Операция «Немыслимое»

Глава 4

— Это довольно известная в наших кругах личность, с огромным опытом. Он точно работал в Лондоне, консультировал старую леди с Тредниддл[15]. Если правильно помню, как раз он и занимался «вексельной горой»[16].

Малкольм Шона вышагивал по своему кабинету, обставленному в викторианском стиле тяжеловатой по нынешним временам мебелью. Между высоченными окнами висели картины с собаками, написанные в манере Ландсира — предмет особой гордости Малкольма. Сам страстный собачатник, он готов был ехать даже в Шотландию, если до его слуха доходили сведения, что кто-то выставил на торги какую-нибудь из многочисленных собак Ландсира.

Шона остановился перед столом, покачался на каблуках и вновь пустился в путь, отмеряя его длинными ногами в полосатых штанах.

— Он здорово поднялся на размещении «бабушкиных облигаций»[17]. Потом катался по всему миру, его видели повсюду — от Далал Стрит до Бай Стрит, он ввязывался во все подряд. Состоял в Правлении HSBC[18]. Помнишь, пару лет назад все стремились накупить побольше мусора? Стэнли первым додумался, что если на эти бонды повесить рейтинг ААА, то они перестанут быть мусорными[19]. Он организовал трастовый фонд с небольшим капиталом — миллионов в сорок фунтов, и принялся выпускать бумаги этого фонда, обеспеченные секьюритизированными активами из немецких облигаций федерального займа, бумаг Bundesbank'а и целым ворохом макулатуры с кредитным рейтингом ниже ССС. Объединение этих бумаг в одной дало ему возможность получить у Mudy's для облигаций своего фонда рейтинг от А1 до А3 — в зависимости выпуска. При том, что в общей структуре активов фонда бумаги неивестиционных рейтингов составляли три четверти.

— Ложка меда не сделает бочку дерьма хоть немного вкуснее, — успел вставить в паузу Луиджи, сидящий за столом напротив меня.

— Как видишь — делает. С таким рейтингом его обязательства расходились на рынке как горячие пирожки[20]! За полгода фонд Стэнли продал этого дерьма миллионов на восемьсот. Стэнли называет это «завтрашним днем финансового рынка». И знаешь, он прав — очень скоро такими «инструментами» будут забиты все площадки. Хоть это мне и не по душе, но скоро нам придется делать что-то подобное.

Он говорил на том самом чистом «оксфордском» английском, которым так кичатся завсегдатаи театров Вест-Энда, досадливо морщащиеся при словах toilet или pardon. Для меня же его скороговорка, тяготеющая к проглатыванию гласных, была так же труднопонимаема, как говор констебля на Пикадилли, столь же старательно выбрасывающего из речи согласные. Даже не представляю, как в Парламенте умудряются понимать друг друга лорды и заднескамеечники? Ведь языки их разнятся как очень далекие друг от друга диалекты.

Малкольм снова оказался возле стола и остановился у высокого кресла.

— А зачем тебе этот пройдоха?

Стэнли Горобец стал для меня в последнюю неделю настоящим гвоздем в заднице. Его юристы вдруг пожелали оспорить несколько сделок по слиянию и поглощению, проведенных мною в прошлом году. Они подали против моих компаний сразу десяток исков, о которых раструбили повсюду с таким энтузиазмом, будто речь шла по меньшей мере о разоблачении нового Понци[21].

— В трех моих компаниях его фонд, оказывается, миноритарный акционер. Он инициировал несколько судебных исков. Собирается оспорить мои прошлогодние сделки на основании какой-то ерунды вроде неисполнения инвестиционных обязательств. Может за ним стоять кто-то серьезный? Если это просто его инициатива, то мы, конечно, отобьемся и накажем, чтобы неповадно было. Но если за его спиной есть кто-то тяжелый, то знать об этом лучше бы сейчас. И рассчитывать свои действия, понимая, что Горобец — не главный на палубе.

Шона опустился в кресло. Молча. И мне это не понравилось.

Он покопался в бумагах, лежащих на деревянном лотке, достал проспект Mudy's, подчеркнул в нем что-то ручкой и протянул мне.

— Видишь, Зак, у его бумаг рейтинг такой же как у акций «Джонсон и Джонсон»? Станет ли агентство раскидываться такими рейтингами ради мусорщика Стэнли Горобца?

— Это не доказательство, Малкольм. Мало ли причин может быть у агентства?

