Оно того стоит

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Каша

Переодевшись в бикини, я натягиваю рубашку и мои самые потрясающие трусики... которые никто не увидит, черт возьми.

Они говорят: «Опасная зона» прямо на заднице, и я позволяю немного подбодрить себя в зеркале. Моя самая любимая часть отвратительного образа жизни моей матери? Свадебная Олимпиада.

Вот именно! Мне действительно нравится эта часть.

Я натягиваю пару носков «Duck You» и включаю музыку, Хенли лежит на кровати — на животе, так как ее задница еще не полностью вернулась в строй. Хорошо, что она не любит анал.

Она закатывает глаза, когда я скольжу по полу и начинаю напевать «Danger Zone», а из одежды на мне в этот момент только трусики и футболка. И носки, разумеется.

Я даже поворачиваюсь и указываю на свою задницу, от чего Хенли одаряет меня ироничным фырканьем.

Входит Лидия, с усмешкой наблюдая, как я пою текст песни слово в слово, покачиваясь в такт музыке.

Продолжаю петь, еще и пританцовывая, как сумасшедшая. Возможно, в воздухе можно даже ощутить флюиды гитарного ритма.

Кто-то стучит в нашу дверь, и я визжу, падая рядом с кроватью, прежде чем дверь откроется.

— Игра начнется через десять минут! — восклицает Андерсон, протискиваясь в комнату.

— Ах ты, сукин сын! Нельзя вот так запросто вваливаться к девушке в комнату без приглашения! — ору я.

— Теперь уже поздно трындеть об этом!

Козел.

Игра началась прямо сейчас.

— Мне не следовало приезжать, — тихо говорит Лидия, когда он уходит, прикрывая за собой дверь.

К сожалению, я с ней согласна, но не указываю ей на это прямо сейчас. Лучшие друзья не читают друг другу нотации из серии «я же говорила».

— Все будет хорошо, — говорю ей, все еще не зная, какой ущерб хочу нанести его свадьбе. Я знаю, что говорила, что мы все испортим, но ... Черт. У меня снесло крышу, а еще, откуда ни возьмись, вылезла чертова совесть.

Она прочищает горло и встает.

— Думаю, что отсижусь где-нибудь до конца «Олимпийских игр». Может быть, почитаю книгу или займусь еще чем-нибудь.

Я разеваю рот, потому что «Олимпийские игры» — лучшая часть свадьбы, но тут же закрываю его. Очевидно, ей нужно время. На ее месте меня бы здесь не было, но мы с Лидией — два абсолютно разных человека. Ей это нужно. Даже если я не знаю почему.

Неважно. Я бы пошла на свадьбу парня, который разбил мое сердце на кусочки, чтобы обязательно принять участие в свадебной Олимпиаде. Это стоило бы того. Особенно полоса препятствий, которая стоит первым номером.

Натянув спортивные шорты и засунув в карман слабительное, засовываю ноги в кроссовки и ухожу, а Хенли ковыляет за мной. Когда мы выходим на улицу, Хенли морщится от боли.

— Нужна подушка или что-то, на чем можно посидеть?

Она снова морщится, но кивает.

— Сейчас принесу. Стой, где стоишь.

Я снова бегу трусцой, но до того, как нахожу подушку, слышу приглушенные голоса и хихиканье. Поскольку страдаю любопытством от природы, наклоняюсь и слушаю, как говорит моя мать.

— Не могу сказать, что понимаю ее, — тяжело вздыхая, говорит мама, — но, по крайней мере, она взяла с собой мою дочь. Лидия всегда была серой мышкой, но обычно она более благоразумна, чем сейчас. Конечно, она должна увидеть, как невероятно неудобно выводить людей из себя.

От этих слов у меня мурашки по спине пробегают. Она действительно настроена против Лидии прямо сейчас? После всего этого?

— Меня никогда не увидят на свадьбе бывшего, — замечает кто-то, насмешливо фыркая.

— У меня больше самоуважения. Я имею в виду, это жалко.

Джейн — моя невестка — своеобразная изюминка на развеселой вечеринке Лидии.

— Но я рада, что она здесь. Ты понятия не имеешь, как тяжело мне было заставить Андерсона понять, что он заслуживает лучшего. Она бы носила это кольцо и дальше, если бы я не вмешалась. Представь себе, как бы несчастен был рядом с ней мой Энди.

Жар обжигает мою шею, и я в буквальном смысле прикусываю язык. И мне точно понадобится робо-язык, если я прямо сейчас не разожму зубы.

Лидия приехала сюда под предлогом, что моя семья все еще близка с ней. В конце концов, мы ведь выросли вместе. До развода наши матери были похожи. А затем она и вовсе перестала быть собой. Но Лидия была рядом, когда я отказывалась иметь с ней что-то общее; она постоянно пыталась примирить меня с матерью. Лидия — единственная веская причина, по которой я вообще ходила к матери после развода родителей.

Лидия помогла мне пройти через весь тот ад, который мне пришлось пройти, прежде чем принять тот факт, что я потеряла руку. Она была первым человеком, который посмотрел на меня без жалости и сказал мне поднять задницу и вылезти из поезда с конечной остановкой «вечная жалость к себе». Она всегда была рядом. Тем не менее, вот что получила в замен.

