Я не цепляюсь за соломинку. — Не теряю присутствия духа. — Не смотрю вниз. — И в результате обретаю почву под ногами.
Сквозь кристально голубую воду, пронизанную кружевом крохотных переливающихся пузырьков, я вижу, как ко мне устремляются два странных морских создания, протягивающие к моему лицу свои щупальца. Однако после секундной паники понимаю, что это мои собственные руки, и облегченно вздыхаю, что, естественно, крайне неосмотрительно в такой ситуации.
К счастью, все же выныриваю на поверхность и, отчаянно кашляя, зажимаю себе нос. Мои ноги лихорадочно молотят воду, пытаясь нащупать ступени, которые вывели бы меня к теплому полотенцу и уютному шезлонгу, однако это совсем иной вид плавания. Оттуда, где я оказался, не было видно ни береговых спасателей, ни, что еще прискорбнее, каноэ.
Современные навесные моторы оборудованы приспособлением, называемым стопором. Вы соединены с двигателем тросом и если вдруг расстаетесь со своим средством передвижения, пластмассовый ключ вылетает из своего паза — и лодка останавливается. Однако на моем каноэ стоял мотор совсем другого типа. Более того, Кисточка для большей эффективности усовершенствовал дроссельную рукоятку, так что она застревала в том положении, в каком ее установили. Оказавшись за бортом, я скрестил пальцы и мысленно прочитал молитву, чтобы мотор заглох по какой-нибудь иной причине. Однако моя мольба не была услышана.
Очки свалились с носа и балансировали на верхней губе, поэтому за отсутствием лучшего я протираю линзы и начинаю оглядываться по сторонам, разыскивая свое каноэ, которое, потеряв седока, пасется где-нибудь поблизости, подобно лошади, сбросившей наездника. Однако вместо этого вижу, как лодка уверенно удаляется в сторону узкого пролива между островами Кири-Кири. А вместе с ней выращенные мною овощи, питьевая вода и, что самое главное, надувной спасательный жилет.
Наступает время подведения итогов.
Я нахожусь в море, глубина которого составляет, судя по картам, которые я видел в кабинете Джерри, примерно пятьсот сорок три метра. Вода здесь чистая, абсолютно прозрачная — несколько глубоких вдохов и выдохов, и у меня есть только две возможности. Первая — плыть к берегу, далекому-далекому. И вторая: оставаться на месте, что в данный момент казалось мне более уместным. Море настолько теплое и приятное, что я могу лежать на воде, раскинув руки, делая минимальные движения ногами.
Значит, мне подходит второй вариант. Буду оставаться здесь и ждать, когда меня спасут.
В этом есть свой смысл, так как в последний раз я плавал в пригороде Лондона — в бассейне. Мне тогда было восемь лет, и я получил значок за то, что проплыл двадцать пять ярдов на спине. И, как уверяла память, далось это непросто. Так что нет, лучше уж я подожду, когда мимо будет кто-нибудь проплывать. Кто-то ведь должен заглянуть сюда.
Покачиваясь на волнах, я принялся осматриваться. Вокруг меня виднелись только безграничные пространства открытой воды, никаких кораблей и лодок, кроме моря ничего. А сколько вообще лодок повстречалось мне за время путешествия? Как ни стараюсь, сказать точно не могу.
Однако бесцельное пребывание в море все же небезопасно, поскольку оно кишит акулами, а те твари непредсказуемые. Они способны вселить ужас в кого угодно, и я прекрасно подходил под эту категорию лиц. А потому решил не смотреть вниз.
Одной из неоднократно задокументированных достопримечательностей Соломоновых островов было то, что в омывавших их водах водилось великое множество разнообразных акул. Акула-молот, акула-мако, тигровая акула, белая, черная, бронзовая и серая, акулы большие и маленькие, толстенькие и худенькие, медлительные и быстрые — все они тут чувствовали себя в своей стихии, и все обладали кроме крохотных черных глазок полной неразборчивостью вкусов и изобилием острых как бритва зубов. Размышляя об этом, я тру одну ногу о другую и с радостью констатирую, что обе они еще на месте.
Конечно же, статистическая вероятность быть съеденным акулой чрезвычайно мала. Однако мне вдруг приходит в голову, что все известные статистические выкладки основаны на очень большой выборке, вероятно, включающей в себя лиц, которые в данный момент гуляли по городским улицам, сидели в офисах и своих машинах, застрявших в пробках, смотрели телевизор или лежали в ванне, и, конечно же, у них шанс пойти на корм рыбе был чрезвычайно мал. Поэтому пришлось признать, что, несмотря на все научные выводы, мой риск несопоставимо выше. А потому руки сами начинают грести.
