Олигарх

Глава 18

После долгих размышлений я решил не откладывать одно важное дело, попробовать подтолкнуть внедрение в России картофеля. До его массового распространения после очередного большого голода было еще пятнадцать лет.

В успехе этого дела в Новосёлово я почти не сомневался. Ян его знал и немного разбирался в агротехнике этой пока мало распространенной в России культуры и все мои и болотовские советы внимательно выслушал.

Но я решил картофель внедрить и в имениях под Питером. Для Пулковской мызы семенами я обзавелся с помощью Вольного экономического общества, где мою просьбу встретили на ура. Тут я рассчитывал всё держать под своим контролем, но помятуя всё рассказы о перипетиях картошки в России приказал клубни резать перед посадкой.

А на Нарвской мызе всё оказалось проще простого. Какими-то неведомыми путями о моих планах прознал один из помещиков из-под Ревеля, Федор фон Бок, родственник правдоискателя и вольнодумца, посаженного за это в Шлиссельбургскую крепость.

Фон Бок привез мне два мешка своего семенного картофеля и тройку своих бывших крепостных, уже много лет выращивающих этот будущий второй русский хлеб. Я с благодарностью принял его помощь.

Сразу же после инцидента с Пушкиным я задумался, а если бы дело закончилось вызовом на дуэль? Шансов у меня против господина поэта не было никаких.

Своими сомнениями я поделился с Матвеем и он тут же предложил мне интересный вариант.

У них в полку вышел в отставку один офицер, Иван Васильевич Тимофеев. Он был из обер-офицерских детей, потом и кровью дослужился до капитана. Жена его умерла много лет назад и двоих дочерей воспитывал сам и сумел выдать их замуж. Но если старшая вышла замуж за офицера по любви, то с младшей оказалось сложнее, необходимо было дать десять тысяч приданного.

Таких денег у капитана не было и он взял их в долг. Начальник дивизии закрывал глаза на еще более крупные карточные долги своих офицеров, но здесь углядел что-то порочащее честь офицера.

Капитан сам средненько стрелял из пистолета, но из других за пару месяцев делал отличных стрелков.

Вот этого отставника мне Матвей и предложил взять в качестве инструктора по стрельбе, поручившись за его честность и порядочность.

Так у меня появился инструктор по стрельбе. Я расплатился с его долгом, положил ему для начала двойное офицерское жалование, дал ему кровь и стол.

Через неделю экс-капитан привел ко мне учителя фехтования, француза Анри Ланжерона. С Великой Армией Наполеона он пришел в Россию, был ранен, взят в плен, а потом по доброй воле остался. Анри преподавал фехтование в знаменитой школе майора Александра Вальвиля. Он не раз в спаринге дрался и с Пушкиным. Помимо школы он успешно подвизался в той же роли и в паре армейских полков.

Но полгода назад у него произошла жизненная катастрофа — господин Лонжерон женился. Дамы сердца у него были и раньше, но до венца дело не доходило.

Избранницей господина учителя была двадцатилетняя дочь одного из офицеров полка, где служил капитан Тимофеев, такого-же обер-офицерского сына, подполковника Васильева.

Дарья, так звали дочь подполковника была умна, образована и очень красивая. За несколько месяцев до свадьбы за ней очень настойчиво начал ухаживать начальник дивизии, генерал-майор Михайлов, отправивший в отставку моего инструктора по стрельбе. И Дарья, что бы избавиться от преследований старого ловеласа, приняла предложение учителя фехтования.

Но их превосходительство человеком был мстительным и учителя фехтования с позором изгнали сначала из полков, а потом и из фехтовальной школы, а тесть был переведен служить за Урал.

Матвей аккуратно навел справки и посоветовал мне взять Лонжерона учителем фехтования. Анна Андреевна побеседовала с его женой и взяла её учительницей младших сестер.

Пробелы в верховой езде и великосветском этикете я решил компенсировать своими силами, в имениях было у кого поучиться, а сестра была большим знатоком всяких политесов.

Пятого июня, после поведения всех дебитов и кредитов, началось моё второе турне по имениям. Я поставил себе задачу к началу следующего лета навести полный порядок в имениях. Они должны по всем моим расчетам приносить большой доход.

В середине лета должна начаться очередная русско-персидская война. Начало её будет немного неудачным, но осенью русская армия переломит ход войны. Персы будут разгромлены и в начале 1828-ого года будет заключен мир, по которому к России отойдут Эриванское и Нахичеванское ханства, новой границей станет река Аракс и персы выплатят большую контрибуцию, больше десяти миллионов рублей.

