ОН. Новая японская проза

хисаки мацуура причуды жизни

Было это лет десять назад. Энокида совсем не помнит, как он оказался в том месте. Поздно вечером от станции Ниппори ему надо было идти к станции Угуисудани, расположенной на линии железной дороги Яманотэ; по дороге он заглянул в странного вида кофейню. С маленького пустыря у шоссе, ведущего в Иридани, он свернул направо; там вплотную к железнодорожным путям теснилось множество построенных десятки лет назад развалюх. Чтобы скрасить унылый вид, перед некоторыми домами стояли кадки с деревцами, но все равно оставалось ощущение, что жители квартала с трудом доживали там свои дни в ожидании неизбежного сноса домов. Оказавшись в столь неприглядном месте, Энокида несколько растерялся, но, когда за извилистой тропинкой его взору открылся маленький скверик с крохотными качелями и детской горкой, на душе немного потеплело.

На дальней стороне скверика стоял неказистый домик с вывеской «Кофейня „Аллея“». Вспоминая об этом позже, Энокида никак не мог взять в толк, что побудило его толкнуть открывающуюся в обе стороны замызганную стеклянную дверь, как вообще он мог войти в сомнительного вида заведение почти в полночный час. То ли начинавшийся дождь загнал его в эту кофейню, то ли хмель еще не выветрился, а может, просто захотелось выпить кофе. Как бы то ни было, Энокида открыл дверь и заглянул вовнутрь: безрадостное ощущение вызывали стоявшие почти вплотную друг к другу три столика, каждый на двоих, и убогое убранство — репродукции безвкусных картин на белесых стенах и дешевая утварь. К тому же в этом тесном заведении не было ни одного клиента, и Энокиде тут же захотелось повернуться и уйти. Но все же он вошел; возможно, на него благотворно подействовала необычайная мелодичность голоса пожилой женщины, которая поприветствовала его не слишком радушно, но и не холодно.

— Можно войти? Поздновато, правда…

— Проходите, пожалуйста. — Женщина неопределенным жестом указала на один из столиков. Увидев, что посетитель замешкался, она пробормотала: — У нас и второй этаж есть.

«Надо же, а я и не заметил», — подумал про себя Энокида.

Действительно, от самой двери наверх вела узкая крутая лесенка. Рядом с пожилой женщиной стояла, прижав к груди круглый поднос, девица, судя по возрасту — ее дочь. Своим безразличным видом она показывала, что Энокида прервал их разговор. Он почувствовал себя посторонним в этой маленькой кофейне, где две женщины вели свою, не для чужих ушей, беседу.

— Ладно, пойду на второй этаж, — бормоча это, он стал подниматься по лесенке.

— Извините, обувь снять забыли…

«А, туда надо без обуви… Вообще, куда меня занесло? — подумал Энокида. — Маленькая забегаловка, или что посолиднее? Впрочем, на двери написано „Кофейня“.»

Чувствуя что-то вроде досады, он все же снял обувь и, прежде чем подняться на второй этаж, заказал именно кофе. Убедившись, что женщина поняла его, о чем свидетельствовал кивок головой, он взошел на ступеньки скрипучей, пропахшей плесенью лестницы.

Наверху лампочка без абажура еле освещала узкий коридорчик, который заканчивался пожелтевшей от времени раздвижной стеной-перегородкой. Поскольку рядом, вероятно, был туалет, идти, наверное, следовало, за перегородку. Помещение ничем не отличалось от самого обыкновенного жилища. За перегородкой оказалась приблизительно десятиметровая комната в традиционном японском стиле — в ней стоял маленький комод, в углу валялось несколько подушек для сидения, к окну был придвинут низенький столик с пепельницей. Испытывая недоумение (черт-те куда занесло) пополам с апатией (будь что будет!), Энокида поднес к столику подушки, скрестив ноги сел на них, облокотился о стол и закурил. Тут же послышалось скрипенье лестницы, шаги, после чего с невозмутимым видом вошла молодая подавальщица, неся кофе и сахар. Пробормотав формальное «Приятного аппетита», она удалилась вниз по скрипучей лестнице.

