Океания. Остров бездельников

Глава 3 Схождение на берег

— Да, благодарю вас, — бормочу я. Значит, сомнений быть не может — это Соломоновы острова. Я мысленно представляю себе карту мира, висящую на стене класса. Черт побери! — Да-да, спасибо. Может, вы мне скажете, как пройти к терминалу местных авиалиний?

Таможенник вновь расплывается в улыбке.

— Там за дверями стоит микроавтобус.

— Спасибо, до свидания и… всего хорошего.

Пятясь к дверям, я с трудом сдерживаю желание приподнять шляпу в знак приветствия. Однако понимаю, как глупо это будет выглядеть. Да и шляпы у меня нет.

Бизнесмены, обхватив обеими руками свои кейсы, уже успевают исчезнуть, растворившись в целой туче бело-зеленых такси. Впрочем, в нескольких ярдах и вправду стоит грязного цвета автобус с открытой дверцей. На боку красуется надпись: «Вымой меня пажаласта».

Я настолько потрясен обстоятельствами прибытия и необходимостью найти нужных людей, что почти не обращаю внимание на то, что меня окружает. И лишь когда передо мной возникает еще один лучащийся улыбкой мужчина, жаждущий загрузить мой багаж в помятый автобус, понимаю, какой зной навалился на мою голову. Я пытаюсь найти подходящую поэтическую метафору, однако мозги у меня начинают плавиться. Вокруг царят невыносимая жара и влажность, точно такие, как было описано в книжках. Когда я снимаю с плеча рюкзак и протягиваю его мужчине, из всех пор у меня начинает сочиться пот, и на рубашке появляются темные пятна.

— Садитесь, пожалуйста.

Когда выясняется, что я единственный пассажир, вылетающий из столицы, меня охватывает легкое беспокойство. Однако я покорно лезу в автобус и обнаруживаю, что в его глубине разрозненно стоят металлические складные стулья с сетчатыми сиденьями. Выбираю один из них, устанавливаю его на рифленом полу, сажусь, а два других стула подвигаю ближе, чтобы использовать их как лыжные палки. Автобус трогается с места, круто сворачивает по пыльной дороге и, прогромыхав перед какими-то мастерскими, внезапно останавливается, от чего металлические стулья с грохотом падают.

— Терминал домашних авиалиний.

Когда мы с водителем убеждаемся в том, что внутренняя ручка отсутствует, он вылезает из автобуса и отодвигает дверцу снаружи. Я выползаю на улицу, волоча за собой рюкзак. Водитель расплывается в улыбке, от меня не убудет ответить тем же, и он уезжает. Я начинаю догадываться, что обитатели Соломоновых островов почти все время улыбаются. И, видимо, эта привычка заразительна.

Передо мной располагается ветхое деревянное здание, которое чуть ли не сотрясается от происходящей внутри активной деятельности. С трудом вскинув рюкзак на спину, я вхожу через двойные двери в зал и вижу перед собой множество взволнованных чернокожих лиц, обращенных в дальний его конец. Мало-помалу продвигаясь вперед, замечаю, что там, за широкой стойкой, суетится целая группа чиновников, облаченных в униформы. Они энергично зашвыривают на весы баулы, упаковки с яйцами, овощи, части двигателей и даже замороженную рыбу, завернутую не то в китайские, не то в японские газеты, а сами весы, судя по всему, то и дело заедает. На громоздящихся мешках с мукой и рисом сидят мужчины, женщины и дети. А друзья и родственники пытаются еще больше завалить их поклажей. Прежде всех страдают дети — они чуть ли не с головой завалены пакетами и свертками. Похоже, отбывающие пытаются вывезти максимальное количество товаров из столицы, поскольку они недоступны в других местах. Меня посещает мысль — что они будут делать, если весы зашкалят? С чем предпочтут расстаться — с тунцом или с какой-нибудь частью собственного тела?

