Опыт

Это был настоящий римский патриций, поднаторевший в политических добродетелях, лишенный добродетелей личных; он не испытывал страха ни за себя, ни за дру­гих и не проявлял слабости ни к себе, ни к другим. Он ничего не видел перед собой, кроме цели, которую надо достичь, препятствий, которые надо преодолеть, и воли, которую надо реализовать. При этом он не принимал~в расчет, что ему придется разрушать существующий по­рядок вещей или человеческие жизни.

Беспощадность, присущая его расе, еще более усили­лась вследствие того, что его планам противостояла на­родная партия в мрачном лице солдафона Мария.

Сулла не стал копаться в абстрактных теориях, чтобы разработать свою программу. Он просто хотел восстано­вить во всей целостности патрицианскую власть и с ее помощью укрепить республику, установив в ней порядок и дисциплину. Он скоро увидел, что самое трудное — не в том, чтобы нанести поражение бунтовщикам-плебеям, а в том, чтобы найти аристократов, достойных великой цели. Ему бьши нужны Фабии и Горации, но их не бьшо или они не хотели покидать свои роскошные дома; тогда, верный привычке ни перед чем не останавливаться, он решил создать их сам.

Тогда он стал более опасен для друзей, чем для вра­гов: так безжалостно он тесал и обтесывал дерево новой римской знати. Он рубил головы сотнями, разорял и ссы­лал массы людей, причем в большей степени это каса­лось не плебеев, явных врагов, а знати, беспомощность и никчемность которой представляли собой препятствие. Обрубая бесполезные ветки, он оставлял молодые побе­ги, надеясь пробудить в них новую жизненную силу. Та­ким путем он рассчитьшал сформировать когорту сильных и непоколебимых вождей. Однако с течением времени он и сам перестал верить в свой успех. В конце своей дол­гой жизни, после стольких усилий и жестокостей, Сулла устал и отчаялся, стал мрачным и отложил в сторону диктаторский топор. Он удалился на покой среди тех са­мых патрициев и плебса, которых приводил в трепет сам его вид. По крайней мере, он показал, что не был вуль­гарным выскочкой, что, убедившись в бесперспективнос­ти своих начинаний, он не стал цепляться за ненужную уже власть. Я не хочу петь Сулле дифирамбы, а осуж­дать его за прегрешения предоставлю тем, кого не трогает фигура этого титана, потерпевшего поражение. Впро­чем, победить он и не мог. Народ, который он хотел при­вести к нравам и порядку прежних времен, ничем не на­поминал прежних граждан республики. Чтобы понять это, достаточно сравнить этнические элементы в эпоху Цин-цинната и великого диктатора Суллы.

Эпоха Цинцинната

Аристократия: большей частью сабиняне; этруски; ита-лиоты. Это — большинство, состоявшее из метисов бе­лой и желтой рас.

Плебс: сабиняне; самниты; сабеллины; сикулы; эллины в небольшом количестве. Это — еще слабый семитский элемент.

Эпоха Суллы

Аристократия: италийцы, смешанные с эллинами 8). Это — семитизированное большинство.

Плебс: италийцы; греки из великой Греции и Сицилии; эллинское население из Азии. Это — арийское меньшин­ство. Азиатские семиты; африканские семиты; семиты из Испании. Это — высшее проявление желтого принципа.

Так что невозможно поставить на одну доску два на­рода, которые, называясь одним именем, так мало похо­дили друг на друга. Тем не менее, плоды деятельности Суллы заслуживают большего уважения, нежели личность их автора. Неудивительно, что диктатор впал в отчаяние, сравнив результаты с планами. Ему удалось при помощи тотального террора придать стране какую-то силу и энер­гию, и благодаря этому республика просуществовала не­сколько дольше, чем если бы Суллы не было. После смерти реформатора над сенатом еще некоторое время витала тень Корнелия, чье влияние прекратилось, когда Цицерон, ставший консулом, так косноязычно защищал общественное благо от фракций. Итак, Сулле удалось пре­градить Риму дорогу к бесконечным преобразованиям. Возможно, без него эпоха после смерти Цезаря была бы только чередой междоусобиц и грабежей. В этом заключается его роль. Нет сомнения в том, что самый беспощадный гений не в состоянии надолго остановить действие естественных законов, точно так же, как людям не дано помешать Гангу кроить и перекраивать островки в его просторном русле.

Теперь пора обратиться к Риму, населенному новым народом. Посмотрим, чем он стал, когда смешанная кровь придала ему новый характер и новое направление.

1) В то время впадения Рима ограничивались Яникулом. Все осталь­ное было потеряно. Сервий разделил народ на 30 племен, в 271 г. от основания города их оставалось не более 20.

2) Кстати, больше всего римские жители негодовали на Тарквиния Великолепного за то, что он использовал чернь для строительства двор­цов, храмов и портиков, тем самым украшая город.

3) Последний вздох независимой Этрурии пришелся на период кон­сула Марция Филлипа, который пришел к власти в Риме в 471 г. Од­нако нация продержалась до Суллы. После чего этот диктатор навод­нил страну семитскими колониями. Октавиан довершил его дело, а взя­тие Перузы стало концом этрусской расы.

4) Следует напомнить, что патрициат продолжал жить, но уже без благородной сабинянской расы, от которой оставались только следы. Их постепенно вытесняли плебейские семейства, особенно это было заметно при Тиберии.

5) Раньше только римские граждане могли вступать в легионы, а во время Второй Пунической войны принимали и вновь прибывших жителей.

6) Когда речь идет об италийском Риме, не надо забывать о прагма­тичности его населения. Законы о должниках, ростовщичестве, разделе

добычи и покоренных стран — вот основа его мышления и его консти­туции и причина политических волнений.

7) Амадей Тьери пишет: «Конечно, было бы несправедливо обвинять только патрицианскую партию во всех грехах. Этим отличались и народ­

ные массы, но поскольку обвинения в воровстве и требования в пользу выходцев из провинции почти всегда исходили из их среды, т. к. это обе­

щало большие реформы, то они пользовались поддержкой провинций. Между ними установились связи наподобие тех, которые столетие назад

обрекли на неудачу предприятие Гракхов. Можно вспомнить в этой свя­зи, с каким героизмом Испания защищала последних вождей партии

Мария. Сам Каталина встал под ее знамена. Демократическая партия в Риме, помимо того, что она в основном стремилась к уничтожению рес­публиканской формы, что и было сделано, представляла собой то, что сегодня называют "чужеземной партией"».

8) Когда, во время Нерона, в сенате подняли вопрос о том, чтобы ограничить права вольноотпущенников, это встретило противодействие со стороны патрициев. Уже при Цицероне ввели обычай отпускать раба на волю после шести лет безупречной службы при хорошем поведении. Начиная с этого времени богатые римляне считали своим долгом перед смертью давать свободу всей челяди. Эти факты говорят о том, что упадок рабства в любой стране происходит одновременно со смешени­ем рас и непосредственно связан с брачными союзами между господа­ми и слугами.

ГЛАВА VII Семитский Рим

Начиная с покорения Сицилии до христианских времен, Италия не переставала принимать мощные потоки семитского элемента; весь юг оказался эллинизирован, а движение азиатских рас на север прекратилось только во время германского вторжения 1). Но линия, на которой остановилось нашествие с юга, оказалась севернее Рима. Этот город непрестанно утрачивал свой прежний характер. Конечно, деградация происходила постепенно, но неотвратимо. Семитский дух подавлял своего соперника, не оставляя ему никаких шансов. Римский гений стал чужим для италийских инстинктов, получив поддержку в лице азиатского элемента.

В числе значительных проявлений этого заимствованного извне духа можно назвать рождение литературы, отмеченной особой печатью, которая лгала италийскому инстинкту самим фактом своего существования.

Ни этруски, как я уже отмечал, ни какое другое племя полуострова, ни, тем более, галлы не имели настоящей литературы, потому что нельзя назвать этим словом ритуалы, прорицания, небольшое количество эпических песен, хранивших исторические воспоминания, собрания фактов, сатиры, тривиальные фарсы. Эти прагматичные народы, способные понять ценность поэзии с политической и со-циальной точек зрения, не имели к ней врожденной склонности, и пока они не претерпели больших изменений в результате семитских примесей, им недоставало необходимых для этого качеств. Таким образом, только когда в жидах латинян возобладала эллинистическая кровь, самые низшие плебеи или буржуа, особенно подверженные семитезированным притокам, породили великих гениев, которые составили славу Рима. Конечно, Муций Сцевола вряд ли стал бы уважать раба Плавта, мантуанца Вергилия и Горация из Венеции, который бросил свой щит во время битвы и рассказывал анекдоты, чтобы посмешить Помпея Вара. Это были большие мыслители, но они не были римлянами.

Как бы то ни было, литература родилась, а вместе с ней добрая часть национальной славы. В самом деле, нельзя не признать, что семитизированная масса, из который вышли латинские поэты и историки, была обязана своим талантам только примесям в своей крови, и именно ученые высказывания метисов-вольноотпущенников заставляют нас восхищаться трудами предков, которые., загляни они в свою генеалогию, поспешили бы отречься от столь уважаемых потомков 2).

Вместе с книгами появился вкус к роскоши и изящному, который свидетельствовал об изменениях внутри расы. Катон презирал их, но не отвергал. Не в обиду будь сказано для этого мудреца, так называемые римские добродетели, которыми он хвастался, были в большей мере присущи древним патрициям, хотя те были более скромными. В их время небыло нужды выставлять добродетели напоказ: все были мудры по-своему. Напротив, приняв кровь достойных матерей и греческих или сирийских выскочек, торговец, ставший благородным и богатым, ничего не смыслил в достоинствах древней суровости. Он хотел наслаждаться в Италии тем, что создали у себя его южные предки. Он окружил себя роскошью. Как и сатрапам Дария, ему нужны были серебряные и золотые вазы для тонких вин, предназначенных для его утробы, и хрустальные блюда для фаршированных кабанов и редких экзотических птиц, служивших его изысканному гурманству. Он уже не довольствовался зданиями, которые предки находили вполне комфортабельными для своих богов, ему требовались огромные дворцы с мраморными, гранитными, порфировыми колоннами, статуями, обелисками, садами, тенистыми двориками, бассейнами. Среди всей этой роскоши Лукулл жил в окружении толпы бесправных рабов, вольноотпущенников и паразитов, чья корыстная сервильность не имела ничего общего с преданностью и зависимостью слуг другой эпохи.

Но посреди этого роскошного хаоса существовало одно самое темное пятно, которое даже на взгляд современников невероятно уродовало все остальное: слава и власть, богатство и стремление пользоваться им безгранично большей частью относились к людям, до сих пор безвестным. Никто не знал, откуда они взялись, ив глазах общественного мнения Тримальсион Петрония представал либо человеком почтенным, либо низким, в зависимости от того, кто выражал это мнение. Кроме того, все это блестящее общество было скопищем невежд и подражателей. В сущности оно ничего не создавало и черпало знания в эллинских провинциях. Люди одевались на греческий или фригийский манер, носили прически в виде персидской митры и к великому неудовольствию хвалителей прошлых веков даже носили азиатские кальсоны под легкой тогой. Все было заимствовано из эллинизма. Не появилось даже новых богов: в Римских храмах прижились Исида, Серапис, Астарта, позже Митра и Элегабал. Со всех сторон Рим пропитывался духом пришлого азиатского населения, которое принесло в страну свои обычаи, идеи, предрассудки, мнения, стремления, суеверия, мебель, посуду, одежды, прически, драгоценности, пищу, напитки, книги, картины, статуи.

Италийские расы слились с этой массой, занесенной на полуостров, и им было суждено либо раствориться в ней, либо оказаться в положении благородных сабинян, которые опустились на самое дно и умирали с голода на улицах города, прославленного их предками. Возможно, и потомки Гракхов разделили их судьбу и зарабатывали хлеб насущный в качестве наездников в цирке. Император издал закон, согласно которому матроны из древних семейств не имели права заниматься проституцией. К тому времени сельское хозяйство пришло в упадок, земля не давала хлеба. Она превратилась в сад с домами-усадьбами и дворцами для увеселений. Приближался день, когда италийцам было запрещено иметь оружие 3). Однако не будем торопить события.

Когда, наконец, азиаты, представлявшие большинство населения великого города, пришли к необходимости единоличной власти. Цезарь отправился покорять Галлию. И успех его кампании имел этнические последствия, противоположные результатам других войн Рима. Вместо того, чтобы привести галлов в Италию, завоеватели отправили азиатов по другую сторону Альп, и хотя некоторые семейства кельтской расы внесли свой вклад в беспорядочный и массовый процесс смешения, происходивший в метрополии, этот миграционный ручеек не шел ни в какое сравнение с семитской колонизацией трансальпийских провинций.

Галлия, будущая добыча Цезаря, была значительно меньше нынешней Франции, а юго-восток или «Провинция», как называли эту территорию римляне, долгое время находился под игом республики и не являлся частью Галляи.

