице, — с удовольствием делился впечатлениями мальчик.

Тут уже передернуло не только Любаву с Творимиром, но даже и Харальда. Негорад пожал плечами и выразительно уставился в потолок избы.

— А что? — спросил Дрозд, чувствуя, что что-то не так. — Она улыбалась, когда шла вешаться.

— А то, — мрачно ответил Творимир, — что смерть — всегда дело серьезное, а не игры для любопытствующей мелюзги.

— Конечно, — подтвердил Дрозд с упоением. — Они завтра будут недогоревшие косточки перемывать, уложат их в горшочки, устроят сверху курган и потом справят тризну. Все серьезно. Столько оберегов всяких принесли, чтобы их покойники потом не беспокоили. Такие ночью заявятся. У-у-у!

— Нормальный мальчик, — тихо сказал Негорад в ответ на возмущенный взгляд Любавы.

— Вот только я бы хотел, чтобы моя мама меня навещала. Сказали, что для этого нужно было с собой какую-нибудь ее косточку взять, — добавил нормальный мальчик, погрустнев.

— А чтобы я повесился после смерти твоей матери, ты хотел? — мрачно спросил Тишата. У меня тоже живот болит.

— А? Что? — испугался Дрозд.

— Что? Не пойдешь ты туда на тризну, понял? — сказал купец. — Никакого перемывания косточек.

Вместе с последним торговым караваном, уходящим в Булгарию, пришло известие о новом горе. А путешественники еще и к гибели знакомых новгородцев под Лиственом не смогли привыкнуть. Вестники сообщили, что Любавину бабушку Людмилу жестоко убили волхвы. Кто-то из тех, кто прятался в той призрачной деревне, возле которой Любава познакомилась со Всеславом. Бабу Милу поймали в лесу, когда та собирала орехи, и забили насмерть. Тело маленькой старушки нашли только через несколько дней. Ни звери, ни птицы ее не тронули. Сгорбленная, изломанная, она лежала на боку, убитая змея, знак ритуального убийства, была пришпилена к ее груди стрелой.

Любава плакала навзрыд весь день. Оплакивала первого по-настоящему близкого ей человека, которого она потеряла в своей недолгой жизни. Под вечер Творимир заставил девушку лечь спать пораньше, чтобы с рассветом отслужить обедницу. В клети их дружинного дома хранилось все, что было нужно для христианского Богослужения. Творимир имел разрешение на подобные действия, выданное Новгородским епископом. Очень уж далеко от христианских центров они находились, а человеческая душа нуждалась в утешении.

Новгородец четко вычитывал текст обедницы, Любава стояла на коленях и плакала. Потом успокоилась. И внезапно вспомнила, вспомнила так ярко, как если бы это произошло только вчера, один из своих разговоров с доброй старушкой.

— Я так жалею, Любушка, что читала эти наговоры, которые ты сейчас записываешь, — тихо и неожиданно горько сказала та, — служила бесам… Хотелось бы смертью искупить свой грех. Да вот я и так скоро помру. Только и надеюсь, что Господь милостив.

— Милостив, баба Мила, конечно, милостив, — легкомысленно ответила ей тогда ученица, — читай дальше, я записываю.

В холодной клети, залитой лучами света, Любава поднялась с колен. Теперь она была способна спокойно молиться об упокоении души рабы Божией Людмилы. Затем девушка приобщилась Запасных Даров, и точно светлое покрывало накрыло зияющую рану потери. Ей предстояло жить дальше.

Но теперь дружинница княгини горела желанием, поскорее разведать проход в это гнусное капище. У нее убили любимую наставницу. А сколько еще таких же беззащитных старушек было убито по наущению Велесовых волхвов за последний год по всему Залесью?! Пора, ох, пора было со всем этим заканчивать. Тем более, как раз подморозило, и решительная новгородка отправилась на болота, клюкву собирать. На те самые болота.

