При всем этом германский гений оказался в большей мере собирателем в этом смысле, чем древние народы. Несмотря на то, что он исходил из основы, более узкой, нежели эллинские, римские или кельтские институты, и что права свободного человека значили для него то же самое, что права городов для других народов, дар предвидения позволил ему продвинуться намного дальше, чем сам он того желал. В этом нет ничего необычного: душой этого личного права является движение, независимость, активная жизнь, доступ ко всем окружающим благам, тогда как основа гражданского права — рабское подчинение, а его высшая добродетель — самоотрицание.
Несмотря на глубокий этнический хаос, в котором оказались арийцы-германцы, и на неоднородность их крови, они прилагали все усилия к тому, чтобы сформулировать две основные категории, в которые они хотели вместить все племена, попавшие под их владычество: романский мир и варварство. Для них это были два составных элемента западного общества, которое предстояло усовершенствовать, т. е. сгладить острые углы и конфликты и обеспечить объединение. Излишне напоминать, что зерна, посеянные ими, были более плодотворными, чем самые прекрасные теории семитского Рима.
В Риме существовало множество народов-соперников, противоположных обычаев, обломков враждебных друг другу цивилизаций, между которыми происходила внутренняя война. Не было ни малейшей возможности выйти из этого порочного круга, не рискуя попасть в другой, еще более ужасный. Единственными связующими звеньями служили нивелирующие налоги, земельный кадастр и слепо-беспристрастные законы; ничто не способствовало появлению новой морали, общности взглядов, объединению людей, ничто не предвещало образования сегодняшней цивилизации, которая была бы невозможна без вмешательства германского варварства, ибо оно вырвало общество из-под ига тупого, бездушного, рабского и пассивного романского духа.
Я уже не раз говорил о том, что великие дела и перемены, описываемые нами, происходят не по воле масс или исторических персонажей. Причины и следствия не зависят от воли тех, кто участвует в них. Я не занимаюсь историей политических систем или хороших или дурных деяний создателей таких систем. Я изучаю анатомию рас и рассматриваю только их внутренние пружины и вытекающие отсюда следствия; я вовсе не игнорирую остальное, но оставляю его в стороне, коль скоро оно не служит пониманию рассматриваемого вопроса. Если я что-то одобряю или осуждаю, мои слова имеют сравнительный и метафорический смысл. В самом деле, разве заслуга величественных дубов в том, что они переживают века, и разве вина растений на газоне в том, что они увядают за несколько дней? И те и другие занимают свое место в растительной природе, и мощь одних, и слабость других одинаково входят в промысел божий. Но я не отрицаю, что свободное действие органических законов, которыми я ограничиваю мое исследование, часто замедляется по причине вмешательства других механизмов, чуждых им. Надо без досады и удивления проходить мимо таких мгновенных явлений, которые не в состоянии изменить сущность вещей. Вторичные причины могут отклонить в сторону движение этнических последствии, но последние всегда в конце концов возвращаются на свои пути. Именно это произошло с консервативным гением германцев в их движении к романскому миропониманию: этот гений часто искажали страсти, но все-таки он выполнил свою миссию. Он отказывался от разрушения империи, пока империя являлась совокупностью народов и социальных понятий и систем, чуждых варварству. С присущей ему твердостью он поддерживал ее в течение четырех веков, после чего пришел к необходимости устранить императорство.
Впрочем, существование деспотического государства без главы не так абсурдно, как это кажется на первый взгляд. В римской системе монархической наследственности никогда не было, а выборы верховного правителя — сенатом, народом или армией — были единственным фактором поддержания государства. В такой ситуации признаком политической жизни служит не преемственность трона и не социальная система: единственный критерий — это мнение живущих в данном обществе людей на сей счет. И неважно, что это мнение основано на отдельных фактах, например, существование вековых институтов, немыслимая вещь в вечно меняющемся обществе, или пребывание власти в одном и том же месте, что также маловероятно: достаточно того, чтобы убежденность на сей счет была основана на совокупности идей, пусть преходящих и отвлеченных, но таких, которые, вытекая друг из друга, создают впечатление длительности, которые умирают и постоянно сменяются новыми.
Это было нормальным явлением в романском мире, поэтому когда Одоакр объявил персону императора Запада ненужной, никто не подумал о том, что после этого западная империя перестала существовать. Все полагали, что наступает новая стадия; как прежде римское общество управлялось сначала людьми, не имевшими титула, затем теми, которые взяли себе имя Цезарь, или другими, которые установили разницу между Цезарями и Августами, или, нарушив единство власти, ввели двуглавую, потом четырехглавую власть, точно так же теперь народ считал, что империя переходит от прямого направления, представленного Константином, к власти германских чиновников. Таким образом, Одоакр совершил не что иное, как дворцовый переворот, не имевший больших последствий, что доказывается последующим поведением Карла Великого во время восстановления титула носителя короны в его лице.
В 475 г. царь геркулов лишил трона сына Ореста, а эпоха межцарствия закончилась в 801 г., когда на трон сел Карл Великий. Между этими двумя событиями прошло около четырех столетий, которые могли стереть в памяти людей прежнюю форму правления. Однако особенности той нестабильной эпохи не позволили предать эту форму забвению. Карл Великий восстановил трон потому, что ему не пришлось восстанавливать ни основу, ни форму старых институтов; он просто снова взял на вооружение один из механизмов, которые в прошлом функционировали в империи. Империя и весь романский мир выстояли перед лицом варварства в том числе и стараниями сына Пепина, так что его коронование стало признанием этого факта.
Ситуация значительно улучшилась после четырехсотлетнего беспорядка. К началу этого нового периода большинство германских наций были сильно ослаблены или поглощены романской массой, некоторые вообще перестали существовать как отдельные группы. Висиготы уже не проводили никакого правового различия между собой и своими подданными, которое могло напоминать об этническом неравенстве. Лонгобарды и некоторые другие сохраняли такое различие, но в целом было ясно, что варварский мир имел в империи другой влиятельный представительный элемент в лице франков, которые после нашествия австразийцев стали самым могущественным из всех родственных народов. То есть превосходство перешло к франкам.
Поскольку франки доминировали, а союз между варварством и романским миром находился в такой стадии, что прежние конфликты потеряли остроту, империя могла снова иметь властителя. И этим властителем не мог не быть германец, т. е. франк, а среди франков — только австрази-ец, король австразийцев: одним словом, Карл Великий. Этот князь, принимавший прошлое во всех его проявлениях, подходил для роли наследника императоров восточной империи, скипетр которых недавно перешел по наследству в женские руки, что было неприемлемо для Запада. По этой причине он реставрировал прошлое. Кроме того, он пользовался поддержкой римского народа и Церкви 4).
До него варварство сдержанно относилось к романскому миру и не отступало от этого, пока сохранялась сама сущность варварства. После появления сильных тевтонских народов до начала средневековья в X в., т. е. практически в течение шести веков, сформировалась другая социальная теория, гласившая, что романский мир — это социальный порядок. Варварство — лишь эпизод, славный, но все-таки преходящий.
Если бы мудрецам той эпохи задали вопрос: какая из двух систем должна пережить и поглотить другую, те высказались бы в пользу романского мира. И так действительно думали в те времена. Может быть, их мнение было ошибочным? Да, в том смысле, что они неправильно представляли себе будущее, которое у них было слишком похожим на прошлое; но в сущности, они ошибались так же, как ошибался в своих расчетах Христофор Колумб, когда открыл Новый Свет. Генуэзец ошибался, согласно тогдашним представлениям о времени и пространстве. Он ошибался насчет природы своих предстоящих открытий. Земной шар был не гак мал, каким его считали, земли, к которым он стремился, не были частью китайской империи, и там не говорили по-арабски. Все эти суждения были абсолютно ложными, но это не упраздняло главной предпосылки. Посланец двух католических королей был прав, утверждая, что на западе есть неизвестная страна.
Точно так же романский мир ошибочно считал свою культуру последним словом в истории, он ошибочно видел в варварстве только временную и досадную аномалию, но был прав, объявляя о скором появлении нового порядка вещей, о котором нельзя было сказать ничего определенного, но который представлялся прекрасным. Несмотря на все эти ошибки и мечтания, жестоко опровергаемые фактами, люди той эпохи предвидели, что романский мир, или романский дух, как выражение огромной массы людей, превосходящей по численности мир варварский, в конце концов источит своего завоевателя, как волны истачивают скалу, и переживет его. Германские народы не могли не раствориться в обломках окружающих их рас и не потерять всей своей энергии. В этом заключалась истина, это подсказывал римлянам инстинкт. Но повторяю еще раз: эти перемены должны были происходить настолько медленно, что это было невозможно представить, тем более, что их ареной являлась огромная территория. Итак, остается добавить, что германские элементы были обречены на растворение в общей массе других этнических элементов, но они не исчезли.
Прежде считалось, что всякое общество состоит из трех первоначальных классов, представляющих разные этнические группы: знать, представительница расы-победительницы, буржуазия, состоящая из метисов, близких к правящей расе, народ, угнетенный в той или иной степени и принадлежащий к низшей разновидности человечества — негры на юге, финны на севере. Но всюду и всегда эта классификация претерпевала изменения, т. к. постоянно возникали новые этнические категории и социальные слои. Однако сама идея жива до сих пор, и сегодня она более актуальна, чем раньше.
Поскольку этническое превосходство исчезает, отрицается существование соответствующих институтов, которые пережили его. Отменяется национальное название завоевателей, вводится название покоренных народов, кроме того, упраздняется аристократическое могущество. Растет неприязнь к рабству, которое вначале ограничивается, затем отменяется полностью. Увеличивается хаос в социальной структуре, которая все больше идет к принципу равенства. Одним словом, цель в том, чтобы опустить высшие слои и возвысить низшие. Итак, возьмем германское общество в период с V по IX в. и рассмотрим королевскую власть.
Начиная со II в. до н. э. свободнорожденные германцы признавали различия по происхождению. Сыновьями богов или асов считались представители самых знатных семейств, которые имели исключительную привилегию поставлять племенам чиновников, которым мало подчинялись, зато очень почитали, и которых римляне называли князьями 5). Сыновья асов, как указывает их название, происходят из арийской ветви, и сам факт, что они находились вне категории воинов и свободных людей, доказывает, что в крови последних присутствовал чужеродный элемент, который ставил их ниже первых Несмотря на это они не имели большого могущества, не владели одэлами и не могли командовать воинами. В принципе они имели возможность стать королями, если сыновья асов предпочитали оставаться со своим величием в глубине скандинавских земель.
Но это был только принцип, а на деле маловероятно, что великие германские племена Севера, которые изменили облик мира и были арийцами, уступили бы место людям простого происхождения 6). Во время их появления в Римской империи они имели слишком чистую кровь, чтобы допустить к власти тех, у кого ее не было. Все они поступали так же, как геркулы. Они ставили во главе своих отрядов только арийцев, асов, сыновей богов. После V в. за «царскими» племенами у тевтонских народов признавалось «чистое» происхождение. Такое положение вещей продлилось недолго. Эти благородные семейства вступали в союзы только друг с другом и соблюдали в браках очень жесткие правила, в результате их численность сокращалась, и раса деградировала до положения воинов. Идеи, которые питали их, теряли свою значимость. Германские короли стали провозглашать принципы, неизвестные их предкам. На них произвели большое впечатление формы и результаты римской государственной власти, многие из которых были заимствованы. Это давало им лишь весьма непрочную власть с трудными и утомительными обязанностями и ограниченными правами. На них налагалась обязанность считаться с подданными, соглашаться с ними, уважать их волю, принимать их антипатии, симпатии и предрассудки. Всякий раз амалунг у готов или меровинг у франков, прежде чем принять решение, должен был узнать мнение окружающих и при необходимости уговаривать их, в противном случае мог произойти взрыв. Множество забот и утомительных хлопот, вынужденные поступки и благородство — такова была тяжкая доля власти. Если король соблюдал все правила, взамен он получал мелкие почести и сомнительное уважение, которые не ограждали его от назойливых нравоучений подданных.
