Опасность

РЕТРОСПЕКТИВА-8

27 июня 1953 года Москва.

В особом карцере гарнизонной гауптвахты Московского военного округа покончить жизнь самоубийством было задачей практически невыполнимой. Все пространство карцера прекрасно просматривалось охранником из коридора, поскольку вместо обычной двери была поставлена металлическая решетка с прутьями в палец толщиной. Но даже если бы вдруг охранник зазевался или заснул, вверенный ему арестант едва ли смог осуществить свой преступный маневр: высокий потолок не давал никакой возможности прицепить куда-нибудь веревку, а единственная тусклая лампочка на стене была предусмотрительно укрыта громоздким колпаком из прочного авиационного плексигласа.

Впрочем, единственный арестант, находящийся в карцере, и не собирался лишать себя жизни. Напротив: сейчас он старался сделать все возможное, чтобы эту жизнь себе сохранить. Хотя бы на сутки. А та-ам… Чем черт не шутит, все еще может измениться через сутки.

Те, кто поместил арестанта в карцер, такой неприятной для себя возможности не исключали. Поэтому человек в карцере был приговорен к расстрелу еще в момент задержания и сейчас был еще жив по одной-единственной причине…

— Он орет все время, Никита Сергеевич, — уставшим голосом сообщил генерал Москаленко по дороге к карцеру. — На нервы действует очень.

Сам Москаленко чувствовал себя явно не в своей тарелке. Нечасто ему, генерал-лейтенанту, командующему военно-воздушными силами МВО, приходилось выступать в роли простого тюремного вертухая. Точнее говоря, такое случилось вообще впервые. Правда, и случай был исключительный: в карцере находился член Политбюро, второе лицо в государстве. А может, даже и первое — это как поглядеть.

— И что орет? — полюбопытствовал Хрущев, с трудом поспевая за долговязым генералом.

— Маленкова все больше зовет, — ответил Москаленко на ходу, не сбавляя темпа. — Иногда Молотова. Иногда просто визжит, как зарезанный, — тогда слов почти не разобрать.

— А меня не зовет? — Хрущев уже запыхался, но пока еще не отставал от быстроногого Москаленко.

Тот, наконец, сообразил, что Никита Сергеевич уже немолод и ему не к лицу играть в догонялки, а потому аллюр уступил место прогулочному шагу. Оба с облегчением перевели дыхание. Москаленко вдруг вспомнил, что и он далеко не пацан-первогодок.

— Вас не зовет, Никита Сергеевич, — отрапортовал генерал чуть виновато, словно именно по его недосмотру арестант проявил такое непростительное пренебрежение к его собеседнику. Однако Хрущев, наоборот, обрадовался.

— Вот и будет ему приятная неожиданность, — проговорил он. — Обожаю сюрпризы.

Москаленко догадался, что Хрущев шутит, и на всякий случай нервно улыбнулся. Улыбка получилась вымученной.

— Не дрейфь, генерал, — Хрущев, на ходу привстав на цыпочки, легонько похлопал командующего ВВС по плечу. — Разберемся с ЭТИМ, сделаем тебя маршалом. Хочешь быть замминистра обороны?

Генерал-лейтенант улыбнулся уже несколько бодрее. Не то чтобы он совсем поверил торопливым обещаниям секретаря ЦК, но на душе почему-то стало поспокойнее. Как будто дополнительный тяжелый груз, повисший на его генеральских плечах со вчерашнего утра, перекочевал на чьи-то другие плечи. В конце концов, партия знает, что делает. Если оказалось, что товарищ Берия — враг народа и английский шпион, значит, он и есть шпион и враг. И точка.

Тем временем вопли из карцера приблизились настолько, что можно было уже различить отдельные слова.

— Похоже, с ума сошел, — осторожно высказался Москаленко, прислушиваясь к крикам. — Бомбу какую-то теперь вспомнил… Бомбу хочет… Бредит, наверное, я так понимаю…

Хрущев усмехнулся. Похоже, он явился не зря — даром что без приглашения. Решительным движением он попридержал генерала за локоток и сам остановился.

— Так где этот карцер, говоришь? — спросил он.

— Первый поворот направо и до конца по коридору, — четко объяснил Москаленко. — Разрешите, я…

Хрущев отрицательно помотал головой.

— Дальше я сам, — сказал он. — Перемолвлюсь с ним парой слов… Напоследок.

Рука Москаленко машинально легла на кобуру. Хрущев оценил этот жест.

— Ты правильно меня понял, маршал, — кивнул он. — Я люблю понятливых и терпеть не могу чистоплюев. Патроны-то есть?

— Так точно, — внезапно охрипшим голосом ответил Москаленко.