Персов против России подзуживала Англия, она послали в Тегеран своих инструкторов и дала шаху денег.

Зная, как будут развиваться события на Кавказе я решил на этом заработать денег и Сергей Петрович поехал после отпуска в Лондон. Он должен будет сыграть на бирже, поставив на победу русских. Я был уверен, что после тяжелой компании лета 1826-ого года, наше осеннее наступление и его успех будет полной неожиданностью для всех.

Всё лето я был в разъездах: Нарва, Пулково, Новоселово, Арзиново, снова Нарва и далее по списку.

Фоном моих поездок было назначение генерала Бенкендорфа шефом жандармов, а затем и главным начальником Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и командующим Главной Его Императорского Величества квартирой. Он стал в Российской империи человеком номер два, после Государя естественно. И я не удивился когда через несколько дней в императорском указе зятю Болотова была назначена не сибирская каторга, а разжалование в солдаты и отправка в Кавказскую армию.

Бенкендорф за лето приезжал ко мне однажды 14-ого июня, на следующий день после казни пяти декабристов. Я был еще в Питере и собирался ехать в Москву. От него я и узнал о смягчении приговора болотовскому зятю. Поэтому я поехал сначала в Серпухов и Дворяниново и лишь затем по Оке в Новосёлово.

Везде со мной кроме камердинеров постоянно были господа Тимофеев и Ланжерон. Где-то в середине июля они перестали меня ругать и начали хвалить, за мои успехи.

Состоявшаяся в августе в Москве коранация императора Николая Первого прошла без моего участия, быть в толпе зрителей и наблюдать это действие за версту мне совершенно не хотелось, а среди приглашенных особ меня естественно не было.

Двадцатого сентября я возвращаясь из Новосёлова в Петербург, задержался в Москве. Настроение у меня было прекрасное. В Арзиново был наведен элементарный порядок, прекратилось воровство и имение обещало дать неплохой доход. Трактир в Лукоянове процветал, Савелий заканчивал ремонт, кухня уже гремела по всей округе, о ней уже начали поговаривать даже в Нижнем и Москве.

Я лично не понимал, как такое заведение можно называть трактиром, все-таки в моем понимании трактир это что-то типа забегаловки. А тут была уже почти фешенебельная гостиница: великолепная, недорогая кухня, первоклассные номера, вышколенный персонал. Савелий со своей женой просто гении своего дела. У меня стали появляться смутные планы как использовать их таланты для своей и их выгоды.

В Москве я решил задержаться на пару дней. Необходимости в этом не было, просто я решил выполнить данное мною Андрею Тимофеевичу обещание. Он просил меня по возможности посетить салон княгине Зинаиды Волконской и рассказать ей о своих успехах в картофелеводстве. О причине интереса великосветской дамы к такому вопросу я выяснять не стал, решив, что это она делает зачем-то в пику княгине Авдотье Голицыной, которая была ярой противницей картошки.

А у меня уже начала появляться специфическая известность, еще бы такая голубая кровь, а мотается по имениям, да еще как мужик в земле копается. Мне конечно на это было наплевать, даже смешно было. Они пусть сколько угодно носами воротят, а за лето в моем кармане уже появились денюжки от имений и немалые. По крайней мере изъятие полумиллиона для спекуляций на Лондонской бирже уже не чувствовалось.

В салоне Волконской я уже бывал дважды во время своих предыдущих поездок. Но после казни декабристов я тут не был и чуть ли не с первых минут пожалел о своем визите. В отличие от прошлых визитов меня встретили очень холодно.

Шила в мешке не утаишь. Подробностей моих отношений с теперь уже шефом жандармов никто не знал, но тайной они не были. Тем более секретом Полишенеля были шашни матушки с генералом. И императорские милости нашей семье все связывали с протекцией Бенкендорфа. И думается мне не без оснований.

Княгиня Волконская и завсегдатаи её салона были в оппозиции правительству, открыто сочувствовали декабристам, на дух не переносили шефа жандармов и естественно перенесли отношение к нему на меня.

Своё намерение пообщаться с хозяйкой на картофельную тему я сразу же оставил и решил при первой же возможности ретироваться, но тут появился новый гость которого моя светлость ни как не ожидали тут увидеть, генерал-майор Михайлов.

