Охотники на Велеса [СИ]

Глава вторая

Под синим августовским небом свободно раскинулись столы и скамьи деревенского рынка. День сегодня был базарный.

— А вот кому яичек свежих…

— Кому молочка, сметанки наивкуснейшей…

— Репки сладкой, крупы греческой, заморской…

Всеслав неторопливо продвигался между рядами, старательно вслушиваясь в деревенские сплетни. Не за молочком он пришел сюда, не за крупой заморской. Даже не за уздечками и прочей конской утварью добротной. Этого широкоплечего молодца привело на рынок любопытство. Ведь он даже имени исцелившей его брата ведьмы не вызнал.

— Слышал, дед, а Любка-то Людмилина, говорят, в Трех ключах ведьмовством да колдовством промышляла.

— Слышал. Брехня то бабья.

Всеслав остановился и прислушался. И не он один прислушался. Добрые люди вокруг перестали торговать и покупать, а приняли живейшее участие в разговоре.

— Не скажи, дедуля. Проверенные люди ее намеднесь в Трех ключах видели. Воина приезжего рысь подрала, а братец его Любку откуда-то привез. Она подранного братца и исцелила. Ведьмовством, знамо дело, потому как больше ему ничто уже помочь не могло.

— Вот брехня, так брехня. Куда этой девчонке рыжей исцелять кого-то.

— Не возьмет княгиня ведьму в свою дружину. Христианка она, княгиня наша.

Рынок гудел от пересудов. И в этот гул, приветливо улыбаясь, храбро вплыла Любава. Скромная, то есть, девица в льняной вышитой рубахе с голубой узорчатой тесьмой по рукавам и горловине, в голубой вышитой паневе, стянутой на тонкой талии кожаным поясом. В прическе на мелких косичках, уложенных на висках, по четыре серебряных височных кольца каскадом привешены с каждой стороны, серебряный обруч вокруг головы. Волосы, даже не столько рыжие, сколько бронзовые, тщательно в косу заплетены. И ленточка голубая из косы торчит. И пять ожерелий на шее и на груди. Ни дать ни взять, девица-краса за покупками направилась, а про слухи пакостные ведать не ведает.

При ее приближении пересуды стихали, чтобы с новой силой усилиться за спиной девушки. Любава плавной походкой добралась до бортников.

— Дедушко Владимирко, хочу медку твоего прикупить. Уж больно он нам с бабой Милой по душе пришелся. И воску-то немного продай. Для мазей травяных.

— Допрыгались вы, Любка, с Людмилой с вашими мазями да настойками. Слышала, что люди бают? Ведьмой тебя кличут.

Вошедшая в роль Любава широко распахнула глаза, синие-синие.

— Дедушко, уж ты-то таких глупостей не повторяй. Какая из меня ведьма.

— Не ты, что ли в Трех ключах раненого воина от хвори избавила, а, Любка?

— Куда мне, Добронрава милая, неужто ты в такое веришь? Люди добрые, вы же меня хорошо знаете, ну разве же я похожа на ведьму?

И девица с невинным видом обвела взглядом внимательно изучавших ее поселян.

Всеслав и сам уже почти решил, что обознались люди. Не эта девица-краса его брата исцелила. Мало ли, в конце концов, на Руси синеглазых рыжих девок? И не слишком он к той ведьме в полутемной избе присматривался. Все больше на брата смотрел. И в этот момент Любавин невинный взор скрестился с его все еще подозрительным взглядом. Девица чуть вздрогнула, но мгновенно взяла себя в руки.

— Да полно тебе, дедушко Владимирко, продай меду-то.

Итак, она его узнала. Всеслав усмехнулся. Он не осуждал ведьму за ее притворство. Тяжела все-таки жизнь колдуньи в народе. Случись какое горе, недород какой, или падеж скота, все на ведьме выместят. Убьют, утопят, в клочья разорвут. Это сейчас они тут добрые, пока не прижало по-настоящему.

— А ты наложи на себя крестное знамение, Любка, коли ты не ведьма.

— Вот вам крест истинный, не ведьма я.

Любава истово четыре раза перекрестилась на все четыре стороны. Народ вокруг мгновенно затих.