— Не доказательство, согласен. Но остальное у меня только на грани слухов. Говорили, что он работает на Standard Chartered, — при этом вид у Шона стал такой, будто он только что прочитал мне приговор.

Название банка несколько раз попадалось мне в разных документах, я знал, что основа его деятельности — проводка международных платежей, арбитраж валют; штаб-квартира в Лондоне, а основной источник дохода — в Азии: в Сингапуре, Гонконге, Шанхае, но нужны были подробности, без которых мозаику не сложить. Поэтому удивление мое было неподдельным:

— И что для меня это должно значить?

— Если они навалятся на тебя всерьез — устоять будет трудно. Во всяком случае, с 1613 года[22] этого не удавалось никому. Они не стали бы этого делать, если бы чувствовали малейшую неуверенность.

Наезды всегда случаются неожиданно. Хоть в юности на танцплощадках или темных подворотнях, хоть сейчас — в центре Бирменгема. Всегда ждешь и всегда это происходит внезапно.

— Лу, — попросил я, — съезди пока к Берни Бернштайну, поговори с другими людьми, выясни правдивость слухов о Стэнли и мне нужно знать все об этом чертовом банке!

Луиджи кивнул и безмолвно вышел из кабинета Шона, чтобы отправиться в Сити выяснять подробности.

— Зак, мне кажется, лучшим решением было бы для тебя увидеться с господами из Standard Chartered и…

— Сначала расскажи-ка мне Малкольм все, что ты о них знаешь? — я перебил партнера, потому что мне не хотелось слушать советы при полном отсутствии информации об объекте воздействия.

— Не очень понимаю, чем тебе это поможет, в конце концов, об этом можно прочесть в любом справочнике, я вряд ли знаю больше, но слушай, если хочется.

Он снова вылез из-за стола и начал ходить по ковру — видимо, так ему было проще сосредоточиться. Полосатые штаны мелькали передо мной, провоцируя эпилептический припадок, но останавливать его я не решился, и просто отвернулся в сторону.

— В общем, банку скоро будет четыреста лет. Большой, активный, интересы всюду: Африка, Азия, Южная Америка. Вместе с HSBC — основной эмитент гонконгского доллара. Размер капитала… Здесь тебе никто ничего точно не скажет. Может быть, и десять миллиардов, и сто и девятьсот. Ты же понимаешь, что определить это очень сложно, а официальные балансы — всего лишь официальные балансы, призванные больше скрыть, чем показать. Собственный капитал может быть и невелик, но вот при случае привлечь раз в сто больше для такого банка проблема не большая. К тому же этот банк — довольно закрытая организация, о которой не принято трепать языком на каждом углу. Прошлое у банка весьма насыщенное. Еще в начале века — основной оператор в торговле опиумом с Китаем. Пару лет назад, в восемьдесят шестом, Lloyd пытался поглотить их, но ничего у него не вышло. И вот уже год как страховщики барахтаются в убытках, списывая ежедневно по многу миллионов. У меня такое впечатление сложилось, что Lloyd'у этой попытки не простят — его каким-то образом переформатируют. Участники страхового рынка банкротятся один за другим на пустом месте.

Шона замолчал, ожидая моей реакции, но простояв в тишине полминуты, добавил:

— Это у них фирменный стиль такой — бить не по головной компании, а по филиалам и зависимым компаниям. Кажется, с тобой они пытаются провести тот же фокус.

Lloyd[23] — это очень серьезно! Это сотни миллиардов фунтов, тысячи физических владельцев, это такой монстр, рядом с которым любой почувствует себя неуютно. И если у них не получилось одолеть Standard Chartered, то мне по-настоящему должно стать страшно связываться с этой мутной конторой. И уж точно никак не обойтись без фроловской помощи.

И нужно что-то делать сейчас.

— Бедняги из Lloyd только-только переехали в новое здание, — заметил Малкольм, — а теперь, того и гляди, придется его продавать.

Вечером, когда я успел вернуться в Лондон, Луиджи добавил масла в огонь.

— Я поговорил не только с Берни, — сказал он. — Я сам встретился с несколькими людьми, и сведения довольно любопытные. В общем, дела наши обстоят неважно. Противник сильный, связи на самом верху повсюду. В кабинете министров через одного — бывшие сотрудники этого банка, и уж точно у каждого в нем работали или работают родственники. Какую бы авантюру не затевал Альбион в последние двести лет, наши друзья обязательно принимали в ней участие — торговали опиумом в Китае, хлопком в Индии, алмазами в Южной Африке, это был первый иностранный банк, который получил лицензию в Штатах. Зак, это очень серьезная контора. Берни подтвердил, что за Стэнли могут торчать уши Standard Chartered. Но еще один человек напел мне, что, несмотря на то, что основным акционером группы официально выступает сингапурский правительственный валютный фонд Temasec Holdings, на самом деле через ряд подставных компаний им владеет семья Борухов. А это уже люди такого уровня, что…

Он замолчал, не в силах найти подходящее сравнение.