Почти час провел Энокида в этой странной комнате. Впрочем, странность ее заключалась единственно в том, что она была слишком обычная — миллионы японцев спят, едят в таких комнатах: ни малейшего намека на «заведение», «кофейню». Так и осталось невдомек Энокиде, как случилось, что он сидит тут и прихлебывает кофе. На стенах висели календари с фотопейзажами, несколько хрупких безделушек украшали комод, на нем же стояли в рамочках фотографии: улыбающиеся женщины-подавальщицы, которых он встретил внизу, а также дети и старики. Притолоку украшала стрела от лука «Хама»[22] с надписью «Храм Симоя». Приоткрыв грязное, с обветшавшей рамой окно, можно было увидеть тот самый скверик, на котором старшеклассники — мальчики и девочки, — не обращая внимания на дождь, в сандалиях на босу ногу катались на качелях. Двое, лениво раскачиваясь, вели неторопливый беззаботный разговор. Солнце давным-давно село, но влажная духота конца лета не спадала и в этот час. Неподалеку, за домами и сквером, проходила кольцевая линия электрички Яманотэсэн и связывающая Токио с Йокогамой линия Кэйхин — Тохоку, по которым каждые несколько минут мимо маленькой станции с грохотом проносились поезда.

Энокида вдруг ощутил полный покой, будто забрел случайно в чайную комнату какого-то дома и знай попыхивает там сигаретой. Неожиданное сравнение пришло ему в голову: он, как воришка, ночью пробрался в чужой дом, совершил задуманное, потом, убедившись, что хозяева крепко спят, уселся себе в укромной комнате и не спеша закурил в свое удовольствие. «Впрочем, — ухмыльнулся Энокида, — будь он вор, вряд ли был бы так безмятежен». Вспомнилась давняя история: умер кто-то из дальних родственников, и ему вместе с другими людьми пришлось провести ночь у гроба покойника в доме, куда он попал впервые. Захотев в туалет, он прошел в дальний конец огромного дома и, отодвинув легкую перегородку, очутился в полутемной заброшенной комнате, вдали от гостиной, где подавали суси[23] и сакэ и откуда едва слышно доносились людские голоса. Радуясь своему одиночеству, Энокида приятно проводил время, куря сигарету за сигаретой. Из-за стенки-окна просматривался двор, еще полностью погруженный во тьму, однако напрягши зрение, можно было различить деревья, кусты, неясные контуры камней — все это дарило покой и отдохновение. Лунный свет, заливавший этот пейзаж, наполнил его грудь неизъяснимой радостью. Вдруг возникло странное чувство, что всем облаченным в черное людям, собравшимся в этом доме, и ему в том числе, нет никакого дела до покойника. Мягкому лунному свету, обволакивавшему землю, безразличны были и усопшие, и живые. То, что Энокиду не слишком тронула чужая смерть, возможно объяснялось тем, что покойника при жизни он почти не знал, никоим образом не был с ним связан. Но так или иначе, в безразличии луны и в собственном безразличии Энокида не находил ни холодности, ни жестокости; было нечто другое — ощущение свежести наполняло душу.

