Оно того стоит

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Каша

Ранее…

Жила-была однорукая принцесса, которая жила-поживала на свалке с сумасшедшим изобретателем. Ее принц, Роман Хант, пришел, чтобы спасти ее от жизни среди надувных кукол и озабоченных протезов, но, увы, жизнь была слишком испорчена, чтобы позволить им быть вместе... если вдруг они волшебным образом не найдут способ строить отношения на расстоянии, хотя это никогда ни для кого не срабатывало.

Мои сказочные истории — отстой. Это официально, хотя я пока не теряю надежду.

— Не дуйся, — говорю я зеркалу, снимая с вешалки голубое платье, которое я должна надеть сегодня (мама настояла).

Боже упаси, чтобы я надела то, что выбрала сама, тем самым осквернив пьедестал, на котором, как она наивно полагает, стоит.

Я сердито пытаюсь протиснуться в неподдающееся платье, которое отказывается спускаться по изгибам моего тела. Мои плечи сгибаются и извиваются, как у акробата, пытающегося протиснуться сквозь крошечный обруч.

Это платье, как минимум, на размер меньше. Моя левая рука — да, та, что наполовину оторвана — застревает, и ее невозможно сдвинуть с места. Моя правая рука торчит в прорези, подобно развивающемуся флагу, который застрял в вертикальном положении без всякой гибкости. Только мой левый глаз может заглянуть поверх платья, чтобы увидеть, как нелепо я выгляжу в зеркале.

В панике я бросаюсь к стене и начинаю прижиматься к ней, как будто у нее вырастут пальцы, и помогут мне натянуть на себя это ужасное подобие презерватива. Да, я назвала платье презервативом. Презерватив, который к тому же чертовски мал. А я — пенис, у которого из-за этой чертовой штуки нарушено кровообращение.

В отчаянии я пытаюсь превратиться в Невероятного Халка, тщетно прорываясь сквозь платье, но его удушающая хватка не дает мне отрастить огромные мышцы и позеленеть. Даже мой рев в стиле всемогущего Халка больше похож на астматический хрип.

— Каша? — Голос Лидии сейчас напоминает благословенное пение прекрасного ангела.

Ладно, может это и драматично, но…

— Помоги, — выдавливаю я голосом девяностолетней женщины, которая курит последние семьдесят из них.

Она бросается ко мне и пытается стащить платье, но ее потуги кажутся бесполезными. Я вскрикиваю, когда чувствую, что плечо вывихнуто.

— Знаешь, у них есть платья твоего размера, — ворчит она.

Решив, что снять его через верх затруднительно, она начинает стягивать его вниз.

— Моника, — хриплю я.

— Это долбаный четвертый размер. А ты носишь шестой!

— Я... знаю, — шиплю я сквозь сбивчивое дыхание.

— Нам нужно масло, — решает она, кивая головой.

Я свирепо смотрю на нее.

— Смазка есть?

Я пристально смотрю на нее.

— Есть идеи получше? — срывается она.

За это она получает убийственный взгляд.

— Разрежь его, — с трудом выговариваю я.

— Платье за пять тысяч долларов! Я его не порежу.

Она снова начинает бороться с ним, медленно стягивая его с моих бедер. И хотя я понятия не имею, как буду сидеть, чертово платье уже сидит на мне.

— Ты можешь дышать? — спрашивает Лидия с намеком на насмешливую улыбку.

Я посылаю ее по известному адресу и подхожу к зеркалу. Удивительно, но я не похожа на банку печенья, которая вот-вот лопнет. Платье на самом деле очень эффектно меня стройнит. С другой стороны, в нем не предусмотрено место для округлостей. Не то чтобы я обычно выпячивалась, когда на мне платье, которое мне чертовски идет. Вы понимаете, о чем я. Втискивание в вещь слишком маленького размера обычно означает серьезные комки, горбинки и складки в ненужных местах.

Зеленый оттенок в платье идет в тон моим зеленым глазам из-за чего последние буквально лезут из орбит. Обычно мои глаза тусклые и незаметные. В этом отношении мама поступила правильно. Жаль, что она хочет, чтобы я казалась меньше.

Пожав плечами, я проверяю свои навыки ходьбы. Ходьбе ничто не мешает, так что я буду вести себя хорошо. Побеспокоюсь о том, как буду есть — так как для моего желудка не оставили места на случай обжорства — чуть позже.

Стук в дверь раздается как раз в тот момент, когда я заканчиваю укладывать волосы, и Лидия распахивает ее, чтобы продемонстрировать очень сексуального парня, держащего в руке одну розу.

Божечки, чертовски сексуальный парень в дизайнерском костюме. Никогда не думала, что костюмы могут так хорошо смотреться.

Роман улыбается, своим взглядом скользит по мне с явным вожделением, искрящимся в глубине его глаз. Стоило задержать дыхание, чтобы еще раз увидеть этот его красноречивый взгляд.

По крайней мере, я умру в секси-стиле.

Цель всей жизни. Я должна источать любовь.

— Ты выглядишь... — его слова обрываются, как будто он в недоумении, поэтому я решаю предложить несколько вариантов продолжения.

— Потрясающе? Удивительно? Ангельски? Сексуально? Плоско? Злостно? Секси-шмекси?