Зато совсем иная картина в романском мире! Несравнимая с обычаями варваров! Носитель скипетра пользовался безграничным почитанием, его, как щитом, ограждали суровые законы, которые наказывали за малейшее неуважение к сиятельной особе. Люди падали ниц под взглядом императора, никаких возражений его воле не допускалось. Существовала четкая социальная иерархия Были сенаторы и был плебс. Но такая организация не порождала, как это имело место у германских племен, сильных личностей, способных перечить князю. Напротив, сенаторы и куриалы служили только пассивными пружинами всеобщего повиновения. Страх перед материальной властью императоров поддерживался только подобными установлениями. Они были естественны для романского мира; их истоки находились в семитской природе, поэтому эти правила считались выражением общественного мнения. Честный человек, добрый гражданин, не мог игнорировать их без того, чтобы не оказаться виновным в нарушении законов, обычаев, самих устоев государственности.
Германские короли видели эту картину и находили ее достойной восхищения. Они понимали, что самая лучшая перспектива для них — титул высшего римского чиновника, а вообще им самим и их окружению лучше избавиться от германского характера и сделаться счастливым обладателем простых и ясных властных полномочий, которые были неограниченны. Это было вполне естественным желанием, но для его осуществления было необходимо, чтобы германские принципы стали более гибкими. Только время, т. е. процесс этнического смешения, могло принести такой результат.
В ожидании этого момента короли выражали подчеркнутое уважение своим почтительным романским подданным и по мере возможности приближали их к своей особе. Это вызывало недовольство местных воинов, тем более, что властитель получил право брать к себе на службу нужных людей.
Сторонники принципа свободного рождения, которые перестали быть равными своим предводителям по происхождению и не принадлежали к истинным асам, поскольку уже подверглись этническим изменениям до V в. до н. э., были готовы к переменам 7) По правде говоря, некоторые местные законы ставили барьеры перед такой опасностью. Те или иные местные племена не имели права вступать в брачные союзы друг с другом, зато сквозь пальцы смотрели на браки с римлянами 8). Но дети от смешанных браков заранее лишались германской юрисдикции и подпадали под действие законов империи, т. е. включались в массу ее подданных. Такая система существовала и в Индии, но вообще это были только формальные ограничения, и они не могли нейтрализовать притягательность римского мира для варваров. Вскоре в законе появилось много послаблений, исчезли оговорки, и еще до окончания царствования Меровингов разделение жителей по категориям перестало основываться на происхождении 9). У висиготов вообще перестало существовать какое-либо юридическое различие между варваром и римлянином.
Таким образом, статус покоренного населения неуклонно повышался всюду, а поскольку местные жители могли претендовать на германские привилегии даже при королевском дворе, вполне естественно, что германец, в свою очередь, имел причины добиваться этого. Галлы и итальянцы находились на одной ступени со своими властителями, кроме того, они могли претендовать даже на самый соблазнительный титул: епископское достоинство. Германцы прекрасно осознавали все выгоды нового положения и получали их. Случалось так, что человек, вышедший из покоренной массы, оказывался выше по положению, чем потомок Одина, и наоборот.
Одновременно в другом русле социальной организации также происходили перемены. Ариман, «bonus homo», который в первые дни завоевания презирал город, теперь старался оставить сельское уединение и стать горожанином, чтобы быть ближе к чиновнику-куриалу. Кстати, положение последнего также изменилось в лучшую сторону. Епископы, отвечающие за порядок в городах, имели поддержку в лице местного сената. Они защищали новую знать перед властителями германских кровей, а те поручали им управлять подданными, что резко повысило авторитет епископата 11). Впрочем, это обычный результат всех завоеваний, которые осуществлялись воинственными народами, а именно: рост влияния богатых классов покоренной страны. С согласия патрициев-варваров куриалы заняли многие должности императорских чиновников. Под их властью оказалась полиция и юстиция, если речь не шла о чисто императорских функциях и полномочиях 11). Поскольку промышленность и коммерция обогащают города, именно в городах создавались религиозные и образовательные центры, а храмы принимали толпы верующих, включая и преступников, которые искали там убежище. Позже слово «куриал» заменили на «ра-шимбург» и «скабин» 12). Были скабины ломбардского, франкского, висиготского происхождения, так же как и романского 13).
Сближение происходило не только между князьями, знатью и свободными гражданами романского мира и варварских стран, но и низшими классами, которые при этом поднимались на более высокую ступень. Раньше императорский режим ставил многие ситуации в промежуточное положение между полным рабством и полной свободой. При германской администрации резкие грани стирались, сначала исчезло полное рабство, против которого в течение многих веков ополчался здравый смысл. Начиная с языческих времен в жестокую борьбу с ним вступила философия, еще более сильные удары оно получило от Церкви. Германцы не были расположены восстанавливать его: они предоставили свободу во всем и вместе с архиепископами объявили, что незаконно держать в цепях христиан, верующих в Иисуса Христа. Они пошли еще дальше. Политика древних времен, действовавшая в основном в пределах городов и создававшая институты только для городского населения, мало заботилась о судьбе сельских жителей. Германцы были озабочены жизнью деревень и не делали различий между подданными.
Итак, рабство при них было почти отменено. Они ввели промежуточное состояние, при котором сам человек имел право распоряжаться своей жизнью в соответствии с гражданскими и религиозными законами и общественным мнением. Крестьянин получил право на землю, а также право вступать в священные ордены. Ему бьш открыт путь к самым высоким должностям и званиям. Он мог даже надеяться на епископат— более высокое положение, чем генерал в армии по мнению самих германцев. Это коренным образом изменило ситуацию бесправных работников в частных поместьях, а еще сильнее повлияло на тех, кто трудился на королевскую казну. Такие люди могли стать богатыми торговцами, фаворитами князя, даже графами, командующими свободнорожденными воинами. Я уже не говорю об их дочерях, которые иногда, в силу каприза судьбы, возносились на трон.
Самые униженные классы получили звание «колонов». Во времена Юлия Цезаря они были свободными землепашцами, а в семитскую эпоху их положение резко ухудшилось. Феодосии и Юстиниан окончательно привязали их. Им оставили право приобретать недвижимость, но не продавать ее. При смене владельца они переходили вместе с землей к новому. Доступ к высоким должностям бьш для них категорически запрещен. Им даже запрещалось вести тяжбы против хозяина, который мог подвергать их телесным наказаниям. В конце концов им запретили носить оружие и пользоваться им, что считалось в те времена большим позором.
Германское владычество отменило почти все эти правила. При Меровингах колоны имели крепостных работников, и даже противники северных институтов и рас признавали, что положение народа при них было не очень тяжелым.
Деятельность тевтонских элементов в империи в продолжение четырех столетий, с V по IX в., приводила к улучшению положения низших классов во всем романском мире. Это было естественным последствием этнического смешения. С приходом Карла Великого ситуация дошла до такого состояния, что этому великому человеку даже не пришла мысль восстанавливать императорские порядки. Но даже он не смог увидеть, что факты, которые на первый взгляд как будто способствовали реставрации, на деле приводили к самой настоящей скрытой революции, поскольку в обществе устанавливались совершенно новые отношения. И не существовало сил, которые могли бы помешать окончательному взрыву.
Романский мир обрел новую энергию, хотя и не везде в равной степени. Варварство практически исчезло как организм, но его влияние еще ощущалось во многих странах, и оно не было погребено под латинским элементом.
На юге Италии царило смятение, более глубокое, чем прежде. Старое население, остатки варваров, постоянный приток греческих поселенцев, затем массовое переселение сарацинов усиливали хаос. Это была страна, обреченная на власть чужестранцев, с плохо скрытой анархией.
На севере полуострова неоспоримым было владычество ломбардцев. Эти германцы, слабо ассимилированные с романским населением, не могли примириться с мыслью о власти другой германской расы. Поскольку они были немногочисленны, Карл Великий покорил их, но не смог стереть их национальные черты.
В Испании весь юг и центральная часть не принадлежали империи: мусульманское нашествие охватило обширные земли, объединив их под властью халифата. Что касается северо-запада, где жили потомки суэвов и висиготов, в низших слоях населения было намного больше кельтибе-рийцев, чем латинян. Этим объясняется особая печать, которая отличала эти народы от жителей южной Франции.
Аквитанская кровь в силу определенного родства с кровью наваррцев и галицийцев получила большую дозу романского и варварского элемента в сравнении с северной Испанией.
В Провансе и Лангедоке романский слой был настолько значителен, а кельтская основа была настолько подавлена им, что ситуация напоминала центральную Италию, тем более что набеги сарацинов поддерживали там значительный семитский приток. Висиготы, чья кровь к этому времени изменилась, частью ушли из Испании, частью окончательно поглощались в массе местного населения. Дальше к востоку верховодили группы бургундцев и франков, хотя они не были абсолютными хозяевами.
Бургундия и западная Швейцария, включая Савойю и долины Пьемонта, сохранили много кельтских элементов. По правде говоря, в первой из этих стран романский элемент был наиболее сильным, а в других странах слабее: особенно большой приток кельтов из Германии пришел вместе с бургундцами, которые быстро слились с местным населением. Франки, лонгобарды, готы, суэвы и другие германские осколки и даже славяне нарушали этническую однородность этих стран, а вдоль северных границ жители напоминали тех, что оставались в Германии.
Центральная Франция была преимущественно галло-ро-манской. Из всех варваров, пришедших туда, властью обладали только франки. Первоначально население было не так сильно семитизировано, как в Провансе: ситуация здесь больше напоминала верхнюю Бургундию. Из двух германских элементов франки превосходили бургундцев и, несмотря на малочисленность, занимали главенствующее положение.
На западе центральной Галлии расположена Бретань. Слабо романизированное население этого полуострова неоднократно получало приток эмигрантов с большого острова. Бретонцы не были чистыми кельтами, а скорее бельгийцами, т. е. германцами, а с течением времени туда пришли другие германизированные племена. Континентальные бретонцы представляли собой смешанную группу, где преобладал кельтский элемент.
За верхним течением Сены и в землях, которые с одной стороны тянутся до устья Рейна, а с другой до Мейна и Дуная, где восточной границей служит Венгрия, сконцентрировалось население, в котором германские элементы имели неоспоримое превосходство, но были неоднородны. Территория между Сеной и Соммой принадлежала франкам, в значительной степени кельтизированным, с не большой семитизированной романской примесью. Морское побережье сохранило кимрийское название — Пикардия. Во внутренних землях галло-римляне, смешанные с не-встрийскими франками, почти не отличались от своих южных и восточных соседей; однако они обладали большей энергией, особенно северные жители. Чем ближе к Рейну и чем дальше в направлении старых декуматских границ, тем больше встречалось настоящих франков ав-стразийской группы, в которых сохранилось больше германской крови. Здесь находились ее истоки Поэтому, если судить по историческим текстам, здесь находились мозг и сердце империи и ее сила, здесь решались ее судьбы. Любое событие, не инициированное в среднем течении Рейна или его окрестностях, имело лишь локальное значение.
Выше по реке в направлении Баля германские массы все больше кельтизированы и приближаются к бургундскому типу; на востоке, начиная от Баварии, галло-романс-кая смесь пополняется славянскими оттенками, которых еще больше вблизи Венгрии и Богемии, где они уже преобладают, образуя переходную зону между западными народами и народами северо-востока и юго-востока до самой Византии.
Таким образом, западные группы обязаны тевтонскому элементу той силой рассудочности, которой не имели изнеженные народы романского мира. Эта эпоха кончилась тогда, когда варвары увидели в этнической основе, где они занимали ведущее положение, массу, противостоящую им. Они смешались с этой массой и приобрели другие взгляды: теперь их удивление вызывали только новые различия в этой совокупности, частью которых они теперь являлись. Именно в это время романский мир решил, что победа над варварством, которое латиняне считали самым тяжелым последствием германского нашествия, наконец одержана. Вплоть до царствования Карла Великого варварство сохраняло свои внешние формы и проявления. После него материальная форма перестала существовать, и хотя его дух еще оставался, так же как ассирийский и эллинский дух, оно вступило в тяжелую стадию.
Как бы то ни было, повторяю еще раз, его дух не погиб. Этот гений, представлявший сумму всех этнических обломков, продолжал сопротивляться благодаря одному обстоятельству, которое заслуживает упоминания. Речь идет о феномене, противоположном тому, что мы видели в период, когда империя существовала без императора: а в данном случае император остался без империи. Императорское достоинство, в некоторой степени связанное с римским величием, в течение нескольких веков обеспечивало ему внешнюю форму наследника и продолжателя. И опять-таки германские народы, в силу своего упрямого инстинкта, явили новый пример той же логики и той же стойкости, которая отличала их собратьев с берегов Инда, хотя это произошло в иной форме.
Теперь нам остается расмотреть типичные достоинства расы в лице последних арийских ветвей, которые вышли из Скандинавии на юг. Это были норманны и англосаксы.
