Океания. Остров бездельников

Глава 2 Добро пожаловать на Соломоновы острова

Непроглядные тучи сгустились настолько плотно, что даже заглушают рев самолетов, взлетающих один за другим из аэропорта Хитроу. Низкое, серое, набухшее дождем небо напоминает ноябрь; именно в такой день вырывается шарик с написанным на нем моим именем.

Я иду, поскальзываясь и чавкая по лужам, превратившим края поля в настоящее болото, и, будучи по необходимости тренером, готовлюсь увидеть, как в энный раз в этом сезоне команда пятнадцатилеток будет жестоко размазана по красноватой жиже. Заметив на противоположной стороне поля своих соседей, направляюсь к ним. Они замотаны в шарфы и непрерывно прыгают на месте, чтобы согреться в холодный промозглый день, ожидая час Великой игры, в которой должен принять участие их младший сын. А пока явно смогут оказать моральную поддержку несчастному тренеру. Они вяло машут мне руками — хоть кто-то готов разделить со мной горечь грядущего поражения.

— Ну и как ты оцениваешь наши шансы? — дружелюбно спрашивает Чарлз.

Я делаю гримасу, воздвигая у углового флажка камень. «Моя» команда жмется у дальних стоек, — думаю, скорее для того, чтобы согреться, нежели движимая командным духом, так как от лиц поднимается легкое дыхание, тут же растворяющееся в ледяном ветре.

Большинство моих игроков приехало из-за рубежа, из тех стран, где слово «регби» является синонимом варварства. Впрочем, они мало что по-настоящему понимали, пока не приехали и не увидели непролазное море грязи. В первом ряду у нас стоял русский толстяк, который только вяло похрюкивал. Довольно чопорный немец ростом «метр дефяносто три» чуть не отдал богу душу, когда ему велели встать во втором ряду, просунуть руку между ног вышеупомянутого москвича и хватать все, что между ними окажется. И тем не менее он готов был сражаться «за честь шуле». Перед началом каждого матча он торжественно вручал мне свои очки, сдержанно кивал и щелкал каблуками новых, идеально вычищенных ботинок. Я отвечал на его приветствие, шлепая своими поношенными резиновыми сапогами. Кстати, мне так и не удалось выяснить — в шутку он делал это или всерьез.

Доведенный до истерики чемпион по настольному теннису из Кореи, не испытывавший никакого желания участвовать в игре, бесцельно носился вокруг поля, слабо взвизгивая, когда к нему приближался какой-нибудь игрок.

Все они неохотно покидали свои дома и совершенно не горели желанием учиться в Англии, а подобные мероприятия лишний раз убеждали их в том, что родители их не любят.

— Эй, Уилл, а где командный дух у твоих ребят? — окликает меня праведная жена Чарлза Джульетта.

Увы, последняя капля этого духа благополучно испарилась еще в конце первого полугодия. Теперь речь шла лишь о том, чтобы максимально избежать травм.

— Уилл, ты знаком с Капитаном? Капитан — Уилл Рэндалл.

— Простите… Что? — Я в этот момент сосредоточенно размышляю над тем, чем тренеры команды противника кормят своих игроков, которые уже начинают появляться на поле.

Обернувшись, натыкаюсь на проницательный взгляд голубых глаз, разместившихся на очень старом лице. Кровеносные сосуды, выступившие на поверхность вследствие вымывания разнообразных элементов, обильно покрывают обе щеки; из ноздрей крупного носа топорщатся несколько седых волосков. Передо мной стоит решительный коротышка, упакованный в поношенный, видавший виды макинтош, способный оберегать не только от дождя, но и от пуль, выпущенных из мушкета. Его голову украшает войлочная шляпа столетней давности. С высоты своего роста я пытаюсь обнаружить признаки жизни в своем собеседнике.

— Уилл Рэндалл, Капитан как вас там…

Несмотря на формальное представление Чарлза я умудряюсь пропустить его имя мимо ушей. Ну и бог с ним. На улице чертовски холодно, и чем быстрее мы покончим с этим фиаско и окажемся дома, тем будет лучше.

— Как поживаете? — с отсутствующим видом говорю я, протягивая руку.

