Операция «Немыслимое»

Глава 10

Заниматься бизнесом и не быть при этом завсегдатаем светских вечеринок и собраний невозможно никак. Рано или поздно самый нелюдимый и поглощенный работой миллиардер будет вынужден выползти на какой-нибудь раут в виде скачек, балов и концертов, или, на худой конец, под софиты и телекамеры вездесущих журналистов.

Так положено в высшем свете — все должны знать всех, и если кто-то сторонится остальных, то общество способно устроить отступнику весьма чувственную обструкцию. На словах и внешне все останется так же как раньше: разговоры о дурной погоде и социальной безответственности правящего кабинета, но на деле никто не станет вести с вами никаких серьезных проектов, ведь мало кто любит ставить на темную лошадку. Поэтому необходимость регулярных посещений подобных мероприятий становится жизненно важной.

А если у вас в друзьях числится кто-то вроде современного представителя славного рода Йорков, то постепенно присутствие в обществе кружевных шляпок, шелковых и шерстяных галстуков, смокингов и камербандов[75] становится святой обязанностью.

— Зак, — радостная Долли вошла в кабинет и положила передо мной конвертик от какого-то общества любителей гребли на байдарках из Уортинга, — вам пришло приглашение.

В здешнем истеблишменте все состоят в каком-нибудь обществе, а то и сразу в пяти. Здесь каждый подданный Ее Величества является согражданам непременным любителем чего-нибудь: техасских пчел, натуральных табуреток, пластронов[76] (чего бы это не значило), бега по девонширским пустошам, английских скаковых лошадей или даже чистопородных шайров[77]. Большинство, конечно, ограничиваются одним-двумя, в число которых в обязательном порядке входит «Клуб любителей выпить в ближайшем пабе», но встречаются и уникумы, известные всей Англии.

— Это важно? — я еще не научился определять достоинство приглашения по его конверту. — Я не умею грести на байдарках. Да что говорить о байдарках — я вообще грести не умею. Хоть на плотах, хоть на каноэ, хоть на шлюпках.

Я перевернул конверт, высыпал из него на стол картонку с приглашением.

Ничего особенного — Долли получала таких по пять штук ежедневно и ранее это ее так не возбуждало. Я совсем не понимал, в чем дело, что вызвало ее такую бурную реакцию?

— Не понимаю, — сказал я. — В этом обществе должны состоять все особы королевских кровей? Или что?

— Зак, вы так много ездите по миру, — соболезнующее произнесла Долли, сложив руки лодочкой на тощей груди, — что совершенно упускаете из виду происходящее дома. Посмотрите, кто подписал это приглашение.

Кривой автограф подписавшего был продублирован машинописной строчкой: сэр Хью Бидвелл, директор Riggs AP Bank Ltd, директор Allied Lyons Eastern ltd. Я не знал ни таких банков, ни фирм, ни людей с похожими фамилиями. Поэтому немножко вспылил, раздосадованный неузнаванием:

— Долли, если вы решили поиграть сегодня в день загадок, то выбрали не лучшее для этого время! Кто такой этот Бидвелл? И почему я должен радоваться этому приглашению? Я даже о банке таком никогда не слышал!

Секретарша поджала свои и без того тонкие губы, приняла вид статуи Георга IV, не его самого, а, скорее, его лошади, но все-таки разродилась:

— Сэр Хью Бидвелл, добрый католик и семьянин, избран в этом году на должность лорда-мэра Сити. И если он присылает свое…

— Можете не продолжать, Долли. Простите меня. В самом деле, я слишком редко бываю в Лондоне, чтобы знать всех персонально. Я встречался с сэром Гревиллом Спраттом в прошлом году и мне казалось, его срок еще не истек?

Отходчивая англичанка всплеснула руками:

— Что вы, Зак! Вы встречались с сэром Гревиллом на самом закате его пребывания в должности. После него уже избирался сэр Кристофер Коллет, а теперь в должность вступил сэр Хью. Я его хорошо знаю, мы вместе росли в Биллингсгейте, неподалеку от рыбного рынка, который лет пять тому назад перенесли через реку, на Собачий остров[78]. И даже в церкви святого Джеймса часто сидели на одной скамейке.

Вспомнив о том, что я не местный уроженец, добавила:

— В Тауэр Хамлетс, там, где тоннель под Темзой соединяет Верхнюю и Нижнюю Темз-стрит.

— Это в Canary Wharf?

— Да, где были эти ужасные доки.

В районе Canary Whаrf властями города планировалось устроить второе сердце Лондона — дублера и конкурента основного лондонского Сити. Столице мира отчаянно не хватало современных видов и офисных площадей и в чью-то светлую голову пришла здравая мысль — устроить финансовый центр на месте закрытых доков Вест-Индской компании. Докеров должны были сменить банкиры и маклеры. Сейчас там был большой пустырь, где потихоньку копошились строители. Несколько больших банков, в основном американских и европейских, уже занялись финансированием подходящих проектов и первые небоскребы должны были вонзиться в лондонское небо уже через пару лет. Сезар Пелли разрабатывал постройку высочайшего здания в Великобритании в пятьдесят этажей, и иногда сообщения об этом проекте мелькали в газетах. Известное бюро Скидмора, Оуингса и Меррила, отметившееся небоскребами по всему миру — в Канаде, Южной Африке, США, Австралии — тоже что-то робко пыталось воткнуть в предоставленном месте. Еще что-то конструировала контора Джона МакАслана. И я — пока еще несерьезно — подумывал о постройке там пары-тройки приличных зданий в чикагском стиле.

Неподалеку от предполагаемых новостроек, буквально в шаговой доступности, имеется городской аэропорт Лондона. Не Хитроу, не те масштабы, но для бизнес-джетов очень подходящая площадка. Идеальное место для бизнеса. Со временем райончик должен был стать настоящей жемчужиной. И наверняка сэр Хью знает о новостройках побольше меня.

— Старая любовь, да? — спросил я вслух.

Долли смущенно хихикнула в кулак.

— Я бы не назвала это любовью. Но мы определенно знакомы. Сейчас…

Она ушла в приемную и вскоре вернулась, сжимая в руках номер Catholic Herald от шестого октября:

— Вот, посмотрите, здесь о нем статья.

Я пробежал глазами по газетным столбцам: Папа римский желает вещать по радио для русских, вдова Маркоса перевезет тело мужа на родину, Горбачев собирается посетить Иоанна-Павла Второго во время римского вояжа в ноябре, обсуждение в Парламенте билля о запрете исследований человеческих эмбрионов, анонс шоу «Бернадет» и коротенькая заметка о новом лорде-мэре, известном своей набожностью, добросердечием и тщательностью в ведомых делах.

— Ладно, Долли. Спасибо вам. Я обязательно съезжу приобщиться к трудностям гребли на байдарках. Тем более, что и мне эта встреча представляется полезной. Когда там?

— В субботу. В два часа пополудни. Я вставлю в ваше расписание?

— Да, Долли, и если на это время назначено еще что-то — перезвоните, извинитесь и назначьте новое время. Ну вы знаете.

— Конечно, сэр, — она послушно склонила голову и вышла.