Два дня она спокойно собирала свою клюкву, ничего не происходило. Все произошло на третий день. Парень с девицей и двое сопровождающих направлялись прямо к таинственной трясине, за которой начинался путь к капищу. Любава затаилась среди моховых кочек за невысокими елочками вместе со своей корзиной. Но муромцы оказались наблюдательнее, чем она от них ожидала. Один из сопровождающих бесшумно прошел лесом так, чтобы подойти к Любаве со спины. Он зашел против солнца, девушка отлично видела его тень. И тень огромной дубины в руке верзилы. Ей бы бежать, но любопытство не хуже, чем стальные цепи приковало разведчицу к месту. В конце концов, на тренировках ей постоянно приходилось уклоняться от палицы, запускаемой в голову. И она решила рискнуть.

Здоровущий мужик размахнулся и опустил дубину прямо на голову своей жертвы. Любава за долю секунды до соприкосновения с дубиной резко наклонилась вниз и чуть в сторону так, что дубина соскользнула с ее головы. Основной удар пришелся на камень, рядом с которым свалилась на бок несчастная девица. Сучок оцарапал ей кожу, и кровь заливала лицо. В голове звенело, но сознания дружинница не потеряла. Наблюдала сквозь закрывшие лицо волосы за ударившим ее человеком. Второго удара не будет! Она незаметно подобрала ноги и положила руку на кинжал на поясе.

— Ты кого угробил, Житобуд, — раздался пронзительный женский визг. — Это же Любава, ведьма-болотница. Она Ростилу на болота водила, когда богинку из нее выгоняла. Ой, что-то будет! Ты чего, второй раз замахиваешься? Перестань! Второй раз ведьму не бьют, оживет. Бежим. Ой, бежим, бежим отсюдова!

— Успокойся, что она нам сделает, мертвая-то?

— Оуой! Мертвые-то они самые опасные!

— По дороге к святилищу она нам не опасная. Куда там простой ведьме против самого Велеса. На обратной дороге решим, что с ней делать.

Любава чуть расслабилась. Четверо муромцев вернулись к загадочной трясине, возле которой они бросили какой-то огромный тюк. Борясь с тошнотой, разведчица внимательно наблюдала за ними. Один из муромцев, сопровождавших новобрачную пару, подошел к дереву-великану, состоявшему из двух сросшихся стволами осин, и засунул руку в дупло.

— Точно! Там обычный ворот, — потрясенно поняла Любава.

Трое оставшихся возле трясины муромцев развернули тюк. В завертке оказались дощечки, скрепленные между собой веревками. И это изделие они уложили поверх какой-то опоры, возникшей в непроходимой до этого трясине. А после того, как все четверо миновали топь, раздалось хлюпание воды.

— Дальше, после трясины, там обычная стежка, утопленная в воде, — поняла разведчица и таки потеряла сознание.

Но пролежала она в беспамятстве недолго. Пришла в себя, ее тошнило, несколько раз вырвало. А ведь надо было срочно выбираться обратно. Любава попробовала встать, но поняла, что сейчас снова упадет в обморок. Тогда она просто поползла в нужном направлении. Хорошо, что ее стреноженная Гулена паслась неподалеку. Интересно, что подумают муромцы, глядя на следы, которые оставила «ведьма» среди зеленых моховых кочек? В кого она, по их мнению, превратилась? Вот так и рождаются легенды.

Еле-еле, далеко не с первой попытки Любава забралась в седло. И верная Гулена сама довезла свою полумертвую хозяйку домой. Дома девица заползла в свой домик, свалилась на лавку и затихла. Больше ни на что она была не способна. Голова не болела, когда Любава лежала, не кружилась, но никакими словами нельзя описать, насколько девушке было плохо.

Потом хлопнула входная дверь, в избу вбежал Сольмир.

— Любава, ты живая? — прошептал он, опускаясь на колени перед скамьей с лежащей девицей.

Любава открыла глаза.

— Наши все говорят, что тебя кузнец Житобуд убил на болоте. Я чуть с ума не сошел.

— Это был кузнец? Тогда понятно.

— Тебе нужно помочь. Ты вся в крови.

— Ох, нет. Знаю я ваше лечение. Гусиные перья в рану… и лапки чьи-то сушеные…

— Любава, представь, перед тобой раненый в голову человек, — приказным тоном заявил Сольмир, — что будешь делать?