— Определенно сексуально, — говорит он, прочищая горло и переступая с ноги на ногу.

Я улыбаюсь, когда он подходит ко мне. Возможно, это не будет выглядеть настолько сексуально, когда я попытаюсь сесть, но я воспользуюсь моментом. Рукой, свободной от розы он берет меня за подбородок, откидывает мою голову назад, и его губы опускаются на мои, запечатлевая на них один из самых легких поцелуев.

Он отстраняется, а я слегка пошатываюсь. Давайте просто свалим все на каблуки.

Роман снова улыбается и протягивает мне розу. Что мне с ней делать? Взять ее с собой? Оставить здесь? Что грубо или приемлемо? Ни один парень никогда не дарил мне розу или цветы до свидания.

Решив, что не могу носить с собой розу, я целую его в щеку и кладу розу на стол.

— Стоит ли мне волноваться, почему ты вдруг стал таким милым?

Он прижимает руку к груди, притворяясь обиженным.

— Парень что не может сделать романтический жест, чтобы его не заподозрили в чем-то гнусном?

Я выгибаю бровь, и его улыбка возвращается.

— Пойдем, красотка. Давай присоединимся к вечеринке, пока туземцы не забеспокоились. Уверена, Моника боится того, что ты можешь сделать сегодня вечером.

— Я буду вести себя наилучшим образом, — говорю я, рисуя знак «X» над сердцем указательным пальцем.

Быстро натягиваю Джилл и пристегиваю ее. Это частично лишит привлекательности платье без бретелек, но в то же время, это придаст ему стимпанковский шик.

Беру Романа под руку, чувствуя себя раскрасневшейся девушкой на первом свидании, и он ведет меня на ужин. Как только мы добираемся до огромного бального зала, превращенного на ночь в столовую, Роман отпускает меня и выдвигает стул, на котором стоит мое имя.

Но его визитки нет по обе стороны от меня. В зале еще несколько человек, включая Гретхен, но никто не обращает на нас никакого внимания, продолжая обсуждать то, что обсуждали.

— Ты не можешь оставить меня здесь одну, — говорю я ему, хмурясь, когда он начинает уходить.

Вместо того чтобы бросить меня, он крадет карточку, затем возвращается и меняет ее на карточку справа от меня. После того, как он убирает вторую карточку в конец стола, он возвращается, а я печально смотрю на свое место.

— Что случилось? — спрашивает он.

Решив не говорить ему, что я упакована в это платье, как ветчина в вакуумной упаковке, я выдыхаю весь воздух из легких и начинаю пугающий процесс опускания своего тела на стул. Мне приходится наклоняться, но мне удается сесть. И эй! Я все еще могу дышать... немного.

— Твоя сестра вернулась? — спрашиваю, пытаясь найти, что сказать, чтобы он не задавал вопросов о том, почему я могу или не могу при этом похрипывать.

Он устраивается поудобнее и слишком непринужденно кладет руку на спинку моего стула.

— Не думаю, что она вернется. Она трудоголик, как и я, и у нее нет причин продолжать брать отгулы на свадьбу, которая ее не интересует.

— Тогда зачем она вообще пришла? — размышляю я, делая глоток воды.

— Потому что я попросил ее об этом.

Морщусь.

— А потом я ввалилась в твою комнату голой и с тех пор занимаю большую часть твоего времени.

Он подмигивает мне с этой своей фирменной ухмылкой.

— Она не расстроилась, даже почувствовала облегчение. Она не хотела быть здесь, так как Андерсон ей тоже не нравится.

— Значит, твоя сестра мне уже нравится.

Он смеется себе под нос и качает головой.

Люди начинают прибывать, медленно заполняя стол, пока он полностью не заполняется. Моя мать хмурится, когда видит Романа рядом со мной, а Мистер Лысый Парень теперь сидит там, где должен был сидеть Роман. Он рядом с действительно красивой женщиной, так что мне интересно, планировала ли моя мать саботировать мой начинающийся роман, изображая Купидона.

Мисс сексапильная Красотка сердито смотрит на Лысого, а он на нее. Ладно... это странно.

Игнорируя это, я с удовольствием беру бокал шампанского, когда официант начинает приносить различные блюда, включая салаты. Пальцы Романа начинают лениво чертить круги на обнаженной коже моего плеча, и я прислоняюсь к нему, сохраняя удобный для меня наклон, так как угол в девяносто градусов поддерживать невозможно.

— Ты в порядке? — вопросительно шепчет Роман мне на ухо.

Я определенно не в порядке. Дышать становится все труднее и труднее.

— Я в порядке! — лгу я, заставляя себя выдавить самую фальшивую улыбку в истории.

Ему мое заявление не кажется убедительным, но моя мать стоит и пытается привлечь всеобщее внимание, отвлекая внимание от меня.

— Спасибо всем, что присоединились к нам сегодня. — Она берет мужа за руку, и он улыбается, подмигивая ей. Я впервые замечаю, чтобы он проявлял любовь на людях. — Мы не можем выразить вам словами, как много для нас значит иметь рядом стольких друзей и членов семьи.

И бла-бла-бла в том же духе, потому что меня немного подташнивает. Не потому, что она выплевывает все эти смачные слова прямо из задницы, а потому, что дышать стало намного труднее.

