Оленин, машину!

Глава 27

Когда прибыл командир сапёрной роты, в которой служил ефрейтор Колесник, я всё подробно ему рассказал, как дело было. Да офицер и сам увидел: тело Василя ещё оставалось на амбразуре ДОТа. Я попросил пока не убирать, а то ещё не поверят. Ведь вблизи видел я один, и мне очень не хотелось, чтобы подвиг бойца остался неизвестен.

Потом забрал с собой японца и повёл вниз с высоты, к машине. Асахи не упирался, брёл покорно, как телок на убой, смирившись со своей участью. Допрашивать я его не стал. На кой чёрт он мне сдался, простой пулемётчик? Но японец, видимо решив, что в плен его взял большой русский начальник, залопотал о том, кто он такой и как сюда попал.

Подробности выяснились небогатые. В Нагасаки работал рыбаком в мелкой фирме. Поставляли свежий товар на рынок, и всё, о чём он мечтал, — когда-нибудь скопить на маленький домик, поскольку хижина, в которой они живут, давно стала очень ветхой. То крыша протечёт, то стена завалится. Надо всё время латать, а где время взять? Жена дома с детьми, старшему из которых шесть лет, младшему всего четыре месяца.

Японец порывался мне фотографию своей семьи показать, я помотал отрицательно головой. Не могу смотреть. Все четверо наверняка сгорели в яростном пламени ядерного взрыва. Или сейчас корчатся в страшных муках. Если буду смотреть на снимок, Асахи может догадаться по моему взгляду, что мне всё известно о печальной судьбе его города. Бывает такое: у человека есть шестое чувство, по себе знаю.

Во время пути японец, когда я скользил по мокрой земле, поддерживал, помогал. Правда, мне больше с ним возиться пришлось: руки ему спереди стянул верёвкой. Можно было бы и за спиной, так надёжнее. Но тогда трудностей стало бы ещё больше. И так шагаем по земляной жиже, скользим и падаем, а дождь всё не прекращается. Когда добрались наконец до виллиса, я устало вздохнул. Думал, придётся долго ждать Гогадзе, но тот показался из-за деревьев минут через десять. Подбежал, сказал, задыхаясь:

— Срочно, генацвале! Обратно! Надо доложить… ой… — Николоз заметил японца и от неожиданности схватился за автомат. Я цапнул за ствол и опустил вниз.

— Тише ты! Всё нормально, это пленный.

— Откуда он тут взялся? — изумился грузин. Посмотрел на меня внимательнее. — И почему ты такой грязный? Ползал? Зачем?

— Поехали, по дороге всё расскажу.

На обратном пути я не стал вдаваться в подробности. Всё-таки воинский проступок совершил. Захотелось в войне поучаствовать. За такое можно и в трибунал угодить. Потому сказал лишь, что японец случайно на меня вышел. Потерялся. Испугался, сдался в плен. Этой версии Гогадзе поверил. Но заявил, цокая языком:

— Вах, везучий ты, Алёха! Зиночка, такая женщина тебя полюбила! И ещё штык-нож японский ты в бою добыл, и вот этого, — он кивнул на пленного. — А я всё при штабе сижу. Эх! — и горестно махнул рукой.

Я хотел было сказать ему что-то утешительное, да не успел: передней осью виллис ухнул в широкую промоину. Сверху она казалась обычной лужей, потому даже тормозить не стал — думал, проскочим. И на тебе! От удара машина подпрыгнула, я ударился лбом об руль, Гогадзе влепился в стекло, и оба мы наблюдали в этот момент периферическим зрением, как Асахи совершает сальто-мортале, пролетая над нашими головами вместе с крышей, которую выдрало с мест креплений.

Перекувырнувшись в воздухе, он плюхнулся в следующую лужу. Тут же стал барахтаться и быстро поднялся на ноги, отпихнув прорезиненный брезент. Стоял, отплёвываясь и ощупывая себя. На удивление, полёт прошёл нормально, я пленный ничего не сломал.

Нам с грузином досталось крепче. У Николоза оказалась рассечена щека, у меня на лбу выступила шишка. Японец подошёл, притащил крышу. Поклонился мне, протянул находку. Я потёр ушибленное место. Осмотрел рану Николоза. Пришлось достать перевязочный пакет и заставить грузина, — отнекивался ещё, гордец! ­– прижать к ране.

— Если не зашить, шрам останется, — пригрозил я ему.

— Шрамы украшают лицо горца! — с вызовом ответил он.

— Ну, тогда, пока едем, кровью истечёшь, — соврал я, чтобы припугнуть грузина. Тогда он послушался. Я оставил его в машине, сам с Асахи приладили крышу обратно. Получилось вкривь да вкось, но куда деваться? Потом стали думать, как вытащить виллис из водяной западни. Не сообразили ничего лучше, как привязать трос к заднему крюку и начали тащить. Ноги скользили, мы падали, а не получалось. Хоть и весит внедорожник немного, чуть больше тонны, но попробуй в таких условиях.

Пришлось Гогадзе к нам присоединиться. Только сперва я перебинтовал ему щеку. Теперь грузин выглядел, как нерадивый студент из «Операции „Ы“ и Другие приключения Шурика». Помнится, Виктор Павлов прекрасно его сыграл. Я даже не удержался и пошутил:

— Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нём, при нём, — и шутливо постучал по перевязочному пакету. Гогадзе посмотрел на меня непонимающе.

— Ладно, потом узнаешь, — махнул я рукой.

Ох, нелёгкая это работа — виллис тащить из болота! Пусть даже простая лужа, но глубокая, около метра.