— Не могут ведьмы крестного знамения на себя наложить. Корежит их.

— Давай, Любка, крынку под мед. Говорил я, нельзя верить глупым бабам. Только бы побрехать им.

Любава забрала кувшинчик с медом, круг темного воска и, скромно потупив глазки, поплыла к выходу с рынка. Всеслав устремился за ней. Их пути пересеклись под огромной березой сразу за рынком.

— Любава!

Девица остановилась и молча смотрела на краешек черевички, выглядывавший из-под расшитого подола.

— Я не отблагодарил тебя за исцеление, — неизвестно отчего смутился Всеслав. — Что ты хочешь в награду?

Девица немного помедлила. Потом подняла на него ясный взор.

— Когда у тебя появится возможность сделать доброе дело без всякой корысти, вспомни обо мне и сделай.

— Странная ты ведьма, — ошеломленно произнес Всеслав.

— Ведьма! Ведьма! Люди добрые, Любава все-таки ведьма!

Подслушавший их разговор мальчонка бросился обратно на рынок.

— Ведьма! На всех морок навела. Не могла она крестное знамение сотворить!

Любава развернулась лицом к хлынувшему с рынка народу. Она не привыкла убегать от опасности. Один из дружинников княгини, также посетивший рынок в базарный день, бросил на все это безобразие пристальный взгляд, условно свистнул Любаве, обращая на себя ее внимание, быстро вскочил на коня и ускакал.

— Этот воин только что благодарил ее за исцеление и ведьмой назвал!

— Ведьма!

Галдевшая и уже неспособная слушать толпа плотным кольцом окружила Любаву и Всеслава. Обвиненная девица обвела людей внимательным взглядом сузившихся глаз и молча прислонилась к стволу березы спиной. Этот взгляд Всеслав у нее наблюдал в первые минуты их встречи в лесной времянке. Взгляд воина, трезво оценивающего опасность. Девка-то очень непроста.

— Как же могла княгиня в свою дружину ведьму взять?

— А как это Любка наши оброки да подати записывает? Справедливо ли?

Гвалт толпы стих настолько, что уже слышались отдельные возгласы.

— Небось, скрывает-то все от княгини.

— Дак нос на лице разве спрячешь?

— Любка, ты ведьма, али нет?

Любава молча отрицательно покачала головой. Толпа снова взорвалась криком. Девица обхватила себя руками и перестала слышать крики и шум толпы. Явственно для наблюдавшего за ней Всеслава уйдя глубоко в свой внутренний мир, она отключилась от окружающей их реальности. Привел в себя ее топот копыт. Девушка подняла голову. И внезапно в ее обычно безмятежных глазах мелькнул испуг. Всеслав вслед за ней посмотрел на подъехавшего всадника. Ничего особенного он не заметил. Славянин. Русые волосы с сильной проседью. Бывалый воин. Лицо, внушающее доверие.

Гостомысл, остановив коня, медленно оглядывал все сборище. Под его взглядом люди затихали и начинали расходиться. Когда он увидел Всеслава, то глаза всадника слегка расширились. Он узнал этого человека, отметил проблеск сострадания, с которым тот взглянул на Любаву, и в голове воеводы возник блестящий план.

— Эту избалованную девчонку уже пора запрячь в настоящее дело, — решил Гостомысл и негромко заговорил.

— Люди добрые, расходитесь. На свой погост приехала княгиня. Она и разберется со своей дружинницей. Любава, иди ко мне.

— Давно ли Инга приехала?

— Только вчера, на ночь глядя. А с сегодняшнего утра мы уже наслушались баек о тебе. Полезай на коня, быстрее доедем.