К черту свадьбу. К черту мою совесть. К черту мою мамашу. К черту невесту. И к черту моего сводного брата.

Мне как будто снова четырнадцать. И я не буду делать что-то настолько бессмысленное, чтобы подливать масла в огонь. Оглядываясь назад, признаю, что это слабость. Андерсон устраивал мне адские розыгрыши на протяжении многих лет. Я могу отплатить ему той же монетой за Лидию.

Сейчас мне всего то и нужно, что выиграть несколько игр. Да... я могу поучаствовать во всех них.

Только выйдя на улицу, я поняла, что забыла подушку. Но, похоже, Хенли уже нашла одну, потому что Дэвис как раз уходит.

Улыбаясь, направляюсь к Андерсону, который бросает мне красную майку.

— Ты в моей команде, сестренка, — заявляет он, словно он не пустоголовый проныра.

Я бросаю майку ему обратно, как только Роман проходит мимо в синей майке, ухмыляясь мне, прежде чем перевести взгляд на свою сестру и направиться к ней. Она в красной майке.

— Вообще-то, я предпочитаю синий. Извини, братан.

Я хватаю синюю майку из кучи, когда он смотрит на меня, и натягиваю ее, прежде чем завязать ее на боку, чтобы она не свисала над верхней частью моих шорт. Я завязываю ее одной рукой по привычке, и моя робо-рука дергается, чтобы напомнить мне, что она отлично работает.

Андерсон свирепо смотрит, потому что знает, как я крута на полосе препятствий, поэтому он явно хочет, чтобы я была в его команде.

— О, мы добавили новое препятствие, — говорит он, насмешливо улыбаясь. — «В честь вашего незабываемого прибытия на мою свадьбу».

Это уже даже не смущает. Когда ты неповоротлива, то стараешься растрясти свой зад куда быстрее обычного человека.

— Я уверена, что смогу обойти тебя с одной рукой, связанной за моей спиной ... О, подожди-ка! Вот именно! Я не раз била тебя одной рукой! А теперь, когда у меня две руки, тебе хана.

Он закатывает глаза, глядя в сторону, указываю пальцами своей робо-руки на его ужасных дружков. Они отводят глаза, как будто не верят, что я шучу. Имею в виду, что у меня хватает смелости шутить о своей потерянной руке, вместо того, чтобы оплакивать ее потерю спустя годы.

Вообще, меня, как правило, окружают пять типов людей.

Тип Первый: Люди, притворяющиеся, что не замечают мою руку, потому что это неполиткорректно.

Тип Второй: Люди, которые беззастенчиво пялятся на мою руку. Иногда единственное, что они делают — это пялятся. Иногда они задают пояснительные, очень личные или весьма неуместные вопросы.

Я никогда не забуду, как какой-то парень, который по возрасту годился бы мне в отцы, спросил меня, пыталась ли я мастурбировать своим протезом, учитывая, что у меня не было чувствительности в этой руке. Казалось, он думал, что этот процесс будет похож на то, как это делал бы кто-то другой в качестве прелюдии. Фу.

А другой парень спросил меня, нужно ли мне все время носить протез. Когда я сказала ему, что обычно снимаю его дома, он зачем-то поинтересовался, может ли он облизать мой «бугорок» — его слова, не мои. Это было на свидании. Очевидно, что о втором свидании с этим фетишистом не было и речи.

В любом случае, вернемся к тому, о чем я говорила...

Третий Тип: Людям, которым на самом деле наплевать, есть у меня рука или нет.

Тип Четвертый: Люди, которые принимают тот факт, что руки нет, но не могут не обратить на ее отсутствие внимания. Эти люди, как правило, в массе своей любопытны, но не в том оскорбительном или жутком смысле. Это мой самый любимый тип.

Тип Пятый: Люди, которые думают, что отсутствие конечностей заразно. Серьезно. Они полагают, что могут столкнуться с ампутацией, если столкнутся со мной или я нечаянно их задену.

Спортивная бутылка Андерсона лежит на земле, и я хватаю ее, не привлекая внимания, пока он о чем-то беседует с группой своих друзей.

Отвинтив крышку, я впрыскиваю жидкое слабительное в бутылку, накручиваю крышку и возвращаю бутылку туда, откуда взяла. Затем, конечно, делаю вид, что делаю растяжку, и он поворачивается, когда я наклоняюсь.

Да, я одурачила его. И как только мы начинаем движение, он все еще не в курсе.

Когда мы обходим дом со стороны огромного заднего двора, понимаю, о чем говорил Андерсон — мое испытание напрямую связано с грязью, а также с новой полосой препятствий.

Я ... не могу поверить, что моя мать позволила им сделать гигантские грязевые ямы прямо здесь. Но, конечно же, у нас здесь две траншеи около пяти футов в ширину и несколько дюймов в глубину. И при этом в них грязи по уши.

Веревочные квадраты прямо над этими траншеями, то есть ожидается, что мы проползем через эту чертову конструкцию. Вот что, действительно, выведет Сьюзи из себя: куча грязных людей, слоняющихся по дому.

— Слушайте правила! — Хит — мой отчим — громогласно провозглашает через весь двор, приподнимая свой бокал шампанского в воздух. — Каждый парень должен встать в пару с девушкой из своей команды. Команды из мужчин и женщин в составе должны быть разделены поровну. Любое пропущенное препятствие ведет к дисквалификации. Все препятствия должны быть завершены с вашим партнером, прежде чем вы сможете перейти к новому препятствию, или вы будете дисквалифицированы. Пересечение финиша без партнера также приводит к дисквалификации.

