Оленин, машину!

Глава 48

Когда я взял обеими руками этот старинный японский меч, первое, что почувствовал, был странный вес — лёгкий, но как будто пропитанный чем-то большим, чем просто сталь. Сразу возникло странное ощущение, будто держу не оружие, а нечто… живое. Провёл пальцем по клинку. Он едва слышно загудел. Сталь лезвия казалась тёплой, словно меч хранил в себе тепло веков, каждую каплю крови и каждое сражение, в котором участвовал. Руки непроизвольно напряглись, будто знали — эта катана в умелых руках способна на многое.

Снова провёл большим пальцем по лезвию, холодная гладкость металла вызвала мурашки. Но это было не просто холодное оружие — нет, оно будто вибрировало какой-то внутренней энергией, словно передавало мне историю через прикосновения. Я будто ладонями прикоснулся к древней японской традиции, ощутил боевой дух самураев, скрытую силу, которая передавалась с каждым взмахом. В этом мече было нечто магическое, необъяснимое. Казалось, что я становлюсь частью его истории, а он — частью моей.

Я поднял меч выше, и свет, пробивающийся через кроны деревьев, заиграл на его лезвии, как будто сам металл оживал в этих лучах. Было ощущение, будто пространство вокруг замерло, и только я и этот меч существовали в этот момент. Всё, что окружало, отступило на второй план. Я даже не слышал шорохов тайги, не чувствовал ветра. Забыл о близком присутствии пленного врага.

Что-то в глубине души подсказывало, что этот клинок не раз видел смерть, но в нём же была скрыта какая-то древняя мудрость — что-то, что самураи называли честью. Этот меч не просто резал плоть врагов, он нёс в себе часть их душ, их поражений и побед. Я чувствовал, что, держа его, вступаю в связь с чем-то древним, почти священным.

Закрыв глаза, вдруг ощутил лёгкое дуновение солёного ветра и шум далёких волн. Перед внутренним взором раскинулся величественный вид — я стоял на горе, с которой открывался широкий обзор на бухту. Внизу, словно величественные сторожевые бастионы, вставшие на якорь, расположились корабли Российской императорской эскадры. Это был Порт-Артур, но не нынешний, а тот, каким он был когда-то — до трагических событий Русско-японской войны.

Бухта сияла на солнце, словно драгоценная чаша, её воды переливались серебром, отражая небо, покрытое лёгкими облаками. Вдалеке массивные корпуса военных кораблей прорезали гладь воды, отбрасывая длинные тени на поверхность, из высоких труб валил чёрный дым. Присмотревшись, я заметил, что на некоторых палубах кипела работа. Матросы в бескозырках сновали туда-сюда, выполняя ежедневные обязанности, словно муравьи на гигантском железном каркасе. Где-то звенели цепи якорей, перекатывались громоздкие бочки и ящики, готовилось снаряжение. На одном из флагманских кораблей — может быть, это был «Цесаревич» или «Победа» — виднелся огромный Андреевский флаг, трепещущий под ветром, напоминая всем о величии империи и её флота.

Чувствовалось что-то тревожное в этом спокойствии. Я понимал — это был момент, когда в Порт-Артуре ещё не знали, какая беда грядёт. Но неясная, тяжёлая тень войны нависала над бухтой, даже несмотря на солнечные лучи, которые, казалось, пытались рассеять это зловещую предчувствие.

Меня вдруг охватило странное чувство. Посмотрел вниз и едва поверил своим глазам — на мне была офицерская форма японской императорской армии начала прошлого века. Плотная, хорошо пошитая, приталенный китель цвета хаки со сверкающими на солнце пуговицами, опоясанный широким чёрным ремнём, галифе с красными лампасами, высокие хромовые сапоги, всё это сидело на мне идеально. Никакого веса шинели, никакого привычного ощущения военного плаща.

Снова почувствовал это. Почувствовал рукоять меча у своего бедра. Катана. Опустил взгляд на ножны и сразу узнал её — древний узор на эфесе (мэнуки — подсказала память) и лакированные ножны (сая) со шнуром (сагэо). Это не могло быть ошибкой. Меч принадлежал мне, будто являлся продолжением моего тела.

