Октябрь, который ноябрь

Глава тринадцатая Накануне. День

…— В самом деле, Алексей Иванович, вы бы стопочку пропустили для поправки здоровья.

— Прекратите хихикать, Шамонит. Я дурно себя чувствую, но спиртное здесь абсолютно ни при чем, — великий литератор выглядел несвеже и тщательное причесывание перед зеркалом недугу помятости вряд ли могло помочь. Впрочем, рассуждал Понедельник вполне трезво: — Если вечером нам вновь брести в этот проклятый Смольный, никаких стопочек. Схожу в кофейню. Заодно раздобуду газет. Грант, вы со мной? А с вами, Петр Петрович, полагаю, уже утром увидимся.

Вот это и к лучшему — не будут мешать собирать вещи. Петр Петрович запер за коллегами входную дверь, и, насвистывая об отворенной калитке^[22], направился в свою комнату. Утро уже перестало быть утром, пора сказать квартире последнее «прощай» и направиться в запасной приют одинокого странника. Шамонит еще третьего дня предусмотрительно снял номер в «Большой Северной»^[23]. Пора, пора заканчивать с этой никчемной мальчишечьей боевкой.

Собственно, саквояж уже был собран. Ничего лишнего Петр Петрович брать не собирался — всякие громоздкие пулеметы и осколочные бомбы уходят в прошлое. Вот бесшумный револьвер вполне способен пригодиться в будущем. Заодно следует прихватить бритву Гранта — изумительная немецкая сталь, держит заточку просто удивительно.

— Прости, Игорь, тебе прибор уже вряд ли понадобится, — молвил практичный отбывающий, снимая с полки бритву с костяной ручкой…

Вот, собственно, и все. Петр Петрович надел пальто, окинул взглядом столовую: не так уж дурно коротали время, пусть временами и случались утомительные моменты, да-с. Шамонит хлопнул себя по высокому лбу, сходил в комнату литератора и забрал коробку револьверных патронов. Пора, пора уходить. Имелось предчувствие, что события ускорят свой ход. Учитывая намеки связника и звонок господина Иваноффа, кризис близок.

По привычке Петр Петрович выглянул из-за шторы на улицу: серо, мрачно, спокойно. Бредет точильщик, две зрелые барышни семенят под ручку — определенно не филеры. Экая унылость. Эх, в Марсель бы, побыстрее. Или в Цюрих?

Барышни на тротуаре шарахнулись к стене дома — донесся визг и рычание мотора — на Пушкинскую на полном ходу вынырнул длинный легковой автомобиль.

Просто прелесть, а не машина. Петр Петрович к классической механике относился с пренебрежением — шатуны и клапаны это вчерашний день, будущее за химией и чистой физикой. Но подобным экипажем следует обзавестись. Когда-нибудь позже, когда основное задуманное сбудется. Можно заказать бронированный экземпляр. Как славно будет пугать обывателей, разгоняясь где-нибудь в Париже или Нью-Йорке. Там, кажется, широкие авеню.

Шикарное авто остановилось практически под окном наблюдателя. Выскочил офицер, предупредительно подал руку даме. Недурна. Врожденная рафинированная элегантность, сдержанная грация, ей бы собольи меха пошли. Впрочем, могла бы быть и помоложе. Из экипажа выбрался растрепанный субъект в матросском бушлате — по виду из революционных, револьверная кобура напялена нагло, через плечо — задрал голову, глянул, казалось, прямо в глаза Петра Петровича. Шалишь, братец, портьера плотная, не просвечивает. С передней подножки лимузина соскочила высокая баба, странновато одетая, в черной круглой полу-поповской шапочке.

— Однако! — вот теперь Шамонит вздрогнул.

Она! Определенно, она! Рост, прядь светлых полос прижатая плотной шапочкой к щеке. Цвета глаз не видны, но и так…

Петр Петрович метнулся в соседнюю комнату. Пулемет лежал под раскрытой газетой, готовый к бою. Инженер сдернул затвор с предохранительной прорези, сшибая стулья, кинулся обратно к окну. Деньги, деньги сами шли в руки! Можно будет дополнить проект лаборатории. Пусть живьем взять эту долговязую колибри не суждено, все одно…

Прибывшие все еще стояли около мотора, разглядывая дом. Изящная дамочка указывала на дверь соседнего подъезда. Да, дом трехподъездный. Забавно, но как они вообще смогли вычислить? Впрочем, не важно.

Второпях Петр Петрович распахнул раму окна слишком резко — кто-то внизу повернул голову. Черт, откинуть приклад уже нет времени. Шамонит вскинул увесистое оружие и дал длинную очередь…

…Пулемет ритмично стучал, дергался в руках. Мостовая у автомобиля опустела, иногда по булыжникам вспыхивали мелкие искры рикошетов, в тенте и на корме лимузина появлялись отверстия. Магазин опустел, пулеметчик отшвырнул горячее оружие под кресло. Снизу, донесся отчаянный, кажется, мальчишечий вопль:

— Ты что, скотина, творишь?!

Петр Петрович засмеялся — зацепил, наверняка, зацепил — так ужасаться и голосить можно только по страстно возлюбленной бабенции.

Подхватив саквояж, Шамонит пробежал к черной лестнице, закрыл за собой дверь, дважды повернул ключ снаружи. На площадке было тихо и дремотно, даже кошачий запах попритих. М-да, прохладный денек. Петр Петрович сбежал вниз. В дверях попалась баба с корзиной белья. Инженер вежливо придержал дверь.

— Ой, барин, а что за треск на улице-то? — встревожено спросила соседская прислуга.