— Умираю понемногу, — отвечает Капитан, не выпуская мою пясть из своей костедробильной клешни. В глазах у меня темнеет.

— Да-да, очень мило, хорошо…

Мой коллега, выглядящий столь же безупречно, как реклама стирального порошка, выходит на поле и подзывает к себе капитанов команд. Раздается свисток, и подопечные словно в тумане начинают двигаться по полю. Когда из-под груды тел доносится первое «О, черт!», я закрываю глаза.

Оказалось, Капитан сдержал свое слово и скончался через полгода после этой нашей встречи. Времена года следовали чередой, и вот уже на другом, крикетном, поле в разгар поразительно теплого мая Чарлз рассказал мне о его кончине.

— Конечно, он хорошо держался. Ведь ему в этом году исполнилось восемьдесят четыре года. Удивительный человек. Мы когда-нибудь рассказывали тебе о нем? Этот Капитан был потрясающим типом.

— Кажется, нет. — С раскладных стульев, на которых сидит публика, раздаются аплодисменты, и я тоже присоединяюсь к ним, гадая, что же такое могло произойти на поле, чтобы вызвать столь бурное одобрение.

— Он совершил поразительную карьеру во время войны.

— Да… а где он воевал?

— На флоте.

— Ну да, конечно. (Идиот.)

— Но самое поразительное, что после войны он уехал и купил плантацию на юге Тихого океана.

— Как поп-звезда?

— Вот именно. Забавно, но его плантация находилась именно там, где селились поп-звезды. На Соломоновых островах. Как бы ни было, почти тридцать лет он выращивал кокосовые пальмы и какао-бобы. Потом он продал плантацию правительству, только она оказалась в запустении, так как никто ею не занимается. В начале восьмидесятых он вернулся в Англию и вышел в отставку.

— В отставку? Очень интересно. — Я замечаю, что к нам приближается особо словоохотливая мамаша.

Чарлз не унимается:

— Я ведь его душеприказчик — он дружил с моими родителями, служил с отцом во время войны. И вот что, Уилл. Добрый старик оставил деньги для островитян, которые работали на него в течение многих лет, потому что они до сих пор там живут. Я только что получил от них письмо, полное сожалений по поводу его кончины. Они были так близки…

— Конечно, близки… — Ясно, что мамаша ждет завершения игры, чтобы обрушить на меня всю свою энергию.

— Более того, они все это время поддерживали с ним отношения. Всегда присылали друг другу поздравления с Рождеством и днем рождения. Он был крепким парнем, но по-настоящему переживал, когда узнавал о смерти кого-нибудь из своих бывших работников. Знаешь, он так и не женился, а потому относился к этим людям как к своим родственникам. Думаю, он все время жалел о том, что уехал оттуда. Ну ничего теперь не поделать… Он оставил после себя деньги на борьбу с нищетой и развитие образования. Небольшие, однако все же. И теперь мы ищем человека, который мог бы поехать туда и что-нибудь организовать. Я переговорил с отцом, который также является его душеприказчиком, и мы решили, что, возможно, тебя заинтересует наше предложение.

— Меня?

— По-моему, это именно то, что тебе надо, — смена обстановки.

— Мне? Нет-нет, только не мне. — Вот уж насмешил так насмешил. — Я совершенно в этом не нуждаюсь.

— А почему нет? Прекрасная возможность отделаться от всех этих невыносимых детишек.

Конец.

Со стороны поля доносится вялое шарканье ног.

— Нет-нет. Ни за что. Здравствуйте, миссис Эдмундс. Мне надо проверить целую кучу тетрадей к завтрашнему дню. Простите. Ну, до свидания. — Я демонстративно смотрю на часы и бестактно удаляюсь.

Острова царя Соломона? Да кому может взбрести в голову поехать туда? Я и слыхом-то про них не слыхивал.

Конечно же, мне не следовало подталкивать колесо судьбы, которое и так с грохотом неслось вниз в неведомом направлении. По дороге оно ненадолго закатилось на ужин к Чарлзу и Джульетте:

— Конечно, я путешествовал — на школьных каникулах и всякое такое…

Я имею в виду предрождественские поездки в гипермаркет в Дюнкерк и двухнедельное путешествие на бензохимические поля в предместьях Гавра с семьюдесятью подростками. Сопутствовавшие этому потрясения помешали мне посетить что-либо еще. Вместе с тем мне не терпится произвести впечатление на очаровательного доктора из Чехословакии, которая сидит за столом рядом со мной.