В назначенное время я стоял на набережной в Уортинге, прямо напротив знаменитого «Мистера Тритона», позеленевшего от времени еще лет сто назад.

Том возился с картой, трепыхавшейся на свежем ветру, надувавшем на берег приличных размеров волны из Канала и тучи от Франции. Казалось, ветер задался целью заставить нас опоздать на встречу байдарочников и мешал как мог. Карта, во всем с ним согласная, не желала сдаваться и все норовила улететь куда-нибудь в сторону Финдона, который мы проехали совсем недавно.

— Ну и погодка, — бурчал Том. — И это всего лишь середина осени. Если так пойдет и дальше, то к Рождеству нас засыплет снегом выше головы. Не в добрый час мы поехали в этот чертов Уортинг.

Мне место нравилось: в меру пустынное, ухоженное, с большим количеством аккуратных домиков в английском стиле. Не хватало только леса мачт, каковые всегда грезятся при упоминании английских прибрежных городков, но это не здесь. Это западнее, в Портсмуте и еще дальше в Плимуте. А здесь курортные места. Тихо и покойно. Волны то плещут, то гремят. Простор бескрайний. Конечно летом здесь должно быть полно отдыхающих, на что указывал тщательно размеченный, но какой-то угрюмый и грязный — по случаю окончания сезона — пляж, тянущийся по всему побережью насколько хватало взгляда.

— Есть, сэр, — Том все-таки справился с диким норовом продукции английских топографов. — Нашел я эту чертову Сэндвич Роуд, можем ехать дальше.

Вообще-то я полагал, что всяким телохранителям важных персон положено заранее узнавать все предстоящие маршруты передвижения. Так оно в основном раньше и происходило, но в этот раз человек, которому было поручено это важное дело, сам уроженец близлежащего Стайнинга, отравился какой-то китайской дрянью и был не то что неработоспособен, а полностью нетранспортабелен. Том сказал, что его зеленое лицо могло бы послужить прекрасной натурой для скульптора, изваявшего «Мистера Тритона», но жаль, что тот не дождался и умер лет сто назад. Замечательный образчик английского юмора вроде того, что сказала королева Елизавета о своей единственной дочери, принцессе Анне, заядлой лошаднице и известной всему миру чемпионке по выездке, по случаю ее свадьбы с отставным кавалерийским капитаном: «Надо же, она смогла меня удивить. Я думала, она выйдет замуж за коня».

Его отсутствие Том решил компенсировать двумя машинами, в каждой из которых сидели подготовленные ко всякому люди, к сожалению, не знающие местности, но мне казалось, что его опасения беспочвенны: не стали бы устраивать засад на человека, едущего по приглашению сэра Хью — это хуже оставленного паспорта на месте преступления.

Мы еще немножко поплутали по этому прибрежному городку, проехали мимо дюжины церквей, построенных в самых разных стилях — от модерна до барокко, неоготики и черт знает чего еще и, в конце концов, с десятиминутным опозданием остановились у здания с нужным адресом.

Пока ехали — пошел дождь. Мелкая, с виду противная морось, создававшая ощущение, что воды Ла-Манша вдруг поднялись в небо и так и повисли: протяни руку и воду можно щупать. За все время, прожитое на Острове, я встречался с таким дождем всего пару раз, сейчас — третий. Англичан такой дождь раздражал и загонял в пабы, заставлял напиваться до состояния вешалок для пальто, но меня он приводил в восторг своей необычностью и если бы был чуть теплее, я бы сам специально искал с ним встречи, чтобы окунуться лицом в стоящую воду. Но он всегда был холодным и долго находиться под ним можно было только рискуя получить какую-нибудь затяжную простуду.

По старой островной традиции в машине нашлись обязательные темно-серые калоши из тонкой резины, предназначенные для того, чтобы натягивать их на ботинки. От тротуара, перед которым остановилась машина, до высокого крыльца едва бы набралось десяток ярдов, но все равно было приятно понимать, что обувь останется сухой и чистой.

В помещении, куда меня проводили под большим клетчатым зонтом, заботливо распахнутым встречающим распорядителем собрания, оказалось на удивление мило. Без особых излишеств, минимум зеркал, всего пара обычных картин с холмистыми пейзажами, но уютно. Слишком, на мой вкус, накурено, но пока терпимо.

Я стянул калоши, передал их распорядителю и проверил чистоту своей лысины перед зеркалом.

— Мистер Майнце? — мне протянул руку какой-то представительный дядечка в костюме из тонкой шерсти в мелкую синюю полоску. — А мы здесь уже делаем ставки на ваше присутствие.

В другой руке он держал тлеющую сигару, а бабочка на расстегнутом воротнике сорочки съехала немного вправо.

— Тогда позвольте и мне поставить несколько пенсов. Я бы поставил на то, что я все-таки сюда приеду.

Он улыбнулся загадочно, и сразу сменил тему:

— Прохладно сегодня, не находите?

Как хорошо, что мне не нужно быть англичанином и долго-долго выяснять нюансы здешней розы ветров.

— Разве это удивительно для середины октября? К тому же, я чувствую в воздухе запах глинтвейна?

Он оглянулся куда-то за спину и громко крикнул:

— Сэр Вильгельм, ваша ставка сыграла. Я вам должен два фунта.

Обернулся ко мне и путано пояснил:

— Не обращайте внимания, у нас здесь все время все со всеми спорят. Итак, вы приехали по приглашению сэра Хью?

— Надеюсь, оно не поддельное?

— У вас странный юмор, мистер Майнце. Еще не вполне английский, но уже совсем не континентальный. Я помощник сэра Хью. Можно сказать — жалкий секретаришка. И зовут меня Перкинс. Джордж Перкинс к вашим услугам.

Если бы он щелкнул каблуками — я бы не удивился. Звание у жалкого секретаришки было не меньше майорского, судя по возрасту и некоторым специфическим манерам. А майорское звание — это первое в табели о рангах, которое остается за человеком на всю жизнь. То, что делает простого офицера «белой костью». Чтобы с ним не случилось, для окружающих он будет теперь всегда «майор Перкинс». А может быть уже и полковник. Но не генерал — не хватает годков.

— Сэр Хью удостоен срочной аудиенции у Ее Величества и поэтому немного задерживается. Но я уполномочен принять вас и ввести в курс дела.

— Да, не хотелось бы терять времени, мне еще предстоит возвращение в Лондон.

— Тогда следуйте за мной.

Мы прошли сквозь пару комнат, напомнивших мне своим убранством и людьми, ведущими степенные разговоры, тот единственный аристократический клуб, в котором мне доводилось бывать — White's. Даже некоторые лица, убеленные сединами, показались знакомыми. Странно было видеть их среди любителей гребли на байдарках. Я считал, что этот спорт все-таки удел молодых, но здесь самым молодым был пока что я.

— Вы давно оставили военную службу? — спросил я у провожатого.

— Четыре года. Сильно заметно?

— Я сталкивался с несколькими бывшими военными. Вы очень на них похожи.

— Все военные разные, мистер Майнце. Кто-то полжизни носится по лесам и пустыням, кто-то проводит годы в тесных подводных лодках, а иные, как я — просиживают свои зады при теплых штабах.

— Видимо, я встречался только с теми, кто как и вы, имеют больше отношения к мозгам армии, чем к ее кулакам.