— Пустое, революционное баловство, пошумят, погорланят, да уймутся, — засмеялся Шамонит.

Смежные проходные дворы были ему отлично известны. Идти недалеко, гостиница на Лиговской, но лучше не спешить, сделать солидный крюк для проверки…

— Три подъезда, надо бы одновременно проверить, — распоряжалась товарищ Островитянская. — Вообще архитектурный размах непременно погубит наш Питер. Вечно какие-то башни норовят выстроить и фонари побить. Как здесь преступников прикажете разыскивать?

Наверху с треском распахнулось окно. Катрин, не раздумывая — инстинкты, что этого мира, что иных, на внезапные звуки учили реагировать одинаково — за плечо швырнула напарницу за машину, пихнула туда же коллег-следователей.

Товарищ Дугов с опозданием распахнул пасть, намереваясь повозмущаться, но вокруг уже стучало, колотило и взвизгивало. В машине заорал Колька.

— На землю, дурак, — крикнула Катрин шоферу, но сама себя не услышала.

Бесконечная очередь, наконец, оборвалась…

— Ты что, скотина, творишь?! — вне себя, вопил юный автомобилист. — Такую машину портить?!

— Выпрыгивай, Никола, а то прострочит! — призвала опытная Лоуд.

— Что прыгать?! Револьвер мне дайте! — негодовал бесстрашный шофер.

Дугов высунулся из-за кормы «лорина» и открыл огонь по окнам.

— Да ты видишь кого? — поинтересовался, сжимая наган, штабс-капитан.

— Не, не вижу. С третьего этажа, вроде, — предположил анархист и выстрелил еще дважды.

Поскольку время на перезарядку автомата хватило бы с лихвой, Катрин догадалась, что обстрел окончен. Уйдут, скоты. Впрочем, работали одним стволом, надо думать, и стрелок один. Подъезд, видимо, средний, этаж действительно третий. Объяснять план захвата некогда. Шпионка рванула застежки юбки.

— Даже так?! — восхитилась анархистская фракция следственной группы, торопливо набивая барабан револьвера.

— За выходами следите. Задний двор… — не договорив, Катрин метнулась напрямую к дому — под стену, в мертвую зону. За спиной стонали — кого-то из гражданских задело. Вдоль стены к двери подъезда — по мостовой ничего не грюкает — гранат не будет. Высокая дверь, блеск бронзовой ручки, гулкий подъезд — глаза перепуганного консьержа, благоразумно присевшего-укрывшегося за столом. Ступени, дубовые перила, ковка ампирной немыслимой красоты. Второй этаж — дверь приоткрывается, возмущенная женская физиономия…

— Сидеть! — гавкает взлетающая вверх шпионка.

Гневно пискнули за спиной, звякнул торопливый засов и цепочка. Счастливые времена северной столицы — еще можно запереться от веселья революции. И вообще хорошо — юбка наконец-то не сковывает, несут ноги в лосинах-рейтузах по ступеням. Сейчас под автомат вынесут…

Катрин закрутилась на лестничной площадке: дверей всего две, но попробуй, угадай. Скорее эта. Каблуком рядом с массивной ручкой — фиг там — словно пирамиду Хеопса пнула. Снизу стучат сапогами. Сказала же — за дверьми смотреть. Джигиты, мать их.

— Головы! — предупреждающе заорала Катрин.

Внизу догадливо замерли…

Расстреливать замок из пистолета — занятие дегенеративное, неблагодарное и отчаянное. Но сейчас именно тот случай. Малоумно отворачивая голову от рикошета, Катрин всадила в дверь пятую пулю: громыхало и выло по всей лестнице как в разбомбленном органном зале. Дверь ощетинилась занозами и блестящими ссадинами исковерканного замка. Теперь повторно ногой… Лоуд права — архитектурные излишества нас погубят. Открывайся, дрянь! С полуразбега…

— Да щас весь дом рухнет, — прокомментировал снизу товарищ Дугов таранные удары.

Юмористы, маму их… Катрин врезала еще разок правой — дверь, наконец, поддалась, правда, едва вовсе не слетев с петель. Шпионка низом нырнула в полутьму, проехалась на коленях, ловя стволом маузера темные углы. Большая квартира, но, мля, пустая. Уже пустая…

В прихожую ввалились соратники иных фракций. Ну, Лоуд хватит ума не соваться — она свои слабые стороны учитывает.

— Бросай оружие! На месте перебьем! — звучно завопил товарищ Дугов.

— Никому не шевелиться! — счел уместным поддержать политического противника господин Лисицын.

— К черному ходу! Но осторожно, растяжки-мины могут стоять, — предупредила Катрин, скользя вдоль стены в глубину квартиры.

Черный ход нашелся сходу, шпионка упала на колени, подсветили миниатюрным фонариком: никаких лесок-проволочек, все не так уж плохо. Но ушли, ушли…

— Заперто? Ломаем! — призвал анархист.

— Поздновато, — предрек хладнокровный штабс-капитан.

Дверь все равно вынесли, Дугов и офицер побежали вниз. Катрин в сердцах сплюнула, и вернулась в квартиру.

Распахнутое окно, россыпь до боли знакомых гильз, сам автомат валяется между креслом и этажеркой. С улицы доносится командный мелодичный голос. Катрин поморщилась: ну очень похоже, конечно, не она, но можно спутать. К счастью, стальные приказные нотки в голосе настоящей Фло пробиваются крайне редко.

Катрин осторожно выглянула из окна: вокруг пострадавшего «лорина» становилось довольно многолюдно. Патрули, аж два: солдатский-революционный, а с другой стороны неуверенно, с винтовками наизготовку, приближаются юнкера-прапорщики.

