Опыт

Что касается обычаев, нет нужды напоминать, до какой степени они отличались от персидских. Для молодых, богатых, сластолюбивых и космополитичных людей считалось позором принять образ жизни противников, которые были по-иному жизнелюбивы и утонченны, чем эллины. Вплоть до эпохи Александра, т. е. в течение славного периода греческого могущества — периода великого и плодотворного, — персы, несмотря на свое превосходство, не могли приобщить греков к своей цивилизации.

С приходом Александра этот факт получил неожиданное подтверждение. Когда Эллада покоряла Персию Да-рия, казалось, что вся Азия станет греческой, тем более, что победитель, пришедший однажды ночью в неистовство, позволил себе такие сильные агрессивные действия против местных памятников, что в них без труда можно было бы усмотреть столько же презрения, сколько ненависти. Однако поджигатель Персеполиса вскоре изменил свои взгляды, да так радикально, что в его планах можно было усмотреть желание просто-напросто подменить собой династию Археменидов и царствовать как его предшественник или как великий Ксеркс, включив Грецию в число своих владений. Вот так персидская социабель-ность должна была поглотить эллинизм.

Но несмотря на весь авторитет Александра ничего подобного не случилось. Его генералы и солдаты не пожелали видеть своего предводителя в длинных развевающихся одеждах, с митрой на голове, в окружении евнухов, т. е. не захотели, чтобы он отрекся от своей родины. И он умер. Некоторые из его сторонников пытались осуществить его планы, однако были вынуждены отступить. В самом Деле, почему им удалось создать этот гибрид, это государство на азиатском побережье, включающее греческие колонии в Египте? Потому, что их подданные представляли собой пеструю смесь из греков, сирийцев, арабов, у которых не было иного выбора, кроме как пойти на культурный компромисс. Но там, где расы оставались по своему составу различными, такого не произошло. Каждая страна сохранила свои национальные нравы.

Еще один пример. До последних дней римской империи смешанная цивилизация, которая преобладала на всем Востоке, включая континентальную Грецию той поры, оставалась скорее азиатской, чем греческой, потому что в людях было больше первой крови, чем второй. Правда, надо признать, что мышление приняло эллинистические формы. Но нетрудно обнаружить в мысли той эпохи и тех стран восточный фон, который оживляет все, что принадлежит Александрийской школе, например, унитаристские доктрины греко-сирийских юристов. Таким образом сохраняется пропорция, что касается количества соответствующих кровей: превосходство за преобладающим количеством.

Прежде чем закончить эту параллель в отношении контакта между цивилизациями, добавлю несколько слов об арабской культуре в сравнении с нашей.

Нет никаких сомнений во взаимном отталкивании цивилизаций. Наши предки, жившие в средние века, имели возможность воочию видеть достижения и чудеса мусульманского государства и не гнушались посылать своих детей на учебу в школы Кордовы. Но в Европе не сохранилось ничего арабского за исключением тех стран, где осталось немного измаелистской крови; брахманская Индия преуспела в этом не больше, чем мы: под властью магометан она успешно выстояла, несмотря на все их усилия.

Сегодня наша очередь действовать на развалинах арабской цивилизации. И мы сносим их с лица земли, мы не в состоянии использовать их для себя. А между тем эта цивилизация сама не была «чистокровной» и поэтому была менее прочной. Арабская нация, невеликая числом, ассимилировала расы, покоренные ее саблей. Поэтому мусульмане — исключительно перемешанное население — имели смешанную цивилизацию, элементы которой идентифицировать нетрудно. Известно, что ядром победителей до Магомета не был пришлый или незнакомый народ. Его традиции были хорошо знакомы и хамитам и семитам, от которых он ведет свою родословную Он имел тесные отношения как с финикийцами, так и с евреями. В его жилах текла кровь и тех и других; он служил для них торговым посредником между Красным морем, восточным побережьем Африки и Индией. По отношению к персам и римлянам он выполнял ту же роль. Многие арабские племена принимали участие в политической жизни Персии при Арсасидах и сыновьях Сассана, в то время как один из его принцев — Оденат — назначил себя цезарем, одна из его дочерей — Зенобия, дочь Амру, правительницы Пальмиры — покрыла себя славой среди римлян, а один из его представителей-авантюристов, Филипп, даже носил императорскую пурпурную мантию. Итак, эта смешанная нация, начиная с самой ранней античности, никогда не переставала поддерживать отношения с могущественными народами, окружавшими ее. Она участвовала в их повседневной деятельности и, наподобие тела, наполовину погруженного в воду, наполовину остающегося под солнцем, она тянулась одновременно к передовой культуре и варварству.

Магомет придумал религию, как нельзя лучше соответствующую идеям своего народа, в котором идолопоклонство было весьма распространенным, но и христианство, искаженное еретиками и иудаистами, имело немало сторонников. Религиозная тема пророка из Кореша представляла собой такую смесь, что согласие между законом Моисея и христианской верой — кстати, эта проблема всегда тревожила самых первых католиков и всегда присутствовала в сознании восточных народов — было здесь более сбалансированным, нежели в доктринах нашей Церкви. Это была приманка, имеющая соблазнительный аромат, впрочем, любая теологическая новинка имела шанс завоевать поклонников среди сирийцев и египтян. Чтобы увенчать построенное здание, новая религия предстала перед людьми с саблей в руке, что явилось еще одной гарантией успеха для масс, не имеющих тесных связей и проникнутых ощущением бессилия.