Генерал тоже подозревался в сочувствии заговорщикам, но под следствием не был, но крайней мере мне это было неизвестно. Он знал, что я взял на службу его врага месье Ланжерона и увидев меня, даже сжал кулаки от ярости.

Скандал мне явно был ни к чему и я решил, плюнув на приличия и весь дурацкий этикет, развернуться и просто уйти. Но не тут-то было.

Генеральское бешенство закипало видимо по секундам, он как разъяренный бык попер напролом и громко выкрикнул мне в спину:

— Картофелевод!— я остановился и резко развернулся.

Увидев мою реакцию, генерал медленно, громко и очень внятно начал говорить обращаясь к вошедшим вместе с ним офицерам, рассчитывая что его услышат все присутствующие, а не только те, кто находился рядом.

— У этого господина нет ни совести, ни чести, что и не удивительно. Его отец еще с юности запомнился своими подлостями, но хотя бы в бою был храбрым и честным офицером. А этот опозорил свой славный род, променяв военную карьеру на копание в земле и стал подлинным Иудой Искариотом. Если бы этот сопляк не был бы таким трусом, что он продемонстрировал когда устранился от выяснения отношений с господином Пушкиным, приняв посредничество женщины, я бы вызвал его на дуэль.

Это было конечно слишком, дураку понятно, что уклонятся от дуэли в подобном случае, значит обесчестить себя так, что потом никогда не отмоешься. Поэтому в зале наступила гробовая тишина, взоры всех устремились на меня.

— Хорошо, господин генерал-майор, — я медленно подошел к нему и его офицерам. — Мне конечно не камильфо драться с дедушкой, а вы по возрасту мне доводитесь дедом, но если вам угодно, то пожалуйста, я готов драться с вами.

Подобного поворота событий генерал явно не ожидал, особенно его похоже потряс мой пассаж про дедушку, он как рыба на берегу раскрыл рот и пару раз громко хлопнул губами. Тогда один из его офицеров, незнакомый мне майор, достаточно молодой, но судя по всему борзый до ужаса, сделал шаг навстречу и громко сказал, почти прокричал.

— Я, сударь, готов драться с вами. Надеюсь наша разница в возрасте вас не смущает? — майор, как и его шеф, то же возбудился и это меня сильно позабавило и совершенно успокоило, а самое главное у меня появилась уверенность, что с моей головы даже волос не упадет.

Я с улыбкой наклонился и внимательно оглядев генерала со свитой, а затем всех присутствующих и мне в глаза бросилась, побледневшая как полотно хозяйка. В этот момент я вспомнил что когда-то читал, что летом 1826-ого над ней был установлен тайный надзор полиции и уже в августе 1826-ого года шеф жандармов получил телегу на неё и вдову генерала Коновницына.

— Я так полагаю, что на дуэль вызвали меня, поэтому право выбора оружия за мной. Не так ли?

— Да, — одновременно и синхронно выкрикнули майор и обретший дар речи генерал. Меня это очень позабавило и я язвительно скривившись, сказал.

— Успокойтесь, господа, не надо так волноваться, это очень вредно. Драться мы будем через несколько минут и вы, сударь, — я слегка наклонил голову, обращаясь к майору, — можете не успеть успокоиться, а вас, — я сделал такой же наклон в сторону генерала, — может хватить удар, возраст все-таки.

От такой наглости мои оппоненты похоже потеряли дар речи, а в салоне раздались негромкие редкие смешки.

— Право выбора оружия я уступаю вам, — свои слова я сопроводил жестом в сторону майора. — Это я делаю для того, что бы никто не сказал, что у меня будет преимущество, так как известный вам месье Ланжерон дает мне уже три месяца уроки фехтования и не думаю, что у вас будут шансы против меня.

Это был удар не в бровь, а в глаз. Майор немного побледнел и медлил с ответом. Это была его большая ошибка. Сейчас я продолжу его публичную порку.

— Если вы, сударь, выбираете пистолеты, то право первого выстрела за мной. Я буду стрелять с тридцати шагов, а вы можете стрелять как положено, с десяти. Стреляться мы будем немедленно, — я огляделся. — Прямо в этой зале, место позволяет. Если у вас нет оружия, мой человек принесет нам пистолеты, сабли, шпаги. Как вам угодно.

— Я буду секундантом майора, — прорычал окончательно пришедший в себя генерал. — Мы выбираем пистолеты. Несите.

— Господа, — обратился я к присутствующим. — Кто окажет мне честь быть моим секундантом?