После победы Мария над кимбрами и их союзниками Провинция и Лангедок превратились в форпосты Италии против агрессии с севера. Сенат предпринял этот шаг в первую очередь потому, что массалиоты вместе с их колониями — Тулоном, Антибом, Ниццей — подтвердили такую необходимость. Тем самым они надеялись на передышку, нужную для их торговли.

Не приходится сомневаться и в том, что население, изначально фосенийское, но сильно семитизированное, жившее в устье Роны и в его окрестностях, в конечном счете изменило галлов и лигурийцев, своих непосредственных соседей. В результате жители этих земель оказались наименее активными представителями своей расы. Римские государственные деятели надежно присоединили эти территории к республике, основав там колонии, поселив р них ветеранов-легионеров, т. е. постарались сформировать новое общество, максимально похожее на римское. Впрочем, это был для них лучший способ увековечить свое господство.

Но из каких же элементов создавались жители Провинции или, как они сами себя называли, «настоящие римляне»? За два столетия до этого их можно было создать из италийской смеси. Но теперь этот элемент почти полностью растворился в семитизированных переселенцах, которые и составили новое население. С ними перемешались бывшие солдаты, рекрутированные в Азии или Греции. Они пришли вместе с семьями, согнали местных жителей с обжитых земель, отобрали у них жилища и стали создавать будущую ветвь честных граждан. Галльским городам они придали максимально возможный римский облик, запретили особенно жестокие друидские ритуалы, заставили местное население верить в то, что их боги были не чем иным, как богами римскими или греческими, хотя и носили варварские имена, и стали женить кельтских юношей на дочерях поселенцев и солдат; таким образом, через некоторое время появилось поколение, которое стыдилось носить имена предков и находило латинские имена более благозвучными.

Кроме семитизированных групп, переселенных в Галлию по прямому указанию правительства, там были и случайные группы, которые также вносили свою лепту в кровь галлов. Военные и гражданские переселенцы при-йесли с собой немудреные нравы и во многом способствовали обновлению расы. С ними пришли торговцы и другие предприимчивые люди, они в основном торговали рабами, и это обстоятельство ускорило моральное разложение галлов, что мы наблюдаем сегодня на примере американских аборигейов, столкнувшихся с чуждой им цивилизацией.

Теперь господство перешло к римлянам или римским метисам. Кельты либо ушли на поиски близких сородичей в центральную часть Галлии, либо оказались в самом низу социальной лестницы — юридически они были свободными, но на деле вели жизнь рабов. В течение нескольких лет Провинция преобразилась и семитизировалась в такой же степени, в какой офранцузился за 20 лет город Алжир.

Сегодняшний галл — это уже не древний галл, а всего лишь житель страны, которой когда-то владели галлы: точно так же под нынешним англичанином мы уже не подразумеваем прямого потомка саксонов, рыжебородых покорителей бретонских племен; это — человек, продукт смешения бретонцев, фризов, англичан, датчан, норманнов, т. е. в большей степени метис, чём англичанин. Галл, живший в Провинции, представлял собой семитизированного метиса, состоявшего из самых разных элементов, он не был ни италийцем, ни греком, ни азиатом, ни галлом — он был и тем, и другим, и третьим, и четвертым понемногу, он отличался многоликим характером, собранным из разных выродившихся рас. Может быть, житель Провинции был самым худшим образчиком из всех метисов Римской империи и во многом уступал населению испанского побережья. Те, по крайней мере, были более однородными, иберийская основа соединилась с мощным притоком семитской крови, в котором присутствовал сильный мела-нийский элемент. В глуши провинций, которые стали кельтскими в результате предыдущих нашествий, эллинизированная цивилизация воспринималась слабо, зато на побережье этот процесс шел быстрее. Римские колонии, населенные выходцами из Азии и Греции, а возможно и из Африки, быстро адаптировались в новой ситуации, и испанская группа, сохранив свою самобытность благодаря иберийско-кельтской смеси, поднялась на высокую ступень в романо-семитской цивилизации. В определенный период она даже опережала Италию в области литературы, потому что этому способствовало соседство с Африкой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что южная Испания превосходила Провинцию и сохраняла это превосходство до тех пор, пока семитизированная цивилизация доминировала в западном мире.

Но по мере семитизации римской Галлии кельтская кровь, вместо того, чтобы компенсировать урон, нанесенный италийскому полуострову азиатским «женским» прин-.ципом, была принуждена отступить, и это отступление не прекращалось. Кстати, в эту эпоху уже не было независимых кельтских народов за Рейном. Следовательно, кимрийская раса, будучи более или менее свободной, занимала только часть Галлии севернее Провинции, Гельвецию и Британские острова. Эти районы были густо населены, но не могли сравниться в этом отношении с Империей.

В 58 г. до н.э. в Риме было не менее двух миллионов жителей, в Александрии 600 тысяч. В 58 г. до н.э. Иерусалим потерял 1 миллион 100 тысяч человек, а 97 тысяч были взяты римлянами в плен. При Антонии население Империи составляло 100 миллионов, а по мнению Гиббона во всей Европе насчитывалось 107 миллионов. Поэтому можно представить себе, какое сопротивление могли оказать галльские племена превосходящим силам Рима.

Цезарь использовал в качестве плацдарма почти полностью романизированную Провинцию и предпринял увенчавшееся успехом завоевание верхней Галлии 4). Тем временем кельты продолжали находиться под пятой южной цивилизации. Все многочисленные колонии превратились в настоящие крепости с гарнизонами, которые усиленно распространяли азиатскую кровь и культуру. В таких галльских поселениях, где все, начиная с официального языка до одежды и утвари, было римским, где аборигенов считали варварами, на улицах, застроенных домами в греческом и латинском стиле, повсюду встречались легионеры, родившиеся в Сирии или Египте, всадники из Фессалии, легкая пехота из Нумидии и балеарские пращники. Все эти чужеземные солдаты различных оттенков кожи, вплоть до черного, постоянно двигались от Рейна к Пиренеям и изменяли расовый состав населения.

Говоря о бессилии кельтской крови и ее пассивности в римском мире, нельзя не признать влияние кимрийской цивилизации на инстинкты метисов. Прагматизм галлов, пусть и не столь выраженный, способствовал развитию сельского хозяйства., торговли и промышленности. В этих областях человеческой деятельности Галлия постоянно добивалась все новых успехов. Галльские ткани, металлы, колесницы пользовались большим спросом. Употребляя свой интеллект на материальные дела, кельты сохранили и даже усовершенствовали свои прежние качества. Кроме того, они были храбрыми солдатами, которые служили в гарнизонах в Греции, Иудее, на берегах Евфрата, где смешивались с местным населением. Но приток галльской крови в бесчисленные массы, жившие там, не мог изменить этнический хаос и компенсировать воздействие меланийских элементов.

Не следует забывать, что я веду здесь речь о Галлии только для того, чтобы показать, что галльская кровь не могла помешать семитизации Рима и Италии: общий римский поток продолжал свое движение. Чистых италийских рас уже не существовало в Италии в эпоху Помпея, и страна превратилась в потребительницу. Однако еще некоторое время когда-то покоренные массы не осмеливались претендовать на мировое господство в лице своих представителей. Еще сохранял свое влияние первый цивилизаторский импульс. Как правило, государственное устройство зависит от этнического состава населения. Италия стала называться римской страной только после полного завоевания Рима италийцами. Это произошло после того, как беспорядок в великом городе и на всем полуострове окончательно свел на нет роль звания римского гражданина.

Тем не менее, прежде чем ситуация дошла до такого состояния, закрепленного законом, этнический беспорядок и исчезновение италийских рас нашли свое выражение в важном политическом акте — я имею в виду принцип выбора императоров. Что касается общества, находящегося на той же стадии, что ассирийская империя, персидское царство и македонский деспотизм, которое стремится только к покою и, по возможности, к стабильности, удивительным кажется то, что с первого дня империя не приняла систему монархической наследственности. Конечно, это нельзя объяснить слишком сильной любовью к свободе. Причины следует искать в другом.

Ниневийские и вавилонские царства имели династии, потому что находились под властью чужеземных завоевателей, которые навязали покоренным народам определенную форму правления, т. е. конститутивный закон зиждился не на согласии, а на силе. Это тем более верно, что династии сменяли друг друга только по праву победителя. В персидской монархии было точно так же. Македонское общество, плод союза различных народов Греции, с самого начала погрузившееся в анархию азиатских идей, функционировало таким же образом. Оно не могло создать ничего унитарного или стабильного, и для того, чтобы выжить, ему приходилось распылять свои жизненные силы. Тем не менее его влияние на азиатов оставалось достаточно сильным, чтобы быть основой нескольких царств в Бактрии, у лагидов и селевкидов. В нем были династии, пусть и не столь организованные и упорядоченные в смысле принципа наследования, но, по крайней мере, устойчивые в наследовании трона и пользовавшиеся уважением местного населения. Это показывает, насколько признавалось этническое превосходство победителей и их права. Поэтому нет сомнений в том, что македонско-арийский элемент сумел сохранить свое влияние в Азии и несмотря на поражение по многим позициям продолжал давать важные практические результаты 5).

Римляне оказались в совершенно иной ситуации. Поскольку на земле никогда до тех пор не было римской или романской расы, в городе, объединявшем целый мир, никогда не было преобладающей расы. Этруски, смешанные с желтыми, сабиняне, у которых кимрийский принцип уступал арийской сущности эллинов, и, наконец, семитская масса по очереди одерживали верх в городском населении. Западные народы объединял латинский язык, но чем был этот язык, который распространился на Африку, Испанию, Галлию, север Европы? Он не был ветвью греческого, распространенного в Передней Азии до самой Бактрии и даже Пенджаба; он был лишь тенью языка Тацита или Плиния, гибким наречием, известным как «lingua rustica», смешанным с оскским в одном месте, близким к остаткам умбрийского в другом, еще дальше он заимствовал у кельтского многие слова и формы, а в устах людей, претендующих на изысканность речи, он сближался с греческим. Такой язык как нельзя лучше подходил обломкам народов, вынужденных жить вместе и общаться. Именно по этой причине латынь стала универсальным языком Запада, так что трудно решить, вытеснила ли она языки аборигенов, а если это так, то насколько она потеряла или выиграла от этого. Вопрос этот настолько неясен, что в Италии бытовало мнение, между прочим справедливое во многих отношениях, что современный язык всегда существовал параллельно языку Цицерона и Вергилия.

Таким образом, эта нация, это скопление народов, объединенных общим названием, но не расой, не имела и не могла иметь наследственной монархии, и скорее только благодаря случайности, чем в результате действия этнических принципов, семейство Юлиев и их родственников учредило подобие абсолютной династической власти. Случайностью в последние годы республики было то, что некий знатный человек италийского, азиатского или африканского происхождения получал особые права 6). Поэтому ни завоеватель Галлии, ни Август, ни Тиберий, никто другой никогда не думали о роли наследного монарха. На всем пространстве империи, не считая Рима, не было места, где пользовалась бы уважением сабинянская раса. И наоборот, в Азии еще признавали потомков македонцев и признавали за ними права на власть.

Принципат не имел прошлых заслуг и мог похвастаться только нынешним богатством, его поддерживал такой же безродный консулат, непомерные амбиции были у трибунов, жреческие, судебные, цензорские и прочие функции находились в руках массы людей, такой же разношерстной, как и все население. Когда же к полезному захотели добавить возвышенное, властителя превращали в божество, однако было невозможно посадить на трон его наследников. Когда речь шла о том, чтобы увенчать его невиданными почестями, склониться ниц у его ног, отдать в его руки все, что создали политические науки, религиозная иерархия, административная мудрость, военная дисциплина, все были согласны, но эти почести и эта власть предназначались одному человеку, а не его семье или расе. В какой-то момент при первых Антониях создалось впечатление, что формируется династия, освященная своими благодеяниями. Однако объявился Каракалла, и вновь у народа возникли сомнения. Императорство осталось выборным. Это была единственно возможная форма правления, потому что такое общество без устойчивых принципов и потребностей, а главное без кровной однородности, могло существовать только при условии, что будет открыта дверь для перемен, а не застоя 7).

Ничто лучше не указывает на этническое разнообразие Римской империи, чем перечень императоров. Вначале, в силу случайности, которая обычно ставит гения ниже любого демократа-патриция, первые властители выходили из сабинянской расы. Светоний хорошо описывает, как существовала власть без реальной формы наследования. Юлии, Клавдии, Нероны были калифами на час, они быстро сходили со сцены, их место заняло италийское семейство Флавиев, но и оно быстро исчезло. Кто пришел ему на смену? Испанцы. За ними пришли африканцы, героем которых был Септимий Север, их сменили сирийцы, скоро свергнутые новыми африканцами, а их, в свою очередь, вытеснил араб, свергнутый паннонийцем. Не будем продолжать список, только прибавим, что после паннонийца очень многие побывали на римском троне, за исключением выходцев из городской семьи.