— Говорят, что колумбийские наркокартели, китайские триады — они все работают через Standard Chartered. В Индии идет расследование о неправомерном использовании банком денег вкладчиков в спекулятивно-инвестиционных сделках, в Шанхае и Гонконге едва не ежегодно разгораются и ничем не кончаются коррупционные скандалы. В общем, эти парни не носят белых перчаток и если нужно, не станут брезговать ничем.

Я не знал ни о каких Борухах, да и не в фамилиях дело. Не будь Борухов, нашлись бы Марухи. Но и сдаваться я вовсе не собирался. Не для того корячились четыре года, чтобы все накопленное вот так запросто отдать левому дяде.

Странно было бы, когда бы у нас с Серым получалось все что задумывается — без малейшего противодействия. Нет, не обязательно искать каких-то злоумышленников, раскусивших нашу авантюру и решивших помешать ее воплощению. Достаточно того, что мои компании показывают приличные результаты по доходности, чтобы они стали объектом претензий желающих поправить свое материальное положение за чужой счет. Здесь таких историй происходит по тысяче за год: все друг друга поглощают, объединяются и реструктурируются, чтобы продаться подороже. Прыгни выше среднего уровня — и ты непременно привлечешь внимание хищника, имеющего на тебя собственные виды, отличные от твоих. И никого не интересуют планы жертвы — они вообще ничего не значат, важно то, что она достаточно жирная для того, чтобы быть жертвой. Зря, наверное, мы решили засветить часть своих операций, но и без засветки никак не обойтись! Чем больше официальщины — тем громче можно будет при случае вопить «грабят!»

— И что делать? — спросил я Лу, не надеясь получить исчерпывающий ответ.

Он неопределенно хмыкнул, сел напротив меня и сложил на коленях свои лопатоподобные руки.

— Я не смогу тебе дать правильный совет, Зак. Я не знаю, как поступают в мире больших денег. Но у нас на Сицилии, если вдруг твою лавку обещают спалить, идти нужно не к тем, кто угрожает — это обычная шпана, договариваться нужно с padrino. На худой конец — с консильери[24].

— Мне нужна встреча с кем-нибудь из Совета Lloyd[25], — я решил, что перед тем, как идти на поклон, мне стоит узнать о враге как можно больше.

— Ты хочешь, чтобы эту встречу организовал я?

— Не знаю, Лу, не знаю. Думаю, лучше всех мне смог бы помочь сейчас мой добрый сосед барон Фитцгерберт? Он в этом городе каждую псину из высшего света в лицо знает.

— Только самого его нет, — развел руками Луиджи.

Верно, мой сосед как раз должен был устроиться на новой службе в Москве, вот заодно и повод с ним переговорить.

Я заказал у Долли разговор с английским посольством в Москве, нимало не заботясь о том, что кто-то может подслушать мою с сэром Фрэнсисом беседу. Ведь ничего криминального я обсуждать не собирался.

В какой-нибудь африканский Урюпинск дозвониться проще, чем в Белокаменную: пока ждешь соединения, можно поседеть! Отец говорил, не уточняя — шутит или нет, что с Лубянки прослушиваются все международные переговоры и именно поэтому соединение занимает так много времени: пока выяснят зону ответственности внутри своего ведомства по абоненту, пока найдут свободного англоговорящего слушальщика, пока перекоммутируют линию через его магнитофон — не один час пройдет.

Но даже в России почти всегда происходит соединение.

Жизнерадостный голос лорда Стаффорда, советника-посланника британского посольства в Союзе, обрадовал меня:

— Привет, Зак! Я уже собирался ложиться, здесь, знаешь ли, поздно уже! Кэтрин передает тебе привет. И сэр Джон тоже.

Меня забавляла эта его манера называть своего пятилетнего отпрыска «сэр Джон», но ему самому очень нравилось титуловать беззубого наследника «сэром».

— Я тоже желаю им всего хорошего, сэр Фрэнсис. Вы устроились?