Я стоял здесь, на одной из гор, окружающих бухту Порт-Артура, в форме японского офицера, с катаной у бедра, и смотрел на российские корабли. Странное, магическое чувство охватило меня, словно находился одновременно в прошлом и в настоящем.

— Эй! — позвал Сигэру.

Я медленно повернулся к нему, пытаясь вернуть рассудок на место после видения.

— Мы будем биться или ждать, пока ты наслаждаешься последними минутами своей жизни? — спросил он с ядовитой насмешкой на тонких губах.

Его слова выдернули меня из странного транса, и я осознал, что держу катану в руках. В голове ещё плыло воспоминание о бухте, о кораблях и чётко ощущалась прохлада рукояти меча, будто я вдруг оказался частью чего-то большего. Кажется, эта катана и впрямь несёт в себе что-то магическое — стоило её взять в руки, как перед глазами возник другой мир, чужие воспоминания. Будто металл меча помнит больше, чем просто битвы.

Глядя на японца, я поймал себя на мысли: почему вообще решился на эту схватку? Ведь этому меня не учили. Рукопашный бой, каратэ — да, это было в моём прошлом, но фехтование не входит в программу подготовки офицера ВДВ. Это же не навигацкая школа времён Петра, где гардемаринов учили обращаться с клинком. А сейчас стою с катаной в руках, будто всю жизнь готовился к такому поединку. «Уж не дурак ли я?» — подумал, но из подсознания вдруг возникла уверенность: «У меня получится».

Вдруг перед глазами промелькнул образ из детства. Не моего, — настоящего Алексея Оленина. Я увидел себя мальчишкой, который ходит на занятия по фехтованию в Дом пионеров. Вёл кружок пожилой мужчина с аккуратной щёточкой усов и выправкой, сформированной прошлым. Звали его… да, точно Никита Сергеевич. Белогвардейский офицер, штабс-капитан. Он воевал в Первую мировую, имел два «Георгия» за подвиги, но был тяжело ранен и списан. После — революции, Гражданская война, но его, как ветерана и инвалида, суровые годы обошли стороной. Теперь он доживал свои дни, обучая нас, пионеров, искусству владения холодным оружием, передавая знания о фехтовании, как о чём-то утерянном и далёком.

«Так вот откуда моя уверенность», — подумал я.

Теперь все сомнения отпали.

— Ну-с, приступим, ваше благородие! — крикнул я японцу с какой-то залихватской смелостью, вдруг наполнившей меня до краёв.

Солнце уже клонилось к закату, окрашивая всё вокруг в яркие, огненные оттенки, когда я встал напротив Сигэру. Оба держали свои мечи, готовые к бою, в воздухе витала напряжённая тишина, как будто сама природа затаила дыхание, ожидая развязки этого поединка.

Яркое лезвие катаны блестело на свету, и, глядя на него, я ощутил притяжение, магическую силу, исходящую от старинного оружия. Сигэру, с ухмылкой на губах, казался полным уверенности, словно он был готов не только сражаться, но и наслаждаться процессом. Я же, напротив, чувствовал волнение, но это только разжигало во мне пламя.

Первый удар раздался внезапно — Сигэру бросился вперёд. Я успел уклониться, чувствуя, как воздух, разрезанный клинком, овеял лицо, когда лезвие прошло в нескольких сантиметрах от меня. Поняв, что в схватке не может быть ни малейшей ошибки, я сделал шаг вбок и атаковал, пытаясь нанести ответный удар.

Мы крутились вокруг друг друга, как два хищника. Каждый удар, каждое парирование были чёткими и проработанными. Я старался запомнить, как двигается Сигэру, чтобы понять, как действовать дальше. Мышечная память подсказывала что-то давно забытое. Лейтенант был ловок, его движения плавными и грациозными, как у танцора, но в них проскальзывала усталость.

Наша схватка перешла в стадию взаимных выпадов. Я чувствовал, как напряжение нарастает, как мускулы гудят. Сигэру внезапно снова сделал резкий выпад, я успел увернуться, но почувствовал, как лезвие коснулось моей руки, оставляя глубокую царапину. Боль пронзила, но ярость и желание победить гнали вперёд. Я сконцентрировался, собрав всю свою волю. В этот момент меня охватило желание отомстить за каждого, кого погубил этот надменный японский аристократ.