Терем княгини был в основе своей не четырехугольным срубом, а восьмериком, поэтому центральная горница, в которую Гостомысл провел Любаву, была и шире и светлее обычных деревенских горниц. Яркое солнце переливалось на разноцветных коврах, выстилавших полы и скамьи. Сама княгиня Ингигерд, в очередной раз непраздная, сидела в кресле, уложив ножки на маленькую скамеечку с подушечкой. Кроме нее в горнице находились и Рагнар и баба Мила, воинственно настроенная, надевшая по такому случаю поверх рубахи не только паневу но и праздничный узорчатый нарамник. Рагнар, нетерпеливо прохаживавшийся по горнице, остановился и пристально вгляделся в Гостомысла. Баба Мила, одна из лучших княгининых лекарок, осталась сидеть на скамейке, по обыкновению болтая ножками, не достававшими до пола. Любава опустилась на колени, чтобы удобнее было обнять свою названную сестру. Не выдержав, приложила ухо к еще малозаметному животу Инги. Там вроде ничего не шевелилось. Княгиня еле слышно хихикнула. Названных сестер связывали не совсем простые отношения. Любава была дружинницей княгини. Но никакой Старшой не потерпел бы в своем подчинении девицу, мало того, что плохо обученную военным искусствам, так и еще способную по знакомству нажаловаться супруге князя Ярослава. Любава, чутко воспринимавшая человеческие чувства, никогда не подчеркивала свою близость ко княгине. Но сейчас, вокруг были все свои, поэтому девица нежно поцеловала ручку Инге и осталась сидеть возле ее кресла, обхватив колени руками.

— Говори, Гостомысл, — велела Ингигерд, рассеянно гладя Любаву по голове, — У тебя вид как у моего котика, когда он слопает тайком криночку сметанки.

Воевода не заставил себя долго упрашивать.

— Я только что видел этого воина, Всеслава. Я его узнал. Видел я его и раньше при дворе Болеслава Польского, и не просто при дворе, а в любимчиках.

— Ну, это можно пропустить мимо ушей, — протянула Ингигерд небрежно. — Ты всюду видишь любимчиков.

Гостомысл демонстративно посмотрел на руки княгини, перебиравшие Любавину косу, и продолжил.

— Его названного братца зовут Мечислав? Лет тридцать от роду, богатырского телосложения, светловолос, имеет шрам на лбу, рассекающий бровь?

— Угу, — подтвердила Любава, охваченная дурными предчувствиями.

— Очень хорошо, — с удовольствием произнес Гостомысл. — Они, разумею, направляются в Муромль. Туда должен был кто-то отправиться. В колдовской, не признающий княжеской власти, поклоняющийся Велесу Муромль.

Он сделал паузу, но выражения одобрения своей осведомленности не получил. Рагнар сложил руки на груди и мрачно смотрел на княжеского воеводу.

— Названный братец Мечислав вообще и не лях, а полочанин. И не просто полочанин, а воевода князя Полоцкого Брячислава. По слухам, какой-то родственник князя. Теперь, что мы имеем? Под Черниговом Тмутараканский князь Мстислав собирает войска, чтобы биться с Ярославом за Киевский престол. А в тылу у нашего князя мятеж волхвов в Залесье. Что вы знаете о Суждальском мятеже?

Гостомысловы слушатели промолчали. Что бы они не знали, Гостомысл знал побольше.

— В Суждальской земле не уродилось зерно, и под предводительством волхвов люди взбунтовались против княжеской христианской власти. Волхвы напомнили о своих языческих обычаях, соблюдая которые люди хорошо раньше жили. И поубивали множество старых знатных женщин, да и не знатных тоже, уверяя народ, что это из-за старух на земле недород. Обычай у них, видите ли, такой, народный. Что не так — сразу стариков убивают. Земля, мол, это любит. Люди менее подверженные влиянию волхвов, но все равно напуганные, продали на рынках Булгарии своих лишних холопов, третьих, может, и вторых жен, ну и еще кого нашли, и закупили на эти деньги зерно. Голода в Залесье нет, но выступления, организованные волхвами вынудили князя лично туда отправиться. Он уничтожил все святилища Велеса, разогнал волхвов, но кое-чего не сумел.

Все это настороженные слушатели Гостомысла знали и без него. Но вот именно сейчас начиналось то, чего они не знали.