Примечания
1 Тацит, большой поклонник германцев, порой даже чересчур романтичный, очень сурово отзывался о галлах своего времени.
2) Между прочим, эти два вождя получили римские титулы от императора Анастасия, которого на Западе не признавали, хотя варвары считали его законным властителем Рима.
3) Теодорик III и его преемники издали несколько законов для защиты памятников Рима от разрушения. Им угрожали не варвары, а римляне — либо в пылу религиозного рвения, либо просто для того, чтобы добыть строительный материал. Римляне использовали мраморные статуи, чтобы получить известь. Таким образом, несмотря на самые строгие предписания висиготских королей и пап, многие шедевры погибли Аталарик пытался реорганизовать школу права в Риме. Висиготские короли даже выделяли средства для ухода за памятниками.
4) Политики того времени не хотели даже и слышать о том, что он восстанавливает старый трон. Они считали, что он наследует не Августу, а императору восточной империи Константину V. Во время межцарствования бытовала теория, что константинопольский суверен является номинальным правителем всего романского мира. Его власть ограничивалась выдачей инвеститур Когда Карл Великий решил надеть пурпурную мантию, эту теорию заменили другой, поскольку с появлением Ирины восточная империя перешла в женские руки, западная империя не могла следовать за ней, т. к. это противоречило закону салиицев, как будто закон салиицев имел какое-то отношение к наследованию римских императоров
5) Одним из признаков, по которым узнавали человека из расы богов, считался необычный блеск в глазах В Индии это также считается знаком божественных воплощений.
6) Отсюда почет, которым были окружены некоторые «царские» племена Скилфунги у шведов, Нибелунги и небулонские Франки у франков, Херелинги и т д
7) У франков Хлодвиг приказал убить всех мужчин салийской расы,
чтобы после его царствования среди германцев в Галлии не осталось
никого, кто мог бы соперничать в знатности с Меровингами.
8) Дети от варвара и римлянки были римлянами. В IX в. саксонский
закон предусматривал смертную казнь для виновных в незаконном бра
ке.
9) Хотя священнослужители должны были подчиняться римским за
конам, они не всегда исполняли их. У ломбардцев священники и монахи
общин придерживались варварского закона даже в IX—XI вв. Вольно
отпущенники принимали законы народа, из которого они вышли. По
мимо римских и варварских законов на каждой германской территории
существовало общее право, которое применялось ко всем жителям и
основывалось на компромиссе между различными законодательствами.
Продолжением этого высшего права являются капитулы.
10) Иногда варвары сохраняли даже римскую администрацию: напри
мер, в Ретии и в бургундских странах з течение нескольких веков вме
сто германских князей оставались патриции.
11) В 543 г. сенат Вены утвердил создание монастыря. В 573 г. муни
ципальные чиновники Лиона признали заветы святого Нисетия. По всей
Франции можно набрать множество подобных примеров, и нет никако
го сомнения в том, что муниципальная организация никогда не переста
вала существовать и в средние века.
12) «Рашимбург» — то же самое, что «bonus homo» или «добропоря
дочный человек». Это «фрилинг» у континентальных саксонов, «фри-
мен» у англосаксов.
13) С той же разницей, что все римляне, рожденные свободными, снача
ла не могли быть куриалами, между тем как все варвары той же катего
рии не имели таких ограничений. Скоро это правило равенства распрост
ранилось и на римлян.
ГЛАВА V
Последние переселения арийцев-скандинавов
В то время, как крупные племена, покинувшие Скандинавию после I в. н. э., постепенно перемещались на юг, значительные массы, жившие на полуострове и рядом с ним, не знали покоя. Их можно разделить на две группы: та, что стала основой англосаксонской конфедерации, и вторая группа, выходцы из которой были более независимы друг от друга и продвинулись дальше; именно их следует считать «норманнами», как они себя называли.
Несмотря на то, что начиная с I в. до н. э. до V в. н. э. влияние этих групп чувствовалось даже в римских регионах, нет оснований подробно говорить о них отдельно, потому что там действовали и другие германские народы. Но после I в. нашествие Аттилы положило конец их влиянию или, по крайней мере, ослабило его. Славяне, втянутые в общий этнический беспорядок, главными зачинщиками которого были тевтоны и гунны, оказались отброшенными в районы между скандинавскими странами и южной Европой, и только с этого момента можно четко различать арийцев на севере нашего континента.
Эти славяне, вновь оказавшиеся жертвами катастроф, сотрясавших высшие расы, пришли на земли своих предков, которые жили там несколько столетий назад, и, возможно, проникли еще дальше. Они перешли Эльбу, поднялись по течению Дуная, появились в самом центре Гер мании. Под предводительством своей знати, состоявшей из гетов, сарматов, кельтов, и смешавшись с немногочисленными группами гуннов, которые их теснили, они заняли на севере весь Голыитейн вплоть до Эйдера 1). На западе они двигались к реке Сааль и сделали ее своей границей, а на юге заняли Стирию, Карниоль, дошли до побережья Адриатики, с одной стороны, с другой — до Майна, и захватили оба австрийских герцогства — Тюрингию и Суаб 2). Затем они спустились до рейнских земель и проникли в Швейцарию. Эти вендские народы, прежде постоянно угнетаемые, поневоле стали завоевателями, обстоятельства работали на них, и в результате германский элемент оказался значительно ослаблен во всей Германии и сохранил свои позиции только в Вестфалии, Фризе, Ганновере и на Рейне. Такая ситуация сложилась в VIII в. Саксонские набеги и франкская колонизация в течение трех или четырех последующих веков несколько изменили положение, но в результате масса местных народов оказалась навсегда отрезанной от основных арийских элементов. Этому способствовали не только набеги славян в гуннскую эпоху, но в еще большей мере состав германских групп, смешанных с многочисленными наемными бандами кельтов и вендов. Когда германские племена переселялись или исчезали, главным образом страдала самая благородная часть, тогда как конфликты мало затрагивали два низших класса — карлов и траэлов. Напротив, по мере того, как теряли свою знать славянские племена, они все более освобождались от арийского влияния, отвлекавшего их от их истинной природы. В результате исчезновения германцев, с одной стороны, и ослаб-ления вендской аристократии, с другой, в населении Гер-мании в конце концов осталось очень мало германских элементов. Об этом свидетельствуют сельские обычаи, народные суеверия, наречия и физиологические особенности. Так, в Шварцвальде можно встретить чисто кельтские или славянские типы или пассивных австрийцев и баварцев, в которых нет той энергии, какой отличаются франки или лонгобарды.
Именно это население оказалось на пути саксонов и норманнов, точно так же, как в свое время германцы столкнулись примерно с такой же ситуацией. Разница состояла в том, что на этот раз силы завоевателей были слабее и географические результаты более скромные.
Вначале норманны пошли по стопам готских племен. Они были умелыми и отважными мореплавателями и совершали походы на восток, пересекли Балтийское море, высадились на его берегу, откуда пошли предки Германариха, и, с мечом в руках пройдя по всей Руси, заключили военные союзы с императорами Константинополя, а с другой стороны, их пираты наводили страх на жителей побережья Каспийского моря.
Они настолько хорошо освоились в русских землях и завоевали там такой высокий авторитет своим умом и мужеством, что славяне этой страны, признавая свое бессилие, почти единодушно и с радостью приняли власть чужеземцев. Последние основали крупные княжества и в какой-то мере восстановили и Асгард, и Гар-дарику, и готскую империю. Они заложили основы славного будущего славянских государств, скрепив их арийской кровью. Без них России бы не было 3).
Сегодня существует большая славянская империя — единственная, которая выдержала испытание временем, первый и уникальный памятник политическому разуму, истоки которого следует искать в варяжских, т. е. норманнских династиях. Однако это грандиозное сооружение является германским только в силу факта своего существования. Норманны не изменили характер своих подданных: они были слишком малочисленны, чтобы добиться такого результата. Они затерялись в массе местного населения, в котором татарские набеги в средние века постоянно усиливали дестабилизирующее влияние финской крови. Все это имело бы бесславный конец, если бы судьба не послала этой стране силу, которая возродила ее, и этой силы оказалось достаточно, чтобы нейтрализовать худшие качества славянского гения. Приход немецких князей, администраторов, генералов, профессоров, художников, ремесленников, появление англичан, французов, итальянцев медленно, но верно делали свое дело, трансформируя инстинкты местного населения и готовя его, помимо его желания, к тому, чтобы занять высокое положение в Европе. Все, что сегодня есть в России политически значимого, все, что сближает эту страну с германизированной цивилизацией, пришло извне.
Возможно, такая ситуация сохранится в течение более или менее продолжительного времени, но в сущности инертность, присущая местным жителям, осталась, и напрасно считают, что вендская раса представляет угрозу для Запада. Кое-кто, увидев, что у нее мало способностей к социальному совершенствованию, поспешили объявить ее юной и полной скрытых сил, которые еще не проявились. Однако это из области иллюзий. Славяне относятся к самым древним семействам, самым перемешанным и выродившимся, какие есть на земле. Они исчерпали свои возможности еще раньше кельтов. Норманны придали им чувство единства, которого они были лишены. И это чувство теряется по мере того, как впитывается скандинавская кровь, оно поддерживается только за счет новых притоков, однако они не в состоянии дать своим ученикам то, чего у тех никогда не было.
На Западе славяне могут занимать только подчиненное социальное положение и вряд ли будут играть заметную роль в будущей истории, как не играли ее в прошлом, если бы не огромная территория, которую они занимали. Находясь на границе между Европой и Азией, они служат естественным переходным элементом между своими западными и восточными монголоидными сородичами. Они составляют бесчисленные массы людей от Богемии и Петербурга до границ с Китаем. Они поддерживают, таким образом, между различными метисами непрерывную этническую связующую нить, которая сегодня опоясывает северное полушарие.
Вот удел славянских народов и предел их развития, которого они никогда бы не достигли без помощи норманнов. Эти норманны осуществляли свою деятельность главным образом в России, откуда мы перенесемся вслед за ними в другие земли.
Не будем останавливаться на их деятельности, т. к. это скорее область политической истории. Вытесненные из центра Германии массами новых пришельцев, потерпев поражение от саксонов 4), норманны вплоть до VIII в. продолжали свои походы. Западные мореплаватели боялись отважных норманнских пиратов, которые добирались до Средиземного моря, грабили Испанию, колонизировали острова вблизи Англии, обосновались в Ирландии и Шотландии, населили долины Исландии.
Несколько позже они пришли и на землю Англии, которой раньше причинили столько хлопот и волнений, отобрали ее большую часть у бриттов и саксонов, которые высадились на этих берегах еще раньше. Позже они обновили кровь французов в Невстрии и обеспечили им превосходство над другими жителями Галлии. В числе их самых славных деяний следует в первую очередь отметить открытие американского континента в X в. и создание там колоний в XI, а возможно, и в XIII в. В свое время мы поговорим о полном завоевании Англии французскими норманнами.
Скандинавия, откуда вышли эти воины, еще в героические времена средневековья занимала видное место в памяти всех господствующих рас Европы. Это была земля их славных предков, земля их богов, вытесненных христианством. Высокие образы, которые вызывало название этой земли в мыслях франков и готов, можно сравнить с воспоминаниями об Ултрара-Куру для брахманов. В наши дни этот полуостров населен людьми, похожими на тех, которые так долго и обильно питали всю континентальную Европу 5). Чем чище была кровь этих древних воинов, тем меньше времени они проводили в своих одэлах. Немногие остались в Скандинавии. Но некоторые возвратились туда и нашли там финнов, кельтов, славян — либо выходцев тех, кто когда-то населял страну, либо потомков пленников, которых забросили туда перипетии войн и конфликтов с остатками асов. Однако нет сомнений в том, что в Швеции и особенно в Норвегии еще сегодня можно встретить физиологические, лингвистические и политические свидетельства пребывания исчезнувших благородных рас, о чем говорит история последних столетий. Ни Густав-Адольф, ни Карл XII, ни их народы не являются потомками Рагнаса Лодброга и Харалда. Если бы норвежцы и шведы были более многочисленные, ситуация сложилась бы по-иному; но они по причине своей малочисленности обречены на социальное бессилие. Поэтому можно сказать, что не среди них следует искать последний оплот германского влияния: он находится в Англии. Именно там он в большей мере сохраняет свое прежнее влияние.