Он болтает о правилах, а я оглядываюсь вокруг, чтобы обнаружить хотя бы одну синюю майку без пары. Стараясь не улыбаться, я подкрадываюсь к Роману, когда Хит заканчивает орать свои правила, и парень смотрит на меня, вопросительно приподняв бровь.

— Хорошо! Начинаем на счет пять! — Хит заявляет, что на этом его речь закончена.

— Похоже, только у нас с тобой нет пары, — говорю я Роману, пока тот продолжает пялиться на меня. Он и вправду чертовски высокий.

Черт бы побрал эту его идиотскую ухмылку. Она добавляет еще одно очко в пользу его сексуальности.

— Ты типа так флиртуешь, что ли? Потому что выходит у тебя отстойно, — категорически заявляет он.

Мило улыбаясь, подхожу ближе, вторгаясь в его личное пространство, вытягивая шею, чтобы удерживать зрительный контакт.

— Парень должен ухаживать за девушкой. Если ты не в курсе.

Он издает смешок, качая головой.

— Парень как-то попытался, но девушка назвала его высокомерным придурком. После этого она еще и наговорила ему гадостей.

— Девушка уже извинилась за свое очень молодое, очень нетрезвое «я». Парень должен отпустить это, учитывая, что они оба уже взрослые.

Его рот искривляется, и он делает шаг назад, прежде чем вытянуть руки над головой. Мои глаза опускаются, когда подол его рубашки поднимается достаточно высоко, чтобы я могла разглядеть его заманчивый треугольник. Возможно, мой взгляд задерживается на передней части его свободных шорт слишком долго, потому что он прочищает горло.

— Мои глаза здесь, — растягивая слова, забавляется он, когда мои глаза снова поднимаются. — Похоже, тебе трудно это запомнить.

Он подмигивает мне, обходя вокруг меня, а я чувствую себя полной идиоткой, когда следую за ним. Особенно когда мой взгляд непроизвольно опускается на его задницу. Даже в этих шортах у него отличная задница, и я прекрасно знаю, как выглядит его тело.

Что невероятно отвлекает от поставленной задачи. Атмосфера накаляется. Становится очень, очень жарко.

Обмахиваясь, я занимаю свое место рядом с ним на синей стороне стартовой линии полосы препятствий. Есть две полосы препятствий, которые позволяют разделить нас на команды и предотвратить саботаж, как ни странно.

Мои длинные темные волосы стянуты в тугой узел на голове, а мой спортивный бюстгальтер обтягивает и без того мои огромные буфера, когда я пытаюсь сделать растяжку еще раз. Моя оранжевая майка выглядывает из-под сетчатой джерси синего цвета.

— Думаешь, ты сможешь угнаться за мной? — спрашивает Роман, когда мама направляется прямо к нам.

Она улыбается, когда видит меня, но я отвожу глаза. Эта женщина просто нанесла моей подруге удар в спину за ту, которая не только украла у нее Андерсона, но и распускает язык о Лидии, которую обидели.

Высокомерные выскочки.

— Игнорируешь меня? — спрашивает Роман, когда я поднимаю взгляд от земли.

Его улыбка дрогнула, когда он увидел мое лицо, но я заставила себя улыбнуться.

— Хант, ты весь день будешь пялиться на мою задницу в спандексе. Не волнуйся. Я, пожалуй, дождусь тебя, когда ты будешь слишком далеко позади. Но только потому, что я не хочу, чтобы меня дисквалифицировали.

Его хриплый смешок вызывает у меня покалывание во всем теле, как будто я снова в пубертатном периоде, но я выдавливаю из себя улыбку и оглядываюсь назад на полосу препятствий. Первое испытание — прыжок на батуте, и Хит сейчас как раз объясняет, как это сделать, помимо других препятствий.

Вы прыгаете на батут, а затем пролетаете над пластмассовыми тазиками, наполненными вязкой жидкостью, приземляясь на циновку где-то на другой стороне. Если вы ненароком угодили в вязкую жижу, вам придется проходить испытание снова, и снова, до тех пор, пока вы перестанете попадать в вязкую жижу. Не слишком сложно понять, но это гораздо более широкий прыжок, чем обычно.

— Каша! — Мама широко улыбается, когда я оборачиваюсь и вижу, что она почти рядом со мной. — Никак не могу тебя поймать. На каждом углу все твердят, что ты только отошла. Наконец, я тебя отыскала.

Испытываю желание ударить ее, но моего воспитания хватает, чтобы не делать этого. И к тому же мой отец разозлился бы на меня, если бы я такое вытворила.

Чертова совесть.

— Может быть, тебе стоит найти Лидию, потому что именно из-за нее я решила сюда приехать, и поблагодарить ее, — говорю я, глядя на нее.

Ее улыбка сползает с лица, и она откашливается, глядя через мое плечо на Романа. Вот так просто, ее сладкая улыбка снова на месте, и она снова контролирует ситуацию.

— Роман, дорогой, я так рада, что ты пришел. Мне не удалось перекинуться с тобой и парой слов на этой неделе. Андерсон сказал, что вы закрыли, наконец, сделку Харбина, которую обсуждали с нами на прошлой неделе. Вы двое — отличная команда.

