Океания. Остров бездельников

Глава 21 Доктор Уилл

Все прекрасно — думаю я, — когда впереди появляется Мендали. Я был цел и невредим точно так же, как и мое каноэ, которое флегматичный спаситель Бенджамин нашел застрявшим в мангровых зарослях в нескольких сотнях ярдов от своей деревни. Поскольку лодки с навесными моторами были столь же важным видом транспорта для сообщения между островами, как пригородные автобусы в Англии, я испытываю огромное облегчение, когда он рассказывает мне о своей находке. Он вручает мне шорты огромного размера, и я по забывчивости чуть было не натягиваю их прямо на футболку. Бенджамин помогает мне завести мотор и, убедившись в моем благополучном удалении, возвращается к своей рыбалке.

Когда я появляюсь в Мендали, к глубочайшему разочарованию, это не вызывает должного ажиотажа. И хотя я пытаюсь намекнуть, что мое путешествие прошло не так гладко, как хотелось бы, похоже, история счастливого спасения никого не интересует. И лишь Инносент, стремящийся подергать шнур на моем спасательном жилете, и Старый Обадиа, желавший получить недоставленные овощи, проявили какой-то интерес к моей судьбе и моему кораблекрушению. Все остальные занимались куда как более серьезной проблемой.

Вопреки первоначальному энтузиазму, который вызывала у мальчишек перспектива ночевать вместе со своими подопечными, по прошествии нескольких недель, когда птицы подросли и стали более энергичными, они поняли, что курятник отнюдь не похож на пуховую перину, о которой они мечтали. Мальчишки осознали, что, когда по тебе ходят десятки когтистых лап, это плохо способствует ночному отдыху. Добавьте к этому удушающий запах аммиака и непрерывное квохтанье и вы поймете, почему мои помощники быстренько свернули свои матрацы и отправились по домам.

Оба, впрочем, оказались чрезвычайно добросовестными и постоянно приходили к курятнику, размахивая своими фонариками и безостановочно обсуждая проблемы птичьей жизни. И вот в тот самый момент, когда я открывал глаза, чтобы встретить свой первый день на безлюдном острове, Маленький Джон и Маленький Джордж направлялись к курятнику с ведрами воды и корма. Подойдя ближе, они увидели, что дверь распахнута, а внутри никого нет. Оба набросились друг на друга с обвинениями.

К счастью, в этот момент из относительной прохлады курятника на улицу выглянуло несколько толстых ленивых цыплят, привлеченные закуской и прохладительными напитками, поэтому загнать остальных, разбредшихся по округе, обратно не составило большого труда. А потом оба пацана клялись и божились, что накануне вечером запирали дверь.

Однако на следующий день дверь снова оказалась открытой. Заверив мальчишек в их невиновности, антикризисный комитет собрался за карточным столом и пришел к выводу, что инцидент не случаен. Впрочем, мы не исключили и того, что в странной истории нет ничего зловещего, и это всего лишь проделки какого-нибудь любопытного малыша. По крайней мере, все цыплята по-прежнему на месте, и ничего ужасного с ними не произошло.

И все же мы решаем не рисковать, и Смол Тому, собирающемуся в Мунду продавать овощи, поручено купить маленький медный замок и к нему три ключа. Два я отдаю мальчикам, они вешают их себе на тесемках на шею, а один оставляю у себя. Две последующие ночи проходят без происшествий, и нам кажется, что новая система безопасности остановила нарушителя спокойствия. Жизнь возвращается в свое нормальное русло.

Однако нормальная жизнь на Соломоновых островах включала в себя и малярию.

Однажды ночью я просыпаюсь от того, что дождь барабанит по крыше церкви. Впервые со дня своего приезда чувствую, что замерз, то есть не просто дрожу, а весь покрыт мурашками, как будто холод поднимается из самого нутра моего организма. А затем мне становится невероятно жарко, словно меня вытащили из холодильника и запихали в раскаленную плиту. Я сажусь, обливаясь потом, и Чатни, усевшись на покрытом эмалью столе, мяучит, выражая мне сочувствие.

Вскоре после своего прибытия на Соломоновы острова я не без интереса ознакомился с листовкой, в которой описывались симптомы малярии, — ее Джефф держал у себя в кабинете для воодушевления приезжих. Среди главных симптомов — лихорадка, озноб и гриппозные явления; кроме того, следовало обращать внимание на мышечные боли и желтуху («пожелтение кожи и белков глаз»). Я в темноте рассматриваю руки, а зеркала у меня нет.

