Глава 11

Я уже совсем намеревался погрузиться в пучину венчурного фондирования, когда звонок от Серого потребовал моего присутствия в Луисвилле.

— У нас очень мало времени, — спокойно сказал Фролов. — Через пару недель уже можно будет не суетиться. Так что жду тебя через восемь часов.

И мой новый самолет снова понес меня за океан.

— Помнишь, как я негодовал по поводу того, что Горби бесплатно отдаст имущество своей армии немцам? — спросил Серый после сухого приветствия.

— Ты говорил что-то о тридцати-сорока миллиардах марок?

— Ага, — хохотнул Фролов, — мелочевка, правда?

— Ну не знаю, — я мысленно пересчитал марки в доллары по текущему курсу, — по-моему, очень приличная сумма. Но у вас, богатых, свои причуды.

— Ну да, ну да, — рассеянно согласился Серый. — У нас свои. В последнее время у меня создается ощущение, что все эти Перестройки и потрясения вызваны чьим-то неуемным желанием приватизировать все, что создано человечеством. Начали с Западной Европы, Штатов и Японии, продолжили в Малайзии, Бразилии, Чили и Аргентине, сейчас добрались до Восточной Европы. Приватизации там мешает существующий политический порядок? В задницу этот порядок! Думаю, следующим за коммунистическим этапом будет приватизация западными компаниями госсобственности арабских режимов. Каддафи, Саддамы, Бхутто все они станут нищими или мертвыми благодаря крысам в окружении. Если не пойдут на поводу у своих «зарубежных партнеров». На, почитай. А я пока позвоню Снайлу. Мы договаривались о звонке в это время. Это касается того дела, по которому я тебя сюда выдернул.

Он протянул мне вчерашний номер Washington Post, а сам принялся что-то жестко выговаривать в свою «Мотороллу».

Вся первая страница была посвящена откровениям ветеранов корейской войны. Вспоминали по большей части бывшие рядовые Седьмого кавалерийского полка, но их слова могли бы вызвать у любого цивилизованного человека оторопь. У деревни Сансонг-донг в 1951 году американские солдаты устроили настоящую бойню, перебив массу мирного населения, бегущего на юг от наступающих северо-корейских войск. Событие описывалось в красках, с упоминанием имен, званий, приказов. Прежде в сознании обывателя американцы в Корее были едва ли не чище ангелов. Это во Вьетнаме, как убеждала пропаганда, они не очень церемонились с бешенными вьетконговцами. Это отвечая на их «дикость», белые господа распыляли над джунглями всякую дрянь и сжигали напалмом целые деревни. Но, по прочтении статьи выходило так, что и раньше, когда мир еще пытался вести войны цивилизованно — хотя после двух мировых войн это было весьма затруднительно — американская армия не стесняясь никого убивала хоть защищаемых, хоть вообще посторонних, если этого требовала «оперативная обстановка».

Я не заметил, как замолчал Серый, положивший на стол свой сотовый телефон — перед глазами как живые стояли несчастные крестьяне, прячущиеся от американских солдат Седьмого кавалерийского в придорожной канаве среди перебитых «союзниками» односельчан. Дети, старики, женщины не могли покинуть зону боевых действий, потому что какой-то ублюдок подумал, что среди них могут быть переодетые агенты коммунистов. И все — жизнь пяти сотен людей зависела от паранойи одного выпускника Вест-Пойнта.

— Нравится? — спросил Серый. — Уже начато расследование сенатской комиссией, а в Сеуле прошла демонстрация, пока ты летел. Разгоняли, между прочим, водометами. Видишь, не только в СССР власти творят что хотят. Я им покажу гласность и демократию. Они желают, чтобы Россия хлебала дерьмо ложкой? Пусть сначала свое черпаками отведают. Найдутся и здесь свои Рои Медведевы, Славики Костиковы, Коротичи и им подобные пииты «совести нации».

Он протянул мне свежий Newsweek с закладкой на статье, где пространно описывались похождения американских маринес во Франции сорок четвертого года. Вынужденная массовая проституция «освобожденных» француженок, подтверждаемая словами и солдат и пострадавших, выглядела необычно на фоне истеричных прежних заявлений о том, что Красная Армия в Польше и Пруссии изнасиловала всех подряд, включая куриц-наседок. Половину статьи заняла беседа журналиста с каким-то отставным полковником, цинично сообщившим миру, что даже и не подумал бы наказывать своего солдата за насилие в отношении немок или француженок, если бы только тот не был черным. И что когда такое случалось, а бывало это частенько, то максимум, грозивший насильнику — дисциплинарное взыскание.

— Америка первой должна показать всему миру, что ничего не скрывает и ничего не боится в своем прошлом, — прокомментировал мое впечатление Фролов. — И только после этого пенять остальным на закрытость информации. Только после этого учить жизни других. Впрочем, и остальные «цивилизаторы» ушли от нее недалеко.

— Как ты добился размещения этих материалов? И какой эффект в обществе от этих статей?

— Прелесть «свободы слова» как официальной доктрины в том, что никто не может запретить знание. Только отказаться платить за него. Но если гонорар достаточно велик, а скандальность репортажа позволит плюнуть работодателю в харю, то внутренние запреты шелкоперов мигом испаряются и просыпается совесть, требующая донести правду до читателей. Когда все это он осознает, нужно лишь легко намекнуть желающему сенсаций журналисту, что в таком-то месте его ждет очень горячий материал — и он сам кинется за славой и деньгами. А общество… местному обществу на все плевать, если это не касается их лично. Вот повышение налогов или изменение пенсионного законодательства способно всколыхнуть массы, а это, — Серый кивнул на журнал и газету, — вызывает лишь кратковременный интерес и вопли нескольких гражданских активистов.

— Тогда зачем?

— Это не для местных WASP[94], у них патриотизма в сердце побольше, чем у самого правоверного комсомольца. Это в России слово «патриот» становится ругательством, а здесь патриотизм — образ жизни. Единственно возможный. Эти статьи для Европы. Чтобы неповадно было во всем виноватить своих политических оппонентов. Чтобы любой из несогласных с навязываемыми ценностями мог сказать: «А судьи кто?»

— Думаешь, сработает?

Серый кивнул:

— Если не остановиться на двух статьях, а постепенно, продолжительно и массово проталкивать эту идею, с конкретными событиями, со свидетелями — должно сработать. Даже не нужно искать секретных материалов, достаточно вытащить на божий свет неафишируемые. Думаю, это сильно осложнит Америке гегемонию в посткоммунистическом мире. А самому миру станет свободнее дышаться. И, поверь мне, терпения у меня на это хватит. Нужно всего-то лет пять. Американцев, да и всех остальных, еще ждут откровения о вмешательстве спецслужб в частную жизнь граждан, о кулуарных решениях политических вопросов, о тотальной коррупции, о реальных бюджетах спецслужб, о провокациях и вообще — много интересного. За психику бедолаг мне уже страшно.

— Хорошее дело. — Мне показалось, что Серый просто хочет выговориться и отомстить за все то будущее, которое он так желает предотвратить. Но я уже все знаю, я согласен и работаю над тем, чтобы оно никогда не настало. Поэтому меня больше интересуют аспекты именно моей работы: — А что с ГДР?

Фролов с сожалением отложил журнал в сторону. Он мог бы говорить на эту тему еще долго, но, видимо, ситуация в Европе и впрямь требовала быстрых решений.

— А в ГДР все очень серьезно. Готовится демонтаж берлинской стены. Уже завтра снимут все ограничения на перемещения из Восточного Берлина в Западный. Как думаешь, долго после этого продержится социализм в ГДР, если перед немцами во всю свою красивость развернется витрина капитализма? Им ведь не покажут цеха в Малайзии, где туземцы работают за двадцать долларов в месяц от рассвета до заката без выходных. Им не покажут африканские копи. Им не покажут латиноамериканские фавелы. Нет, им покажут неоновую рекламу, «Порши» и «Феррари», изобилие и великолепие! С тайным посланием, читающимся между строк: у вас будет все то же самое, если вы отдадите свою собственность в более умелые руки!

— Мне казалось, что у немцев есть здравый смысл?

— Он всегда отступает перед жадностью. Всегда и у всех. По крайней мере, у тех, кто добрался до иерархических должностей, позволяющих принимать самостоятельные решения. Человек — всеядный хищник и это накладывает определенные сложности на его жизнь. Но это все лирика и философия. Мы говорили о горбачевских миллиардах. Тридцать-сорок. Это, конечно, сумма. Но на фоне того, что будет происходить вокруг Берлина в ближайшие месяцы, эти миллиарды — лишь блестки над золотой кучей. Тебе интересно?