— Конечно, Зак. Здесь работают такие милые люди. Представляете, в первый же день моего официального пребывания в этом городе мне напомнили о том, что у моей семьи прав на трон Британии едва ли не больше, чем у семейства Виндзоров! Русский профессор истории был на приеме в посольстве и, познакомившись со мной, тут же выдал короткую справку о славном прошлом моих предков! Об этом знают люди в Москве — неужели их так заботят дела о престолонаследии в Букингемском дворце?

— И это действительно так? О правах на престол?

— Ну в смысле древности и некоторой причастности — да. По женской линии наш род восходит к Маргарите де ла Поль, племяннице Эдуарда Четвертого, графа Марч, первого из Йорков, влезшего на престол. Так что в каком-то смысле ваш покорный слуга — один из последних Плантагенетов на этой земле.

— Почему же вы не сказали мне об этом раньше? Жить рядом с потомком Ричарда Львиное Сердце и не знать об этом? Я хочу упрекнуть вас в невнимательности к своему происхождению, сэр Френсис.

— Перестаньте, Зак. Вряд ли кого-то интересуют такие древности. Кроме того профессора. Здесь так интересно! У меня столько впечатлений, что пересказать их сейчас я не смогу при всем желании. Как-нибудь встретимся, расскажу подробнее. И, поверите ли, но я не встретил еще ни одного медведя на улицах Москвы! Мне прожужжали о них уши в Форейн-офисе, а их нету. Демонстрантов много, да. Побольше, чем в Гайд-парке или на Трафальгарской площади. Бурлит страна. Но медведей нету! Мы ездили даже в Подмосковье, — он ввернул русское слово в свой монолог, — видели брошенные деревни и самые отвратительные в мире дороги, но так и не встретили ни одного медведя! Сэр Джон из-за этого страшно расстраивается. Он собирался приручить и воспитать в лучших английских традициях хотя бы одного несовершеннолетнего русского медведя, но, видимо, ничего не получится. Однако я чувствую, что вы хотели поговорить о делах?

Я перестал улыбаться, представляя, как маленький сэр Джон «воспитывает» медведя.

— Мне очень жаль, сэр Френсис, что у маленького Джона не складываются планы. Если я могу чем-то помочь — купить ему медведя или, может быть, тигра — я весь к его услугам.

— Бросьте, Зак, сэру Джону пора взрослеть. Итак, что побудило вас совершить столь поздний звонок?

Он снова был образцом чопорности.

— Скажите, сэр Френсис, нет ли среди ваших добрых знакомых людей близких к Совету Ллойда?

Он на несколько секунд задумался.

— Что вы опять придумали, Зак? Хотите разорить несчастных страховщиков?

— Хочу перенять опыт обращения со Standard Chartered. Слышал, что несколько лет назад у них были… взаимное недопонимание… Теперь банк пытается искать прибыли среди моих активов.

— Недопонимание? Вы так это называете? Впрочем, неважно, как это назвать. Я понял, о чем вы говорите, Зак. Кстати, слышал, что вы все же смогли примерить на голову корону Андорры?

Значит, все-таки, все всё знают, а игнорирование моих успехов — что-то вроде саботажа.

— Да, сэр Френсис, мне это удалось, — ответил я вслух.

— Поздравляю… сир, — мне так и почудился поклон, которым Фитцгерберт сопроводил свое короткое поздравление.

— Перестаньте, сэр Фрэнсис, мы с вами добрые соседи, друзья. К тому же старинные принципы демократии, усвоенные мною еще в нежном возрасте, не позволяют относиться к событию серьезно. Это просто как олимпийская медаль. Только за неимением спортивных талантов она трансформировалась вот в это.

— Тогда я скажу вам вот что, как другу, деловому партнеру и монарху: вытаскивайте все что можете и бросьте добычу Standard Chartered. Мир большой, его хватит всем и стоит поискать что-то иное. Они не отвяжутся, если вцепились зубами в заинтересовавшее их предприятие. И мои друзья из Ллойд в этом деле не очень хорошие советчики — они сами не знают, как отвязаться от ополоумевшего бульдога. Того и гляди они лягут под банк.

— Вы считаете, что у меня нет шансов в этой борьбе?

— Зак, сир… Вы замечательный бизнесмен и отличный парень, но от этого банка так воняет разведкой, он так прочно врос в тело британской монархии, что все его интересы — это их интересы. И если на первых порах он может играть против вас из-за того, что ему просто понравились ваши активы, то в случае слишком выраженного сопротивления вы получите в противники поистине всемогущего врага. Это стоит тех денег, на которые они хотят наложить лапу? Или, быть может, у вас есть какая-нибудь андоррская спецслужба, сравнимая по мощности с разведслужбами Ее Величества?

— Я понял вас, сэр Фрэнсис. Спасибо за совет. Передавайте привет семье.

— Мне жаль, Зак. Но это будет лучший выход.

Я положил трубку и посмотрел на Луиджи, слушавшего весь разговор по параллельному телефону:

— Слышал?

Он кивнул, вздохнул и напомнил:

— Тогда напрямую нужно идти к padrino — пусть люди из банка скажут, чего хотят? Возможно, удастся откупиться?

Я уже почти был согласен с ним, когда вдруг тренькнул телефон.

По неуничтожимой советской привычке, он был, конечно, красного цвета и имел здоровенную электронную приставку, шифровавшую речь с полусекундной задержкой в мешанину волн, нечитаемую ничем, кроме такой же приставки на другом конце провода. Звонил Серый.

— Привет, старина, — далекий голос моего друга вызвал во мне прилив оптимизма. — Какие дела?

Я прикрыл трубку рукой и показал Луиджи глазами на дверь:

— Лу, принеси нам кофе и проследи, чтобы ближайшие десять минут Долли занималась работой, а не составлением нравоучений для своей непутевой племянницы.

Луиджи понимающе кивнул и вышел.

Я совсем не был уверен в том, что он не пишет все мои разговоры в этом кабинете, но я не имел пока ничего против такого положения вещей. Пишет и пишет. Тем более, что всей прослушкой ныне заведует Том, верный мне, а не Лу. И если мне понадобится, то почистить запись — проблема небольшая.

— Привет, Серый. Ты, конечно, все уже знаешь. Я тебе прямо завидую.

— Не шути так, Зак, — он хохотнул так, словно был изрядно нетрезв. А ведь в Луисвилле сейчас всего лишь чуть-чуть за полдень солнце перевалило. — Постоянное дежавю — не то удовольствие, которое я могу пожелать кому-то.

— И все же.

— Совет нужен?

— Я только собирался тебе позвонить.

— Я знаю. Отдай им все, что они хотят.

Такой совет от Серого был странен. Неужели даже он не видел путей, ведущих к выигрышу?

— Ты всерьез предлагаешь мне сдаться?

— У тебя нет выбора, — он помолчал, — только победить. А к победе ты придешь, сдавшись.

Не иначе, как мой друг начитался Лао Цзы на ночь и теперь решил со всеми говорить китайскими загадками вроде: «кто свободен от знаний, тот никогда не будет болеть».

— Мистер Сфинкс, перестаньте говорить загадками. Сдавшись, я всего лишь потеряю деньги!

— Зак, — он определенно был пьян, — если в твою кладовку пробралась крыса, разве ты не захочешь ее убить?

Кажется, я начал догадываться о сути его предложения.

— Отравить?

— Залей это все варфарином, кумарином, битым кирпичом со стеклами — всем, что подвернется под руку. Ты справишься. Используй их внутреннюю тяжелую бюрократию. А Снайл за тобой подчистит.

В трубке раздались гудки отбоя.

Как просто…

В первых числах ноября, пока специалисты Standard Chartered разбирались с хитромудрыми связями в перекрестном владении акциями, прошли внеочередные собрания акционеров в компаниях, подвергшихся атаке. И если до этого мне было безразлично, кто сидит в Советах Директоров, то теперь там уселись люди Тома — молодые талантливые менеджеры, умеющие выводить подписи на платежках и давить недовольных характером. Как назло оказалось, что все эти компании испытывают жуткие проблемы с «обороткой»[26] и все они были вынуждены прибегнуть к масштабному кредитованию у совершенно не аффилированных[27] с ними банков, большей частью итальянских и андоррских.

В декабре полученные кредиты — в общей сумме около девяти миллиардов — были брошены на обратный выкуп акций, котировки на которые резко рванули вверх, вызвав на биржах в Лондоне и Амстердаме небольшой ажиотаж. Капитализация компаний росла не по дням, а по часам и буквально через день, проводя payback[28], они были вынуждены требовать увеличения кредитного плеча, что банки, обрадованные ростом актива, разумеется, им с восторгом представляли.

Standard Chartered бросилась в бой, потратив на выкуп пяти процентов бумаг столько же, сколько до того потратила на покупку десяти процентов. И котировки устремились еще выше, порождая в прессе многочисленные комментарии о «новом золотом веке».