Больной, как указывалось в листовке, ощущает усталость и измождение. Я и вправду устал, однако не уверен, вызвано ли это заболеванием или всего-навсего тем, что в разгар ночи меня разбудил дождь. Последним признаком приближающейся смерти была боль в нижней части живота, сопровождаемая диареей.

Ну, в этой части, похоже, все в порядке, и я облегченно улыбаюсь. И в тот же момент живот у меня, словно возражая, начинает возмущенно бурчать.

Прыгая через лужи и взбираясь по стволу к «маленькому домику», я едва успеваю заметить, что бак на улице переполнился и вода хлещет через край на жестяную обшивку, еще больше усиливая грохот ливня.

Больница в Мунде выглядела привлекательно и жизнеутверждающе — голубые здания окружали усыпанный белым песком плац, назначение которого было не слишком понятно. Когда мы приближаемся, я представляю себе каталки, больных и улыбающихся медсестер в светло-зеленых униформах, которые салютуют доктору Джеймсу, стоящему на возвышении со стетоскопом, висящим на груди. Этот молодой и энергичный врач из Новой Зеландии вследствие внезапного приступа великодушия оказался единственным специалистом, отвечавшим за здоровье население в радиусе пятидесяти миль.

«Приемный покой» находится на открытой веранде самого большого здания. За раскладным столиком, на котором громоздятся стопки регистрационных карточек и предметных стекол, сидят две медсестры. Смол Том, сопровождающий меня, поскольку я слишком слаб, чтобы добраться самостоятельно, проявляет максимум предупредительности, когда мы поднимаемся по лестнице.

— О-о-о, малярия его плохо счур. Однажды меня малярия, меня чуть было умер, — подбадривает он меня.

На самом деле я чувствую себя гораздо лучше, чем накануне ночью, хотя болят суставы и конечности налились тяжестью. К тому же меня постоянно тошнит, но, возможно, это связано с нашим плаванием по бурному морю, так как Смол Том, торопясь доставить меня в медицинское учреждение, выжимал из мотора все, на что тот был способен.

Я дожидаюсь своей очереди и сменяю за шатким столиком юную мамашу с верещащим, невероятно толстым ребенком. Сестричка очаровательна. Я улыбаюсь ей, и она тоже отвечает мне улыбкой. Расспрашивает меня о подробностях, а потом приглашает встать на весы, которые выдвигает ногой из-под стола. Я смотрю на шкалу и вижу, что мой вес составляет четыре килограмма. С тревогой во взгляде поворачиваюсь к медсестре.

Она добродушно сталкивает меня с весов, бормоча какие-то проклятия, и прыгает обеими ногами в аккуратных черных ботиночках со шнуровкой на капризный прибор. Затем снова заставляет меня встать на весы, и стрелка послушно сдвигается в сторону. Мне явно пора сократить количество потребляемого сладкого картофеля.

— Так что с вами случилось? — спрашивает она, проверяя мой пульс.

Я рассказываю ей о своих симптомах, подчеркивая, что они схожи с описанными в листовке Джеффа. Сестра подводит итог:

— Жар, холод, тошнит-тошнит, понос чуть-чуть. — На самом деле не «чуть-чуть», но я не хочу искушать судьбу, вдаваясь в подробности. — Палец, который твой.

— Простите?

— Дай палец! — Ее любезный тон куда-то испаряется.

Я робко протягиваю указательный палец правой руки и прежде чем успеваю сообразить, эта ведьма прижимает его к столу и прокалывает маленьким ножичком, который она где-то прятала. Несмотря на то что это не причиняет мне особой боли, я потрясенно отдергиваю руку. Правда, мне хватает ума не запихивать палец в рот, что, вероятно, привело бы к еще большему заражению малярией.

Сестра, лишившаяся всякого обаяния в моих глазах, хватает мой палец, как карандаш, и с явным удовольствием начинает выжимать из него кровь на одно из предметных стекол. Затем вручает его мне и, отпустив мою израненную конечность, указывает на открытое окно в здании с противоположной стороны плаца.

— Пойди найди человека в очках.

Я бросаю на нее хмурый взгляд и иду выполнять то, что мне велено. У окна, склонившись над микроскопом, сидит бородатый мужчина.

Малярия, как известно, вызывается паразитом, которого комары переносят от человека к человеку. Зато мало кто знает, что существует целый ряд разновидностей этих малярийных паразитов, варьирующих от относительно безвредных, которые вызывают лишь головную боль, до зловещего вида falciparum, который вызывает судороги и почти мгновенную смерть. И теперь бородач должен был сообщить мне, какую именно разновидность он видит под микроскопом. Вручая ему предметное стекло, я представляю себе этих паразитов — желтые тельца с подмигивающими глазками и чавкающими ротиками, пожирающими мои клетки. Не могу сказать, что это наполняет меня особой радостью.