Тьфу. Так Роман плотно общается с моей семьей?

Разве только не его убийственное обаяние тому виной? Да, теперь его больше нет. Ну, по большей части. До тех пор, пока я не посмотрю на него. Ты так же хорош, как и люди, которые тебя окружают, и Андерсон — не лучшая компания.

Как и моя поверхностная мать.

— Да, с ней не возникло никаких проблем, — отвечает Роман, и они начинают взахлеб говорить обо всем том деловом дерьме, к которому я не имею ни малейшего отношения, поэтому мне остается только отвернуться.

Роман только что потерял много очков в моих глазах, потому что моя мать, кажется, любит его. А значит, он при деньгах. Это также означает, что этот парень принадлежит к касте светских львов, которой она так одержима.

Не то чтобы я хотела с ним встречаться, но у меня были мысли о том, каково это будет дожить до конца недели. И из-за того поцелуя прошлой ночью я не думала ни о чем другом. Мои пальцы рассеянно обводят губы, и, возможно, пульсация начинается не в тех местах.

Даже воспоминание о нем, стоящем у меня между ног, отбивает сильный аккорд по всему телу, заставляя его чувствовать множество противоречивых желаний одновременно. И... немного схожу с ума. Я едва знаю этого парня.

—Ты выглядишь задумчивой, — раздается шепот Романа где-то над самым ухом, и как ни мучительно, он прижимается к моей спине.

Убираю пальцы с губ и тяжело сглатываю, но прежде чем что-либо еще могу сказать, раздается громкий свисток, и гонка стартует.

Мои глаза расширяются, чувствую себя полной задницей от того, что забыла, что, черт возьми, должна делать. Мне удается добежать до батута вслед за девушкой, которая только что прошла его. Мои ноги сильно ударяются о поверхность, и возникает непрошеная боль, когда я погружаюсь, чтобы почувствовать, как он запускает меня в воздух под идеальным углом.

Кто-то кричит, почти отвлекая меня, но я болезненно приземляюсь на бок рядом с каким-то парнем, который катится, вскакивая на ноги, и мчится с девушкой к следующему препятствию. Нелюбезное хрюканье слетает с моих губ, но я не против. Никто не может приземлиться с этой штуки изящно. Самое главное, никакой жижи для меня!

Я скатываюсь с циновки и поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как Роман бросает вызов всем законам природы и гравитации в том числе, сначала согнув колени, едва выпрямившись во весь рост и подмигнув мне.

Думала, что у него больное колено!

Он только подмигивает и ухмыляется. Я начинаю думать, что мое маленькое язвительное «я» было право насчет высокомерного говнюка. Закатив глаза, оборачиваюсь и направляюсь к стене, когда слышу взрыв смеха, которым разражается жополиз позади меня.

— Нашел что-то забавное? — спрашиваю я, оглядываясь через плечо.

Он закрывает рот, а все его тело сотрясается от смеха, а в глазах мелькает юморной огонек, но он не собирается мне отвечать. Возвращаюсь к своей первоначальной задаче, мои глаза сканируют стену, по которой мы должны подняться, и я затягиваю жгут, который оборачивается вокруг обоих моих плеч, чтобы удерживать руку в гнезде. Пора проверить на прочность папину спортивную упряжку.

Как только я подхожу к стене и хватаюсь за веревку, снова слышу смех Романа.

Несколько свистков раздается вокруг меня, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть пару парней, смеющихся и хлопающих. Какого хрена?

Вот тогда-то я чувствую легкий ветерок там... где его быть не должно. Чертова чувствительность.

Нет. Невозможно. Не может быть, чтобы люди видели мое чертово нижнее белье три дня подряд.

Я бросаю веревку и тянусь назад здоровой рукой, ощущая правоту своей догадки — часть моих коротких, спортивных спандексных шорт заправлена прямо в задницу. И надо сказать, что это большая их часть, поскольку это спандекс, а спандекс сидит идеально только, если все швы целы.

— Там написано... «Военная зона»? — спрашивает Роман между попытками сдержать ржач. — Все, что я вижу, — это «НАЯ» и «ЗО».

Вот черт.

Серьезно?

— Вообще-то, «Опасная зона», засранец. — Как будто сей факт заставит его перестать ржать. На самом деле, могу поклясться, что он ржет еще сильнее.

Я не могу сейчас пойти переодеться. Ведь соревнование в самом разгаре.

Схватившись за веревку и не обращая внимания на смех, я начинаю подниматься по стене. Когда он начинает напевать где-то подо мной «Опасная зона», я закатываю глаза. Звучало круче, когда я напевала то же самое утром.

— Ты такой ребенок, — кричу я через плечо, все еще взбираясь и слыша звук моих шорт, разрывающихся с каждым дюймом, который я преодолеваю на стене.

Просто замечательно.

— И это говорит мне девушка, у которой нет ни одной пары нормального нижнего белья.

Я хмуро смотрю на пустой воздух над собой, продолжая подниматься.

— Ничего не могу поделать с тем, что я не занудный человек, — говорю, пытаясь обыграть это. К этому моменту люди, видящие мое нижнее белье, перестают для меня существовать. Я определенно покупаю простые девчачьи труселя.