— Так почему же вы не хотите поехать на Соломоновы острова? Это же важно помогать там.

Только не это! Меньше всего мне хочется обсуждать переезд в тьмутаракань, хотя доктор и обладает исключительно обаятельным акцентом.

— Конечно, э-э… я в этом не сомневаюсь. — Большой глоток вина должен подсказать слова. — Может, поедем вместе? — приглашаю я с несколько перекошенным лицом и смущенно подмигиваю.

— Нет, это невозможно, потому что я приехала учиться. — (Ну да, разумеется.) — Но вы непременно должны поехать. Впечатления разнообразят жизнь, — добавляет она, решительно взрезая шкурку картошки в мундире, вводя внутрь микроскопический кусочек масла и умело вскрывая тело форели.

— Конечно, — сварливо бормочу я в свой бокал.

— Так, значит, ты поедешь, Уилл? Это прекрасно. Милый, Уилл сказал, что он поедет. Милый… — Джульетта, которая сидит от меня справа, поворачивается к Чарлзу, чтобы привлечь его внимание.

— Э-э… подожди, постой, я просто сказал…

Слишком поздно.

Не проходит и нескольких дней, как воскресным утром меня будит телефонный звонок, точно ножом разрезающий утренний сон. Вначале, сняв трубку, я чувствую облегчение, так как мне снится, будто из-за ухода корейца и еще нескольких игроков, придерживающихся сходных с ним взглядов, мне придется самому выступать за свою команду по регби. Чешка, облаченная лишь в один длинный шарф, вращает над головой деревянную трещотку и энергично поддерживает команду противника, а в довершение всего два полицейских увозят меня на каталке в зону травмированных и отдают на попечение злобной школьной медсестры.

— Уилл?.. Я тебя не потревожил? Прости. Я просто переговорил с другими доверенными лицами, и твоя кандидатура их вполне устраивает. — Чарлз говорит исключительно добродушно и в то же время максимально деловым тоном. И я понимаю, что этому надо положить конец.

— Послушай, боюсь, тогда у тебя я немного перебрал…

— Не волнуйся, никто не обратил на это внимание. К тому же через неделю она уезжает. — Он разражается заливистым смехом.

Я сажусь и всматриваюсь в утренний сумрак.

— Заскочи ко мне на следующей неделе, лучше в среду — обсудим детали. Спланируем, так сказать, все необходимое. Ну, мне пора… значит, до среды. Будь здоров.

— Чарлз… послушай…

Однако к среде настроение у меня полностью меняется. Порой за короткое время может произойти масса событий, и в данном случае то ли по чистому совпадению, то ли намеренно так и случилось.

— Готов ехать? — Чарлз изумленно отрывает взгляд от своего ежедневника, наклоняется вперед и поправляет очки на носу, чтобы разобраться в причине необъяснимой смены моего настроения. — А мне показалось…

— Какой редкий шанс! Я счастлив, что мне выпала такая возможность. Это очень мило с твоей стороны, что ты вспомнил обо мне. Просто не терпится отправиться туда.

— Понимаю. Значит, ты представляешь себе, что такое Соломоновы острова? Знаешь, чего ожидать?

— Да, Соломоновы острова. Расположены на юге Тихого океана. — Я указываю рукой в неопределенном направлении, делая вид, что между нами расположена карта мира.

— Отлично. Вижу, ты навел кое-какие справки. И полагаю, знаешь, о чем идет речь.

— Конечно-конечно. Об оказании небольшой помощи, — осмеливаюсь заметить я.

— Ну да. А конкретнее, мы надеемся, что на вышеупомянутые средства тебе удастся разработать какой-нибудь местный проект, который сможет приносить доход жителям.

— Прекрасно. И когда мне отправляться?

— Я тоже хотел задать именно этот вопрос. То есть, наверное, тебе надо заранее поставить в известность руководство.