— Может, ты зайдешь потом?

Потом? Позже? Когда потом? А если они к этому времени уже окончательно со мной разделаются? Бородач пожимает плечами и кладет стеклышко на лабораторный столик. Я со Смол Томом уныло бреду в тень. Мужчина со странной крапчатой кожей, которая делает его похожим на короткошеего двуногого жирафа, делится с нами бананом. Том берет кусочек, а я отказываюсь. Боюсь, что могу оказаться заразным.

Ожидание растягивается до бесконечности, а мои симптомы все усиливаются. Вскоре я заканчиваю обзор всех событий своей жизни и даже готов вписать небольшой абзац в раздел «Прочее».

Наконец Бородач издает какой-то шипящий звук, и я, чувствуя, как у меня кружится голова, подхожу к окошечку. Он невозмутимо вручает мне сложенный клочок бумаги, а я стараюсь различить в его лице признаки глубокого сожаления. Но он остается глух к моей мольбе и, обернувшись, берет стеклышко у старика, стоящего за мной. Я ухожу с видом Джона Сильвера, получившего черную метку, — да и что такое несколько разводов сажи по сравнению с бушующими серповидными плазмодиями?

Трясущимися пальцами я расправляю листок на ладони и медленно приоткрываю один глаз.

«Отрицательный».

Это как открытие тетради с экзаменационной работой, только, на мой взгляд, еще лучше. От несказанного облегчения я издаю восторженный вопль. Смол Том тоже очень рад за меня, хотя и выглядит удивленным, когда я хватаю его за руки и принимаюсь кружить с ним по плацу. Человек-Жираф одобрительно аплодирует.

— Ну как вы? — спрашивает доктор Джеймс, выходя из палаты.

— Прекрасно! Просто замечательно! — отвечаю я, пихая ему под нос клочок бумаги.

— А как вы себя чувствуете?

Замерев и прислушавшись к себе, понимаю, что никогда не чувствовал себя лучше.

Доктор Джеймс смеется.

— Думаю, слишком много времени провели на полуденном солнце. Пейте как можно больше воды и не выходите на солнце, — советует он. — Между прочим, что у вас есть в аптечке первой помощи на Рандуву?

Я вспоминаю о своих шприцах и цветастых презервативах. Должен согласиться, не слишком впечатляюще.

— Что вы вообще знаете о первой помощи? Вы довольно многое могли бы делать на своем острове. И незачем будет сюда ездить. Пойдемте со мной.

В кладовой, заполненной полками, доктор Джеймс складывает в картонный ящик набор скудных медикаментов — несколько упаковок бинтов, чистый перевязочный материал в пластиковых упаковках, катушки с розовым лейкопластырем и пушистые ватные шарики для удаления косметики. В угол он ставит темно-коричневую бутылку с антисептической мазью, которая, по его словам, убивает всех микробов. Я его сердечно благодарю, хотя, возможно, это и противоречит клятве Гиппократа.

Он на несколько минут исчезает в своем кабинете, а когда возвращается, застает нас со Смол Томом роющимися в нашем богатстве.

— Ну вот. Прочитайте это. — Он вручает мне тоненькую брошюру с красным крестом на обложке. — Я загнул страницы, которые могут вас заинтересовать. Со всеми остальными проблемами приезжайте сюда.

Открываю брошюру на одной из загнутых им страниц. На развороте изображена молодая женщина, ставшая, судя по всему, жертвой нападения какого-то маньяка с бензопилой. У нее хлещет кровь из пяти разных ран, а мужчина, стоящий рядом на коленях, безуспешно пытается ее остановить с помощью ваты и лейкопластыря. Страница озаглавлена «Автомобильная вария». Я сосредоточенно хмурюсь, а доктор Джеймс расплывается в улыбке.

— Вычеркните «автомобильная» и вставьте «акула» или «навесной мотор», — советует он. — Прочитайте и держите всегда под рукой. Никогда не знаешь, когда это может пригодиться.

Я, испытывая некоторые сомнения, благодарю его и обещаю, что непременно буду следовать его рекомендациям.

— Хороший человек. Ты доктор теперь. — Смол Том сердечно пожимает мне руку. — Теперь меня звать тебя доктор Уилл!

По дороге обратно к лодке я пытаюсь убедить его в том, что не являюсь медиком, и чувствую, как меня покидают последние симптомы малярии.

