Охотники на Велеса [СИ]

Глава первая

Крысы мерзко пищали и прыгали вверх, надеясь добраться до вещевого мешка, привешенного к потолочной балке. Приближающийся дождь усиливал все запахи, и местное зверье посходило с ума. Вспышки молний вспарывали темноту летней ночи. Раскаты грома становились все громче и громче. Любава поправила бревнышки, горящие в немудреном очаге времянки, в которой ее застигла гроза. Крысы очень раздражали. Их наглое верещание и хлопание тушек на землю после очередного подскока к ее мешку все время сбивало с попыток дочитать до конца девяностый псалом.

— Живый в помощи в крове Бога Небесного водворится… — в очередной раз начала она с начала.

Змеистая молния распорола мир на две половины.

«Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи, во тьме приходящия…»

Удар грома потряс навес, под которым путница спасалась от грозы. Но крысы притихли только на мгновение.

— Вот, твари непуганые, — с раздражением подумала Любава, в очередной раз, сбиваясь с чтения псалма.

«На аспида и василиска наступиши, попереши льва и змия…»

Так. Правило пятое из свода правил дружинницы. «Из всякой ситуации нужно уметь извлекать пользу».

И какую пользу должна извлечь христианка из близкого соседства стаи сумасшедших крыс, мешающих чтению псалмов? Она может, нет, даже она должна потренироваться в том, что у нее хуже всего получается, по мнению ее наставников.

Любава потянулась, открыла колчан с сулицами, висевший у нее за плечом, выбрала подходящую сулицу, тщательно прицелилась и с удовольствием метнула. Одна крыса завалилась набок. Только, кажется, не та, в которую она метила. Хвастаться таким броском не стоит. А никто и не собирался хвастаться. Честно. Главное, что остальные крысы разбежались.

Девушка не поленилась выбрать из поленницы три рогульки, составила их стоймя, связала кусочком бересты, и привесила дохлую крысу так, чтобы та болталась в воздухе. Затем подняла сулицу, аккуратно ее вытерла, даже поводила наконечник над огнем и засунула оружие обратно в колчан.

И больше ее крысы не беспокоили.

Времянку накрыло пеленой летнего дождя, девушка спокойно задремала у очага, дочитав, наконец, до конца девяностый псалом. Но тонкий крысиный писк был только началом звериного самовыражения этой ночью. Любаву разбудило близкое ржание. Громкое, густое конское ржание. Пожалуй, поспать ей не удастся. Более того, ночная бессонница — это самое меньшее из того, что ей грозит.

На пороге времянки в лунном свете возник темный силуэт.

И это было уже не пятое, а первое из свода правил дружинницы: «мужчина всегда сильнее, уважай опасность».

Любава ровно села в ожидании дальнейших событий и подложила очередное поленце в очаг. «Правило первое» внимательно осмотрелся. Трупик крысы слегка поколебался непосредственно перед ним. Лужа темной крови блестела в лунном свете. Незнакомец перевел свой взгляд от колеблющейся крысиной тушки на замершую возле очага Любаву. Треснуло поленце в очаге, и вспышка пламени осветила ее рыжие кудри и косу того же цвета.

— Ведьма, — с невероятной смесью отвращения и надежды проговорил незнакомец.

— И тебе доброго пути, человек хороший. Ты держал путь в Ольгино? Да с дороги сбился? Случилось у тебя плохое что?

Любава сама возвращалась из Ольгина, где неожиданно, прямо на Яблочный Спас забил чудесный источник. Люди потянулись туда толпами.

Незнакомец вздрогнул. Спрашивать ведьму, откуда она это знает, он не стал. Сделал несколько шагов вперед, обогнув хлипкое сооружение с крысиным трупиком в центре. Воин, судя по движениям.

Любава быстро соображала. Погнать ночью человека в дождь и грозу к Ольгиному источнику могла только сильная нужда. Горе. Отчаяние. Он сбился с дороги. Чтобы ты сделала, Любава, если бы была здоровенным воином и встретила одинокую девку, знающую путь к чудесному источнику? Правильно. Ты бы насильно заставила ее показать тебе правильный путь.

— Не подходи близко, человек ты мой хороший, не пугай беззащитную девицу.

В ответ на эти бесстрастно произнесенные слова незнакомый воин замер на месте. У Любавы была с собой фляга с водой из источника. И она бы с радостью отдала ее, чтобы помочь. У нее и без того всегда в запасе было крещенская вода, великая агиасма. Но!

Ее принимают за ведьму и не решаются трогать. Не примет ли незнакомый воин ее дар за проявление слабости? Да и возьмет ли он целебную воду от ведьмы?