— Промою рану и наложу повязку с мазью, — быстро ответила лекарка, даже не задумавшись.

— Где у тебя хранятся тряпицы и травы для промывания? — тем же жестким тоном спросил Сольмир.

Любава ответила.

— Понимаешь, — пробормотала она, когда ученик бережно промывал ей рану, — главное — не рана. Там только сучок скользнул по коже, ничего особенного. Главное, что мне очень плохо. Я встать не могу, еще и кобыла растрясла.

— Ты мстить будешь? — тихо спросил Сольмир.

Любава напряглась. Даже забыла, как ей плохо. Ведьма мстить обязана. На то она и ведьма. И даже не ведьма, любой человек должен отомстить обидчику в ее случае. Отказавшись мстить, новгородка признается в том, что она христианка. Христиане как раз и отличались от всех остальных тем, что не вступали в добрачные связи и не мстили. Ни за что, никому и никогда.

Ага, но почему тогда он спросил?

— Скажи, чтобы все четверо носили при себе чеснок, пророщенный через конский череп, — прошептала Любава. — Именно чеснок. Базилик меня не остановит. Понял? Так всем и передай.

Сольмир ничего не ответил и только погладил ее волосы на неповрежденной части головы.

Дверь хлопнула еще раз. На пороге возник Всеслав. Он ничего спрашивать не стал, только молча прислонился к косяку.

— Всеслав, помоги, — не оборачиваясь сказал Сольмир. — Ее нужно приподнять, чтобы я голову замотал. Сама Любава приподняться не может.

— Не может? — почти как эхо повторил Всеслав.

— Тебя бы дубиной по башке треснули, ты бы тоже не смог, — тихо сказала Любава.

Всеслав подошел и чуть приподнял ей голову и плечи над лавкой. Так и держал, пока Сольмир заматывал голову новгородке. Потом ей завязали косынку и опустили на скамью.

— Тебе бы заснуть, — сев рядом с ней на пол нерешительно сказал Сольмир.

— Я не могу. Хочется кричать, плакать, еле сдерживаюсь. И очень, очень плохо. Хотя почти ничего не болит.

— Точно нужно заснуть. Любава, у меня дома есть сонное зелье. Очень хорошее. Выпьешь, если я принесу?

Любава дернулась.

— Ни за что. Завари мне лучше шишки хмеля с листьями пустырника.

— Любушка, да это другое зелье. Простой сонный напиток. Согласись. Я же несколько лет с охраной караванов ходил. Многое видел. Поверь мне, тебе поможет.

— Сольмир, — вмешался Всеслав, — возьми моего коня, он у ворот, и скачи скорее к себе за зельем. Не видишь, что она сама не своя?

Сольмир легко поднялся с пола и быстро вышел.

— Интересно, а какое это было зелье у Сольмира, которое тебя так напугало? — задумчиво произнес Всеслав, садясь рядом с ней на лавку.

Любава не ответила, а в избу вошел Харальд.

— Что произошло? Коротко.

— Я собирала клюкву на болоте. Пришло четверо. Один из них подобрался сзади и ударил меня по голове.

— Любава, если бы кузнец Житобуд ударил тебя сзади по голове, ты бы в живых не осталась, — резко сказал Харальд.

Всеслав рядом с ней замер.

— Я заметила его, когда он подходил. Он подошел против солнца. Я видела его тень, видела, как он поднимает дубинку. И уклонилась в последний момент.

— Ты видела и не убежала?! — выкрикнул рядом с ней Всеслав.

Любава застонала от резкого звука. Потом пристально вгляделась в серые глаза молчащего Харальда. Из ее глаз наконец потекли слезы.

Сольмир ускакал за сонным напитком, — тихо сказал Всеслав.

Но Любава не хотела засыпать. Ей надо было нормально отчитаться своему Старшому.

— Всеслав, выйди, — решилась она. — Мне нужно сказать Харальду последние слова. На случай, если я не проснусь.

— Что, такие напиточки у Сольмира? — с легким ехидством произнес Всеслав, скрывая свое потрясение.