— Ладно, жди меня здесь… — Хрущев махнул рукой, сделал несколько шагов и скрылся за поворотом коридора. Вопли из карцера заглушали звуки шагов секретаря ЦК, и поэтому в поле зрения единственного арестанта гауптвахты Хрущев возник совершенно внезапно.

От неожиданности арестант подавился собственным воплем, поперхнулся, закашлялся.

— Я не помешал, Лаврентий? — поинтересовался гость. — Мне доложили, будто ты здесь все зовешь кого-то, буянишь. Дай, думаю, зайду. Проведаю старого приятеля. Ты мне не рад как будто?

— Ни-ки-та? — с трудом выговорил Берия, преодолев кашель.

— Шестой десяток уже как Никита, — развел руками Хрущев. — Пора бы и привыкнуть, Лаврентий. Или ты не меня в гости ждал?

Берия промолчал, с ненавистью поглядывая из-за решетки двери на гостя. Тусклый огонек лампочки отсвечивал в стеклышках пенсне. Одно из стекол успело треснуть.

— А-а, — объяснил сам себе Хрущев, — ты, должно быть, Георгия ждал? Не придет Георгий, ты ему теперь на хрен не нужен. И Вячик, каменная жопа, друг твой закадычный, тоже не придет. А я вот, как видишь, пришел. И если что сказать хочешь, мне говори. Авось чем помогу.

— Ты?.. Поможешь?.. — жарким шепотом переспросил Берия. В голосе появились нотки какой-то фантастической надежды, ненависть в его глазах потухла. Или, по крайней мере, на время спряталась за бликами от тюремной лампочки.

— Правда, помогу, — легко сказал Хрущев, оценивающе глядя на решетку. — Но если, конечно, ты себя будешь хорошо вести.

— Я буду, я буду, обещаю! — выдохнул Берия. — Все, что хочешь, сделаю. Хочешь — перед пленумом покаюсь в ошибках, хочешь — в монастырь уйду. Только выпусти меня отсюда, слышишь, Никита? Если надо, согласен вообще из страны уехать…

— А что? — задумчиво проговорил Хрущев. — В Мексику, например…

Берия даже не заметил скрытой издевки.

— Согласен! — зашептал он. — В Мексику, в Новую Зеландию, в какую хочешь Херландию, я на все согласен. Только освободи меня, Никита, выручи, прошу тебя, умоляю, спаси!

«Тебя только выпусти, — ухмыльнулся про себя Хрущев, — и через пятнадцать минут ты нас всех самолично отправишь в Херландию. И меня, друга Никиту, первым… Ну уж нет!»

— Подумаем, — неопределенно сказал он, пристально глядя на Берию. — Есть еще время, навалом.

Несмотря на тусклую лампочку, Хрущев тотчас же заметил, как угольки ненависти в глазах Берии на мгновение снова вспыхнули. Вспыхнули — и опять спрятались.

«Кончать его нужно немедленно, — тотчас же понял Хрущев. — Пока его джигиты не очухались. Из-за мертвого бунтовать никто не станет. Но пока он жив, все возможно…»

— Выпусти, а? — тоненько захныкал Берия, прижавшись щекой к решетке. Ради предосторожности Хрущев сделал полшага назад. — Все исполню, слово чести даю, мамой клянусь!

— Ты мне сперва кое-что расскажи, Лаврентий, — предложил Хрущев.

— Все, все расскажу! — с готовностью прохныкал-простонал Берия. — Все тайны тебе открою. Захочешь потом — и всех их в бараний рог скрутишь: и Георгия, и Лазаря, и Вячу, и Клима. Коба, прежде чем подохнуть, оставил на нашу голову такой подарочек, что не дай бог никому.

— Какой еще подарочек? — сурово спросил Хрущев. — Ну-ка, говори!

В хныкающем и кривляющемся арестанте на мгновение проснулся прежний самоуверенный хитрец Лаврентий.

— Пока не отпустишь, ничего больше не скажу, — заявил он. — А кроме меня, никто не знает.

— Ну и подыхай вместе со своими секретами, — безразлично проговорил Хрущев и повернулся, сделав вид, что собрался уходить. — Привет Кобе, — бросил он через плечо, — скоро встретитесь.

Угроза подействовала.

— Хорошо-хорошо! — быстро крикнул Берия удаляющейся спине Хрущева. — Расскажу, да. Ты мне дай только гарантию…

Хрущев обернулся и, поплевав в кулак, сложил Берии кукиш.

— Никаких гарантий, — спокойно сообщил он. — Я тебе не сберкасса. У нас на Украине говорили так: «Колхоз — дело добровольное. Хочешь — вступай, не хочешь — расстреляем». Вот и я тебе говорю то же самое. Повезет тебе — уцелеешь, но обещать тебе ничего не стану… Как, будешь рассказывать?

— Буду, — тоскливо проговорил Берия.