— Наверное… Думаю, в конце семестра. — До конца весеннего семестра оставалась неделя, и я не сомневался, что к его завершению мое заявление будет подписано.

Мы с Чарлзом пожали друг другу руки, и я оставил его в несколько ошарашенном состоянии, а сам отправился в химчистку.

Чарлз и не догадывался, что за те несколько дней, которые прошли между нашей встречей и телефонным разговором, приключилось нечто особенное — заставившее меня изменить свои взгляды.

То ли случайно, то ли в силу естественного стечения обстоятельств на меня обрушился целый шквал переживаний, сомнений и сожалений. И я понял, что, если ничего не предпринять, меня просто разорвет на части.

В понедельник утром, опаздывая на занятия, я чуть не задавил почтальона Джима.

— Привет, Джим. Все в порядке? — беззаботно осведомился я.

— Привет, Уилл. Опять куда-то торопишься? — Он улыбнулся, отстегнул эластичную ленту и вручил мне мою почту, не вылезая из канавы.

Я поблагодарил его, махнул ему рукой, и мне показалось, что он мне отвечает тем же.

Маневрируя по мокрому городу, я попытался зубами открыть три полученных конверта, застегнуть верхнюю пуговицу рубашки и одновременно завязать галстук. Целых три приглашения на свадьбы друзей. В обычной ситуации я бы с радостью посетил их, пожелал бы им счастья и выпил бы пару-тройку бокалов шампанского за дальнейшие совместные годы новобрачных. Однако, поскольку перспективы моей личной жизни в лице красотки Софи растворились вместе с выхлопными газами самолета, улетевшего в Тулузу, у меня эти приглашения не вызвали ничего, кроме раздражения.

«Ты меня окончательно довел», — заявила она. И по тому, как при этих словах Софи обращалась с наиболее хрупкими предметами в моем доме, я смог сделать вывод о том, что ей присуща неисправимая галльская эксцентричность. Несомненно, у нее были довольно веские причины для того, чтобы злиться на меня. Однако, к сожалению, мне так и не удалось выяснить, в чем именно они заключались — она говорила так быстро и так громко, что я мало что понимал.

Этот роман, как и многие другие, начинался бурно и стремительно, а затем все свелось к тому, что каждое утро мне приходилось дожидаться, когда она выйдет из ванной. Несомненно — готов это признать, — я не уделял ей необходимого внимания. Слишком погружался в мелочи школьной жизни и не понимал, что она отнюдь не разделяет мой энтузиазм. Ее достали мои поздние репетиции школьного спектакля и совершенно не интересовали бесконечные рассказы о таинственно исчезнувших футбольных кроссовках или новом блюде, придуманном Барри для школьной столовой. (Хотя следовало бы признать, что Барри обладает редким талантом.)

Софи изучала английский язык в университете, и многие обычаи и выходки моих соотечественников продолжали вызывать у нее интерес, хотя я воспринимал их как нечто само собой разумеющееся. По завершении рабочего дня или к выходным я мечтал лишь об отдыхе, желательно в постели. Мне совершенно не хотелось куда-либо идти, чтобы просто чего-нибудь «посмотреть». Я не испытывал никакого желания общаться с людьми, которые и так окружали меня каждый день. И ошибочно принимал летаргическую домовитость за здоровые взаимоотношения, лень за любовь, отсутствие взаимопонимания за обоюдную удовлетворенность.

Софи усердно пыталась выманить меня в мир, находящийся за пределами школы. Она устраивала общественные мероприятия, где я должен был присутствовать и вовремя улыбаться. Порой мне приходилось рассказывать анекдоты, подобающие собираемому обществу и предлагаемым обстоятельствам, что иногда даже вызывало смех и бурное веселье. Однако со временем мне стала надоедать роль шута горохового, и Софи, возмущенная моей инерцией, попыталась воодушевить меня сначала с помощью улащивания, а затем и угроз. Закончилось все тем, что она постоянно указывала, чем мне надлежит заняться. Однако это привело к противоположным результатам. Я закопался с головой в подушки, а когда вылез из них, ее уже и след простыл.