Он ничего не ответил, но остановился перед дверью из лакированного дерева. Совсем не разбираюсь в сортах древесины и орешник от тиса для меня неотличимы, но эта дверь выделялась прежде всего искусной резьбой, изображавшей бегущие по периметру четырехлепестковые листья клевера.

— Вот мы и пришли. Если нужны сигары, глинтвейн, еще что-то — скажите мне, я позабочусь. Или, если они понадобятся позже, то в комнате есть звонок и на него всегда отзовется кто-то из персонала.

Он постучал в дверь и открыл ее.

В зале с занавешенными окнами кроме нас с Перкинсом находились двенадцать человек и одного из них я немножко знал — того самого мистера Брауна, что присутствовал при разговоре со Спраттом полтора года назад. Остальные лица выглядели знакомыми, но сталкиваться с каждым из них лично мне еще не приходилось.

Меня усадили в глубокое кресло, никому не представляя, как будто специально для сохранения инкогнито перед остальными.

Перкинс бесшумно удалился, успев шепнуть напоследок:

— Никаких фамилий. Только имена и титулы.

За ним закрылась дверь и мистер Браун поднялся из своего кресла, проверил тщательность пробора, глубоко вздохнул и открыл рот:

— Джентльмены, кажется, собрались все, — проблеял он своим тонким голоском. — Сэра Хью мы ждать не будем. Приглашения вам рассылал я по просьбе… очень важной особы. Итак, я постараюсь в нескольких словах изложить вам суть проблемы, заставившей…

Пока он молол языком, я оглядел присутствующих. Среди них имелся европеизированный араб, фотографии которого я видел в каких-то журналах; пара благообразных седовласых старичков, толстый и тонкий, оба одинаково лохматые, и этих господ я нигде прежде не встречал; один основательный господин лет пятидесяти, стилем одежды больше похожий на американца; один рыжеволосый и бледнокожий человечек средних лет, напоминавший своим обликом банковского клерка. Еще двоих мне со своего места было не видно — из кресел торчали только длинные ноги в темно-серых брюках и итальянских ботинках: чуть светлее, десятого размера — у одного и потемнее, восьмого — у второго. Очень смуглый человек, видимо, имевший в предках индусов, а, может быть, и сам индус, разговаривал вполголоса с рыжим веснушчатым валлийцем и к их беседе внимательно прислушивался еще один гость, очень похожий на киношного итальянца в том возрасте, когда приходит пора задуматься о завещании. Напротив меня сидел еще один почтенный джентльмен со слегка сизоватым носом, выдающим своим видом пристрастие владельца к неразбавленному скотчу. И последним был выступающий перед собравшимися мистер Браун.

— … как оказалось — недостаточно. Она дала свой эффект, много собственности перешло в достойные руки, но по-прежнему не наблюдается ожидаемого рывка. Другими словами говоря, следует признать, что промежуточные итоги проводимой приватизации сильно хуже ожиданий. Цены на услуги в энергетике, водоснабжении постоянно растут, а качество с той же стремительностью падает. Ставка на эффективного частного собственника себя почти не оправдала. Мы пока что пытаемся сохранить лицо, но уже сейчас ясно, что одной приватизации и либерализации рынка недостаточно, чтобы успокоить население страны.

— Вы хотите сказать, что зря передали мне водопровод в Ливерпуле? — со стороны «итальянских ботинок» раздался хорошо поставленный голос. — Я вложил в эту чертову трубу уже двести миллионов фунтов, а цены повысил всего лишь на треть. И мои специалисты представили неделю назад отчет, что при нынешнем уровне платежей водопровод окупит мои вложения только лет через сорок. Я считаю, нет, я уверен и никто не сможет меня переубедить, что в этом году придется еще раз повышать цену. И если кто-то захочет меня упрекнуть моей алчностью — пусть лучше помолчит. Иначе я с удовольствием разделю эту неповоротливую структуру на десяток частей и распродам всем желающим.

— Нет, сэр Мортимер, конечно нет, — поспешил оправдаться мистер Браун. — Я искренне верю, что всем новым собственникам просто нужно немного больше времени, чтобы справиться с проблемами, присущими большим организациям. Мы понимаем, что в одночасье изменить неповоротливость закостенелых организаций чрезвычайно сложно. И пусть все идет своим чередом. Но вместе с тем, правительству и Ее Величеству очень хотелось бы порадовать своих подданных хорошими цифрами экономического роста страны. Все здесь собравшиеся, за исключением вас, господин Дональд, — он отметил кивком «американца», — и вас, Зак, — он кивнул и мне, — либо уроженцы Великобритании, либо избрали своим постоянным местом жительства нашу благословенную страну. Или же имеют с ней очень продолжительные бизнес-связи, как господин Кушал[79]. И все вы очень обеспеченные люди, которым, думается, небезразлична судьба приютившей вас страны…

— Все это замечательно, мистер Браун, но нельзя ли покороче? — теперь возмутился араб.

— Не спешите, Моххамед. Вы получили от французов Орден Почетного Легиона[80], теперь у вас есть возможность обзавестись Орденом Подвязки…

И я понял, что араб, которого я где-то мельком видел — хозяин сети магазинов Harrods, великий и ужасный аль-Файед, липовый фараон.

— Вас это интересует? — продолжал мистер Браун осаживать нетерпеливого араба. — Тогда послушайте меня. В кабинете министров созрела идея о создании чего-то подобного американской Силиконовой долине. Королева с большим одобрением отнеслась к ней. В скором времени будет опубликован соответствующий законопроект, который, будьте уверены, получит одобрение в обеих палатах Парламента. Организация проекта предполагает участие государственного и частного капитала на паритетных началах. Мы специально пригласили на эту встречу мистера Дональда Валентина, основателя известного большинству присутствующих венчурного фонда Sequoia Capital, стоявшего у истоков и финансировавшего начальные этапы развития таких всемирно известных компаний как Atari, Apple, Oracle, Cisco и многих других. Мы все знаем, чем стали эти компании в современном мире. Его часто называют «отцом Силиконовой долины» и этим не сильно грешат против истины.

Американец растянул дежурную улыбку от уха до уха и показал всем замечательный набор белых зубов.

— Мистер Валентин согласился помочь нам с развитием проекта, в котором и сам примет некоторое участие.

Сказать, что я удивился — это не сказать ничего. Оказывается не только мы с Серым думали о развитии и технологическом рывке. Выходит, весь мир надеялся вскочить в уходящий вперед поезд. Бывая в Америке и в Японии, я видел, что Великобритания от них безнадежно отстает, превращаясь потихоньку в провинциальное болото, но, кажется, не я один сумел разглядеть в происходящем упадок.

— Даже у русских в Москве создан подобный фонд, финансирующий научные исследования их многочисленных институтов. — Это он о Стрельцовой. — И только у нас все делается по старинке в ожидании мгновенных прибылей. А то, что сулит невероятные доходы через пять-десять лет — отдается в разработку умеющим работать на рынке венчурного финансирования американцам. Правительство желает запустить процесс модернизации нашей фундаментальной и прикладной науки и надеется на вашу помощь, господа. Мне нужно получить от вас принципиальное согласие на запуск проекта. Если в нем будут деньги от вас, то в него с удовольствием вложатся и менее значительные предприниматели.