— Отставить целиться! — требовала товарищ оборотень, размахивая мандатом. — Совместная правительственно-революционная переговорная группа предательски обстреляна шпионским пулеметчиком. Я делегат Людмила Островитянская. Не туда целитесь, господин юнкер, я вам, вам говорю!

— Двором стрелок ушел! — крикнула из окна Катрин. — Товарищи и граждане солдаты, помогите перехватить! Честное слово, большой гад здесь сидел.

— Так а с виду он как? Из благородных? — уточнил старший солдатского патруля.

— Он, скотина, надежно замаскированный, — авторитетно разъяснила милейшая товарищ Островетянская. — Но на руках следы пороха. Люди, помогайте. И богом, и революцией клянусь — это первейший питерский провокатор. Вон, вообще невинного человека подстрелил.

Около лежащего на панели раненого суетились ахающие барышни — подстреленный слезно просил чтобы точильный станок сохранили, не дали спереть…

Обычно в облавных действиях оборотень оказывалась в роли дичи, но это отнюдь не мешало Лоуд разбираться в тактических ухищрениях уличного оцепления-прочесывания и толково координировать действия. Патрули живо разобрались с задачей, на диво не стали переругиваться, побежали в переулки, перекрывать проходные дворы. Увы, полезное мероприятие явно припозднилось.

В квартиру поднялись коллеги-следователи.

— Удрал, гадюка, — вздохнул товарищ Дугов. — Народ говорит «в шляпе, с виду приличный». Саквояж нес. Бородка монархистская, усики.

— Возможно монархистские, а возможно фальшивые, — намекнул штабс-капитан.

— И это тоже вполне может быть фактом, — неохотно признал анархист. — Ну и полил же нас из пулемета, сука. Я извиняюсь за такое слово. Мне вот фуражку прострелил.

— Я вам другую подарю, — пообещал офицер.

— Обойдусь как-нибудь, — Дугов пощупал отверстие в заслуженной фуражке и глянул на шпионку: — Извиняюсь, Екатерина Олеговна, а вы в своей жизни сколько дверей вышибли? Большие способности и опыт в этом деле имеете, как я погляжу.

— Что опыт? Нужно было после обстрела одновременно заходить со двора и соседними подъездами, — вздохнула Катрин.

— Мы поняли. Но тут в обход бежать минут пять дворами, — объяснил Лисицын. — Все равно бы опоздали.

— Вот тут я с бывшим его благородием всецело солидарен, — подтвердил анархист. — Архитектура она и есть архитектура.

— Да что оправдываться. Давайте полезным делом займемся. Шмонать надо. В смысле, обыскивать, — Катрин указала на валяющийся автомат. — Я здесь ничего не трогала. Во избежание недоразумений по части взаимного доверия.

— В технических мелочах у нас расхождений нет, — заверил Дугов, с омерзением разглядывая оружие. — Так, Олег Васильевич?

— Именно так, Федор, — подтвердил штабс-капитан.

— Давайте уж демократично, всех по именам. Не до церемоний, — призвала Катрин. — Обыскиваем. Может нас и ждали, но едва ли все улики прибрали. Что-то должно остаться.

Осталось много и разного. Еще два автомата, десятки магазинов, патронные цинки с затертой маркировкой, гранаты отечественного и иностранного производства. Документы… нет, удостоверений личности и загранпаспортов не имелось, но особой конспирацией проживающие в квартире себя не утруждали — писем, записок, чеков — десятки. Даже многословный писательский дневник имелся.

— Это что, тот самый писатель, что ли? — удивился анархист, разглядывая толстенькую записную книжку, до половины исписанную плотным почерком. — Острых ощущений, что ли искал, чудак? Так шел бы на фронт, барская кость.

— В окопах чистейшего вдохновение хрен найдешь, а Алексей Иванович он аккуратист, — вздохнула Катрин.

В своих заблуждениях насчет господина сочинителя шпионка успела убедиться — достаточно было глянуть в последние страницы дневника. Символически зашифровано, но очень символически. Но хуже было иное — остальных двух членов террористической группы шпионка, очевидно, тоже знала.

— Давай, объясняй, — шепотом потребовала напарница. — Политических деятелей с такими «погонялами» я не знаю, следовательно, они по другой части. Этот, с мужицкой фамилией, из актеров, что ли? А про вот этого, из поляков, даже не догадываюсь.

— Видимо, оба из инженеров. Из известных. «Поляк», как ты выражаешься, авиаконструктор.

— Что, действительно известный?

— Не то слово. Великий и немыслимо известный.

— Немыслимо, что люди с приличной технической профессией вдруг хватаются за пулеметы и норовят простому оборотню голову прострелить. Что за эксцентричность?! Я, между прочим, всегда высказывалась за смычку техспецов и революционного пролетариата. Второй инженер тоже из воздушных?

— Мне кажется, он под фальшивой фамилией. Но он под ней и известен. Изобретатель, химик, отчасти геолог, крайне дерзок, честолюбив, нагл до изумления. Если это, конечно, он.

— С такой анкетой и вдруг не он? — товарищ Островитянская упихала уличающие документы в большой конверт, принялась запечатывать. — Да, жаль что мы их не взяли. Но вербовали их на дело выборочно, индивидуально, нет у меня в этом никаких сомнений. Ишь, твой штабс как приуныл — дискредитируют реакционную часть общества господа террористы. Элита, известные люди, и на тебе.

— Боюсь даже загадывать, кто по другую сторону работает, — уныло призналась Катрин.

— Ну, мертвые сраму не имут. А в остальном разберемся. Господа и товарищи, засаду оставлять будем? — повысила голос оборотень.