«Пока не попросит, не предложу».

Незнакомец опустился на одно колено по другую сторону поленницы, разглядывая рыжую девицу.

— Послушай, воин, я была в Ольгино, и вода из источника у меня есть с собой. Но в твоем горе она не поможет. Только время зря потеряешь. Ни то, ни се водичка.

Он дернулся, но остался на месте. Любава совсем уже собралась выхватить головню из очага, ткнуть его и бежать в лес. Там-то ее никто не найдет. Но не шевельнулась.

— Что еще обо мне знаешь? — хрипло спросил незнакомец.

— Ничего я о тебе не знаю. Даже имени твоего не ведаю. Но погнать тебя к источнику в грозу и дождь могло только сильное горе.

— Ты права, ведьма. Поможешь? Брата моего названного рысь подрала. Умирает. Помоги.

Любава молчала. Кое-что она в лечении людей понимала. Баба Мила ее научила. Но остановить смерть! Кто же из людей такое может?!

— Сама поедешь, или силой доставить?

Воин неуловимо для глаз переместился.

Ого, какая скорость!

Правило первое: мужчина всегда сильнее.

Она может вырваться, но может и получить рукоятью по голове. Вон, он уже примерился. Терять ему нечего. Ведьмы не испугался.

— Куда ехать-то, человек хороший?

— В урочище Три ключа.

— Да сбился ты с дороги, воин. Сбился.

Путница гибким движением встала и разворошила угли, чтобы загасить огонь. Они вышли из времянки. Конь у незнакомого неприветливого воина выглядел довольно злобным. Бил копытом о землю и непрерывно фыркал.

— Не любит он ведьм, — пробормотал его хозяин, — как и я, совсем.

— Я сама дойду до урочища. Твой конь… м-м-м… мокрый. И ты… м-м-м… тоже. Не хочу я с тобой в одно седло.

— Я тебя не буду спрашивать. Нужно спешить. Ты не скоро туда дойдешь. А мокрой сама станешь через три шага.

Действительно, трава после дождя сияла в лунном свете, с деревьев капало будто живым серебром.

Любава покорилась необходимости.

— Что я должна делать?

В женской рубахе, да еще и замотанной по бедрам в паневу, иначе как боком на коня не сядешь. Воин подсадил девушку на круп коня, сам уселся в седло. Любава крепко вцепилась в его пояс, с трудом представляя себе, что будет дальше. Но конь довольно бережно доставил и своего хозяина и выловленную хозяином девицу до урочища.

Всю избу пропитал тяжелый запах болезни. В тусклом свете нескольких масляных светильников на широкой скамье лежал и невнятно бредил человек лет тридцати. Широкоплечий, длинный, светловолосый. Умирающий. Нос уже заострился.

Любава откинула полотняную накидку с туловища больного. Грудь и плечо были порваны диким зверем, огонь от воспаленных ран охватил верхнюю часть туловища. Любой человек был тут бессилен.

— Знахаря приглашали? — с горечью спросила лекарка, выковыривая чьи-то иссохшие лапки, гусиный пух и даже перья из загноившихся ран. Сбоку к телу умирающего был привязан веник.

— Уж лучше знахаря, чем ведьму, — так же горько ответил воин.

— Оно, конечно, так, — покладисто произнесла Любава, — хотя, смотря какой знахарь. А это что? — она с любопытством потрогала кожаный пояс, крепко стянувший грудь умирающего.

— Лечебный пояс. Через него по весне первая встреченная лягушка три раза перепрыгнула.

— А-а-а. Понятно, — Любава, наконец, отвязала веник, и взялась за узел лечебного пояса, искоса разглядывая расставленные на широком столе врачевательные средства. Почетное место занимала лохань с водой с опущенным на дно куском обугленного дерева. Бадняк, естественно, куда же без него.

Она посмотрела на привезшего ее воина. Тот, заметив сострадание в ее взгляде, плотно сжал губы.

— Я сделаю все, что смогу, но ведь ты сам понимаешь, что вряд ли что выйдет.

Воин кивнул.

— Распорядись, чтобы мне принесли вино или брагу, соль, оливковое масло, чистые тряпицы, кипящую воду. И мой вещевой мешок. И мне надо руки помыть.

Воин вышел из горницы на несколько мгновений, чтобы выкрикнуть кому-то ее распоряжения. Любава украдкой перекрестила его названного брата.

Ведьмы бывают злыми, бывают, говорят, добрыми, хотя с трудом верится. Но христианок среди них не бывает точно.