Но внедорожник всё-таки удалось вытянуть. Когда я сел за руль, взялся за ключ зажигания, то подумал: «Ничего не получится. Удар, да воды сколько в салон залилось. Хана тачке». Но, к моему большому удивлению, мотор почихал, покряхтел и ожил! Мои спутники быстро залезли внутрь, и поехали мы дальше, но теперь я уже старательно объезжал все лужи. По возможности, конечно.

К вечеру добрались до штаба полка. Гогадзе сразу рванул докладывать, я повёл пленного в особый отдел. Мне подсказали, как найти туда дорогу. Пока шёл, думал: интересно, каким особист далёкого прошлого окажется? Представления о них в отечественном искусстве очень разнообразные. Начиная с Симонова и его «Живых и мёртвых», особисты — это такая погань, готовая в каждом, кто попал в плен или совершил даже самый маленький проступок, врага народа.

С тех пор и пошло-поехало. Что ни особист — то выдающаяся мразь. Редко когда их показывали достойными офицерами, честно выполняющими воинский долг. И я так полагаю, тут сама профессия на человека накладывает отпечаток. Трудно удержаться от проявления власти, когда тебе почти всё дозволено. Тяжело не ощутить себя «богом», в чьих руках жизнь и смерть. Вот у некоторых крышу и сносит.

Я нашёл блиндаж, постучался. Вошёл. В нос ударил тяжёлый запах: помещение оказалось маленьким, внутри на столе коптила «Летучая мышь». Вот и надымила, а фитиль не догадался никто прикрутить. Ну, или может оставил так, чтобы посветлее было. Генератор ещё не успели подключить.

За столом над документами склонился сухощавый офицер с погонами капитана.

Я вошёл, затащив за собой японца, представился. Особист поднял голову при нашем появлении. Лицо его мне показалось умным, интеллигентным даже. Но ведь первое впечатление, как правило, обманчиво.

— При каких обстоятельствах взяли языка, товарищ старшина? — заинтересовался капитан.

Я рассказал свою версию событий. О Василе Колеснике не стал упоминать. Всё-таки и во мне осталось это недоверие к особистам, внушённое многими годами той грязи, которой их обильно поливали, невзирая на чины и заслуги. Вдруг начнёт капитан выяснять, да и нароет что-нибудь на геройски погибшего ефрейтора? Не хочу. Я видел, как он погиб. Александру Матросову за такой подвиг дали Звезду Героя. Уверен: Колесник тоже такой достоин. Жаль, что посмертно.

— Хорошо, оставляйте пленного. Сами можете возвращаться к своим обязанностям, — неожиданно просто сказал капитан и позвал бойца, чтобы тот увёл Асахи.

Я опешил немного. Вот так всё и закончилось? Ни допроса, ни лампой в лицо? Ни подозрений? Помотал головой, прогоняя дурные мысли. Что за чушь! Сам же всегда был за объективный подход, а не огульное охаивание кого-либо. Особистов, прежде всего. Я козырнул и покинул блиндаж. Вернулся к виллису. Настала пора осмотреть мою рабочую лошадку. Она достойно справилась, но передний бампер с капотом пострадали. Первый сильнее, второй просто помялся. Неужели снова придётся идти на поклон к Кузьмичу? Ох, не хотелось бы. Ещё скажет, что нарочно машину гроблю, чтобы на время ремонта заниматься личными делами.

Однако надо бы медикам показаться. Голова немного кружится. Понимаю: мелочь, лёгкое сотрясение мозга. Не тошнит даже. И всё-таки пусть глянут. Но прежде переодеться бы, в порядок себя привести. В самом деле на чёрта похож, как из преисподней вылез. Грязный от макушки до пяток. В таком виде стыдно медикам показываться.

Я стал спрашивать, где тут блиндаж водителей. Мне сказали, что такого нет, вместо него — палатка. Показали направление, туда и отправился, прихватив вещмешок из машины и хлюпая ступнями на каждом шагу. Когда дошёл, остановился и, держась одной рукой за ствол осины, один за другим опустошил сапоги. Из каждого по поллитра воды вылилось вместе с портянками. Кожа на ногах припухла от влажности. Да, надо срочно меры принимать. Не то заболею ещё. Полдня под дождём проторчал.

Босиком вошёл в палатку, сразу увидел Серёгу Лопухина и ещё двоих из нашей «артели извозчиков», как я прозвал её в шутку, вспомнив фильм «Женя, Женечка и „Катюша“». Парни, как увидели меня, приветствовали радостно:

— Оленин! А мы думали, схарчили тебя местные медведи!

— Не дождётесь, — улыбнулся я устало. — Мужики, дайте чего пожрать а? И ещё баньку бы.

— Дяденька, дайте поесть, а то так пить хочется, что переночевать негде, — пошутил один из водителей, подражая голосу беспризорника.

Снова грохнули смехом, но в помощи не отказали.

— Ты, Лёха, сначала сходи, помойся, а то похож на трубочиста.

— Не-е-е, — протянул усатый водитель, кажется Фомой его зовут, он ещё окает сильно, видать из горьковских мест. — Он ассенизатором на полставки.

Опять погоготали надо мной, как кони. Молодые, настроение хорошее, вот и забавляются. Я не стал обижаться. Самому смешно стало.

Выяснилось: бани пока нет. Но воды — хоть залейся. Потому отошли мы с Серёгой за палатку, и он помог мне, поливая из ведра. Я с удовольствием скинул всё, оставшись в чём мать родила, намылился, потом Лопухин мне полил. Повторили. Благо, к вечеру дождь прекратил, иначе бы и друг мой промок. Потом я вернулся, прикрываясь полотенцем (мало ли кто мимо пойдёт), переоделся в сухое и лишь тогда снова ощутил себя полноценным человеком.

— Прошу к столу, — показал Фома рукой на маленький складной деревянный стол. Мы вчетвером принялись вечерять.