Да, я отлично понимал, почему она меня бросила, и утешал себя тем, что это произошло рано, а не поздно. Когда Софи хлопнула последней дверью, пришлось убеждать себя, что жизнь немалому меня научила, что я возмужал и в следующий раз все будет совершенно иначе. Однако, к сожалению, проверить свои предположения мне почему-то не удавалось.

Когда одинокими ночами меня покидала врожденная жизнерадостность, я вспоминал рыдающую, сильно перебравшую барышню, с которой познакомился на одной из свадеб. Вцепившись в мое плечо, она поведала мне свою теорию, в соответствии с которой, если человек не состоял в браке к тридцати двум годам, ему следовало хвататься за первого встречного, которым в ее случае явно оказался я. Или, подытоживала она, ничего не остается, как махнуть на все рукой и уехать за границу. Я был уже на полтора года старше обозначенного ею срока.

Утром во вторник Джим доставил мне еще одно приглашение на свадьбу, и я вошел в кабинет директора, продолжая сжимать его в руках. Атмосфера академической учености и строгой самодисциплины всегда действовала на меня гнетуще — еще с подросткового возраста. И я, точно так же, как в детстве, непроизвольно проверял, насколько чисты мои ботинки.

— А, Уилл. Прости, что вызвал тебя — наверняка ты очень занят. Просто речь идет… об очень щепетильном деле… — Я поджимаю пальцы ног в своих отнюдь не безупречных ботинках и мысленно начинаю перебирать карточки в разделе «Виновен». К счастью, их должно быть там не слишком много. — Просто землекоп обнаружил это на обочине вашего поля в субботу и вполне разумно принес мне.

Он выдвигает ящик своего огромного дубового стола и достает помятые и полупережеванные остатки апельсинов. С трудом сдержав смех, я придаю своему лицу столь же скорбное выражение, как и у сидящего передо мной директора.

— Мусор. — Он наконец находит нужное слово и произносит его с такой интонацией, которая намекает на неминуемое и скорое крушение западной цивилизации.

— Ну что сказать… это вопиющее упущение. Не волнуйтесь, я проведу необходимое расследование на следующей тренировке.

— И о результатах сразу сообщи мне. Критерии, Уилл, критерии. Ну вот и все. Спасибо.

— Это вам спасибо, господин директор.

Когда я уже закрываю за собой дверь, мне приходит в голову посоветовать ему, куда надо деть столь раздражающие его объекты.

«Бог мой, весь этот хлам является биорасщепляемой субстанцией, — думаю я, идя по коридору и разглядывая портреты помпезных кретинов, имена которых ни о чем мне не говорят. Я зол как черт. — Он мог бы просто сказать, что мы проиграли».

— Доброе утро, сэр, — раздается за мной свистящий слащавый голос.

Я оборачиваюсь. О нет, только не это.

— Доброе утро, Роберт, — ворчу я себе под нос. — Ты видел землекопа?

— Нет, сэр… но, сэр-р-р! — он вприпрыжку устремляется за мной. — Мама спрашивает, когда вы выдадите нам наши тетради.

— Можешь сообщить своей драгоценной маме, — (этой уродливой старой ведьме), — что я выдам их сразу после того, как разберусь с апельсинами.

Дверь учительской вполне внушительно хлопает.

— Сэр?

И я понимаю, что мое решение уехать не настолько уж спонтанное, как мне казалось вначале. Более того, моя жизнь определялась потоком случайностей, внешними воздействиями, врожденной ленью и неспособностью адекватно реагировать на происходящее. Как бы там ни было, мне пора уходить из школы.

В спертой атмосфере учительской, прислонившись к двери, я вспоминаю один урок французского, проведенный мной за несколько лет до этого. «Чем бы вы хотели заняться, когда вырастете?» — спросил я тогда у своих все еще восторженных одиннадцатилеток. Они тут же засыпали меня вопросами: как будет по-французски то или это.

— А как сказать капиталист-предприниматель, сэр?

— Э-э… я бы сказал… э-э… Почему бы тебе не сказать, что ты хочешь стать пекарем? Je veux être boulanger.

— Ну a как сказать механиком?

— Э-э… звучит так же… только измени произношение. Понятно? Еще есть вопросы? Да, Саманта?