— Продолжай.

— Вице-председателем Госбанка ГДР или как он у них там называется? — Эдгаром Мостом готовится бесплатная приватизация этого солидного учреждения. В интересах западногерманского Deutsche Bank.

— А Камински[95]? — О Президенте восточногерманского Госбанка я совсем недавно прочитал в каком-то журнале и запомнил весьма распространенную фамилию.

— А Камински практически живет в Бонне и пытается создать равноправный валютный союз с ФРГ. И в это время его непосредственный подчиненный желает продать их ведомство.

— Подожди, а Мильке? Вернее, тот, кто сейчас вместо него? Разве всесильная «Штази» не отслеживает чиновников столь высокого ранга?

— А вот это ты у Мильке и спросишь — ты же его добрый приятель? А меня интересует Мост. Если он желает продать свой банк, то я очень хочу купить. Забесплатно, конечно. На условиях, которые он хочет предложить западным немцам. Речь идет не о десятках, а о сотнях миллиардов марок и о предстоящей приватизации промышленности в Восточной Германии. Ты готов принять участие?

Я уже начал понимать, к чему он ведет разговор — Серому нужен был архив Мильке, его знания внутренних связей в правительстве ГДР и рычаги давления на Моста. И, наверняка, европейское прикрытие своей деятельности. Но сотни миллиардов марок — это много для меня. Это очень много.

— Ты же ведь все равно это сделаешь, даже если я откажусь?

— А ты хочешь отказаться? — Серый сделал брови «домиком».

— Приватизация центрального банка страны — это, по сути, приватизация всей страны. Пусть в случае с восточногерманским Госбанком это не совсем так, ведь в Бонне наверняка видят только свой Бундесбанк во главе банковской системы объединенной Германии. У страны не может быть двух центробанков — это глупо. Но все равно, Госбанк ГДР должен быть очень большим учреждением. Чертовски большим! Разве у Deutsche Bank хватит средств на его приватизацию? Я уж не говорю о себе.

Серый надул щеки и шумно выдохнул.

— Захарка, Захарка… что ты за человек? Почему ты думаешь, что за все отвечаешь один? Недавно Forbes оценивал активы Deutsche Bank в триста восемьдесят миллиардов марок. Бюджет ГДР — чуть больше, чем двести пятьдесят. Бюджет и активы совсем не одно и то же, но позволяют сделать определенные сравнения. И они не в пользу Восточной Германии. Ее проглотят. Но чем ты слушаешь? Я же сказал — бесплатная приватизация! Только за обещание некоторых инвестиций и хорошего местечка директора приватизированной конторы. Так что придумай, чем ты можешь соблазнить этого жирного борова? И делай это быстро, потому что он уже ищет выходы на Коппера[96]. Я знаю ситуацию пока только в общих чертах, и требуется твое участие, чтобы я знал о ней больше. Понимаешь?

— Я полетел, — сказал я, вставая из кресла.

— Ну не так быстро! Кроме Моста поинтересуйся у своего друга еще двумя персонажами — некоей Вальтруд Лисовски и справься о нелегкой доле полковника Шалька из «КоКо». Тоже будет небезынтересно. Хорошо было бы перетащить их на нашу сторону.

Я записал фамилии на брошенной мне визитке и сунул ее в карман пиджака.

— Что такое «КоКо»[97]?

Серый изобразил мучительные воспоминания, полминуты морщил лоб, потом махнул рукой:

— Коммерческий проект наших немецких друзей по добыче иностранной валюты. Когда-то давно, когда какая-то умная голова решила сделать из Восточной Германии образцового индустриального гиганта, никто не озаботился, что для его функционирования потребуются материалы, технологии и ресурсы, которых попросту нет в нужных количествах в странах соцлагеря. Ресурсов нет, а задача есть. И поскольку взялись за ее решение пламенные коммунисты, то трудностей они не заметили. Так появилась контора Шалька — «КоКо» — «Отдел коммерческой координации». Средство добычи валюты и приобретения на нее технологий и материалов в обход всяческих эмбарго, запретов и правил. Поначалу шефствовали над duty free, аккумулировали валюту, бродящую внутри страны, но постепенно доросли и до подпольной торговли оружием, медикаментами, химией. Консультации и помощь в уклонении от налогов в ФРГ, Австрии, Швейцарии. Обширная филиальная сеть подставных фирм и фондов по всей Европе, но, конечно, больше всего — в немецкоязычных странах и регионах. Только на счетах в виде денег структура имеет около четырех миллиардов западногерманских марок. Короче говоря — это «золото партии». А заправляют ею как раз полковник Шальк — по сути казначей партии немецких коммунистов — как руководитель и Лисовски — как его первый заместитель. Славные люди. Их контакты, умения и знания стоят очень дорого. Легальная сеть их предприятия — прямо готовая торговая сеть, которую хорошо знают все восточные немцы — что-то вроде наших «Березок». А про подпольную деятельность у меня еще нет мнения. Но, кажется, лучше бы ее прекратить — чтобы на засыпаться на какой-нибудь ерунде. Мильке обо всем тебе лучше расскажет.

— Однако. Чудны дела твои, Господи.

— И еще у меня есть к тебе еще одна просьба, Зак. Почти личная. Марта открыла ресторанчик здесь неподалеку. Она была бы рада видеть тебя в числе его посетителей. Я обещал, что ты придешь и оставишь автограф на стене. Здесь так многие делают. А ей — реклама. От двух часов мир не перевернется. Я тебе это обещаю.

Как в его голове уживались планы захвата едва ли не всего капитала в мире и забота о какой-то жалкой забегаловке? Я не понимал этого никогда. Ну хочешь осчастливить близкого человека, работающего на тебя — дай ему премию, ссуду, в конце концов! И живи счастливо. Но Серый говорил, что у людей всегда должен быть стимул к самостоятельному развитию и вот Марта открывает ресторан, а Вязовски руководит разросшимся на всю Америку детективным агентством! Исключительно на заработанные честным трудом деньги. А мою практику Фролов называл «откупом» и никогда не приветствовал. Но я не могу быть постоянно в курсе всего — я забуду в итоге все!

Впрочем, брюзжал я зря — кухня в заведении Марты оказалась чудесна.

В уютном зале на десяток столов было очень свежо и пахло цветами. Не тем химическим запахом, что вызывает чихание, а ненавязчивым живым ароматом, лишь слегка различаемым на фоне пробуждающих голод запахов кухни.

Марта сама составила мне компанию и детально объяснила за обедом тонкости ресторанного бизнеса, размеры арендных ставок и сложности в доставке лангустов с тихоокеанского побережья.

— Но главная идея моего ресторана состоит в том, — Марта попыталась интонацией создать интригу, — что никто из его посетителей не сможет сказать, что дважды съел здесь одно и то же! Каждый день блюда меняются на новые и никогда не будет повторений! Ну в ближайшие пять лет — точно, — добавила она чуть смутившись.

Я немного подумал и не нашел ничего хорошего в такой модели построения бизнеса — сплошные непредвиденные расходы, накладки и суета. Такое не по мне. Но девочка пусть поиграется.

— Чудесно, Марта! Сама придумала?

— Да! Я прочитала сотни поваренных книг разных народов, сама приготовила множество блюд и все они такие разные! Мне захотелось познакомить людей с кулинарными секретами. Каждый, заказавший здесь еду, получает программку на неделю, но если он придет через десять дней или месяц — его ждет сюрприз!

— Впечатляет. И как публика принимает твою идею?

— Мы работаем всего два месяца, но у нас уже есть завсегдатаи! — похвалилась Марта. — Столько хороших отзывов! И в ближайшем выпуске Красного гида Мишлен[98] нам присвоят две звезды! Правда, это будет пока что в специальном дополнении к Нью-Йоркскому Мишлену, но я все равно так рада! Представляешь?

Я считал, что любые рейтинги и справочники — чей-то бизнес и верить им можно с большой натяжкой. Но если ты все же попал в такой рейтинг — это уже о многом говорит.

— Молодец, Марта. Только не связывайся с экзотикой вроде копченой саранчи или рыбы фугу — неумелый повар запросто убьет всех твоих клиентов.

— У нас вчера была рыба фугу! — радостно доложила Марта. — Приезжал мастер-японец из Йокосуки!

Я едва не подавился.

— Сколько же стоит здесь блюдо? Если для его приготовления прилетают повара с противоположного конца света?

— В последние три года Луисвилл здорово изменился, Зак. Здесь стало столько же богатых людей как в Лос-Анджелесе. И даже оттуда и из Нью-Йорка приезжают люди на обед или ужин в мой ресторан. Я не боюсь прогореть…

— Ты не хочешь говорить мне, что я разорен?