Под пристальным, тяжелым взглядом вернувшегося воина, она скинула плащ и высоко закатала рукава рубахи, прежде чем тщательно вымыть руки.

Когда тот понял, что молодая ведьма для вящего успеха рубаху скидывать не собирается, то еле слышно вздохнул с облегчением. Любава невольно безрадостно усмехнулась и принялась очищать раны тряпицами вымоченными в соленом вине, в соленом масле, снова в вине. Больной даже и не чувствовал соли в ранах. Он страшно ругался в бреду, а лекарка еле слышно шептала немудреные слова молитв.

— Господи помоги! Молитвами отца моего духовного Игнатия и всех Твоих святых помоги!

Бессвязный бред умирающего полностью заглушал ее тихие слова. Но Любава верила, что очень далеко отец Игнатий почувствует призыв своей духовной дочери, и вместе с ней вознесет свои молитвы к престолу Божию.

Последняя смена тряпиц. Их можно подольше оставить лежать на ранах. Теперь укрепляющее питье. Маленькими глоточками. Он все же глотает. И хуже не становится. Даже бредить перестал.

Привезший девицу воин, скрестив руки на груди, пристально наблюдал за всеми ее действиями. Любава устала.

— Господи, молитвами отца Игнатия, помоги.

Внезапно совершенно мокрый от пота и от Любавиных настоек раненый прерывисто вздохнул, рывком повернулся на бок и ровно задышал, засыпая.

Его названный брат бросился вперед, свалился перед скамьей на колени, положил руку на лоб мирно спящему человеку. Любава нащупала пульс на свесившейся руке раненого. Ровные, четкие удары.

— Он не умрет, — устало прошептала она и огляделась. Сквозь маленькое окошко в избу лился свет наступившего дня. Сколько же часов она провела у постели больного?

Стоявший на коленях у постели раненого воин повернулся к лекарке и изучал ее холодными серыми глазами. Тоже высокий, но не такой мощный, как брат. Русые волосы. Темные, красивые брови на высоком лбу, прямой, совсем немаленький нос. Гармонично очерченные скулы. Если бы Любава была поопытнее, она бы могла угадать по выражению глаз и по линиям плотно сжатых губ в нем натуру, способную к глубоким размышлениям и тонким переживаниям. Но она не умела читать характер по чертам лица, да и слишком устала.

Ночью в темноте она показалась ему старше. Рыжеволосая юная ведьма, широкоскулая, с большими синими-синими глазами, с россыпью веснушек на слегка вздернутом носике. Небольшой рот и решительный подбородок с ямочкой посередине. Все совместно выглядело неплохо, хотя какое ему дело до того, как выглядит ведьма?

Но она же помогла. Невероятно, чудесно помогла.

— Я пойду, пожалуй. Теперь твой брат уже не умрет. Только на сухое его переложите. И пришли мне кого-нибудь потолковее, я объясню, что дальше делать. Иначе снова в раны сушеных лапок насуете…

Воин вскочил, сурово уставился на нее сверху вниз.

— Я тебя не отпущу. Останься, прошу, еще на один день.

Он и просил и требовал. Любава снова смирилась с неизбежным.

— Решим, что уговорил. Как мне тебя называть? — она чуть улыбнулась. — Как к тебе обращаться, спрашиваю. Ты меня ведьмой кличешь, а я как должна? Человеком хорошим? Так ведь не каждый поймет, что это о тебе, — она еще раз мило улыбнулась. Суровый воин невольно улыбнулся в ответ. И улыбка удивительным образом как бы мгновенной вспышкой осветила его изнутри. Не так уж часто можно увидеть такую улыбку.

— Зови Всеславом.

Ей разрешили поспать несколько часов в холодной части дома. Всеславов могучий брат шел на поправку. К вечеру он пришел в себя и даже заговорил. Не говоря никому ни слова, лекарка решила, что дальше здесь обойдутся без нее.

Рассвет следующего дня, ликуя, прогнал короткую ночь и разбудил Любаву в ее холодной горнице. Девица вскочила навстречу солнцу, исполненная переливающейся через край радости. Никакой паневы она не наденет, хватит. Натянула порты, подхватила свои сапоги, перекинула через плечо вещевой мешок и бесшумно выбралась из избы. Но Всеслав ее услышал и также бесшумно последовал за странной ведьмой. Вставало солнце, оглушительно щебетали птицы, Любава почти бежала. Она выбралась за околицу и на мгновение замерла от невероятного счастья. Навстречу скакал хорошо знакомый всадник и вел на поводу ее собственную кобылу. Девушка побежала навстречу, вытянув руки.