Кстати, небезынтересно отметить, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, что кроль, предпочитаемый большинством пловцов, изобретен именно на Соломоновых островах. Белые торговцы обратили внимание на этот эффективный способ передвижения в воде и позаимствовали его у островитян. Впрочем, мне он мало чем мог помочь, поскольку дальше плавания на спине я не продвинулся. Да и в этом стиле вчетверо улучшил свои личные показатели сегодня. Когда же мне надоело смотреть на небо, я перевернулся на живот и начал передвигаться самостоятельно изобретенным стилем — отчасти по-лягушачьи, отчасти как утопающий щенок.
Вначале все получается довольно легко — я попеременно пользуюсь комбинацией двух стилей, давая передышку доселе неизвестным мне группам мышц, которые потрясены осознанием своей жизнеспособности.
К сожалению, шорты из плотного хлопка, купленные в армейском магазине в Брисбене и снабженные многочисленными карманами для бутылок с водой, сигарет, швейцарских военных ножей и того подобного, в которых было так удобно на суше, намокнув в воде, начали тянуть меня ко дну с силой пары мешков с продуктами из супермаркета. И несмотря на свою любовь к ним, мне приходится с ними расстаться вместе с прекрасным кожаным ремнем, подаренным мне на день рождения.
Гримбла однажды попросили снять штаны, правда я не помнил при каких обстоятельствах, и он отказался: «Внутренний голос говорил мне, что чиновник, живой или мертвый, без штанов являет собой нелепое зрелище, а потому я решил, что не могу подвергнуться подобному ужасу».
Я, однако, не был чиновником и оказался в той самой ситуации, которую Робинзон Крузо описывал как «превратности жизни». Поэтому перестал грести, расстегнул пряжку и пуговицы, а затем, подпихнув пальцы под пояс, стянул с себя шорты. Любой, кто когда-либо пытался осуществить этот маневр, знает, что выполнить его, продолжая держать голову над водой, очень сложно. Практически столь же трудно, как выполнить сальто назад. После непродолжительной и весьма неуклюжей борьбы с шортами мне удалось спустить их до щиколоток. А потом я перебираю ногами, и они окончательно сползают и погружаются на дно.
Я слишком поздно осознаю, что совершил ошибку. Вместе с шортами и мои трусы начинают полукилометровое погружение к ужасу встречающихся им на пути акул. Судорожно шарю вокруг себя руками, пытаясь поймать удаляющийся лоскут, но у меня ничего не получается. Вероятно, они камнем уходят на дно. Зато теперь, когда я оказался в одной футболке и темных очках, плыть оказалось гораздо легче. А какое это удовольствие!
Однако, что неприятнее, я начинаю ощущать, как у меня устали руки. Конечно, можно перевернуться на спину и работать одними ногами, но тогда скорость продвижения резко снизится. А я понимал, что чем быстрее выберусь на сушу, тем будет лучше. Меня по-прежнему тревожили подводные хищники, да и моя нагота уверенности явно не придавала. Впрочем, волнение проходит, и я отчетливее различаю острова Кири-Кири. То кажется, что до них рукой подать, то они представляются столь же далекими, как альфа Центавра. Зато от каноэ не осталось и следа.
Я снова переворачиваюсь на спину и гребу к берегу, и вдруг моя голова сталкивается с чем-то жестким. С языка у меня срываются не самые благонравные выражения, причем неоднократно, и я судорожно устремляюсь в сторону. К счастью, объект, кем или чем бы он ни был, не пытается меня преследовать. Я замираю и чувствую, что, если б не крепко сжатые зубы, сердце выскочило бы у меня из груди. И вот ведь странно: вплоть до этого момента я не испытывал ужаса, а лишь легкую неловкость, не сомневаясь в том, что рано или поздно мои ноги вновь коснутся суши.
И вдруг мне становится по-настоящему страшно; более того: ужас заливает меня все новыми и новыми волнами. Совсем недавно мысль о том, что я могу утонуть или оказаться съеденным, выглядела всего лишь как телевизионная картинка, — так случается с другими, да и то в новостях. И вдруг это стало самой что ни на есть реальностью. Я, полуголый, бултыхался в середине моря, и меня только что атаковал невидимый хищник.
Замечательно.