Наконец подходит моя очередь, и я не слишком уверенно встаю с рюкзаком за спиной на весы. Килограммы записываются на розовом бланке. А вдруг меня заставят что-нибудь перевезти, учитывая, что мой вес не достигает требуемого? Однако все заканчивается благополучно, и я в сопровождении своих будущих спутников направляюсь к выходу, обозначенному как «Салон вылета».

Однако, когда я нажимаю на ручку, дверь не поддается.

— Э-э… прошу прощения, но дверь не открывается…

— Потому что она заперта, — отвечает клерк.

— Да-да, вижу, — откликаюсь я, делаю пару шагов назад и наступаю на ногу ребенку, который вполне объяснимо разражается слезами.

Семеня ногами, чтобы не вызвать еще каких-нибудь разрушений своим рюкзаком, разворачиваюсь, чтобы извиниться, и тут дверь внезапно открывается. С ощущением головокружения я завершаю полный оборот вокруг собственной оси, и меня выталкивают на пахнущее гудроном покрытие взлетной полосы.

Ее край, расположенный рядом с застекленной кассой, прикрыт небольшим навесом, защищающим от палящего солнца. Я осторожно ставлю рюкзак на землю и оглядываюсь по сторонам в поисках, куда бы сесть. Невдалеке стоит ржавое инвалидное кресло. Однако на нем висит объявление: «Это не для тебя, а для больных и их сиделок».

Прищурившись, вглядываюсь сквозь дымку в смутные контуры холмов, вздымающихся на противоположной стороне взлетной полосы. У их подножия замер вертолет. Его почерневшая согнутая хвостовая часть и покоробленные лопасти винта указывают на то, что он приземлился не совсем по плану. Я откашливаюсь и кидаю взгляд на часы. Десять сорок семь. Отлично. Самолет должен отправиться в одиннадцать.

Однако и по прошествии четырех часов мы продолжаем ждать. Голова у меня кружится, ноги дрожат, и я невольно начинаю сожалеть о том, что не страдаю каким-нибудь заболеванием и не имею квалификации медбрата. Устав от неопределенности, обращаюсь к стоящему рядом мужчине и спрашиваю его, не знает ли он, в чем причина задержки. Может, самолет сломался? Или на борту обнаружились какие-то технические проблемы? «Нет-нет, все хорошо», — заверяет он меня. «Тогда, может, вы знаете, чем объясняется четырехчасовая задержка?»

— A-а, это Соломоново время, — отвечает он.

Все вокруг разражаются смехом.

— Соломоново время?! — я присоединяюсь к остальным в некотором недоумении.

Тогда мне невозможно было представить, как это самое Соломоново время повлияет на дальнейшие события моей жизни. Оно оказалось совершенно не поддающимся переменам — вообще не колыхалось, обволакивая каждого, кто попадал под его воздействие. Абсолютно беспорядочное и асимметричное, Соломоново время не подчиняется никаким правилам; благодаря ему события происходят не только на несколько дней раньше или позже, чем должны, но и вовсе могут не случиться. Сроки и расписания теряют из-за этого свой смысл, а договоренности, графики и планы рассыпаются на глазах.

Соломоново время струится во всех лесных потоках и пульсирует в жилах всех обитателей островов. Будильники не звонят, наручные часы низведены до роли украшения. Время управляется лишь луной и солнцем, светом и тьмой. Скользящие цепочкой месяцы похожи друг на друга: в декабре точно так же жарко, как в мае, в ноябре так же сыро, как в июне. Каждодневность, если не считать утренней и вечерней молитвы, столь же беспорядочна, что и детская, заваленная игрушками. Часы трапез растягиваются в бесконечные пиршества. Работа, отдых и развлечения перемешаны, будто шарики мороженого, тающего на тропическом солнце.

Конечно же, дни, недели и годы сменяют здесь друг друга, как и в других частях света, однако островитяне почти не придают этому значения. Будучи одержимыми жизнью, они даже не задумываются о скоротечности. Соломоново время пропитано магией — растворяется, скручивается, растягивается или погружает вас в состояние блаженного покоя и безмятежности, а иногда доводит до полного исступления.