Засаду решили оставить, хотя смысла в ней теперь было немного. Но раз патрули уже «в теме», пусть сторожат. Юнкера и солдаты бросили жребий — будущим прапорщикам выпало первыми в тепле сидеть. Толку от такой засады чуть, но все-таки.

Шпионки прошли к телефонному аппарату, Лоуд доложить о следственных достижениях Смольному, Катрин решила побеспокоить генерала.

…- Самих взять не удалось, но оружие захвачено. Да, в основном германское, — деловито излагала товарищ Островетянская, попутно крупно выписывая красным карандашом на валяющейся салфетке «Вся власть рабочим, крестьянским, солдатским и рыбачьим депутатам!»

Катрин ткнула пальцем в исписанную номерами и именами салфетку. Напарница пожала плечами, дописала «рыбачим и мелкодворянским депутатам». Представительница «мелкодворянства» постучала себя пальцем по лбу.

…- Да, вероятно, завербованы. Нет, жертв у нас нет, ранен случайный прохожий, отправили в больницу. Да… Оставим засаду, вернемся в штаб. Да, протокол и обязательно с совместными подписями… — Лоуд рассеянно посмотрела на лоб подруги, жестом посоветовала поправить волосы.

Катрин рассердилась.

Товарищ Островитянская повесила трубку, дала «отбой», и поинтересовалась:

— Что за критическое выражение благородного лица?

— Я тебе салфетку показываю. На ней имена и телефонные номера. Надо бы изучить, возможно, польза будет.

— А, в этом смысле, — Лоуд посмотрела на исписанную салфетку, подправила хвостик-завиток у «депутатам». — Что ж, займись. Я быстро на квартиру сгоняю: действия против особо изощренных инженеров наталкивают на мысль усилить наше собственное техническое обеспечение.

— Гм, ты только не перестарайся, — обеспокоилась Катрин.

— Минимально! Заодно и пообедаю. Тебе принести что-нибудь диетическое?

— Нет уж, я как-нибудь с коллегами перекушу.

— Иногда ты образец демократичности, — похвалила оборотень. — Я быстро, Колька меня добросит, потом вас загрузит, а от Смольного вы его обратно ко мне гоните. Так естественнее получится. Да, и поработайте с этой салфеткой. Хотя, думаю, пустая поклевка — не такие уж они идиоты, наши пулеметчики.

— Они не идиоты, они писатели и инженеры, могли циферки и буковки машинально записывать.

— Вредная привычка, последствие избыточного образования, — сообщила Лоуд и отбыла.

Катрин позвонила Полковникову — генерал поблагодарил за скромные, но успехи, но оптимизма в его голосе не прозвучало. Представляя обстановку в городе, настойчивые действия Красной Гвардии и иных сил ВРК, уныние понять можно. Судя по отсутствию стрельбы на улицах, пока дело шло без огневого противостояния, но стратегические объекты Смольный, бесспорно, потихоньку отжимал. Дело шло к предопределенному финалу.

…- Петр Георгиевич, а вы бы не могли организовать мне встречу с самым верхом? — неожиданно для себя попросила Катрин. — Понимаю, он страшно занят, но вдруг будет польза.

— Вы о А.Ф? — Полковников помолчал. — Собственно, организовать не сложно. Но, вы уж простите, слушать он вас не будет. Ситуация крайне нервная, готовится выступление в Мариинском, пишется речь для выступления в Совете республики, и вообще…

— Понимаю. Нервничает. Что ж, действительно, нет смысла время терять. По нашим следственным делам, как только будут новости, сразу телефонирую.

— Да уж не премините, Екатерина Олеговна…

Катрин разложила исписанную салфетку, призвала коллег и объяснила задачу. Товарищ Дугов признался, что в шарадах ничего не понимает и ушел обследовать буфетную. Действительно, организмы следователей настойчиво напоминали, что время глубоко обеденное.

— Надо бы сосредоточиться, вдруг действительно будет польза, — Лисицын принялся выписывать на чистый лист номера и отдельные имена.

Катрин, специалисткой в шарадах себя тоже не считающая, несколько приободрилась. Тут еще вернулся товарищ анархист, объявил, что оказывается, местная террористическая деятельность поддерживалась ветчиной и стратегическими запасами сахара, заварка тоже есть, а чайник он уже поставил.

В работе следственной группы начался рутинный этап, без которых обойтись невозможно, но и польза от которого непредсказуема. Впрочем, факторов вознаграждения за настойчивость и просто везения, отбрасывать было никак нельзя.

Петру Петровичу повезло. В меру энергичной и деловой походкой, двинувшись вкруговую, он благополучно вышел на Суворовский. В стороне от многолюдного Невского проспекта, среди бесконечных Рождественских, было пустовато, патрулей и пикетов здесь не имелось. Многолюдный Николаевский вокзал оставался чуть впереди, но прохожий с саквояжем внимания здесь явно не мог привлечь. Следовало зайти в гостиницу, хорошенько поскучать-отдохнуть. До завтрашнего дня бывшему боевику абсолютно нечем было заняться. Любопытно, как пройдет дельце у соучастников? Бывших, разумеется, бывших соучастников. Представляя техническую сторону дела, Петр Петрович примерно знал чего ожидать. Гранта было даже немного жаль — в сущности, крайне талантливый, подававший надежды конструктор. Мог бы стать гениальным, те огромные бомбовозы производили изрядное впечатление. Но большая игра требует больших жертв. Погибнет Грант славно, но глупо. Впрочем, чем меньше в мире гениальных изобретателей, тем выше они ценятся.

Улыбаясь, Петр Петрович поправил шляпу. В собственном будущем он был уверен.