Роман смеется и начинает петь песню, а я тем временем перебираюсь через стену.

— Подожди меня, Гусыня! — кричит он, а я смотрю на него сверху вниз, пока он насмешливо улыбается, быстро справляясь со стеной.

Как только Роман пересекает вершину и присоединяется ко мне на платформе, хватает шест перед нами и скользит вниз, как дежурный пожарный. Я жду, пока он не спустится вниз, чтобы проделать то же самое.

В ту же секунду, как мои ноги коснулись земли, начинаю бежать, посылая какого-то парня, который присоединяется к этой проклятой песне с Романом. Следующая часть — самая трудная, так как мы должны ползти по грязи. По крайней мере, это позволит скрыть мое нижнее белье, учитывая, что я собираюсь изваляться в грязи.

Как бы мне не хотелось тратить на это время, я не хочу, чтобы моя умная рука была грязной, поэтому я хватаю пластиковый пакет, который я спрятала в носке, и разворачиваю его, быстро работая.

Замечаю, что Роман молча наблюдает за мной, но не в жутком смысле «типа я бы сейчас облизал твой бугорок». Как только закрепляю пакет на своей умной руке, начинаю ползком на животе скользить под сеткой, и Роман присоединяется ко мне рядом, все еще ухмыляясь, но, по крайней мере, он больше не поет.

— Не ожидал, что ты нырнешь прямо в грязевую яму, — говорит он, когда мы пробираемся через помои.

— В отличие от некоторых моих знакомых парней, я не боюсь испачкаться.

Я мило улыбаюсь, держа голову низко, но подальше от грязи. Как только мы добираемся до конца, протягиваю руку и хватаю его за волосы — нет, не своей сокрушительной робо-рукой. Он выглядит смущенным на долю секунды, пока я не использую свою хватку, чтобы макнуть его лицом в грязь.

Я смеюсь, когда убегаю, прежде чем он успеет ответить, и пританцовываю, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, когда он вылезет. Все, что я вижу, это две щелки, когда он открывает глаза и сужает их, смотря на меня одновременно.

— Я не могу перейти к следующему препятствию без тебя, — напоминаю я ему, торопя.

Он вытаскивает себя из ямы и хватает одно из полотенец для рук, которые развешаны сбоку, чтобы вытереть лицо. На нем еще есть остатки грязи, но по какой-то причине, любая грязная вещь на этом парне смотрится сексуально.

Мне срочно нужно заняться сексом.

Хватаю полотенце и вытираю от грязи свою левую руку над пакетом, затем снимаю его, когда я бегу с ним к следующему препятствию. Я роняю полотенце и пакет на стол.

Грязь стекает по моим ногам, когда я спешу к линии стартовой точки трехмильного пробега, все еще ожидая его. Он хватает две синие дубинки с нашими именами и бросает мне мою, прежде чем мы начинаем бежать с ним бок о бок.

— Это действительно было так необходимо? — интересуется он, а моя улыбка становится шире.

— Ага, — говорю я сладким, почти елейным тоном, хлопая ресницами, когда смотрю в его сторону.

Роман кривит губы, но качает головой и продолжает бежать, сохраняя темп, который задала я.

— Это не самый лучший способ добиться моего расположения, — заявляет он с тяжелым вздохом.

— Добиваться тебя? — робко интересуюсь у него. — Я не пытаюсь добиваться какого-то там твоего расположения. Если кто и должен ухаживать и добиваться расположения, так это ты. Ты же у нас парень.

— Это типа мужской шовинизм, — указывает он, ухмыляясь, глядя вперед прямо перед собой.

— Это очень высокомерно с твоей стороны.

Он наклоняет голову в мою сторону, а я смотрю на него, улыбаясь, как будто что-то выигрываю от этого. Пока я вдруг не вскрикнула и меня не врезали... нет, не врезали. Я просто врезалась в чертов столб.

Я хватаюсь за голову, которая приняла на себя весь удар, ожидая очередного взрыва хохота, который никогда не прекращается.

— Черт! — говорит Роман, обхватывая меня за подбородок и откидывая голову назад. — Наверное, нам стоит показать тебя врачу. Это был сильный удар.

Никакого веселья, никакого смеха, никаких шуток, ничего. Он серьезен.

Ой.

Я еще немного потираю голову, чувствуя, как образуется шишка. Отлично. Теперь это будет выглядеть так, как будто у меня на правой половине головы формируется половина рога.

— Все в порядке. После того, как ты столько времени бываешь такой неуклюжей, твое тело развивает иммунитет.

Он не выглядит убежденным и изучает мои глаза, вероятно, ищет признаки сотрясения мозга. Меня били по голове сильнее, но никогда не было сотрясения. Мне действительно нужно все время ходить в пузырчатой упаковке.

— Мы должны серьезно показаться врачу, — продолжает он.

— Ни за что, — говорю я ему, отмахиваясь. — Я не проиграю эту гонку.

Поворачиваюсь и снова начинаю бежать, а он стонет во время бега, пытаясь догнать меня.

— Знаешь, ты чертовски упрямая.

— Это не способ добиться моего расположения, — говорю я ему, но при этом смотрю прямо перед собой, чтобы не пропустить внезапно выскочивший передо мной столб. — Если ты не прочь хорошенько оттянуться на этой неделе, тогда тебе придется поднажать.