— Ярослав не сумел найти главное капище Велеса той земли. Оно находится где-то возле Муромля, и тайну его местные жители тщательно берегут. В те же края подался и Коснятин, бывший наш новгородский посадник, возненавидевший князя. Возненавидевший после того как понял, что тот намерен последовательно вводить на Руси христианство. Не доверяет он, вишь, Царьграду. А кто этому Царьграду доверяет?.. Не знаю, помнишь ли ты Коснятина, Ингигерд, остальные-то вряд ли. Ярослав тогда сразу же услал его в Суждаль. Не ожидал, что и в Залесье он ко двору придется, с волхвами местными споется. Недооценил властного и решительного посадника. Мог бы и вспомнить, как тот властно лодьи князю и дружине велел рубить, когда Ярослав собирался бежать из Новгорода. После поражения от Болеслава. Тогда князь посадника новгородского послушался, в Новгороде остался, новое войско набрал и победил. А теперь решил по-своему поступить, вот Коснятин и взъярился.

Ярослав недавно посетил Суждаль, но опального новгородского посадника там не оказалось.

Разумею вот что. В Суждале мятеж подавлен, но в соседнем Муромле что-то замышляется. Туда подался бежавший от княжьего гнева Коснятин, туда же направляются, по точным слухам, Всеслав с тайными поручениями князя Болеслава, и братец его названный, полоцкий. А уж в полоцкой земле волхвов пруд пруди, а из дюжины баб двенадцать ведьм…

— Нет, ты постой, батюшка, — не выдержала баба Мила, — Как это ваш дурень Всеслав с волхвами общаться собирается, грамотей такой лыковый? Увидел подвешенную крысу и осудил девку как ведьму. Мало ли для чего крысу подвесить вздумалось? Может, провялить потребовалось…

Княгиню Ингу передернуло.

— А откуда вообще в той лесной времянке крысы? — внезапно спросил Рагнар. — Я понимаю, в деревне, рядом с человеческим жильем. Но в лесу. В месяце серпне… Через сколько времени крысы набежали, Любава?

— Часа через два после моего прихода. Я сушняк собрала, огонь развела, поужинала, все убрала, даже задремала. Проснулась от раскатов грома. И крысиной возни.

— Они унюхали твой ужин и набежали. Рядом должно быть человеческое жилье. Но ты ночевала в лесу.

И все посмотрели на бабу Милу. Она была местная жительница.

— Рассказывай подробнее, Любушка. Где свернула из Ольгина, что за времянка такая?

Любава подробно рассказала, и баба Мила поскучнела. Она сидела на лавке, несчастная, маленькая, сгорбленная, Любаве стало ее отчаянно жаль, хотя она и не поняла, чем так расстроила добрую старушку.

— Там раньше, лет так пятнадцать назад или чуток поболее, было капище Велесово. Деревня при нем, дворов этак сорок. Капище как разорили еще при князе Владимире, так деревня и опустела. Заросло все. Да только люди говорят, что нечистое это место. Призраки ходят, голоса слышны, огни горят. Дорожка мимо той лесной времяночки как раз в ту деревню ведет…

— Крысы призраков не едят, Людмила, — вмешался Гостомысл, — и их призрачной пищей не питаются. Разумею, жрецы Велеса это место не совсем покинули. И Всеслав это отлично знал, когда ехал. Он подтвердил твои слова о том, что ехал в Ольгино за целебной водой?

— Не-ет, — протянула, вспоминая, Любава. — Я ничего не подтвердила, и он тоже.

— Разумею так. Брат у Всеслава умирает. Он в отчаянии бросается за помощью к Велесовым жрецам. Встречает рядом с капищем рыжую девку. Кругом гроза, молнии, гром. И крыса в круге веток, подвешенная у входа. Не так уж и глупо с его стороны, принять тебя за ведьму.

Он замолчал. Княгиня крепко обняла Любаву за плечи.

— Продолжай, — велела она воеводе. — Говори, что задумал.

— Разумею, надо отправить Любаву в Муромль. Пусть послушает и нам донесет. Плохо, что у нас нет ни одного послуха в таком важном месте.

— Нет, — сразу же сказал Рагнар, — она туда не поедет. Опасно для девицы. Согласен со всеми, что Любаву отсюда нужно на время убрать. Поедешь со мной в Царьград, Любава?

— Поеду, конечно, — обрадовалась девушка, — хоть одним глазком женские монастыри посмотрю.