Когда речь шла о кельтах, мы видели, что население Британских островов во времена Цезаря состояло из местных финнов, некоторых галльских племен, в разной степени затронутых смешением с аборигенами, но весьма деградированных этими контактами, и из переселившихся германизированных бельгийцев, которые занимали восточное и южное побережья.
С последними в основном и имели дело римляне — как в вопросах войны, так и мира. Рядом с этими чужеземными племенами жили с давних времен более чистые германцы, упоминаемые в галльских документах под именем «коританий-цы». С тех пор переселение тевтонских групп больше не прекращалось вплоть до 449 г., который обычно считается началом англосаксонского периода. В царствование Пробия имперская власть населила остров вандалами, немного позже туда завезли квадов и маркомманов. Гонорий сформировал в северных провинциях более 40 когорт из варваров, которые привели с собой жен и детей. Затем земли получили многие тунгры. Все эти волны иммигрантов были достаточно значительны, чтобы сформировать новое население на западном побережье и учредить новую должность, которая, согласно римской иерархии, на острове называлась «префект саксонского побережья». Этот титул говорит о том, что задолго до появления двух братьев-героев по имени Хенгест и Хорса большое количество людей их расы уже обитало в Англии.
Таким образом, британское население очень рано получило приток германской крови, и племена, жившие в центральных районах также постепенно смешались с соседями или были вынуждены уйти в горы на севере или же переселиться в Ирландию, которая стала последним оплотом чистых кельтов, если таковые вообще оставались там.
Скоро на острове появилось многочисленное римское население. Во время одного бунта семьдесят тысяч римлян были убиты только в трех кантонах Лондона, Меру-лама и Колчестера. Но через некоторое время в Великобританию пришли новые переселенцы с юга, и численность римлян-островитян продолжала расти.
В III в. Марсий насчитал в стране 15 тысяч крупных поселений. Во многих жили только римские поселенцы. По свидетельству Цезаря, бритты предпочитали жить в убогих хижинах среди лесов, между тем как германизированные бельгийцы, прибывшие из Галлии, обитали в таких же городах, как их сородичи на континенте. Они имели свои деньги, а через 40 лет после римского завоевания при Агриколе по подсчетам Птолемея в стране было 56 крупных городов. Пришельцы подчинялись римским законам и обычаям, строили памятники, акведуки, театры, триумфальные арки, которые вызывали восхищение еще в XIV в. 6) Короче говоря, местные города все больше напоминали галльские.
Тем не менее существовала большая разница. Жители Великобритании обладали большей политической энергией, чем их континентальные соседи, несмотря на то, что их небольшая территория и географическое положение на задворках империи не позволяли им надеяться на значительную роль в ее истории. Здесь уместно напомнить, что географическая ситуация мало влияет на могущество страны. Полугерманцы Великобритании дали Риму большое число императоров. При их участии непрерывно велись амбициозные политические интриги. С их побережья отплывали когорты на завоевание римского мира. Они замахнулись на то, в чем их соседи галлы столько раз терпели неудачу: они задумали создать свои династии и пре успели в этом. Начиная с царствования Караусия они уже мало зависели от Рима. Они сформировали политический центр со всеми соответствующими эмблемами и знаками отчизны. Так туманный Альбион окружил себя ореолом гордой, суроюй и несколько эгоистичной свободы, которой поныне гордятся потомки бриттов.
Я не буду рассказывать о бритто-римских императорах Аллектии 7), Магнентии, Валентинии, Максиме, Константине, с которыми Гонорий был вынужден заключать пакты. Я не буду говорить о Марке, который навсегда закрепил обособленное положение страны 8).
Я просто хотел показать, в какую глубокую древность уходит императорский титул у англичан. Римские формы превалировали на острове в течение примерно 450 лет. После этого начались гражданские войны между германизированными бритто-римпянами и более чистыми саксами, издавна поселившимися в стране после изгнания с континента под давлением славян, которые неожиданно вознамерились завладеть всем островом. Историки часто описывают этих сынов скандинавов, «Сакаи-Суна», или сынов саков, приплывших из кимрийского Херсонеса и соседних с ним островов на кожаных барках. Историки усматривают в таком способе мореплавания проявление варварства, но они ошибаются. В V в. северяне имели большие суда на Балтике. Они издавна видели в своих морях римские галеры, видели экспедицию франков, которые с Черного моря вернулись во Фризию на кораблях, отбитых у императорского флота, и могли воспользоваться этими образцами, но не захотели. Этим мужественным людям больше подходили мелкие суда, которые можно переносить на руках, которые могли переходить из моря в реки, из рек в мелкие речки. Таким образом, они могли пробираться в глубь страны, что было не под силу большим судам, и осуществлять завоевания. В результате возобновились смешение рас и, соответственно, конфликты 9).
Бритто-римское население, которое отличалось высокой энергичностью по сравнению с галло-римлянами в силу своего германского происхождения, более достойно вело себя по отношению к завоевателям и оказывало им сильное сопротивление 10). Часть страны осталась почти независимой, если не считать вассального положения и признания высшей власти саксов с выплатой дани. Но даже покоренное население имело право на землю, ношение оружия, командование войсками или выбор своих военачальников.
Как франкские короли окружали себя преимущественно галльскими придворными, так и принцы Гептархии набирали свой двор из среды бритто-римлян. Последние сразу получили высокие должности при дворе потомков асов. Они научили их римским законам и приобщили к идее власти, которую англо-саксонские воины не стремились распространять. Но и в этом бритто-германские советники значительно отличались от галльских или меровингских: они не смогли спасти от разрушения римские нравы, потому что и сами в слабой мере знали их, и не заложили в систему правления зерно феодализма, потому что их страна была незначительно затронута действием бенефици-альных законов. Итак, Англия, начиная с V в., оставалась в стороне от образа жизни остальной части Европы.
Бритто-римляне очень хорошо внушили потомкам Бодана и Тора желание собрать воедино все наследие национальных императоров. Мы знаем, с каким удивлением самые ловкие и могущественные англосаксонские принцы принимали римские знаки отличия высшей власти в виде изображения волчицы и двух братьев-близнецов, воспринимали римские законы в отношении своих подданных, завязывали тесные связи с двором Константинополя и приобретали двойной титул: «братвалда» по отношению к подданным англосаксам и бриттам и «басилеус» в письменных документах по латыни 11). Титул «басилеус», на который не смели претендовать франкские, висиготские, ломбардские короли, предоставлял прерогативу величия и независимости. На острове, так же как и на континенте, хорошо понимали его значимость, потому что Карл Великий унаследовал трон Константина V; в письме к Эгберту он назвал себя императором восточных христиан, а адресата именовал императором западных христиан 12).
Расовые отношения между бритто-римлянами и германскими племенами, пришедшими из Ютланда 13), основывались на компромиссе: со стороны побежденных — отказ от приобретения товаров с юга, принятие германских идей, а со стороны победителей — уступки и послабления административного характера. Например, создаваемые институты были похожи на скандинавские. Землевладение в форме одэла и феода, политические права, основанные исключительно на территориальной собственности, поощрение земледелия, постепенное запустение многих городов 14), увеличение количества деревень, особенно отдельных ферм и поместий, в которых свободный человек чувствовал себя вольготно, — все это свидетельствовало о крепости арийского духа. С другой стороны, рост числа городов, растущее безразличие к делам общества и уменьшение численности свободных людей на континенте указывали на развитие совсем иных тенденций.
Неудивительно, что некоторые современные историки превозносят образ жизни англосакса, жившего мирной сельской жизнью в эпоху, когда его собрат на континенте — карл или ариман, т. е. «добропорядочный человек» — утратил почти все качества свободного человека. Но тогда они должны добавить, что организация средних классов при саксонских королях и первых норманнских династиях была всего лишь продуктом этнических обстоятельств и не подлежала совершенствованию. Тогдашнее английское общество со всеми своими достоинствами и недостатками составляло единое целое, обреченное на упадок. Почти полное отсутствие романизированного элемента не позволяло ему приблизиться к тому, что мы называем европейской цивилизацией. По мере слияния различных групп населения кельтские элементы, глубоко пропитанные финской сущностью, элементы, которые попали в массу бриттов в результате англосаксонского переселения, и те, которые принесли с собой датчане, поглощали германские элементы. При этом не надо забывать, что. несмотря на их многочисленность, они утрачивали свою энергию по мере смешения с разнородной массой. Их лучшие качества тускнели так же, как переходящий из рук в руки плод теряет свою свежесть, сохраняя, однако, мякоть. В такой ситуации находилась Англия XI в. Рядом с замечательными политическими достижениями мы видим постыдную нищету в интеллектуальной жизни; исключительно развитый прагматизм, благодаря которому на острове накоплены огромные богатства, и полное отсутствие деликатности и элегантности нравов; зажиточность крестьян-собственников и абсолютное рабство, какого, пожалуй, не было нигде. Духовенство, которое по причине невежества и низких плотских нравов медленно скатывалось к еретизму, бездарные правители, управляющие страной так же, как раньше управляли своим одэлом, и за плату отдающие государственную печать в пользование проходимцам. Наконец, исчезновение всех чистых рас и появление на троне крестьянского сына. Вот что уродовало общую картину общества в период норманнского завоевания.
Англии повезло с приходом Вильгельма, и на волне гал-ло-скандинавского нашествия туда проникли романизированные элементы. Они не разрушили тевтонскую основу, не лишили ее прагматического и политического гения — они влили в нее то, чего ей до тех пор недоставало для того, чтобы присоединиться к общему ходу цивилизации. Вместе с герцогом Нормандским пришли романизированные бретонцы, ангевийцы, бургиньонцы, представители всех регионов Галлии. Они обеспечивали связь острова с остальной Европой, вытащили его из болота изоляции, в котором его держал сам характер этнического состава населения, потому что Англия оставалась слишком кельто-саксонской в тот период, когда остальной европейский мир стремился сбросить с себя германскую природу.
Плантагенеты и Тюдоры продолжили цивилизаторское движение и расширили для него путь. При них приток романизированного элемента не имел такого угрожающего размаха и не затрагивал низшие слои населения, тогда как высшие слои, как и везде, постепенно деградировали и исчезали. Как обычно случается, цивилизованная раса, оказавшись в среде обладающих сильной энергией масс, получает небольшую дозу яда, что оказывает положительный эффект. Так и в Англии ситуация постепенно улучшалась, нравы смягчались, и страна сближалась с континентальным обществом; в то же время она продолжала оставаться в основном германской, поэтому феодализм там никогда не приводил к рабству, как это происходило у ее соседей. Королевская власть не могла перешагнуть определенные границы, установленные национальными инстинктами; муниципальная система мало походила на римскую, низшие классы всегда имели доступ на более высокую ступень, а привилегии были основаны не на титуле, а на земельной собственности. С другой стороны, падал интерес к интеллектуальным знаниям, имело место презрение ко всему, не связанному с материальными потребностями: недаром итальянцев возмущает, что англичане не способны наслаждаться искусством.
В истории человечества, начиная с X в. до наших дней, мало найдется аналогичных примеров. В других местах арийцы или арианизированные элементы питали своей энергией массы разнородного населения, придавали им силу, а в ответ воспринимали новую для них культуру. Но нигде больше благородные племена, собравшиеся вместе на небольшой территории, не получали так мало элементов из смешанных, но более развитых в смысле исторического опыта рас. Именно этому исключительному обстоятельству англичане обязаны не только своим медленным социальным прогрессом, но и прочности их империи: она не отличалась ни блеском, ни гуманностью, ни благородством, но зато была самой мощной в Европе.
Этот процесс ускорился с конца XVII в.
После религиозных войн во Франции на остров хлынула новая волна французов. На этот раз они не стремились попасть в аристократическую среду: торговые отношения, которые расширялись и углублялись повсюду, втянули значительную часть иммигрантов в плебейские массы, и англосаксонская кровь серьезно от этого пострадала. Появление крупной промышленности еще более усилило этот процесс, притягивая в страну работников негерманских рас, ирландцев, итальянцев, славянизированных немцев и немцев, отмеченных кельтской печатью.
Тогда англичане реально ощутили, как их втягивает в себя сфера романизированных народов. Они без всякого сожаления стали терять то, что когда-то сближало их со скандинавами, фламандцами и голландцами. Начиная с этого времени они стали лучше понимать Францию. Они почувствовали тягу к классическим наукам, искусству, музыке, литературе и добились в этой области такой славы, о которой не могли и мечтать их предки, хотя и сюда они вносили грубый варварский вкус.