Однако уверенность не освобождала от сюрпризов. Сзади донесся рев мотора — инженер вздрогнул. Мимо него пронесся весьма знакомый автомобиль, резко свернул с Суворовского.

Ошибки быть не могло — корму машины, украшали свежие пулевые пробоины. На фоне грязи и местами просвечивающего белого лака безобразные пробоины были весьма очевидны. Забавно, неизвестные преследователи искали именно его, Петра Петровича, но проскочили в трех шагах, даже не подумав повернуть голову. Иной раз отсутствие славы и безвестность имеет очевидные преимущества.

Инженер тихо засмеялся. Кто же они, эти враги? Одного или двух он, несомненно, подстрелил — раненые кричали. С яркой дамочкой, которую заказывал господин Иванофф, видимо, не вышло — на редкость прыткая особа. О чем и предупреждали. С другой стороны… кто здесь человек-невидимка?

К творчеству писателишки Уэллса инженер относился брезгливо. Вообще все писатели на редкость ограничены в фантазии и невежественны в науках. Но сама идея о всесильной невидимости хороша.

— Я невидим, осторожен, и удачлив, — напомнил пустой улице инженер. — Судьба обязана дать еще один шанс.

Итак, наглый автомобиль свернул в Рождественский переулок. А что такое этот короткий 3-й Рождественский, господа? Практически тупик. По-крайней мере, на крупном авто к соседнему пивоваренному заводу никак не проскочить. А значит, дичь сама юркнула в ловушку.

— Знание планов и карт весьма полезно, — пояснил улице Петр Петрович. — Оказывается, мы проживали недалече от обиталища столь очаровательной и дорогостоящей дамочки. Но рисковать мы ни в коем случае не станем. Нет и нет! Строгий расчет и удача — только они!

Дичь стала охотником, и этого бывшие охотники не ждут. Разве не залог успеха? Деньги лишними не бывают. Впрочем, дамочки в автомобиле может и не оказаться. Удача, прекрасная дева, ау, ты здесь?

Инженер свернул в Рождественский и испытал мгновенное разочарование — пегий лимузин успел развернуться и несся навстречу. Петр Петрович шагнул к дверям ближайшей лавки, шмыгнул в дверь.

— День добрый! Турецкие папиросы есть?

— Для вас непременно найдем-с! — заверил тучный лавочник.

За дверьми с ревом пронесся автомобиль.

— Ужасающие моторы, — сердито произнес Петр Петрович, доставая бумажник.

— И не говорите! Даже стекла дрожат, — с готовностью отозвался хозяин. — Это в гостиничку прикатывали. Непременно в нее. Небось, к той вдовушке ряженой. От нее как-то служанка забегала, тоже весьма нагловатая особа.

— Что вы говорите?! Город нынче на себя не похож, довели страну, замордовали, — инженер выбрал папиросы. — Мне вот этих два десятка. И что вдова? Высокомерна?

— Не то слово! Из великосветских, у меня глаз наметан. Такие нынче в цене, — лавочник выразительно причмокнул. — Но роста кавалергардского, на любителя.

— Раскормились на народной крови, — осудил инженер. — Сдачи не надо, милейший.

Гостиничка, значит? Номера для свиданий или конспиративная квартира? Или то и другое? Любопытно, на чьем содержании эта броская светловолосая особа? Глупо шпионить и рисковать с такой яркой внешностью.

Петр Петрович пожал плечами, не спеша закурил и двинулся по переулку. Высадил ли автомобиль вожделенную Блондинку в гостинице, была ли она вообще в машине, с кем приехала — абсолютно неизвестно. Да-с, задачка.

— Но у нас есть время, не правда ли? — пыхнул стамбульским дымом инженер.

Вид гостиницы Петра Петровича разочаровал: это даже не номера, так, крошечный пансион для полунищих. Впрочем, внешний вид обманчив, по Петрограду ходят упорные слухи о тайных роскошных притонах.

— Рост! Это не наш рост. Никаких искушений! — напомнил улице инженер, предпочитавший изящных танцовщиц-балерин.

Пансион стоял тихий и с виду необитаемый. Нет, лезть в мышеловку наугад Петр Петрович не собирался. Риск должен оставаться разумным.

Разочарованный инженер, пройдя по противоположной стороне, миновал пансион, перешел улочку, бросил окурок. Не рисковать. При случае можно подарить адрес господину Иваноффу, за услугу, очевидно, не заплатят, но будут иметь ввиду.

Оставалось вернуться мимо пансиона и направиться в собственно гостиницу. Увы, удача не всегда до конца сопутствует страждущим.

Дверь гостинички распахнулась, на порог вышла маленькая женщина с метлой. Явно прислуга. Знак?! Несомненно!

— Эй, дорогуша, номера у вас сдаются или как? — улыбаясь, окликнул инженер.

Женщина подняла голову. Слишком серьезная. Не тот тон взял, нужно было без игривости заговаривать с такой мышью.

— Вам на какой срок? — осторожно откликнулась женщина-мышь.

— Проездом, — Петр Петрович тряхнул саквояжем. — Дня два-три.

— У нас, сударь, исключительно по рекомендациям останавливаются, — решительно ответствовала метельщица, видимо, успевшая оценить визитера и пришедшая к неблагоприятным для инженера выводам.

— Так строго? — удивился Петр Петрович, продолжая улыбаться.

Обаятельная мужская улыбка на мышиную особу ничуть не подействовала.

— Так времена какие. На Мытненской поищите, там свободно, — прислуга ширкнула по панели метлой, намекая, что разговор окончен.

Вот же ничтожество, и не расспросишь такую дуру.

