Олигарх

Глава 2

Ужин прошел в настоящем чопорном английском стиле, практически молча, только несколько дежурных фраз о погоде и природе. Ближе к полуночи мы переместились в кабинет барона. В кабинет подали сигары, естественно напитки, шоколад и тонко нарезанные лимоны. Ротшильд знал, что я всем напиткам предпочитаю коньяк и виски, водки в моем понимании еще не было, а закусывать коньяк предпочитаю по-варварски, ломтиком лимона. Виски я тоже употреблял не по-английски, всегда наливая себе четвертную дозу, то есть сто грамм, а не двадцать пять.

Специально для Гладсона был шотландский mead, по-русски это произносится как мед, не мёд, а именно мед. Причем англосаксы говорят что-то среднее между «е» и «и». В его рецепте действительно есть мед, а вкус смесь медовухи с элем и обычно он сладкий.

После приема горячительного языки понемногу развязались и хотя я буквально каждую секунду ожидал начала разговора по существу, прямой вопрос Дизраэли оказался для меня неожиданностью.

— Скажите, князь, а какие резоны Британии идти на уступки вашему императору? Вас достаточно сильно бьют, Черноморский флот практически уничтожен, скоро падет Севастополь. Нашу сторону склоняются принять Австрия и Пруссия. Как мы будем объяснять своим избирателям, что отказались от своей победы и предали своего союзника?— Дизраэли был сторонником Османской империи и будет всегда на её стороне в противостоянии с Россией, в отличии от того же Гладсона, который почти всегда выступал против османов.

Алкоголя я этому моменту употребил всего ничего и безбоязненно налил себе шотландского скотча по-русски, ровно двести грамм. Негромко сказав: «За победу!», залпом выпил, закусил рукавом и глубокой затяжкой сигары. Сомневаюсь, что литературного таланта Дизраэли окажется достаточно для описания произведенного эффекта.

— В войне надо еще победить. Утверждение об уничтожении русского флота слишком смелое, как и предположение о скором падении Севастополя. На Альме и под Инкерманом мы отступили, но не были разбиты. А чего стоит сражение под Балаклавой? — я сделал паузу и внимательно оглядел своих собеседников. Говорить резко и прямо с Ротшильдом и иже с ним я не боялся, огромные деньги, которые бывали на кону, позволяли говорить еще и не такое. Также как и с бывшим канцлером казначейства Соединенного Королевства. А вот с прохиндеем Дизраэли, а я его считал именно таким типом, в данной ситуации надо было именно так.

— Французский генерал Пьер Боске не просто так сказал, что это не война, а безумие. И уверяю вас господа, что это еще цветочки. А то, что произошло на море, ваши газеты недаром назвали «Балаклавской бурей» и приравняли её последствия к проигранной морской битве. Зима конечно заканчивается, но начавшаяся весна и приближающееся лето могут оказаться страшными для обеих сторон.

Мои умозаключения, что мне ничем не удается помочь своей Родине были достаточно большой натяжкой. Барон Лайонел Натан де Ротшильд дал взаймы Великобритании на ведение войны шестнадцать миллионов фунтов стерлингов, а я осенью 1854-ого года сделал тоже самое для Российской империи в размере десяти и помимо этого организовал «народное» движение а-ля Кузьма Минин. По всей России шел сбор средств на войну. Главными спонсорами выступили два десятка русских богатеев, которые на это дело по тайне получили от меня еще шесть миллионов, причем один они оставили себе. На Нижней Волге и на Дону готовились большие подкрепления для Крымской и Кавказской армий.

Всё это не было пущено на самотек. Я заранее подготовил надежные и проверенные кадры. Мои люди знали, что шаг вправо-влево считается побегом с расстрелом на месте и одну из моих любимых поговорок, сапер ошибается один раз и что под этим подразумевается.

Я наделся, что предстоящая весенне-летняя компания 1855-го года будет не такой провальной как предыдущие. Попытка освободить Евпаторию две недели назад закончилась неудачей, как и в моей предыдущей жизни, но было небольшое отличие: сейчас это была разведка боем.