Я сижу на асфальте, прислонившись спиной к выгоревшим обшивочным доскам. И вдруг, словно по команде, на полосу выкатывает самолетик, и из него выскакивает пилот в черных с золотом солнечных очках, гармонирующих с его эполетами и придающих ему вид разъяренного насекомого.

— Мунда, Мунда!

Никогда в жизни не видел такого маленького самолета, походящего скорее на авиамодель, чем на действительно летающую машину. Я вскакиваю, отчасти готовясь к посадке, отчасти от изумления. Если та сотня ожидающих отправления пассажиров вместится в этот самолетик, мне предстоит стать очевидцем величайшего чуда со времен Христа, когда он накормил тремя хлебами и одной рыбой тысячи людей. Однако размышлять времени нет, так как неулыбчивый австралийский пилот явно спешит.

— Все на борт. Мы немного опаздываем, — заявляет он, открывая небольшой квадратный люк в хвосте самолета, и семеро из нас бросаются вперед, чтобы запихать свои рюкзаки и сумки в крошечный багажный отдел.

Под строгим руководством пилота мы залезаем внутрь. «Судя по всему, Мунда — не самое популярное направление», — думаю я, пробираясь по проходу длиной в два метра.

В результате мое место оказывается непосредственно за правым плечом пилота, остальные шесть пассажиров парами сидят у меня за спиной. Бросив взгляд на приборную доску, замечаю, что на ней явно не хватает рычагов управления. Пилот поворачивает несколько тумблеров, и после непродолжительного чихания двигатель, испуская клубы черного дыма, начинает работать. Целый ряд шкал на приборной доске не подает никаких признаков жизни. А остальные включаются лишь ненадолго, после чего вновь гаснут.

И тем не менее, перелистывая инструкцию по поведению пассажиров в аварийной ситуации, я прихожу к выводу, что все обойдется. Инструкция напечатана на потертом картоне и снабжена многочисленными иллюстрациями, на которых изображены белые мужчины в костюмах, курящие трубки, и женщины в шляпках и длинных перчатках, нервно комкающие свои сумочки. Мы минуем застекленный фасад терминала, и я, выглянув в иллюминатор, который ходит ходуном и грозит открыться (вероятно, в целях вентиляции), вижу пейзаж во всем его великолепии: цвета национального флага — зеленый и голубой — перемежаются желтыми полосами песка, отделяющего океан от джунглей. В иллюминаторе отражается мое бледное лицо.

Не исключено, Капитан сидел на том же самом месте и смотрел в этот же иллюминатор! По крайней мере, летающая железяка точно была создана в эпоху, когда о реактивных двигателях и не думали, как раз во времена Капитана. И теперь мне предстояло увидеть то же, что видел он бог знает с какой высоты. Кстати, у меня есть все основания полагать, что в данный момент я нахожусь к Господу гораздо ближе, чем когда-либо раньше.

А потом мы неожиданно отрываемся от земли. Пилот без всяких видимых усилий выжимает на себя рукоять управления и одновременно поворачивает тумблер на своих серых наушниках. Из-за приглушенного рева двигателей до меня начинают доноситься металлические звуки поп-музыки, и мы взмываем вверх, оставляя свою тень самостоятельно скользить по земле.

Удостоверившись в том, что обе половинки моего пристежного ремня плотно закреплены, я оглядываюсь, чтобы посмотреть, как остальные пассажиры пережили взлет. Однако все уже погрузились в сон.

Только что перед нами торчала высокая изгородь и маячил старый ангар, и вдруг за ветровым стеклом оказывается чистейшее синее небо такого насыщенного цвета, что, кажется, к нему можно прикоснуться. Совершив крутой подъем, самолет выравнивается. После того как мои уши привыкают к гулу, а глаза смиряются с тем, что дверца люка окружена щелями, я начинаю получать удовольствие от происходящего.