Петр Петрович стоял рядом с приоткрытой дверью — оттуда тянуло теплом, но внутри было тихо. Понятно, вход собственно в номера с другой стороны. А не рискнуть ли? Чуть прижать глупую бабу, заговорит.

Инженер усмехнулся и ударил увесистым саквояжем неразговорчивую прислугу под колени. Та и ахнуть не успела — выронила метлу, обвисла в мужских руках. Зажимая рот, Петр Петрович внес мышь за порог — весу в ней было не больше, чем в табурете. Не отпуская жертву, инженер прикрыл дверь.

— Тихо, милочка. Не трону, вопросец по жильцам имеется.

Женщина, кажется, была в полуобмороке. Ни вырываться, ни кричать не пыталась.

Петр Петрович брезгливо встряхнул костлявое, неощутимое под платьем и платком тело:

— Эй, жилица сегодня приезжала? Та, что на автомобиле? Блондинка? Скажешь, отпущу. Только орать не вздумай.

Идиотка сделала слабое отрицательное движение. Это она обещает не кричать или вовсе ополоумела? Некрасивых женщин Петр Петрович не любил и не понимал. Как прикажете понимать существо, само существование которого категорически бессмысленно и никчемно? Нельзя эту дуру отпускать. Закричит, вспугнет. Надо бы ее пугануть хорошенько. Револьвер слабоумная не поймет, что-то попроще. В кармане бритва лежит. Пригрозить, лишь бы не развопилась…

Лизавета знала, что кричать не станет. В комнате спала Ниночка. Тут до кровати три шага, напугается ребенок, много ли маленькой надо. Что этому лощеному бандиту понадобилось? Постояльцев ограбить норовит? Что за день такой, кошмарный. С утра все наперекосяк, молоко поставила кипятить, чуть не «убежало»…

Петр Петрович раскрыл бритву, демонстрируя, поднес к лицу женщины:

— Я, милейшая, шутить не намерен. Кто из жильцов дома? Ну, живо!

Бритва опустилась к горлу жертвы. Господи, какой ерундой образованному и талантливому человеку приходится заниматься?! Что за глупейшие времена?! Да почему мышь вообще молчит?

Петр Петрович усмехнулся своей неопытности — что она скажет, если рот плотно зажат? Смехотворный случай, господа…

Отпустить рот жертве инженер не успел — из комнаты донесся шорох. Петр Петрович вздрогнул:

— Не двигаться! Убью!

В комнате было тихо, потом чуть слышно зашуршало — инженер разглядел испуганно выгнувшего спину котенка. Тоже чуть больше домашней мыши. Тьфу, ерунда какая.

Петр Петрович осознал, что жертва странно подергивается в его руках. Кажется, бритву слишком сильно прижал. То-то пальцам стало тепло…

…Когда горло ожгло холодным, Лиза понять ничего не успела. На миг охватил ужас — уже какой-то отдаленный, будто со стороны — да что же теперь с Ниночкой будет?! Но глаза уже застилала темнота…

— Нонсенс, господа, — Петр Петрович отпустил тело, в котором вдруг откуда-то появился вес — женщина бесшумно сползла на пол. Инженер инстинктивно стряхнул с бритвы и пальцев кровь.

— Что за глупость?! Живут как мыши, умирают как мыши, даже не пикнут.

Котенок попятился от раздраженного голоса гостя, юркнул в темноту. В темноте чуть слышно потрескивали поленья в печи, постукивали ходики. Чуть громче стука часов поскреблись во входную дверь, старческий голос заблажил:

— Хозяюшка, хлебца-то обещала. Не обмани убогонького… Ох, грехи наши тяжкие…

Нужно открыть да прогнать. Шум поднимет, внимание привлечет, нищие навязчивы.

Петр Петрович обтер руку подвернувшейся тряпкой, шагнул к двери.

Сытая и нагруженная Лоуд спустилась с лестницы от номеров, нетерпеливо глянула на часы: Колька обещал метнуться туда и обратно, а теперь жди. Безобразие с этим транспортным обеспечением. И прямиком в Смольный не запрыгнешь — некорректно и вопросы живо возникнут. Кстати, чего это Лизавета хозяйственный инвентарь разбрасывает?

Оставив мешки у лестницы, товарищ оборотень подошла к двери, подняла валяющуюся метлу. И замерла. Пахло дорогим табаком. Но что еще хуже — из-за неплотно прикрытой двери пахло кровью. Совсем нехорошо. Запах «жидкой и подвижной соединительной ткани» истекающий из гомо сапиенса, опытной оборотню был куда уж знакомее — бывали в прошлом веселые аполитичные времена. Эх…

Петр Петрович осторожно приоткрыл дверь — перед ступеням стояло нечто горбатенькое, кривобокое, заросшее клочковатой бородой, опирающееся на короткий, обмотанный тряпьем, костылик.

— Чего тебе, блаженный? — рявкнул инженер.

— Дык, корочку обещали. Сделайте милость…

— Обещали, так зайди, угостись, — озирая улицу, пригласил Петр Петрович.

— Не, я в другой разец. Видать, недосуг вам, — попятился чуткий уродец.

— Зайди, говорю! — теряя терпение, инженер направил на нищего револьвер, отягощенный цилиндром глушителя.

— Пистоль?! — ахнул уродец. — Барин, да вы что?! Я ж молчать буду, ни-ни, вот Христом-богом клянусь, звука не издам.

— Иди сюда!

Завороженный толстым дулом револьвера, нищий по-крабьи, боком доковылял до ступеней, и вдруг заплакал — слезы, до неестественности крупные и прозрачные, задрожали на бороде.