Я отклоняюсь еще немного, давая себе достаточно места, чтобы дышать чуть легче, но при этом моя задница едва касается стула. Роман выгибает бровь, но Моника все еще говорит о том, как прекрасна была жизнь для нашей семьи и бла-бла-бла.

— Ты фригидная сука, это была твоя вина, а не моя! — кричит мужской голос, встряхивая меня.

В комнате воцаряется тишина, и все взгляды устремляются на Мисс Красотку и Мистера Лысого.

Мисс Красотка грозит ему пальцем.

— Нет! Это была твоя вина! Тебя все время не было! Что мне оставалось делать?

— Ты не должна была трахаться с парнем из бассейна!

Вау... Чересчур много клише?

— Это произошло случайно! — выплевывает она, на этот раз в ярости.

О, становится все лучше.

— Твоя вагина случайно приземлилась на его член, и ты умудрилась случайно оказываться на нем все семь дней подряд? — срывается он.

Взрываюсь смехом, но тут же подавляю его, поняв, что смеюсь одна. Не моя вина, что этот парень сказал то же самое, что и я, когда люди «случайно» обманывают. Это смешно!

Чертовы люди должны развивать чувство юмора, так как никто не хочет смеяться.

— Не надо было его нанимать! Я была одинока, а он был озабочен работой не больше, чем моим телом. У меня были потребности!

— Думаю, вычерпывать листья из бассейна было не так утомительно, как защищать преступников весь день!

Затем женщина переходит на спанглиш, который я не понимаю, и он бросает ей еще несколько колкостей. Моника щипает себя за переносицу, прежде чем бросить злобный взгляд в мою сторону.

— Упс, — говорит Роман рядом со мной, и я подавляю смех.

Чем дольше я сижу, тем больнее мне становится. Я начинаю потеть и теряю интерес к жарким спорам, которые мне так нравились. И тут внезапно раздается громкий крик, и я снова отвлекаюсь от удушья, которое испытываю.

— Там клубника! — кричит Джейн, отчаянно почесывая живот и шею.

Мои глаза расширяются, когда я вижу рубцы, образующиеся на ее лице, шее и руках. Ее лицо покрыто красными пятнами, а глаза выпучены от ужаса.

— Вот дерьмо, — бормочет Роман себе под нос, прежде чем принюхаться к салату. — Это все приправа! — говорит он громко, стараясь перекричать спорящую пару, которая до сих пор не унимается, выясняя, кто виноват в том, что она трахалась с мальчиком у бассейна.

— Его звали Джастин! Перестань называть его мальчиком у бассейна! — громко кричит Мисс Красотка.

— Помоги мне! — вскрикивает Джейн, пока Андерсон в панике роется в ее сумочке.

— Как будто мне есть дело до имени прислуги? Он должен был чистить сливы и бассейн! А не прокачивать твои трубы!

— У нее аллергия на клубнику? — прошипела я, глядя на Романа. — У нее есть доза эпинефрина?

Не то, чтобы я знала, каков на вкус салат, потому что в этом платье точно нет места для еды! Кстати, клубника сейчас очень кстати.

— Прислуги?! Прислуга тоже люди!

— Он чистил грёбаный бассейн! Это делает его мальчиком у бассейна!

— Не смертельная аллергия, — говорит Роман, морщась, когда Джейн кричит достаточно громко, чтобы даже мертвые перевернулись.

Я вынуждена встать, когда не могу вздохнуть, но платье наносит мне последний удар. В конце концов я врезаюсь лицом в пол, вместо того чтобы встать, так как платье не дает сдвинуться ни на дюйм. Ай.

— Черт, — говорит Роман, вскакивая и подбегая ко мне.

— У него большой как у коня! В отличие от той маленькой сосиски, которой ты так бахвалишься!

— Не могу... дышать, — говорю я Роману, когда он переворачивает меня.

Кажется, платье съежилось, или мое тело выросло с тех пор, как мы спустились по лестнице. Или, может быть, у меня просто нет сил, чтобы продолжать втягивать живот.

Роман паникует, пытаясь перевернуть меня, возможно, чтобы дотянуться до молнии. Когда я вскрикиваю, он останавливается, не добившись успеха, потому что платье впивается мне в бока, как будто оно сдвинуто неправильно.

— У меня не крошечный член! Это не так! Она лживая шлюха!

— Я нашел крем от сыпи! — кричит Андерсон.

— Мне нужен «Бенадрил»! — кричит в ответ Джейн.

— Я специально запретила им класть клубнику! — лает моя мама.

— У тебя такой крошечный член, что мне пришлось симулировать все мои оргазмы!

Все, о чем я могу думать, это о том, чтобы сорвать платье, когда вокруг меня начинается безумие. Когда Роман пытается подхватить меня, Джилл внезапно воплощает все мои мечты. Она приближается ко мне, как возбужденный пещерный человек, и хватает меня за платье с очевидными намерениями. Материал рвется, и я задыхаюсь, когда мой герой-робот рвет его спереди, раздевая и превращая платье в халат, который невозможно запахнуть.

В комнате снова воцаряется тишина, и я закрываю глаза рукой, как будто исчезну, если не вижу их. Роман кашляет, и несколько извращенных шепотков доносятся от мужчин, находящихся на грани кульминации. Я громко стону, и это единственный громкий звук в комнате.