— Сэр, сэр…

Во втором ряду возбужденное веснушчатое лицо.

— Сэр, сэр… а чем вы хотите заниматься, когда вырастете?

Тогда я не знал, что ответить. Возможно, теперь у меня найдется что сказать на этот вопрос.

Заключительный брифинг проходил в удобной гостиной Чарлза и Джульетты в нескольких сотнях ярдов от моего дома.

К счастью, Чарлз был исключительно методичным человеком, способным компенсировать мою безалаберность, и он взялся ознакомить меня со всеми нюансами. Хотя у меня еще не улеглись переживания из-за инцидента с апельсинами, я старался быть максимально внимательным и кивал по каждому поводу.

Этот Капитан и впрямь интересный тип. Мало того, что во время войны он сбежал от немцев, разобрав пол в вагоне для перевозки скота и спрыгнув из поезда прямо на шпалы, так еще потом всю зиму откатался на лыжах в Швейцарии, прежде чем вернуться на свой корабль. Лично меня уже одно это заставило бы сразу уйти в отставку; так нет же, после окончания войны он нанял яхту и отправился на юг Тихого океана, где и приобрел плантацию.

— Думаю, мало кто поступил бы так же, как он, — заявляю я, демонстрируя редкое отсутствие воображения.

— Ну, теперь ты можешь получить некоторое представление об этом острове.

Чарлз расстилает на полу карту, и мы склоняемся над ней, опустившись на четвереньки. К своему изумлению, вместо вен и артерий, к виду которых я привык благодаря атласу Великобритании из «Ридерс Дайджест», я обнаруживаю, что эта карта в основном украшена концентрическими кругами, обозначающими глубины океана.

— Вот он — Рандуву (мы говорим Рендова). Эта область в Западной провинции, Нью-Джорджия. Она занимает приблизительно такую же территорию, как остров Уайт. Где-то сорок на двадцать.

— Ярдов? — встревоженно осведомляюсь я.

— Да нет, Уилл, миль.

О боже, как неловко!

— А здесь в центре находится вулкан — естественно, потухший.

— Да-да, это хорошо…

Я всматриваюсь пристальнее и пытаюсь представить себе пляжи, отели, бары и рестораны. Чарлз указывает на крестик, нанесенный на карту.

— А вот куда ты едешь — деревня Мендали на северо-западном оконечнике. Она находится на расстоянии десяти миль по воде от Мунды — небольшого городка, где есть магазин. Это около часа на лодке.

Городка, где есть магазин? Один магазин?

— Ну и гостевой дом.

Это уже что-то.

— А что еще есть… на Рандуву? — Я с вопросительным видом поднимаю брови, надеясь тем самым оживить память Чарлза.

— Еще пара таких же деревень. Так, несколько хижин, сады и огороды. — Я представляю себе купы роз и клумбы с маргаритками, гномов, солнечные часы и фуршеты. — Жители ловят рыбу и выращивают овощи. Занимаются сельским хозяйством. Там действительно царит нищета. Проблема в том, что расходы у них увеличиваются. Например, растут цены на бензин, которым они заливают двигатели лодок. Они хотят поддерживать церковь и собрать деньги на установку водонапорной башни. Вероятно, когда-нибудь там удастся проложить электросети и обеспечить уличное освещение.

Я мысленно вынимаю из рюкзака свою электробритву.

— Конечно, возможности фонда не безграничны. Поэтому будет лучше всего, если ты организуешь какое-нибудь доходное дело, чтобы вы сами могли оплачивать проводимые усовершенствования.

— Да, конечно, спасибо, — вяло бормочу я.

— Ну и что же, по-твоему, у тебя получится организовать? — спрашивает Джульетта, подливая себе чай.

— Тебе не кажется, что сначала надо ознакомиться с обстановкой, а уже потом что-нибудь придумывать? — Уверенность покидает меня.

Соседи кивают. Конечно, надо прежде сориентироваться на месте.