«Соломоновы, или Счастливые, острова являются поразительно красивой страной, состоящей из шести основных островов». Так сообщалось в глянцевом журнале, единственном подобном издании на архипелаге, как гордо извещалось на его страницах. На карте были изображены Гуадалканал, Малаита, Санта-Исабель, Шуазель, и после непродолжительных поисков я обнаруживаю Нью-Джорджию. До этого момента мне думалось, не стал ли я жертвой невероятно изощренного розыгрыша и места моего назначения просто-напросто не существует.

Вид из иллюминатора обнадеживающий, и это успокаивает. Крохотные островки, как брызги, располагаются вокруг более крупных, утопая в глубокой лазури Тихого океана. Внутренние острова защищают атоллы, обнимающие их своими длинными бледными руками, состоящими из переплетающихся коралловых рифов. За рифами располагаются лагуны — тайные водные пути, по которым островитяне перевозят свои сокровища. Только с воздуха можно заглянуть в этот потаенный мир, являвший собой воплощение всех детских грез: пустынные пятна земли, кокосовые пальмы всех оттенков зеленого и бирюзового, нависающие над водой, пляжи, речки, отвесные скалы, вздымающиеся из моря, словно стены древних крепостей, и горы, полого спускающиеся к выбеленному прибрежному песку или сумрачным зарослям мангровых лесов.

И лишь кое-где заметны следы человеческого присутствия. Квадратики и прямоугольники домов на сваях, сбившихся у самой кромки воды, и длинные узкие каноэ на берегу. Порой по струйкам дыма, поднимающегося над кострами, можно было определить местонахождение скрытых бушем деревень, расположенных на холмах вдали от моря.

Изогнувшись, я стараюсь заглянуть за край странно подрагивающей распорки крыла. Это приводит к необычным ощущениям в области шеи и глазных яблок, но мои усилия оказываются оправданными. Внизу виднеется бесконечный простор океана, поверхность которого мерцает, как подсыхающая на ветру краска.

И вдруг неподвижная гладь взрывается пенным фонтаном. Такое ощущение, будто кто-то повернул кран, чтобы выпустить со дна гигантский выхлоп. Огромные волны разбегаются от эпицентра, взметая вверх мириады брызг.

— Э-э… вы видели? — кричу я, обращаясь к затылку пилота.

— Подводный вулкан, — отвечает он.

— Да-да, конечно, подводный вулкан.

Через несколько недель это станет для меня привычной штукой. Я снова смотрю вниз. Из кипящего жерла вверх вылетают камни и целые валуны, затем вновь погружающиеся в глубины. Я уже готов к тому, что сейчас из океана появится морское чудище, которое вцепится своей когтистой лапой в надоедливо гудящий самолетик. Однако, к счастью, ничего такого не происходит.

Безбрежность водного пространства заставляет критически взглянуть на сушу планеты, а размеры материков и вовсе начинают казаться смехотворными. Соломоновы острова мерцают, словно созвездия, в великом океане, и я, следя за тем, как наша тень послушно скользит за нами, начинаю испытывать внутренний восторг при мысли о том, что со всем этим мне предстоит познакомиться. Естественно, воодушевление сопровождается легким волнением — ведь мы уже почти подлетаем.

— Впереди Мунда, приятель!

О Боже! Я снова заглядываю через плечо пилота и вижу, как самолет ныряет вниз, а затем накреняется вперед еще больше и больше. Судя по всему, мы почти вертикально падаем на грязно-коричневую взлетную полосу. Наше воздухоплавательное средство начинает визжать и выть, повторяя саундтреки к военным кинофильмам, и у меня проносится мысль, что пилот вот-вот исчезнет, повиснув на стропах парашюта. Я незаметно ощупываю пространство под сиденьем и вполоборота высматриваю, как на наше пике реагируют остальные пассажиры. Однако все продолжают спать; лишь у некоторых приоткрылся рот, а у других носы елозят по иллюминаторам, вибрируя в такт работе двигателя. Но в остальном царят мир и покой. Я снова поворачиваюсь вперед и смотрю вниз.