— Не время сейчас в греческий монастырь уходить, — терпеливо продолжил Гостомысл. — Император Василий немолод, а после него, разумею, неспокойно там будет… Любава не одна поедет, Рагнар. Пошлем туда воина какого болезного, лекарку Любаву при нем. Воина болезного, но богатого, с охраной. А слухи, что Любава не лекарка, а ведьма, сам Всеслав и распустит. И в колдовском Муромле ты придешься, Любава, ко двору.

— Мне этот план не нравится, — резко сказала Ингигерд, по-прежнему обнимая названную сестру за плечи. — Сложный он и нелепый.

— Инга, я тебе уже много раз говорил, что главное — это не сам план, а люди, которые его будут исполнять. Касаемо воина болезного, но богатого, так у него жена умерла недавно, а сын, дурень этакий, мечтает в Муромле на сказителя выучиться. Любава подходит к заданию как ключ к замку. Всеслав всю работу за нее сам сделает. Инга, ей же надо взрослеть. Не вечно у вас с Рагнаром за пазухой сидеть. Выпустим их всех возле Муромля, и нужные сведения сами к нам потекут.

Любава молча ждала окончательного решения. Инга посмотрела на Рагнара. Последнее слово было за названным отцом Любавы. Он тоже молчал. Любава была теперь взрослой и знала, что крепко-накрепко связало этих людей: молчаливого честного Рагнара, ее отца Феофана, и хитрого словопряда Гостомысла. Их связывало кровавое прошлое, страшные новгородские события.

В последний год правления киевский князь Владимир сильно болел. Всю власть в Киеве он передал любимому сыну Борису. В Новгороде же княжил Ярослав. Все ждали, что Великое Киевское княжество распадется на три маленьких удела. На собственно Киевское княжество во главе с князем Борисом, на Полоцкое княжество во главе с князем Брячиславом и Новгородское княжество. Князь Ярослав даже прекратил платить дань Киеву и нанял дружину варягов для защиты своей земли. Вот в этой дружине Рагнар и попал в Новгород. Варяги были молодые крепкие мужики, без женщин долго обходиться не могли, в городе начались насилия. Сам Рагнар, по словам Инги, от которой Любава и узнала всю эту историю, просто нашел себе сговорчивую вдовушку. Та принимала его добровольно. Но были в Новгороде женщины, оказавшиеся не столь сговорчивыми. Одной из них и стала родная сестра Гостомысла. Бабу нашли с утра за дворами занасилованной насмерть, в луже крови. Муж ее любил, и гибель ни в чем не повинной женщины послужила последней каплей, переполнившей чашу терпения новгородцев. Они подобрались ближайшей ночью к постоялому двору с упившимися варягами и перебили, кого смогли, не отличая правых от виноватых. Рагнар в ту ночь был как раз у своей вдовушки. На следующий день князь Ярослав хитростью заманил зачинщиков расправы на свой двор, предоставив варягам возможность отомстить. И вот там, когда варяги, обнажив мечи, внезапно бросились на новгородцев, потрясенных обманом князя, там уже Рагнар был. Гостомысла тогда тяжело ранили, его шурин погиб.

А всего через несколько часов после резни Ярослав получил тайное письмо от своей любимой сестры Предславы с невероятными новостями. Князь Борис убит старшим сыном князя Владимира Святополком. Отправлены убийцы ко Глебу, к Святославу, и к нему, к Ярославу. Польский князь Болеслав окажет Святополку военную поддержку, желая захватить Киевский престол для себя. Опасность Ярославу грозила нешуточная. Надо было срочно мириться со смертельно оскорбленными новгородцами.

Быстро собрали вече. И князь покаялся. Рассказал новгородцам об убийстве князя Бориса, о назревающих событиях, просил не держать зла, просил помощи. Очевидцы говорили, что плакали все. И сам публично кающийся князь, и новгородцы, еще не успевшие похоронить убитых варягами родственников и друзей.

Гостомысл, когда поправился, присоединился к простившим князя горожанам. Он участвовал во всех походах против князя-братоубийцы Святополка. В самом первом, победоносном, после которого Ярослав стал князем Киевским. И во втором, в котором князь Ярослав проиграл талантливому полководцу Болеславу Польскому, союзнику Святополка, бежал в Новгород и обратился за помощью к варягам. И в последнем, в котором Святополк Окаянный, выйдя против объединенной дружины варягов и новгородцев без помощи польских и немецких воинов, проиграл сражение как раз на реке Альте, именно там, где посланные им убийцы в свое время нашли князя Бориса. Князь Ярослав снова занял Киевский престол. И вот с тех пор на стороне Гостомысла был нравственный перевес. Он простил тех, кто убил его шурина и тяжело ранил его самого, простил ради пользы князя и народа. И он имел право потребовать схожей жертвы от любого княжеского слуги. А уж от Рагнара особенно. Хотя мало кто так горько оплакивал свое участие в кровавых новгородских событиях, как сам раскаявшийся варяг Рагнар.

— Я думаю, что ты не весь свой план изложил, Гостомысл, — тихо произнес Рагнар. — И меня тревожит та часть, о которой ты умолчал. Но пусть Господь поможет Любаве. Ей придется справиться. Теперь несколько вопросов. Что там за болезный воин, у которого жена недавно умерла?

— Любава не в его вкусе, — быстро ответил Гостомысл. — Он любит полнотелых, ласковых. А она как тростинка. И ласки не дождешься. Успокойся, Рагнар. Сам сможешь познакомиться с отрядом, который поедет в Муромль. Пошли доверенного человека, если хочешь. Не на погибель дочку твою отправляю.

— Как она будет общаться со жрецами, если ничего в колдовстве не понимает? Хоть что-то она знать должна.

Гостомысл посмотрел на бабу Милу. Та широко распахнула выцветшие глаза цвета высохших листьев, морщинистые щеки покрылись румянцем.

— Людмила, разумею, ты сможешь что-нибудь рассказать Любаве, пока будет собираться отряд.

После этих слов старушка от потрясения соскочила со скамьи, попыталась взгромоздиться обратно, неловко и безуспешно подпрыгнула. Рагнар поднял ее и бережно усадил среди подушек. За это время баба Мила пришла в себя и со щемящей грустью и любовью поглядела на Любаву.

— Вот уж не думала, — еле слышно проговорила она, теребя руками край расшитой паневы.

— Баба Мила, — Любава удивленно смотрела на лучшую княгинину лекарку, — ты что-то ведаешь в колдовстве?

— Да я сама была ведьмой, — просто ответила та, — пока не раскаялась да ко Христу не обратилась. Вот уж не думала, что знания мои хоть когда-то пригодятся.

— Как раз пригодились, — жестко сказал Гостомысл. — Не сможет Любава все запомнить, пусть запишет и с собой возьмет. Не обязательно же весь наговор вслух читать. Скажешь пару знакомых всем слов, а дальше бормочи про себя: Кирие элейсон, Кирие элейсон… Никто ничего не сообразит. Но это в самом крайнем случае. А вообще всем говори, что ты не ведьма, а лекарка. Это уж дело Всеслава, чтобы тебе никто не поверил. Не смотри так на меня, Рагнар. Не стал бы я ее отправлять в логово змеиное, если бы не серьезность положения. Не хуже меня ведь разумеешь, что не нужны Ярославу заговоры волхвов за спиной, когда у него Мстислав перед глазами. А не узнавши, где у тех жрецов основное капище, мы с ними не расправимся. И еще, Любава, тебе нужно знать о Коснятине нашем, новгородском посаднике бывшем. Разумею, встретишь ты его там. Враг он нешуточный. Мужчина, запоминай, чуть меня постарше, русый с проседью, не особо внешне приметный, небольшой шрам на левом запястье. Это тебе не признаки, так себе приметы. Больше на речь внимание обращай. Очень он раньше любил вставлять о Волосне прибаутки разные. «Волосень тя задуши», «Волосень тебе руки обточи»… Так вот, еще раз повторяю, теперь в Залесье самый центр возмущения, Коснятин пропал, как в воду канул, а еще и от Болеслава посланец в Муромль едет. В Муромль, в который пока князю ходу нет. Жрецы Велесовы до сих пор воду мутят, а где у них основное капище, мы не знаем. Вот это тебе, Любава, выведать и придется. Это первое твое серьезное задание.