— Мы должны гарантировать какие-то суммы? — это один из лохматых старичков.

— Да, Ваша Светлость, именно так, — кажется, этот старичок очень важная персона с герцогским титулом, не меньше. — Госпожа премьер-министр и ее кабинет планируют расходы на ближайшие пять лет из расчета по восемь миллиардов фунтов в год. Половину из которых возьмет на себя Правительство. От вас нам было бы достаточно получить гарантии еще на два миллиарда ежегодно и оставшиеся деньги мы доберем размещением акций венчурной компании на биржах. По окончании нашей беседы каждый из вас получит исчерпывающие материалы по теме. С предполагаемыми графиками платежей, с расчетом дивидендов, роста стоимости акций фонда и тому подобной математики. Нам нужен ответ в этом месяце.

Я быстро прикинул, что для двенадцати собравшихся здесь человек затраты каждого на год при условии равных долей не превысят двухсот миллионов фунтов. За пять лет — почти миллиард. Не так дорого, как могло бы показаться. Ведь вся программа на пять лет — сорок миллиардов! Большие деньги. И каждому за такое достанется по два процента. Впрочем, никто не запрещает прикупить акций на открытом рынке, повысив, таким образом, свой вклад и свои будущие дивиденды. Неплохие условия.

— Планируется взаимодействие с подобными центрами в Калифорнии, Москве, Токио, Сингапуре или это будет закрытый проект? — влез в дискуссию и я.

— Зак, мы все знаем вас как самого глобального из английских предпринимателей, самого разностороннего инвестора и отчаянного — назовем вещи своими именами — авантюриста, имеющего интересы повсюду — от Квебека до Йоханнесбурга. И мне понятен ваш вопрос, — задумчиво пропищал Браун. — У меня нет точного ответа. Но я убежден, что с нашими друзьями в Калифорнии и Сингапуре работа будет налажена. Что же касается русских и японцев — в этом уверенности нет. Что произойдет в Москве в ближайшее время — нам пока неясно и делать в таких условиях долгосрочные прогнозы просто глупо. В Москве пока что нет ничего подобного, они тоже в самом начале пути. А ставить на отстающую лошадь может оказаться накладно. Насколько я знаю, ваше участие в русских проектах тоже пока невелико? Миллионов сто и то, в основном, в русском золоте и связи? И это правильно — в России пока не так много мест, куда можно вложить капиталы.

Меня удивила его осведомленность. Но возражать я не стал — не хватало насторожить этого всезнайку, чтобы он выяснил еще и про банки и про много чего такого, о чем знать ему совсем не следовало.

— Вот видите, — продолжал Браун, — никто не хочет брать на себя все риски. А в нашем проекте предусмотрено большое участие государственных денег. И если случится утечка разработок или не дай бог капиталов в недружественную страну — полетят головы в кабинете. Лорд-казначей однозначно будет против всеобщей глобализации проекта. По крайней мере, на первых порах. Да и госпожа премьер-министр наверняка будет с ним согласна.

Ну, на первых порах и выход с вашей овечки будет — шерсти клок. Лет через пять, когда появятся результаты, можно будет вторично поднять вопрос. В любом случае, стоит поучаствовать в столь важном и полезном начинании — лишним не будет.

— Я согласен, — я поднял руку. — Мне не требуется время до конца месяца.

— Если в этом будет участвовать он, — из кресла, уместившего в себе обладателя итальянских туфель восьмого размера, в сторону араба вытянулась холеная рука, — я, пожалуй, постою в стороне.

— Сэр Роланд, — сморщился Браун, — вы не находите, что вашу вражду стоит оставить в прошлом?

— Я нахожу, что даже пребывание в одной комнате с этим господином вызывает у меня приступ астмы, — жестко ответил сэр Роланд.

Если я правильно сообразил, это был тот самый Роланд «Крошка» Роулинг, «хозяин Африки», подхвативший это звание из рук сэра Сесила Родса, многолетний глава Lonmin — горнодобывающей компании, специализирующейся на платине, золоте и палладии и всем остальном, что было в Африке, включая слоновую кость. А с недавних пор еще и хозяин авторитетного журнала The Observer. Лет пять назад он продал аль-Файеду и его братьям тридцать процентов огромного универмага Harrods, а шустрые египтяне быстренько выкупили оставшиеся семьдесят у других владельцев, хотя на эти акции имел давний прицел сам Роулинг. Там произошла какая-то мутная история, в которой каждый винил напарника-соперника, но сам желал предстать перед общественностью белым и пушистым. В общем, как цыгане уводят лошадей, так у бедолаги Роулинга увели из-под носа поставщика английской королевской семьи — самый дорогой в мире магазин, чему он был страшно не рад. И с тех пор между ними начались судебные тяжбы, не прекращавшиеся даже в Рождественские праздники. Рубились страшно и на свет вылезали очень неприглядные особенности их жизненных перипетий: «Крошка» Роулинг признался, что состоял недолго в «Гитлерюгенде», а чуть позже сожительствовал с женой делового партнера на протяжении девяти лет, но и Фаейд оказался не таким славным парнем, каким пытался выглядеть. Святоша-Муххамед несколько лет водил за нос правительство Гаити в лице диктатора Дювалье, вытягивая из него деньги на розыски нефти, и даже предъявлял ее своему «деловому партнеру», но чуть позже выяснилось, что эти пробы были обычной жженой патокой. В общем, грязи за обоими было безмерно. И кидались они ею друг в друга очень умело и расчетливо. Настоящая вендетта.

Араб недовольно сморщился, его лицо стало похожим на хорошо запеченное яблоко:

— Роланд, вы надоели всем хуже пронырливых газетчиков. У нас есть некоторый конфликт интересов, с ним разбираются наши адвокаты. Зачем нам самим портить нашу старую дружбу?

Друзья, надо же! Роулинг «по дружбе», предполагая будущие гешефты, протащил египтянина в Совет Директоров своей компании, ввел в английское общество, а тот вот так незатейливо «кинул» благодетеля.

Я осмотрелся внимательнее вокруг и подумал, что наверняка народ подобрался пестрый: у каждого было столько скелетов в бесчисленных шкафах, что любой английский обыватель был бы шокирован прошлым своих миллионеров. Но никто из присутствующих не удивился бы ни капли, узнав к примеру, что сидящий перед ними Закария Майнце в прошлом слыл весьма активным комсомольцем — здесь и не к такому привыкли. Разве что мистер Браун мог бы немного расстроиться.

— Я не стану ввязываться в дело, в котором воняет египтятиной! — известный своим вздорным нравом «Крошка» Роулинг вскочил на ноги, коротко кивнул мистеру Брауну и, уходя, громко хлопнул дверью.

— Жаль, — невозмутимо проблеял Браун. — Но отказ мистера Роулинга означает лишь, что ваши прибыли, джентльмены, окажутся выше ожидаемых. Ровно на его предполагаемую долю.

Это, надо полагать, «баба с возу — кобыле легче» в специфичных условиях.