Стоит также вспомнить, каким образом римский мир творил свои законы 8). Разве он обращался к древнему инстинкту — я не говорю «римскому», поскольку никогда не было ничего римского,— но, по крайней мере, этрусскому или италийскому? Нисколько. Ему требовалось компромиссное законодательство, и он искал его там, где, не считая вечного города, жило в высшей степени смешанное население: на сирийском побережье. Что касается религии, в империи долго бытовал широкий разброс взглядов 9). До того, как появился римский пантеон, республиканский Рим искал для себя богов во всех уголках земли. Кстати, Амадей де Тьери высоко отзывается об Адриане за то, что тот совершал путешествия по империи, изучая все религии и вникая в их суть. Пришел день, когда в силу эклектизма придумали не совсем понятное слово «Провидение», которое часто употребляют нации, мыслящие по-другому, но избегающие раздоров. И Провидение сделалось официальным божеством империи 10).

Таким образом, народы были избавлены от необходимости заботиться о своих интересах, верованиях, понятиях о законе. Создается впечатление, что у них не было недостатка в негативных принципах. Им дали религию, не связанную ни с одним из них, дали чуждые им законы, их правители подбирались случайной правили короткий срок.

В последнюю эпоху существования республики поклонение перед греческим языком и литературой, перед славным прошлым Греции дошло до крайности. Во время Суллы все стали считать латынь грубым наречием. В домах знатных людей говорили на греческом.

После создания империи эллинизм еще более усилился с приходом Нерона. Древним героям города предпочитали Александра Македонского и прочих военачальников Эллады. Правда, позже произошел Поворот к старым патрицианским традициям и патриархальному образу жизни, но. Скорее всею, это было лишь данью моде. А публика в основном тяготела к греческому или семитскому. Септимий Север, угождая таким вкусам, воздвиг памятники в честь Ганнибала, а его сын Антоний Каракалла поставил множество триумфальных статуй победителя при Каннах. Я уже говорил о том, что если бы Корнелий Сципион потерпел поражение при Заме, это не изменило бы естественного хода истории, а карфагеняне не стали бы господствовать над италийскими расами. Точно так же триумф римлян не помешал этим самим расам раствориться в семитской массе, и несчастный Карфаген, одна из волн этого океана, дождался-таки своего часа во всеобщей победе над старым Римом.

Возможно, в тот день, когда обветшалые образы Фабиев и Сципионов с изумлением увидели рядом с собой одноглазое нумидийское божество, изваянное в мраморе, в империи не осталось ни одного человека, оскорбленного в своих чувствах: каждый гражданин мог свободно славословить своих национальных героев. Гетул и Мавр восхваляли Добродетели Масиниссы, испанец — пепел Сагонты и Нуманса, галл выше небес превозносил доблесть Версинжеторикса. Теперь никто не боялся, что слава города подвергнется оскорблению со стороны людей, называвших себя гражданами, и самое интересное в том, что эти граждане, римляне, метисы и незаконнорожденные в глазах старых рас уже не имели права присваивать заслуги героев-варваров или тревожить великие тени патрициев Лациума.

Оставался открытым вопрос о главенствующем положении Вечного города. По этому вопросу, как и по всем остальным, покоренное население, находящееся под крыльями имперского орла, не имело никаких возражений.

Этруски, строители Рима, не питали иллюзий в отношении высокого предназначения своей колонии. Они выбрали это место не для того, чтобы сделать его центром вселенной. Начиная с царствования Тиберия стало ясно, что поскольку императорская власть взяла на себя обязанность соблюдать интересы собранных в империи народов, резиденцию следовало разместить там, где было больше активности. Таким центром не могла быть Галлия, не имеющая влияния, ни Италия с ее редким населением — это была Азия, где хиреющая, но еще дышавшая цивилизация и средоточие огромного населения требовали постоянного контроля. Тиберий не хотел сразу порвать с древними традициями и решил вначале обосноваться на окраине полуострова. К тому времени уже более ста лет судьба великих гражданских войн вершилась на Востоке или, по крайней мере, в Греции.

Нерон, более решительный, чем Тиберий, очень долго прожил в этой стране классики, столь милой сердцу такого поклонника искусств. После него тяготение властителей к Востоку стало сильнее. Траян и Септимий Север провели жизнь в постоянных переездах, другие, например Гелиогабал, редко посещали Вечный город. Одно время столицей мира была Антиохия. Когда ситуация на севере приобрела особое значение, резиденцией императоров стал Трир. Затем этот титул перешел к Неаполю. А что же Рим? Рим сохранял сенат и играл жалкую и пассивную роль в имперских делах. Иногда к сенату обращались с просьбой официально признать императора, избранного по воле легионов. Законы запрещали членам курии носить оружие и освобождали италийцев от воинской службы, поэтому прилежные сенаторы, у которых не было ничего общего с законодателями прошлых эпох, не пользовались никаким авторитетом в армии. Пожалуй, никто, кроме них самих, не считал сенат важным органом. Когда, по воле злой судьбы, какой-нибудь властитель использовал сенат в своих интригах, сенаторы всегда оставались в дураках. Эти несчастные деятели, престарелые выскочки, любили красоваться на своих скучных заседаниях и блистать красноречием даже в самые критические для империи периоды. Кроме того, у сенаторов была еще одна слабость — литературные занятия. В Риме вообще не было недостатка в людях амбициозных, но он так и не стал очагом латинской литературы.

Из гениев, любимцев Муз, поэтов, прозаиков, историков или философов, начиная со старика Энния и Плавта, немногие родились в стенах города или вышли из городских семейств. Это была печать проклятия на городе, бывшем военном лагере, который — надо признать это — всегда принимал всех, кто мог способствовать его расцвету. Энний, Ливии, Андроник, Пакувий, Плавт и Теренций не были римлянами. Ими не были Вергилий, Гораций, Тит Ливии, Овидий, Витрувий, Корнелий Непот, Катулл, Валерий Флакк, Плиний. Еще в меньшей степени можно назвать римской славную испанскую плеяду, пришедшую в Рим вместе или после Портия Латро, семейство Сенек — отца и трех сыновей, Силия Италика, Квинтилиана, Марциала. Флора, Лукиана и многих других.

Городским пуристам было чему поучить самых талантливых писателей. Многие из последних отличались местным, т. е. провинциальным, колоритом. В большей мере это относится к испанцам. Последних упрекали в том, что я называю семитским характером: в цветистости, в пристрастии ко всему грандиозному и велеречивости. Впрочем, все это присуще гению меланизированных народов, и мы говорим о расцвете поэзии и литературы на иберийском полуострове только там, где была сильна черная кровь, — на южном побережье, а также в Африке.

Там, вокруг римского Карфагена, воображение являлось обычной потребностью. В языческий период славу Африке принесли такие фигуры, как Септимий Север, Сальвий Юлиан. нумидиец Корнелий Фронтон, предшественник Марка Аврелия, и, наконец, Апулей, между тем как милигантская Церковь обязана этой земле рождением таких достославных апологетов, как Тергулиан, Минуций Феликс, Киприан и Августин. К вышесказанному остается добавить, что когда германцы массами хлынули на западный мир, римская культура нашла последнее прибежище там, где был силен семитский элемент. Это была Африка, этобыл Карфаген под властью царей-вандалов.

Таким образом, Рим никогда, ни при империи, ни даже при республике, не был святилищем латинских муз. Он чувствовал это и в своих стенах даже не отдавал предпочтения своему родному языку. Для просвещения населения город содержал как латинских, так и греческих грамматиков. Кроме того, в Рим приглашали эллинских писателей: примерами служат Плутарх из Херонеи, Арриан из Никомедии, Герод Аттик из Марафона, Павсаний из Лидии, которые прославились у цодножия Капитолия.

Чем дальше мы продвигаемся, тем больше находим доказательств того, что у Рима не было ничего своего: ни религии, ни законов, ни языка, ни литературы. Канула в небытие патрицианская античная свобода, которая, наряду с недостатками, имела и хорошие стороны. Потеряли свою самобытность национальности. Они заражали друг друга вирусом хаоса, и каждая стремилась к тому, чтобы помешать другим выбраться из пучины всеобщего упадка.

С забвением рас, с угасанием славных семейств, которые когда-то служили примером остальной массе населения, с ростом синкретизма в теологии появились не просто явные личные пороки, которые существуют во все времена, а наступило всеобщее падение морали, ослабление всех принципов, искажение всех понятий об общественном благе, скептицизм, то насмешливый, то мрачный, направленный на все, что не представляет повседневного интереса, наконец, страх и отвращение перед будущим — вот главные бичи общества. Что касается политической жизни, для римской толпы не было ничего более отвратительного. Никого не интересовало, кто сидит на троне. Сегодня это был араб, завтра — бывший паннонийский пастух. Римский гражданин Галлии или Африки утешался мыслью, что политика «не касается его, что любой правитель — самый лучший, что лучшей политической системой является та, при которой он сам или, в крайнем случае, его сын может также стать императором». Таким было всеобщее мышление в III в. и в течение 16-ти столетий, и все мыслящие люди — язычники и христиане — не могли с ним примириться. Политики и поэты, историки и моралисты клеймили бесчестную толпу.

Но чем собственно они были недовольны? Хаосом в вопросах религии? Но из него проистекала всеобщая терпимость. Ослаблением официального контроля за религией? Но в этом выражался атеизм, разрешенный законом. С этой точки зрения упадок и исчезновение знатных семейств и, следовательно, национальных традиций, которые они хранили, с радостью воспринимали средние классы. Государство без знати — это мечта многих эпох. Ничего страшного в том, что нация теряет устои, свою нравственную историю, свою историческую память — главное, чтобы польстить тщеславию среднего человека. А что значит нация сама по себе? Может быть, лучше, если исчезнут все границы между различными группами людей? В этом отношении империя была идеальным устройством.

Переходим к другим «достоинствам». Прежде всего речь пойдет о постоянной и унитарной системе власти. Если такое мнение справедливо, тогда это действительно достоинство. Однако у меня есть сомнения на сей счет. Я понимаю, что в принципе все шло к императорской власти, что самые мелкие гражданские и военные чиновники мечтали о приказах с престола, и на всей территории государства слово императора было решающим. Но что несло это слово? Только одно: деньги, и когда деньги поступали, власть больше ничем не интересовалась, тем более провинциальными городами и поселениями, которые были организованы по старому муниципальному принципу и управлялись курией, пропитанной коррупцией.

Авторы-демократы высоко отзываются о звании римского гражданина, которое на весь мир прославил Антоний Каракалла. Яне разделяю такого энтузиазма. При всем том, что все жители имели право называться гражданами, что империей управлял один человек, а города пользовались автономией, чеканили свою монету, возводили по своему усмотрению статуи, я не вижу от этого пользы для кого бы то ни было.

Недостаточно сосредоточить все высшие властные функции в одних руках, чтобы обеспечить унитарность власти: нужно, чтобы деятельность власти распространялась регулярным образом на самые дальние уголки политического организма. Когда каждая область управляется так, как ей заблагорассудится, и подчиняется далекому центру только в финансовом и военном отношении, не может быть и речи о настоящем единстве. В крайнем случае это можно назвать определенной концентрацией политических сил.

Есть еще одно необходимое условие для единства власти: высшая администрация должна находиться в одном месте, откуда она осуществляет управление всеми городами и провинциями. Только в этом случае государственные институты — плохи -они или хороши — работают как четко отлаженная машина. Распоряжения циркулируют бесперебойно, и время, этот великий и необходимый двигатель всех процессов на свете, работает на благо государственного организма.

Именно этого условия и недоставало империи. Императоры переносили свою резиденцию то на самую южную оконечность Италии, то в Азию, то на север Галлии, а некоторые путешествовали в продолжение всего царствования. Много времени уходило на поиски властителя для решения того или иного вопроса, и случалось, что гонец, прибывая из Парижа в Антиохию за приказом, узнавал, что император отправился в Александрию. А если, например, император умирал в Азии, его наследник объявлялся в Иллирии, Африке или на Британских островах. Каждая провинция имела свой маленький двор, который обладал верховной и абсолютной властью на своей территории, толковал законы и иногда даже конфисковывал собранные налоги, не заботясь о государственной казне. Я согласен с тем, что порой на голову наглеца обрушивалась молния смертного бога, но это, как правило, случалось после долгого терпения, что порождало массу злоупотреблений. Нередко провинившийся, отводя удар, провозглашал себя императором. В заключение я хочу подчеркнуть, что сам по себе режим, провозглашенный Августом, не был ни хорошим, ни плохим — он был единственно возможным в тех обстоятельствах. И слабость государственной власти не его вина, а вина — или беда — народов, собравшихся под крыльями римского орла. Об этом точно сказал граф де Местр: «Каждый народ имеет правительство, какого он заслуживает». Долгие размышления и большой опыт, доставшийся дорогой ценой, убедили меня в том, что эта истина справедлива, как строгий математический постулат. Любой закон бессилен и даже вреден, если народ не достоин его и не создан для него.