Доктор Джеймс несомненно проявил страшную любезность, снабдив нас аптечкой, и поскольку в моих руках оказался еще и буклет, жители деревни решили, будто меня заодно наградили и особыми познаниями. Словно бы без всякого обучения получил степень от американского университета. Но самое неприятное заключалось в том, что этот дар спровоцировал возникновение целого ряда ужасных травм. Как только сведения о моем новом звании распространились по деревне, каждый день перед моей дверью начали появляться целые колонны раненых и покалеченных.

И мне не оставалось ничего другого, как лечить, держа в одной руке буклет, а в другой — дезинфицирующее средство. Часы приема были назначены между вечерней службой и ужином, и не проходило дня, чтобы ко мне не пришла хотя бы полдюжина пациентов, как правило малолетних. До этого времени пределом моего медицинского вмешательства было зажимание чьим-нибудь носовым платком разбитого носа какого-либо моего ученика. Однако теперь мне нравилось справляться с ранами, порезами и инфекциями, несмотря на их кровавый вид, а временами и чудовищный запах. Я получал особое удовольствие, аккуратно накладывая повязку или снимая старую и обнаруживая, что рана зажила и не оставит шрама.

У островитян был поразительно низкий болевой порог, и они с фантастическим стоицизмом переносили боль. Вероятно, это объяснялось тем, что они не применяли болеутоляющих таблеток и редко встречали сочувствие.

Инносент, пытаясь схватить меня за ногу, бросился вперед, промахнулся и врезался в угол деревянной скамейки, стоящей у кухни Эллен. В результате он выбил себе шесть нижних зубов, отсутствие которых придало ему чрезвычайно решительный вид. Мы сделали все возможное, но на подбородке у него продолжала зиять большая широкая рана, поблескивавшая, когда он улыбался, что бывало нечасто. Однако регулярное наложение повязки типа «козлиная борода» закончилось тем, что рана затянулась, практически не оставив следа. К тому же пережитое существенно поубавило его пыл и страсть совершать неожиданные наскоки.

Кисточка, пытаясь спастись от неожиданно нагрянувшей грозы, врезался в край металлической крыши ризницы и срезал себе с черепа кожный лоскут размером три дюйма в диаметре. Для того чтобы обработать рану, пришлось состричь у него с макушки его легендарные кудри. Это привело к тому, что в его шевелюре образовалось отверстие, в которое можно было водрузить горшок с геранью, а сам Кисточка к моменту завершения процедуры чуть ли не плакал от отчаяния. Я не знал, как закрепить тампон, поэтому намазал рану антисептическим средством и примотал его бинтом, который завязал под подбородком. Последующие несколько дней я провел, убеждая его не срывать повязку, а в промежутках тревожился, как бы жители деревни не умерли от хохота.

Однажды вечером, когда очередь почти источилась, у причала пришвартовалась одна из лодок Джерри. Я в это время занимался сыном Толстого Генри Большим Томасом, лет шести-семи, который свалился с папайи во время набега на огород Руфи. Я менял ему повязку на глубокой ране, полученной во время падения с дерева, когда в его довольно упитанное бедро впился торчащий сук, и он поковылял прочь. Следующая — Милли, красивая девочка со светлыми волосами и голубыми глазами, резко контрастирующими с ее темной кожей. Она резвилась с другими малышами в игру под названием «шлепни соседа и убеги», упала и сильно расшибла голень под коленкой. Теперь настала ее очередь забираться на карточный стол. Она слабо улыбается, глядя на то, как я поливаю ее рану шипящим антисептиком.

Мы видим, как из лодки вылезли трое белых мужчин, которые направляются к Стэнли, сидящему с удочкой на причале. Они что-то говорят ему, однако, поскольку Стэнли еще в полглаза наблюдает за Чатни, с которой у него произошел конфликт за несколько дней до этого, он просто указывает движением головы туда, где рядом с Милли стою я. Все трое поворачиваются в мою сторону. По их одежде и доносящимся до меня голосам понятно, что это американцы. Я оказываюсь прав.

— Эй, привет! Ты Уилл, да?

Признаю, меня зовут именно так.

— Не возражаешь, если мы заглянем?

— Простите… а вы..?

— А, да. Меня зовут Дуэйн, Дуэйн Тайлер, — представляется самый высокий.

У него крепко посаженная голова, недобрые серые слюдяные глаза и выступающий подбородок. Широкий пояс с пряжкой застегнут под огромным брюхом, свидетельствующим о пристрастии к пиву и бифштексам.