Когда дух замирает окончательно и я уже готов поделиться своими опасениями с пилотом, он вдруг беззаботно нажимает на рычаги, и мы начинаем скользить параллельно земле. Приземляемся с едва заметным ударом и, еще несколько раз мягко подскочив, останавливаемся.

Выходя из самолета, я искренне благодарю пилота и отдаю должное его мастерству. Однако даже мои комплименты не заставляют его улыбнуться. На трапе лениво появляются остальные пассажиры. Они так ничего и не поняли. Я забираю свои вещи, распрямляю позвоночник и делаю несколько глубоких вдохов и выдохов.

Оказывается, самолет приземлился в самом центре небольшого городка. Слева от меня располагается крохотное почтовое отделение с проржавевшими решетками, справа — современное здание банка, однако он тоже закрыт в связи с завершением рабочего дня. К собственной радости вижу и пару супермаркетов; через открытую дверь того, что побольше, мне даже удается рассмотреть ряды банок и упаковок, а также стеллажи с аккуратно сложенной на полках одеждой, инструментами, кастрюлями и сковородками. Прямо передо мной располагается терминал аэропорта — низкое обветшавшее здание, напоминающее по своему виду сельскую управу. Кажется, оно подверглось бомбовому удару. Ободранные выцветшие занавески трепыхаются на ветру, задувающем через входное отверстие, лишенное двери. Мужчина в безукоризненно чистой голубой униформе вдохновенно болтает по радиосвязи, работающей от автомобильной батареи. Пространство между строениями заросло травой, среди которой виднеются оранжевые и белые цветы, и полностью исполосовано тропинками, соединяющими разные дома. В предвечернем свете все выглядит аккуратно и привлекательно.

Когда солнце начинает клониться к горизонту, я спускаюсь с холма в поисках гостиницы, где мне предстоит встретиться со своим провожатым. Со стороны берега поднимается сухопарый босоногий старик в шортах, направляющийся в сторону «центра города». За спиной у него болтается блестящая рыболовная сеть; в сочетании с длинной палкой, которая оказывается гарпуном, она придает ему вид Нептуна, вышедшего из глубин, чтобы сделать очередные закупки в супермаркете. Я останавливаюсь на безопасном расстоянии и спрашиваю у него, куда мне идти.

— Кромка недалеко. — Он указывает в сторону моря. — Кромка счур недалеко.

— Простите, вы не повторите еще раз?

Он повторяет.

— Можете еще?

— Ты не бум-бум пиджин? — смеется старик. — Значит, ты не знаешь пиджина? — тут же переводит он.

Пиджина?

— Боюсь, нет. Я никого здесь не знаю. Я только что прилетел и ищу Джерри.

— Это там, недалеко. За красными воротами. Просто иди вперед. Джерри там.

Я следую его указаниям, спускаюсь по коралловой тропе, обрамленной кустами ярко-пурпурных цветов, растущих на пнях срубленных кокосовых пальм, и оказываюсь на веранде, с которой ведут двери в три номера. В косых лучах заходящего солнца их сливочно-голубые фронтоны и желтые косяки и подоконники выглядят очень привлекательно. Через москитную сетку, которой затянуто одно из окон, виднеется вяло вращающийся вентилятор.

Засовываю голову в открытую дверь в конце веранды и обнаруживаю перед собой мужчину среднего возраста с черной шевелюрой и ирландскими глазами — он босиком сидит за рабочим столом, с недоумением глядя на лежащий перед ним калькулятор. При виде меня мужчина встает, улыбается и протягивает мне руку.

— Полагаю, вы — мистер Уилл?

Я киваю.