В этой связи еще раз напомним, что основные составные элементы империи — ассирийский, египетский, греческий, кельтский, карфагенский, этрусский, не считая испанские, галльские и иллирийские колонии — в свою очередь состояли из невообразимой смеси рас и кровей. Если первый союз черной и белой крови породил хамитский тип, то самые древние семиты были продуктом тройственного союза — черного, белого и снова черного элементов, — откуда вышла особая раса, которая впитала в себя новый приток черных, или белых, или желтых элементов и сформировала новое сочетание. Этот процесс был непрерывным, и наступил момент, когда человеческий род уже нельзя было разделить на определенные категории. Отныне он представлял собой совокупность индивидов, не объединенных никаким общим чувством, которые могли двигаться в одном направлении или даже сосуществовать только под действием силы.

Я назвал императорский период Рима семитским. Но это не означает конкретную разновидность человечества, идентичную той, что появилась в результате древнего союза халдеев и хамитов. Я просто хотел указать, что основная часть населения земель, завоеванных Цезарями, содержала в себе значительную дозу черной крови, и поэтому ее можно считать совокупностью, не эквивалентной, но аналогичной семитской смеси. Невозможно подобрать достаточное количество слов, чтобы обозначить бесчисленные нюансы этой грандиозной совокупности. Однако, поскольку черный элемент присутствовал в большем количестве в продуктах этого смешения, в населении преобладали некоторые из характерных качеств меланийской группы, а как нам уже известно, если держать эти качества в определенных рамках и добавить к ним свойства белой расы, то они способствуют расцвету искусств и интеллектуальному совершенствованию общества, хотя мало пригодны для создания устойчивой цивилизации.

Но смешение рас не только мешало созданию постоянной системы правления за счет уничтожения общих инстинктов и способностей, которые определяют стабильность общественных институтов, но и отрицательно влияло на здоровье общественного организма, в результате чего появилось множество активных людей, разрушительно действующих на массу населения. Общество не могло сохранять стабильность, когда постоянно меняющееся соотношение этнических элементов порождало во всех слоях населения, особенно в низших, таких авантюристов.

В эпоху, когда расы находятся в гармоничном сочетании, талантливые люди редки, поэтому особенно заметны, и в то же время они черпают свои идеи и способности из общей массы. Они показывают остальным естественные пути развития, и народ следует этим путям; они не создают ничего великого, зато приносят большую пользу всему обществу. В результате такой этнической гармонии, особенно в героические эпохи, имя вождя остается в истории неразрывно связанным с названием его народа. Например, греческие мифы о Геракле вовсе не упоминают спутников героя, зато вожди многих народов являются персонификацией этих народов, и их имена забыты. Когда слишком сильный отсвет истории мешает рассмотреть детали, всегда трудно отличить личный вклад выдающегося деятеля от достижений народа. В такие моменты жизни общества очень трудно быть великим деятелем, потому что этому противодействует однородность крови нации: чтобы выделиться из толпы, нужно не быть непохожим на нее, а, напротив, ничем от нее не отличаться и одновременно превосходить ее во всех отношениях. Избранники всегда похожи на высокие деревья среди кустарника. Потомство видит их издалека и восхищается ими еще больше, если не находит аналогии в эпохах, когда слишком многочисленные и разнородные этнические принципы рельефно выделяют отдельные личности.

В последнем случае великим называют человека не только из-за его выдающихся качеств. Обычного мерила не существует, как не существует однородного видения.

Великий человек должен ухватить суть потребностей своего времени или, напротив, пойти против течения и тем прославить себя. Первым примером можно назвать Цезаря, вторым — Суллу. В силу сложности этнической ситуации человеческие инстинкты и способности обрастают различными нюансами. В однородном обществе количество заметных личностей ограничено, в разнородном, напротив, очень велико, начиная с выдающегося воина, который стремится расширить рамки своего влияния, до музыканта, который хочет соединить две несовместимые ноты. Вся эта толпа поднимается над общей массой, находящейся в постоянном движении, качает ее то вправо, то влево, навязывает ей свою волю, ставит свои истины превыше всего и увеличивает беспорядок. Власть не в состоянии помешать этому: она либо опускает руки, либо ей удается добиться временного успеха.

В семитском Риме нет недостатка в великих личностях. Тиберий знал, умел, хотел и делал. То же самое можно сказать о Веспасиане, Марке Аврелии, Траяне, Адриане. Но все они, включая Септимия Севера, не могли искоренить зло в лице беспорядочной массы, лишенной четко определенных инстинктов и наклонностей, не желающей подчиняться и в то же время жаждущей направления. При этом не следует забывать две противоборствующие партии: гражданскую и военную. Кстати, на мой взгляд, последняя заслуживает большей похвалы с точки зрения общественной пользы. Мне могут возразить, что в империи часто возникали военные бунты, однако даже в таких случаях, например, во время кровавой стычки легионеров Германии и Флавия в Риме, солдаты проявляли себя с лучшей стороны в отличие от гражданского населения. Дело в том, что армия держится на двух принципах: иерархической структуре и подчинении. При любой этнической анархии общества армия выполняет упорядочивающую роль. И приходит день, когда она остается единственной здоровой частью нации. Когда народ становится армией, а армия народом.

В Римской империи легионы были единственным спасением, единственной силой, которая не позволяет цивилизации прийти в упадок в результате этнического хаоса. Легионы поставляли высших должностных лиц государства, полководцев, способных поддерживать порядок, подавлять бунты, защищать границы; из полководцев выходили императоры, отличавшиеся недюжинными талантами. Как правило, они выходили из низших рядов милиции и поднимались наверх благодаря своим личным качествам или удаче.

Итак, армия была не только последним средством, последним оплотом и душой общества — она выдвигала из своей среды вождей. В силу извечного принципа любой военной организации, который есть не что иное, как несовершенное воплощение порядка, обусловленного расовой однородностью, армия использовала на общее благо способности своих лучших представителей и сдерживала разрушительное действие других за счет иерархии и дисциплины.

В гражданском обществе дела обстояли совсем по-другому: любой проходимец, который в результате случайных комбинаций этнических принципов в своем роду достигал высокого положения, принимался, чаще всего, действовать в своих личных интересах, игнорируя общественное благо. Эгоистические амбиции особенно формировали грамотность: для того чтобы взбудоражить толпу и привлечь к себе внимание, достаточно было листа бумаги, пера и кое-каких знаний. В сильном обществе такого не случается: никто не станет слушать людей случайных, т. к. все придерживаются примерно одинаковых взглядов и живут в спокойной, хотя и суровой, интеллектуальной атмосфере. Во время общего упадка никто не знает, что думать, во что верить, чем восхищаться; люди охотно слушают проходимцев, причем важно не то, что они говорят, а как они это подают. Таким образом, для того чтобы получить признание, достаточно высказать парадоксальные неожиданные суждения.

По примеру деградирующей Греции, в Риме семитской эпохи любой мог стать грамматиком: сочинять стишки для богатых, выступать на площадях, строчить петиции и угоднические просьбы. В общественных банях, в публичных домах было полно проповедников, питающихся подачками. Они вели образ жизни, который сегодня называют богемным. Они проникали в богатые дома в качестве наставников и часто преподавали своим воспитанникам сомнительные нравственные уроки. Позже некоторые, самые ловкие из этих воспитателей становились профессиональными учителями жизни, или риторами. Они удачно женились и внедрялись в сферу новых буржуа. В области нравов смешались все школы. Страну заполнили философы:

бородатые люди, одетые в греческую тогу. Даже в мавританских горах тога была непременным атрибутом мудрецов. Впрочем, они проповедовали разные учения: платонизм, пирронизм, стоицизм, кинизм. Большинство этих философов, которые вызывали уважение у горожан и неприязнь у солдат, были убежденными атеистами. Некоторые, особенно красноречивые, добивались признания у государственных мужей, жили за их счет и влияли на их решения и убеждения. Другие становились почитателями Митры или других азиатских богов, а также придуманных ими самими. В высшем обществе было модно поклоняться дотоле неизвестному божеству, потому что национальный культ переживал не меньший упадок, чем национальные традиции. Чаще всего эти философы, риторы, ученые были людьми неглупыми. У них всегда была припасена идея общественного спасения: вся беда в том, что таких идей было столько же, сколько спасителей, и общественная жизнь все глубже погружалась в хаос.

По причине этнического упадка и ослабления сильных рас с каждым днем падал уровень художественных и литературных способностей. В искусствах царила имитация древних. Даже талантам приходилось копировать то, что признавалось классикой, комедию вытеснили мимы, затем акробаты, гладиаторы и парадные выезды колесниц. Такая же участь постигла скульптуру и живопись, историю писали военачальники. Правда, всеобщему упадку сопротивлялись отцы Церкви.

Я не отрицаю, что посреди этого хаоса еще оставались : высшие добродетели и высокие умы, порожденные счастливым сочетанием этнических элементов. Они встречались ^ и в сенате, и в походных лагерях легионеров, и при дворе. Толпы мучеников своей пролитой кровью свидетельствовали о том, что борьба с Содомом продолжалась. Я не отрицаю этот факт, но хочу спросить: какую пользу общественному организму приносили эти добродетели, эти достоинства, эти вспышки гения? Могли ли они остановить или хотя бы замедлить распад? Конечно, нет: самым благородным умам не дано обратить толпу, вдохнуть в нее душу. Поэтому в высшей степени странно слышать, что цивилизацию разрушили пришедшие с севера варвары. Ох, уж эти варвары! В V в. их изображали как голодных волков, которые набросились на превосходную римскую систему, разорвали ее в клочья и не оставили от нее и следа!

Но даже если признать, что у германцев были такие разрушительные инстинкты, не надо забывать, что в V в. римское общество утратило все, чем оно могло гордиться в прошлом, и дошло до полного бессилия. От утилитарного гения этрусков и кимрийцев, от пылкого и живого воображения семитов осталось только умение строить прочные, но безвкусные монументы и бездумно копировать все лучшее, что было сотворено в прошлом. Писателей и скульпторов заменили педанты и каменщики, так что варварам уже было нечего уничтожать, поскольку таланты, творческий дух, благородные порывы — все давным-давно исчезло 11). Что представлял собой римлянин III, IV И V веков в физическом и моральном отношении? Среднего роста, скорее слабого телосложения человек, в чьих жилах текла кровь всех мыслимых рас; он считал себя лучшим представителем человечества: нахальный, коварный, невежественный, вороватый, развратный, готовый продать сестру, дочь, мать, жену, страну, пуще всего боящийся бедности, страданий, труда и смерти. И при этом он ничуть не сомневался, что и Земля, и планеты созданы для него одного.

Теперь посмотрим, что представлял собой варвар на фоне этого жалкого создания. Человек с белокурыми волосами, бело-розовой кожей, широкоплечий, высокий, сильный как Алкид, одержанный как Тесей, ловкий, гибкий, бесстрашный даже перед лицом смерти. Этот Левиафан, имеющий правильные или неправильные, но всегда обоснованные, суждения о всех предметах. Он впитал в себя соки суровой и утонченной религии, мудрой политики, славной истории своей расы. Он понимал, что римская цивилизация богаче, чем его собственная, и искал тому объяснение.. Он не был похож на неразумного ребенка, каким его обычно рисуют: это был подросток, интересующийся всем позитивным, умеющий видеть, сравнивать, высказывать суждения и отдавать предпочтения. Кто одерживал победу: самодовольный римлянин или суровый варвар? Побеждал последний. Его увесистый кулак обрушивался, как железный молот, на череп бедного потомка Рема. Что же делал в таком случае поверженный римлянин? Он взывал на многие века вперед к мести за цивилизацию, поруганную в его лице. Он так же походил на Вергилия и Августа, как Шейлок на царя Соломона. Римлянин лгал, и его несправедливые слова повторяли те, кто пылал гневом к нашим германским корням и их плодам, вызревшим в средние века.

Пришельцы с севера не разрушили цивилизацию, а, напротив, спасли то немногое, что от нее оставалось. И восстановили это немногое, и придали ему блеск. Цивилизация дошла до нас благодаря их пытливому уму, благодаря им мы построили нашу культуру. Без них нас бы не было. За пять столетий до того, как полчища Аттилы, как слепой и дикий поток, обрушились на Запад, они были единственным щитом для римского общества, которое загнивало с каждым днем. Без их помощи, без их сильных рук и талантов она оказалась бы в жалком положении уже во II в. Не будь северных варваров, семитский Рим не сохранил бы императорскую форму правления, которая оставалась гарантией цивилизации. Короче говоря, почти все достойное в императорском Риме имеет германские корни. Эта истина подтверждается тем, что самые работящие. люди в империи, самые умелые ремесленники были литами, т. е. варварами, большим числом пришедшие в Галлию и в северные провинции.