— Не шути так, Зак, — рассмеялась Марта. — Твой обед стоил бы обычному посетителю всего лишь сто два доллара.

— Дороговато.

— Зато разве не показалось тебе на минутку, что ты попал в самое сердце Анд?

— Не знаю, наверное. Если бы я когда-нибудь раньше побывал в сердце Анд — мне бы так и показалось, но, увы, Марта, я там никогда не был. И все равно твой обед был замечателен, я еще никогда такого не ел.

Она расплылась в смущенной улыбке, будто сама полдня простояла у плиты, резала овощи, мясо, делала муссы и пудинги. Очередная гримаса капитализма: работал безвестный повар и куча его помощников, но почти вся слава и деньги достаются ресторатору, тому, кто предоставил им место для работы и клиентуру, которая в большинстве своем такие же как он сам паразиты — ну разве не славно?

Обещанный автограф на обратной стороне еще влажной пластинки Polaroid с моей довольной мордой на моментальной фотографии стал платой для заведения Марты.

Из Луисвилла в Берлин ведут множество путей, но в этот раз на дороге обязательно должен был оказаться Бирмингем, неподалеку от которого хранилось «сокровище Мильке».

«Три Хэ» — Харри, Хэм и Хью стали «четырьмя Хэ» — к ним добавился Ханс, присланный внутри контейнера. Он так и остался при архиве выполнять обязанности архивариуса. И обеспечивать последний рубеж защиты бумаг.

Шахта, в которой расположился мой тайник, уже приобрела вид работающего предприятия: появились бытовки, шумели фальшивые охладители, по периметру забора с колючей проволокой прохаживалась охрана, по территории иногда бегали люди в шахтерских спецовках, измазанные в угле. Раз в сутки с территории выезжали набитые углем вагоны. И ночью приезжали обратно. Они возили один и тот же уголь, лежащий на надувной подушке. Днем ее надували и над вагоном появлялась видимая гора угля, а ночью воздух выпускался и уголь оказывался на дне вагона. Если не присматриваться сутками напролет, то вполне можно предположить, что шахта возобновила работу и ничего необычного вокруг нее не происходит. Не бог весть какая маскировка, но за все время существования тайника никто из местных контролеров не обратил на него внимания. Луиджи говорил, что так может длиться вечно. Во всяком случае, если ему верить, то в его родной Тоскане, где хватает таких фальшивых мраморных карьеров, отмывающих не очень чистые лиры, подобное «надувательство» слыло у знающих людей обычной практикой. Я даже усомнился сначала, что попал в то самое место, где оставил недавно посылку Мильке — настолько все вокруг было похоже на работу настоящего предприятия.

Сутки понадобились на подбор материалов по имеющимся фигурантам предстоящего дела. Все они были не очень чисты на руку и частенько норовили залезть в чужой карман, а уважаемый немецкий банкир Эдгар Мост, помимо обязательного членства в СЕПГ еще оказался и внештатным сотрудником — неофициальным информатором — «Штази» с оперативным псевдонимом «Генри», исправно стучавшим на друзей и коллег. Ничто не меняется в подлунном мире и успех чаще всего сопутствует тем, кто активно его ищет и легко способен поменять самоуважение на карьерный рост.

Ханс, не понаслышке знавший многих своих подопечных, посоветовал мне сначала наведаться к своему бывшему шефу, и только после консультации с герром Эрихом лезть в разборки с банкирами. По его словам старый хитрец Мильке самую важную информацию не доверял никому и хранил только в своей голове.

Из Бирмингема до Темпельхофа в Западном Берлине лететь меньше двух часов — планета давно перестала быть чем-то обширным, а Европа и вовсе сжалась как шагреневая кожа. Чем больше исполнялись желания ее управителей, тем меньше она становилась, угрожая или исчезнуть однажды окончательно как географическое понятие или превратиться во что-то новое, чего никогда еще не было раньше — в один большой разноязыкий город. Но даже два часа можно провести с большой пользой, если взять в дорогу нужные документы.

Всю дорогу я изучал монстра, которого создали восточные немцы — их Государственный банк, до возможностей которого советскому Госбанку не дорасти уже никогда. В ГДР банковская система была доведена до своего логического итога: вся банковская деятельность монопольно осуществлялась одним Госбанком. Кредитование частных лиц, фабрик и колхозов, эмиссия денег, выпуск облигаций госзайма, продажа ценных монет, выплата зарплат, пособий, стипендий, расчеты между предприятиями — все делал только Государственный банк. Немцы не стали заморачиваться с созданием каких-то специализированных заведений вроде Стройбанка или Сбербанка как в СССР, возложив все финансовые операции на один орган. И, значит, наследство после его смерти должно было получиться действительно колоссальным!

Я только не очень понимал — какое отношение я или Серый имеем к этому наследству, ведь по уму достаться оно должно было самим «осси», но за последние годы как-то незаметно выработалась привычка хватать все, до чего дотягиваются руки и потом уже думать о социальной справедливости. Которую мы с Фроловым в любом случае понимаем лучше, чем какой-нибудь наследник Круппов или Дюпонов.

Берлин бурлил. На каждом перекрестке собирались люди, что-то скандировали, таскали за собой транспаранты, флаги, картонки с лозунгами и радовались непонятно чему. Они сбросили власть политиканов и добровольно собирались подставить шеи под банкирское ярмо — ну разве не повод для ликования? Зато свобода! Энергия масс выплеснулась на улицы и ощутимо давила на немногочисленных случайных зрителей, увлекая их за собой в людской водоворот. Кажется, никто не понимал, что происходит, но всем хотелось принять в событии посильное участие. Всюду виднелись микроавтобусы с логотипами немецких, французских, итальянских телекомпаний. Они следовали за караванами строительной техники, кучковались возле немецких министерств, особенно много их собралось в центре — у Бранденбургских ворот, где образовался какой-то стихийный митинг.

— Так уже третий день, — прокомментировал Берндт, резко выкручивая руль вправо. — Никто не следит за порядком, все митингуют. Стену разломали. Это восемнадцатое ноября моя бедная Германия запомнит надолго!

Серый, помнится, еще в Москве говорил, что стену начнут разрушать девятого. Должно быть, с тех пор что-то изменилось.

На Норманненштрассе, у штаб-квартиры Штази творилось вообще что-то непотребное: словно кто-то неумелый пытался организовать штурм здания и направить толпу на разграбление ненавистного учреждения, но люди как будто все еще привычно боялись, что очень скоро власти опомнятся и накажут всех. Соглашаясь выкриками с самопровозглашенными лидерами, народ не спешил крушить двери, за которыми виднелись испуганные лица персонала, занявшего оборону.

— Мне утром позвонил Вальтер, это мой приятель еще по службе. Он внутри здания. Уже двое суток не может выйти к своей Магде без риска получить кирпичом в голову. Руководства внутри нет, все как крысы попрятались или сбежали, что делать — неясно. Полный крах! — комментировал вид за окном машины говорливый Берндт.

Можно было подумать, что к исходу года наступило всеобщее умопомешательство, и Европа бросилась в Берлин справлять День Республики, и почему-то опоздала на несколько недель, не успев к октябрю.

Мильке встретил меня в кресле-качалке перед трещащим динамиком телевизором. На старике была какая-то невообразимая меховая жилетка, на ногах нелепые дырявые тапочки, штаны, которые когда-то давно, в прошлой жизни, были брюками, до нынешних дней дожили, обзаведясь изрядными потертостями. В общем ничто в его облике не выдавало всесильного в прошлом министра государственной безопасности, дважды Героя ГДР и Героя Советского Союза. А торчащие в разные стороны уши придавали и вовсе комический вид. Такие деды в моем детстве ходили с авоськами за кефиром в ближайший универсам, собирались вечерами на скамейках и азартно резались в домино, навсегда забыв о любой политике.

В комнате было прохладно, даже холодно и поэтому тот кисловатый затхлый запах, который частенько окружает злоупотребляющих спиртным и сигаретами стариков, еле чувствовался.

— Зак, — сказал Мильке вместо приветствия, — вы предсказывали вот это?

Он вытянул согнутый и немного трясущийся палец в сторону идущего заметной рябью экрана Colormat, на котором крупным планом показывались поочередно ликующие лица немцев у берлинской стены.

— Да. Только не предполагал, что все будет настолько плохо.

— Кранцу[99] не удержаться, — без сожаления заметил Мильке. — Почему русские ничего не делают? В Праге, Будапеште, да и здесь в пятьдесят третьем они сумели быстро овладеть ситуацией. Все, что нужно — вывести на улицы танки. Военные поддержат…

— Герр Эрих, разве не хочется вам объединения Германии? Я думал, это мечта любого здравомыслящего немца?