Тем временем иммиграция с континента продолжалась и усиливалась. Отмена Нантского эдикта заставила многих жителей южных провинций Франции присоединиться к своим сбежавшим предшественникам 15). Не меньший эффект произвела Французская революция; не считая недавнего притока ирландцев в Англию, непрерывно поступали все новые этнические элементы, и инстинкты, противоположные германскому духу, накапливались в обществе, когда-то таком едином, логично организованном и крепком, хотя и малообразованном.
Перемены были ощутимы и проявлялись в самых разных аспектах. Английская законодательная система утратила свою солидарность, приближалось время реформаторов. Аристократия открыто столкнулась с противниками: неизвестная прежде демократия выдвинула требования, которые выросли не на англосаксонской почве. Растущая популярность новшеств, появление новых идей, организация новых сил — все свидетельствует о том, что причины такой трансформации следует искать на континенте и что Англия вступает в романский мир.
Примечания
1) Шаффарик считает, что гунны, описанные в «Эдце», были славя
нами, что является явной натяжкой
2) В этом направлении славяне двигались под давлением аваров, по
лумонгольского-полуарийского племени.
3) Людбранд де Тичино, епископ Кремонский, умерший в 979 г., говорил, что народ, который греки называют «русские», на Западе зовется «норманнами». В V в. русские — под этим именем надо понимать основную часть населения — говорили на скандинавском языке. Территория, где был распространен этот язык, охватывала окрестности Ладожского озера, озера Ильмень и верховье Днепра. Обычно русские норманны называли себя «варягами». Это имя носили также асы, готы и саксоны, т. е. оно чисто арийского происхождения. Греки знали в Дрангиане сарматский народ, который называл себя «зариян-га» или в зендской форме «зараянг». Плиний переделал его в «эвер-гетов». Это название, «заранги», «эвергеты» или «варяги», пришло и во Францию, оставив следы в географических названиях. Это доказывает, что северные арийцы, несмотря на расстояния, сохраняли родство со своей ветвью.
4) Континентальные саксоны так быстро смешались с кельтскими или
славянскими племенами, окружавшими их, что по традиции они счита
ются автохтонным населением Гарца, хотя их предки жили на Херсоне-
се еще в V в., а сами они захватили Тюрингию только в VI в Создает
ся впечатление, будто они вдруг родились посреди гор и лесов Гарца.
Здесь слышится отголосок скандинавских мифов в сочетании с местны
ми легендами.
5) Язык рунических текстов значительно отличается, как и готский
язык Улфилы, от ньшешних скандинавских языков, в которых много фин
ских элементов.
6) Тацит, резко осуждающий галлов за то, что они с такой легкостью приняли разрушительное римское влияние, также нелестно отзывается об островных бриттах, которые копировали у себя римскую административную систему.
7) Аллектий вел себя как настоящий император. Он заселил остров
большим числом франков и саксов.
8) Марк был избран императором с целью защиты страны от сак
сонского вторжения в 407 г.
9) Проспер Аквитанский считает 441 г. датой окончательной побе
ды англосаксов. Это завоевание отличается от покорения Галлии
франками в двух моментах: во-первых, саксы не получили импера
торской инвеституры и не могли ее получить, потому что Великобритания являлась независимой страной; во-вторых, вследствие вышесказанного, их предводители не имели намерения требовать звания патрициев и консулов, поскольку не желали играть роль римских чиновников.
10) Например, бритты в боях против саксов использовали римскую так
тику.
11) Титул «братвалда» предполагал пусть и номинальную, но все-таки власть
над независимыми бритпжими племенами острова; некоторые из этих племен в
X в. имели знать германского происхождения: например, корнуэльцы.
12) Еще Вильгельм-Завоеватель носил титул «басилеус». Видимо, он был
последним английским сувереном, который пользовался этим титулом.
13) Название «англосаксы», применяемое к завоевателям Англии, Не
означает, что все они относились к одной нации: среди них были
варяги, ютунги, тюрингские саксы.
14) С бриттскими городами Англии случилось то, что произошло с
кельтскими поселениями в Германии. Они не имели достаточно богатств
и сил, чтобы сопротивляться враждебному окружению. Римские инсти
туты постепенно германизировались, а тяга к сельской жизни и посто
янные набеги приводили к размыванию городской буржуазии.
15) В разные времена в Англии нашли убежище более ста тысяч протестантов.
ГЛАВА VI
Последняя эпоха германо-романского общества
Вернемся в империю Карла Великого, потому что именно в ее лоне должна была зародиться современная цивилизация. Нероманизированные германцы Скандинавии, северной части Германии и Британских островов утратили «наивную» сторону своей сущности, и теперь в их могуществе уже нет прежней гибкости. Они слишком бедны идеями, чтобы добиться больших и разнообразных результатов. Славянские страны по тем же причинам отличаются таким убожеством мысли, что даже когда некоторые из них вступают в тесные связи с восточным романским или греческим миром, этот брак не приносит плодов. Впрочем, здесь я ошибся: этот брак дает еще более плачевные результаты, чем византийский компромисс.
Итак, перенесемся в провинции восточной империи, чтобы присутствовать при появлении нынешнего социального устройства. Здесь уже не так отчетливо проявляется сочетание варварства и романского духа: эти два элемента будущего мира начинают проникать друг в друга, и будто для того, чтобы ускорить этот процесс, произошло как бы разделение функций на всем пространстве империи. Повсюду видны ростки слияния, которое не имеет четко определенных национальных границ и искажает суть компонентов, бурлящих в этом котле.
Но это зрелище вовсе не новое для читателя этой книги. Поглощение сильных рас в древних обществах происходило в такие удаленные от нас времена и в таких далеких землях, что нам трудно проследить все его этапы. Иногда мы можем рассмотреть не только окончательные катастрофы, но и кое-какие исторические подробности. История, часто искаженная несовершенной хронологией и мифическими формами, затемненная толкователями, такими же чужими для того или иного народа, как и мы с вами, доносит до нас не факты, а скорее их образы. Более того, эти образы доходят до нас отраженные во множестве зеркал, ракурс которых подчас очень трудно определить.
Зато совсем иная картина предстает перед нами, как только речь заходит о близкой нам цивилизации! С нами разговаривают наши отцы и рассказывают о далеких событиях так, как бы мы сами рассказывали об этом. Читая их рассказы, мы живо представляем сцену, на которой разворачивались события. Нам нетрудно понять то, о чем они говорят, и представить то, о чем они умалчивают, потому что мы сами — плод их деяний, и если мы испытываем затруднения, что касается полного и точного представления о совокупности их дел, если нам не удается проследить все события, почувствовать их логику и вывести следствия, виной тому не скудность сведений, а напротив, угнетающее обилие подробностей. Наш глаз с большим трудом различает и разделяет их, проникает в их суть, поскольку они слишком многочисленны и размыты, и наша главная ошибка заключается в том, что мы пытаемся их классифицировать.
Мы настолько активно соучаствуем в страданиях и радостях, в триумфах и поражениях нашего родного прошлого, что нам плохо удается сохранить непредвзятость, без которой невозможны правильные суждения. Встречая в королевских капитуляриях, в хартиях феодальной эпохи, в ордонансах эпохи административной первые свидетельства всех тех принципов, которые сегодня волнуют наше правительство или вызывают наше негодование, чаще всего мы не можем оставаться объективно равнодушными.
Но такое исследование не терпит ни нынешних страстей, ни сегодняшних симпатий или антипатий. Пусть нельзя не радоваться или грустить вместе с предками, пусть их участь не должна оставлять нас безучастными, необходимо подавить эмоции для достижения самой благородной цели, которая есть поиск истины. От этого выигрывает справедливость и в конечном счете гуманизм. Нас должен интересовать не определенный класс или исторический персонаж, а весь сонм умерших людей; здесь имеет право на существование только отстраненная жалость ко всем, кого больше нет, независимо от того, носили ли они королевскую корону, шлем воина, шапочку буржуа или кепи пролетария. Для того, чтобы прийти к такому безмятежному созерцанию, нет иного средства, кроме как рассуждать о наших предках так же, как мы рассуждаем о чужих для нас цивилизациях.
Исходя из принципов данной книги, новая цивилизация должна была явить свои первые формы там, где смешение варварства и романского духа затронуло, во-первых, самые чистые элементы, во-вторых, элементы, больше всего проникнутые эллинизмом, тем более, что последние как раз и заключают в себе истоки имперской цивилизации. В самом деле, три территории доминируют в моральном отношении, начиная с IX по XIII в.: верхняя Италия, среднее течение Рейна и северная Франция.
В верхней Италии ломбардская кровь сохранила энергию, неоднократно подпитываемую франками. Поэтому страна имела достаточно сил для будущего. С другой стороны, местное население содержало в себе достаточно эллинских элементов, и поскольку оно намного превосходило по численности завоевателей-варваров, слияние приводило его к еще большему росту. Там сохранилась и стала быстро развиваться римская административная система. Города — Милан, Венеция, Флоренция — приобретают такое большое значение, какого давно не знал ни один город в других местах. Их устройство в чем-то напоминает абсолютизм античных республик. Военная власть ослабляется, германская королевская система — всего лишь прозрачная и непрочная ткань, наброшенная на общество. Начиная с XII в. феодальная знать почти полностью исчезает со сцены, ей на смену приходит буржуазия, восстанавливается императорское право, возрождаются науки, расцветает торговля, и вся ломбардская лига переживает невиданный расцвет. Но при этом не надо забывать, что тевтонская кровь, которую инстинктивно презирали все народы, пытающиеся вернуться в романский мир, — это именно то, что придает им силы. Она с каждым днем теряет свои позиции, но все еще существует, о чем говорит долгое сохранение индивидуального права даже среди духовенства.
По ломбардскому типу, с разными вариациями, формируются многочисленные государства. Кстати, этот же тип мы видим в провинциях Бургундского королевства, в Провансе, Лангедоке и южной Швейцарии, хотя там нет ломбардского блеска. Обычно там варварский элемент слишком слаб и не в состоянии придать энергию романскому духу 1). В центральной части и на юге полуострова он почти отсутствует, поэтому мы наблюдаем там бесплодные волнения и жалкие конвульсии. Тевтонские набеги носили эпизодический характер на этих землях и только усиливали этнический беспорядок, который не могли исправить греческие и сарацинские поселенцы. Одно время норманнское владычество привело к неожиданному расцвету цивилизационного духа в самой южной части полуострова и в Сицилии. К сожалению, этот живительный поток скоро иссяк, и императоры дома Хо-хенштауфен пожинают его последние плоды.
Когда в XV в. германская кровь почти перестала распространяться в массах верхней Италии, страна вступила в стадию, которую пережила южная Греция после гражданских войн. Она поменяла свою политическую жизнестойкость на развитие художественных и литературных способностей. В этом смысле она достигла высот, каких никогда не достигала римская Италия, всегда поклонявшаяся афинским образцам. Но успех продолжался недолго, как и во времена Платона: не прошло и сотни лет, как возобновилась агония всех способностей. XVII и XVIII вв ничего не добавили к славе Италии, но лишили ее многого.
На берегах Рейна и в бельгийских провинциях романские элементы численно превосходили германские. Кроме того, они были значительно больше пропитаны прагматичностью гельтов, чем аборигены Италии. Местная цивилизация шла в направлении, соответствующем причинам, которые ее породили. В смысле феодального права императорская система бенифиций оказалась малоэффективной, и связь землевладельцев с короной всегда была очень слабой, между тем как независимые доктрины древнего германского законодательства еще долго поддерживали у владельцев замков свободу и независимость. Рыцари Хай-наута и Палатината до XIV в. считались самыми богатыми, гордыми и независимыми в Европе. Их непосредственный сюзерен, император, имел мало власти над ними, а второстепенные принцы и князья, кстати более многочисленные, чем в провинциях, были бессильны подчинить их. Тем не менее и там усиливался романский дух, потому что романский мир был слишком велик, и в конце концов им пришлось, с великой неохотой, признать главные принципы права Юстиниана. Тогда феодальная система потеряла большую часть своих прерогатив, хотя сохранила их в достаточной мере для того, чтобы революционный взрыв 1793 г. потряс эти страны сильнее, чем другие. Без внешней поддержки остатки феодальной организации еще долгое время сопротивлялись в западных районах.