— Как хорошо, что ты вернулся. Как ты узнал, где меня искать?

Ее названный отец чуть улыбнулся.

— Все наши рассказывают, что Людмилина внучонка промышляет в урочище Трех ключей колдовством и знахарством.

— Вот пустобрехи, — возмутилась Любава, приторачивая вещевой мешок и сапоги. — Кто-то, не поняла толком кто, попросил, даже потребовал у меня вылечить его раненого брата. Я помогла за молитвы отца Игнатия. Вот и все.

Любава, не в силах сдержать улыбку, подвела кобылу к удобной ветке, вскочила в седло и пустила лошадь в галоп. Солнце поднялось над горизонтом, птицы по-прежнему звонко щебетали свои утренние гимны. И рвущееся из души ликование подняло девушку вверх. Она подскочила и встала босыми ногами на спине ровно скачущей лошади, запрокинув лицо навстречу солнцу, раскинув руки в стороны.

Всеслав издали смотрел на нее, думая, что навсегда именно такой запомнит свою ведьму, охваченную солнечным пламенем, с летящим сзади как крылья плащом. Он неосторожно позволил солнечному лучику ослепить себя, а когда проморгался и снова посмотрел на дорогу, то там уже никого не было. Ни огненной ведьмы, ни ее спутника, которого он узнал. Чтобы Рагнар, сам ученый Рагнар так заботился о ведьме?! С каким лицом он ее встречал. Ох, и странная история…

А за поворотом дороги Рагнар медленно, но твердо остановил гнедую кобылу своей спутницы.

— Дай мне слово, Любава, что больше никогда не будешь так делать.

Девушка соскользнула обратно в седло и виновато посмотрела на своего названного отца.

— Обещаю, отец Феофан, прости.

— Заяц может выскочить на дорогу, куропатка может спугнуть лошадь, Любава, ты уже не девочка.

— Не буду, я же пообещала, просто я так счастлива.

Бабушка Мила выглядывала из окна самой крайней в селении избы, ожидая приемную внучку домой. Завидев всадников, она мелкими шажками выбралась из избы и нетерпеливо окликнула их. Сгорбленная старушка оказалась высокому Рагнару по пояс.

— Ну что смотришь жалостно, батюшка? Ничего, что грудь впалая, зато спина колесом.

Любава соскочила с коня, ухватила старушку двумя руками за голову и принялась целовать ей румяные щечки.

— Как я рада, баба Мила…

Звонкое чмокание в щеку.

— … тебя снова видеть.

Звонкое чмокание в другую щеку.

— Я тебе сейчас все расскажу.

Снова чмокание.

— А всяким пустобрехам не верь.

Старушка смотрела на нее сияющими глазами, с такой любовью, с какой даже матери на младенца первенца не смотрят.

— Сейчас, только Гулену расседлаю.

— Ты не возражаешь, я тоже послушаю, — улыбнулся Рагнар.

Любава почти бегом добежала до конюшни с покосившимися балками, подпертыми кривоватыми жердями, заплетенными цветущим вьюнком. Она замерла на мгновение, впитывая солнечную тишину и безмятежный покой этого двора, ставшего в последние годы для нее родным. Затем принялась рассказывать о ночной грозе, о мерзком сборище крыс, о появлении настойчивого незнакомого воина, сразу решившего, что она ведьма. Рассказала о чуде исцеления. О том что весь день-денечек учила диких людей из урочища Три ключа, как надо выхаживать раненого.

— Не было у них тебя, баба Мила, ничего не знают.

Во время рассказа она обиходила свою кобылку, скормила ей репку, чмокнула в носик и вывела под навес, в песочке поваляться.

Баба Мила уселась на скамейку Ее короткие ножки в удобных кожаных поршеньках не доставали до земли.

— Вишь, Любка, если бы ты тренировалась в смирении и терпении, а не в метании сулиц в Божиих тварей, то ничего бы и не было.

— И тогда бы тот человек умер, да?

— Скажи, Любава, а что помешало тебе признаться Всеславу, что ты не ведьма уже после исцеления? — поинтересовался Рагнар. — Сказала бы, так, мол, и так, хороший человек, не ведьма я, а христианка истинная. И исцелел твой братец за молитвы отца моего духовного. Почему не сказала?

Любава ковыряла босыми ногами опилки.

— Не знаю. Он так свысока на меня смотрел, ведьмой обозвал. На меня озорство напало.

— Да, Любава, вот и придется теперь расплачиваться за твое озорство. Весь пригород вчера гудел. Твои спутницы вернулись из Ольгина без тебя. Из Трех ключей бабы вчера заявились, и все рассказывали о рыжей ведьме как две капли воды на Людмилину внучонку похожей. До меня слухи только вечером дошли. Уже ночью за тобой направился. Что-то теперь будет?!