Он бормочет что-то себе под нос, а я улыбаюсь про себя.

— Я люблю цветы, — добавляю я, продолжая подшучивать. — И шоколад. И фрукты. Накорми меня фруктами в шоколаде и, может быть, сможешь оттянуться со мной ни один, а целых два раза.

Я чувствую, как он улыбается, не видя этого, когда мы поворачиваем за угол к пустому полю для гольфа, бежим по пешеходной дорожке, которая его окружает.

— Я могу купить тебе новое нижнее белье. Может что-нибудь с Бэтменом? — размышляет он вслух, отчего моя улыбка становится только шире.

— У меня уже есть несколько таких комплектов.

Он насмешливо фыркает.

— Меня это не удивляет.

— У них еще есть плащ, — решаю отметить я, потому что на самом деле, это несколько смущает, если ты не в состоянии пошутить об этом.

— Почему ты здесь? — спрашивает он меня, меняя тему в разговоре, переходя от смешного к серьезному, без особых прелюдий.

Я решаю игнорировать, но потом отвечаю.

— Потому что моя мать неумолима и гораздо более упрямее, чем я.

— Почему Лидия здесь? — спрашивает он, затрагивая вещи слишком реальные, чтобы поделиться ими с кем-то, кого я не знаю или кому не доверяю.

— Потому что она моя подруга, и по какой-то причине, ей нужно все видеть лично. А что насчет меня? Так я хочу испортить эту свадьбу.

—Ты собираешься испортить свадьбу? — размышляет он, не удивляясь. Я думаю, мое безумие говорит о слишком многом, если люди больше не удивляются этому.

— Нет. Не свадьбу. Только часть ее. Ты собираешься меня сдать?

— В смысле сдать? Я клянусь, ты чертова молодчина. — Он не выглядит раздраженным. Во всяком случае, похоже, ему это нравится. — Но нет. Джейн отвратительна, — стонет он.

— Видишь?! — восклицаю я. — Я знаю! Она хуже, чем он, а я не думала, что это возможно.

— Это потому, что ты видишь в нем худшее и никогда на самом деле не давала ему шанса.

— Слишком глубокий разговор, особенно, когда бежишь по уши в грязи, — говорю я ему, пытаясь снова перевести разговор.

— Хорошо. Тогда давай вернемся к ухаживаниям. Какие именно фрукты ты любишь?

Моя улыбка снова расцветает на лице, и я поворачиваюсь к нему на секунду, прежде чем снова обратить свой взгляд туда, где он должен оставаться — прямо вперед.

— Клубника ничего. Апельсины в шоколаде — мои любимые.

— Записано, — говорит он, что-то делая со своим телефоном.

— Так ты работаешь с Андерсоном? И обедаешь с моей матерью?

Он ухмыляется, прежде чем положить телефон обратно в карман, и смотрит на меня.

— Ты и вправду ненавидишь ее, не так ли? Немного больше, чем просто точишь на нее зуб. — Мне не нравится, когда люди бросают в меня мои же слова.

Разговор теряет былую легкость, поскольку мы снова затронули серьезную тему.

— Мой отец — изобретатель, — говорю я, пожимая плечами.

— И поэтому ты ненавидишь свою мать?

— Он еще и художник.

— Значит, поэтому ты ее ненавидишь? — спрашивает он озадаченно.

— Нет. Мама ушла от него, потому что он был нищим художником, и его изобретения не получали должного признания. Ей хотелось большего. Он начал зарабатывать деньги только после того, как она изменила ему со своим нынешним мужем-мультимиллионером. Отец — настоящий художник, который также невероятно умен, чтобы работать с робототехникой, и я клянусь, что такие люди, как он, чувствуют вещи намного глубже. Спустя все эти годы, он по-прежнему пишет картины в ее честь для своей частной коллекции. Она не просто разбила ему сердце, когда изменила ему, Роман. Мать сломала его. А ей было наплевать.

Он сохраняет молчание, а я стараюсь не притворяться. Слова порой, как блевотина, а я только что взяла и вывалила свое прошлое без определенной причины. Но они уже сказаны и их нельзя вернуть назад.

— Прости, — наконец говорит он. — Я ничего об этом не знал.

Не знаю почему, но это меня немного смешит.

— Это не твоя вина. Мой отец держал это в секрете, чтобы не запятнать ее новую блестящую репутацию в этом мире. Несмотря на то, как она обращалась с ним, он все еще продолжал ее любить, и я не желаю ей ничего плохого. Я бы не возненавидела ее, если бы она просто ушла от него. Люди влюбляются. Я понимаю это. Чего не понимаю, так это почему она изменила ему вместо того, чтобы просто уйти от него.

— Люди совершают ошибки, — мягко говорит он.

— Это не ошибка. Это вопрос выбора. Ошибка — упасть в грязь лицом. Ты не «случайно» падаешь на член мужчины своей вагиной.

Он стонет, а я наклоняю голову в сторону, когда мы немного замедляем наш темп. Говорить и бегать нелегко, и я начинаю задыхаться. Он, кажется, в норме, так как у него дыхание не сбивается, в отличие от меня.

— Я не это имел в виду, — ворчит он, а его щеки краснеют.

Ой, я, что, его смутила? Это так мило.