Даже пара сумасшедших Шляпников из ада перестала говорить о размерах половых органов.

На мне бюстгальтер с маленькими следами укусов на сосках и каплями крови — нет, не настоящих укусов или крови, люди. Все остальное видно на лифчике, вдохновленном темой зомби. Потом мои трусики, о, мои трусики. Они белые и жирным красным шрифтом на них спереди выведено: «Мне нравится грубо».

А сзади написано: «Будь нежным», правда, этого еще никто не видел.

Хорошая новость? Я снова могу дышать.

— Неужели, Каша?! — срывается моя мать.

— Оно было четвертого размера! Я ношу шестерку!

— Я думала, что четверку! Как ты успела поправиться с Рождества?

— Я и тогда носила шестой размер!

Опускаю руку и вижу, что Роман изо всех сил старается не рассмеяться, снимая пиджак. Я с благодарностью хватаю его и прикрываю грудь, пока он помогает мне встать. Как будто прикрытие моего тела от любопытных глаз внезапно разрушило чары, и безумие возобновляется снова.

— Здесь нет «Бенадрила»! — рявкает Андерсон.

— Должен быть! Я всегда держу таблетки в сумочке.

— Может, если бы ты не впускала в себя чей-то настолько большой член, мой не показался бы тебе таким маленьким.

Лысый полностью стягивает с себя штаны, внезапно демонстрируя всем свое мужское достоинство. Его пенис нельзя назвать огромным, но он и не маленький. И он не обрезанный.

Я поднимаю голову и смотрю на него, прикрывая лицо. Никогда не видела никого с такой крайней плотью.

— Мои глаза здесь, — говорит Роман, ухмыляясь, когда я смотрю на него.

— Видишь?! Он крошечный!

— Он не крошечный, — хрипло говорит другая женщина.

— Убери свой грёбаный пенис! — кричит Лысому другой парень, поворачиваясь к враз охрипшей даме, которая обмахивается рукой. — Перестань пялиться на его пенис!

Отсюда все стало еще хуже, и Роман расхохотался, когда градус всеобщего безумия взлетел выше. Я вздыхаю, на этот раз счастливая, что не первая это начала. Ну, я вроде бы стала причиной этого, так как Роман поменялся местами с тем типом, чтобы быть рядом со мной. Откуда нам было знать, что простая смена места приведет к тому, что все станут невольными вуайеристами, вынужденными оценивать размеры пениса у них перед лицами?

Моника опускается на стул, а Хит сжимает ее плечо в знак поддержки. Он выглядит скорее удивленным, чем расстроенным, но мама выглядит так, будто апокалипсис в виде непристойного поведения и клубничной аллергии, наконец, наступил.

Снова разгораются споры, а Роман ведет меня к двери. Я официально была участницей всех худших моментов свадьбы до сих пор. Цель всей жизни.

Некоторые из тех, кто собрались вокруг, чтобы послушать безумие, происходящее на «репетиционном» ужине, окидывают нас любопытными взглядами. Мы так и не дошли до репетиции. Может быть, они должны были начать со всей этой репетиции, а затем перейти к ужину, как происходит на любой нормальной свадебной вечеринке.

— Безусловно, самый интересный ужин, на котором мне когда-либо доводилось бывать, причем дело не дошло даже до закусок, — говорит Роман, смеясь себе под нос, когда я неловко сдвигаю его пиджак, чтобы прикрыть правую сторону моего лифчика.

— Что? Все ваши обеды не состоят из двух человек, спорящих о размере полового органа и мальчика у бассейна? Под соусом из клубничной аллергии? Или, может быть, робо-рука твоей подружки снимает с нее платье, чтобы все снова увидели ее смущающее нижнее белье? Точно не доводилось пережить это раньше?

Я слишком поздно поняла, что сказала, а улыбка Романа стала шире, когда он поднял брови.

— Подружки?

Эмм, теперь я звучу как жуткая цыпочка, которая обдумывает дизайн татуировки с его именем для своей задницы. Круто.

— Нет... я имею в виду... я не хотела... я просто...

Он целует меня, чтобы прекратить эту болтовню, и я забываю, что держусь за пиджак, когда он толкает меня к стене на лестнице. На самом деле, забываю обо всем. Такая тенденция превращается в проблему, потому что его губы пронизаны феромонами, которые заставляют меня терять мозг или что-то подобное.

Думаю, я все еще не отпугнула его. Его странный выбор впечатляет.

Когда он, наконец, прерывает поцелуй, я едва могу открыть глаза. Теперь, уже можно сделать невозможную сказку возможной. Ведь так?

— Я закажу пиццу, и мы пойдем к костру, — говорит он наугад.

— Пицца звучит... здорово? — Не уверена, почему это звучит как вопрос, но знаю, почему я смущена.

Он улыбается и берет меня за руку. Только когда парень чуть не падает с лестницы, таращась на меня, я вспоминаю, что на мне надето, и натягиваю на себя пиджак Романа.

Парень быстро отворачивается, когда Роман смотрит на него. Аууу. Парень сверлит взглядом другого парня из-за меня.

— Я просто... э-э... переоденусь перед тем как будем есть пиццу, — говорю я ему, все еще сбитая с толку тем, насколько это было неожиданно.