Когда, наконец, готы пришли к власти, которая многие века принадлежала их соотечественникам, романизированным в малой степени, они мудро распорядились результатами трудов предшественников. Приход германцев был вызван исторической необходимостью: выдыхающаяся демократия существовала только благодаря тому, что власть находилась в руках солдат. Но этого уже было недостаточно, поскольку ситуация дошла до критического предела. Тогда Бог, чтобы спасти Церковь и цивилизацию, послал миру учителей в лице новых народов. В истории человечества нет более славной страницы, чем деяния северных народов, но прежде чем рассмотреть их историческую роль, еще раз бросим взгляд на сочетание старых этнических элементов, собравшихся на Западе, на большой территории романского мира. Зададимся вопросом: мог ли римский поселенец сформировать дотоле неизвестные принципы и, Используя наследие прежних цивилизаций, создать то, что можно по праву назвать «римской цивилизацией»?

Это очень обширная тема, под стать географическим пространствам, которые она охватывает. Итак, начнем с того, что Рим, не имевший исходной расы, не мог сформировать и соответствующую идею. У Ассирии, так же как у Египта, Греции, Индии, Китая, была самобытная основа. Когда-то персы создали особые принципы в отношении народов, покоренных ими. Кельты, италийские аборигены, этруски также имели наследие— пусть и не столь славное, зато реальное и позитивное. Риму приходилось по кусочкам, по лоскуткам создавать основу, причем в то время эти фрагменты уже .были изрядно изношенными и устаревшими. В его стенах вместо очага цивилизации сформировалось нечто, напоминающее склад старьевщика. В захваченных землях Рим оставил религию, нравы, законы, политические институты в том виде, в каком они находились раньше, и перестроил только то, что могло затруднить осуществление его власти.

Завоеванные территории были довольно обширны, а Рим был маленьким городом, поэтому он взял на себя роль садовника, который по мере возможности подстригает кусты, выравнивает клумбы, чтобы придать саду приличный вид, не думая о естественных законах, регулирующих рост растений. Функция Рима сводилась к администрированию и гражданскому праву по принципу: «Помни римлянин: ты правишь народом империи!» Я не знаю, как можно было посредством этих двух функций заложить по-настоящему цивилизаторские основы в широком смысле этого слова. Закон — это всего лишь записанное на бумаге состояние нравов. Это — один из основных продуктов цивилизации, но не сама цивилизация. Закон не обогащает общество ни в материальном, ни в интеллектуальном смысле: он регламентирует приложение сил, и его роль в том, чтобы наилучшим образом распределить их. Т. е. закон не создает эти силы. Такое определение годится для однородных наций. Но оно не совсем применимо для римского закона. В крайнем случае, элементы этого кодекса, собранные от всех дряхлеющих, но имеющих опыт народов, могут быть обобщены, и, исходя из такой теоретической возможности, можно предположить, что она осуществилась в римском законе или праве. При этом надо отметить, что имперское право вытекает из концепции абстрактного равенства. Философия римского права, как и всякая философия вообще, была сформирована «постериори». Она базировалась главным образом на понятиях, абсолютно чуждых древнему опыту.

На формирующуюся римскую юриспруденцию влияли аналитические доктрины, но сами эти доктрины представляли собой эманацию италийского духа или эллинистического воображения и не могли прибавить к нему ничего существенного. Что касается христианства, юристы-законодатели почти не приняли его во внимание, потому что они вообще отличались религиозным безразличием. Конечно, это противоречит установкам Церкви, которая произвела реформу римского права, сделав его каноническим.

Рим, как чужак в своих собственных стенах, с самого начала мог лишь заимствовать законы. На первом этапе его законодательство строилось на модели Лациума, а когда потребовалось учесть взгляды растущего разнородного населения, появились «Двенадцать табличек», в которых сохранились некоторые старые положения с добавлением ряда статей, взятых из опыта великой Греции. Но все это не могло удовлетворить нужды нации, которая каждый день изменяла свой характер и, следовательно, свои цели. Многочисленные иммигранты в городе противились всему, что не соответствовало их национальным понятиям о справедливости. Старые привычки не могли измениться так же быстро, как состав крови, поэтому был учрежден специальный магистрат по урегулированию конфликтов между пришельцами и римлянами. Его права и функции выходили за рамки установлений «Двенадцати табличек».

Некоторые авторы, сбитые с толку статусом, которым в последнее время существования республики пользовались римские граждане по сравнению с другими жителями, полагают, что такой магистрат существовал еще раньше. Это серьезная ошибка. Положения латинского или италийского права с самого начала не были закреплением низшего положения покоренного населения. Напротив, это был акт деликатного отношения к народам, которые хотели принять политическую власть Рима, но не римскую юридическую систему. Они придерживались своих обычаев, и им не препятствовали делать это, так что местный закон пытался достичь некоего идеального равенства, учитывая позитивные принципы италийцев, греков, африканцев, испанцев, галлов.

Когда романизированная смесь достигла высшей точки своего развития, законодательство превратилось в компиляцию самых разнородных правовых элементов, взятых у всех народов, составлявших империю, и сабинянский дух, который еще присутствовал в «Двенадцати табличках», постепенно выветрился. Здесь следует заметить, что самые великие законодатели не смогли бы добиться большего, потому что для этого им надо было выйти не только за свои собственные пределы, но и за пределы общества, в котором они жили. Неверно считают, что человек более велик, чем его эпоха: никому не дано заглянуть за горизонт, и самое большее, что может сделать гений, — это разглядеть все, что находится по эту сторону горизонта.

Но мне могут напомнить о том, сколько восторженных похвал заслужило римское право благодаря своей универсальности. Что я могу ответить на это? Да, оно было универсальным в пределах империи. Да, оно пользовалось, и сейчас пользуется, уважением сегодняшних романизированных народов. Но за пределами этого круга прюнание этого факта кончается. Даже когда оно осуществлялось во всей полноте под сенью римского орла, его влияние не выходило за границы империи. Германцы не приняли его, хотя использовали в отношении своих подданных. Его изучают, но не применяют на большей части нынешней Европы и в Америке. Так что отношение к нему противоречивое, хотя во многих местах в Англии и Швейцарии, а также Германии, оно явно противоречит местным обычаям. Даже во Франции и Италии его применяют в сильно измененном виде. Одним словом, это закон местного значения, как и все остальные законы. И его нельзя назвать универсальным и считать двигателем цивилизации в большей мере, чем все остальные.

Если право было лишено национальных черт, то это же можно сказать об администрации: в республиканском и императорском Риме, так же как и в нынешних азиатских империях, мы видим глубокое безразличие к подданным. Мы видим и там и тут аналогичное отношение чиновников, потому что римляне чаще, чем обычно считается, следовали азиатским примерам. Впрочем, юстиция, как и администрация, на практике всегда была привязана к общепринятым нормам морали.

Я уже говорил, что в законопослушных и честных римлянах недостатка не было. Но в любом обществе такие люди имеют перед собой конкретный идеал, сформированный цивилизацией, в которой они живут. Добродетельный индус, послушный китаец, добронравный афинянин похожи друг на друга своим искренним желанием соблюдать установленные законы и правила. И римское общество следовало своему закону. У него был идеал хорошего. Но и в этом случае идеал был заимствован у других народов, точно так же, как философия большей частью была взята у греков. Я не вижу в римском обществе ни одного чувства, ни одной нравственной идеи, истоки которых не встречались бы в других местах: например, древняя суровость аборигенов, прагматическая культура этрусков, утонченность семитизированных греков, спиритуальная жестокость карфагенян и испанцев.

Предназначение Рима состояло вовсе не в том, чтобы явить миру букет новшеств. Огромная мощь, сосредоточенная в его руках, не вызывала никакого улучшения, скорее наоборот. А что касается широкого разброса понятий и верований, здесь совсем иное дело. В этом отношении Риму есть чем похвастаться. Только семиты и китайцы могут соперничать с ним. И это естественно: Рим не просвещал и не возвышал народы, оказавшиеся в его орбите, зато он намного ускорял их слияние.

Величие Рима можно объяснить только всеобщим поклонением древних народов. Впрочем, пусть римская бесформенная толпа остается на пьедестале: этим она во многом обязана варварам, которые в течение половины периода существования Рима поддерживали его и формировали принципы, истоки которых мы не найдем ни в древнем западном мире, ни в доктринах соотечественников Перикла, ни в ассирийских руинах, ни у первых кельтов.

Этот процесс начался Давно и продолжался долго. Был Рим этрусский, Рим италийский, Рим семитский. Теперь пора перейти к Риму германскому.

Примечания.

1. Последними эллинскими волнами, докатившимися до Неаполитанского королевства, Сицилии и Нижней Италии, были византийцы и арабы. В 1461, 1552 и 1744 гг. в Сицилию и Калабрию приходили албанцы.

2. Что касается богатства латинской истории и разницы между ней и историей греков, можно отметить, что эллинская метода представляет собой переход от индусских и персидских эпосов, лишенных всякой хронологии и материальной точности, к италийским произведениям, которые обладает только двумя последними качествами.

3. Во время войны с Флавием Антоний презрительно относился к преторианцам, т. е. телохранителям, которых набрал Вителий: он имел в виду, что они родились в Италии, поэтому были «крестьянами» в отличие от легионеров своей армии, германцев или галлов. Дело в том, что италиоты служили в императорской резиденции и редко пользовались оружием. А еще позже императоры и их заменили настоящими солдатами, набранными в северных землях.

4. В эпоху императоров придумали термин, означавший разнородную совокупность римского мира - «romanitas», - в отличие от «barbaria», охватывавшего вое народы, жившие за пределами этого мира, включая парфян и германцев.

5. Эллинизм обладал такой выраженной самобытностью, что заразил селевкидов своим пылом преследования евреев.

6. Италийское благородное население начало исчезать из Рима во время Второй Пунической войны. Огромные людские потери компенсировались за счет чужеземцев и плебейских семейств. В эпоху первых Цезарей старые сабинянские дома изрядно поредели.

7. Много говорится о том, что на совесть народов повлияли войны, которые приводят к росту невежества и мешают сформировать идею, соответствующую их нуждам. Но в период между битвой при Актиуме и смертью Коммода в империи единственным военным столкновением была битва Флавиев с Вителлием. Возрос материальный уровень жизни, но власть оставалась неустойчивой, а нравы падали.

8. Цезарь хотел создать кодекс, основанный на унитарном принципе. Но он не успел. Видимо, еще не настало время для этого.

9. Республиканцы сабинянского Рима были немало удивлены тем, что Ганнибал двинул против них теологию. Карфагенянин предстал в виде апостола Милитты и от имени этой ханаанской богини начал разрушать италийские храмы и расплавлять металлических идолов.

10. До того. как появилось понятие «Провидение», семитизиоованные греки испытывали ту же потребность, что римляне, и по тем же причинам, а именно: объединить все признанные культы в сфере политики; но вместо того, чтобы принять их, они начали с ними ссориться. Риторы свели все мифы к рациональному объяснению. Эвхемер обобщил их, оставив только обычные неправильно понятые или искаженные факты, а все религии обосновал элементарными природными явлениями. Кадм у него стал поваром царя Сидона, сбежавшим в Беотию с Гармонией, которая играла на флейте для того же монарха.

11. Во времена Траяна уже не было обычая прославлять современников. Для этого просто меняли головы, тем самым избавляя себя от лишних трудов. См., например, статую Плотина в Лувре. Об упадке искусств, особенно живописи, много пишет Петроний.

КНИГА ШЕСТАЯ

Западная цивилизация

ГЛАВА I. Славяне. Эпоха владычества догерманских народов арийской расы

Начиная с IV в. до Рождества Христова до 50 г. регионы, которые считали себя высоко цивилизованными — и мы разделяем это мнение, — т. е. страны, где существовала эллинская или итало-семитская кровь и эллинские или итало-семитские обычаи, имели редкие контакты с племенами, жившими по другую сторону Альп. Создается впечатление, что из всех, кто представлял серьезную угрозу для Юга, только о галлах почти ничего не было известно соседям. О себе давали знать такие племена, как, скажем, массалиоты, втянутые в междоусобицу, или посидоны, путешествовавшие в эти земли, населенные скорее фантастическими, чем реальными существами.

Кельтские нашествия больше не возобновлялись, их разрушительный поток, который когда-то поглотил галатские государства, иссяк. Выходцы из Сиговезе жили смирно, их разрозненные группы, которые проникли в Верхнюю Италию с намерением возделывать там пустующие земли, были выдворены по велению сената.