Все отдал бы за то, чтобы снова оказаться в своем классе и обучать Роберта и ему подобных. На худой конец даже весь класс, состоящий из одних Робертов. Там только нужно дождаться звонка, после чего все исчезают за дверью, пожелав мне хорошего дня. После этого можно погасить свет и выйти на улицу, надев на себя что-нибудь теплое. Любуясь мерцающей повсюду изморозью, которая тонким слоем покрывает землю, я пересекал гулкий двор и забирался в машину. Заезжал в местный паб, чтобы выпить пива и поболтать со знакомыми, потом возвращался домой, где ужинал перед разожженным камином, смотрел какой-нибудь фильм и устало брел в постель. О милый, милый дом!
И вот вместо всего этого я беспомощно дрейфую в Тихом океане, рискуя быть сожранным или в лучшем случае оказаться сильно покусанным, но сдаваться без боя не собираюсь. «Правь, Британия, м-м-м-м…» Мое пение образует пузыри на поверхности воды. Я оборачиваюсь в поисках своего противника… И вижу его…
Выясняется, что это кокосовый орех, из макушки которого уже пробивается зеленый побег. Рядом плавает еще один и еще. Я подплываю и протягиваю к ним руки. Они обладают поразительной плавучестью. И теперь, используя их как буйки, могу немного передохнуть, отталкиваясь лишь ногами. Перспектива добраться до островов становится вполне реальной, мое лицо озаряет улыбка. Однако солнечный диск к этому моменту уже касается края воды, и вскоре светило окончательно исчезнет. Тогда наступит самый темный период между заходом солнца и восходом луны, длящийся около часа с небольшим. И я не смогу различить акулий плавник, даже если он появится прямо у меня перед носом. Поэтому начинаю грести изо всех сил.
Мне было все равно, к какому острову плыть, так как, насколько я знал, люди там не жили. Эти округлые острова с белыми песчаными пляжами, отороченными пальмами, представляли собой идеальное место для бегства от мира.
И скорее всего, никто не станет здесь меня искать. Жители деревни не хватятся пару дней, поскольку знали о моем отъезде, а Кинги, если я не появлюсь в Бьюле, решат, что мне просто не удалось найти лодку, или волнение оказалось слишком сильным, чтобы выходить в море, или я вообще передумал. А выяснить наверняка им не удалось бы, потому что в деревне нет ни радио, ни телефона. Однако я не особенно волнуюсь: по узкому проливу между островами проходило довольно много лодок, и, несомненно, мне удастся либо вернуться в деревню, либо добраться до школы — в зависимости от того, в каком направлении будет двигаться первая встреченная мною лодка.
Мои силы почти иссякли, и все же меня поддерживала гордость от того, что у меня получилось продержаться гораздо дольше, чем я предполагал. Остается всего несколько сотен ярдов до песка, которому последние лучи солнца придают оранжевый оттенок, и впереди тепло и сухость. И тут неожиданно в щиколотке ощущается резкая боль. Сначала мне кажется, будто я обо что-то укололся, потом нога начинает неметь, а затем ее колют сотни невидимых иголочек. Меня немедленно посещают мысли о возможных последствиях подобного развивающегося паралича, но уже через пять минут симптомы отступают, оставляя после себя лишь жгучую боль, какую, верно, испытывают жеребцы после клеймения. Я оглядываюсь по сторонам и замечаю кучку мелких пузырьков на поверхности — медузы. Все мое тело начинает чесаться от воображаемых ожогов, и ноги двигаются с удвоенной силой. Да, это плавание нельзя было назвать безопасным.
Наконец я ощущаю восхитительное прикосновение к своим локтям и коленям шероховатого песка. Тщательно высматриваю на себе следы от укусов, но обнаруживаю лишь розоватый отек на щиколотке и вздутие на левой ягодице, где медуза умудрилась меня обжечь в последний момент. Во всем остальном я цел и невредим.
Зато меня мучает страшная жажда. Поддав ногой один из кокосовых орехов, которые я бросил бултыхаться в прибое, тут же плюхаюсь в воду, потирая ушибленный палец. Язык у меня пересох и стал похож на наждачную бумагу. И тут один из орехов, покачиваясь на воде, начинает осторожно тереться о мою ногу: «Эй, ты!»
Я беру его и встряхиваю.
«Подъем! Подъем!» — покровительственно хлюпает он.
Здесь надо прерваться и написать несколько слов во славу кокосовых орехов, которые, хотя временами и казались мне высокомерными, а то и вовсе никчемными плодами, несомненно, скрасили мое существование на пустынном острове.