— В конце концов, придерживаюсь принципа нулевой терпимости к изменщикам, — добавляю я. — Вот почему ненавижу Андерсона. Раньше он просто раздражал меня. Теперь я бы не отвезла его в больницу, если бы даже у него член начал гнить.

Он издает смешок и рефлекторно прикрывает свою промежность, как будто защищает ее от гипотетических язв.

— Хорошо, ладно. На самом деле я отвезу его в больницу, но не буду жалеть его.

Он качает головой, и трясется от смеха одновременно.

— Давай о чем-то менее болезненном. Чем ты зарабатываешь на жизнь?

— Боже мой. Ты просто меняешь тему, как я меняю нижнее белье. — Он выгибает бровь, а я пожимаю плечами. — Делаю украшения, и прежде чем ты посмеешься или скажешь, что это не настоящая работа, тебе стоит знать, что у меня это настолько хорошо получается, что именно этим я и зарабатываю на жизнь.

— Я не собирался ничего говорить. Это на самом деле очень здорово.

Я бросаю на него подозрительный взгляд, и он поднимает руки вверх, ладонями вверх, сдаваясь.

— Я действительно думаю, что это здорово, — добавляет он.

— А чем ты занимаешься? — спрашиваю его.

— Маркетингом. Я ищу покупателей, а также тех, кому нужны рекламные ролики, если вкратце. Помогаю им проводить новую кампанию или придумываю слоганы. Что-то в этом роде.

Puppy Monkey Baby — неоднозначная реклама Mountain Dew начинает всплывать в моей голове после этого, но я решаю не делиться с ним своими наблюдениями.

— Ты тоже будешь моим партнером по подбрасыванию яиц? — спрашивает он, когда мы подходим к последней отметке в полмили.

— Это типа ты так флиртуешь?

— Вернемся к этому, не так ли? Я чувствую, что мы просто говорим кругами, — вздыхает он, но на этот раз улыбается.

— Я, конечно, часто свечу своими трусиками, но тебе придется поднапрячься, чтобы попасть в них.

В этот раз он смеется, и теперь это сексуальный смех. Я действительно должна волноваться о том, как он влияет на меня или же нет. Ведь больше не увижу его после этой недели. Если он работает с Андерсоном, то это почти в шести часах езды от меня, а на расстоянии ничего не получается.

— Могу я задать личный вопрос? — спрашивает он.

— Это своеобразный забег. Не сеанс психологии, но что-то типа того. Давай снова углубимся, — снова подшучиваю я, стремясь разрядить обстановку.

— Что это за рука, черт возьми?

Его восклицание смешит меня, и я поднимаю свою робо-руку, сжимая ее в кулак.

— Это новая разработка моего отца. Ее зовут Джилл. Пока что, она просто потрясающая. Я просто надеюсь, что она останется такой удивительной и дальше. Если я упорно думаю о чем-то, она принимает мою мысль как команду. Подъем по стене с ветерком был просто ошеломителен. Папа надеется, что скоро это будет так же естественно, как пользоваться моей здоровой рукой из плоти и костей. У меня на шее нано-пластырь, который помогает посылать и принимать сигналы от мозга к руке. Когда он получит разрешение на испытания на нервных окончаниях и тканях, он планирует разработать чип, который будет имплантирован в мозг. Я в некотором роде срослась с пластырем, но идея иметь здоровую руку всю оставшуюся жизнь... это потрясающее чувство. Рука подключается к Wi-Fi два раза в день и отправляет все данные моему отцу, который, вероятно, уходит в свою лабораторию, сортируя полученные данные, пока мы тут с тобой болтаем.

Он поджимает губы, но смотрит прямо перед собой.

— Это одна из вещей, которая сбила меня с толку в первый день, когда ты нагрянула в мою комнату в полуголом виде — я имею в виду, это одна из причин, по которой я не узнал тебя сначала. Я не знал, что случилось с твоей рукой.

Уверена, что это своеобразный код для фразы «Что случилось с твоей рукой?»

— Любой, кто связан с моей матерью, притворяется, что робо-руки нет. Она отказывается признавать, что я не идеальна. Ты должен увидеть ее лицо, когда я делаю свою руку причиной шуток. Она думает, что я бесчувственная. У меня не хватает руки, так что не уверена, насколько бесчувственна.

Его губы кривятся.

— Значит, тебя это не волнует?

Я пожимаю плечами, все еще продолжая бежать, правда, куда медленнее.

— Уже нет. Ну, это раздражает делать что-то одной рукой, конечно, но эта новая рука может решить все проблемы. Когда-то взгляды в мою сторону меня беспокоили, но теперь все иначе. Мама хочет, чтобы я носила более реалистичный протез и рубашку с длинными рукавами, чтобы другие не чувствовали себя неудобно в моем присутствии. Она также хочет, чтобы я прекратила шутить по поводу неудобств, связанных с его ношением. У тебя есть только один шанс выжить. Зачем тратить его на то, на что тебе насрать, чтобы другим было комфортно? Легче полюбить то, что делает тебя не похожим на других, чем страдать из-за того, что не можешь изменить.

— Хорошая философия, — говорит он, не глядя на меня.

— Я ведь такая классная, — напоминаю я ему, ухмыляясь, когда он тихо усмехается.