Он согнулся в своем кресле, блеснул исподлобья бесцветными глазами:

— Да, это мечта каждого немца! Но есть разница в том, под чьим флагом произойдет объединение. Если бы русским было нужно! Но, кажется, нас предали.

Наверное, так и нужно: утопая, хвататься за любую соломинку? Мне же всегда казалось, что честнее и правильнее будет дать дорогу победителю. И смотреть ему вслед, ожидая мгновения, когда он споткнется и сломает себе шею.

— Объединение Германии — это щелчок по носу американцам, англичанам и французам. Так что с этой точки зрения я приветствую процесс. А у русских, герр Эрих, сейчас дела обстоят ничуть не лучше здешних. Пора признать, что система обанкротилась, выучить этот урок и жить дальше.

— Что вы в этом понимаете! Если бы у русских в Политбюро сидел кто-то порешительнее… Но разложение уже всюду. Даже в Кремле! Они просто не станут слушать. В последние месяцы моей работы мы как будто говорили с ними на разных языках.

В его голосе чувствовалась неподдельная печаль. Наверное, любой бы запечалился, если бы вдруг осознал, что все, чему посвящена его жизнь — останется на обочине истории.

— Герр Эрих, сейчас не очень удачный момент рассуждать о том, почему это произошло и кто виноват. Никто сейчас не сможет оценить истинность того или иного фактора. Нужно время. Его пройдет совсем немного и эти люди, что сейчас беснуются перед камерами, одумаются. Только будет поздно — они вдруг окажутся никому не нужными. В том числе и любезным «западным братьям», которые с радостью возьмут под свой контроль фабрики, заводы и банки у своих дорогих, но очень глупых родственников. После чего с таким же удовольствием о «братьях» забудут, предоставив им священное право выкручиваться из трудностей самостоятельно.

— Они будут нам мстить. Мне, товарищам по партии, моим подчиненным. Мстить столь же сильно, как до этого боялись.

— И это будет. Но все мои обещания в силе. Вы можете в любой момент выехать из Берлина в любую точку мира, какую укажете. Вместе с дорогими вам людьми.

Он молчал несколько минут, просто глядя на мельтешащие кадры на телеэкране.

— Знаете, я много думал о ваших предложениях в последние месяцы, Зак. Еще один Сан-Карлос-де-Барилоче[100] не нужен этому миру. В нем и без того уже достаточно унылых убежищ для немцев-неудачников. Мое место здесь, в Германии. Во времена побед и поражений. Для себя я не боюсь никакого судилища.

Я не знал ни о каком Сан-Карлосе, но смысл послания понял.

— Как пожелаете. Но если вы сдадитесь, то, значит, они победят окончательно и бесповоротно. И ваши сограждане останутся обманутыми глупыми «осси».

— Вы опять что-то задумали?

Он как-то весь подобрался, взгляд его перестал быть рассеянным и стало заметно, как напряглись желваки под дряблой кожей.

— Вы знаете такого замечательного человека, каким без сомнения является Эдгар Мост?

Мильке посмотрел куда-то в потолок, и уже через пару секунд переспросил:

— Банкир? Из Госбанка?

— Точно, он. Ханс называл его «Генри».

— Генри. Помню, конечно. Большой толстый человек. На Коля похож. Хороший специалист. На хорошем счету в партии был. Ничего особенного. Таких людей много. Так зачем он понадобился?

Я положил перед ним на стол распечатку телефонного разговора между Мостом и Алексом Озенбергом[101]. Самого телефонного разговора никогда не происходило, но Луиджи посчитал, что мне легче будет уговорить Мильке на деятельное сотрудничество, если в его руках появится хоть какое-нибудь доказательство сговора банкиров. Важно лишь, чтобы оно выглядело так, как должно было бы выглядеть настоящее. И меня даже не мучила совесть — ведь этот еще несостоявшийся разговор, или очень похожий на него, обязательно произошел бы через неделю-другую.

Мильке быстро пробежал по тексту глазами, разгладил листок и уже внимательнее прочел еще раз. Поднял голову и спросил:

— Откуда это у вас? Вы прослушиваете этих людей?

— Конкурентные войны, герр Эрих, — ответил я. — У меня тоже есть маленькие тайны. Главное, что этот документ теперь у нас, и мы можем решить, что нам делать дальше.

— Гнида, — совершенно спокойно произнес Мильке. — Он хочет продать наш банк западным капиталистам! Пока Камински пытается выторговать приемлемые условия, этот жирный боров спешит все распродать!

В тексте ничего подобного не было. Там шла речь всего лишь о том, что Мост очень желает встретиться в приватной обстановке с герром Коппером по вопросам дальнейшего существования Госбанка ГДР и о предоставлении кредитной линии для первого коммерческого банка в обновленной Восточной Германии.

Кажется, Луиджи хорошо просчитал старика — не упомянув открыто в диалоге о цели планируемой встречи, сумел намеками подвести к единственно напрашивающемуся выводу. Наверное, я и сам бы легко поверил в истинность этой фальшивки, если бы достоверно не знал, что Лу с помощниками составили ее за пару часов.

— Рано я ушел в отставку! — пожаловался Мильке. — Смалодушничал. Нужно было не бояться, а как Войцех[102] в восемьдесят первом объявить в стране военное положение и всех этих Мостов выкинуть за стену! Это все Горбачев со своей Перестройкой. Доигрался, мальчишка! Мы думали, что он знает, что делает!

Он начинал распаляться, на лице проявилась расчетливая жестокость, и в голосе сталь вперемешку с истеричной плаксивостью, он удивительно преобразился, но мне совсем не хотелось слушать очередную порцию его сожалений, лозунгов и угроз.

— Герр Эрих, когда я уйду, у вас будет достаточно времени для поисков ответов на все ваши вопросы, а сейчас мне очень хотелось бы вернуться к вашему банкиру. К Генри.

Мильке недобро посмотрел на меня, тяжело засопел, подавляя гнев, плечи его опустились и спустя десять секунд передо мной снова сидел уставший от жизни старик.

— Да-да, Генри, конечно, Генри. Что вы хотите с ним сделать?

— Я хочу принять его предложение вместо Deutsche Bank. Я хочу на основе Госбанка ГДР создать коммерческий банк, который станет одним из крупнейших в Европе, а года через три-четыре, когда страсти улягутся — потихоньку приватизировать его для граждан Германии. Проведем публичное размещение акций. Для ваших немцев — бесплатно, для остальных — за деньги. Шестнадцать миллионов восточных немцев будут вам благодарны.

— Нет, — возразил Мильке. — Никто не должен знать, что я помогал вам. Это непрофессионально.

— Хорошо, как пожелаете. Я профессионал немножко в другой области, но ваши резоны мне понятны. Однако, чтобы идея сработала, должен знать, чем можно заинтересовать этого господина. Чем на него надавить и как заставить принять мое решение. Понимаете?

Мильке почесал подбородок, встал из кресла, шаркая тапочками по дешевому линолеуму, подошел к тумбочке, на которой стоял телевизор, достал из ящика под ним блокнотс прицепленным на веревке коротким карандашом, написал на одной из страниц несколько цифр:

— По этому телефону вам ответит Пауль. Встретьтесь с ним, и он расскажет вам все гораздо подробнее — это он занимался банкирами. Я только помню, что Генри почему-то патологически боялся своего куратора. До дрожи, до нервной икоты. И если с вами на переговорах будет присутствовать этот человек — можете считать, что они пойдут так, как хочется вам. Но поговорите еще с Паулем.

— Спасибо, — я на самом деле был очень благодарен герру Эриху. — Надеюсь с вашей помощью справиться с этим делом. Но это еще не все.

Мильке склонил голову к левому плечу и приготовился слушать.

— В структуре вашего ведомства работал небезызвестный вам полковник Шальк из «КоКо». Мне нужны рекомендации для него и его помощницы Вальтруд Лисовски. Хочу предложить им поработать на меня. Три-четыре миллиарда марок на дороге не валяются. И, кроме того…

— Откуда вы знаете о Шальк-Голодковском? — перебил меня Мильке. — Это вообще-то государственная тайна. Тем более, суммы, находящиеся на счетах его фирм.

— Герр Эрих, поверьте мне, я не знаю больше, чем ходит о нем слухов. Там-сям, везде. Просто слухи. Всего лишь. Я даже имени его не знаю. И как выяснилось — только обрывок фамилии.

— И вы склонны верить слухам?