— Подожду тебя в своей комнате, — говорит он, снова касаясь губами моих, прежде чем уйти.

Вздох.

Я выбираю джинсы и футболку с ламой, потому что... Яма.

Хихикая, я проверяю свои волосы и случайно смотрю в окно. Мой взгляд останавливается на одинокой фигуре, которая направляется к задней двери с бутылкой шампанского в руке.

Меня не должно это заботить. Действительно не должно.

Проклиная себя за заботу, я выбегаю за дверь, проходя мимо Лидии.

— Что случилось на репетиционном ужине? — громко окликает она меня.

— Голый пенис, демонстрация нижнего белья и аллергия на клубнику! — бросаю я через плечо, торопливо спускаясь по лестнице.

— Как обычно, — слышу я сквозь смех.

Проходя мимо бального зала, который все еще в полном беспорядке, качаю головой. Она просто накричит и обвинит во всем меня, так что не знаю, почему преследую ее.

Мне требуется минута, чтобы найти ее, но, в конце концов, замечаю ее в беседке на краю леса. Она даже не выглядит удивленной, увидев меня, когда потягивает шампанское из своего бокала, не говоря ни слова.

— Я просто хотела посмотреть, все ли с тобой в порядке, — говорю я ей, стоя рядом с беседкой — вне досягаемости и достаточно далеко, чтобы успеть увернуться от бутылки или стакана, если она решит бросить их в меня.

— Я просто устала, — вздыхает она.

Она кажется... побежденной. Но мама никогда не выглядит побежденной. Властной? Абсолютно. Предосудительной? Все время. Но побежденной? Только не Моника. Никогда.

Я осторожно поднимаюсь по ступенькам и сажусь рядом с ней на плетеный диван. Она протягивает мне бутылку шампанского, и я выгибаю бровь.

— У меня нет еще одного стакана.

Пожав плечами, я беру шампанское и очень элегантно потягиваю его прямо из бутылки.

Она тяжело вздыхает, продолжая делать большие глотки из своего стакана, прежде чем, наконец, взять у меня бутылку, чтобы снова наполнить его.

— Просто для протокола, я понятия не имела, что какая-то пара решит устроить споры о величине пенисов, — решаю отметить я.

Ожидаю, что она отчитает меня или выдаст какой-нибудь негодующий ответ, но вместо этого Моника — лишенная чувства юмора королева каменных масок и бесстрастных лиц — внезапно взрывается смехом. Она смеется так громко, что у нее перехватывает дыхание, и ей приходится вытирать слезы.

Она долго и тяжело вздыхает, когда прекращает свое хихиканье. Я смотрю на нее так, будто кто-то завладел ее телом.

— Честно говоря, я ожидала чего-то подобного. Тебе никогда не было равных в искусстве разнообразить вечеринку.

Она пьяна. В хлам. Или, может быть, в это шампанское тоже подмешали экстези. Иначе Моника бы так не сказала.

— Я не знала, что они будут спорить, но технически это вина Романа. — Почему это звучит так, будто я сейчас ябедничаю?

— Ты ненавидишь меня, не так ли? — резко спрашивает она. Как будто вступительных слов не было. Только что мы говорили о паре, спорящей о пенисах и перемене визитных карточек, а в следующую секунду она уже задает мне этот вопрос.

— Я не ненавижу тебя, — говорю ей неловко, возможно, немного солгав. В конце концов, я ненавидела ее все эти годы.

— Но тебе не нравится, что я бросила твоего отца, и ты винишь меня в том, что в его жизни на сегодняшний день такой бардак.

— Ты изменила ему, разбила ему сердце, а потом вышла замуж за Хита, — сухо замечаю я.

— Хотелось бы мне не обманывать его. Жаль, что я не бросила его, не разрушив нашу семью так ужасно, как это сделала. Это стоило мне отношений с тобой. Мне казалось, что я заставляю тебя прийти ко мне. Но не жалею, что оставила его.

— Потому что он не был богат, — добавляю я, напоминая ей о ее приоритетах.

— Не поэтому, — говорит она, пристально глядя на меня. — Твой отец никогда не любил меня, пока я не ушла. Он думает, что любит меня только потому, что потерял. Для художника потеря — это нечто более важное, чем любовь.

Я решительно качаю головой.

— Это неправда. Папа любил тебя. Я помню это.

— Неужели? — спрашивает она, наклоняясь и делая еще один глоток шампанского. — Что ты помнишь? Подумай хорошенько, Каша. Ты помнишь, как твой отец сидел за ужином, который я приготовила? Нет. Он был занят новым проектом или новым произведением в подвале. Ты помнишь, как он держал меня за руку или целовал на ночь? Нет. Потому что я ложилась спать одна каждую ночь, и те единичные разы, когда он прикасался ко мне... это была скорее рефлекторная реакция, чем порыв нежности. Ты помнишь, как он целовал меня? Когда-нибудь? Потому что я помню, как пыталась внести нотку романтики в отношения, а он всегда говорил мне, что у него есть новый проект или работа, которой он занят. Именно наш брак убивал меня.