В поле зрения появляется финишная черта, и мы оба набираем темп, превращая бег в спринт. Я могу сказать, что он сдерживается, но я бегу изо всех сил, что еще есть во мне. Команда красных заходит с другого угла, но мы опередили Андерсона, по меньшей мере, на тридцать футов, и мы оба бросаем наши дубинки в корзину, прежде чем я без сил падаю на землю.

Роман падает рядом со мной, садясь, пока я глотаю воздух, но замечаю, что Андерсон сильно потеет, когда он проносится мимо и продолжает бежать к переносным биотуалетам, которые расположены снаружи на этом конце поля. Мы довольно далеко от дома, и ухмылка медленно расползается по его лицу, когда он буквально прыгает в кабинку и хлопает дверью.

Слабительное сделало свое дело.

— Хочешь немного воды? — спрашивает меня Роман.

— Конечно, — говорю я ему, но мои глаза прикованы к большому трактору и цепи, вероятно, потому, что они использовались для того, чтобы дотащить сюда переносные биотуалеты.

Честно говоря, я удивлена, что у моей матери нет позолоченных туалетов здесь только для свадьбы.

Как только Роман подходит к столу с закусками, я вскакиваю на ноги и привязываю цепь за спину синей кабинки, внутри которой находится Андерсон. Поскольку я не могу допустить, чтобы они связали это со мной, я наблюдаю за детьми Малдера, которые, вероятно, замышляют чье-то убийство. Все в округе знают, что они — исчадия ада.

Подскакивая к ним, я улыбаюсь старшему, который смотрит на меня своими зоркими глазенками, буравя словно кинжалами.

— Ребята, вы видели тех, кто управляет этим трактором? — спрашиваю я невинно.

— Что ты нам дашь, если мы тебе расскажем? — спрашивает меня двенадцатилетний мальчик, скрестив руки на груди.

— Ничего. Я просто хотела сказать им, что они забыли ключи в замке зажигания.

Я говорю об этом на случай, если они настолько глупы, чтобы догадаться самим. Что-то зловещее промелькивает в их глазах, когда они обмениваются взглядами, а я скрываю дрожь предвкушения. Серьезно, это самые жуткие создания, которых я когда-либо видела.

— Мы сообщим об этом кому-нибудь, — врет мальчик, и я благодарю их, как будто купилась на это.

Возвращаюсь как раз тогда, когда Роман подходит ко мне с бутылкой воды, и в его взгляде чувствуется подозрительность. Наверное, потому что я улыбаюсь, как маленькая девочка, у которой есть большой секрет.

— Что ты натворила? — спрашивает он меня.

— Ничего. Спасибо за воду.

Выхватываю бутылку из его рук, но он притягивает меня к себе. Когда я в замешательстве смотрю на него, он приподнимает бровь.

— Насчет ухаживания, — говорит он, напоминая мне, что мы как раз играли в эту игру.

— Видишь ли, насчет этого просто пошутила. Ты слишком близок к моей матери, чтобы я могла играть с тобой и не считаю, что мы совместимы, — говорю ему, похлопывая его своей робо-рукой по груди.

Как только собираюсь отстраниться, он засовывает руку мне в волосы, и его губы прикасаются к моим, заставляя заткнуться каждую чертову извилину, производящую мысли в моей голове. Мои губы раздвигаются сами по себе, а его язык, похоже, только этого и ждет, потому что я начинаю терять остатки своего рассудка, когда он врывается в мой рот.

Бабочки, которых игнорировала, вспыхивают пламенем, когда каждая частица в моем теле начинает болеть и жаждать большего, и я выпускаю воду из рук, чтобы обернуть руки вокруг его шеи и притянуть его максимально близко к себе. Когда издаю протяжный стон в его рот, он лишь улыбается, а затем резко отстраняется.

Мои глаза все еще закрыты, и я наклоняюсь вперед к пустому пространству между нами, когда он отпускает меня. Медленно мои глаза открываются, и я вижу, как он ухмыляется мне. Снова.

— Ага. Совсем несовместимы. Я полностью согласен, — говорит мне этот нахальный говнюк, прежде чем повернуться и уйти.

Все таращатся на меня, но мне все же хватает сил, чтобы удержаться от падения. Мне определенно нужно сменить нижнее белье прямо сейчас. Его язык восхитителен, и я уверена, что он мог бы довести до множественного оргазма без особого труда.

В то время как моя голова забита всякими пошлыми мыслями, я едва различаю звук заводящегося мотора, пока еще громче не раздается мужской крик — если вообще есть такая вещь как мужской крик.

Я кручу головой по сторонам, замечая, как дети Малдера начинают отъезжать на тракторе, покатываясь со смеху, а передвижной биотуалет катится пять или шесть раз, прежде чем Андерсон успевает вырваться из его плена и покатиться по земле. При этом он с ног до головы покрыт чем-то напоминающим грязь, что грязью не является.

Прикрывая рот, я сдерживаю смех, который пытается вырваться на свободу, и мой взгляд упирается в два знакомых голубых глаза, когда Роман поворачивается, чтобы одарить меня вопросительным взглядом из серии: «Ты что, правда, это сделала?»

И саботаж начался.

Свист и хихиканье позади меня напоминают мне, что и я попала под раздачу. Самое время переодеться во что-то, что не продемонстрирует присутствующим комплект моего нижнего белья к концу этого вечера.