— Ну если мы с вами заодно, то сейчас вы меня просветите — стоит им верить или нет? Так ли хорош ваш Шальк, как о нем говорят или это просто миф, раздутый вашим ведомством?

— У меня складывается впечатление, что вы знаете все о работе моего ведомства? Или я ошибаюсь?

Он постоянно загонял меня в угол своими подозрениями и я уже порядком устал, отыскивая каждый раз убедительную лазейку для бегства.

— Меня интересуют деньги, герр Эрих. И о них я стараюсь знать как можно больше.

— А кроме денег вас что-нибудь интересует?

— Вы ждете от меня лозунгов или реальных дел? Если лозунгов, то вам лучше выйти на улицу к Бранденбургским воротам — там вы наслушаетесь их вдосталь. Если же реальных дел — то перестаньте подозревать меня во всех грехах и давайте работать!

На его лице мелькнула легкая тень удивления — видимо не часто приходилось слышать министру безопасности подобные отповеди.

Мильке отвернулся на мгновение, пошарил рукой по журнальному столику за креслом и протянул мне красную картонную папку.

— Читайте.

На первой странице было написано: «Analyse der?konomischen Lage der DDR mit Schlu?folgerungen»[103] — какая-то тарабарщина, из которой я понял лишь, что это речь идет об анализе экономического состояния ГДР. На последующих страницах имелись какие-то таблицы, графики, формулы, но все было написано, разумеется, на немецком.

— Не понимаю ни слова, — я протянул Мильке всю папку.

— Этот документ называется «Анализ экономического состояния ГДР и выводы», — перевел Мильке. — Написан Александром Шальк-Голодковским в соавторстве с несколькими другими… товарищами. Я заказал это исследование сразу после первой встречи с вами. И все ваши прогнозы относительно дальнейшего развития событий мои эксперты подтвердили. Тогда я подумал, что вам можно верить. Так что во многом благодаря Шальку мы с вами сейчас разговариваем. Мы — банкроты и это никак не изменить в рамках действующей системы. Шальк замечательно это доказал. Документу уже почти год, но только две недели назад он попал на стол Кранцу. — Мильке усмехнулся: — Ему досталось никудышное наследство. Но все это не имеет уже никакого значения. На днях должна появиться статья в der Spiegel, основанная на этом исследовании — так что и оно уже не тайна государственной важности.

— Почему вы поверили Шальку?

— Потому что при нашей власти он имеет гораздо больше, чем ему позволят капиталисты. И если он говорит — «дело непоправимо», значит, обстоятельства сложились именно так.

Кажется, этот полковник был действительно незаменимым специалистом по экономике обеих Германий. И тем важнее становилась задача по принуждению его к сотрудничеству.

— Так вы порекомендуете ему меня? Чтобы у нас с ним не возникло взаимного недопонимания?

— Нет, — рассмеялся неизвестно чему Мильке. — Не порекомендую!

— Почему?

Мильке снова повернулся назад, к своему столику, взял с него пузырек с какой-то пахучей микстурой, старательно нацедил ее в чайную ложку, проглотил.

— Извините, Зак, нездоровится. Простудился, наверное. С Шальком вышла не очень приятная история. Мой сын приятельствовал с Александром, поэтому я в курсе событий. А не представлю я вас ему потому что у Александра Шальк-Голодковского не выдержали нервишки! Он испугался грядущих разоблачений. За ним много чего числится.

Мильке прокашлялся сухим, раздирающим горло кашлем.

— Очень много грехов у Алекса перед западниками. В том числе и помощь в уклонении от налогов для капиталистов в Бонне, Гамбурге и Мюнхене. И речь идет не о миллионах, а о десятках миллиардов! — Мильке торжествующе поднял палец вверх. — Поэтому последнее время он старался обелить себя в глазах людей. Сначала он суетился здесь: мелькал на телеэкранах, рассказывал всем какой он полезный и важный «технократ», но понял, что однажды все равно все откроется. Три дня назад, когда разрешили свободный проход на запад, он бросил все, что у него здесь было — дом в Оранкезее, дом Шорфхайде, собрал всю наличность, какую смог достать, и хотел уехать к своим партнерам в Западный Берлин. Или дальше — в Лугано к своему приятелю Оттокару, и там потеряться. Я бы так не стал делать, но его прекрасно понимаю.

Мильке замолк и принялся теребить мочку левого уха, будто позабыл окончание истории или пытается вспомнить нечто небывалое.

— И что, он уехал?

— Нет, — герр Эрих покачал головой. — Недалеко. Бдительные берлинцы, ломающие остатки стены, обратили внимание на его необычную и явно дорогую машину и обыскали. Нашли почти миллион марок в саквояже с бельем. Паспорта на разные имена, пластиковые карточки швейцарских банков… Ехал бы на «Трабанте» — уже бы пил коктейли на Багамах, но он поехал на «Чайке»! Я всегда говорил, что любой сотрудник министерства должен время от времени проходить практикум по оперативным мероприятиям, но руки никогда не доходили. Столько врагов!

— Я так понимаю, что если бы ваш Александр к вам прислушивался, то сейчас его можно было бы уже не искать?

— Да, наверное. Зато теперь он сидит в камере и придумывает оправдания. Пожадничал. Но этого мало — кто-то из доверенных людей сдал BND[104] склады «КоКо» в Ростоке. А там полиция обнаружила оружие. И вот это — незаконная торговля оружием — очень серьезное обвинение. Если им удастся привязать Шалька к этому складу, очень длинный срок ему обеспечен.

Когда человек суетится, он непременно совершает ошибку. Одну, другую, потом они начинают сыпаться как из рога изобилия, и каждая следующая порождает десяток новых. Нельзя суетиться, нельзя бояться, нельзя ошибаться.

— Жаль. Очень жаль. Но если он в самом деле настолько замечательный профессионал, то я, пожалуй, предприму некоторые действия, чтобы вытащить его из истории.

— Не представляю — как это можно сделать? — на лице Мильке появилась рассеянная улыбка. — Вы, дилетанты, удивительно самонадеянны. Он в BND! А оттуда вытащить кого-то невозможно! Черт, да его даже поменять сейчас не на кого! Тидге[105] уже в Москве три недели. Да и был Тидге только один, а в BND сейчас уже три десятка моих. В последние дни к ним попали очень многие и сейчас старательно поливают друг друга грязью. Не представляю, как можно вытащить оттуда человека!

Неужели он мог подумать, что я решусь на организацию побега или того хуже — попробую выкрасть полковника? Это нужно быть совершенно безумным и уж точно речь не обо мне. Я с некоторых пор совершенно законопослушен. Законопослушнее Президента США и самой английской королевы! Еще три года назад, отпуская меня в Европу, Серый говорил: «Никаких незаконных афер! Никакой торговли оружием, людьми, наркотиками! Никакого уклонения от налогов! Мы должны быть святее Папы Римского». И я соблюдал его предостережения. Да и без того мне до сих пор еще частенько снится Чарли Рассел — веселый, с сигаретой между белых зубов. Так что вся эта уголовщина — не для меня. Хотя вокруг я чаще всего видел другое: чем богаче корпорация, тем меньше она заморачивается соблюдением норм морали, правил уплаты налогов и законностью. Потому что высокие прибыли такой компании обеспечивают содержание самых лучших юристов, аудиторов, консультантов, бухгалтеров и специалистов по press relations, которые оправдают любое ее решение и придумывают тысячу способов выкрутиться из любой ситуации.

— Всюду демократизация, герр Эрих, торжество законности. Вряд ли ему будут вырывать ногти и бить палкой по пяткам, требуя признаний. Нет, они постараются соблюсти все процессуальные нормы, чтобы не выглядеть дикарями. С вашими бывшими работниками они будут предельно аккуратны — чтобы создать иллюзию контраста. И вот здесь разворачивается огромное поле для деятельности толковых юристов. Я все же попробую. Думаю, у меня есть неплохие шансы.

Мильке изобразил на лице крайнюю степень сомнения.

— Что ж, успехов, Зак. Если сможете вытащить Шалька, то Лисовски сама придет к вам. А от меня в этом деле толку сейчас немного. Прежние знакомцы и подчиненные не спешат показать окружающим, что когда-то имели со мной дела. Интересно — почему? Я ведь так их всех любил[106]?

Мы тепло простились и я оставил старику банковскую пачку дойчмарок с «Портретами безбородого мужчины»[107] — чтобы не чувствовал, что им только пользуются. Всякая работа должна оплачиваться, а хорошая — оплачиваться хорошо.