В противовес не желающей сдаваться знати буржуазия создала свой шедевр: ганзейский союз, комбинацию кельтских и славянских идей, в которой преобладали последние, но которая держалась во многом благодаря германской твердости. Под императорской защитой города, входившие в союз, почти не протестовали против ига, как это часто случалось в Италии. Они охотно отказались от высших прав в пользу своих суверенов и ревностно следили только за соблюдением своих социальных и торговых интересов. У них не было ни междоусобной борьбы, ни стремления к республиканскому абсолютизму. Любовь к труду, жажда наживы, почти полное отсутствие страстей, высокая степень рассудочности, приверженность позитивным свободам — вот их характерные черты. Они не презирали ни искусства, ни науки и активно перенимали вкусы знати к повествовательной поэзии, хотя у них было смутное понятие о красоте, а их ум был направлен на практические достижения, в отличие от итальянского гения. Однако архитектура стрельчатых сводов обязана им своими самыми прекрасными памятниками. Церкви и храмы в городах Фландрии и западной Германии характеризуют излюбленную форму искусства этих регионов, которая отвечает внутренней природе их гения.
Влияние рейнских государств было очень значительным по всей Германии и распространялось до самых северных областей. Именно там скандинавские королевства нашли те стороны южной цивилизации, которые лучше всего подходили для них. На востоке, по соседству с австрийскими герцогствами, доза германской и кельтской крови была меньше, так как преобладало славянское и романское население, поэтому там издавна обращали взоры к Италии, хотя не гнушались образцами с Рейна и даже славянскими примерами. Земли, находившиеся под властью дома Габсбургов, представляли собой переходную территорию, наподобие Швейцарии, которая делила свое предпочтение между рейнскими и верхне-итальянскими моделями. На землях древней Гельвеции срединной точкой между двумя системами был Цюрих. Чтобы закончить нарисованную картину, повторю еще раз: пока Англия оставалась преимущественно германской после того, как впитала в себя французский поток, пришедший вместе с норманнским нашествием, и до того, как протестантские переселенцы начали сближать ее с континентом, именно фламандские и голландские формы были ей ближе по духу и связывали ее идеи с идеями Рейна.
Переходим к третьему центру цивилизации, который находился в Париже. В этой части страны осуществлялась интенсивная франкская колонизация. Романский принцип был представлен кельтскими элементами, не менее многочисленными, чем на берегах Рейна, но более эллинизированными: одним словом, этот принцип преобладал над варварством, и германские идеи рано отступили перед ним. В самых древних поэмах карловингского цикла тевтонские герои либо отсутствуют, либо изображаются в неприглядном виде, например, рыцари из Майенса, тогда как западные паладины, например, Роланд и Оливье, или даже южные рыцари, как, например, Жерар Русильонский, занимают почетное место. Традиции Севера все больше искажаются под давлением римских нравов.
Феодальная система в этом районе все больше проникается имперскими понятиями и обрастает многочисленными ограничениями, нюансами, обязательствами, которых не знала ни Германия, где владение фьефами отличалось большей свободой, ни Италия, где она была подчинена власти суверена. Только во Франции можно увидеть короля, сюзерена, в роли вассала кого-нибудь из своих людей, теоретически принужденного действовать против себя самого под страхом лишения властных прав.
Но за всеми этими конфликтами была победа королевской прерогативы, потому что они непрерывно возвышали низшие слои населения и разрушали авторитет рыцарства. Все, кто не имел личных или земельных прав, имели право приобрести их, и напротив, все, кто имел и то и другое, понимали, что эти права постепенно уходят из их рук. В такой критической для всех ситуации еще сильнее разгорелись конфликты и усилился антагонизм; они продолжались дольше, чем в других местах, поскольку появились раньше, чем в Германии, и закончились позже, чем в Италии.
Слой свободных земледельцев и воинов постепенно исчез по причине общей потребности в защите. Все меньше оставалось рыцарей, подчинявшихся только королю. Ценой утраты части прав каждый стремился купить поддержку человека, более сильного, чем он сам. Эта неразбериха доставляла много неприятностей как для современников, так и Для их потомков, и неизбежно вела к всеобщему уравниванию.
В связи с этим можно отметить два момента: 1) нет смысла изучать тогдашнюю Францию в пределах ее нынешней территории, поскольку единства страны не существовало, и 2) нельзя определить время появления современных общин, потому что они всегда были у галло-римлян и галло-франков.
Но общины никогда не имели большой власти. Самые крупные фьефы в конце концов прекратили существование. Независимые, могущественные и гордые личности составляли исключение и рано или поздно должны были отступить перед антипатией романского мышления. Дольше всего продержался беспорядок — последняя форма протеста со стороны германских элементов. Королям, невольным вождям римского движения, было еще нелегко справиться с духом независимости. Непрерывные и всеобщие конфликты и метания раздирали эти героические времена. Никто не чувствовал себя защищенным от ударов судьбы. Как не улыбнуться сегодня горькой улыбкой при виде жалости к тогдашним низшим классам, к разрушенным хижинам и потравленным посевам! Почему бы не мерить события X в. той же мерой, какой мы оцениваем события сегодняшние! Ведь речь идет о посевах и хижинах крестьян, недовольных своей участью. Если уж проливать слезы, то лучше делать это по поводу всего общества, всех классов и всей общности людей.
Но почему вдруг слезы и жалость? Та эпоха вызывает совсем не сочувствие у внимательного читателя исторических хроник. Вся тогдашняя мысль скорее переполнена энтузиазмом, нежели сухой рассудочностью: она всегда бурлит и движется вперед. Она вдохновлена любопытством и безудержной активностью, она касается всего, с чем сталкивается. В то же время она обладает неисчерпаемыми силами, чтобы постоянно питать внешние и внутренние войны и конфликты.
Во всех областях деятельности мы видим в той эпохе превосходство над древнеримской цивилизацией. Последняя ничего не изобрела — она могла только пользоваться источенными временем плодами. А мы создали новые понятия и сотворили новую цивилизацию. И этим великим творением мы обязаны средневековью. На основе северных традиций и кельтских сказок оно создало большую литературу. Оно заострило оружие александрийской диалектики, проникло в теологические глубины и извлекло оттуда новые формулы, обогатило естественные науки, математику и алгебру. Оно преуспело в географических открытиях, когда маленькие королевства XIII в., не имеющие материальных средств, не рассчитывая на будущую славу, но обуянные религиозным экстазом, посылали своих бесстрашных мореплавателей в самые отдаленные уголки земли, о которых даже не помышляли ни греки, ни римляне.
В той эпохе много страданий — это историческая правда, но можно ли быть жалким и несчастным, будучи переполненным энергией? Случалось ли, чтобы угнетенный крестьянин-серф, или разоренный аристократ, или плененный король обращали свое последнее оружие против себя? Уж если испытывать чувство жалости, то к тем выродившимся и вялым народам, которые ничего не любят, ничего не хотят, ничего не могут, не знают, чем заняться посреди унылого прозябания в лоне угасающей цивилизации, и снисходительно относятся к самоубийству.
Особое сочетание германских и галло-романских элементов в населении северной Франции обусловило болезненный, но верный путь к слиянию и объединению сил нации и позволило ей достичь высот скромных, но достаточных, чтобы вызвать симпатию двух других центров европейской цивилизации. То, чего не было у Германии и что было в избытке в Италии, Франция имела в ограниченной мере; с другой стороны, черты, унаследованные от тевтонской природы, весьма ослабленные во французской нации, восхищали жителей Юга, которые их наверняка бы не приняли, если бы они были более полными. Такая умеренность вызвала большое уважение к французскому языку и у северных, и у южных народов XII и XIII вв.: как в Кельне, так и в Милане. Пока миннензингеры переводили наши романы и поэмы, Бру-нетто Латини, учитель Данте, писал по-французски, так же как и редакторы мемуаров венецианца Марко Поло. Они считали, что только наш язык способен распространить по всей Европе новые знания. В это время парижские школы привлекали к себе ученых людей и пытливые умы со всех стран. Таким образом, феодальная эпоха стала для Франции, находящейся за Сеной, эпохой славы и морального величия, которых не может затмить этнический беспорядок.
Но расширение королевства первых Валуа на юг, усиливая роль галло-романского элемента, привело в XIV в. к большой войне, которая в тени английских войн была снова развязана против германизированных элементов1. Феодальные законы все больше ужесточали контроль королевской власти над землевладельцами и уменьшали их права, т. е. страна все больше «романизировалась». Общественные нравы, развиваясь в том же направлении, в конечном счете нанесли сокрушительный удар по рыцарству, использовав в качестве оружия идеи, которые сами рыцари раньше проповедовали в отношении чести.
Понятие чести существовало у арийских народов, а у англичан и даже у немцев оно трансформировалось в теорию обязанности, которая хорошо согласовывалась с достоинством свободного воина. Очевидно, под словом «честь» и благородный гражданин империи, и лавочник эпохи Тюдоров понимали высокую обязанность оберегать свои личные интересы от посягательств сверху. И речь не шла об обязанности приносить их в жертву кому бы то ни было. Напротив, французский дворянин сознавал, что строгие правила чести заставляют его жертвовать всем ради короля: своим имуществом, своей свободой, своими близкими и даже жизнью. Для него в такой абсолютной преданности заключался идеал благородства, а поскольку он был благородного происхождения, он достойно воспринимал любые действия власти. Эта доктрина, как и все доктрины, возведенные в абсолют, конечно, не была лишена красоты и величия. Ее украшала высшая храбрость, которая, впрочем, была чем-то вроде германского налета на имперских идеях. Ее источник можно найти в семитских понятиях, и, приняв ее, французская знать вынуждена была оказаться в положении, близком к рабству.
Общественное мнение не давало ей выбора. Королевская власть, чиновники, буржуазия, народ идеалом благородного человека считали следование понятиям чести, которое они формировали; так землевладелец-воин перестал быть основой государства. Правда, он еще оставался его опорой, но все шло к тому, чтобы сделать из него только декоративный элемент.
Излишне добавлять, что если население допустило такую деградацию, значит, его кровь уже не была такой чистой, чтобы оно могло сопротивляться 3). В тех областях, где находились основные поселения франков, рыцари сопротивлялись дольше, а за Луарой, где франков не было, царила покорность. Со временем, к концу XV в., романский дух стал доминировать.
Возврат старых социальных элементов носил массовый характер. Европа перестраивалась в соответствии с новым порядком, отвечающим романскому духу.
Южная и центральная Италия находилась примерно на том же уровне, что пришедшая в упадок Ломбардия. Прежние отношения Ломбардии со Швейцарией и Галлией значительно ослабли: Швейцария больше тяготела к рейнской Германии, а южная Галлия — к срединным провинциям. Связующим звеном в данном случае служил, конечно, романский элемент, но в нем Преобладала кельтская основа. Если бы в этих обстоятельетвах сыграла роль семитизированная часть, тогда Швейцария и южная Галлия еще сильнее укрепили бы прежние связи с Италией, а не наоборот.
Вся Германия под кельтским влиянием, напротив, лучше осознала свои интересы. Романо-галльский элемент без труда сочетался со славянскими принципами. Скандинавские страны стали более внимательно присматриваться к стране, которая стремилась завязать с ними этнические отношения, лишенные германского налета. В эпоху всеобщего сближения рейнские земли потеряли свое превосходство, и это было неизбежно, потому что верх одержала галльская природа.
Повсюду проникало то грубое, что не принадлежало ни германскому, ни эллинизированному элементам. Рыцарская литература исчезла из замков на берегах Рейна: на смену ей пришли насмешливые, непристойные и гротескно тяжеловесные сочинения городской буржуазии. Население полюбило тривиальность Ганса Сакса. Эту легкую веселость мы называем сегодня «галльской», образчики такого рода в изобилии появлялись во Франции того времени, тогда же появился гигант такой литературы — Рабле.
Вся Германия соперничала с рейнскими городами в новой стадии цивилизации, знаком которой был насмешливый юмор. Саксония, Бавария, Австрия, даже Бранденбург присоединились к общему течению, между тем как на юге Франция при одобрении Англии находила все больше общего со своими северными и западными соседями, от которых она получила примерно столько же, сколько дала им.