Русские генералы Степан Александрович Хрулёв и Карл Егорович Врангель не могли конечно перечить воле Государя, который требовал наступать и разыграли небольшой спектакль, в результате чисто внешне это выглядело как очередное поражение русских. Но в реальности русские войска не понесли никаких потерь и выявили наличие мощной артиллерии у турок. Союзники совершенно неправильно расценили итоги этого боя и начали переброску части сил под Севастополь. А русские генералы начали готовиться к следующей, уже настоящей, битве за Евпаторию.

Ничего этого Государь уже не узнал. В истории моей первой жизни курьер с юга России прибыл 14-ого февраля, а сейчас это случилось 17-ого, когда состояние здоровья Николая Павловича неожиданно и резко ухудшилось. А «в двенадцать минут первого часа пополудни» 18 февраля 1855-ого года Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский, отошел в мир иной.

Конечно он догадывался, кто стоит за всеми этими масштабными военными приготовлениями и действиями развернувшимися неожиданно по всей России осенью 1854-ого года, но угроза страшного разгрома не оставляла императору никакого поля для маневра. Николай Павлович молчал и делал вид, что не замечает тихого и малозаметного контроля моих людей и того как они медленно, но верно, перехватывают рычаги управления.

Мои собеседники конечно не были в курсе всего происходящего в России, но отголоски конечно доходили, а уж о состоянии союзных армии и флота в Крыму и тяготах и лишениях уже выпавших на их долю, осведомлены были прекрасно. Но я решил в этот момент переключиться немного на другое.

— Господин Палмерстон сейчас почивает на лаврах и полагает, что еще одно усилие и Россия будет сломлена, тем более что новый Государь настроен вроде бы не так воинственно, как покойный Николай Павлович. Но я хочу вам напомнить историю моей страны, времена войны восемьсот двенадцатого года, а особенно Смутного Времени и событий царствования Петра Алексеевича. У меня есть веские основания полагать, что события в моей стране примут такой же оборот, на кон будет поставлено всё и через несколько месяцев из берлоги вылезет очередной разъяренный русский медведь, — теперь я уже «по-учительски» оглядел своих собеседников.

Выдержав нужную паузу, я продолжил.

— А скажите мне, уважаемые господа, так ли война и вообще состояние перманентной вражды и противостояния с Россией отвечает интересам Соединенного Королевства? Кое кто здесь опасается, что Россия будет стремиться оспаривать ваше владычество в Индии, завладев Средней Азией и Персией. Но согласитесь, господа, что сотни лет из этих краев исходила и продолжает исходить опасность для моей Родины. Сотни тысяч, а может быть и миллионы русских людей были захвачены и проданы там на невольничьих рынках. Разве ваша страна, окажись в такой же ситуации, не стремилась бы пресечь это?

Молчание знак согласия, а мои собеседники промолчали.

— Россия не стремилась и не будет стремиться проникнуть в Индию. Теперь, то что касается Османской империи. Точно такая же ситуация была еще недавно с постоянными набегами и мало того, доколе будут продолжаться зверства и издевательства над христианами? Уверяю вас, господа, если османы будут поставлены в стойло, а над больным человеком Европы — Османской империей, будет установлен протекторат всех великих держав и мир больше не услышит об ужасах турецкого владычества на Балканах и Кавказе, то Россия не будет стремиться вмешиваться в балканские дела и добиваться военного и политического господства на Балканах. Эти войны обходятся нам слишком дорого.

По большому счету то, что я говорил была хорошая езда по ушам и политические фантазии. При любом раскладе Россия так или иначе просто будет вынуждена вмешиваться в дела и делишки этого полуострова. Но когда я заговорил о зверствах турок, господин Гладсон очень оживился и соглашаясь со мной, закивал головой. Он в отличие от Дизраэли османов очень, мягко говоря, не любил.

Мне оставалось в своем рассказе о так называемом восточном вопросе поставить последнюю точку, сказав о судьбе Константинополя, черноморских проливов и возможного вмешательства в судьбы Египта и будущего Суэцкого канала.

— Теперь что касается Константинополя и черноморских проливов. Опять же, если не будет турецких ужасов, то Россию устроит запрещение прохода военных кораблей других держав в любое время и запрет на прохождение наших в военное. Проход торговых кораблей свободный в любое время. Каких-либо жизненных интересов России в Средиземном море я не вижу и считаю, что проливать там русскую кровь больше не нужно. И последнее одним штрихом. Так же России нет резонов глубоко вмешиваться в дела Центральной Азии и Китая: только Джунгария, Монголия и Манчжурия, так как откуда исходила и продолжает исходить опасность для нашей державы.

Про дела с Японией и положение в Америке и на Тихом океане я решил опустить. Всё, что я говорил, предназначалось для Гладсона и Дизраэли. С Ротшильдом и его дядей мы это всё обсуждали не раз и им было по большому счету по барабану: главное дела еврейские и конечно бизнес, то есть денежки. А финансировать всё мероприятия должен буду я, а они будут в основном иметь с этого гешефт. Посвящать членов британского парламента в наши планы решения еврейских проблем мы не собирались, так сказать одним делом они для этого не вышли, особенно Дизраэли. Это была моя принципиальная позиция.

Я замолчал, ожидая реакции своих собеседников, вернее Гладсона и Дизраэли. У меня были еще кой-какие аргументы, но я решил попридержать их. Гладсон выслушал меня молча и судя по всему пока не собирался что-либо говорить. А вот Дизраэли с трудом сдерживался чтобы не начать со мной дебаты.

— Вы хотите, сэр, сказать, что мы заключаем мир и Россия в результате остается при своих? —спасибо хотя бы за сэра, господин Дизраэли, хотя это уже второй его прокол, до этого он обратился ко мне слишком фамильярно — просто князь. Я все-таки не просто русский князь, в отличие от вас уважаемый, безродного и безпоместного. А по древности рода могу поспорить с кем угодно и в России и в Европе. Как никак я реально был Рюриковичем, потомком Карла Великого и каких-то там римских императоров, возможно даже самого Августа или Юлия Цезаря и византийских в придачу. И мало того, я еще был и Светлостью, этот титул был пожалован моему прапрадеду австрийским императором и был признан Екатериной Великой. Так что, такие как Дизраэли должны меня титуловать Ваша Светлость, а тут просто сэр, да еще от безродного выскочки.

В эту, на мой взгляд, ахинею я совершенно не вникал, знал только, что у нашего геральдиста, архивариуса и семейного историка реально были документы, всё это подтверждающие. Если бы в такой телесной оболочке был бы не человек двадцать первого века, которому это всё было, мягко говоря, почти по барабану, а реально тот русский князь, который уступил мне своё бренное тело, да еще и с такими финансами, то у господина Дизраэли могли бы внезапно возникнуть проблемы. Гладсон это сразу понял, он все таки был сыном только недавно почившего сэра Джона Гладстона и баронетом с 1846-ого года и с тревогой посмотрел на меня.

Я с трудом сдержал улыбку и начал отвечать по существу.

— Во-первых, господин Дизраэли, хочу заострить ваше внимание, что война не закончена, а военное счастье изменчиво. Во-вторых, почему же при своих, мы больше не будем так встревать в балканские дела, наш протекторат над Балканами будет заменен на протекторат всех великих держав, то есть Соединенного Королевства, Французской Империи, наш и австрияков, — я специально не стал говорить Австрийская империя, показывая этим мое отношение к этому государству. — В третьих, мы проводим с вами разграничение зон интересов и не будем лазить в чужой огород морковку дергать.

Я прищурился и сделал вид, что пытаюсь, что-то вспомнить.

— Помните речь вашего свежеиспеченного премьера в Палате общин, если не ошибаюсь, 1-ого марта 1848-ого года?

Мои собеседники с откровенным недоумением посмотрели на меня, похоже то, что я сейчас скажу для них будет неожиданностью.

— «Недальновидно считать ту или иную страну неизменным союзником или вечным врагом Англии. У нас нет неизменных союзников, у нас нет вечных врагов. Лишь наши интересы неизменны и вечны, и наш долг — следовать им». Скажите, что с тех пор изменилось? — на этот раз по-учительски я посмотрел только на Дизраэли. — При любом другом исходе, кроме предлагаемого мною, Россия будет вашим врагом, какие-то небольшие территориальные потери или предполагаемое уничтожение флота на Черном море на самом деле это для нас укус комара. Но гарантировано вы собственными руками создаете союзника вашему врагу в Америке — Соединенным Штатам, а они будут этому только рукоплескать и свои неудачи в Техасе и Калифорнии с лихвой компенсируют в той же Канаде и на Карибах.