— Не говори так, батюшка, — тут же вступилась баба Мила за свою любимицу. — Любке бы все равно досталось. Человека исцелила! Чудо-то какое. Как ни крути, все равно таперича пострадать придется. Что будем делать, Любушка?

— Все буду отрицать. Ничего особенного. Только на ночь от спутниц отбилась. Грозу во времянке пересидела. Пока лес высохнет, подождала, и потихоньку дома объявилась. Не так уж я и припозднилась. И никакая я не ведьма. А кого там Всеслав нашел, не мое дело. Я из его избы полутемной почти не выходила. Кто меня разглядеть мог? Баб Мила, поесть что-нибудь дай, потом в огород с прополкой пойду.

Баба Мила сама, как следует, огород была выполоть не в силах, не из-за старческой немощи, а из-за того, что она жалела растения, даже сорные, и оставляла самые развесистые сорняки для красоты. И только по большой любви к названной внучке позволяла ей беспощадно изничтожать Божии твари, называемые в народе лопух или, к примеру, бодяк, выросшие среди капусты или свеклы с морковкой.

— Ну поесть, Любушка, завсегда неплохо, — согласилась старушка, пропуская мимо ушей в целях сохранения спокойствия душевного слова своей любимицы насчет прополки огорода. Соскользнула со скамейки и мелкими шажками шустро двинулась к избе. — А чем лечила раненого, а, Любка?

Глаза старой целительницы загорелись.

— Баб Мила! Какое там лечила. Умирал он, говорю. Весь огнем горел. Нос острый, пульс слабый… Знаешь, дерганый такой, предсмертный… Разве могли тут помочь соль да вино с елеем? Да корневища аира и окопника? Мумие горное в воде развела, пить давала… Отец Феофан, лучше расскажи, как там в Царьграде. Так давно тебя не видела, соскучилась.

Рагнар невесело вздохнул и тоже направился в избу. Не смотря на то, что он не одобрял поведения своей названной дочери, нельзя было не видеть, что расскажи Любава всю правду теперь, ей никто не поверит, и слухи о том, что она ведьма остановить не удастся.

— Красиво у них в Царьграде, словами даже не опишешь, — задумчиво произнес он, когда все трое устроились за щедро накрытым столом. — Обязательно свожу тебя, Любава, посмотреть. Нехорошо прожить жизнь и не увидать Царьграда. Там все каменное: и дворцы, и дома, и мостовые. Камень не простой, а покрытый дивной резьбой и росписями. И море, бескрайнее море…

— А почему, батюшка, ты так грустно об этом говоришь?

— Потому, баба Мила, что нам они не друзья. Не нужна Царьграду объединенная Ярославом Русь. Потому и поддерживает император Василий и Болеслава Польского и Мстислава Тмутараканского. Болеслав императора уверяет, что примет православие по греческому образцу, а германцев, — что останется в Римской юрисдикции. Сам же по нравам язычник язычником. Любой сообразил бы, что это все игра, а уж умный император Василий… хотя, кто их знает, уж слишком они самоуверенны, эти греки. Пытался я речь завести, что Болеслав, когда Киев захватывал, поддерживал Святополка, убившего Бориса и Глеба. Как-никак, убитые княжичи — племянники императора. Князь Ярослав-де выступил мстителем за невинную кровь. Но мне добрые люди намекнули, что даже разговор об этом подымать неприлично. Как могут дикие княжичи быть племянниками императора?! — Рагнар снова невесело вздохнул. Любава прихлебывала топленое молоко и слушала его очень внимательно. Баба Мила даже и не прихлебывала ничего. Просто внимательно слушала. Все эти разговоры о далеком Царьграде быстро могли обернуться войной на ближайших к Руси рубежах.

— Не будет Царьград осаживать Болеслава Польского, а Мстиславу Тмутараканскому даже поможет по-тихому, — Рагнар потер пальцами, воспроизводя знак, безошибочно узнаваемый людьми всех народов во все времена. — Распри на Руси выгодны ее могущественным соседям. Допускаю, что даже и не со зла. Просто боятся, как бы мы сами первыми не напали, когда окрепнем. Как бы то ни было, нет у нас надежных союзников. Поверил вот Ярослав германскому императору, а тот в последний момент поддержал Болеслава Польского. Император Василий же натравливает на нас Мстислава. Так что, быть распре между нашим князем Ярославом и Мстиславом за Киевское стольное княжение.