— Барин, благодетель! Я ж и по ступеням едва хожу, колени не гнутся. Отпусти, сделай милость.

— Отпущу, — брезгливо посулил Петр Петрович. — Посидишь у печки часок, переждешь, ничего тебе не сделается. Главное, шуметь не вздумай.

— Ох, грехи наши тяжкие! Разве ж я когда шумлю? Меня, барин, вся Лиговка знает. Смирный я, смирный, — человек-развалина с трудом поднялся на первую ступеньку, затоптался, примеряясь ко второй.

Инженер, сдерживая брань, протянул свободную руку, собираясь рвануть блаженного за ворот засаленного армяка, втянуть в дом. Внезапно вскинувшийся навстречу посошок, против всяких законов физики удлинившийся вдвое и ударивший Петра Петровича в нос, стал совершеннейшей неожиданностью. Ослепнув от боли, инженер вскрикнул, вернее, фыркнул, но тут его нога подломилась, боль взлетела по всему телу и Петр Петрович лишился чувств…

По сути, легковесны и малосильны представители морского народа-скитальца, известного миру как коки-тэно. Но опытны. Боковой удар ногой в колено Лоуд выучила и нарабатывала добросовестно, и судя по треску сустава, исполнение не подкачало. Запрыгнув в дверь, оборотень швырнула метлу, рывком перевернула поганца на живот, накинула бечеву и мгновенно стянула руки-ноги незваного гостя «двойным каннутским». Колено у шмондюка сломано, но лучше вязать ноги к рукам, так оно понадежнее, да и грядущему решению не мешает. Да и тряпку в пасть не забыть.

— Мама, а что там? — сонно спросили из комнаты. — Дует что-то. А Мурзик где?

— Он не Мурзик, а Чон, — поправила Лоуд, с грустью глядя на тело управляющей пансиона — лужа крови на полу уже захватила почти весь проход, блестела черным недобрым зеркалом. И откуда в маленьких людях столько крови? — Нинка, ты проснулась, что ли? Маманя твоя отошла, велела за тобой приглядеть.

— Это вы, теть Люда? — удивилась девочка. — А мне вроде чужие голоса приснились.

— Я, а кто же, — вздохнула оборотень. — Слышь, Нинка, мне тут по одному делу срочно сбегать нужно. Давай-ка со мной прогуляешься. Там сквер, парк, а уж воздух… чистоты необыкновенной. Хочешь глянуть?

— Хочу. А мама?

— А что мама? Мама она и есть мама. Пальто твое где? — Лоуд переступила через кровь.

Одевать девочку смысла не было — тепло в «сквере» нынче, лето там. Но голову ребенку задурить надо.

— Ой, теть Люд, вы мне шею вообще оторвете, — запротестовала малышка, на которую накручивали не совсем расстегнутое пальтецо.

— Ничего, тут недалече.

— А Мурзику с нами можно? — спросила девочка, пытаясь высвободить голову.

— Вот это верно! Нечего Мурзику, который Чон, здесь хиреть, — Лоуд сгребла котенка, сунула в руки маленькой хозяйке, намотала девчонке поверх ворота платок. Прыгать прямо из комнаты нельзя — люди дурно переносят внезапные, без подготовки, перемещения.

— Ну-ка, — оборотень подхватила живой сверток.

Когда проходили над телами, Нинка, которая из-под платка и ворота никак не могла ничего видеть, вдруг замерла.

— Мама? Мама!

— Тихо, Нинка, сейчас плакать никак нельзя, — строго сказала Лоуд. — Успеется с этим…

Девочка рыдала почти беззвучно, но понятно, уже не уймется. Лоуд проскочила по улице до «гостевой» лестницы, пинком спрятала подальше мешки с имуществом, завернула за угол и Прыгнула…

Пригревало изрядно. Попали чуть выше от брода и сторонку от дороги. Лоуд выволокла живую поклажу из зарослей крапивы, поставила на дорогу.

— Давай-ка, ножками пройдешь, пообвыкнешься.

Дитя безмолвно плакала, щурилось на яркое, хотя и предвечернее, солнышко. У мелкого котяры глаза раскрылись по пять копеек, отчаянно шевелил усишками, принюхивался.

— Да, как-то так, — устало согласилась оборотень. — Лето и вообще…

Она вела сироту за крошечную руку, думала, как такое внезапное явление хозяевам вообще объяснять. Дорога поднималась все круче, солнце опускалось за холм и «Две Лапы» на его фоне казались почти черными. Малая тихо лила слезы. Вот что ей скажешь? Чуткая, все угадала-почувствовала. Горе, оно что человечье, что дарковское… С другой стороны, хорошо что чуткая — в здешних краях без чуткости жить можно, но… вяло, вполсилы просуществуешь, такая судьба не всем интересна.

Кто-то торопливо спускался от ворот.

— Во, встречают нас! — ободрилась Лоуд. — Значит, ждали. Слышь, Нинка, хорошо, что ждут.

Первым подбежал пес, с совершенно ему неподходящей цуциковой кличкой. Разрастят собаку до волчьих размеров, а все «цуцик, цуцик». Мурзик-Чон в ужасе распушился на руках у хозяйки, Нинка сквозь слезы вытаращилась на роскошную собаку. Пес принюхался к Лоуд, вежливо шевельнул хвостом.

— Дозорный говорит «странники», а я как-то сразу подумала, что это вы, — сказала, подходя, слегка запыхавшаяся Фло.

— Мы, — согласилась Лоуд. — Это вот Нина. Собственно, у нас там все вполне нормально, а у нее не совсем.

— Я поняла, — хозяйка «Двух Лап» подхватила юбки, присела перед ребенком. В руке Фло уже был носовой платочек и она мягко промокнула заплаканные глаза девочки. — Только по-русски говорит?