Это «место» становится существенно ближе, когда я продираюсь сквозь толпу взбудораженных отдыхающих в первом терминале. Все облачены в немыслимые наряды ярких расцветок, купленные в дешевых магазинах, и снабжены необходимым снаряжением. Наконец мне удается продраться сквозь хаотические потоки людей и присоединиться к очереди на регистрацию. На груди стоящих передо мной висят темные очки, камеры и наушники, в то время как их билеты и паспорта засунуты в глубочайшие баулы, из которых гордо извлекаются чаи и мармиты, словно это предметы первой необходимости, без которых жизнь на диких европейских курортах совершенно немыслима. Все стараются вести себя сдержанно и демонстрируют дружелюбие, специально приберегаемое для подобных случаев, ибо никто не сомневается в том, что терпение является добродетелью.

«До наступления нового тысячелетия осталось всего пятьсот дней!» — восторженно сообщает телевизионный диктор, когда я направляюсь к выходу на посадку. «А где его встретите вы?» Для меня этот вопрос звучит гораздо актуальнее, чем, возможно, предполагалось редакторами. У меня бессрочный «контракт», и я не имею ни малейшего представления, сколько времени потребуется на его выполнение. Насколько длинной окажется дорожка? Вдруг мне удастся сократить ее, если дела пойдут не слишком гладко? Я вручаю свой паспорт служащему за стойкой, он с улыбкой возвращает мне его обратно. Пора на посадку.

Что сказать о международном рейсе? Будь я капитаном Бигглсом, Эми Эрхардт или достославным месье Блерио, вероятно, все происходило бы иначе, а так я обычный пассажир, которому отведено место 27С в экономклассе.

У гофрированного входа в бело-голубой, немыслимо тяжеловесный лайнер меня встречает стюардесса, на лице которой всякий раз при виде перфорированного посадочного талона включается дежурная улыбка. Я пробираюсь по проходу, отвечая на недовольные взгляды и сдавленные восклицания извинениями и полушутливыми вопросами: «Неужто это я?» Самолет взлетает в семь тридцать с минутами, лишь ненамного выбившись из графика.

Я расслабляюсь и на протяжении некоторого времени обгоняю солнце, летя навстречу глубоко символичному восходу, освещающему таинственные облачные пейзажи. А потом крепко засыпаю и открываю глаза лишь тогда, когда на меня натыкается теперь уже неулыбчивая стюардесса со своим зловонным сервировочным столиком.

На следующий день в пять часов утра, испытывая симптомы легкого сотрясения мозга, прибываю все-таки в Австралию. Проведя ночь испытаний в аэропорту Брисбена, последним поднимаюсь на борт самолета, отправляющегося на Соломоновы острова. Войдя в салон, замечаю несколько свежевыбритых бизнесменов, удобно расположившихся в своих креслах и лениво посматривающих на стенды с прессой. Места за их спинами практически пусты.

После приземления в Хониаре мне предписано пересесть на рейс до Мунды (Нью-Джорджия в Западной провинции). А там меня должно встречать каноэ, нанятое у некоего Джерри, на котором мне предстоит добраться до деревни Мендали на острове Рандуву. Предполагалось, что жители деревни уже ждут моего приезда. Волноваться не о чем — убеждали меня, — хотя в голосах друзей и не звучала свойственная им уверенность. И вот теперь меня всерьез охватывают сомнения.

Самолет накреняется вправо и устремляется на северо-восток. Когда лайнер выравнивается, передо мной возникают бесконечные просторы Тихого океана, мерцающие под лучами солнца.

Через два с половиной часа полета, не отмеченного какими-либо происшествиями, самолет приземляется, и я оказываюсь на Соломоновых островах.

Стоя в очереди и подталкивая вперед ногой свой рюкзак, пытаюсь заполнить декларацию. Вначале мне приходит в голову воспользоваться для этого спиной довольно чопорной дамы, недвижно высящейся передо мной, но затем я решаю ограничиться собственной ладонью. Мысленно обозрев собственный багаж на наличие в нем порнографии, оружия и взрывчатых веществ, прихожу к выводу, что девственно чист. С легким сердцем вписываю последнее «нет» в нужную графу, слизываю синюю полоску, оставшуюся на моей ладони, в последний раз пинаю свой рюкзак и оказываюсь перед высоким таможенником.

— Добро пожаловать на Соломоновы острова, — и, расплывшись в улыбке, он ставит штемпель в мой паспорт.