— И правильно, — холодно улыбнулся ему Хрущев. — Чистосердечное признание… так вроде любили говорить твои орлы, верно? Ну, признавайся, про какую такую бомбу ты сегодня целый день орешь? И при чем тут Сталин?

— Это все он придумал, Коба… — горячо зашептал арестант. Рассказ его, не очень связный, занял минут пятнадцать, после чего Хрущеву стало не по себе. Как будто где-то совсем рядом распахнули секретную дверцу и по коридорам гауптвахты вдруг загулял пронзительно холодный сквознячок. Хрущев невольно поежился и поймал себя на желании поднять воротник своего пиджака.

— Так это ее ты искал всю весну в Кунцево? — спросил он недоверчиво. — А мы-то думали, что ты клад ищешь. То-то я смотрю, что твои всю территорию дачи перекопали, и подвалы перерыли, и теплицы… Баньку-то зачем снесли?

— Думали, там, — пробормотал Лаврентий. Глаза его за стеклами бегали, словно он, Берия, ожидал нападения с любой из сторон. — Зря думали, зря копали. Нет ее ни на «Ближней даче», ни на «дальней». Куда ее рябой черт законопатил, ума не приложу… Как корова языком.

— Постой-ка, — сказал Хрущев. — Но ведь не сам же он ее с полигона тащил! Давно бы нашел исполнителей, и дело с концом. Не могли же они сквозь землю провалиться!

— Сквозь землю не могли, — досадливым шепотом произнес Берия. — А в землю — запросто. Как раз в феврале 50-го должны были расшлепать полсотни вредителей инженеров, я еще удивлялся, зачем Коба лично затребовал это ерундовое дело. А через месяц случайно попался мне общий список — так там вместо пятидесяти оказалось ВОСЕМЬДЕСЯТ фамилий! Тридцать гавриков Коба вписал лично, не поленился. Эти тридцать бомбу и прятали, ясно же. И все оказались в одной общей яме, скопом. Умно старик придумал, ничего не скажешь… Большой мастер был… сссу-ка! — Исчерпав приличные слова, Берия принялся долго и грязно браниться.

Хрущев поморщился: времени слушать лаврентьевскую ругань не было. Чтобы прервать поток брани, он, недолго думая, вытащил из кармана портсигар и сильно постучал по решетке. Услышав глухой звон, Берия моментально заткнулся.

— Так-то лучше, — проворчал Хрущев, пряча портсигар обратно в карман. — Ишь разошелся, уши вянут.

— Я не буду, — снова перешел Лаврентий на шепот, — только выпусти, Христа ради прошу.

— Успеешь, — отмахнулся Хрущев. — Ты мне лучше вот что скажи: зачем тебе-то эта бомба понадобилась? Спрятал ее где-то Коба, и на здоровье, чай не обеднеем. У нас таких бомб уже десяток есть, ты же сам и должен был знать.

— Не таких, — с тоской объяснил Лаврентий. — Эту они специально дорабатывали, по особому заказу. Мощность, что ли, увеличивали или какую-то другую хреноту. Если уж она взорвется в Москве — всем хана.

Хрущев вновь ощутил позвоночником неприятный обжигающий сквознячок.

— Почему же она должна непременно взорваться? — спросил он строго.

— Не знаю, — горестно шепнул Берия. — Одно знаю, что она не просто где-то лежит. Она где-то ТИКАЕТ, Никита!

— Часовой механизм, что ли? — с тревогой уточнил Хрущев.

— Да нет, я не об этом. Просто ее в любой момент можно ИСПОЛЬЗОВАТЬ. Тот, кто найдет ее, сможет взять за глотку не только всю Москву, но и всю страну. Когда у тебя под рукою такой заряд и ты можешь разнести все к чертовой матери, любой перед тобой будет ходить по струночке…

— Понимаю, — коротко сказал Хрущев. — Хорошо, оказывается, что ты ее так и не нашел. А за рассказ — спасибо. Теперь, значит, буду знать.

Он повернулся и, чуть сутулясь, зашагал по коридору прочь от решетки лаврентьевского карцера.

— Сто-о-о-ой! — заорал Берия ему вслед. — Куда уходишь, Никита? Ты же обеща-а-а-ал!!! — Крик его снова перешел в неразборчивый визг, но Хрущев больше не оборачивался.

Генерала Москаленко Хрущев нашел на том же самом месте. Будущий маршал сосредоточенно прислушивался к крикам, доносившимся из карцера.

— Вот опять, — пожаловался он. — Опять орет. Опять, Никита Сергеевич, про какую-то бомбу…

Хрущев взял генерала за пуговицу форменного кителя и, отчетливо выделяя каждое слово, проговорил:

— Запомни, Москаленко, хорошенько запомни. Не про бомбу он кричал, а про бабу. Бабу он хотел; ясно тебе? ЯСНО?!