— Харальд, — тихо произнесла Любава, когда он вышел, — там, у болота есть дерево, две сросшиеся осины. В дупле какой-то ворот, что ли. Муромцы его поворачивают. Наверное, в трясине натягиваются канаты. Потом поверх опоры кладутся плетеные мостки. А после трясины обычная стежка. Можно идти прямо по воде.

— Вот ведь умельцы, — удивился Харальд.

Всеслав стоял в сенях, когда вернулся Сольмир.

— Ты чего здесь? — спросил сказитель.

— Любава последнюю волю Харальду сообщает. Боится, что не проснется после твоего зелья. Она его что, пробовала?

— Не его, — ответил Сольмир, не подумав. — К тому же она тогда пить отказалась. Ничего плохого я ей не дам. Вот трусиха-то.

Когда они вошли в избу, Любава испуганно глядела в глаза Харальду, думая вовсе не о зелье, а о том, что варяг как раз не христианин. И как бы он не решился начать мстить.

— Разве я когда-нибудь действовал необдуманно? — ответил на ее невысказанную тревогу Харальд. — Успокойся и засыпай. Я привез с собой Ростилу. Тебе нужна женская помощь.

После чего Любава мысленно перекрестила кувшинчик, протянутый ей Сольмиром, и выпила сонное зелье. Уже засыпая, она увидела рядом с собой испуганную Ростилу.

И проснувшись она увидела ее же. Пушистые волосы невесты Харальда были заплетены в косу, перекинутую через плечо, раскосые глаза закрыты, яркий солнечный лучик, стелясь по светлому полу, высвечивал расшитые черевички.

— Ты выспалась, — сказала Ростила, как-то ощутив взгляд своей подопечной, и открыла глаза. — Хорошо. Я тебе зуб мертвеца под подушку положила.

Любава чувствовала себя настолько хорошо, что спокойно отнеслась к мысли о мертвецком зубе, вместе с которым она проспала всю ночь. Она попробовала пошевелиться. Не тут-то было.

— Я тебе еще веник к голове привязала, — радостно добавила Ростила, — чтобы уж наверняка помогло.

— А водичкой с уголька бадняка брызгала? — слабым голосом произнесла Любава, стараясь избавиться от уборочно-лекарственного средства.

— А то! Вон горшочек на столе стоит.

Любава осторожно села, опираясь на крепкую руку Ростилы.

Да. Сильная слабость. Но сидеть вполне можно. Голова не кружится, и почти ничего не болит. Ну и зелье у Сольмира. Нужно поблагодарить, если он придет.

Молодой сказитель пришел довольно быстро. Увидел тепло закутанную Любаву, сидящую на солнышке рядом с домом, и радостно ей улыбнулся.

— Отличное у тебя зелье, — улыбнулась та ему в ответ. — Я уже почти выздоровела.

Сольмир сел рядом с девушкой на скамью и прислонился спиной к прогретой стене дома.

— Скажи, Любава… — начал он и замолчал.

Любава молча ждала продолжения, глядя на него своими ясными синими глазами.

— Ты случайно собирала клюкву на тех болотах, или нет?

Она вздрогнула. И лицо сказителя закаменело. Тогда Любава сказала правду.

— Нет, не случайно.

Они помолчали. Потом Сольмир взял ее за руку.

— Тебе любопытно было узнать дорогу в святилище? — спросил он, тщательно подбирая слова. — Но почему ты мне не сказала? Я же мог тебя проводить, показать дорогу в Велесову берлогу.

Любава откинулась назад, прислонилась к стене дома и закрыла глаза. Сольмир подставлялся сам. Она хитростью выведает у него, где находится главная святыня его земли, а затем князь Ярослав отдаст приказ об уничтожении капища.

Ей не жаль капища, естественно, но даже тошнит от предстоящего обмана.

— Я завяжу тебе глаза, — услышала она успокаивающий голос Сольмира. — Не беспокойся. Я понимаю.

— Понимаешь что? — безнадежным голосом спросила разведчица.