Вот уж в этом вопросе я разбирался наверное лучше всех на свете и держал руку на пульсе. Тут мое слово было решающим. А потеря Канады и владений на Карибах будет означать для англичан изгнание из Западного полушария. А там глядишь и до Восточной Азии дойдет. Но это было не всё, что я еще собирался сказать.

— Поражение и ослабление России будет на руку в первую очередь Наполеону, пруссакам и австрийцам. Пруссаки, прут вперед, — я чуть не сказал «как танки», вот был бы номер, — через несколько лет они разберутся со своими вечными соперниками австрийцами, а я думаю в исходе этого противостояния сомнений нет ни у кого, а затем прусские орлы полетят над всей Германией. А они будут претендовать на часть вашего пирога совершенно реально и сомневаюсь, что в этом противостоянии у Великобритании будут шансы. И только Россия может оказаться тормозом для этого будущего монстра.

На этом я решил действительно остановиться, налил себе немного коньяка, медленно, смакуя что бы насладиться его ароматами, выпил и закусил ломтиком лимона.

— Но как склонить к такому решению сэра Генри? — после некоторого раздумья спросил Дизраэли, похоже мои аргументы произвели на него огромное впечатление. Палмерстона сэром Генри он раньше не называл. Неожиданно на этот вопрос ответил Мозес Монтефиоре.

— Я думаю аргументы найдутся, не правда ли Лайонель?

Когда все стали разъезжаться, я немного задержался, без слов поняв просьбу Ротшильда.

— Алекс, — один на один мы позволяли себе фамильярные обращения, настолько уже переплелись наши финансовые отношения, — а вы уверены, что император Александр согласится с вами? Его отец принципиально отвергал ваши предложения.

— Уверен, его положение крайне незавидное. Он не герой и не боец, в отличие от императора Николая, да и с его окружением уже работают. Да и Николай Павлович после высадки союзников в Крыму и поражений молчал и не препятствовал в работе моим людям.

Возвращаясь к себе, я решил немного пройтись. Ночной Лондон никогда и нигде не был безопасным местом для ночных прогулок, но за свою безопасность я совершенно не опасался. Еще на заре нашей совместной жизни я дал обещание своей жене не экономить на охране семьи и её костяк составляли мужики, чьи семьи несколько поколений верой и правдой служили нашим семьям.

Английская столица мне не нравилась, как и сама Англия. То ли дело Москва, Питер, Париж, Вена, Мадрид на худой конец. Хотя это мое отношение к Лондону было конечно не объективным. Просто в первой своей жизни я был коренной севастополец и историю первой севастопольской обороны и всего, что с этим было связано знал наверное лучше всего на свете. Не знаю почему, но еще в детстве я возненавидел именно англичан, а не французов или турок с сардинцами.

В плохую погоду всё и везде плохо, по крайней мере для меня. Жару я переносил всегда с трудом, а вот когда тепло, сухо и солнышко закрыто облаками! В такую погоду Лондон очень даже ничего, да и посмотреть тут уже есть чего. Из-за своей непереносимости жары я после армии кстати и остался в Питере и встретил там даму сердца.

Как говорится кто платит, тот девушку и танцует. Кропотливая полугодовая подготовительная работа дала результат чуть ли не в первые дни нового царствования.

Новый император по большому счету был не чета своему отцу. Министр финансов Пётр Фёдорович Брок наверное в самом смелом сне не мог доложить Николаю Павловичу реального положения дел с финансами империи. Он знал, кто стоит за огромным займом в десять миллионов фунтов и каким образом по России собрана еще почти такая же сумма.

А вот новому Государю он доложил реальное положение вещей во время первого же доклада, тем более что Александр Николаевич имел представление о положении дел в империи. Накануне Петра Федоровича посетил мой доверенный человек и ознакомил его с интересным списком скупленных мною долгов российской элиты. Фамилии самого министра там не было, но там были его родственники и пришлось господину Броку принять мои условия.

Я не мог позволить себе потерпеть еще одну неудачу в своих попытках по-серьёзному вмешаться в ход событий в моей стране. Поэтому накануне смерти Николая Первого моя жена попросила о срочной аудиенции у будущей новой императрицы Марии Александровны и общалась с ней больше двух часов, которая после этого тут же отправилась к своему мужу.