Перед звонком Паулю я набрал своего юридического советника — Тери Филдмана из Slaughter and Maу и попросил взять на себя задачу по вытаскиванию Шалька из застенков BND. Тери ответил, что сам за это дело не возьмется, потому что континентальное право очень далеко от английского, и что лучше, если кто-то в Берлине примет на себя мое поручение. Он с ходу назвал пять фамилий известных немецких юристов, а в конце добавил:

— Но если тебе нужен стопроцентный результат, то обратись к доктору Эгону Мюллеру[108]. Этот человек и черта оправдал бы перед Богом, если бы ему представилась такая возможность. Но приготовься хорошо потратиться. Он стоит недешево.

— Ты его знаешь?

— Немножко.

— Он говорит по-английски?

— Не хуже нас с тобой, Зак, — хохотнул юрист. — И уж освобождение под залог организует в три счета.

— Позвони ему, Тери, и скажи, что я хочу воспользоваться его услугами. Или, знаешь что… лучше дай его телефон Долли, и объясни ей в общих чертах, что он мне нужен срочно, она все устроит.

— Договорились, Зак. Потом расскажешь подробности. Ты же знаешь, я пишу книгу по юриспруденции, этот случай довольно любопытен.

— Там видно будет, дружище. Я тебе крайне признателен. Удачи!

Затем я позвонил Долли, попросил ее быть убедительной в беседе с немецким юристом, а заодно поручил дозвониться до офиса Эдгара Моста и назначить на следующий день время аудиенции по вопросам кредитования его шатающегося банка. Для короля Андорры он бы нашел минутку — в этом я не сомневался.

Потом настала очередь Пауля.

Видимо, сам Мильке уже переговорил с ним и попросил о помощи, потому что этот немец оказался на удивление любезен и с радостью дал мне координаты куратора агента Генри, которого назвал Францем Дитлем. Его расположение обошлось мне всего лишь в тысячу марок, которые Берндт должен был передать ему на следующий день. Так пообещал Мильке и я не хотел на пустом месте подводить старика.

С Дитлем мы встретились на Инвалиденштрассе, в парке у невысокого, в три этажа, но очень помпезного здания старой прусской постройки конца прошлого века. Капал противный холодный дождь и, бредя по мокрым дорожкам парка, я очень боялся простудиться. Бедняга Берндт держал надо мной зонт, самоотверженно подставляя свою спину и задницу под мелкие капли и переводил наш разговор.

Франц Дитль оказался среднего роста человеком, на носу которого навсегда застыли два пятна от тяжелой оправы очков. Ничего страшного в нем не было, а простенький плащ и не первой свежести желтая сорочка, усыпанная дурацким красным горошком, выдавали внимательному наблюдателю не очень благополучное материальное положение служаки из тайной полиции. Удивительно — куратор одного из главных банкиров страны практически нищий. Неужели Мильке так выдрессировал своих сограждан, что даже мысли о небольшом гешефте для личной пользы у них не возникало? Это суметь нужно! Видимо, правду вещали западногерманские газеты, когда утверждали, что щупальца «Штази» проникли всюду.

Дитль наотрез отказался объяснять, чем вызван иррациональный страх Генри, он только часто моргал близорукими глазами и загадочно улыбался. Но мне на самом деле было глубоко плевать, что там произошло в далеком прошлом — главное, что сейчас то незабываемое событие могло сослужить мне хорошую службу.

Когда в общих чертах Франц уяснил свою задачу, он сообразил, что подобного шанса продать себя за дорого у него больше никогда не будет. Дитль легко просчитал, что его присутствие требуется для того, чтобы Мост не смог возражать. А Мост — это деньги, это очень большие деньги. Было видно, как отчаянно он пытается догадаться о том, какая сумма не спугнет меня. Сто тысяч марок, миллион, может быть, десять миллионов? Если бы я приехал на встречу на своей обычной машине — он бы назвал последнюю, но, помятуя о том, на чем погорел Шальк, я заставил Берндта найти неприметный Trabant и хоть и проклял его создателей за ненависть к человечеству, но в конечном итоге этот простой шаг сберег мне приличную сумму.

Судьбу Моста Дитль оценил в шестьсот тысяч дойчмарок. И затребовал аванс в сто тысяч.

— Шестьсот тысяч за получасовой разговор, в котором вы просто будете сидеть рядом и надувать щеки для важности?

— Герр Майнце, я ведь не дурак. Я понимаю, что с Генри вы будете встречаться не ради организации школьных утренников. Не верю, что сумма, о которой вы станете говорить, меньше, чем сто миллионов. Я хочу чуть больше, чем полпроцента — разве это много?

Мне стало весело, потому что знай этот Франц, о каких суммах пойдет речь на самом деле — его бы тут же хватила кондрашка.

— Хорошо, Франц, вы получите ваши деньги. Но в таком случае я хочу быть уверенным, что в будущем вы сможете явиться ко мне по моему первому требованию. Если мистер Мост вдруг закусит удила и начнет самостоятельную игру, я хочу иметь под рукой человека, который напомнит ему, кто он такой на самом деле. Каждый ваш визит в будущем я оценю в сто тысяч долларов. Вас устроят такие условия?

Он не верил своему счастью и очень боялся его спугнуть, поэтому даже не напомнил мне, что требовал аванс. Но я и сам помнил об этом, потому что договор дороже денег.

— Берндт, завтра герр Дитль явится в твой офис и ты выдашь ему вексель Commerzbank на сто тысяч. Дай ему визитку, чтобы он не заблудился. Вечером мы позвоним, назначим точное время нашего мероприятия. Остальное — после встречи с Генри. Никаких расписок не нужно. Мы все прекрасно понимаем, что сотрудничать лучше, чем обманывать.

Мы как раз сделали полный круг по парку и оказались неподалеку от нашей кургузой таратайки. Неподалеку маячила машина с людьми Тома и с ним самим, но, видя, что все спокойно, высовываться они не стали. Я протянул Дитлю руку и удивился, что простым рукопожатием он смог выразить так много: благодарность, обещание быть верным, необыкновенные надежды на будущее. Не было произнесено ни одного слова, но все встало на свои места. Вероятно, этому умению нужно долго учиться.

Вечером позвонила Долли и сообщила, что герр Мюллер, прежде чем браться за не традиционное для себя дело, хотел бы встретиться со мной лично и просил назначить время. Она сама нашла в моем расписании на следующую неделю окно и вписала его туда, оплатив ему перелет из Берлина в Лондон. И второе ее сообщение было о том, что герр Мост будет счастлив принять меня завтра в шестнадцать часов в своем офисе на Французской улице.

Не знаю, волновался ли перед встречей со мной герр Эдгар, но сам я, собираясь выкрутить ему руки и выпотрошить его жирную тушку, был спокоен, даже немного весел. И никакого беспокойства.

Приемная вице-президента Staatsbank выглядела солидно. По-немецки основательно, массивно, с легким намеком на современность. Но до музейного облика головной конторы какого-нибудь BNP или Paribas, до великолепия швейцарских UBS или SBC немецкому банку было очень далеко. Не тот масштаб.

Сам Мост был похож на Коля, с которым его часто сравнивали, только очень издалека. Такой же толстый и степенный, но не столь высокий, он мог бы вполне послужить натурой Кукрыниксам, решившимся изобразить в своей карикатуре зажравшегося буржуина. Кудрявящиеся редкие волосы на лысеющей голове, кустистые брови, круглые щеки, модные очки на мясистом носу — идеальный типаж.

Он был шире меня втрое и во столько же раз опытнее, но не я должен был бояться его, а он — меня.

При герре Эдгаре имелся переводчик — несимпатичная юная немка, чем-то неуловимо похожая на того репортера Шрайбикуса, бывшего уже долгие годы главным героем школьных учебников немецкого языка в СССР. Краем глаза я отметил, как едва заметно сморщился Берндт, сопровождавший меня в качестве доверенного лица. Девочка ему не понравилась.

Ее присутствие меня насторожило. Мне совсем не хотелось светить нашу сделку перед переводчиками — хоть моим, хоть его. Тщательно подготовив встречу, я выпустил из виду одну немаловажную деталь: герр Мост не говорил по-английски, а я ни слова не понимал на немецком!

Пока я придумывал способ выкрутиться, немец радостно протянул мне свои клешни — каждая размером в три моих — сграбастал мою правую ладонь и осторожно потряс ее. Наверное, он был очень силен и поэтому крайне осторожен, но все равно впечатление это рукопожатие произвело самое тягостное — как будто я маленький ребенок, оказавшийся в пещере у великана.