Положение в стране галлов было неспокойным. Трехсотлетний период, предшествовавший походу Цезаря, был для них тяжелым и смутным временем. Они переживали самый глубокий политический упадок. Аристократия, теократия, наследственные или выборные царьки, тирания, демократия, демагогия— всего этого у них было в избытке. Их распри не приносили добрых плодов. Причина в том, что кельтские племена дошли до такой степени смешения, которая исключала дальнейшее развитие. Они прошли кульминационный пункт своего естественного совершенствования и отныне могли только спускаться по лестнице развития. Между тем речь идет о населении, которое послужило основой для нашего нынешнего общества вместе с другими, не менее значительными племенами, как например, славяне и венды.

В ту эпоху в большинстве стран славяне и венды были угнетаемы в большей мере, чем остальные, и угнетение продолжалось дольше. Судя по географическому положению, которое занимали и занимают сегодня их главные ветви, они являются последними из крупных белых народов, которые жили в Верхней Азии и потом отступили под натиском финских орд, особенно тех, что чаще с ними контактировали. При этом я не имею в виду их разрозненные группы, вовлеченные в общий поток кельтов, а иногда даже опережавшие его: иберийцы, расены, венеты из разных районов Европы и Азии. Но что касается основной массы этих племен, изгнанных с родных земель после ухода галлов, они ушли на северо-восток нашего континента и там вступили в разрушительное соседство с финнами 1). С течением времени они стали составлять большинство местного населения. Например, славянский язык, имеющий общие родовые признаки арийских языков, подвергся сильному финскому воздействию. А что касается внешних признаков, они также приблизились к финскому типу.

То же самое можно сказать о моральных качествах. В характере доминирует стремление к тишине и покою, потребности невелики и ограничены материальной сферой. Так же, как хамит, потомок черной и белой рас, унаследовал от бурного характера негра способность к пластическим искусствам, венд, смесь белого и финского элементов, трансформировал вкус желтой расы к материальным радостям в предрасположенность к промышленному, сельскохозяйственному и коммерческому делу. Самые древние народы, вышедшие из такого союза, порождали финансистов и дельцов, конечно, не таких предприимчивых, алчных и ловких, как ханаанеяне, но столь же преуспевающих благодаря трудолюбию.

В далекой древности из славянских стран в бассейн Черного моря, в многочисленные семитские и греческие колонии, потоком шли разнообразные товары. Янтарь с берегов Балтики, который фигурировал в торговле галлов, также поступал к ним от вендов. Шла оживленная торговля пшеницей, которую выращивали на землях Скифии, а также южнее Карпат, где жило вендское племя алазонов. Таким образом, можно сказать, что ни кельты, ни славяне не заслуживают упрека в варварстве.

Тем не менее, эти народы не могли считаться высокоцивилизованными в те времена. В зависимости от степени смешения с аборигенами они утрачивали древние инстинкты белой расы. В отношении религии они стояли на ступень ниже галлов. Галльский друидизм, хотя он тоже носил следы финского влияния, был меньше пропитан их натурализмом, чем теология славян, в высшей степени суеверных. Такое суеверное отношение к природе, в равной степени присущее как северным славянам, так и их сородичам, итальянским расенам, занимало большое место в системе их жизненных понятий. Они оставили много памятников, свидетельствующих о большом мастерстве, терпении и трудолюбии, но эти памятники во многом уступают тому, что мы видим у кельтских народов. Они почти не знали завоевательских походов и даже не сумели создать по-настоящему сильное политическое государство.

В целом эта раса была плодовитой, но как только какое-нибудь племя уменьшалось в численности, оно скоро исчезало. Политические взгляды вендов выражались спорадически и не позволяли им осознать или создать сложную систему управления, необходимую в крупной стране. Поэтому они стремились жить небольшими общинами. Конечно, у них не было стремления навязать свое господство другим племенам, особенно это касается славян. Повышение личного благосостояния, защита плодов своего труда, помощь в удовлетворении материальных потребностей — все это давала им община с ее свободой и ее возможностями, которые невозможны в более развитой социальной среде. Такой образ жизни заслужил им похвалы моралистов, а политики, более требовательные в этом отношении, находили его примитивным. Древняя система правления белых рас, которая обеспечивала все элементы независимости, была несовместима с такой инертностью. Чиновники, отцы общины, получали власть лишь на некоторое время и были ограничены в действиях решениями всех глав семейств. Очевидно, что эти сельские аристократы создавали республики, наименее подверженные узурпации власти, какие знала история белых народов, но в то же время эти республики были и самыми слабыми перед лицом внутренних волнений и внешней угрозы.

Вполне вероятно, что по причине многочисленных неудобств такой изолированной системы иногда даже ее приверженцы желали переменить ситуацию и оказаться под властью более энергичного народа. Это давало им возможность закрыть глаза на потери независимости за счет обретения новых преимуществ. В числе последних можно назвать увеличение материального достатка как следствие увеличения территории и населения. Изолированная община имеет небольшие возможности, две объединившиеся общины получают их больше. Снятие политических барьеров способствует установлению связей между соседними странами. При этом расширяется товарообмен, растут прибыли и возможности рынка, торговцы активно приветствуют такое положение вещей, между тем как люди более благородные и проницательные предвидят скопление всех человеческих пороков и появление всевозможных новых форм порабощения.

Но в древние времена завоеватели славян не доводили такое скопление до крайности. Их численность была невелика, у них были скудные интеллектуальные или материальные возможности, чтобы совершать такие крупные ошибки. И их подданные могли пользоваться расширением экономических отношений.

Кроме того, их жизнь в условиях ограниченной свободы была обеспечена лучше, тогда как изоляция постоянно грозила им внешней агрессией. Поэтому по многим причинам венды склонялись к тому, чтобы смириться с политическим подчинением, и не пытались освободиться от него. По мере того, как совместное проживание чужеземных господ и местных подданных приводило к неизбежным связям, происходило сближение умов. Отношения между ними теряли прежнюю суровость и остроту, защищенность ощущалась все больше, а давление все меньше. По правде говоря, завоеватели, жертвы такого поворота событий, постепенно превращались в славян и в свою очередь оказывались под чужим игом, которое они принимали с той же покорностью. Но в дело вступали те же причины и с неумолимостью маятника приводили к аналогичным следствиям, и вендские племена не сознавали и, даже будучи арианизированными, не могли осознать необходимость создать систему правления более сложную, чем община. Они не играли особой роли в античном мире, и будучи самыми выродившимися из всех белых групп Европы, они были незаметны и в исторические времена: их массы постоянно находились под властью удачливых авантюристов. Одним словом, в результате большой пропор ции желтой крови, обусловившей их пассивность, они, с моральной точки зрения, находились в менее выгодном положении, чем кельты, которые, по крайней мере, в череде долгих веков знали яркие моменты расцвета и славы.

Однако подчиненное положение славян в историческом контексте не отразилось на их характере. Обычно, когда один народ попадает в зависимость от другого, находятся люди, заявляющие, что первый уступает в храбрости второму. Когда одна нация или раса занята исключительно мирными трудами, а другая, воинственная, считает войну своим главным предназначением, те же самые люди утверждают, что первая -— ленивая и трусливая, а вторая -— мужественная. Но это поверхностные выводы — нелепые и не отвечающие действительности.

Французский крестьянин, питающий отвращение к военному делу и предпочитающий ходить за плугом, конечно, не отличается геройским характером, но по сути он храбрее, чем воинственный араб из Иордании. В случае необходимости он будет проявлять чудеса храбрости в защите своего очага, а второй всегда действует осторожно и отступает перед превосходящей силой, не испытывая при этом никакого стыда и повторяя любимую присказку азиатского воина: «Сражаться — это не значит дать себя убить». Хотя при этом война — его профессия, потому что, по его мнению, это единственное занятие, достойное мужчины, что, впрочем, не мешает ему веками находиться под чужим игом.

Все народы храбрые в том смысле, что все они в равной мере способны противостоять трудностям и несчастьям и не жалеть жизни, чтобы защитить себя. Такая храбрость есть в любом народе, и не стоит считать ее признаком национальной энергии и тем более принимать ее за саму энергию. Кроме того, храбрость не является следствием энергии народа. Если все народы отличаются храбростью, то не все имеют сильную энергию, кроме белой расы. Только у нее можно встретить твердость воли, основанную на здравости суждений. Энергичная натура стремится к цели, потому что четко понимает свою выгоду или необходимость. В мирных делах это качество выражается в такой же степени, как и в делах ратных. Если белые расы, в чем нет никаких сомнений, более мужественные, чем остальные, то они проявляют такие же качества и в труде, и в искусстве, и в науке. Их мужество не связано с возбуждением нервной системы, как это имеет место у других народов, которые не имели или утратили это качество.

В первук> очередь это; замечание относится к славянам, чрезвычайно сильно смешанным с другими элементами. Причем, сегодня это ощущается больше, чем прежде. Они проявляли высокие качества в бою, когда это было нужно, но их интеллект, ослабленный финским влиянием, не выходил за пределы узкого круга понятий и часто не позволял им осознать великие потребности сильных наций. Когда сражение было неизбежно, они смело вступали в него, однако делали это неохотно, без энтузиазма, с одним желанием избежать не опасности, а скорее бесполезных на их взгляд хлопот и усилий. Закончив ратный труд, они радовались, возвращаясь к своим повседневным делам.

Эта раса не «выкристаллизовалась» окончательно, поскольку «кристаллизация» происходила в слишком малом масштабе, чтобы стать видимой сквозь тьму веков, и об ее достоинствах и недостатках можно судить только по связям расы с более развитыми завоевателями. Смирение и долготерпение, согласие на второстепенную роль в новых государствах, создаваемых в результате завоеваний, трудолюбие — вот качества, благодаря которым славяне сохранили за собой право на свою землю, уступив верховенство. Самые жестокие завоеватели быстро отказывались от мысли разорить покоренную страну, понимая, что это ничего им не даст. Отправив несколько тысяч пленников на рынки рабов в Грецию, Азию и италийские колонии, они успокаивались перед лицом покорности местного населения. Они даже проникались сочувствием к этим безропотным работникам и оставляли их в покое. А славянская плодовитость быстро компенсировала понесенный урон.

Таким образом, будучи неразрывно связанные с землей, от которой ничто не могло их оторвать, славяне выполняли в восточной Европе ту же функцию долгого и молчаливого, но неотвратимого влияния, какую в Азии взяли на себя семиты. Подобно последним, они создавали стоячее болото, в котором, после кратковременных побед, тонули все более развитые этнические группы. Неподвижное как смерть, неумолимое как смерть, это болото поглощало в своей глубокой темноте самые пылкие и благородные принципы, не претерпевая при этом почти никаких изменений и после редких всплесков активности вновь возвращаясь в прежнее состояние спячки.

Эта большая смешанная группа человеческого рода, плодовитая, терпеливая перед лицом агрессии, упорная в своей привязанности к земле, талантливая в том, чтобы покорить эту землю, в течение исторически короткого времени распространилась на огромной территории. За две тысячи лет до Рождества Христова вендские племена возделывали пойму нижнего Дуная и северные берега Черного моря, составляя конкуренцию финским массам на территории нынешней Польши и России. Итак, мы узнали их истинную природу и историческую задачу, теперь предоставим их мирным делам и перейдем к их завоевателям.

В первую очередь рассмотрим кельтов. В очень древнюю эпоху, когда эти народы занимали Тавриду и воевали с ассирийцами, и даже в эпоху Дария, они имели подданных славян в этих районах 2). Позже они покорили крапаков и пришли в нынешнюю Польшу и в долину Одера. По мере их перемещения из Галлии они оставляли в долине Дуная и на землях фракийцев и иллирийцев многочисленные группы своей знати, которые вставали во главе вендских племен и, в конечном счете, смешались с ними. Ученые полагают, что в ту же эпоху кельты дошли до Савы и Дравы на востоке и до истоков Вислы и Днестра на севере. Кимрийцы не раз оказывали — уже в конце III в. до н. э. — сильное давление на славянские народы.

Однако мы первыми назвали кельтов только для удобства: они не были ни самыми могущественными, ни самыми известными или древними завоевателями, среди которых жили славяне. В данном случае приоритет следует отдать другим знаменитым народам арийской расы. Эти народы проявляли особую активность в пон-тийских землях и до самых северных территорий. Именно они сохранились в истории этой страны, и о них мы будем говорить особо" еще и по другим, более веским причинам.

Несмотря на смешение, которое определило сначала упадок, затем исчезновение многих из них, эти народы исходно принадлежали к самой благородной белой ветви; это обстоятельство уже оправдывает самый живой интерес к ним, а кроме того, следует отметить тот факт, что из их среды вышли германские племена. В связи с принадлежностью к истокам современного общества они более интересны для нас в историческом плане, нежели создатели других мировых цивилизаций.

Первыми из этих народов, пришедших в Европу в те далекие времена, когда финны, а возможно, также кельты и славяне, уже занимали земли на севере Греции, видимо, были иллирийцы и фракийцы. Они наверняка подверглись значительному смешению, поэтому осталось меньше следов их присутствия. Мы говорим о них для того, чтобы продемонстрировать приблизительное распространение арийцев из Индии и Ирана в самую древнюю эпоху. На западе иллирийцы и фракийцы господствовали в долинах и на равнинах от Эллады до Дуная, они дошли до Италии и Бессарабии и особенно основательно обосновались на северных склонах Хемуса.