В свою очередь Испания также оказалась в потоке всеобщей ассимиляции инстинктов, завоевывающих Запад. До сих пор эта страна оказывала влияние на своих северных соседей в том смысле, чтобы дать им возможность понять свои особые вкусы. Пока готский элемент обладал такой силой, пусть даже и внешней, иберийский полуостров поддерживал такие же отношения с Англией, как и с Францией. В XVI в., когда усилился романо-галльский элемент, королевство Фердинанда нашло лучшее взаимопонимание с южной Италией, хотя по Руссильонскому договору оно бьшо привязано и к Франции. Банальный дух северной буржуазии содержал в себе мало кельтского, поэтому с трудом приживался в Испании; однако здесь чисто семитская энергия примешивалась к местной мощи чувств, в которой не было ничего от мускульной силы германского варварства, но которая в сочетании с африканской страстью рождала великие шедевры. Несмотря на остатки самобытности было очевидно, что Испания утратила лучшую часть своих готских принципов, что во время выхода из изоляции она, как и другие страны, испытывала влияние возрождавшегося романского духа.
В этом возрождении, как его справедливо называют, в этом восстановлении романской основы политические инстинкты Европы смягчались по мере того, как население освобождалось от германского инстинкта; появлялось все больше возможностей для отдельного человека и его благосостояния, рождался новый тип цивилизации. Культурные центры перемещались. Италия, взятая во всей своей совокупности, снова стала образцом для подражания. На первое место вышел Рим. Что касается Кельна, Майенса, Трева, Страсбурга, Льежа и даже Парижа, эти города, пользовавшиеся совсем недавно всеобщим восхищением, вынуждены были довольствоваться ролью имитаторов. Эталоном суждения стало все латинское и греческое, разумеется, понятое в латинском смысле. Еще больше усилилось презрение ко всему, что выходило за эти рамки: ни в философии, ни в поэзии, ни в искусствах больше не признавали того, что несло в себе германский дух или германскую форму; это был яростный и неодолимый крестовый поход против того, что существовало тысячу лет. Даже христианство принималось и оправдывалось с большим трудом.
Но если Италия благодаря своим образцам для подражания, смогла удержаться во главе этой революции в течение нескольких лет, хотя речь шла лишь о влиянии в интеллектуальной сфере, она утратила это превосходство, как только неизбежная логика человеческого духа потребовала перехода от абстракции к социальной практике. И хваленая Италия снова сделалась слишком романской и быстро канула в небытие, как это случилось в VII в. Франция, ее ближайшая, родственница, продолжала ее дело по праву рождения: дело, которое оказалось не по силам старшей сестре. Франция взялась за это со всей энергией, свойственной только ей одной. Она взяла на себя роль управлять процессом массового смешения всех этнических элементов, ее задача облегчалась тем, что эти элементы были раздроблены. Для большинства европейских народов вернулся век равенства, остальные продолжали двигаться к такому же результату темпами, зависящими от их физической организации. Именно это состояние мы наблюдаем сегодня 4).
Политические тенденции недостаточно полно характеризуют эту ситуацию: в крайнем случае, они могут считаться преходящими, вызванными вторичными причинами. Но здесь, помимо всего прочего, мы наблюдаем признаки будущего объединения западных народов в лоне нового романского мира, в частности, во все большем сходстве их литературных и научных трудов и особенно в развитии их языков.
Все народы по мере возможности освобождаются от своих самобытных элементов и сближаются. Старый испанский язык непонятен для француза или итальянца, нынешний испанский почти не представляет лексикологических трудностей для них. Язык Петрарки и Данте оставил диалектам нероманские слова и формы и на первый взгляд стал абсолютно понятен нам. Мы когда-то были богаты тевтонскими словами, но мы забыли их, и если принимаем какие-то английские выражения, то лишь потому, что они принадлежат к кельтской группе или заимствованы у нас. У наших соседей по ту сторону Ла-Манша быстро идет процесс изгнания англосаксонских элементов: с каждым днем они, один за другим, исчезают из словаря. Но любопытнее всего обновление происходит в Германии.
Подобно тому, что мы видим в Италии, языки, содержащие в себе больше германских элементов, например, фризский и бернский, объявлены непонятными для большинства населения. Большая часть провинциальных языков, богатых кимрийскими элементами, сближается с общеупотребительным языком. А последний, известный как современный вер-хне-германский, имеет мало лексикологического сходства с готским или древними северными языками и проявляет все больше родства с кельтским; кроме того, в нем есть славянские следы. Но особенно он тяготеет к кельтскому, а поскольку ему нелегко найти первородные остатки в современном языке, он с трудом сближается с французским.
До сих пор я употреблял термин «романский мир» в смысле состояния, к которому возвращается население западной Европы. Однако, чтобы быть точным, надо добавить, что нельзя понимать под этим выражением ситуацию, абсолютно идентичную той, что имела место в древнеримском мире вообще безотносительно к конкретной эпохе. В этом последнем смысле я пользовался словами «семитский» или «эллинистический», не подразумевая этническое смешение наподобие того, что имело место в ассирийском мире и на сирийско-македонских просторах. Не следует также забывать, что новый романский мир отличается своими собственными этническими нюансами и, следовательно, создает возможности, ранее неизвестные. Основа та же самая, хаос еще больший, усиливается ассимиляция всех отдельных способностей и возможностей — вот что общего между этими ситуациями и что каждодневно приближает наши страны к имперской модели. Но разница заключается в том, что в кипящем котле нашей крови все еще остаются многие германские элементы, количество и сила которых зависят от географического положения: на юге их меньше, на севере, скажем, в Швеции, они сильнее, поэтому замедляют процесс упадка.
Этот процесс, идущий с юга на север уже два столетия, довел массы италийского полуострова до состояния, близкого к тому, в котором находились их предшественники в III в. н. э. Почти то же наблюдается в верхней части страны, за исключением некоторых районов Пьемонта. Испания, более насыщенная семитскими элементами, обладает относительным единством, что делает этнический хаос менее заметным, но не может обеспечить превосходство «мужских» или утилитарных качеств. Наши южные французские провинции не существуют; те, что в центре и на востоке, вместе с юго-западной частью Швейцарии, находятся под влиянием Юга и Севера. Австрийская монархия держится изо всех сил за счет преобладания тевтонских элементов над славянским населением. Греция и европейская часть Турции, слабые по сравнению с западной Европой, существуют за счет германского элемента, который проник туда в средние века. То же самое можно сказать о малых государствах по течению Дуная с той разницей, что там осталась небольшая арийская примесь, хотя этнический беспорядок переживает у них самый болезненный период. Российская империя, переходная территория между желтыми расами, семитизированными и романизированными народами Юга и Германии, испытывает недостаток в однородности; она получила малую дозу благородного элемента и может подняться только благодаря притоку эллинов, итальянцев, французов и немцев. Но пока эти элементы не выходят за пределы самого верхнего слоя населения.
Пруссия в пределах своей нынешней территории имеет больше германского, чем Австрия, но что касается основы, она уступает последней, где чашу весов перевешивает сильно арианизированная группа мадьяр — не в смысле цивилизованности, а в смысле жизнестойкости, о которой, кстати, и идет в основном речь в этой книге.
Одним словом, все значительные жизненные силы сегодня сконцентрированы и ведут неравную и безнадежную борьбу с романской совокупностью на большой территории: эта широкая полоса идет от Торнео, включая Данию и Ганновер, далее вниз по течению Рейна, захватывая Эльзас и вер хнюю Лотарингию, сужаясь по течению Сены до устья, продолжается до Великобритании и западной части Исландии 5).
Там существуют последние обломки арийского элемента — искаженные, потерявшие форму, но еще не побежденные. Именно там бьется сердце общества и, следовательно, современной цивилизации. Эту ситуацию до сих пор ни разу не анализировали и не объясняли, тем не менее она осознается всеми. Более того, многие мыслители, иногда даже не отдавая себе в этом отчета, делают ее отправной точкой для прогнозов на будущее. Они предсказывают день, когда мертвый холод охватит земли, которые сегодня нам кажутся самыми плодородными и процветающими, и полагая, что эта катастрофа произойдет совсем скоро, они ищут убежище, где человечество сможет начать новую жизнь и новую историю. Нынешние успехи одного государства Америки кажутся им предвестником такой возможности. Западный мир — вот огромная сцена, где, по их мнению, появятся народы, которые, унаследовав опыт всех прошлых цивилизаций, обогатят им нашу цивилизацию и осуществят дела, о которых мир не мог и мечтать.
Рассмотрим эту точку зрения со всем вниманием, какого она заслуживает. Мы встретимся с различными расами, которые населяют и населяли американский континент, и обсудим основные моменты, исходя из которых примем или отбросим эту гипотезу.
Примечания
1) Во всех этих странах германские институты в некоторой степени сохранились до наших дней: примером служит республика Сан-Марино в восточной Италии. Скандинавские следы можно встретить в некоторых маленьких кантонах.
2) Объединение юга и севера Франции произошло благодаря этническому смешению, которое имело место после альбигойской войны. На заседании парламента в 1212 г. Симон де Монфор провел решение о том, что вдовы и дочери, наследницы «старых фьефов», могут выходить замуж только за французов в течение последующих 10 лет. С этим связаны перемещение большого числа пикардийских, шампенуазских и туранжельских семей в Лангедок и угасание старых готских домов.
3) Сложившуюся ситуацию можно охарактеризовать так: в царствование Карла Лысого на волне непрерывных волнений, конфликтов, войн и революций со всех сторон пришли новые люди, мелкие вассалы превратились в крупных феодалов, а королевские чиновники стали почти независимыми сеньорами.
4) Вот что пишет по этому поводу Амадей Тьери: «А на каком языке говорим сегодня мы, европейцы XIX столетия'' Какой печатью отмечен наш литературный гений'' Кто автор наших теорий искусства7 Какая юридическая система записана в наших законах, где истоки наших обычаев'' Наконец, какая у нас религия'' Ответ на эти вопросы свидетельствует о жизнестойкости римских институтов, чью печать мы носим до сих пор пятнадцать веков спустя печать, которая, вместо того, чтобы потускнеть и стереться, становится все яснее и отчетливее по мере того, как мы освобождаемся от феодального варварства».
5) Чтобы понять смысл этой точки зрения, следует иметь в виду, что речь идет о приблизительных границах Более или менее сохранившиеся остатки арийских рас встречаются всюду, где прошли германцы Их можно встретить в Испании, Италии, Швейцарии — там, где условия благоприятны для их сохранения, — а также в Тироле, Трансильвании, в горах Албании, на Кавказе, в Гиндукуше и горных долинах Тибета. Не исключено, что они есть и в Верхней Азии Однако большей частью они мало заметны и не исчезли только благодаря их неактивности и отсутствию всяких контактов
ГЛАВА VII Американские аборигены
В 1829 г. Кювье не имел достаточно информации для суждения об этнической природе американских племен и оставил их за пределами своей классификации. Позже появились новые данные, которые позволили обсуждать этот вопрос. Таких данных набралось много, и хотя на их основе нельзя сделать окончательный однозначный вывод, мы можем высказать некоторые достаточно обоснованные суждения.
Сегодня ни один уважающий себя этнолог не станет утверждать, что американские аборигены составляют чистую расу, которую можно назвать «красной». От Северного полюса до Огненной Земли можно встретить самые разные оттенки кожи, если оставить в стороне чисто черный цвет у конголезцев и бело-розовый у англичан. Местные аборигены отличаются самыми разнообразными оттенками, начиная с темно-оливкового до почти белого. Не менее разнообразно их телосложение: от высоких патагонцев до маленьких представителей племени чанко. То же самое можно сказать о пропорциях: у некоторых очень удлиненное тело, например, у племен, живущих в пампасах, у других — короткое и толстое, например, у жителей перуанских Анд. Такое же разнообразие в строении и форме головы. Таким образом, физиология не определяет единый тип американских народов.
В этом вопросе вряд ли можно рассчитывать на большую помощь лингвистики, хотя стоит к ней обратиться. Большинство местных языков обладают несомненной уникальностью в лексикологическом смысле, т. е. они не похожи друг на друга. А вот грамматическая система одинакова. Во всех наблюдается агглютинация, и несколько фраз образуют одну вокабулу; это, конечно, очень характерная особенность, но она не указывает на единство американских рас, тем более, что нет правил без исключений. Возможно, со временем появятся новые доказательства того, что синтаксис американских наречий не относится к одному типу или принципу.
Поэтому нет оснований предполагать существование «красной» расы как отдельной разновидности человечества. Скорее всего, речь идет об определенных разновидностях состава крови.
Но эта предпосылка вовсе не упрощает наш вопрос. Если народы нового континента не составляют отдельную ветвь, тогда появляются трудности, что касается их отношения к известным типам старого мира. Я попытаюсь по мере возможности прояснить данный предмет, и в этом мне поможет уже использованный метод: мы посмотрим, существуют ли, наряду с глубокими различиями, сходства этнических элементов.