— Я, ваша светлость, — тут же отозвался один из присутствующих. Услышав его голос, я вспомнил кто это и где я его видел. Это был скорее всего какой-то профессор Московского университета. Я его видел во время экзамена и его даже представляли, но вот хоть убей — не помню.

— Отлично. Но это еще не всё. Вы, сударь, позвольте спросить какой титул носите? Князь? Граф? Барон? Или еще что-нибудь? — обратился я к майору. Он похоже понял куда я клоню и опять помедлил с ответом.

— У меня нет титула, ваша светлость, — ответ мне понравился и я улыбнулся.

— Вы, сударь, поняли свою ошибку и я вас прощаю. Но на будущее не забывайте, к титулованным особам вы должны обращаться ни в коем случае не опуская их титул.

Я повернулся к еще присутствующим гостям салона.

— Уважаемые господа. Генерал Михайлов назвал меня Иудой, по видимому он имел в виду моё отношение к тому, что произошло 14-ого декабря и то, что мой отец, участник этого выступления, был убит и уже мертвым прощен Государем. Так вот, господа, я хочу заявить, офицеры, вышедшие на Сенатскую площадь совершили преступление, они хотели принести на нашу землю революционную заразу, наподобие той, которая еще недавно терзала Францию. Они обманом вывели на площадь нижние чины и кровь погибших на их совести. Дворянин и офицер должен быть опорой престолу, а не его шатателем. Это грех, господа. Тяжкий грех.

В зале наступила звенящая тишина. Подождав несколько секунд, я продолжил, обращаясь к присутствующим.

— А теперь, господа гости, прошу освободить залу. Господ офицеров прошу отойти к дверям и пожалуйста не вмешивайтесь, иначе я буду вынужден по очереди драться с каждым из вас и уверяя, пока вы меня убьете, кто-то из вас успеет отойти в мир оной передо мной. Вас, господин профессор, попрошу с моим человеком принести из кареты пистолеты и найти положенного на дуэли лекаря, наверняка среди присутствующих он есть.

Через несколько минут оставшиеся гости быстро покинули залу, первой кстати выбежала хозяйка, наверное в надежде найти какого-нибудь представителя полиции. Офицеры, пришедшие с генералом, выстроились в шеренгу около дверей.

Убедившись, что нас никто не слышит, я наклонился к майору.

— Не ссы майор, я тебя не буду убивать, твоей крови мне будет более чем достаточно. А тебя, — я повернулся к генералу, — старого козла пристрелил бы с удовольствием. Нет, тебе лучше отстрелить твои паршивые яйца. Если бы не твои седины, сделал бы это с удовольствием.

У меня в карете были отличные английские пистолеты с замечательным боем. Петр быстро их принес, а профессор также быстро нашел среди гостей своего коллегу с медицинского факультета.

Профессор с двумя офицерами быстро разметили место дуэли и взяв коробку с оружием, подошли ко мне. Я жестом показал на майора. Он резким движением выхватил пистолет и начал его лихорадочно проверять. Я взял свой и неторопливо сделал то же.

Командовать дуэлью взялся генерал, он сумел немного взять себя в руки и сдавленным голосом негромко скомандовал.

— Господа, к барьеру!

Я подошел в лежащему на полу шарфу, это был мой барьер, ровно тридцать шагов до противника и повернулся к нему. На расстоянии десяти шагов от меня лежал еще один шарф, с этого расстояния будет стрелять майор, если дело дойдет до его выстрела. Но сейчас он стоит в тридцати шагах от меня.

Улыбнувшись, я взвел курок и начал поднимать пистолет. Майор резко повернулся ко мне правым боком, правила дуэли это разрешали, можно еще попробовать немного закрыться пистолетом, но он этого не стал делать.

Я прицелился и выстрелил. Пистолет не подвел, пуля попала точно в цель — правую кисть майора. Он вскрикнул, зашатался, но не упал. Перехватил пистолет левой рукой и медленно пошел к своему барьеру, шарфу лежащему в десяти шагах от меня. Глядя ему в лицо, я видел как заостряются черты его лица. На полу за ним начал тянуться кровавый след.

Не доходя пары шагов до шарфа, майор остановился и начал мелко дрожать. Он попытался поднять пистолет и уже падая, выстрелил от бедра. Пуля просвистела у меня прямо над головой и за спиной зазвенело разбитое стекло.

La comédie est finie, rideau — комедия окочена, занавес.