Вот так ислам вышел из своих пустынь. Высокомерный, неизобретательный и с самого начала на две трети подчиненный греко-азиатской цивилизации, он находил на востоке и юге Средиземноморья многочисленных новобранцев, уже готовых воспринять такую сложную смесь. По мере распространения ислам все больше пропитывался этой смесью От Багдада до Мон-пелье он распростер свой культ, заимствованный у Церкви, у Синагоги, в искаженных традициях Геджаза и Йемена, так он проповедовал свои персидские и римские законы, свою греко-сирийскую и египетскую науку, свою администрацию, с самого первого дня отличающуюся терпимостью, что вовсе неудивительно, когда в государственном теле отсутствует единство. Неправы те, кто удивлялся быстрому прогрессу мусульман в смысле утонченности нравов Основная масса этого народа просто-напросто изменила привычки, и народ этот стал почти неузнаваем, когда начал играть роль апостола или радетеля на мировой арене, где уже давно не знали его под древними именами. Разумеется, в этот конгломерат столь разных рас каждая вносила свой вклад в общее процветание. И все же — кто именно дал главный толчок, кто поддержал порыв пусть и не столь долговременный? Не кто иной, как небольшая группа племен арабского происхождения, вышедших из самой сердцевины полуострова, которые дали не ученых, но фанатиков, солдат, победителей и наставников

Арабская цивилизация была не чем иным, как греко-сирийской цивилизацией, омоложенной, обновленной дыханием гения — довольно кратковременным, но более свежим — и трансформированной персидской примесью. Построенная таким образом, открытая многим влияниям, она не укладывается ни в одну социальную формулу, имеющую иное происхождение; но и греческая культура не сочеталась с римской, столь ей родственной, которая много веков оставалась замкнутой в пределах одной империи. Здесь неоспорима невозможность для цивилизаций, созданных чуждыми друг другу этническими группами, когда-либо смешаться друг с другом.

Когда история четко установит этот непреодолимый антагонизм между расами и их культурными типами, станет очевидно, что различие и неравенство коренятся в глубине этих составных отталкиваний, а поскольку европеец не сможет цивилизовать негра, поскольку он в состоянии передать мулату лишь часть своих способностей, а этот мулат, имеющий в жилах кровь белой расы, не создаст потомство, способное воспринимать что-либо большее, нежели культура метисов, пусть и устремленная к идеям белой расы, я считаю себя вправе заявить о неравенстве умственных способностей различных рас.

Повторю еще раз, что речь вовсе не о том, чтобы скатиться к методике, столь милой, к несчастью, для энто-логов и, по крайней мере, смехотворной. Я не собираюсь рассуждать о моральной и умственной ценности отдельно взятых индивидов.

Что касается моральной ценности, я полностью и целиком вывожу ее за рамки вопроса, когда констатирую способность всех человеческих обществ в должной мере осознать значение христианства. Когда речь идет об умственной способности, я абсолютно отвергаю аргументацию, заключающуюся в следующем: всякий негр бездарен 1). Иначе, следуя такой логике, мне пришлось бы признать, что всякий европеец умен, но упаси меня Бог от такой глупости.

Не думаю, что сторонники равенства рас поспешат показать мне тот или иной отрывок из той или иной книги миссионера или путешественника, откуда следует, что некий йолоф оказался искусным плотником, готтентот стал добрым семьянином, кафр умеет танцевать и играть на скрипке, а бамбара знает арифметику.

Я признаю все, что можно рассказать чудесного в этом смысле, что касается самых талантливых дикарей. Я отрицаю чрезмерную глупость, хроническую бездарность даже среди самых нецивилизованных племен Я даже пойду дальше моих оппонентов, потому что я не сомневаюсь, что немалое число негритянских вождей по силе и обилию идей и мыслей, по мощи духа и интенсивности активных способностей превосходит средний уровень, коего могут достигнуть наши крестьяне, даже наши вполне грамотные буржуа-горожане. Подчеркну еще раз, что мои рассуждения строятся вовсе не на зыбкой почве отдельных личностей или индивидов Мне кажется недостойным для науки ограничиваться такими мелкими аргументами. Если Мунго-Парк или Ландер вьщали какому-то негру удостоверение о наличии ума, кто мне поручится, что другому путешественнику, встретившему того же одаренного типа, не придет в голову совершенно противоположное мнение? Впрочем, оставим эти ребяческие упражнения и сравним не отдельных людей, а группы. Только когда мы определим, в чем способны или не способны группы, в какой мере они осуществляют свои способности, каких умственных высот они достигают и какие другие нации управляют ими, начиная с исторических времен, вот тогда можно будет обсуждать детали и выискивать причины, почему лучшие представители какой-нибудь расы стоят ниже, чем гении другой. Затем, сопоставив способности простых людей всех типов, можно решать, в чем эти способности равны, а в чем нет. Эта трудная и деликатная работа должна продолжаться до тех пор, пока вопрос о расах не прояснится с максимально возможной точностью и, возможно, с применением математических методов Я не уверен, можно ли вообще получить неопровержимые результаты в этой области и можно ли, отложив в сторону общие факты, собрать воедино все нюансы, определить, осмыслить и классифицировать внутренние пласты каждой нации и ее индивидуальные характерные признаки. В этом случае можно будет без труда доказать, что активность, энергия, умственные способности наименее одаренных представителей господствующих рас превосходят умственные способности, энергию, активность представителей других рас.

Итак, мы видим человечество, разделенное на две четко отличающиеся друг от друга и очень неравные части или, лучше сказать, на ряд категорий, подчиненных друг другу, где степень умственного развития обозначает уровень или ступень.

В этой обширной иерархической структуре есть два важных фактора, постоянно действующих на каждый ряд. Речь идет о следующих факторах — вечных причинах того движения, которое сближает расы и стремится их смешать: приблизительное сходство основных физических признаков и общая способность выражать ощущения и мысли голосовыми модуляциями.

Я слишком много говорил о первом из этих феноменов, который пытался заключить в его истинные границы.

Теперь следует обратиться ко второму и посмотреть, какие существуют отношения между этнической силой и богатством языка: иными словами, надо выяснить, принадлежат ли самые богатые языковые идиомы самым сильным расам, а в противном случае надо понять и объяснить эту аномалию

Примечания

1) Самое крайнее суждение о меланийских народностях, возможно, исходит от одного из патриархов эгалитаризма Вот как Франклин характеризует негра «Это животное, которое чрезвычайно много ест и столь же мало трудится»

ГЛАВА XV

Языки, сами по себе неравноценные, отражают относительную ценность рас

Если бы полудикие народы, стоящие на самой низшей ступени этнической лестницы, отставшие как в мужском, так и в женском развитии человечества, несмотря на это сформировали для собственного пользования языки, глубокие в философском отношении, эстетически прекрасные и гибкие, отличающиеся богатством и точностью выражения, обилием разнообразных и благородных форм, пригодные для передачи всех высот и красот поэзии и четких мыслей, каких требуют политика и наука, тогда было бы очевидно, что эти народы обладают совершенно бесполезным даром — даром создавать и совершенствовать инструмент, ненужный и излишний для остальных их немощных способностей.