Черное и белое семейства не встречаются в Америке в чистом виде. Но что касается финского типа, картина совсем иная: он несомненен у некоторых северо-западных племен, например, эскимосов 1). В этом можно увидеть точку соприкосновения между Старым и Новым Светом, которую мы и сделаем исходным пунктом наших рассуждений. Оставим эскимосов и спустимся на юг, где живут племена, обычно называемые «красными»: чинуки, ленни-ленапы, сиу. Их можно считать прототипом жителя Америки, хотя они не могут претендовать на такое звание ни по численности, ни по своей социальной организации. Можно без труда установить близкую связь между этими племенами и эскимосами, которые произошли от желтых народов. Что касается чинуков, это не вызывает никакого сомнения, а в отношении других неопределенность также снимается, если сравнить их не с малайскими китайцами Поднебесной Империи, как это часто делают, а с монголами. Тогда под медным оттенком представителя племени дакота мы увидим желтую основу: почти полное отсутствие бороды, черные волосы, слабое телосложение, флегматичный темперамент, очень маленькие глаза и предрасположенность к тучности. Однако следует сделать оговорку: у «краснокожих» эти признаки финского типа проявляются не столь явно.
С берегов Миссури спустимся к Мексике, где встретим еще более измененные признаки, тем не менее легко узнаваемые под более бронзовым цветом. Кстати, сама история свидетельствует о родстве ацтеков и их предшественников тольтеков с черными охотниками Колумбии. Именно с берегов этой реки началось распространение этих племен на юг. Об этом же свидетельствует сравнение языков. Итак, можно сказать, что мексиканцы связаны с желтой расой через чинуков, хотя имеют более сильную примесь чужеродного элемента.
За полуостровом живут два крупных семейства, которые подразделяются на сотни племен, иногда состоящих из нескольких десятков человек. Одно обитает на побережье Тихого океана, другое от Мексиканского залива до Рио де ла Плата занимает территорию бразильской империи, а когда-то занимало Антильские острова. Первое включает в себя перуанцев. Они самые темные, более похожие на черных обитателей континента, и имеют меньше сходных черт с желтыми народами. У них удлиненный нос с горбинкой, покатый лоб, суженный к вискам, придающий голове пирамидальную форму, хотя имеются монгольские признаки в расположении и форме глаз и скул, а также в гладких и жестких волосах черного цвета. У другой, южной, группы, охватывающей все гуаранийские народы, наблюдается явный финский тип.
Гуарани, или карибы или караибы, как правило желтые, очень похожие на жителей восточного побережья Азии. Таково мнение Орбиньи и Прескотта. Возможно, это население отличается большим разнообразием физических черт, чем остальные американские группы, но общим у них остается желтый или бледно-красноватый цвет кожи, указывающий на их родство с индейцами-охотниками Соединенных Штатов, крутой лоб, круглое лицо, короткий и узкий нос, раскосые глаза. Остается добавить, что чем дальше на восток, тем темнее цвет гуарани.
Физиология подсказывает нам, что американские народы на всех широтах имеют явно монгольскую основу. Это со всей очевидностью подтверждает лингвистика. Сначала обратимся к последней.
Американские языки, отличающиеся, как сказано выше, лексикологическими различиями и грамматическими сходствами, совершенно не похожи на языки восточной Азии, однако Прескотт с присущей ему проницательностью отмечает, что они также не похожи и друг на друга, и если бы этого факта было достаточно, чтобы отрицать всякое родство аборигенов Нового Света с монголами, тогда пришлось бы отделить эти народы друг от друга, что в принципе невозможно. Например, сходство отонского языка с односложными языками восточной Азии очевидно, и несмотря на множество примесей американские наречия в нынешнем своем виде не отрицают родства тех, кто говорит на них, с финской расой.
Что касается интеллектуальных способностей этой группы, можно отметить несколько характерных особенностей, которые позволяют составить определенное мнение из множества противоречивых точек зрения. Я буду придерживаться фактов и не собираюсь ни слишком возвышать, ни слишком принижать американских индейцев. Некоторые ученые изображают их как образец гордости и независимости духа и на этом основании прощают им людоедство. Другие, напротив, упрекают эту расу в чудовищном эгоизме, откуда происходит крайняя жестокость. Этот взгляд характерен для испанских авторов.
Тем не менее при всей непредвзятости нельзя не признать, что такая точка зрения имеет право на существование, и это признают историки Америки. Иногда, учитывая холодную злобность этих дикарей и их гордый характер, их считают потомками Каина.
Однако американского аборигена не стоит слишком упрекать за то, что он ест своих пленников или истязает их. Все народы в той или иной степени грешны в этом: все дело лишь в мотивах, которые стоят за такими поступками. Американец превосходит жестокостью самого темпераментного негра или самого коварного финна в силу безразличия, с которым он относится к своей жизни. Можно сказать, что страсти у него отсутствуют, поэтому он не испытывает жалости ни к чужим, ни к своим, даже самым близким, людям.
Одним словом, американский абориген, равнодушный к себе подобным, относится к ним исходя из их пользы для него. У него нет чувства прекрасного, желания его ограничены физиологическими потребностями. На первом месте у него пища, на втором одежда, причем даже в холодных районах. Социальные понятия, украшения и богатства мало для него значат.
Но это ни в коей мере не связано с недостатком ума: ум у него есть, и американец употребляет его на удовлетворение своего эгоизма. Его основной политический принцип — независимость, но не его народа или племени, а его личная независимость. Как можно меньше подчиняться, чтобы меньше жертвовать своими прихотями и вкусами — вот главная забота гуарани и чинука. Отсюда происходит все, что принимают за благородство индейского характера. В некоторых местных племенах есть вожди, хотя им подчиняются только по мере особой необходимости. Их власть временная, и племя может в любое время отобрать ее. В этом отношении дикари Америки — крайние республиканцы.
В такой ситуации люди талантливые или считающие себя таковыми, люди амбициозные употребляют свой ум для того, чтобы убедить своих соплеменников, во-первых, в никчемности своего соперника, во-вторых, в своих достоинствах, а для этого им приходится постоянно использовать все средства. Отсюда велеречивость этих дикарей при всей их врожденной молчаливости. На собраниях или на праздничных сборищах, когда нет необходимости отстаивать личный интерес, слова произносятся редко.
В том, что эти люди находят полезным, т. е. пищу и защиту от непогоды, в стремлении сохранить независимость во имя материальных благ, и в холодном безразличии к ближнему, я вижу у них проявление желтого принципа.
Итак, физиология и лингвистика, особенно первая, указывают на то, что финская сущность присутствует во всех трех крупных разновидностях жителей Америки: севера, юго-запада и юго-востока. Теперь посмотрим, какие этнические причины разнообразили их характеры до бесконечности, и попробуем выделить отдельные группы.
Изменение чистого желтого типа, когда оно происходит путем примешивания «белых» принципов, как это имело место у славян и кельтов, или, скажем, у киргизов, порождает людей, подобных которым в Америке я не вижу. Из американских аборигенов на галлов или вендов больше всего похожи, в смысле внешности, чероки, хотя здесь надо сделать много оговорок. Когда речь идет о смешении желтого и белого человека, в основном изменяется телосложение, а не лицо. И чероки напоминают европейский тип именно чертами лица. Глаза этих дикарей не узкие, не раскосые, не маленькие, как у бретонцев или большинства русских в Сибири; у них прямой нос в отличие от желто-белых метисов. Поэтому нет оснований полагать, что финские элементы американских народов видоизменялись за счет контактов с благородной расой.
Зато физические характеристики свидетельствуют о присутствии черной примеси. Основная разновидность американских типов удивительно соответствует не менее широкому разнообразию типов у полинезийских племен и малайцев Юго-Восточной Азии. Детальное изучение свидетельствует о присутствии черной примеси в монгольской основе. Таким образом, совокупность местных групп американского континента составляет ветвь малайских народов в той мере, в какой этот термин можно применить к продуктам финномеланийской смеси от Мадагаскара до Маркизских островов, от Китая до острова Пасхи.
Но каким образом могла установиться связь между двумя типами — желтыми и черными — в восточной части южного полушария? Ответить на этот вопрос очень несложно. Между Мадагаскаром и первым малайским островом (Цейлон) расстояние не менее 12 градусов по долготе, между тем как от Японии до Камчатки и от побережья Азии до побережья Америки совсем недалеко. Не следует забывать, что мы уже отмечали присутствие черных племен на северных островах Японии в относительно недавние времена. С другой стороны, если малайские народы могли перемещаться с архипелага на архипелаг до острова Пасхи, то от последней точки не составляло никакого труда продолжить путь до побережья Чили через острова, расположенные на этом пути: Сала, Сен-Амбруаз, Сен-Фернандес. Итак, Америка была доступна с запада как на севере, так и на юге. Есть и другие факты, рассеивающие сомнения относительно физической возможности таких путешествий 2).
Племена самых темнокожих аборигенов обитают на западном побережье, поэтому можно заключить, что там и происходили основные контакты между черным, или скорее малайским, элементом и желтым элементом Приняв эту точку зрения, можно отбросить так называемую климатическую гипотезу в объяснении того факта, почему ацтеки и кикнасы, живущие в относительно холодных горах, более смуглые, чем бразильские племена, которые бродят по равнинам и берегам рек. Тогда нет оснований говорить о том, что если эти дикари имеют бледно-желтую кожу, то это объясняется жизнью в тенистых лесах. Народы западного побережья — самые смуглые, потому что больше пропитаны меланийской кровью, учитывая близость архипелагов Тихого океана. Об этом же говорит и наука психология.
Все сказанное выше о природе американских индейцев согласуется с тем, что нам известно о характере малазийской расы. Крайний эгоизм, беззаботность, лень, холодная жестокость — основа нравов мексиканцев, перуанцев, гуарани, гуронов, заимствованная у населения Австралии. Кроме того, вкус к полезному, понятому в самом низком смысле, более практичный ум по сравнению с негром и стремление к личной независимости. В Китае мы видели малайскую разновидность, превосходящую черную и желтую расы, так и здесь есть американцы с более выраженными «мужскими» качествами, чем у племен африканского континента. Под влиянием более благородных элементов, как и малайцы Бали, Суматры, Явы, они имели цивилизации, пусть недолговечные, но и не лишенные достоинств.
Эти цивилизации могли зародиться только там, где существовала благодатная почва в лице малайского семейства в сочетании с большим количеством меланий-ских элементов. Поэтому их следует искать в местах, наиболее близких к архипелагам Тихого океана. Это соответствует действительности наибольшего развития достигла Мексика и побережье Перу
Нельзя обойти молчанием распространенный предрассудок всех американских народов, имеющий, видимо, этническую причину. Все аборигены считают признаком красоты покатый и низкий лоб. Во многих местах, расположенных далеко друг от друга, например, на берегах Колумбии и в древней стране перуанских аймара-сов, существовал обычай специально деформировать череп у детей раннего возраста, сжимая его пластинками 3).
Впрочем, этот обычай существовал не только в Новом Свете. Некоторые гуннские племена, смешанные с монголами, использовали его для изменения формы головы у младенцев для того, чтобы придать им больше сходства с «аристократической» расой. Нет сомнений в том, что американские индейцы тем самым старались походить на малазийцев с их пирамидальной головой, которая представляет собой сочетание формы черепной коробки финна и негра. Таким образом, обычай делать лоб детей более плоским — это лишнее доказательство малазийского происхождения самых могущественных американских племен, и я хочу повторить еще раз, что не существует собственно говоря американской расы, что аборигены этой части света относятся к монгольской расе, в разной степени смешанной либо с чистыми черными элементами, либо с малайцами Так что эта ветвь человеческого дерева полностью состоит из метисов.
Более того, смешение произошло в очень далекие времена. Судя по фактам, самые старые из которых, к сожалению, не очень древние (не ранее X в. н э.), все три американские группы, за редкими исключениями, издавна были предметом смешения. В Мексике завоеватели соединялись с покоренными через браки, чтобы укрепить свою власть Перуанцы, пылкие прозелиты, таким же образом увеличивали число солнцепоклонников. Гуарани считали, что воинская честь заключается в обладании большим числом жен-чужестранок, и совершали частые набеги на соседние племена для того, чтобы истребить мужчин и детей и захватить женщин 4) Эти женщины приносили с собой новые языки, которые часто были непонятны мужчинам племени
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги