Операция «Немыслимое»

Глава 7

Не то, чтобы я совсем был за пределами досягаемости своих респондентов, я всегда носил с собой русско-сингапурский телефон и был на связи, но не все можно сказать по телефону или переслать по факсу. Телетайп и телеграф тоже не сильно располагают к передаче пространных рассуждений. К тому же, многие из написавших мне письма просто не смогли бы иначе до меня достучаться, остановившись навечно в очереди у многоопытной Долли. В общем, к моему появлению почтовая корзина под столом у спокойной англичанки распухла, наглядно демонстрируя миру, что информация может иметь очень даже материальную форму.

— Знаете, сэр, — после сдержанного приветствия заявила мне верная помощница, — пока вы исполняли на Востоке миссию белого человека, моя племянница вышла замуж и я больше не стану пытаться устроить вашу личную жизнь.

Наверное, я должен был расстроиться, но меня это только порадовало!

— Кто же этот счастливец? — мне и в самом деле было любопытно, кто же это посмел встать на пути у миссис Долли?

— Этот несносный мальчишка — Александэр Гринфилд, болтавшийся в офисе целыми днями! Моя дорогая девочка забегала ко мне иногда и несколько раз с ним встретилась. Когда он стал клеиться к Мэган, я думала, что она не примет его ухаживания, но она такая глупая! Теперь, когда он выпросил у Луиджи и получил назначение на строительство завода в этой ужасной Боливии, она должна ехать с ним! Только подумайте — моя девочка среди этих грязных горильерос! Сандинисты-коммунисты! Боже, они убьют Мэган. А еще говорят, что на том заводе будет очень много русских! Они наверняка научат ее пить водку и валяться пьяной в грязи! Я прошу вас, мистер Майнце, сделайте что-нибудь, чтобы они не уезжали из Лондона?

Гринфилд — это тот самый внучатый племянник убитой экономки, строивший в Непале какую-то школу. Значит, он все-таки выбрался из той дыры и принял предложение принять участие в строительстве большого горно-обогатительного комбината. Это хорошо, но как оставить сидеть на месте молодого парня, у которого свербит в заднице от предстоящего путешествия? Которому явно нравятся все эти Непалы, Боливии и Заиры?

Я развел руки:

— Увы, моя дорогая Долли, здесь я бессилен. Ведь он сам пожелал отправиться туда? Нельзя мешать мужчине исполнять его мечты — добром это не кончится. Но бояться нечего — я уверен, что Лу позаботился о надлежащей охране моего предприятия. Опасаться не стоит. Давай мне мои письма и приготовь, пожалуйста, крепкого кофе. Вот еще что — выпиши чек на имя Александэра Гринфилда на… три тысячи фунтов, я подпишу. Это будет мой свадебный подарок молодоженам.

И подумал про себя: «и моя благодарность за принятые на себя матримониальные устремления Долли».

Корзина вышла увесистой — килограммов на семь-восемь и своим весом гарантировала мне хорошее развлечение.

В основном это были странные предложения от черт знает кого о сотрудничестве, и такие письма я отбрасывал сразу, практически не читая. Далее шли приглашения благотворительных фондов и университетов на встречи попечительских советов, на презентации и тому подобные мероприятия, предваряющие обычно процедуру избавления моего кошелька от небольшой части содержащихся в нем денег. Несколько из таких приглашений — у которых не истек срок действия, и которые были отправлены известными заведениями — я отложил в сторону, чтобы принять по ним решение позже. Одно из просроченных — от виконта Элторпа из Спенсер-хауза — я повертел в руках и бросил в ящик стола. Приглашение от тестя наследника престола выбрасывать не стоило, даже если не удалось им воспользоваться. К тому же это хороший повод перезвонить, извиниться. Думаю, что то, что не простили бы англичанину, мне, уроженцу далекого Вануату, должно сойти с рук безболезненно — какой спрос с дикаря? Я разминулся с его дочерью и зятем, принцем Чарльзом, в Гонконге, да и не хотел с ними встречаться, понимая, что это декоративные фигуры возле трона, знакомство с которыми будет честью для любого британца, но для меня они были всего лишь двумя куклами в красивых обертках. Маркетинг и ничего больше. Еще нашлось несколько писем от представителей местного бомонда. В одном меня приглашали на охоту на лис, а еще в двух предлагали приобрести по сходной цене какие-то замки в Шотландии и Уэльсе.

Первым попавшимся мне интересным письмом оказалось приглашение от некоей кинокомпании Global Pictures на закрытый показ только что выпущенного фильма Dawns Here are Quiet[53], снятого неким Вольфгангом Петерсеном.

В письмо был вложен маленький рекламный проспектик, на котором Мишель Пфайффер в защитного цвета пилотке с красной звездой, тонущая в болоте, тянула руки навстречу Шону Коннери, на чьей голове тоже весьма неожиданно для меня оказалась фуражка того образца, что был определен уставом РККА в Великую Отечественную.

Я целую минуту соображал, чтобы это значило, пока внимательно не вчитался в короткую аннотацию под картинкой.

А потом бросился звонить Фролову, потому ничьим еще этот фильм быть не мог.

Так и оказалось:

— А чего ты разволновался? — что-то жуя, спросил он. — Я же обещал правильную глобализацию. Глобализацию культуры. Вот, делаю. На очереди еще несколько проектов.

— Поделишься?

— Поделюсь. Из того, что сам знаю. Должен выйти «Экипаж» с Мэлом Гибсоном и Питером О'Тулом. Правда, от оригинального сценария там мало что осталось после адаптации под американского зрителя. Но, главное — никаких штампов и политики. Еще доделывается «Королева бензоколонки» с Николь Кидман, впрочем, ты ее, наверное, не знаешь, она еще не слишком известна. Это будет смешной мюзикл. На ближайший год, насколько я знаю планы Гарри Зельца — все. Следи за премьерами.

Гарри Зельц — это тот самый парень из павловского десанта, если правильно помню — Евгений Жуков, который занимался информационной безопасностью, бывший майор. Теперь, стало быть, переквалифицировался в смежники — в пропагандисты.

Но мне казалось, что всего лишь трех фильмов мало и я задал прямой вопрос:

— Подожди-ка! Разве трех фильмов достаточно? Разве мало у нас хорошего кино?

— Навалом, — ответил Серый.

— Так почему бы не сделать «Тихий дон», «Они сражались за Родину», «Хождение по мукам»? Хорошие, человечные фильмы.

— Не пойдет, — отрезал Серый. — Они все про войну. Ты хочешь, чтобы весь мир думал, что у русских кроме войны ничего не происходит и кроме смерти не о чем вспомнить? «Зорь» пока будет достаточно.

— Ну есть же масса невоенных картин. Комедии, драмы — на любой вкус. Хороший фильм «Девчата».

Серый поперхнулся своим куском:

— Эй, Зак! Ну-ка начинай головой думать! Что у рядового обывателя в Оклахоме может сложиться в голове, когда он осмыслит вводные данные: зима, тайга, лесорубы, Сибирь?

— ГУЛАГ, — при такой последовательности символов предположить что-то иное было невозможно.

— Верно. И никак иначе. А стоит это убрать — композиция рассыплется. Понимаешь, дружище, — усмехнулся Серый, — фильмов море, но у большинства есть некоторые неочевидные нам с первого взгляда недостатки, которые способны лишь утвердить местную публику в ее заблуждениях. Помнишь такого комедиографа — Рязанова?

— Ага. Что с ним не так?

— Ну вот возьми любой его фильм и ты поймешь, как много в нем советского, недоступного пониманию людей, проживающих западнее Эльбы. Верно?

Я немного подумал и был вынужден согласиться, что ни «Берегись автомобиля», ни «С легким паром!», ни «Старики-разбойники» нормально локализовать не выйдет. Не поймут основополагающих идей, потому что мир здешний — иной.

Я сам, даже после какой-никакой подготовки, оказавшись здесь, понял, что буду выглядеть белой вороной в глазах окружающих, пока не свыкнусь с их образом жизни. Думаю, это знал и Павлов, заставивший нас вживаться в американскую жизнь целый год на ферме Сэма Батта.

Точно так же выглядело бы большинство из того, что снималось в Союзе — глупо и нелепо.

Представив американизированные картины Гайдая, я вообще расстроился. Здесь они вполне могли бы сойти за сюр, вызванный употреблением тяжелых наркотиков и остались бы непонятыми никогда. Слишком эти фильмы были советскими, слишком много в них было из другой реальности. Получалось, что тотальная голливудизация советского кино не может пойти на пользу. И не грозит ему никогда.

— Вот видишь, — довольно хмыкнул Серый, правильно расценив мое молчание.

— «Пираты двадцатого века»?

— Ты хочешь, чтобы мастера из Голливуда, создатели концепции боевика, взяли в обработку третьесортный по местным меркам сценарий? Ну, не знаю. Может и возьмут, только смотреть его будут в том лишь случае, если герои будут американцами. Однако я платить за такое точно не стану. Не торопись, не нужно пытаться успеть все сразу. Я уверен, что Зельц свое дело знает. Он два месяца изводил меня своим видением и убедил, что сможет вытянуть проблему. Сейчас он создал четыре независимые продюсерские компании в Калифорнии и стал довольно известен среди киношников. Денег на это уходит без счету, но, думаю, оно того стоит. Кроме тех фильмов, что я назвал, он еще делает несколько по американским сценариям — вполне себе нейтральным. Про говорящую собаку, про каких-то зомби, ну и еще кое-что, я признаться не слежу пристально — у тех фильмов небольшие бюджеты в пределах пятнадцати миллионов, для массы, для галочки сойдет.

— А у «Зорь»?

— А у «Зорь» — девяносто. Хорошее кино получилось. Я смотрел смонтированный, но не озвученный вариант. Трогательно. Ты прилетай на премьеру в Нью-Йорк. Хочешь — по приглашению, а можешь ко мне приехать, будет копия и… насладишься.

— Обязательно буду, — пообещал я.

— И походи по Лондону пешком — за полгода, что ты торчал в Азии, многое поменялось.

Он положил трубку.

А я последовал совету, накинул макинтош и, прихватив Тома, пошел смотреть на обещанные изменения.

Я ожидал всего, чего угодно вплоть красных растяжек над Оксфорд-стрит, но ничего подобного не наблюдалось. Красными были только привычные телефонные будки, автобусы и здоровенные тумбы-почтовые ящики.

Изменения оказались на афишах.

Театральные труппы из Киева, Воронежа, Ленинграда, оркестры разных филармоний, балет, опера, цирк, оперетта — все более-менее значимые подмостки Лондона обязательно ждали в гости советских артистов. Но выглядело все это как-то не привычно, чего-то не хватало.

Я долго приглядывался и не мог понять — чего не хватает, пока Том не решил высказаться:

— В этом году в Англии и Франции прямо нашествие коммунистов. Они и раньше здесь бывали, но теперь их стало слишком много. Я понимаю — перестройка, мир, взаимопонимание, но еще больше я теперь понимаю, почему им там в России жрать нечего — ведь все только и делают что танцуют, да поют. Ну и танки красят в сибирских лагерях. Ни разу не видел ни одного русского бизнесмена, если не считать вашего Карнауха и его банду. Они там вообще, в своей Сибири, работают?

Я улыбнулся его простоте, а он, приняв эту улыбку за поощрение, продолжил:

— Только что-то бледно Иваны в этом году выступать собираются. Без национального колорита. Разве могут они показать еще что-то?

Я оглянулся на афишу и точно: ни одной балалайки-кокошника-гармошки-шаровар или, на худой конец, медведя! Все строго и академично, но и без погон, и это выглядело странно. Будто у кого-то в Союзконцерте- или как там называлась эта структура, организующая культурный обмен — включились мозги. Этнография это хорошо и замечательно, но всему должна быть какая-то мера. Ведь мир уже изрядно устал от стройных рядов советских военных, в стотысячный раз исполняющих что-то непередаваемо-патриотическое, от вертящихся юлой красоток в расшитых петухами рубахах, от бесноватых хлопцев, заходящихся в экстазе от доставшего их самих гопака.

— Мир меняется, Том, — ответил я. — Интересно только, покупают люди билеты на русских теноров?

— Джеймс говорил, что при цене на билет всего лишь в восемнадцать фунтов у них настоящий аншлаг. Итальянские тенора стоят втрое дороже. А поют так же.

Кто такой Джеймс, я понятия не имел, но если ему верил Том, то почему бы не поверить мне?

— Нужно будет как-то выбраться, — сказал я, останавливаясь у билборда с шестифутовым лицом Магомаева. — Закажи, Том, ложу в Ковент-Гардене, посмотрим, чем нас удивят русские.

Том пожал плечами:

— В театр набьется куча народа из предместий, многие хотят услышать оперу для бедных. Я слышал, в Лондоне скоро будут Каррерас и Доминго. Может быть, лучше…

— Я хочу послушать Атлантова, Том.

Том кивнул:

— Хорошо, я постараюсь. Прохладно сегодня, не находите, сэр?

Мне иногда кажется, англичане готовы говорить о погоде сутками. Я давно просек, что собственно погода их не интересует, потому что в Британии никогда не происходит ничего экстраординарного. Погода для англичанина это прежде всего ее ощущение и разговор о ней — только лишь метод определения настроения собеседника. Согласится он с твоим ощущением погоды и значит, все о'кей, вы на одной волне. Скажет, что все совсем наоборот, и можно сворачивать разговор — вы ни о чем нормально не поговорите. Причин несогласия может быть множество: от плохого самочувствия до выраженной антипатии, однако выяснять их — значит лезть в частную жизнь, а это самый тяжелый грех и никто во всем Альбионе не любит Ноузи Паркеров[54]. Прямо об этом никто не скажет, ведь достаточно обсудить погоду, чтобы понять, насколько велико к вам расположение.

— Да, Том, я тоже озяб. Наверное, стоит вернуться.