Про себя я подумал, что такими руками, как у герра Моста, лучше всего в царских застенках ноздри бунтовщикам рвать, а не подписывать ведомости золотым пером. На такого борова давить — себе дороже. А коль этот улыбчивый Винни-Пух добрался до самого верха банковской иерархии и теперь собирается запродать свой банк идеологическим конкурентам, то свои пальцы в его пасть я бы не стал рисковать складывать никогда. И уверенность моя в успехе предприятия начала испаряться со стремительностью апрельского снега.

Он был в себе уверен, он находился на своей территории, говорил на своем языке, он диктовал правила. А мой Дитль сидел внизу, в машине, дожидаясь приглашения.

— Я представлял вас себе совершенно по-другому, — сказал я и ни капли не покривил душой.

Целую четверть часа мы говорили обо всякой ерунде: о Стене, ставшей в последние дни idea fix для всей Европы, о надвигающихся переменах, о свободе и демократизации общества, о важности банковской деятельности в регулировании экономических проблем. Затем разговор свернул на андоррские вина, и я пообещал прислать как-нибудь пару ящиков с виноградника моего министра финансов — месье Перрена, который был лучшим экспертом в этом вопросе. Я не знал, как заикнуться о главной теме разговора, а Мост тоже не спешил перейти к конкретике.

Что бы я сейчас ему не предложил — все выглядело бы жалким лепетом.

Но когда я, набравшись храбрости, все же заговорил об обещанном кредите, Мост бесцеремонно перебил меня:

— Мы еще успеем поговорить о коммерции, герр Майнце. Партнерам стоит узнать друг друга поближе, не так ли? Что толку в подписанных бумагах, если нет настоящего доверия? Я приглашаю вас сегодня вечером в одно замечательное местечко, где хорошие люди приготовят нам отличный стол и создадут наилучшие условия для продуктивной беседы.

Он протянул Берндту визитку какого-то ресторана. Сам того не осознавая он спасал меня от немедленного фиаско, давая время на более тщательную подготовку.

Но вместе с тем мне стало интересно — в самом ли деле он полагает, что король Андорры, известный инвестор и меценат, так легко распоряжается своим временем?

— Вы предложили мне выбрать для встречи сегодня любое время, я взял на себя смелость разбить нашу встречу на две части, — логично объяснил Мост свое предложение. — И вторую часть провести в менее формальной обстановке, чтобы получше узнать друг друга. Это, — он показал пальцем на визитку, все еще лежащую перед Берндтом, — адрес одного уютного заведения, где никто не станет нам мешать.

И мне пришлось согласиться, потому что еще одна вещь, которую я понял — ни о чем серьезном в стенах своего банка Мост говорить сейчас не станет. И причин тому две: первая — опасение обязательной прослушки от коллег Мильке, а вторая — элементарное желание поиметь хорошую премию от сделки.

И мне пришлось с ним согласиться, негодуя на себя за глупость и самонадеянность. Он переиграл меня психологически, хотя все козыри были в моих руках! Такое случалось — в самом начале моей карьеры миллиардера, но я уже забыл, когда это было в последний раз. И за последнее время я совсем отвык вести переговоры под давлением. Разучился. Все больше сам давил. Авторитетом, деньгами, наглостью. И вляпался. Слабая переговорная позиция, чем бы не была вызвана слабость — несомненный повод разорвать намечающийся клинч, взять тайм-аут и хорошенько подумать.

Вечером я решил не давать герру Эдгару ни одного шанса и запустил Дитля впереди себя. Контраст с дневной аудиенцией оказался разительным: Мост, едва увидел перед собой невзрачного отставного офицера, покраснел, рванул ворот рубахи, несколько раз глубоко вдохнул и непонимающе уставился на меня. Он что-то отрывисто пролаял на немецком и находившийся здесь же молодой человек перевел:

— Дядя спрашивает — что должно значить появление этого господина в вашем обществе?

— Это мой представитель, — я постарался изобразить самую обаятельную улыбку, на которую был способен. — Он будет вести мои с вами дела, если мы сейчас ни о чем не договоримся.

— Велите ему убраться! Пусть уйдет!

— Не раньше, чем мы придем к соглашению, герр Мост. Дитль, присаживайтесь, угощайтесь.

Мост сделал вялую попытку выпрыгнуть из-за стола, потом вдруг сел ровно, тяжело провел по лицу пятерней, спросил:

— Что вы хотите?

Почему-то все экономические теории предполагают, что экономические субъекты насквозь рациональны и практичны. Но вот передо мной возникло явное опровержение этих постулатов: человек, распоряжающийся деньгами целой страны, очень скоро совершит поступок выходящий за пределы ожидаемого и разумного. И мне это чертовски нравилось! Дитль оказался очень к месту. Не зря я навестил старого Мильке.

— Вы можете доверять полностью своему переводчику? Или мы положимся на моего? — спросил я. — У меня не очень много времени и мне не хотелось бы снова вальсировать вокруг берлинской стены.

Мост выслушал перевод, коротко кивнул своему помощнику, и тот попрощался:

— Дядя велит мне уйти. Но я буду неподалеку, у телефона и если что-то случиться — я обязательно успею вызвать полицию.

Мне его угроза показалась смешной, но я не стал ничего говорить храброму племяннику.

Когда он ушел, переводом занялся Берндт:

— Чего вы от меня хотите? — еще раз спросил Мост.

— Сущие пустяки, герр Эдгар, — ответил я. — Всего лишь очень хочу сделать вас богатым.

Не дураки придумали, что для того чтобы тебя искренне любили — отбери у человека все, создав видимость непреодолимой силы, а затем верни половину, но сделай это от своего имени — и лояльность будет обеспечена на долгие годы. Пока он не поймет, что все его перипетии управляемы вами. Но до этого пока далеко.

Мост непонимающе выпучил глаза: он ожидал, что сейчас его начнут принуждать, пытать, ломать, но мне всего лишь нужен был его подходящий настрой и внимание к моим пожеланиям.

— Да, герр Эдгар, вы знаете кто я, и знаете, что многие, кто связал свою судьбу со мною — от Штроттхотте до Перрена — не прогадали. Вливайтесь в команду!

— Не понимаю… — пробормотал Мост.

— Все вы понимаете. Это вы звонили Озенбергу, вы искали встречи с Коппером, вы желаете пристроить свой банк в хорошие руки. А я желаю его купить. Вместе с вами.

— Откуда вы знаете? — Мост подобрался и, кажется, совсем перестал обращать внимание на Дитля.

— Франц, — напомнил я банкиру о его присутствии, — вы не скромничайте, угощайтесь! Когда еще придется отведать таких чудных лобстеров? Хотя… кажется, они мороженые? Жаль. Но все равно, я думаю в вашей столовой таких зверей не подают.

Берндт быстро перевел, Дитль активнее заработал вилкой, а Мост нервно вздрогнул.

— Герр Эдгар, вы взрослый человек, повидавший в жизни всякое. Вам-то должно быть известно, что абсолютная секретность — это миф?

— И все же?

— Я скажу вам, но вы об этом — никому! Договорились? — Он кивнул. — В сферу моих интересов входит мобильная связь. В том числе и в Западном Берлине. А мобильная связь — штука еще более удобная для прослушивания, чем обычная, проводная. И если вдруг однажды я узнаю, что некто по фамилии Коппер становится абонентом моего оператора — я стану его слушать, чем бы мне не грозили законы. Понимаете?

Это не было правдой, но это было правдоподобно. И Мост, не очень хорошо знакомый с техникой, должен был в эту версию поверить.

— Так просто?

— А зачем что-то делать сложно, если оно делается просто? Теперь вернемся к нашему диалогу по основной теме. Дитль, вы покушали? Сходите покурить, самое время.

Мы втроем проводили сутулую спину Франца, скрывшуюся за закрытой дверью отдельного кабинета.

— Герр Эдгар, вы уверены, что здесь нет микрофонов? Впрочем, это уже не важно — даже если они есть, то сейчас уже некому заниматься анализом разговоров — все заняты демократизацией и борьбой с тоталитаризмом на митингах. Итак, насколько я понял, ваши предложения для Deutsche Bank еще не оформлены ни в какую систему. Вы просто желаете что-то продать, вам не принадлежащее, а они не против поговорить о том, чтобы это присвоить, так?

— Кто вы, мистер Майнце? Откуда?