Я шагнул вперёд, поворачивая корпус влево, и выполнил резкий круговой удар мечом, направленный на плечо Сигэру. Он быстро уклонился, при этом опустив катану в позицию для блокировки. Я воспользовался этим моментом и, прижавшись к земле, провёл подкошечный удар, нацеливаясь на его ноги.

Сигэру, почувствовав угрозу, отскочил назад, переводя вес на правую ногу и используя катану для быстрого парирования моего удара. Он оттолкнулся, меняя направление атаки, и провёл горизонтальный рез, направленный на мою шею. Я наклонился вбок, при этом поднимая меч для блокировки, и почувствовал вибрацию от удара, проникающего в мои руки.

Следующим шагом я перешёл в захват: схватил его запястье и пытался вырвать меч из его рук. Сигэру быстро отступил, резко поворачиваясь, чтобы высвободиться, и с размаху провёл вертикальный удар вниз, пытаясь зацепить меня. Я закрутился, отпрыгнув в сторону, и использовал момент, чтобы нанести контратаку.

Сразу после этого я провёл серию быстрых атак — один, два, три удара, быстро меняя высоту и угол, заставляя японца защищаться. Он смог заблокировать два удара, но третий попал в его плечо, оставив на ткани след. Сигэру, зная, что у него нет времени на ошибки, скакнул в бок, чтобы избежать дальнейшего повреждения.

Мы продолжали маневрировать, каждый из нас выжидая момент для контратак. Я применил технику «тати-учи», делая резкий проникающий удар, который заставил его наклониться, чтобы заблокировать. Это дало мне возможность использовать «цукомэ» — быстрый колющий удар, направленный в корпус врага.

Сигэру, почувствовав угрозу, инстинктивно уклонился, проводя своим мечом в сторону, чтобы отвлечь меня от дальнейшего наступления. Я воспользовался этой возможностью и закрутился, нанося боковые удары и заставляя его вновь защищаться.

Ситуация накалялась, и я перешёл к «ката», собирая всю энергию для финального удара. Вложил все силы в резкий и быстрый выпад, обвивая меч вокруг его катаны, пытаясь дестабилизировать его позу. В итоге, резко вонзил меч в грудь офицера, завершая поединок. Сигэру изумлённо замер. Посмотрел на торчащую из его тела сталь. Перевёл взгляд на меня.

— Этого не может… быть… — произнёс он и медленно обмяк на землю.

Глядя на него, я испытал странную смесь чувств. Вроде бы и радоваться надо — одним врагом на свете меньше стало. С другой стороны, ведь нарушил приказ командира. Кого мне теперь везти в спецотдел и как там оправдываться? Подумав, решил, что придётся придумать историю с аварией, в которой погиб пленный. Только труп я не собирался никому предъявлять. Решат ещё, что расправился с безоружным. Никто ведь не видел нашего поединка.

Я достал из разбитого виллиса сапёрную лопатку, вырыл неглубокую, в полметра примерно, ямку, уложил туда Сигэру. Потом засыпал землёй, забросал ветками. «Покойся с миром, потомок самураев», — сказал и, собрав свои вещи, пошёл пешком в расположение наших тылов.

Пока топал, вспомнил о сокровищах. Золото и драгоценности, о которых говорил Сигэру, сияли в моем воображении. Как же хотелось добраться до них! Каждая мысль о богатстве поднимала адреналин, но реальность тут же сталкивала с холодной логикой.

Как можно оставить всё это ради блеска и богатства? Служба — это долг, а оставить своих товарищей на произвол судьбы в разгар войны было бы предательством. Трибунал за это станет только началом моих проблем. Вся эта затея могла обернуться большими неприятностями.

Но сокровища! Как же заманчиво было бы заполучить их и использовать для восстановления страны, когда война окончится. Однако сейчас это только мечты. Я понимал, что в первую очередь должен думать о своих обязанностях, о том, как защитить тех, кто рядом. Долг и соблазн постоянно тянули в разные стороны, и я старался оставить эту мысль в стороне. Сокровища подождут, а моя настоящая работа — это сражаться за свою страну.