— Понимаю, что ты новгородка, — после небольшой паузы ответил сказитель. — И вам нельзя знать дорогу. Но само святилище ты увидишь.

Вот в этом и был обман. Любаву невозможно было запутать ни в лесу, ни в болотах. Откуда у нее был дар безошибочного нахождения дороги, никто не знал. Но за время обучения в дружине ее наставники постарались такие удивительные способности развить. Завязывай ей глаза, крути ее сколько хочешь раз, но один раз пройдя каким-либо путем, Любава всегда могла его повторить.

— Так пойдешь со мной, смотреть святилище?

— Да, — ответила разведчица, и слезы невольно покатились у нее из глаз.

Сольмир сжал ей руку. Она открыла глаза. Сказитель смотрел на нее, чего-то ожидая.

— Не объяснишь, что случилось? — спросил он мягко. — Ты хочешь увидеть и дорогу в святилище? Если очень хочешь, я могу показать.

— Не надо, — ответила Любава. Если Сольмир не завяжет ей глаза, то тогда никакого обмана не будет, но молодой муромец разделит с ней ответственность за все, что произойдет потом. Нет. Она вполне способна взять ответственность на себя. Он ничего не будет знать.

Их разговор был прерван возвращением дядьки Тишаты вместе с Харальдом.

— Ну, дорогая моя лекарка, уладил я все дело с кузнецом Житобудом.

Он и вправду так уладил, что муромцы оцепенели от изумления.

Для начала Тишата вместе с Харальдом отправились в дом Сольмира, потому что именно старший брат сказителя вместе со своей невестой шли тогда к Велесу в сопровождении Житобуда и еще одного Сольмирова родственника.

— Приветствую тебя, Домажир, — важно и неторопливо сообщил новгородский купец Тишата муромскому старосте. — Твои люди искалечили мою лекарку Любаву. Я прощаю твоих родственников за помощь Любаве твоего сына Сольмира, но кузнеца Житобуда ты мне покажи.

— Пойдем, Тишата, ты в своем праве, — откликнулся Всеслав, нечаянно оказавшийся рядом и решивший, что этого зрелища он пропустить никак не может. — Я покажу вам с Харальдом, где живет Житобуд.

Так же неторопливо и степенно Тишата, сопровождаемый бесстрастным Харальдом, добрался до дома кузнеца. Того уже, видать, предупредили. Кузнец ожидал новгородцев во дворе. Всеслав с удовлетворением оглядел развесистые пучки чеснока над воротами, над дверью и над окнами. Любавиной мести здесь боялись.

— Ты ли кузнец Житобуд? — с приличной случаю мрачностью спросил новгородец здоровенного черноволосого и чернобородого мужчину.

— Я, — ответил тот и оперся рукой о стояк распахнутых ворот. Чтобы лучше держаться на ногах, наверное.

— Ты покалечил мою лекарку, причинил этим ущерб и мне, — важно сообщил купец Тишата и замолчал, давая возможность обвиненному отрицать свою вину. Кузнец ничего не стал отрицать. Он ждал.

— По Ярославовой Правде ты должен заплатить за причиненный ущерб виру.

Новгородец назвал требуемую сумму в серебре. Его занудное разъяснение, сколько это будет в шкурках соболей или куниц уже никто не слушал. И кузнец и не менее удивленный таким решением Всеслав во все глаза воззрились на уверенного в своем праве купца Тишату.

— И это все? — севшим голосом произнес Житобуд, бросая быстрый взгляд на вывешенный над воротами чесночный оберег от ведьминой страшной мести.

— Нам чужого не надо. Впрок не пойдет, — с достоинством заявил новгородец. — У нас есть закон — Ярославова Правда. Ты нанес ущерб — плати виру. А коли не признаешь нашего закона, — добавил он, потому что кузнец все еще потрясенно молчал, — то будешь, по вашим законам, иметь дело вот с Харальдом. Ты, конечно, сильный малый, но видел я как-то, как он рубал печенегов на Днепровских порогах. Ух, как рубал.

И Тишата закатил глаза, вспоминая.

— Я выплачу виру, — быстро сказал кузнец, приходя в себя.