Раздались сразу несколько голосов с малозначительными, на мой взгляд, вопросами, но мистер Браун очень внимательно отнесся к каждому из говоривших, посвятив целых полчаса ответам. Он объяснял обстоятельно, подробно и настолько непонятно, что у меня сложилось впечатление, что вся эта сцена — часть какого-то ритуала, вроде обмена верительными грамотами у дипломатов.

— Мистер Браун, — спросил его «индус», — скажите нам, какова в будущем проекте доля семьи, которую вы представляете?

— Вы, господин… э-е-е, Кушал, — вспомнил имя индуса Браун, — совершенно верно заметили, что интересы семьи, которую я здесь представляю, не могут быть отделены от этого проекта. Собственно, это ее проект и есть, ведь согласитесь, что очень немногие в этом мире обладают авторитетом, позволяющим собрать вас всех под одной крышей. Еще меньше людей могут позволить себе работать на перспективу с горизонтом в десять лет? Мои доверители вполне согласны ждать такой срок, как, думается, и вы. Что же касается доли, то она не будет меньшей, чем вклад самого крупного участника проекта из числа здесь собравшихся. Мы понимаем, что участие в проекте моих доверителей предоставляет остальным его участникам гарантии серьезности предприятия. Скорее всего, доля семьи будет выражена в предоставленной недвижимости, налоговых освобождениях и небольшая часть непосредственно деньгами. Предположительно личное участие сэра Чарльза составит от двух до пяти процентов. В первые пять лет. Потом все будет зависеть от результатов.

— А если я откажусь? — индиец хитро прищурился.

— Вы, господин Кушал, конечно, можете отказаться от предложения, ведь ваш строительный бизнес в Гургаоне[81] сулит необыкновенные доходы уже в ближайшие пять лет? Я только прошу вас помнить о том, что те компании, которые вы планируете привлечь для поднятия престижа Гургаона, легко могут передумать и разместить офисы… например в Бомбее. Ведь там тоже есть достойные бизнесмены, желающие развития своему городу? Сколько времени после обнародования такого решения будут расти цены на землю в Гургаоне? Как долго кредитующие ваш холдинг банки будут ждать возврата взятых кредитов? В то же время, в случае вашего согласия, я гарантирую вам самое деятельное участие в ваших делах со стороны моих доверителей. Если нужны будут рекомендации мистеру Уэлчу[82], вы их получите хоть завтра. И думаю, в этом случае ваши затраты окупятся гораздо быстрее.

Индиец сел на место с озадаченным видом, не находя аргументов для возражений. Его взяли за самое мягкое место и деликатно принудили к сотрудничеству. Я тоже так делаю, когда предоставляется возможность. А она появляется всегда, ведь бизнес — дело рисковое. И даже просчитанные риски достаточно просто превратить в неожиданную угрозу для любого, достаточно правильно их оценить и оплатить их появление.

Разговор продолжался еще около часа. Вслед за Роулингом еще один потенциальный кандидат на долю отказался от участия — один из чистокровных английских лордов заявил, что таких денег у него сроду не было, а если бы и были, он не стал бы вкладывать их в новомодные глупости, а прикупил бы земли где-нибудь в Сомерсете или Глостершире. После этого высказывания он вежливо со всеми попрощался и ушел вниз, присоединиться к старым партнерам по бриджу[83].

Мистер Браун не стал его отговаривать — видимо, этот участник не был одним из ключевых.

После его ухода остальным стало легче договориться. Два потребных миллиарда ежегодных инвестиций разделили поровну.

И уже когда все начали расходиться, мистер Браун попросил меня ненадолго задержаться.

Сам он пошел распорядиться насчет «чего-нибудь согревающего», а меня оставил на некоторое время одного, предложив посмотреть на «чудесные картины» и «полистать отличный дайджест, посвященный будущим чемпионам королевского Аскота, славного Гудвуда, Эпсомского дерби и Национальным скачкам в Эйнтри»[84].

Я небольшой любитель лошадиных бегов, и весь мой опыт исчерпывается наблюдением пары десятков заездов на «Черчилл-Даунс»[85] в Луисвилле, куда нас с Серым иногда затаскивал Сэмюэль Батт. И все же мне всегда казалось, что ипподром — это что-то монументальное и похожее одно на другое как большинство стадионов. Мне казалось, что с тех пор, как древние римляне и греки придумали состязание колесниц, в каноне строительства ипподрома не могло измениться ничего. Так оно и было всюду в мире — от Москвы до Дели. Но сыны Альбиона и здесь смогли меня удивить: их ипподромы были треугольными, кривыми, какими угодно, но только не привычным почти овалом в плане. Один лишь Кэмптонский ипподром был немного похож на то, к чему я привык, но и у него была своя изюмина — двойной овал трассы.

— Я вижу, вам понравились картинки? Вот эту чудесную лошадку вывозили в Кот-д'Азур в Канье[86], там она была хороша. У нее определенно есть шансы в следующем году.

Малошумный мистер Браун оказался у меня над плечом.

— Мистер Браун, скажите, почему ипподромы в Британии такие… кривые?

— Мы — англичане, Зак, — объяснил мне ситуацию собеседник, усаживаясь в кресло напротив. — У нас все не как у людей. Поставьте на этого коня в следующем сезоне пару фунтов, не прогадаете. Я слышал, что он происходит из той же линии, что и знаменитый Шергар. Я смотрел на него и на забеги Нэшвана, Олвосми и Гая Хэрвудса Эксбурна[87] и я вам скажу, что хоть Нэшван и хорош до неприличия и господин аль-Мактум не зря им гордится, но этот конь обошел бы нынешнего чемпиона на пару корпусов даже не напрягаясь.

Наверное, каждый англичанин из «общества» — заядлый лошадник. Я не разделял их увлеченности, мне было жалко несчастных лошадок, которых заставляют бежать в упряжи или под седлом едва не до полусмерти, а все лавры достаются какому-нибудь толстосуму, содержащему конюшню. Как будто победа его лошадей что-то говорит о нем самом, кроме того, что у него есть сколько-то денег, чтобы обеспечить животных хорошими тренерами, врачами, крышей над головой и кормом.

— Ни слова не понял в том, о чем вы говорили, — я пожал плечами. — Я ничего не понимаю ни в скачках, ни в лошадях.

Мистер Браун понимающе хмыкнул:

— Не поверите, но я тоже! Просто выучил несколько фраз наизусть. А вот если нарвусь на настоящего лошадника — будет беда!

— Я уверен, у вас и на этот случай припасена домашняя заготовка.

— Вы опять-таки не поверите, но их целых девять, — подмигнул мне Браун и протянул стакан, источающий головокружительные ароматы. — Во время нашего затяжного дождя нет лучшего средства для поднятия настроения, чем чашка хорошо сваренного грога. А здесь его умеют делать очень прилично. Всего-то нужно добавить в ром хорошего чаю, сахара, немного корицы и щепоть тертой корки лимона. Угощайтесь.

Он сам сделал первый большой глоток и свободно расположился в своем кресле.

— Знаете, Зак, на Континенте предпочитают глинтвейн, но ведь они ничего не понимают в английской погоде? На этой стороне Канала нужно пить грог. Мой отец, водивший не один корабль Ее Величества, двадцать лет назад выступал против запрета на обязательное употребление грога на Флоте[88]. Но что мог сделать один не очень известный моряк?