Рос размер предоставленного кредита, росла цена бумаг, достигнув тройной величины, росла стоимость пакета, имевшегося у меня в руках. Параллельно компаниями были выпущены полугодовые облигации, и все полученные по закрытой подписке деньги опять брошены в скупку собственных бумаг на открытом рынке.

Когда Малкольм Шона прислал мне сводку, что Standard Chartered овладела сорока процентами бумаг, приобретенных за двадцать два миллиарда долларов, я выбросил на рынок свои бумаги и все, что удалось собрать в ходе «обратного выкупа». По инерции еще полдня их покупали, но потом предложение превысило спрос и все покатилось обратно. А на рынок сбрасывались все новые и новые их порции, жадно скупаемые Standard Chartered. К концу декабря, перед самым Рождеством, они получили вожделенные контрольные пакеты компаний, обошедшиеся им совокупно почти в сорок миллиардов. При начальной капитализации в семь. Но общий долг компаний по полученным у банков кредитам приблизился еще к тридцати миллиардам. Отношение «стоимость акций к прибыли» выросло до пятидесяти, гарантируя окупаемость вложенных средств ровно к тому времени, когда на горе начнут свистеть раки.

Несколько своевременных статей в профильных изданиях с полным анализом экономического состояния новоприобретенных Standard Chartered предприятий, десяток телевизионных репортажей ввергли рынки в уныние и обрушили рыночные оценки злополучных контор в преисподнюю. Банк попытался отыграть назад, но теперь за бумаги компаний, отягощенных сумасшедшими долгами, никто не желал выкладывать даже ржавый дайм[29]. Он сбрасывал акции, и они дешевели еще больше, переводя фирмы, очень прибыльные еще три месяца назад в разряд аутсайдеров рынка.

Что ж, я не гордый, я был согласен взять и аутсайдеров.

И проблемы начались у Standard Chartered, обретшей внезапно не прибыльные заводы и фабрики, а огромные долги — оживились люди из Lloyd, к ним подключился Gyperbore Trust, зашевелились конкуренты из HSBC и Barings; на начавшуюся вакханалию слетелись падальщики из Quantum — Роджерс со своей обычной идиотской бабочкой и Сорос, трясущий перед телекамерами хищным носом.

К апрелю 1989 года с банком, насчитывавшим трехсотлетнюю историю, было покончено — большая часть его отделений и филиалов перешла в другие руки. Я стал богаче еще на двадцать миллиардов, Серый со Снайлом обзавелись банком, который выпускает гонконгские доллары, Barings достался сингапурский филиал SC, а Сорос и Роджерс, принявшие участие в вакханалии уже ближе к самому концу, поимели обширное паблисити и стали на время главными звездами телеэкранов.

Standard Chartered не исчез совершенно, он был только расчленен на части, отбросил, как ящерица хвост, чтобы сохранить основное, избавился от того, что не мог бы удержать ни при каких фокусах, но и этого оказалось достаточно, чтобы он оказался исключен из списка мировых титанов банкинга. Против неудавшихся жертв банком были поданы судебные иски, ведь оставить ситуацию просто так у него не было никакой возможности. Однако Тери Филдман из Slaughter and Maу[30] заверил меня, что бояться нечего и наши позиции тверды и прочны как никогда. Этот рыжий пройдоха с годовым партнерским доходом в десяток миллионов фунтов знал о чем говорил и если бы не был уверен в своих словах, никогда бы не оказался среди сотрудников Slaughter and Maу.

Функции банка для межбанковских операций были перехвачены RBS[31] с HSBC. Тери Филдман считал, что в случае серьезного судебного разбирательства они станут нашими союзниками — чтобы не отдавать завоеванное таким трудом. И я с ним был согласен.

А Стэнли Горобца, с которого и началась эта история, говорят, видели под мостом Кью, где, как известно любому кокни, кучкуются все представители лондонского отребья, исповедующие убеждения, близкие к социал-коммунистическим. Сообщали, что он известен среди маргинальной публики непримиримым отношением к биржевым спекулянтам и, благодаря своим пламенным речам, быстро стал у бездомных признанным лидером. Это позволило ему обзавестись личной картонной коробкой для укрытия в дождливые лондонские ночи. Такие люди нигде не пропадут и за него я не волновался.

Моя большая игра почти закончилась и мир стоял на пороге новых событий — теперь его будущее решалось на востоке, в России, где за время нашего сражения произошло немало нового. Да и весь мир стремительно менялся, утрачивая последние черты патриархальности, превращаясь из статически устойчивой системы в динамически-неравновесную.