— Это Пат Догерти, — он кивком указывает на своего спутника.

Сухопарый мужчина с черными гладкими волосами и двухдневной щетиной на сером лице протягивает мне свою худую бледную руку с выступающими венами.

— Приятно познакомиться, Уилл.

Затем вперед выходит третий. Он немного ниже, чем его приятели, и лицо его излучает добродушие, если не интеллигентность.

— Привет, я Клинтон. Очень рад, партнер.

— Клинтон — наш специалист по скоту.

— По скоту?

— Да. — Дуэйн смотрит прямо мне в глаза. — Мы хотим сделать тебе предложение, Уилл.

Я снимаю Милли со стола, где она сидит выпучив глаза при виде не одного, а целых четырех белых мужчин. Большинство детей в деревне уже привыкли ко мне, но только теперь меня осеняет, что, вероятно, они считают меня единственным в своем роде. Милли удаляется, спеша рассказать друзьям о своем открытии.

— Думаю, тебя заинтересует это. Беспроигрышная лотерея!

— Ну…

— Я и мои коллеги собираемся разводить скот на островах, и мы рады сообщить тебе, что рассматриваем твою землю в качестве возможного пастбища.

— Э-э, постойте-постойте…

Он уже изъяснялся в елейной манере профессионального коммивояжера.

— Вы ошибаетесь. Это не моя земля. Она принадлежит деревне.

— Да, но ты можешь поговорить с вождем и сказать ему, что считаешь эту идею очень хорошей.

— Ну, — мычу я, стараясь быть дипломатичным. — Может, вы согласитесь предоставить мне более серьезную информацию — фактический материал и цифры?

— Конечно, дружище. Сейчас у нас с собой ничего нет, все осталось в гостевом доме… А знаешь, мы заедем через пару дней. Или ты приедешь в Мунду — посидим, выпьем пива и все обсудим.

Мне это представляется вполне приемлемым, тем паче, что я и так собирался увидеться с Кингами в субботу, чтобы рассказать им о своих приключениях.

— Как насчет вечера в пятницу? — предлагаю я.

Их устраивает. Дуэйн спрашивает, нельзя ли им осмотреть деревню и буш, но я знаю, что появление белых чужаков может напугать женщин. Да и Лута, считавшийся главой деревни, принимающий важные решения, ушел в джунгли собирать материалы для строительства нового дома. Я объясняю им это и говорю, что, если они вернутся, предупрежу его и дам им знать в пятницу.

— Но почему именно на Соломоновых островах? — любопытничаю я, провожая их обратно к каноэ.

Клинтон лениво оборачивается и произносит сонным голосом, растягивая слова:

— А тебе что, здесь не нравится? Люди просто отличные.

Мне здесь нравилось, и люди были замечательные, но я совершенно не стремился к тому, чтобы это блаженство разделяло со мной стадо коров. Поэтому почувствовал себя заинтригованным и надеялся, что в пятницу все разъяснится.

Ночью нас вновь посетил таинственный незнакомец. На этот раз он пользовался более грубыми методами. Когда мальчишки приходят утром в курятник, дверь выломана и снята с петель. И снова, как ни странно, из курятника высовывается много цыплят, и, похоже, никто из них не пропал. Маленький Джордж оказывается настолько сообразительным, что делает дорожку из корма, которая ведет от буша к курятнику. И цыплята, склевывая его, быстро возвращаются домой. Дверной проем мы на время заделываем пальмовыми листьями, а потом в темно-коричневом иле у реки находим дверь вместе с замком.

Остается единственный выход — поставить ночного сторожа. Эта идея всех вдохновляет, и вскоре мы создаем целую команду сторожей, которые заступают по двое в смену. По завершении смены сторожа должны будить своих напарников, сменяющих их, и так до самого утра. Первая смена уходит, перекинув через плечи крепкие палки и вооружившись фонариками.

На следующее утро я вижу, как они возвращаются.

— Вам что, пришлось стоять две смены?

Вид у них побитый. Выясняется, что нет, просто они задремали и проснулись лишь с восходом солнца. Поскольку же спали перед дверью, все обошлось, но после утренней молитвы, мое присутствие на которой Стэнли отмечал чуть ли ни галочкой, мы устраиваем собрание. Я объясняю, как работает мой старый зеленый будильник, и предлагаю держать его отныне в курятнике. Теперь по его звонку охранники узнают, когда будить следующую смену.

С тех пор время от времени я просыпался по ночам от его трезвона, хотя охранники уверяли меня, что знают, как он работает.