— Если он не Первый Лорд Адмиралтейства, то, пожалуй, ничего?

— Верно. Ничего. Такое емкое слово. Вы не находите, что оно гораздо более значимое, чем слово «все»? «Ничего»: так и мнится пустота на месте чего бы то ни было, а вот в слове «все» может быть тысяча значений и ни одно не раскроет его полностью. Ничего — слово с определенным и исчерпывающим смыслом, но его антоним — слово бессмысленное во всех отношениях.

— Вы, мистер Браун, в самом деле, желаете поболтать о филологических тонкостях английского языка?

Он отставил свой грог в сторону, добыл из стоящей на столе шкатулки сигару, прикурил и, выпустив густые клубы дыма, ответил:

— Конечно, нет. Мой папа, адмирал, учил меня, что если мне хочется достичь максимального эффекта от своих действий, я должен сотрудничать с самыми яркими профессионалами в своем деле. Из этого вытекает, что если бы мне захотелось получить справку о языковых нюансах, то самое правильное, что я мог бы сделать — это обратиться к моим старым профессорам из Гарварда. Но я разговариваю с вами. А поскольку вы не филолог, но настоящий эксперт в деньгах, то и говорить мы с вами будем о деньгах.

— С чего вы взяли, что я эксперт в деньгах? О деньгах вам гораздо лучше и больше расскажут господа Хаавельмо и Алле[89].

Он сморщился так, будто наступил в коровью лепешку:

— Зак, ну что вы как ребенок? Что за ревность? Эти господа — теоретики. Я не знаком с трудами месье Алле, но вот статьи Хаавельмо я читал. Это не знания о деньгах. Это чистая математика и, если говорить еще более точно — статистика с теорией вероятности. А они имеют к деньгам такое же отношение, как компрессы из мышиного помета к излечению подагры. Вроде бы помогает, но никто не может сказать почему. Для практической экономики не нужны интегралы и логарифмы, достаточно простых арифметических действий. А эти господа ни одной мысли не родят, предварительно чего-нибудь не продифференцировав. Это теоретики. А меня жизнь научила тому, что верить теоретикам нельзя, ведь никто кроме них не склонен так настойчиво выдавать желаемое за действительное. И здесь нет никого лучше вас. Если отбросить подозрения в колдовстве и проданной дьяволу душе, то вы — лучший эксперт в области быстрейшего обогащения и распоряжения деньгами. Понимаете?

— Наверное. Думаю, что понимаю. Но тогда вам стоило бы обратиться к господину Лоусону[90]? Вот уж кто дока в денежных делах.

— Нет, Зак, этот толстяк[91] вам в подметки не годится. Ведь он не смог сколотить состояние за считанные годы? Все, чего он добился — небольшое улучшение статистики и распродажа государственной собственности всяким доброхотам вроде присутствовавшего здесь сэра Мортимера. Но безработица опять начинает расти, а инфляция становится неуправляемой. К тому же сэр Алан Уолтерс[92], хоть и оказался уже на улице, но своего желания скинуть старину Найджела не утратил. Любезные враги до гробовой доски. Дни Лоусона в Казначействе сочтены. На замену ему поставят Мейджора, это вопрос решенный.

— Джона Мейджора? Министра иностранных дел?

— Верно. Я вам все это рассказываю, потому что через неделю оно перестанет быть тайной. Я не должен бы вам этого говорить, но у нас ведь доверительная беседа? Акции нашей Железной леди стремительно падают и в электорате и в партии. Требуется новая кровь и Мейджор хорошо подходит на эту роль. Из него получится хороший Премьер в будущем.

— Он же в должности главы Форейн-офиса всего лишь три месяца? Зачем дергать людей? Не понимаю.

— Вот и хорошо, — заключил мистер Браун, расстегивая верхнюю пуговицу на сорочке. — Оставьте политику политикам, а себе оставьте то, в чем вы разбираетесь лучше всех других. Итак, поговорим о том, в чем вы разбираетесь. Но прежде я хотел бы вас поздравить с успехом в вашей андоррской авантюре. Это большая удача и вы смогли нас всех удивить. Королева даже попросила провести оценку ее состояния, чтобы избежать глупого положения, когда, я цитирую: «мистер Майнце купит у Англии мой трон и корону и вышвырнет меня на улицу». Это шутка.

— Спасибо. Я тронут.

— Не принимайте близко к сердцу. Это действительно всего лишь шутка. Для полноправного присутствия в клубе европейских монархов вам нужно будет дождаться восхождения на престол как минимум своего правнука, ведь только поколения при власти делают из обычного человека настоящего лорда. Не обижайтесь. Но для африканских королей или ближневосточных шейхов вы теперь обладаете достаточным весом, чтобы с вами считаться и без ваших денег.

Я усмехнулся:

— Нужно будет воспользоваться. Как-то упустил я из виду настроения саудитов.

— Зато не упустили настроения в Москве.

— Что вы имеете в виду?

— Вашу повышенную активность в России. Что это? Бескорыстная помощь или вы надеетесь урвать кусок пирога побольше? Газеты, фонды, золото, платина — какова конечная цель ваших вложений?

— А почему вас беспокоят мои вложения?

— Королева недовольна. Мы прекрасно понимаем, что ваша Андорра не в состоянии проглотить денег больше чем пятьсот миллионов в год. Да и тех будет многовато. Вам приходится искать новые рынки. Но почему Россия? Зачем вы ограничиваете ее внешнюю торговлю? Ведь я прекрасно знаю, что это вы настояли на поставках южноамериканских продуктов в обмен на нефть и химическую продукцию через вашу же компанию Glencore. Вы ограничили выход на внешний рынок их хозяйствующих субъектов и закупаете их складские запасы вдвое дороже, чем они сами были готовы продавать. Зачем вам это? Почему бы вам не осчастливить инвестициями приютившую вас страну?

Меня начинал бесить этот разговор. Мне понятно его желание держать под контролем и в ближайшей доступности любое мало-мальски значимое состояние, но настолько сильно давить на меня? Да пошел ты, ублюдочный лорд! Но жестко я отвечать не стану.

— В структуре моих инвестиций английские составляют около сорока процентов. Это очень много. Это гораздо больше, чем вложил в вашу страну любой из присутствовавших здесь полчаса назад людей. В Германии, Франции, Италии, Австрии, Скандинавии и на Востоке — еще пятьдесят. На пороге двадцать первый век. Перестройка, гласность и открытые рынки. Оставшиеся десять процентов… неважно. В России моих денег сейчас так исчезающее мало, что я боюсь опоздать к разделу пирога.

— А вы уверены, что он будет? — мистер Браун весь подобрался.

Я взял паузу, сделав длинный глоток. Грог и в самом деле был вкусным — пряный, теплый, почти без алкогольного привкуса.

— Вероятность высока. Я готов рискнуть некоторым количеством средств и оказаться на старте раздела их леса, нефти и газа в числе первых. Но я не хочу пропустить эту возможность мимо себя. Их внутренние цены отличаются от мировых на порядки. Да, я играю на этом… Пытаюсь играть. И хочу выглядеть в глазах русских больше благодетелем, чем беспринципным дельцом, какими были все их собственные внешнеторговые агенты. Я не торгую оружием, наркотиками и военными технологиями…

— Да вы почти святой, Зак.