— Сегодня отправиться в Рандуву вам не удастся, так как на обратном пути перевозчика уже накроет тьма. Так что советую переночевать здесь. Пойдите и выпейте пива. Кстати, я Джерри, — добавляет он с изящным телодвижением.

Что ж, нет так нет. Спускаюсь за ним по узким сходням в просторное помещение, обшитое деревом, одна стена которого, обращенная к морю, отсутствует. В углах небольшого бара громоздятся две огромные резные деревянные фигуры — воинственный мужчина и не менее воинственная женщина со всеми присущими им половыми принадлежностями. Прислонившись к крепкому бедру воительницы, у барной стойки сидит еще один белый мужчина, приблизительно того же возраста, что и Джерри, со светлыми курчавыми волосами и большими голубыми глазами, которые радостно вспыхивают при виде нас.

— Привет, я Джефф. Как дела? Хорошо долетели?

— О да… прекрасно, замечательно… мне понравилось. Никаких проблем.

Я полагаю, что последнее заявление должно придать мне вид бывалого путешественника.

— У меня здесь магазин, торгующий принадлежностями для дайвинга. Вы занимаетесь дайвингом? — продолжает Джефф с уже более деловым оттенком в голосе.

— Нет, вообще-то нет. — Незачем перегибать палку. Я устал и чувствую себя неловко. Я ожидал несколько иного. А здесь все выглядит таким… ну… нормальным.

— Ничего, старик, на Рандуву все будет другое, — ухмыляется Джефф, явно владеющий телепатическими способностями; его голос изобилует мягкими обертонами жителей восточного побережья Англии.

Его жена Марлен, поразительная красотка, похожая на добрую амазонку, только что присоединившаяся к нам, согласно кивает.

— Но очень хорошо, — добавляет она, абсолютно точно поняв выражение легкой озабоченности на моем лице.

Я слежу за их взглядами, устремленными на лагуну, и, подойдя к одному из дверных проемов, прислоняюсь к округлому косяку. Вулкан, словно в задумчивости, выбрасывает вверх несколько протуберанцев, три или четыре из которых достигают неподвижного облака, зависшего над островом. Рандуву не вызывает у меня никаких чувств — ни радостных, ни горестных; мне еще не верится, что это место существует на самом деле.

Через пару минут возвращаюсь к своим новым знакомым. Они живут здесь уже десять лет, организуя «туризм» для тех немногих иностранцев, которые в этих краях приземляются. Джерри женат на островитянке, и никто из них не испытывает ни малейшего желания уезжать отсюда.

— Вы увидите, здесь все очень старорежимно. Тихо. И не возникает никакого желания снова возвращаться к этим крысиным бегам. Здесь нет никакой конкуренции. И это огромный плюс.

«Или просто привычка», — думаю я, окидывая взглядом пустую гостиницу.

Вечером мы вспоминаем о родине, о том, что нас сближает и что отличает. И, смеясь над старыми шутками и анекдотами, я забываю, что нахожусь на берегу Тихого океана, ощущая себя в дружелюбной компании, словно дома. Я рассказываю о последних новостях и сводках погоды из Великобритании; и сплетни, слухи, спортивные и политические новости почти затмевают яркость светлячков, порхающих над пристанью. А анекдот об англичанине, ирландце и шотландце, проводящих выходные с надувной куклой в Амстердаме, вызывает такой хохот, который даже заглушает шебуршание огромных мотыльков вокруг светильников, прикрытых раковинами, которые висят на стойках дома. На ужин я заказываю рыбу и жареный картофель.

Позднее вечером, когда, чуть пошатываясь, я направляюсь в одну из пустых, но чистых комнат, Джерри задает мне неожиданный вопрос:

— Так чем именно ты будешь заниматься на острове?

— Ну… Может, начну что-нибудь наугад, а потом посмотрю, как пойдет дело…

— То есть ты пока не знаешь?

— Нет.

— Это хорошо. Спокойной ночи. До завтра; утром попробуем что-нибудь устроить.

Соломоново время.