Кокосовые пальмы производят такое впечатляющее количество полезных продуктов и играют такую важную роль в ежедневной жизни, что трудно себе представить, как обитатели Соломоновых островов выжили бы без них. Роль их настолько велика, что аренда земли здесь ограничивается семьюдесятью пятью годами — временем жизни пальмы. Зрелые плоды падают на землю, и их можно собирать. Орехи, непременные участники деревенских праздников, обладают плотной волокнистой оболочкой, защищающей их от проникновения насекомых и способствующей повышенной плавучести. После удаления оболочки орех раскалывают пополам, получая две полусферы с белой сердцевиной. Мякоть выскребают изнутри острым инструментом, напоминающим по своему виду ножи, которыми укладывают масло в дорогих ресторанах, и применяют для сдабривания риса или обойного клейстера, который здесь называют пудингом из тапиоки.
Кроме того, мякоть сушат на огне и плотно упаковывают в мешки, которые затем отправляют на маслобойные заводы, где из нее изготавливают масло. Из него получаются маргарин и мыло. Из листьев кокосовых пальм плетут крепкие корзины для переноски овощей, одежды и детей, ими же накрываются «столы» при организации общих пиршеств. Прочная кора используется для плетения веревок, а из самих стволов строят мосты, дома и каноэ. Но самое главное в этих орехах — молочко, которое можно пить, если вам, конечно, удастся расколоть скорлупу.
Я бесчисленное количество раз видел, с какой легкостью малышня раскрывала орехи. Для этого предписывалось взять плод пальмы обеими руками и резко насадить его на острый деревянный кол, врытый глубоко в землю. И где б взять такой?! Я отламываю от дерева ветку, стараюсь поглубже вогнать ее в землю. Однако стоит мне отойти в сторону, как она тут же падает, словно подкошенный стражник. Я пытаюсь снова ее установить, прикладывая уже более значительные усилия, и на этот раз она ломается.
Раскачиваясь, как неуклюжий Тарзан на более толстом суку, чтобы его сломать, замечаю, что у обломка предыдущей ветки образовался довольно острый край. Я выбираю самый большой, самый аппетитный орех и изо всех сил ударяю им по торчащему острию. Он отскакивает в сторону. Предпринимаю еще одну попытку — с уже большим успехом: орех крепко застревает на торчащем обломке ветки. Принимаюсь вращать его в разные стороны, и скорлупа с резким треском рвущейся материи начинает поддаваться. Продолжаю вращать орех, и от него отскакивает еще кусок оболочки. Через полчаса мне удается удалить большую ее часть, и хотя сделано это не слишком профессионально, здесь не присуждают баллов за технику исполнения.
Теперь мне лишь остается расколоть плотную сердцевину. Я швыряю ее на землю, но она лишь издает глухие звуки, падая на мягкую песчаную почву. Несколько раз ударяю орех о ствол, но мои распухшие от воды руки начинают болеть от сотрясений. Лучше уж метать его, однако точностью бросков я не отличаюсь и в четырех случаях из пяти умудряюсь промазать. В итоге орех отскакивает в кусты, и мне приходится искать его как потерянный мячик на сельском турнире по крикету. От отчаяния, обшаривая кусты, теряю веру в надобность своих безуспешных попыток.
Я отказываюсь от древесного метода и отправляюсь вокруг острова в надежде найти какой-нибудь камень. Минут через пять, сделав круг, снова стою там, откуда начал. И нахожу прекрасный камень, который просто создан для того, чтобы им вскрывали кокосовые орехи. Я ударяю по своему десерту пару раз, — из него начинает сочиться молочко. Подношу орех ко рту, жидкость льется по моему пересохшему горлу. Вкус настолько восхитительный, что я уже начинаю подумывать, не открыть ли еще один орех, но тут мой не слишком большой запас сил окончательно исчерпывается.
Смяв футболку, кладу ее под голову вместо подушки и пытаюсь поудобнее устроиться на песке. Теплый бриз овевает мое обнаженное тело; становится достаточно темно, так что я не испытываю смущения.
Закрыв глаза, впервые получаю возможность обдумать все происшедшее, невольно соглашаясь с самоочевидными выводами, сделанными Крузо:
«Минус: я выкинут на ужасный пустынный остров без какой-либо надежды на спасение.
Плюс: но я жив…»
И хотя мне стоило подумать о моем нынешнем положении, усталость взяла свое, и я быстро заснул, убаюканный ночной песнью индийской кукушки.