— Я даже в церковь не хожу. Но я никому не позволю лезть в мои коммерческие дела. Либо довольствуйтесь теми сорока процентами, что уже крутятся в вашей экономике, и не мешайте мне зарабатывать еще больше, либо я и эти деньги выведу.

— В Москву?

— Да хоть в Ташкент — это не ваше дело! Русские меня на руках до конца жизни носить будут. И никто не посмеет советовать или хуже того — указывать, как мне распоряжаться моими деньгами.

— Вы покраснели, — совершенно спокойно заметил мистер Браун. — Не нужно так горячиться.

Действительно, что-то я разволновался. Как бы по матери его не послать на великом и могучем.

— Мне понятно ваше недовольство, — продолжал Браун. — Но поймите и мое. Я не должен бы вам этого говорить, но ведь, как здравомыслящий человек, вы должны понимать, что сами по себе империи не разваливаются? Помимо внутренних противоречий для этого процесса нужны и внешние. Однако, те люди, которые еще двадцать лет назад начинали работать над созданием этих проблем для Москвы, теперь оказываются у разбитого корыта — у них просто нет такого количества денег, чтобы спорить с вами о приоритетах на равных.

— Россия большая страна, места хватит всем.

— Россия большая, — согласился Браун. — Только кроме металлов и нефти миру от нее ничего пока не нужно. Потом, лет через пятьдесят — может быть, но не сейчас. У нас и без того постоянный кризис перепроизводства, а с вступлением на рынок еще одного игрока с дешевой электроэнергией и рабочей силой он станет неконтролируемым. Пусть лучше мое пальто сошьет Мэри, чем какая-нибудь Оксана.

Видел я этих «игроков с дешевой рабочей силой» — миллионами муравьев, работающих до физического изнеможения за двадцать баксов в месяц и горсть риса на обед. Это не путь для советских граждан, как бы нам его не навязывали. При заработке меньше чем в двести долларов севернее Ставрополя проще протянуть ноги, чем ходить на работу. Да и прошли мы этот путь в двадцатых — начале тридцатых.

— А если речь идет только о дешевом сырье, то здесь нескольким серьезным игрокам не развернуться. — Новое сизое облако табачного дыма отправилось под потолок. — Нужно договариваться. Не вы первый влезли в Россию, но вы в числе первых оказались там с деньгами. Мы согласны считаться с вашими планами, но не нужно считать, что кроме вас она никому не интересна. В конце концов — каждому должно воздаться по заслугам.

Серый за океаном агитирует деловой мир Америки за интеграцию России в мировую экономическую систему на правах полноправного партнера, и тратит на это колоссальные деньги. А здесь, значит, без обиняков заявляют, что желают видеть Москву в роли дойной коровы и уже выстроилась очередь потомственных дояров, в которую мы с Серым случайно вломились, подделав удостоверения ветеранов.

Что ж, постараемся ответить развернуто, чтобы не думал, что на мне можно ездить, но и не придумывал никаких неожиданностей.

— Меня больше интересует машиностроение русских, связь, удобрения, энергетика и, не стану скрывать — золото. Нефть сейчас не в лучшем состоянии. А их нефть — откровенное дерьмо и даже цвет у нее зеленый. Ею приходится заниматься, потому что добывается ее много, а продавать они ее готовы себе в убыток. Сейчас цена на Brent около восемнадцати долларов. За последние пять лет ее цена изменяется незначительно и трудно ждать улучшений уже завтра. Urals из России идет еще дешевле. И они дают еще больший дисконт к рынку за заранее выкупленные объемы. Мне их зеленая нефть обходится в десять долларов. При себестоимости добычи часто в двенадцать-четырнадцать долларов. Технологии добычи, если верить моим специалистам — как в каменном веке, но улучшать их — значит серьезно вложится в инфраструктуру и, следовательно, поднять себестоимость добычи еще выше. По крайней мере, на первых порах — три, пять лет. А такого запаса времени у них нет. Деньги, которые они получают от меня, они тратят еще до того, как успевают добыть свою нефть. Сказать честно, торговля сибирской нефтью — не очень прибыльный бизнес. Но им нужна валюта, а мне — стабильность. Американцам хорошо на востоке — у них там целый Пятый флот и они могут гарантировать безопасность своим компаниям. В Кувейте лучшая нефть доставалась бы мне долларов по шесть. И продавалась бы по двадцать. В Северном море — соответственно по восемь и восемнадцать. Брать по десять худшего качества и продавать по четырнадцать… это знаете ли, тот еще бизнес. Логистика, инфраструктура, хранилища — это все тоже чего-то стоит. Так что, если появятся серьезные игроки — я не стану упорствовать, только намекните, с удовольствием сменяю холодную Сибирь на теплый Катар или Аравию.

А там посмотрим, как ваши «серьезные игроки» преодолеют сопротивление правительства и Парламента.

— Машиностроение? — Браун растянул рот в скептической улыбке. — Занятно. Ну какое может быть у них машиностроение? Мне недавно попадались исследования их потребительского рынка, и, знаете, эти материалы говорят о такой ущербности их промышленности, что мне странны ваши надежды. Валовой продукт — восемь тысяч долларов. Это треть от нашего. К примеру, каждая советская семья имеет возможность обновить свой автомобиль — если он есть — один раз в пятьдесят лет! Телевизор — в пятнадцать! Холодильник — раз в двадцать лет! Это уровень Нигерии!

— Это статистика, Браун. Вы не хуже меня знаете, как наши ястребы из года в год безоглядно завышают оценки советского военного бюджета, чтобы выбить из Парламента дополнительные расходы на оборону. Это просто статистика. Русские тоже считают, что производят в четыре раза больше тракторов, чем США, но это ни о чем не говорит.

— Подождите, Майнце! Вы сами только что рассказывали о древней технологии нефтедобычи! Но оставим это. Как вы правильно заметили — это всего лишь статистика, призвание которой — врать. Скажите мне вот что: насколько я знаком с вашим бизнесом — вы ведь чистый финансист, портфельный инвестор? Откуда такая активность на коммодити-рынках[93]?

— Что вы ко мне привязались, Браун? В чем вы меня подозреваете? В работе на КГБ? Разве я пытаюсь влиять на вашу политику? Нет. Тогда почему вы лезете в мою коммерцию? Вы слышали такое слово — диверсификация? Вот это она и есть в чистом виде. Я вижу перед собой пустующий реальный рынок, пусть небольшой и рисковый, и пытаюсь его заполнить. Мне непросто достались мои деньги и терять их в каком-нибудь очередном глупом кризисе я совсем не хочу. Вместе с ворохом бумаги я желаю иметь что-то вещественное! Это понятно?

— Более чем, — Браун смотрел мне в глаза своими блеклыми гляделками и ожидал продолжения спича.