— Ну да, питерская же, — пробормотала оборотень, испытывая немалое облегчение, ибо объяснять ничего и не требовалось. — Слушай, пусть малость поживет у вас. Я вернусь, заберу.

— Как ей время в университет подойдет поступать, то непременно заберешь, — заверила Флоранс. — А пока незачем дитя на чистом рыбьем жире вскармливать. В общем, обсудим еще.

— Вот да, мне возвращаться надо, пока с настроения не сбилась, — кивнула Лоуд. — Здорово, Гр!

Средний отпрыск Светлоледи молча, по-взрослому, пожал руку профессору — с Лоуд он был знаком лучше всех долинных, весьма талантливый полукровка, далеко пойдет.

— Мама как? — осведомился серокожий вундеркинд.

— В полном порядке. Ведет расследование, самый пик у нас приближается. Но ситуация отнюдь не безнадежна, разрешим проблему, — заверила Лоуд. — Ладно, пойду.

— Мы тоже пойдем, — сказала Флоранс, осторожно беря крошечную руку девочки, расстегивая ненужное пальто.

Гр-Гр по-джентльменски принял и взял под мышку постыдное пальтецо маленькой гостьи. Возглавляемая псом группа неспешно двинулась к воротам, Мурзик-Чон перебрался на плечо хозяйки и озирался, пытаясь осмыслить немыслимый поворот кошачьего бытия.

Лоуд зашагала в противоположную сторону: исчезать на глазах людей она справедливо считала дурным тоном. Вообще здесь, на приречных холмах, реальность жизни обстояла как-то прочно и правильно. Хотелось никуда не ходить, а спуститься к воде. Да шмондец с ней, с этой зябкой революцией.

— Я за обедом купалась, — напомнила себе Лоуд. — К черттям все эти парадоксы, нужно дело делать.

Вообще самым большим парадоксом выглядела появившаяся на замковой дороге бледная и хилая девочка с синюшным цветом кожи. Видят боги, она тут страннее самого редкостного дарка.

— Ничего, откормят, — решила Лоуд.

Через мгновение она входила в дверь пансиона на Рожественском. Бедняжка-хозяйка, конечно, не ожила, зато гость слегка ерзал, косил глазами от боли. Ну, это как раз кстати.

— Как ощущения? — осведомилась оборотень. — Ясность ума и трезвость памяти уже наступили? Или еще по колену добавить?

Мужчина замотал головой.

Лоуд выдернула тряпку из его рта.

— Послушайте, барышня, так же нельзя, — прохрипел, облизывая губы, пленник. — Я чуть не задохнулся.

— Правда? — оборотень наступила на метлу, выдернула из прутьев крепкую рукоять. — Да, это я как-то неосмотрительно, погорячилась. Тряпку и в пасть живому человеку?!

— Послушайте, я все объясню…

— Что именно? Вот лежит женщина, добрая, работящая, никому зла не причинившая. Вот бритва, вот ты, весь кровью обляпанный. Что еще нужно уточнять? Про твой шпалер с глушителем? Так я не дура, и так догадалась.

— Но вы не знаете кто я, — напомнил гость, следя, как извлекшая большой нож «барышня» начинает обстругивать конец метельного древка.

— А мне по… — глубоко по-питерски-пролетарски пояснила Лоуд. — В принципе, можешь рассказать, пока я казнь готовлю. Но, откровенно говоря, твои слова мало что исправят. Но ты выкладывай, мало ли, вдруг я ошибаюсь.

Трофей оказался не глуп: о казни уточнять не стал, сразу перешел к сути дело. Оборотень кивала, работая ножом.

…- я выполнял инструкции, вот и все, — закончил поспешную исповедь инженер.

— Это да, куда тебе, болезному было деваться. Инженер, изобретатель, в башке два параллельных рельса и тупик. Верю, — вздохнула Лоуд, убирая клинок в ножны.

— Послушайте, вы совершаете ошибку! Моему изобретению цены нет. Это прорыв, революционный переворот во многих областях техники, — страдал бывший человек по имени Петр Петрович.

— Революционный переворот у нас и так случится, — напомнила Лоуд. — Хватит одного. Кстати, я вообще луддитам очень давно сочувствую. От ваших технических открытий и изобретений одни горести и гарантированная тугоухость. Нет бы политическое устройство общества совершенствовать. Так нет, технари они. Уныло и ограниченно мыслите! Впрочем, ты уже не у дел. Не обломиться тебе больше никаких инструкций, процентов и контрактов.

— Так нельзя! — закричал Петр Петрович. — Я гениален! И я все рассказал!

— Так я вполне верю. Только не ори, — Лоуд вдавила тряпку в сопротивляющийся рот. — Ты все рассказал, я тоже, что могу для честного разговорчивого человека сделаю. Глянь какой острый, — оборотень продемонстрировала древко метлы, действительно заточенное до остроты зубочистки. — Все быстро кончится, и ахнуть не успеешь.

Наохаться, вернее, намычаться инженер все же успел: пока Лоуд его через заднюю дверь во двор к сараю выволакивала, пока пристраивала под нужным углом.

«Лорина» все равно пришлось ждать. Лоуд хорошо знала, что время — понятие тягучее, вроде жевательной резинки, только по большей части вкусом куда как поганее.

Подлетел автомобиль, выскочил помогать с мешками Колька, обеспокоился:

— Случилось что, товарищ Островитянская?

— Всегда что-то случается, — философски подтвердила оборотень. — Поехали, Никола, ситуация проясняется, ветер попутный, оглядываться нам некогда.