Я мысленно возвращаюсь в прошлое, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, чтобы опровергнуть то, что она говорит, но боль пронзает мою грудь, когда все мои воспоминания, кажется, подтверждают ее слова. Но это не может быть правдой. Папа развалился на части, когда потерял ее. Только любовь может сотворить такое с человеком.

— И ты говоришь это только сейчас, а не тогда? Почему? — защищаясь, спрашиваю я.

— Тогда не сказала ни слова, потому что ты любила своего отца. Ты была ребенком. Детским умом легко манипулировать, и, несмотря на то, что ты думаешь обо мне, никогда не хотела бы настраивать тебя против твоего отца. Он не виноват, что я была нечестна. Я это знаю. Это было мое решение — каким бы неправильным оно ни было. Но теперь люблю Хита, а он всегда любил меня.

Я откидываюсь на спинку сиденья, мое сердце болит еще сильнее, чем несколько секунд назад.

— И ты позволяешь мне ненавидеть тебя, — шепчу я.

— В некотором смысле, я чувствовала, что заслужила это, — говорит она с болью в голосе, а затем откашливается. — У меня всегда было много амбиций, но никаких талантов. Твоему отцу же отсыпали все таланты в мире, но у него не было никаких амбиций. Я пыталась привлечь к его работе внимание, которого он заслуживал, а он похлопывал меня по руке, отпуская, говоря, что просто наслаждается своей работой и не хочет больше, чем уже имеет. Больше, чем у нас было. Я чувствовала, что, если бы он добился бы чего-то, ему не было бы так больно выбирать свою работу вместо меня. Думала, что это будет больше похоже на то, что он решил дать своей семье лучшее из лучшего, вместо того, чтобы эгоистично прятаться, чтобы следовать своим взглядам по иной причине. Поэтому я настаивала на большем. А он говорил со мной свысока. Как ты знаешь, я не из тех, с кем можно говорить свысока.

Нет. Определенно нет. И я помню все эти похлопывания по руке. Я никогда о них не думала. Мне казалось, что она была жадной и мелочной, а папа просто был верен себе.

Думаю, у каждой истории есть две стороны.

И это отстой. Это отстой.

— Хит слышит меня. На самом деле слышит меня. Он спорит со мной, когда не согласен. Но он проявляет уважение, споря, а не просто отвергает мое мнение. Любит меня и ценит мое мнение. На самом деле, мое мнение значит для него больше, чем мнение кого-либо еще. Никогда еще он не говорил со мной свысока. И много раз он предпринимал что-то в предложенном мной направлении, потому что ценит то, что я говорю, и слушает меня с неподдельным интересом. Это все, чего я хотела от твоего отца. Я разлюбила его после бесчисленного числа дней поглаживаний по моей руке.

Моника выругалась. А еще она только что сбросила на меня бомбу.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спрашиваю я, когда она допивает свой бокал.

— Потому что я устала быть злодейкой. Уважаю твоего отца за его преданность тебе и твоей руке. — Она делает глубокий вдох. — Я... я была разбита, когда с тобой произошел несчастный случай... Понятия не имела, что делать с... Я просто не знала, что делать. Но он это сделал. Впервые у него появилась причина стать изобретателем. Горжусь им за это. Но я устала от того, что он играет роль жертвы, когда мы оба были неправы. И думаю, тебе пора узнать правду. Ты уже достаточно взрослая.

— Есть причина, — говорю я, глядя на нее. — Причина есть всегда.

Она продолжает смотреть на меня.

— Роман Хант — хороший человек. Он много работает. Не думаю, что он будет похож на твоего отца, но к нему предъявляют высокие требования.

— Значит, ты пытаешься развести меня с Романом?

— Он не может переехать. Если бы он это сделал, то, в конце концов, возненавидел бы тебя.

— Мы едва знаем друг друга, и, конечно, не говорим о переезде.

— Ты занимаешься дизайном украшений, — продолжает она. Она заправляет волосы за ухо, а я делаю глубокий вдох. — Как я раньше не заметила? Очень красивые украшения, — продолжает она, указывая на дешевые серьги, которые Моника обычно не носила. — Но это можно делать откуда угодно.

— Но, папа... — слова застревают у меня в горле, глаза сужаются. — Поэтому ты мне это говоришь. Ты хочешь, чтобы я чувствовала, что это нормально оставить папу одного, потому что он никогда тебя не любил?

— Я хочу, чтобы ты знала: твой отец выживет, и, если ты его бросишь, это не будет концом света. Хочу, чтобы ты знала, что твой отец склонен забывать, что иногда и у других людей тоже есть потребности. Он позволит тебе остаться там, потому что не заметит, что ты хочешь быть где-то еще, пока ты не скажешь ему. Он действительно ничего не замечает, Каша.

Закатив глаза, я выхватываю бутылку шампанского и делаю большой глоток.

— Не могу поверить, что ты рассказала мне все это, чтобы убедить меня уехать за сотни миль, чтобы быть с парнем, которого я только что встретила.

— Он заставляет тебя улыбаться, и он уже влюбился, — тихо говорит она. — Он видит тебя. Большинство людей не видят, какой ты удивительный человек. Но не Роман. Он действительно видит тебя, и я не хочу, чтобы ты что-то упустила, потому что беспокоишься о взрослом мужике, который, кстати, вполне способен позаботиться о себе сам.

Он даже не помнит, что нужно поесть. Неужели она действительно забыла?