Тогда пришлось бы признать, что у природы есть свои пустые капризы, не имеющие цели, что некоторые загадки бытия ведут вовсе не к раскрытию непознанного, как это чаще всего случается, не к встрече с непознаваемым, но просто-напросто к абсурду.

На первый взгляд напрашивается именно такой досадный вывод, потому что, если рассматривать расы в их нынешнем состоянии, придется признать, что красота и совершенство языков далеко не всегда пропорциональны уровню цивилизованности. Если обратиться лишь к языкам современной Европы, мы увидим, что они вовсе не равноценны, и самые красивые и богатые не обязательно принадлежат самым развитым народам. А если сравнить эти языки с другими, распространенными в мире в различные эпохи, то становится ясно, что все они, без исключения, отстали в своем развитии.

Но еще более удивительно следующее: целые группы наций, оставшихся на более чем скромном культурном уровне, разговаривают на языках, значимость которых неоспорима. Таким образом, создается впечатление, что языки, состоящие из неравноценных элементов, распределены в человеческом обществе самым случайным образом: иногда жалкие бескультурные и жестокие создания рядятся в шелк и золото, а одежды из грубого сукна и пеньки носят в одухотворенных, ученых и мудрых обществах. К счастью, это всего лишь видимость, и как только мы становимся на позиции доктрины разнообразия рас и берем в помощницы историю, все становится на свои места — приведенные выше доказательства умственного неравенства человеческих типов получают лишнее подтверждение.

Первые филологи совершили двойную ошибку: во-первых, они предположили, по примеру воззрений унитаристов касательно идентичности происхождения всех групп человечества, что все языки сформировались по одному и тому же принципу, во-вторых, они приписали изобретение языка влиянию чисто материальных потребностей.

Что касается языков, никакого сомнения в том, что существует исключительное разнообразие способов их создания, быть не должно. И хотя классификации, предлагаемые филологией, еще можно уточнять и пересматривать, нельзя допустить даже на секунду, что алтайская, арийская и семитская группы происходят из источников, близких друг к другу. Во всех отношениях они отличаются между собой. В этих различных лингвистических окружениях лексикология имеет свои характерные формы. Различна и модуляция голоса, один народ для производства звуков пользуется главным образом губами, другой — сжатием горловых мышц, третий издает звуки через нос, и они идут как бы из верхней части головы. Композиция частей речи также совершенно различна — нюансы мысли объединяются или же разделяются, существуют, особенно во флективной структуре существительных и в глагольной системе, убедительнейшие доказательства различия в логике и чувствительности, которая имеет место между человеческими семействами. Так что же из этого следует? А то, что когда философ, пытаясь путем чисто абстрактных рассуждений понять происхождение языков, начинает с идеально сконструированного человека, с человека, лишенного особых расовых признаков, т. е. просто человека, он уже впадает в абсурд и продолжает и дальше рассуждать в том же духе. Нет идеального человека, человека вообще, и если я убежден в этом, то основываюсь прежде всего на языковых различиях. Я знаю человека, говорящего на финском языке, человека, говорящего на арийском языке, и другого, изъясняющегося на семитском наречии, но абсолют ного человека я не знаю. Поэтому я категорически не приемлю теории о едином происхождении языкового творчества всех народов. В действительности истоков языков было несколько, как было — и есть — несколько форм мышления и чувствительности 1).

Согласно другой доктрине, не менее ложной, развитие языка происходит в силу необходимости. Тогда получается, что «мужские» расы должны говорить на более точном, богатом и развитом языке, нежели расы «женские»; кроме того, материальные потребности связаны с предметами, которые имеют отношение к чувствам и проявляются прежде всего в поступках, поэтому лексика должна была бы составлять главную часть языковой структуры.

Грамматический механизм и синтаксис никогда бы не могли выйти за пределы самых элементарных и простых комбинаций. Сцепления более или менее связанных звуков всегда достаточно, чтобы выразить какую-то потребность, а жесты, будучи простой формой комментирования, с успехом могут сделать понятным то, что остается неясным из слов — об этом хорошо известно китайцам. В таком случае в зачаточном состоянии осталась бы не только синтетическая структура языка, но язык лишился бы гармонии, категории числа и ритма. В самом деле, какое значение имеет мелодика речи там, где требуется получить не более чем положительный результат?

Тогда языки представляли бы собой непродуманную, случайную совокупность звуков, употребляемых самым безразличным образом.

Кстати, у этой теории есть некоторые аргументы. Китайский язык, как язык «мужской» расы, в самом начале, очевидно, был создан в утилитарных целях Слово в нем не поднималось над смыслом и осталось односложным. Лексика почти не развита. Отсутствует корень, который обычно порождает целые группы производных. Все слова являются корнями, они изменяются не посредством самих себя, но между собой, причем весьма грубым способом последовательного сочетания. Язык отличается грамматической простотой, отсюда исключительное однообразие речи, что странно для ума, привыкшего к богатым, разнообразным и многочисленным формам, к метким сочетаниям в наречиях и к самой идее эстетического совершенствования. Однако надо добавить, что сами китайцы вряд ли согласятся с вышесказанным и что, следовательно, если их язык имеет целью выражение прекрасного (для тех, кто на нем говорит), если у него есть определенные правила, способствующие мелодическому развитию звуков, если он достигает этих результатов так же, как и другие языки, мы не имеем права отрицать у него стремление к их достижению. Поэтому правильнее было бы сказать, что в первичных элементах китайского языка есть что-то еще, кроме простого нагромождения артикуляций, имеющих только утилитарное применение 2).