Почему-то здесь, в убогой комнатке на втором этаже заведения под названием «Аллея», где он потягивал не совсем дрянной, но и не слишком вкусный кофе, вспомнилась Энокиде та ночь. Свет луны, будто навеваемый этим воспоминанием, ласково касался сверкавшей за окном реки и вызывал в памяти другие — о длинных вечерах, когда вот так же светилась за окном река Сумидагава. В то время некая особа, с которой он сожительствовал, снимала квартиру с прекрасным видом на эту реку. Домой она порой возвращалась очень поздно, Энокида своим ключом открывал ее квартиру и до рассвета проводил там в одиночестве томительные часы. Он был уже не в том возрасте, когда судорожно пытаешься мысленно воссоздать образ отсутствующей подруги, однако гнетущее ожидание томило сердце смутной и одновременно острой ревностью. В такие минуты он подходил к окну, раздвигал шторы, вглядывался в освещенную луной реку, и постепенно на него находило тихое умиротворение. Да, связь с этой женщиной послужила ему хорошим уроком. Он по-своему любил ее, но, желая избежать сердечных терзаний, сдерживал себя, старался сохранять покой в душе. Долго так продолжаться не могло, возлюбленная бросила его и вернулась в деревню. А у Энокиды осталось только воспоминание о спокойно текущей в лунном свете реке. «Удивительное дело, — размышлял Энокида, — память сохранила не интимные сцены, не прогулки вдвоем, а лишь бесконечные ожидания и такой вот ночной пейзаж…» Вероятно, именно ночной пейзаж, сопровождавший томительные переживания, разбил их любовь.

…На втором этаже кофейни «Аллея» Энокида погружался в подобные воспоминания, они приходили одно за другим, но, как ни странно, такое времяпрепровождение не тяготило его. А мысль о том, что и ныне, как в своей прежней жизни, он абсолютно одинок, даже показалась ему отрадной.

С сожалением подумав, что пора уходить, Энокида вышел из комнаты и спустился по лестнице вниз. Молодой подавальщицы уже не было. Уплатив за кофе не ахти какую сумму, он пытался разговориться с подавальщицей постарше, по всей видимости хозяйкой кофейни. Это была уже порядком потрепанная жизнью женщина лет сорока пяти.

— Надолго я у вас застрял, — сказал он, но она лишь улыбнулась в ответ:

— Да будет вам…

Энокида вышел на улицу. Лил дождь, и в скверике было уже пусто. Ориентируясь по гудкам поездов, он направился к станции, сворачивая то вправо, то влево. Он был так погружен в себя, что невольно оторопел, оказавшись на улочке, где со всех сторон его окружали маленькие, сомнительной репутации отели с навязчивой неоновой рекламой.

С тех пор по настроению Энокида заходил в кофейню «Аллея». Раз или два в месяц, когда выпадало свободное время, он не спеша шел вечером от станции Ниппори до угла, открывал дверь кофейни, снимал обувь, поднимался на второй этаж и курил там, облокотясь на столик; иногда брал с собой книгу, но в нее редко когда заглядывал, просто сидел и думал — ни о чем. Со временем календари на стенах менялись. Однажды зимой поздно ночью заглянув в «Аллею», Энокида обратил внимание на невесть откуда появившуюся тут печурку, а когда наступило лето, заметил вентилятор. На первом этаже, бывало, сидели один-два посетителя, кое-кто держал перед собой развернутую спортивную газету; на второй этаж, однако, никто никогда не поднимался, так что чье-либо общество Энокиде не грозило.

Эту убогую десятиметровую комнатку Энокида стал воспринимать как свою персональную комнату отдыха. Есть же на вокзалах и в аэропортах комнаты отдыха и залы ожидания, в кинотеатрах и больницах — помещения для курения; вот и у него в Токио в кофейне «Аллея» имеется собственная комната, пусть маленькая и не очень опрятная. Эта мысль радовала Энокиду. В Италии, во Флоренции есть знаменитый монастырь с фресками этого… как его?.. Фра Анджелико. Для размышлений о Боге и общения с ним монастырь располагает двадцатью — тридцатью кельями. Обстановка в них скромная: кровать, стол да стулья. Но в каждой келье Фра Анджелико оставил свои великолепные фрески. Много лет назад, посетив эти места, Энокида живо представил себе, как богопослушные монахи-затворники дни напролет проводят в этих тесных каморках, и почувствовал в этом своеобразную прелесть. И еще ему подумалось тогда, что вряд ли созерцание чувственных цветов и линий способствует рождению аскетических мыслей. Ну а вдруг именно в раскованных чувствах, которые вызывают такие цвета и линии, — вдруг именно в них скрыта таинственная составляющая Веры? Это может показаться несколько смешным, но в комнатенке на втором этаже «Аллеи» он сам невольно предается таким же аскетическим и благостным мыслям, как монахи средневекового итальянского монастыря. Разница лишь в том, что «Аллея» не предназначена для бесед с Богом, здесь можно лишь полностью отдаться расслабляющим воспоминаниям.