Скоро за ними пришла другая группа семейства — геты, которые селились рядом, часто вместе с ними, и продвинулись дальше на северо-запад и север. Геты, как пишет Геродот, называли себя бессмертными. Они считали, что переход в нижний мир приведет их не к небытию или страданиям, а в небеса, в обитель Ксамолксиса. Это чисто арийская точка зрения 3).

Но появление гетов в Европе относится к столь древним временам, что вряд ли возможно проследить их истоки. Значительная часть их племен, которые упоминаются в старых хрониках, в большой степени смешалась со славянами, кимрийцами и даже с желтыми народами. Фиссагеты, или геты-гиганты, миргеты, принадлежавшие к финскому племени меря, самогеты из Суоми, как называют себя финны, — все это метисные племена, вобравшие в себя самую чистую кровь белой расы и монгольский элемент и тем самым опустившиеся ниже своих сородичей. Юты Скандинавии, иотуны, если воспользоваться термином из «Эдды», очевидно, были самыми северными и с моральной точки зрения самыми деградированными в гетском семействе. Физически они были очень сильными и крупными, отсюда их сравнение с гигантами. Их считают результатом смешения кельтов и финнов.

Ближе к Азии и Каспийскому морю жили и другие ветви этого народа, которых греческие и римские историки называют «массагетами» 4). Позже их называли «скифскими гетами» или «индо-гетами». Китайцы называли их «ху-тэ», что находит отклик в более древней эпохе в индийских поэмах: «Кхета», «Кхеты» — это вратии, приверженцы брахманизма, несомненно арийцы, жившие к северу от Гималаев.

Во II в. до н. э. гетские племена, которые остались в верхней Азии, передвинулись в Сихун, затем ближе к Согдиане и основали на месте бактрийско-македонского государства свою империю. Однако это событие не имело больших последствий в сравнении с той известностью, какую приобрело их имя в IV и V вв. в Европе. Одна группа их собратьев покинула восточные берега Балтики и южные районы Скандинавии и стерла все, что создали их предшественники. Большая конфедерация гетов пронесла свои победные знамена в Россию, на Дунай, в Италию, в южную францию и на весь испанский полуостров. А в абсолютной идентичности двух форм — «готы» и «геты» — нет никаких сомнений.

Рядом с гетами, немного позже, в Пропонтиде и в соседних районах появился другой, также арийский народ. Это были скифы — не те известные трудолюбием скифы, настоящие славяне, а скифы воинственные, непобедимые, «царские скифы». По мнению ученых, они говорили на арийском языке и проповедовали культ самых древних ведических, эллинских, иранских племен. Они боготворили небо, землю, огонь, воздух. В этом заключается отличительная особенность этого обожествленного натурализма древних белых народов. К этому следует добавить поклонение божеству сражений. Однако они, по примеру предков, не терпели антроморфизма и символизировали свои идеи изображением меча, воткнутого в землю.

Территория скифов в Европе простиралась в том же направлении, что и гетская территория, поэтому италийцы и греки часто путали их 5). Кельтские скифы и фракийские скифы — только о них знали географы Эллады, и не надо их упрекать за это. Однако следует признать, что их терминология была неточной, хотя и относилась к реально существовавшим народам.

На востоке воинственные скифы протянули руку своим собратьям, племенам, жившим на севере Мидии, которых греки ошибочно считали прародителями всех скифов, хотя они и были их родственниками. Они продвинулись до армянских гор, где называли себя «сакасунасы». Затем на севере Бактрии они смешались с индо-скифами, которых китайцы называли «сцу». В Бактрии они получили другое имя — «саки»; согласно письменным свидетельствам Поднебесной Империи, именно эти саки поселились в далекие времена на берегах Енисея 6). Это саки из «Рамаяны» и «Махабхара-ты», упоминаемые в «Законах Ману», бунтовщики-вратии Арьяварты, несомненные родичи арийцев Индии и Ирана, так же как и кеты. Чтобы не осталось никаких сомнений по поводу того, что скифы — наездники Азии и Европы, скифы, которые бродили по берегам Хуаньхэ и в долинах Гоби, скифы, которых армяне признавали так хозяев некоторых своих земель, те, которых боялись жители балтийского побережья и кимрийцы, и те, которые обитали в Ту-ране и в Понте и называли себя «сколоты», т. е. «гневливые» или «храбрые» саки, имеют общее происхождение. Напомню убедительные свидетельства, найденные в Персии: ахаменидам были известны два сакских племени — одно жило рядом с Яксартом, другое — по соседству с фракийцами.

Так же считают Геродот, Плиний и Страбон, хотя последний путает саков с массагетами и дахами. Он полагает, что жившие на берегах Каспийского моря дахи и скифы представляют один народ, что к востоку от Каспия и массагеты, и саки в равной мере были скифами. Я долго раздумывал, прежде чем включить скифов, сколотое в число не монгольских, а арийских групп, хотя этой точки зрения придерживались такие авторитеты, как Риттер и А. Гумбольдт, и сам даже рассуждал в соответствии с традиционным историческим взглядом. Но в конце концов я согласился с ними. Чтобы объяснить причины такой перемены взглядов, отмечуследующее. Почти вся современная наука считает скифов-сколотов финнами, базируясь на трех аргументах: во-первых, финнами их называет Гиппократ, во-вторых, греки называли Скифией весь север Европы и не делали никаких различий между населявшими его племенами, в-третьих, раз уж наука высказалась в таком смысле, она не может от этого отступить. Оставим в стороне третий аргумент и займемся двумя первыми. Действительно, Гиппократ описывает жителей берегов Пропонтиды как финскую расу и называет их скифами. Но ясно, что при этом он имеет в виду только людей, поселившихся в Скифии рядом со многими другими, непохожими на них. Во времена Гиппократа, т. е. через двести лет после Геродота, желтые племена могли спуститься до самой Пропонтиды и жить там вперемежку с другими народами; греки назвали их «скифами», что было вполне естественно. И это не значит, что в предыдущую эпоху эти люди уже находились там. О скифах пишет Геродот, который посещал их и хорошо знал их историю.

Но он нигде не упоминает, что у них были какие-то финские черты, напротив, описывая нравы агрипийцев, он признает, что не видел среди них людей безволосых, с плоским носом, удлиненным-подбородком. Он называет их хорошими торговцами и путешественниками. Он нигде не упоминает, что скифы чем-то внешне отличались от греков или фракийцев; кроме того, из скифов состояла почти вся полиция Афин. Говоря о Скифии, Геродот возражает против обычая своих соотечественников считать, что эту страну населяет один народ, и называет много других, ничем не похожих на скифов. По его мнению, они владели понтийским побережьем и говорили на мидийском языке, т. е. на языке арийской расы. Все это говорит о том, что нельзя смотреть на страну поверхностным взглядом и видеть в ней только одну расу. Наконец, отметим скифские медали, на которых нет ни одного монголоидного лица.

В эпоху германских миграций слово «саки» употреблялось в основном по отношению к жителям благородной земли «Skanzia», т. е. Скандинавия, остров или полуостров саков. Наконец, отметим еще одно трансформированное слово, которое нынче с гордостью произносится в Америке, а раньше блистало в верхней Германии и на Британских островах: «саксна», «саксоны», истинные «сакасунасы», потомки саков1.

Саки и кеты составляли одну ветвь древних арийских народов. Несмотря на этническую деградацию обоих племен, это была славная группа белого семейства, которой повезло меньше, чем арийцам Индии и Ирана, в том, что при разделе мира им достались уже густо населенные и суровые земли. Им долго мешали обосноваться постоянные вылазки финнов с севера и внутренние распри, поэтому большинство этих народов исчезли с арены под ударами могущественных соседей, так и не создав устойчивых государств. Хотя надо признать, что в этих маленьких государствах было немало городов, где жили очень древние семейства, была развита агрикультура, особенно виноградарство, "выращивали породистых лошадей, а жители славились храбростью и умением торговать, и помимо всего прочего там существовали национальная литература и алфавит. По свидетельству китайцев, жители отличались голубыми глазами, оелокурыми волосами и бородой и выступающим носом. Следы их проживания на бескрайних просторах Турана и понтийс-ких равнинах, называвшихся европейским Тураном, свидетельствуют об их мужестве, страсти к путешествиям, в которой было больше идеализма, чем практичности. Помимо народов, которые много позже стали хозяевами нашего континента, отметим парфян, еще одну заметную группу западных арийских племен 8).

Итак, кеты, сакасы (саки) и арийцы составляют одну группу. Если проанализировать все три названия, мы получим один результат, т. е. все они являются синонимами: «достойные люди». Установив этот факт, проследим историю самих «избранных» племен белой расы, которые по воле Провидения оказались среди народов старого света, прежде всего славян.

Среди них была довольно многочисленная группа народностей очень чистой расы — по крайней мере, в тот момент, когда они пришли в Европу, и этот факт подтверждается документами. Я имею в виду сарматов. Как считали пон-тийские греки, они происходили от союза саков и амазонок, т. е. «матерей асов или арийцев» 9). Сарматы, подобно всем остальным народам их семейства, считали друг друга братьями, встречаясь в самых далеких странах. Некоторые из них жили на севере Паропамисы, а другие, известные географам Поднебесной Империи под названиями «суты», «сут-лы», «аласмы» и «янь- хсаи», во II в. до н. э. пришли на восточное побережье Каспия. Иранцы не раз встречались с их воинами в бою, и страх перед их яростным упорством пере- дался в бактрийские и согдийские традиции. Оттуда и почерпнул Фирдоуси сведения для своей поэмы 10).

Эти отважные племена, впервые пришедшие в Европу за тысячу лет до Рождества Христова, принесли на запад нравы, похожие на нравы и обычаи саков, их сородичей и основных соперников.

Кстати, Геродот приводит три легенды о происхождении скифов и одну — сарматов. Согласно первой, скифы — автохтонный народ, последние отпрыски всех народов земли, появившиеся за пятнадцать столетий до н. э. Вторая, идущая от понтийских греков, ведет их родословную от Геракла и местной нимфы и устанавливает время их появления лишь за тринадцать с небольшим столетий до н. э. В третьей, связанной с Аристеем из Проконнеса и его путешествиями в Центральную Азию, нет ничего мифического: в ней просто говорится, что скифы пришли с востока, откуда их изгнали иссе-доны, в свою очередь бежавшие от аримаспов. Нетрудно заметить общее в этих трех рассказах об одном факте. О рождении сарматов от скифов и амазонок я уже писал. Они говорили на арийском диалекте, отличавшемся от языка ско-лотов. Плиний и другие историки считают сарматов более молодым народом, хотя я больше склоняюсь к мнению Геродота. Они полагают, что первых сарматов поселили на Дону скифы в конце П в. до н. э., возвращаясь из похода в Азию. Однако это маловероятно по двум причинам: 1) сарматы — разновидность саков и сакасов и 2) двигаясь из Азии в направлении Турана, их племена шли почти сплошным потоком, и нет оснований брать какой-то один из них за точку отсчета происхождения сарматов.

Их воины очень напоминали рыцарей-паладинов германского средневековья, далекими предками которых они являются. Металлический шлем, низко надвинутый на лоб, кольчуга из медных или роговых пластинок, на боку меч, за спиной лук и колчан со стрелами, в руке очень длинное и тяжелое копье 11). В таком виде они передвигались по пустьшным равнинам на лошадях в сопровождении огромных крытых повозок. Они везли с собой жен, детей, стариков и свои пожитки. Огромные быки, ступая, тащили эти повозки, и деревянные колеса уныло скрипели по песку или по чахлой степной траве. Эти настоящие дома на колесах были почти точной копией тех, на которых в глубокой древности в Пенджаб, в плодородный край пяти рек, пришли семьи первых арийцев. Они были похожи на те передвижные сооружения, из которых еще позже германцы устраивали свои походные лагеря. Это были настоящие ковчеги, в которых хранилась искра жизни для будущих цивилизаций и для обновления цивилизаций дряхлеющих; в современной истории есть яркий пример, воскрешающий в памяти далекие славные события: выносливая повозка американских переселенцев, сухопутное судно, плывущее по западным территориям нового континента, которое перевозит до самых Скалистых гор отважных англосаксов и мужественных женщин, их верных спутниц в тяжких трудах и победах над варварской пустыней.