Тем не менее я склоняюсь к тому, чтобы приписать «мужским» расам некую довольно выраженную эстетическую ущербность, которая может проявляться в конструкции их языков 3). Пример тому я вижу не только в китайском языке и в его относительной скудости, но и в том усердии, с каким некоторые нынешние расы Запада лишали латынь ее самых удивительных ритмических возможностей, а готику — ее звучности. Не стоит доказывать недостатки наших нынешних языков, даже самых красивых, по сравнению с санскритом, древнегреческим, тем же латинским, поскольку они как нельзя лучше согласуются с посредственностью нашей цивилизации и цивилизации Поднебесной Империи в области искусства и литературы. Между тем, допуская, что это различие, наряду с другими признаками, может характеризовать языки «мужских» рас, поскольку в этих языках существуют чувство гармонии — пусть и не очень сильное и реальная тенденция к созданию и поддержанию законов сцепления между звуками и конкретными условиями форм и классов для изрекаемых нюансов мысли, я прихожу к выводу, что даже в языках «мужских» рас чувство прекрасного и логического — проблеск ума — все еще ощущается и повсюду определяет природу языков в той же мере, что и материальные потребности.

Я только что говорил, что если бы эта последняя причина была единственно определяющей, в первые периоды существования человеческого рода случайным образом созданных артикуляций было бы достаточно для удовлетворения потребностей людей. Однако эта гипотеза не выдерживает критики.

Звуки соотносятся с мыслями вовсе не случайно. Выбор их определяется инстинктивным осознанием определенной логической связи между внешними звуками, воспринимаемыми человеческим ухом, и мыслью, которую хочет передать его гортань или язык. В прошлом столетии эта истина стала поразительным открытием. К сожалению, возобладало этимологическое преувеличение, которым в то время увлекались, а вскоре проявились настолько абсурдные результаты, что они потерпели справедливое поражение. В течение долгого времени эта нива, столь яростно разрабатываемая первооткрывателями, была пугалом для людей здравомыслящих. Сейчас к ней возвращаются, и если извлечь горькие уроки из прошлого опыта, т. е. проявить сдержанность и осторожность, то можно получить весьма ценные плоды. Не будем доводить сами по себе справедливые замечания до уровня химер и признаем, что примитивный язык, в меру возможности, пользовался слуховыми впечатлениями при создании некоторых категорий слов и что при создании других он основывался на таинственных отношениях между определенными абстрактными понятиями и определенными звуками. Например, звук «и» кажется пригодным, чтобы выразить идею распада, звук «в» — нечто среднее между физическим и бесплотным, ветер, смутные желания, звук «м» — состояние материнства. Эта гипотеза, если ею пользоваться в разумных пределах, довольно часто оправдывает себя. Но разумеется, не стоит пользоваться ею без разбора, чтобы не оказаться в дебрях, где здравый смысл быстро теряется.

Эти факты, какими бы незначительными они ни представлялись, показывают, что не только материальные потребности определяли формирование языков и что люди использовали для этого свои благородные качества и способности. Они соотносили звуки с вещами и идеями вовсе не произвольным образом. Они исходили из определенного порядка, отражение которого они находили в самих себе. Поэтому некоторые из первых языков, пусть даже грубых, бедных, примитивных с нынешней точки зрения, содержали в себе все элементы, необходимые для того, чтобы будущие их ветви могли когда-нибудь развиться в разумную логическую систему.

Господин Вильгельм Гумбольдт с присущей ему проницательностью отмечал, что каждый язык существует в зна чителъной мере независимо от желания людей, которые на нем изъясняются. Будучи тесно связанным с уровнем их интеллектуального развития, он выше их прихоти, и никто не в силах изменить его по своему произволу. В истории существует немало курьезных примеров таких попыток.

Племена бушменов придумали систему изменения своего языка для того, чтобы сделать его непонятным для тех, кто останется вне круга посвященных. Такая же тенденция наблюдается у некоторых кавказских народностей. Все подобные попытки привели лишь к добавлению дополнительного слога в начале, в середине или в конце слов. Если не считать этот «паразитный» элемент, язык оставался прежним и мало менялся как по сути, так и по форме.

Более серьезную попытку такого рода отмечает Сильвестр де Саси в балайбаланском языке. Это странное наречие создали суфиты для своих мистических книг и для того, чтобы окутать еще более плотным покровом таинственности произведения своих теологов. Они совершенно бессистемно придумывали слова, которые звучали как можно непонятнее. Между тем, если этот так называемый язык не принадлежал ни к одной ветви, если смысл, приписываемый вокабулам или словам, был совершенно произвольным, эвригмическое значение звуков, грамматика, синтаксис — словом, то, что придает языку особый характер, неизбежно представляло собой точную кальку с арабского и персидского языков. Следовательно, суфиты сотворили одновременно семитский и арийский жаргон, своего рода шифр, и ничего больше. Соплеменники Дже-лаледдина Руми так и не сумели создать особый язык 4).

Из всего этого я делаю следующий вывод: сущность языка тесно связана с формой мышления народа и с самого начала содержала в себе, пусть и в зародыше, все необходимые средства передачи самых различных характерных черт образа мысли 5).

Так или иначе все тупики и пробелы в умственном развитии человеческих рас находили отражение в их языках. В качестве примера можно назвать китайский, санскрит, греческий, семитскую языковую группу. В китайском языке я уже отмечал утилитарную тенденцию, соответствующую пути, по которому идет развитие мышления этой нации. Изысканность философских и теологических выражений санскрита, его богатство и эв-ритмическая красота — это тоже отражение гения нации. То же самое можно сказать о греческом, а недостаточная точность выражения в наречиях, на которых говорят семитские народности, отражает их характер.

Однако спустимся с заоблачных высот прошлых эпох и вернемся на более близкие к нашему времени исторические равнины; здесь мы можем присутствовать при рождении множества языков, и этот грандиозный процесс ясно показывает нам, насколько полно этнический гений выражается в языке.