Молодая подавальщица, с которой он столкнулся первый раз, незаметно исчезла, ее сменила другая, ту — третья… Энокида и не пытался запомнить их всех, но неизменно в памяти оставалась женщина в летах. Кажется, ей приходилось по несколько месяцев работать одной. Не так уж часто посещал Энокида «Аллею», но по прошествии некоторого времени хозяйка, встречая его в дверях, стала улыбаться ему как давнему знакомому, ни словом, правда, не выдавая особой симпатии, что отнюдь его не огорчало. Обычно между постоянными клиентами и хозяевами подобных заведений устанавливаются вполне доверительные отношения, происходит обмен любезностями и все такое прочее. Энокиде это было бы в тягость и казалось бы чем-то провинциальным. «Добрый день!», «Пожалуйте!» — вполне достаточно.

Так прошло ни мало ни много десять лет; само собой, и хозяйка «Аллеи» поседела, и в волосы Энокиды закралась седина. За все эти годы ничего, кроме кофе, Энокида не заказывал.

Зима в тот год была очень холодной, морозной. Только раз Энокида зашел в кофейню. А потом — дело было уже в середине мая, стояла ясная погода — после долгого отсутствия, к тому же днем (что совсем удивительно!), Энокида, оказавшись на углу улицы Инэгиси, прошел чуть вперед к знакомому дому, но… таблички «Кофейня „Аллея“» не увидел. Дом, ставший для него почти родным, опустел и стал похож на все прочие вокруг. Заглянув в дверную щель, Энокида разглядел пустую комнату без столов и стульев; опорожненные бутылки, бумага и другой хлам довершали впечатление полной разрухи. Чувствовалось, что сюда давно уже не ступала нога человека. Толкнул провисшую дверь — она не поддавалась: либо на ключ была заперта, либо перекосился дверной проем. Толкнул еще раз, посильнее — дверь никак не открывалась. Энокида вспомнил, что такое уже бывало. Может и сегодня здесь выходной? Или кофейню закрыли на ремонт? Однако все говорило о том, что «Аллея» закрылась навсегда. Энокида направился к станции Угуисудани, с каждым шагом все сильнее ощущая горечь и досаду.

Где еще в Токио найдешь подобное место? Такое же необычное? Можно, конечно, снять квартиру и превратить ее в свое тайное убежище. Но это казалось ему пресным и вряд ли доставило бы удовольствие. Снять квартиру, чтобы убивать время, сидя там в полном одиночестве, скучать, пытаться как-то развлечь себя — одна мысль об этом была нестерпима. Другое дело — облюбованная им комнатка на втором этаже «Аллеи»: не покидавшее его там чувство, будто он тайком вторгается в чужое жилище, делало еще более притягательным пребывание в ней, это неведомое никому место позволяло ему лениво отдаваться всплывающим одно за другим воспоминаниям…

«Аллея». Что стоит за этим названием? Ни одна загадка в последние десять лет так не мучила Энокиду. Может быть, когда-то владельцем кофейни был некий господин Намики?[24] А может быть название связано с тем, что вблизи и в самом деле была настоящая аллея? В любом случае, думал Энокида, это название очень подходило кофейне.

На платформе станции Угуисудани в ожидании поезда он слушал, как высоко в голубом небе, перекрывая земной гул, пел свою бесконечную песню жаворонок, и до него вдруг дошло: хозяйка кофейни умерла.