Изобретение этих повозок стало историческим поворотным моментом. Отныне установилась четкая разница между народами, которые приняли это новшество, и теми, которые предпочли ему шатер или палатку. Первые — это народы-путешественники, они не боятся новых мест и климатических условий; вторые заслуживают называться кочевниками. Они неохотно покидают насиженную, часто ограниченную территорию. Быть кочевником — значит, считать единственным местом жительства то, которое вечно подвижно в силу своей природы и которое служит убедительнейшим символом нестабильности. Повозка никогда не станет окончательным, последним жилищем. Арийцы, которые их использовали, которые долгое время — или даже всю жизнь — не могли найти другого убежища, отвергали палатки. Почему? Потому что они путешествовали не для того, чтобы просто сменить место, но для того, чтобы обрести родину, постоянное место жительства, дом. Гонимые враждебными обстоятельствами, они упорно искали землю, где могли бы построить постоянные жилища. Как только такая возможность появлялась, повозку ставили на землю и больше не передвигали. Доказательством тому служат типы жилищ в большинстве европейских стран, где были арийские стоянки и поселе ния: народный дом — не что иное, как повозка со снятыми колесами. Колеса заменили каменным основанием, на котором стоит деревянное строение. Крыша прочная, с выступающими краями; она полностью накрывает жилище, в которое ведут узкие ступени, напоминающие приставную лесенку. Не считая незначительных изменений, это — древняя арийская повозка. Швейцарское шале, мужицкая изба под Москвой, жилище норвежского крестьянина — это и есть передвижной, путешествующий дом сака, гета и сармата, которому наконец позволено .распрячь быков и снять колеса 12). Это была внутренняя потребность воинов, которые прошли такие огромные расстояния и наконец нашли удобное место. Несмотря на долгие, иногда длившиеся веками, путешествия, эти люди не могли избрать палатку в качестве постоянного жилья, что было приемлемо для низших племен.

Сарматы 13), последние из арийских переселенцев, пришедшие в Европу во II в. до н. э. и, следовательно, сохранившие наибольшую расовую чистоту, сразу дали почувствовать древним завоевателям славян силу своих рук и своего ума, потому что вражда началась в самые пер-вые дни. И вскоре они заняли ведущие позиции. Они поселились на больших просторах между Каспийским и Черным морем и начали угрожать северным равнинам. А северные склоны Кавказа оставались их плацдармом. Именно там, в горных ущельях, несколько веков спустя, когда они потеряли власть над понтийскими землями, их племена находили убежище у сородичей, поселившихся в горах 14). Благодаря этому обстоятельству они сохранили свою этническую целостность и честь, которой они так дорожат сегодня и которая заключается в том; что, по мнению физиологов, их внешность представляет совершенный тип белой расы. Нынешние горцы славятся красотой, воинственностью, энергичностью и еще тем, что упорно сопротивляются процессу всеобщей деградации, который охватил семитов, татар и славян, их соседей. Мало того, они способствовали улучшению крови османов и персов. Здесь уместно вспомнить, сколько видных деятелей они дали турецкой империи, а также славную эпоху правления черкесских беев в Египте.

Не стану останавливаться на подробностях бесчисленных перемещений сарматов в западную часть Европы. Некоторые из их племен, например, лимиганты, оспаривали власть в Польше у кельтской знати и основали государства, в которых построили такие города, как например, Берсовия, или нынешняя Варшава. Другие, язиги, завоевали восточную Паннонию, сломив упорное сопротивление фракийцев и кимрийцев, которые еще раньше подчинили себе славянские массы. Эти завоевания не отличались особым размахом и не оказали большого влияния на завоеванные народы. Иначе складывались дела у большой группы племен того же семейства, выходцев из крупной арийской ветви, — аланов, аранов или арийцев, объединенных родовым названием «роксоланы» 15). Они были активны в VII—VIII вв. до н. э. в устье Двины, на волжских и днепровских просторах, т. е. в Центральной России. Этот период, отмеченный большими переменами в этническом и географическом положении многих азиатских и европейских народов, является новой отправной точкой для северных арийцев и важной эпохой в истории их переселений.

Прошло лишь две или три сотни лет после их прихода в Европу, и за это время произошли бурные конфликты с соседними племенами. Вынужденные вести постоянные войны — нападать или обороняться, — они не имели времени и возможности развивать свою общественную систему, но с точки зрения будущего это досадное обстоятельство было с лихвой компенсировано этнической изоляцией, залогом расовой чистоты. Тогда им пришлось искать новое место обитания.

Сила, теснившая их, двигалась с юго-востока. Это были их сородичи, очевидно, очень сильные, потому что сопротивление не увенчалось успехом. Поэтому арийцы-сарма ты-роксоланы не могли двигаться в этом направлении. Не могли, они направиться и на запад, поскольку там уже укрепились саки,, геты, фракийцы, кимрийцы. Не менее трудно было идти на северо-восток. Кроме финских масс, которые там обитали, присутствие сильных арийских племен, метисов, желтых арийцев, численность которых увеличивалась с каждым днем, делало невозможным возвращение на родину белой расы. Оставался путь на северо-запад. Там тоже были препятствия, но не столь непреодолимые. Там было мало арийцев, много славян, финнов, правда, меньше, чем на востоке. Роксоланы понимали это и добились успеха. Среди разнообразного населения, среди разношерстных групп, которых они называли «ваны», «иотуны» и «алфары» и среди которых были уже знакомые нам феи и карлики, им удалось создать устойчивое государство, отблеск которого виден до сих пор сквозь толщу времени — яркий свет зари скандинавских народов.

В «Эдде» эта страна называется «Гардарика», т. е. «город арийцев» 16). Сарматы-роксоланы распрягли там своих быков и сняли колеса со своих повозок. Они наконец узнали там, что такое отдых после долгих и трудных веков скитаний, и построили постоянные жилища. Их столицей стал Асгард, город асов или арийцев. Скорее всего это был крупный город с дворцами, напоминавшими резиденции первых завоевателей Индии и Бактрии. Кстати, его название не в первый раз встречается в истории. Недалеко от южного побережья Каспийского моря долгое время существовало мидийское поселение Асагарта. Население этой страны Птолемей называет «сагарты», а по данным Геродота, в армии Дария было восемь тысяч сагартов.

Известно много легенд, созданных в Асгарде. Они описывают отцов богов, самих богов, которые осуществляют в этом царском городе свои высшие функции, отправляют судопроизводство, решают вопросы войны и мира, оказывают гостеприимство своим воинам и гостям. Среди них есть несколько ванских 17) и иотунских принцев, т. е. вождей финских племен. Беспокойное соседство и военная опасность заставляли роксоланов искать поддержку то у одних, то у других племен, чтобы обезопасить себя от всех. При этом были неизбежны этнические союзы, о которых повествует «Эдда». Тем не менее таких союзов было немного, во-первых, потому что конфликты случались реже, чем в ту пору, когда роксоланы обитали в предгорьях Кавказа, а во-вторых, потому что Гардарика, хоть и стала славной страницей в древней истории арийцев-скандинавов, продержалась не очень долго, и завоеватели не успели за это время деградировать. Она была основана в VII—VIII вв. до н. э. и развалилась в начале IV в. 18) несмотря на храбрость и упорство ее создателей; они снова смирились с судьбой, которая вела их к мировому господству через трудные испытания, посадили свои семьи в повозки, погрузили туда имущество, оседлали своих скакунов и покинули Асгард, отправившись по мрачным северным болотам навстречу новым приключениям, которые были им уготованы и сулили, в будущем, благополучный конец.

1) Первым районом в Европе, где поселились славяне, считается территория между Одером, Вислой, Неманом, Бугом, Днепром, Днестром и Дунаем, хотя ее границы очень часто менялись.

2) Эту ситуацию точно описал Геродот: когда скифы напали на киммерийцев, те стали думать, что делать. Скифские цари предлагали сопротивляться, народ хотел просто-напросто уйти в другие места. В конце концов, после жарких споров и междоусобных кровопролитных стычек, народ, т. е. славяне, одержал победу над знатью, похоронил мертвых и отступил. В другом месте рассказывается о том, как скифы, атакованные Дарием, попросили помощи у соседей. Тогда собрались цари тавров, агафирсов, невров, андрофагов, меланхленов, гелонов, будинийцев и савроматов. В данном случае слово «цари» означает благородные племена чужаков, которые властвовали над кельтскими таврами, славянскими агафирсами, неврами и андрофагами, финскими меланхленами, ге-лонами, будинийцами и славянскими саброматами. Надо отметить, что последние составляли самый низший слой населения, хотя они приняли название своих господ и относились к вендской расе. Один из их царей носил арийское имя: Спаргапиф.

3) Геродот идентифицирует гетов с фракийцами, что служит еще одним подтверждением арийского происхождения последних. Об этом же свидетельствуют медали и монеты. Те, что принадлежат народам, жившим к северу от Хемуса и к западу от Каспийского моря, отличаются грубым исполнением; большая их часть — арийского происхождения, встречаются славянские, но нет ни одной финского типа. Например, монеты Готиса V славянского типа, или монеты города Пантикапея арийского типа.

4) Китайцы называли их «таюеты», т. е. «большие геты». Кроме того, китайцы упоминают другие гетские племена, возможно, более многочисленные: «юеты» или «юей-чи». Первая форма близка к скандинавскому названию «иотуны». Особый интерес историки Поднебесной Империи уделяли арийским народам после II в. до н. э.; это значит, что в ту эпоху, т. е. намного позже после исхода племен, из которых вышли скандинавы, затем германцы, на западе Китая все еще жили большие массы белой расы и что они носили почти такие же имена, что и их европейские сородичи, прославившие их на Рейне и Дунае. Можно представить, как благотворно сказался их приход на желтых или малайских расах Китая.

5) Задолго до Птоломея страны Балтики и Финского залива называ

лись Скифией.

6) Слово «сака» следует читать с двумя «к», что заменяет глухой

звук «с», которого персы не имели. То есть саки и хакасы — это

один народ, упоминаемый в китайских хрониках.

7) Имя «саксон» ошибочно производят от слова «sax» — «нож». Такая этимология неприемлема, тем более, что у саксонов были длинные тяжелые мечи, а чаще всего они пользовались боевыми топорами.

8) Медали с изображениями бородатых сакских царей, которые со

крушили греко-македонскую империю, не оставляют сомнений в том,

что завоеватели говорили на арийском языке, исповедовали арийский

культ и имели внешность, типичную для арийского семейства.

9) «Мать» по-санскритски — «амаба». Здесь мы наблюдаем укорочен

ную диалектную форму. Уместно напомнить в этой связи замену «r» и

«s» в арийских языках. Отсюда можно предположитъ, что «Агуа» и «Asa»

имеют одно и то же значение, т. е. Азия — это «страна арийцев».

10) Трех сыновей Феридуна звали Иредж, Тур и Кхавер. Это персони

фицированные названия трех белых ветвей Персии, Ирана, затем всей Пе

редней Азии и, наконец, западного мира. Родство этих трех групп доста

точно доказано. В имени «Кхавер» можно обнаружить транскрипцию

древнего имени «Явана».

11) Подробных описаний вооружения и доспехов много у римских и греческих авторов, рассказывающих о сарматах. Мы уже встречали в «Рамаяне» сакасов в золотых доспехах, с тяжелыми боевыми топорами и длинными мечами. Геродот изображает массагетов с перевязью через плечо, в кирасе и в шлеме, покрытых золотом, с копьями, дротиками и стрелами, наконечники которых были сделаны из меди. В походе Ксеркса арийцы-персы носили кирасы из железных пластинок в виде рыбьих костей. Геродот считает, что такие доспехи они заимствовали у мидийцев. То же самое можно сказать о парфянах, хорасмийцах, согдийцах, ганда-рийцах, бактрийцах и т. д. Вообще металлические кольчуги были распространены у всех арийских народов, которых индусы называли «саками» или «сакасами».

12) Украшения и форма крыш российских изб, пристройки и крыль

цо, ведущее в дом, напоминают швейцарские шале.

13) Это название состоит из двух корней «cap» и «мат» и означает

«истребитель народов». «Сар» имеет мидийское происхождение. «Мат»

соответствует санскритскому глаголу «рвать». Туранским словам труд

но найти прямое соответствие в санскрите, так что значение проясняет

ся опосредованным путем.

14) Кавказские осетины, называемые русскими «ясы» или «осы», а

также «аланы» и «ассы», сами себя называли «ироны», а свою страну

«Иронистан».

15) Этимология этого слова неизвестна. Некоторые объясняют его следующим образом: точно так же, как славяне называли германцев «немцами», т. е. «немыми», поскольку не понимали их языка, те же славяне дали этому народу имя «ротсланы» (от корня «рот»), т. е. «люди, которые умеют говорить».

16) «Гарта» используется в «Ведах» в двойном значении: «повозка» и «дом». На одной ахаменидской надписи слово «karta» означает «замок». В этом значении оно входит в состав названий некоторых азиатских столиц: Тиграносерта или «замок Тиграна». На латыни, готском и других производных языках «hortus», «gard», «iardin», «garden» значит «ограждение», и в этом заключается основное значение слова. К этому также следует прибавить греческое «хортое» и италийское «chore», а также военный термин «когорта».