Всеслав даже пожалел на мгновение, что он не новгородец. Что это не он пришел вместе с Тишатой требовать виру за Любаву по Ярославовой Правде. Таким правильным вдруг представилось ему найденное решение, таким мирным, бескровным…

— Э-э-э, — смущенно начал Житобуд, — вы не зайдете ко мне в избу, кваску выпить. Я пока подберу, чем заплатить.

— Да отчего же не зайти? — степенно сказал Тишата. — Коли ты согласен заплатить по нашей Правде, то более нет между нами обиды.

— И можешь снимать свой чеснок, храбрец, — ехидно добавил Всеслав.

— Знатный же у Житобуда оказался квасок, — закончил дядька Тишата, ласково глядя на свою улыбающуюся лекарку. — Развеселил я тебя, несчастное мое дитятко? Что будешь с деньгами-то делать? Надобно тебе чего?

— Ничего мне не надобно. Мне ведь Рагнар дарит все самое лучшее. Спрячь пока. Потом придумаю.

Любава вздохнула, подумав о своем отце Феофане. Вот бы с кем сейчас поговорить. Но тот был далеко, в чужих землях.

Сольмир жизнерадостно рассмеялся.

— Хорошо, что ты жива-здорова, Любава. То-то вчера была потеха, когда я передал твои слова о чесноке, пророщенном через конский череп. Весь Муромль бегал, как муравьи в ошпаренном муравейнике. Искали друг у друга чеснок этот. Сколько с тобой веселья.

— Я не смогу сегодня с тобой заниматься, — смущенно произнесла Любава.

Сольмир встал.

— Я вижу, что ты ещё нездорова. Я пришел не для этого. Завтра приду просто тебя навестить.

И он ушел. И дядька Тишата ушел.

— Теперь давай поговорим о вчерашнем дне, — сказал до этого молчавший Харальд. — Я понимаю, что ты раздобыла важные сведения, но это был неоправданный риск.

Любава подняла глаза на своего Старшого.

— Я тоже считаю, что надо было бежать, — твердо сказал тот. — Ты рисковала жизнью.

— Теперь и я так считаю, — вымученно улыбнулась дружинница. — Понимаешь, Харальд, я до сих пор получала только тренировочные, учебные удары. Я даже и не думала, что по-настоящему так тяжело и болезненно.

Харальд криво усмехнулся.

— В таком случае, поздравляю тебя с боевым крещением.

После его ухода на скамейку к Любаве подсел Творимир, искоса посмотрел на ее заплаканные глаза и дорожки слез на щеках, опустил взгляд на свои узловатые пальцы, спокойно лежащие на коленях.

— Я слышал твой разговор с Сольмиром, — тихо сказал он. — Ты не сказала Харальду о предложении сказителя.

— Не сказала. Я еще не решила окончательно.

— Послушай, девонька, я понимаю и согласен, что для христианина никакая цель не может оправдать недостойные средства. Но вот в оценке Сольмира я не согласен? Он, ясен пень, не верит, что ты ведьма. И было бы странно, если бы общаясь с тобой так тесно, он в это верил. Ты искренняя девица, а он наблюдателен. Зачем новгородке выдавать себя за ведьму в Муромле? Как бы ни получилось, что ответ очевиден не только Ростиле.

Любава резко вскинула голову и встретилась с сочувственным взглядом Творимира.

— Харальд считает, что тебя нужно держать подальше от муромцев. Следующим, кто все сообразит, может оказаться Всеслав. А вот будет ли он с такой же деликатностью, что и Сольмир, молчать? Не знаю. С него станется, что-нибудь с тебя потребовать, девонька милая, в обмен на молчание.

Любава начала краснеть.

— Пока что он не требовал. Хотя и разоблачил нас с Сольмиром.

— Кстати, Сольмир был сейчас готов сообщить тебе о своих догадках насчет тебя. Но не стал, тебя пожалел. Ты выглядишь очень расстроенной. Однако не так уж он и дорожит своими «отеческими обычаями», как тебе кажется. Так что не стоит так из-за этого страдать.