Я не указываю на это. Вместо этого пью шампанское, делая вид, что ничего не изменилось. Даже говорить о переезде смешно. Я едва знаю Романа. Конечно, это была потрясающая неделя, но... да. Сумасшедшая.

— Когда ты начала носить шестой размер? — интересуется она как-то не в тему.

— Несколько лет назад, — отвечаю я, стараясь не рассмеяться нелепой перемене в разговоре.

— Я могла бы поклясться, что ты все еще носишь четверку.

Я даже не знаю, что делать с такими странностями, но теперь я начинаю задаваться вопросом, является ли случайность наследственной чертой.

— Мне будет интересно знать, почему ты носишь футболку с ламой? — спрашивает она, на что я фыркаю.

Думаю, Андерсон не говорил ей. Опять же, рассказывать своей мачехе, что вас отшлепала госпожа и почти трахнула фаллоимитатором, скорее всего, малоприятная тема для совместного времяпровождения.

— Скорее всего, нет.

Мы сидим в тишине еще несколько минут, когда вдруг кто-то проходит мимо нас, как будто он торопится или что-то потерял.

— Роман! — зовет Моника, и он останавливается, поворачивается и смотрит на нас, насмешливо выгибая бровь, пока не замечает меня, и его взгляд смягчается.

— Извини, — говорит он, прочищая горло и проводя рукой по волосам. — Лидия сказала, что вы ушли этим путем, и я... забеспокоился, что что-то не так. Не хотел вам мешать.

— Хороший парень, — говорит мама, ухмыляясь мне. — Действительно хороший молодой человек.

— Ты заказал пиццу? — спрашиваю я, не обращая внимания на свою назойливую мать, которая на самом деле чувствует себя сейчас матерью больше, чем когда-либо прежде.

— Ага. Она будет здесь через несколько минут, но тебе не нужно спешить. Как я уже сказал, просто волновался. Я действительно не хотел…

— Все в порядке, — перебивает мама. — Мы просто болтали о жизни и любви. Мы закончили.

Я искоса взглянула на нее и увидела, что она счастливо улыбается. Самая странная ночь в моей жизни — и это говорит о многом.

Роман берет меня за руку, когда я спускаюсь, и смотрит на мою футболку перед тем, как рассмеяться, качая головой.

— Андерсон убьет тебя.

— Значит, я не хочу знать? — задумчиво произносит мама у меня за спиной.

— Определенно нет, — говорит Роман, все еще посмеиваясь, когда я улыбаюсь.

— По-моему, это эпично. Яма!

Он сгибается пополам, и я слышу, как мама тоскливо вздыхает. Я поднимаю глаза, когда Хит подходит к нам и смотрит на нас с любопытством. Я не дала ему шанса. Никогда не была груба с ним, просто безразлична. Когда он по-настоящему любил мою мать, а она любила его.

Жаль только, что она не удосужилась сказать мне об этом раньше. Может быть... я не знаю. Я чувствую, что жизнь как-то обманула всех нас прямо сейчас.

Пальцы Романа переплетаются с моими — нет, не с пальцами Джилл. Он избегает Джилл. Я не знаю, почему он так недоверчив, когда дело касается ее. В конце концов, она спасла мой рот от незаслуженной травмы.

Он оттаскивает меня, и я оглядываюсь через плечо, чтобы увидеть, как Хит наклоняется и целует мою маму, как будто его не было слишком долго и ничего не может с собой поделать. Мое сердце немного оттаивает, и я задаюсь вопросом, в чем еще я была слепа, чтобы разглядеть это раньше.

— Ты в порядке? — спрашивает Роман, когда я оборачиваюсь.

Наклоняюсь к нему, и он целует меня в макушку. Я определенно не хочу его бросать, но у отношений на расстоянии есть срок годности. Независимо от того, чему научилась, мне придется быть королевой свалки, пока у папы не будет кого-то, на кого он сможет положиться. Он... Я люблю его. Он любит меня. Ему нужно, чтобы я была рядом.

— Тебе когда-нибудь выносили мозг?

— Да, — говорит он, ухмыляясь. — Тот день, когда ты ввалилась ко мне в комнату в одном полотенце и заговорила о вихрях, был просто умопомрачительным.

— Я имею в виду, тебе когда-нибудь выдергивали ковер из-под ног, потому что все, что ты знал до этого, было полным дерьмом и только половиной истории?

Он медленно кивает.

— Ага.

— Хочешь узнать еще что-то сногсшибательное? — спрашиваю я, решив перевести разговор на более легкую тему.

Я ни за что не расскажу ему все это дерьмо, которое только что на меня свалилось. И я не говорю ему, что моя мать в значительной степени предложила мне оставить все, что я знала до этого, чтобы дать нашим отношениям шанс на продолжение.

— Конечно. Что?

— Мое имя в словаре городского сленга определяется как «минет».

Он спотыкается, ругается и чуть не падает, когда отпускает мою руку, а я радостно подпрыгиваю, хихикая, когда он догоняет меня.

— Ты все выдумываешь.

— Проверь. Я покажу тебе почему, позже, если тебе интересно.

На этот раз он падает.