— Вы просчитали, что дни ГДР сочтены. Вы как никто хорошо знаете экономическое состояние восточнонемецких предприятий и понимаете, что для выживания у них есть только один путь — банкротство и новые собственники. Оставим сейчас в стороне вопрос о том, кто довел Восточную Германию до такого состояния, в конце концов, на роль козла отпущения назначена СЕПГ, а профессионалы от экономики и производства здесь ни при чем — они всего лишь исполняли требования ЦК. Пусть будет так. Крах экономики — это крах восточногерманской государственности, потому что у всех возможных… кредиторов — от СССР до Монголии и Кубы — дела обстоят ничуть не лучше. Они на помощь не придут. И, вместе с тем, это отличный повод для объединения с Западной цивилизацией. И вы понимаете, что так и будет. И еще вы прекрасно понимаете, что Бундесбанку ваш банк не нужен в том виде, в каком он существует сейчас. Какую-то его часть, безусловно, Бундесбанк присвоит по праву правопреемника, и сделает своими местными представительствами. И вы не рассчитываете, что в этой структуре для вас найдется хорошее место, ведь для них вы только тень настоящего банкира, управляемая решениями товарищей Хоннекера или Кранца. Это так. Но зато другая часть Staatsbank — не менее половины — окажется Бундесбанку не нужна. Будет обидно, если эта часть окажется просто распроданной с молотка по цене складов и помоек. Куда лучше создать на ее основе новую, коммерческую структуру? И вот именно на эту часть вы ищите покупателя.

Даже если бы Дитль остался — его бы Мост теперь боялся гораздо меньше, чем меня.

— Откуда вы все это знаете? — готов поклясться, что в оригинальной фразе, прозвучавшей из уст банкира было что-то вроде «donnerwetter», но Берндт переводить это не стал.

— Анализ. Простой анализ ситуации, герр Эрих, сделанный хорошими специалистами своего дела. Вы же не мальчик, понимаете, что за каждым приличным состоянием на этой планете видны ослиные уши разведки? И за каждой разведкой имеются интересы обладателей приличных состояний. Симбиоз. Но хотите узнать, что будет дальше? Я вам расскажу. Коппер тоже не дурак и не хуже вас разбирается в вопросе. У вашего банка на счетах нет ничего, кроме долгов. Весь капитал вашего банка — люди, офисы, знание местного рынка. Это все здорово, но это не деньги! И Коппер это знает. Он не даст вам ни одного пфеннига! Потому что с недавнего времени вы находитесь в тяжелом цейтноте — каждый день нерешенный вопрос с… приватизацией вашего банка работает на него, а не на вас. Чем дальше тянется ситуация, тем меньше у вас шансов получить хоть что-то! Ваш банк просто отойдет в его хозяйство, а максимум, который вам светит — место почетного председателя-консультанта по Восточной Германии. И за это место вы отдадите ему все, над чем работали тридцать лет — ведь Staatsbank — это полностью ваше детище. Не жалко?

Мост трясущейся рукой налил в рюмку что-то бесцветное и залпом выпил, не пригласив меня присоединиться.

— А какой выбор? Какой у меня выбор? Разве он есть?

— Выбор всегда есть. Не всегда он приемлем, но это не наша ситуация. Я предлагаю вам сделать ход конем: в ближайшее время вы создадите совместное предприятие с любым моим банком — итальянским, андоррским, а можно и с несколькими сразу — совместное предприятие, коммерческий банк. Ведь Устав такое позволяет?

— Да.

— Вот и отлично! Госбанк ГДР передаст коммерческому банку половину своих отделений и имущества — под знаком оптимизации своей деятельности, а мои банки внесут в этот банк… Пять миллиардов дойчмарок. В течении трех лет. Это неплохие деньги на первое время. Вы становитесь Президентом и Председателем Совета Директоров нового банка и получаете опцион на выкуп пяти процентов его акций с дисконтом к рынку, скажем, в половину. Контрольный пакет останется у моих банков, а остальное мы выставим на свободный рынок. Я гарантирую вам отличную цену размещения и быстрый рост этих бумаг. По расчетам моих экономистов ваши пять процентов через пару лет будут стоить около трех миллиардов долларов.

— Но в таком случае Бундесбанк, получив контроль над Госбанком, обязательно оспорит сделку!

— С чего вы взяли? Если вы все проведете на основании законодательства и без явных нарушений — они проглотят, потому что закон обратной силы не имеет. А иначе я обещаю им кучу дерьма размером с Гималаи от всех ведущих газет Европы, Америки и Японии.

— Как у вас все просто, — едва разговор зашел о дележе шкуры неубитого медведя, Мост почувствовал себя гораздо лучше.

И здесь стоило вылить на него немного холодной воды:

— Но может быть и иначе. Например, вы отказываетесь от сотрудничества со мной и я довожу до товарищей из ЦК СЕПГ ваши намеренья. У меня есть способы убедить их в своей правоте. С толпой они справиться не могут, но вас легко выкинут из вашего нынешнего кресла. Хотя бы для того, чтобы самим реализовать предложенную вам схему. А потом я прослежу за тем, чтобы остаток вашего жизненного пути стал очень тесно переплетен с герром Дитлем. Каждый день вы будете с ним встречаться — на лестнице, в булочной, в очереди за сосисками. И не рассчитывайте, что господа из Западного Берлина найдут вам работу — там не любят неудачников.

— Вы не понимаете! Коппер не поймет, если я сейчас пойду на попятный! Он начнет выяснять, вставлять палки в колеса!

— Именно поэтому сделать все нужно очень быстро. Пока он не пронюхал, пока не засуетился Руди Пухта[109] — он ведь тоже совсем не против получить частичку вашего банка. Ему тоже хочется вернуть свой банк на историческую родину — в Дрезден. А потом пусть спорят — у меня тоже отличные юристы. Выбирайте. Либо вы остаток жизни вы проводите пересчитывая скудную пенсию и вспоминая несостоявшуюся сделку с Коппером и Пухтой, либо работаете со мной и живете долго и счастливо. И да — в этом случае Дитля вы больше никогда не увидите и не услышите.

— Я могу подумать?

— Я забыл упомянуть о третьем варианте — вы со всем соглашаетесь, но вернувшись домой, передумываете и вешаетесь, — Мост снова резко покраснел. — В этом случае вы создадите мне некоторые неудобства, но и только. Я, возможно, останусь без всего, чего хотел от вас получить, но и у вас и ваших потомков не останется ничего. Думайте, я мы с Берндтом пока перекусим.

Соображал герр Мост недолго и к концу нашего ужина у меня появилось его твердое обещание с завтрашнего дня заняться только моим вопросом.

— Но мне нужен небольшой кредит. Хотя бы в двести-триста миллионов, чтобы закрыть самые большие дыры, — попросил он, когда мы уже прощались на крыльце.

— Завтра вам позвонит Перрен, согласуйте с ним все вопросы, в том числе и выделение кредита. И вот что: пока документы не подписаны, я попрошу Дитля побыть неподалеку от вас — для памяти.

— Это обязательно?

— Мне кажется, так дело пойдет быстрее. И не держите на меня зла — буквально через пару лет вы сможете оценить свое нынешнее верное решение. Но времени у вас очень немного — месяц. Если через месяц я пойму, что мы топчемся на месте и ничего не меняется, то не обессудьте — вице-президентом Staatsbank вы перестанете быть в три дня. Берндт, передайте герру Эдгару телефон.

Мой телохранитель-переводчик на секунду скрылся в машине и вернулся с плоским чемоданчиком, в котором был терминал спутниковой связи Inmarsat[110].

— Was ist das? — Мост заинтересованно посмотрел со всех сторон на переданный ему предмет.

Берндт открыл крышку и стал бегло объяснять банкиру как пользоваться аппаратом: как разворачивать и настраивать антенну, как подключать блок шифрования, как вызывать абонентов и прочие мелочи.

Когда они закончили ознакомление с технической частью, состоявшее, главным образом, в том, что Берндт тыкал пальцем в инструкцию на ламинированной картонке и произносил длинную фразу на немецком, я тоже счел нужным вставить свои три копейки:

— Это, герр Эдгар, для оперативной связи со мной и Перреном, который будет заниматься вашим делом. Если вы будете пользоваться шифратором, то прослушать разговор невозможно. Нужные телефоны внесены в память аппарата. Мой под номером двадцать три, Перрен — под номером восемь. Под номером тридцать один — мобильный телефон Берндта. Остальные сорок три номера — пустышки, выводящие абонентов куда попало: от парижских сутенеров и лондонских букмекеров до конторы Lonmin на берегу Конго. После каждого разговора с нами набирайте кого-нибудь наугад и дышите в трубку хотя бы минуту. Услуга оплачена на год вперед, так что не экономьте время, безопасность дороже. Доклады о текущих делах должны быть ежедневными и детальными. Раз в неделю к вам будет наведываться Берндт для подстраховки и передавать деньги на текущие расходы — я допускаю, что они могут понадобиться.

Мне показалось, что появление этого чуда современной техники окончательно убедило немца, что сотрудничество будет плодотворным.

Загрузка...