И я его не разочаровал:

— И больше оправдываться я не стану. Особенно перед вами. Я согласился принять участие в вашем проекте — этого довольно. Я и без вас мог бы открыть нечто подобное в своей маленькой Андорре и собрать под одной крышей всех хоть чуточку заметных ученых и инженеров. А знаете, что? Я ведь так и сделаю. Я предложу им работать на моих проектах. Химия, медицина, кибернетика — безразлично. Им даже не придется покидать своих лабораторий в Беркли, Цюрихе или Тавистокском институте.

Я замолчал, посчитав, что и без того наговорил очень много лишнего. Все-таки слабый из меня еще переговорщик. Ведь первейшее правило гласит: не лезь в тему, где чувствуешь свою слабую позицию. Отшутись, сошлись на головные боли, уйди от серьезного разговора, тяни резину, подготовься и только потом, когда будешь в себе уверен — лезь в спор. Но это для умных. Я не такой. Стоит попасть вожже под хвост — завожусь и начинаю молоть языком что попало. А он специально выводил меня из равновесия. Умеет ведь, сволочь.

— Мне казалось, — медленно проговорил Браун, — что вы уже поняли, как устроен мировой рынок? Но вы опять сумели меня удивить. Неужели вы в самом деле одиночка и за вами никого нет? Разве так бывает?

— Как видите, — я поднялся из кресла, развел руки в стороны. — Вот такой вот я. Удивительный. Документы по проекту пришлите в мой офис. В любой. Прощайте, Браун, спасибо за чудесный грог.

Спустя десять минут я ехал назад, в Лондон и мучительно соображал, чем мог себе навредить в состоявшемся разговоре? И чем ближе мы подъезжали к столице, тем становилось яснее, что ничем я себе не навредил, а только лишь набрал дополнительные очки — своей несговорчивостью, горячностью и нежеланием прислушиваться к признанным авторитетам. Чем они смогут мне навредить? Да ничем! Одним иском в суде больше или меньше — уже не важно, их и без того по десятку ежемесячно рассматривается. Мне еще здесь лет пять продержаться, а потом уже неважно будет кто там что обо мне станет думать. Завещание только нужно составить и в душеприказчики назначить… какой-нибудь благотворительный фонд с поэтическим названием вроде «Дружба народов». И создать его завтра же. А в управляющие назначить отца и кого-нибудь из Серегиных финансовых разбойников. С другой стороны, теперь у меня наверняка сложился имидж алчного буржуина, носом чувствующего малейшую прибыль, но избегающего открытой конкуренции.

И идея, пришедшая в голову в пылу спора, выглядела не такой уж никчемной. Ведь на самом деле ничего не стоит организовать в Андорре нечто вроде глобального исследовательского института, занятого всем подряд. От логистики океанских перевозок до спутниковой связи. Большинство работ отдавать сторонним лабораториям — самым передовым, самым оснащенным, а в Андорре держать штат профессиональных «придумывателей» и аналитиков, обрабатывающих результаты заказанных исследований. При нынешнем уровне развития коммуникаций и при небольшом понимании их ближайших перспектив, такое вполне можно воплотить уже сейчас! А если сделать для таких разработок существенные налоговые льготы в Андорре, а еще лучше — вместе с низкими налогами или вообще без них выдавать на первое время очень дешевые кредиты, то очень скоро мое маленькое княжество-королевство переплюнет и ЦЕРН. Какой там бюджет у ЦЕРНа? Триста-пятьсот миллионов швейцарских франков? Думаю, еще за пятьдесят они согласятся провести любое стороннее исследование. А за двести будут работать только над моими темами, пользуясь их результатами для своих текущих потребностей.

Но как обычно — кадры решают все. В Советском Союзе живут полтора миллиона человек, называющих себя «учеными», но только малая их часть, к сожалению, чего-то стоит. Полтора миллиона — это в пять раз больше, чем в Германии или Франции. Это почти в два раза больше, чем в Японии и гораздо больше, чем в США, но где патенты? Где достижения? Где открытия? Их поток настолько жидкий, что в пору ко всем обладателям ученых степеней применять статью 58 сталинского УК. За последние лет двадцать НИИ превратились в какую-то социальную программу поддержки люмпенов с высшим образованием. Образование бесплатно — и потому ничего не стоит. Если человек ничего не умеет и не хочет делать, он получает со скрипом высшее образование, затем идет в лаборанты, получает свои сто десять рублей, называется ученым, повторяет опыты, вычитанные начальником лаборатории в серьезных зарубежных журналах, если получает схожий результат — ездит на областные конференции встречаться с такими же бездарями. А потом вечером, в дружеской и непринужденной обстановке торжественно пропивает свою жизнь и вложенные в него средства. Как результат столь бурной научной деятельности приходится несчастной стране для содержания этих умников продавать станки и машины, ими же изобретенные, за полцены — чтобы хоть кто-то согласился их взять. А деньги идут на разработку новых, столь же коммерчески-эффективных станков, машин и двигателей. Я это знаю потому что сам едва не стал таким доцентом. И тогда, пять лет назад, это казалось достойным и полезным занятием.

Как так получилось, что образование, вещь, в общем, сугубо утилитарная, призванная служить улучшению ежедневной жизни, превратилась в какой-то фетиш, наличие которого стало оправдывать отсутствие результатов в работе? Непонятно и тягостно сознавать, что страна, умудрившаяся за тридцать лет пройти путь от всеобщей неграмотности до передовых позиций в образовании масс, остановилась на количественных показателях образования, упустив из виду его качество. И прежде всего, качество, как показатель последующих достижений выпускников ВУЗов.

Мне повторения такого сомнительного успеха не нужно. Лучше уж ничего вообще не делать. Но прелесть капиталистического общества в том, что для любой задачи можно найти специализирующихся на этом специалистов.

В Лондоне я первым делом позвонил Квону в Гонконг, выдернул его из постели на два часа раньше, чем он привык подниматься, и спешно рассказал свою мысль. Он не обещал завтра же представить мне подробный бизнес-план, но идеей заинтересовался, ведь она сулила очень высокий профит. Даже если не будет серьезных научных достижений — биржа проглотит акции с животным восторгом.

— Высокие технологии сейчас на подъеме, — зевая, пробормотал Квон. — Мы уже зарабатываем больше не на внедрении технологий, а на торговле своими собственными бумагами. Тебе ли этого не знать? В первые пару лет, пока ожидания на рынке будут высоки — главное поддерживать интерес и напряжение в прессе и профессиональных изданиях. А потом нужно будет только вовремя отскочить.

Он все больше становился администратором-финансистом от науки, чем ученым. Но это и к лучшему.

— То есть ты не видишь реальных перспектив у английского проекта?

— Да почему? Что-то они обязательно придумают. Но за нами и американцами им не угнаться. Пусть разрабатывают лучше то, что у них всегда замечательно получалось: двигатели для самолетов, станки, горно-шахтное оборудование, судовые установки… не знаю — что-то же они делают хорошо?

Лучше всего, по моему мнению, у них получается управлять другими, но если они сосредоточатся на этих своих умениях, то всем остальным придется тяжко.

— Я тебя понял, Майк, спасибо, — поблагодарил я младшего партнера. — Поищи информацию, подумай, чем нам может быть полезен этот проект. Я перезвоню через неделю, поговорим. Удачи.

— И тебе, Зак, — услышал я в трубке перед тем, как она оказалась на рычаге телефонного аппарата.