***

— Я нахожу удивительным, что в твоей жизни не было ни одного неловкого момента. И нахожу это совершенно невозможным, — говорю я Роману с набитым пиццей ртом. Да, я сейчас просто красавица в своей футболке с ламой, уплетающая пиццу.

— А я нахожу удивительным, что ты выпила так много, — говорит он мне, ухмыляясь, когда берет еще один кусок.

Прочистив горло, я решаю задать трудный вопрос.

— Как у тебя обстоят дела с рабочим расписанием?

Я стараюсь говорить небрежно, но мы оба знаем, почему я спрашиваю.

— Лихорадочно. Забитое. С высокими требованиями. Очень…

— Ты занятой парень. Поняла.

Он опускает глаза, а я решаю пойти другим путем.

— Ты любишь свою работу, не так ли?

Улыбка появляется на его губах, когда он снова поднимает взгляд.

— Большую часть времени. Мне нравится, когда мне бросают вызов, а в маркетинге ты всегда должен быть начеку.

Он любит свою работу и постоянно занят. Слишком занят, чтобы проехать сотни миль, чтобы увидеть девушку, с которой он дурачился на свадьбе. Слишком занят, чтобы увидеть девушку, если она проехала сотни миль, чтобы увидеть его.

Я вдруг чувствую себя глупо, пытаясь притвориться, что есть что-то. Он ни разу не упомянул о том, что будет завтра. Правда? Нет. Ни малейшего намека на желание увидеть меня снова.

— О чем ты думаешь? — спрашивает он, убирая мои волосы за ухо и изучая мои глаза.

— Думаю, нам надо было взять побольше пепперони, — говорю я, заставляя себя улыбнуться.

— Врушка.

— Я думаю, что верблюжья лапка возвращается в моду, и не уверена, что чувствую насчет этого, — говорю я с серьезным лицом.

Он выглядит таким растерянным. Я хорошо умею менять тему разговора.

— На что похож твой дом? — спрашиваю я, пробуя воду.

Он всегда мог бы сказать, что я увижу это своими глазами, если он захочет увидеть меня снова.

— Ничего особенного, правда. И это квартира, а не дом. Я живу в городе, чтобы быть ближе к работе. Моя сестра обставила ее для меня.

Он пожимает плечами, как будто это ничего не значит, а я улыбаюсь, как будто я не опустошена. Никакого приглашения. Никаких упоминаний о будущем.

— А как же твои друзья? Много их у тебя?

«Да, и я не могу дождаться, когда ты встретишься с ними», — было бы отличным ответом для него.

— Не очень много вне работы. А как насчет тебя?

Отлично. Он думает, что это случайный разговор, а не разговор для закидывания удочки.

— Лидия и Хенли как раз мои подружки, — напряженно говорю я, натягивая куртку, которую принесла из своей комнаты. — Нужно обязательно идти к костру.

Он хватает ликер, а я с тоской вздыхаю. По крайней мере, это так. Мне нужно много спиртного.

Ведь пытаюсь превратить интрижку в отношения. В моей голове было что-то похожее на прошедшее завтра. Я боролась с тем, что делала всю неделю, только чтобы узнать, что это пустая трата времени. И даже не могу злиться на него, потому что кто бы стал ожидать другого? Я бы даже сказала, какой здравомыслящий, рациональный человек подумал бы иначе.

— Ты точно в порядке? — спрашивает Роман, переплетая свои пальцы с моими.

— Просто идеально, — говорю я ему, выбрасывая все мысли из головы.

Не буду дуться и хандрить. Не испорчу этот последний день, будучи сумасшедшей девушкой, которая хочет большего. Я буду наслаждаться каждой секундой.

Потом буду есть мороженое, смотреть дурацкие любовные фильмы и жаловаться Хенли и Лидии на то, как глупо я себя вела.

А потом попрошу свою семью никогда больше не упоминать о Романе Ханте, пока буду обдумывать тот факт, что моя мать-монстр может вовсе и не была монстром. Сегодня я впервые увидела ее человеком.

И она разбила мое чертово сердце.

— Ты кажешься немного отстраненной. Я сказал что-то не то? — спрашивает Роман с искренней озабоченностью, и это действительно отстойно. Именно эта забота и милота напоминает мне, почему я борюсь с этой нашей интрижкой.

— Нет. Я очень переживаю из-за этой повальной моды на верблюжьи лапки, — говорю я ему, когда мы спускаемся по лестнице.

Он начинает говорить, когда мы проходим мимо бального зала, но его слова прерываются, поскольку Лысый все еще кричит на Мисс Красотку, и теперь он называет ее соски потрескавшимися и искривленными.

— Пойдем, пока она не засветила сосками, — смеясь, говорю я Роману.

Но он не смеется. Он все еще изучает меня. Мне не нравится чувствовать себя такой уязвимой, поэтому я игнорирую его взгляд, улыбаюсь и целенаправленно иду к костру.

Отныне он не должен знать, что что-то не так. Завтра я поцелую его на прощание и скажу, что это было весело. А потом уйду.

— Почему ты так себя ведешь? — спрашивает Роман, когда я смотрю на свою робо-руку.

— Сука, — бормочу я Джилл, когда она опускает средний палец. — Очевидно, папе снова придется ее подремонтировать. — Моя улыбка становится шире, и я поднимаю голову. — Пошли. Время Ямы.