Там, где происходит смешение народов, соответствующие языки проходят через революцию — иногда медленную, иногда быструю, но всегда неизбежную. Они изменяются и по прошествии некоторого времени умирают. Новая языковая система, приходящая им на смену, представляет собой компромисс между исчезнувшими типами, и каждая раса вносит свой вклад, который соответствует ее численности в рождающемся обществе. Так, начиная с XIII века в наших западных обществах германские диалекты уступили свои позиции не латыни, а романской группе 6), и этот процесс протекал по мере усиления галло-романской мощи. Что касается кельтского языка, он отступил не перед итальянской цивилизацией, а под натиском колонизации, от которой он просто бежал, хотя справедливости ради надо отметить, что в конечном счете он одержал победу благодаря численности говорящих на нем, потому что, когда завершилось слияние галлов, римлян и северных народов, ему удалось усовершенствовать свой синтаксис, приглушить резкий акцент, доставшийся ему от германских наречий, и чрезмерную звучность, принесенную с Апеннинского полуострова, и сохранить присущую ему гармонию, пусть и не столь выразительную. Эволюция французского языка — всего лишь результат такого скрытого, долгого и уверенного процесса. Причины, по которым современный немецкий язык избавился от раскатистых звуков, напоминавших готику времен епископа Улфилы, заключаются в наличии значительного слоя кимрийского населения при небольшом количестве германских элементов, оставшихся за Рейном 7) после эпохи великого переселения народов в V в. н. э.

Смешение народов на каждой отдельной стадии принимает разные формы в зависимости от распределения этнических элементов; лингвистические результаты этого процесса также отличаются множеством нюансов. Общим правилом можно считать тот факт, что ни один язык не в состоянии сохранить свою чистоту после близкого контакта с другим языком; даже если соответствующие основные элементы отличаются наибольшим несходством, изменение меньше всего затрагивает лексику, а если язык-паразит обладает достаточной силой, он непременно начнет подрывать эвритмическую структуру и даже грамматическую систему в ее самых уязвимых местах; следовательно, язык — это одна из самых деликатных и самых хрупких составных частей человеческой индивидуальности. Поэтому так часто можно наблюдать странную картину, когда благородный и высоко культурный язык в результате соединения с варварским наречием опускается до полуварварского состояния, постепенно лишаясь своих самых лучших качеств, беднеет словами и формами, и проявляет таким образом неодолимую тенденцию к ассимиляции с менее развитым спутником, который ему достался при бракосочетании двух рас. Именно это произошло с валахским и ретским наречиями, с языком кави и с бирманским. Оба последних языка пропитаны санскритскими элементами, и несмотря на благородство этого союза, компетентные ученые мужи считают их более низкими в сравнении с делаварским.

Вышедший из группы ленни-ленапов племенной союз, который говорит на этом диалекте, первоначально находился на более высокой ступени, чем обе желтокожие группы, взятые на буксир индийской цивилизацией, и если, несмотря на это превосходство, этот союз во многом уступает им, то это объясняется тем, что обе упомянутые азиатские народности несут на себе печать социальных достижений благородной расы и пользуются ее достоинствами, почти не имея своих. Контакт с санскритом оказался достаточным, чтобы поднять их довольно высоко, тогда как ленапы, которые никогда не испытывали столь благотворного влияния, не смогли подняться в смысле цивилизованности выше нынешнею уровня. В качестве красноречивого сравнения отмечу, что желтокожие мулаты, учившиеся в колледжах Лондона и Парижа, оставаясь мулатами и ярко выраженными мулатами, могут в некотором отношении отличаться более высокой культурой, нежели многие жители Южной Италии, у которых гораздо больше внутренних достоинств. Поэтому, когда речь идет о дикарях, говорящих на более совершенном языке, чем язык более цивилизованных народов, надо разобраться в таком вопросе: является ли цивилизация последних плодом их собственных усилий или результатом влияния чужой крови. В последнем случае несовершенство первобытного языка и вырожде ние языка заимствованного прекрасно уживаются с довольно развитой социальной культурой 8).

Я уже отмечал, что каждая цивилизация имеет определенную ценность, поэтому не стоит удивляться тому, что поэзия и философия более развиты у индусов, у народов, говорящих на санскрите, и у греков, чем у нас, между тем как практицизм, критическое мышление и эрудиция больше присущи нашим народам. В целом у нас больше энергетических способностей, нежели у знаменитых властителей Южной Азии и жителей Эллады. Зато мы значительно уступаем им в области прекрасного, поэтому естественно, что наши языки занимают столь скромное место в нашем образе жизни и мышления Еще более мощный взлет в сфере идеального мы видим в литературных произведениях Индии и Ионического полуострова, таким образом, язык, по моему глубокому убеждению, будучи очень значимым критерием общего развития рас, таковым является в очень узком смысле, в смысле эстетическом, и принимает на себя эту функцию, когда речь идет о сравнении соответствующих цивилизаций.

Дабы не оставлять невыясненным этот спорный вопрос, я позволю себе вступить в дискуссию с бароном Гумбольдтом относительно его мнения о превосходстве мексиканского языка над перуанским: он считает это превосходство очевидным, хотя цивилизация инков намного превосходила цивилизацию обитателей Анауака.

Несомненно, нравы перуанцев были брлее мягкими, а их религиозные взгляды более мирными, нежели у жестокосердных подданных Монтесумы. Но, несмотря на это, их социальный порядок в целом не отличается такой энергией и такой гибкостью. Если их деспотизм, весьма грубый и примитивный, сводился лишь к стадному коммунизму, то ацтекская цивилизация знала очень утонченные формы правления. Военное искусство у них находилось на более высокой ступени, и хотя обе империи в равной степени отличались невежеством в письменности, поэзия, история и нравственность, очень развитые к тому времени, когда там появился Кортес, играли более важную роль в Мексике, чем в Перу, где все общественные институты проявляли склонность к беззаботности и эпикуреизму, что мало способствует работе ума. Отсюда нетрудно сделать вывод о превосходстве более активного народа над народом более инертным.

Впрочем, в этом случае мнение господина Гумбольдта есть следствие его определения цивилизации. Не желая продолжать дискуссию, я, тем не менее, хочу окончательно прояснить этот вопрос, потому что, если бы две цивилизации могли когда-либо развиваться параллельно прогрессу языков и независимо от своих достоинств, следовало бы отказаться от мысли о соответствии между степенями развития языков и умственного развития. Этот факт отрицать невозможно, хотя и в иной мере, нежели говорилось в отношении санскрита и древнегреческого в сравнении с английским, французским, немецким.

Между прочим, рассуждая подобным образом, не составит труда обнаружить у метисов причины того уровня развития, на котором находятся их языки. Не всегда можно, исходя из количественной пропорции смешения или их качества, обнаружить причины этого явления. Однако влияние этих причин имеет очень важное значение, и если выявить его не удается, можно прийти к ошибочным выводам. Именно вследствие того, что существует достаточно тесная связь между языком и его носительницей — расой, она сохраняется намного дольше, чем соответствующие народы сохраняют свою государственность. Эта связь дает себя знать и после того, как народы меняют свое имя. И только по мере изменения состава их крови она исчезает, умирает вместе с последним признаком национальности. Примером тому служит современный греческий язык: искаженный до крайней степени, лишенный лучшей части своего грамматического богатства, засоренный в лексикологическом отношении, даже обедненный в смысле количества звуков, тем не менее он сохранил свои первородные признаки. (Между прочим, хотя в Древней Греции было много диалектов, но не такое количество, как в XVI в., когда их насчиты валось семьдесят, в XIII в во всей Элладе и в особенности в Аттике многие говорили по-французски.) Можно сказать, что именно в пространстве духа Парфенон, пришедший в ветхость, служивший храмом, затем пороховым складом, сильно пострадавший от венецианских ядер, до сих пор вызывает восхищение и является непревзойденным образцом глубокомысленного изящества и простого величия.

Также случается, что не у всех народов существует верность языку предков Это обстоятельство еще больше затрудняет попытки при помощи филологии найти истоки или определить относительные достоинства того или иного человеческого типа. Не только языки претерпевают изменения, этническую природу которых не всегда возможно обнаружить — встречаются и народы, которые, вследствие контакта с чужими языками, отказываются от своего собственного Именно это произошло после победоносных походов Александра с просвещенной частью населения Западной Азии, например, с карийцами, каппадокийцами и армянами, то же самое можно сказать и о наших галлах. Между тем и те и другие внедрили в языки-победители чужеродный принцип, который, в конечном счете, также изменил их. Но если эти народы еще сохраняли, пусть и не во всей целостности, свой собственный инструмент мышления, если другие, более стойкие — баски, берберы из Атласа, эк-хилиды Южной Аравии — до сих пор говорят так, как говорили их предки, есть группы, например, евреи, которые, кажется, никогда не придавали этому значения. И это безразличие поражает с первых дней переселения богоизбранного народа. Фарра, пришедший из халдейского Ура, так и не выучил в стране предков ханаанский язык, который стал национальным для детей Израиля. А те отказались от родной речи и приняли другую, которая, как хочется думать, претерпела воздействие древних воспоминаний и сделалась в их устах особым диалектом того очень древнего языка — материнского для древнейшего арабского, законного наследия племен, близких черным хамитам 9).

Этому языку евреи тоже не сохранили верность. По возвращении из плена толпы Зоровавеля забыли его на берегу вавилонских рек во время семидесятилетнего пребывания там. Патриотизм, усиленный изгнанием, сохранил весь свой пыл — все же остальное с поразительной легкостью отверг этот народ, странным образом одновременно гордый самим собой и космополитический по духу до крайнего предела. В заново отстроенном Иерусалиме появилось многочисленное население, говорившее на арамейском или халдейском наречии, которое, впрочем, не было лишено сходства с языком отцов Авраама.

Во времена Иисуса Христа этот диалект с трудом сдерживал натиск греческого диалекта, со всех сторон проникавшего в еврейскую систему мышления и речи. Теперь только в этих новых одеждах, в той или иной степени элегантных, несущих на себе более или менее сильную печать аттической претенциозности, еврейские авторы той эпохи создавали свои произведения. Последние канонические книги Ветхого завета, равно как и сочинения Филона и Иосифа, являются произведениями эллинистическими.

Когда разрушение святого города разбросало во все стороны нацию, отныне лишенную расположения Всевышнего, Восток не преминул собрать умственное богатство ее сынов Еврейская культура порвала с Афинами и Александрией, и язык, идеи Талмуда, учение школы Тибериада снова стали семитскими, иногда арабскими и часто ханаанскими, если воспользоваться термином Исайи. Я имею в виду священный с тех пор язык, язык раввинов, религии, который считается национальным. Но в повседневной жизни евреи пользовались наречиями земель, в которые их занесла судьба. Следует отметить, чго повсюду эти изгнанники обращали на себя внимание своим особенным акцентом. Язык, который они восприняли и изучили с раннего детства, так и не смог смягчить их голосовые связки Этот факт подтверждает высказывание Гумбольдта о такой тесной связи расы и языка, что многие поколения так и не научаются правильно произносить слова, которых не знали их предки.

Как бы то ни было, евреи являют собой замечательное доказательство этой мысли, а именно: не всегда, с первого взгляда, можно установить точное соответствие между расой и языком, на котором она говорит, поскольку этот язык, возможно, и не принадлежит ей по праву рождения. После евреев я мог бы назвать еще цыган и немало других народов.

Теперь понятно, с какой осторожностью следует пользоваться понятием родства и даже сходства языков, чтобы сделать вывод об идентичности рас, потому что не только многие народы употребляют измененные языки, основные элементы которых были сформированы без их участия — примером служит большая часть народов Западной Азии и почти все народы Южной Европы, — но немало других приняли совершенно чуждые им языки, к формированию которых они вообще не имели никакого отношения. Конечно, этот последний случай очень редкий. Он является даже аномалией. Однако достаточно того, что такое бывает, чтобы поостеречься доказательств, напрашивающихся при виде таких отклонений. Тем не менее, поскольку факт аномален, поскольку он встречается не столь часто, как факты совершенно иного рода, т. е. факты сохранения национальных наречий даже очень слабыми народностями, поскольку мы наблюдаем, насколько языки соответствуют гению создавшего их народа и насколько они изменяются по мере того, как меняется кровь этого народа, поскольку роль, которую они играют в формировании их производных, пропорциональна численному вкладу расы, который они вносят в новую смешанную систему, — все это позволяет сделать неопровержимый вывод о том, что ни один народ не может иметь язык, стоящий на более высокой ступени, чем он сам. Из этого позволю себе вывести следующие заключения.

Говоря о нации смешанного состава, мы отмечали, что цивилизация не существует для всех ее слоев одновременно. В то время, когда старые этнические факторы продолжают действовать на нижнем уровне социальной лестницы, они весьма слабо и чаще всего временно поддаются влиянию преобладающего национального гения. Выше я применил этот принцип к Франции и сказал, что из 36 миллионов жителей насчитывалось едва ли 20, которые принимали вынужденное, пассивное, временное участие в цивилизаторской деятельности на благо современной Европы. За исключением Великобритании, сплоченной значительным единством ее национальных типов — следствие ее островного положения, — еще бо лее грустная картина наблюдается на остальной части континента Раз уж я взял Францию в качестве примера, продолжу разговор об этой стране и попытаюсь показать, что мое мнение об ее этническом состоянии и суждение, высказанное мною только что в отношении всех рас в целом, что касается соответствия типа и языка, поразительным образом совпадают друг с другом

Мы знаем мало, или лучше сказать, мы ничего не знаем достоверно, через какие стадии прошли кельтский язык и народная латынь 10), прежде чем сблизились и наконец слились Святой Иероним и его современник Сульпис Север свидетельствуют — первый в своих «Комментариях о Послании Святого Павла Галатам», второй в «Диалоге о достоинствах монахов Востока» — о том, что в их время в Галлии говорили по меньшей мере на двух «вульгарных» языках кельтском, сохранившимся в такой чистоте на берегах Рейна, что язык галло-греков, расставшийся со своей прародиной шесть сотен лет назад, во всем походил на свой праязык, и галльском, который, по мнению одного комментатора, не мог быть ничем иным, кроме как искаженным древнеримским или романским Но этот галльский язык, отличавшийся от того, который употребляли в Треве, уже не был ни языком западным, ни языком Аквитании. Этот диалект IV века, возможно, сам разделенный на две большие группы, нашел себе место только в центре и на юге нынешней Франции Именно от того общего источника следует вести начало течений, в различной степени латинизированных, которые сформировали позже, вместе с другими продуктами смешения и в разных пропорциях, язык дой и собственно романский Вначале поговорим о последнем

Чтобы этот язык появился, достаточно было лишь внести небольшие изменения в латинскую терминологию и изменить некоторые грамматические правила, заимствованные из кельтского и других языков, прежде неизвестных на западе Европы Колонии империи внесли свой вклад в виде немалого числа итальянских, африканских, азиатских элементов Набеги бургундцев и в особенности готов стали еще одним источником живой гармонии, звонких и раскатистых звуков. Их еще больше усилили сарацины. Таким образом, романский язык, отличавшийся от галльского, что касается эвритмии, вскоре приобрел особенный, специфический отпечаток. Конечно, его не обнаружишь в клятвах сынов Луи Дебоннэра или позже в поэзии Рембо до Вошера или Бертрана де Борна. Однако он уже чувствуется, его основные признаки сформированы, направление его развития четко определено. С тех пор в различных своих диалектах — лимузенском, провансальском, овернском — появился язык населения, столь перемешанного, что подобного ему нет на свете. Этот язык — гибкий, прозрачный, духовный, жизнерадостный, искрящийся, но лишенный глубины и философии, сверкающий подобно золоту, но золотом не являющийся, — мог выразить лишь то, что лежит на поверхности. В нем не было заложено серьезных принципов, он должен был остаться инструментом всеобщей индифферентности, построенном на скептицизме и насмешливости И он с успехом исполнил свое предназначение. Говорящая на нем раса стремилась только к удовольствиям и внешнему блеску. Она была храброй до безрассудства, жизнерадостной и увлекающейся, страстной без предмета страсти и живой без убеждений, она располагала инструментом, вполне подходящим для того, чтобы служить ее стремлениям, но, несмотря на восхищение Данте, этот язык служил в поэзии только для рифмовки сатирических произведений, любовных песенок, воинственных призывов, а в религии — для того, чтобы поддерживать ереси альбигойцев, манихейцев, которые были лишены всяких литературных достоинств, что, впрочем, не помешало одному англичанину, не отличавшемуся католицизмом, поздравить папство с тем, что оно породило средневековье 11). Таким был в те времена романский язык, таким он является и сегодня. Он не прекрасен, но изящен, и достаточно внимательно присмотреться к нему, чтобы увидеть, как мало он пригоден для великой цивилизации.

Посмотрим, не в похожих ли условиях сформировался язык дой? Ответ будет отрицательным, и каким бы способом не произошло слияние кельтского, латинского, германского элементов, мы не можем судить об этом в силу недостатка литературных памятников эпохи создания языка 12), по крайней мере, ясно, что он рождался из антагонизма между тремя различными наречиями и что получившийся в результате этого продукт обладал характером и энергией, которые не были известны тем рыхлым составляющим, из которых образовался романский язык. В какой-то момент своего существования язык дой был весьма близок к германским принципам. В письменных памятниках, дошедших до нас, можно обнаружить один из лучших признаков арийских языков — мощь, пусть и ограниченную, менее выраженную, чем в санскрите, древнегреческом и немецком, но все еще достаточную для того, чтобы создавать составные слова. Существительные имеют флексии, указываемые аффиксами и, следовательно, способность к инверсии, утраченную в наше время, коей французский язык XVI в. наслаждался только в ущерб ясности речи. Его лексические запасы хранили много элементов, оставшихся от франкской расы. Таким образом, язык дой в самом начале был настолько же германским, насколько галльским, а кельтский оставался на втором плане, что, вероятно, объяснялось мелодическими требованиями языка. Самая большая похвала, которой можно удостоить эту языковую систему, — это удачное и дерзновенное предприятие господина Литтрэ, которому удалось литературно, стих за стихом, перевести на французский язык XIII в. первую песнь «Илиады», что вряд ли возможно сделать на сегодняшнем французском.

Этот язык, очевидно, принадлежал народу, который являл собой явный контраст с жителями Южной Галлии. Народная литература этой расы, глубже приверженная католическим идеям, вносящая в политику живые понятия независимости, свободы, достоинства, а во все общественные институты стремление к полезности, ставила перед собой цель: собрать воедино не фантастические изыски духа и сердца, не эскапады всеобщего скептицизма, но национальные идеи в том виде, в каком их понимали в ту эпоху и в каком они выглядели истинными. Этому похвальному стремлению нации и языка мы обязаны появлением блестящих рифмованных сочинений, особенно Гарэна Лоэрена, в чьих стихах чувствуется северное влияние. К сожалению, если создатели этих традиций и даже первые авторы имели намерение сохранить исторические факты или воспеть положительные страсти, то собственно поэзия, любовь к форме и поиск прекрасного не всегда находят достаточно места в их произведениях. Прежде всего у литературы и языка дой наблюдалось желание играть утилитарную роль. Таким образом, расы, язык и письменность как нельзя лучше соответствуют друг другу в данном случае.

Но, что вполне естественно, германский элемент, значительно уступавший в количественном отношении галльскому и романскому, постепенно сокращался и в крови народа. Одновременно он терял свои позиции и в языковой сфере: с одной стороны, кельтский, с другой — латынь, все больше вытесняли его из этой сферы. Этот красивый и сильный язык — к сожалению, он известен нам только по периоду его высшего расцвета, — который мог бы и дальше совершенствоваться, начал увядать и деградировать к концу XIII столетия. В XV в. он превратился в местное наречие, в котором германских элементов почти не осталось. С тех пор это растраченное сокровище представляло собой некую аномалию рядом с прогрессирующими кельтским и латинским, нечто алогичное и варварское. В XVI в., в эпоху возврата к классическим исследованиям, французский язык пребывал в таком расшатанном состоянии, и появилась тенденция к его совершенствованию путем поворота в сторону языков древних. Эту задачу провозгласили литераторы того великого времени. Впрочем, они мало в этом преуспели, и XVII в., более благоразумный, чем предыдущий, и понимавший, что невозможно сопротивляться естественному порядку вещей, занимался только усовершенствованием языка, который каждодневно все больше принимал самые естественные формы преобладающей расы, т. е. те самые, которые некогда составляли грамматическую стихию кельтского.

Хотя вначале язык дой, затем французский обязаны своей стойкости более простым смешениям рас и наречий, из которых они вышли, тем не менее в них сохранялись и диалекты. Кстати, было бы честью для этих форм назвать их диалектами, а не местными наречиями. Причина их жизнеспособности коренится не в деградации преобладающего национального типа, свидетелями коей они были, а в определенной пропорции кельтского, романского и германского элементов, которые составляли и до сих пор составляют нашу национальность. По эту сторону от Сены преобладает пикардийский диалект со своей эвритмикой и лексикой, очень близкой к фламандской, а германские следы в нем настолько очевидны, что нет нужды их доказывать. В этом отношении фламандский остался верен языку дой, который в определенный момент, оставаясь самим собой, смог вобрать в себя, особенно в поэзии, формы и выражения разговорного языка, употребляемого в Аррасе.

На другом берегу Сены мы встретим больше провинциальных наречий кельтского происхождения. В бургундском, в диалектах провинций Во и Савойи даже лексика сохранила множество кельтских следов, которых не обнаружишь во французском и вообще в народной латыни.

Я уже говорил о том, что начиная с XV в. влияние северной части Франции уступало место влиянию рас, обитавших за Луарой. Достаточно сопоставить сказанное выше о языке и то. что я еще раньше писал о крови, чтобы понять, насколько тесны отношения между физическим элементом и фактическим инструментом индивидуальности народа.

Я несколько увлекся рассмотрением Франции, но если обратить взор на всю Европу, мы увидим примерно ту же картину. Повсюду происходящие изменения языков не являются, как обычно считают, следствием действия времени: если бы дело обстояло так, такие языки, как экхили, берберский, эскара, нижнебретонский, давно бы исчезли, а они живут до сих пор. Изменения эти обусловлены революционными процессами в крови поколений.

Я не могу не отметить одну интересную деталь, которая должна получить свое объяснение на этих страницах. Я уже говорил о том, что некоторые этнические группы, повинуясь определенным обстоятельствам, отказались от своей речи и приняли другую, в той или иной степени чуждую им. В качестве примера я приводил евреев. Но существуют еще более удивительные случаи такого отречения. Есть на земле дикие народности, говорящие на языках, стоящих на более высокой ступени, нежели они сами — я имею в виду Америку.

У этого континента такая необычная судьба, что его самые активные народы развивались, если можно так выразиться, втайне от остального мира. У этих цивилизаций нет письменности. Исторические времена начались там с большим запозданием и остались малоизвестны для нас. На земле Нового Света проживает большое количество племен, которые мало похожи друг на друга, хотя все принадлежат к общим истокам в различных комбинациях.

Орбиньи пишет, что в Центральной Америке есть группа, называемая им чикитской ветвью, которая состоит из народов, насчитывающих самое большое — пятнадцать тысяч душ и самые малочисленные — порядка трехсот, причем все они, даже маленькие, говорят на разных наречиях. Такая ситуация может быть лишь результатом невероятной этнической анархии.

Что касается этой гипотезы, не удивительно, что среди этих народностей есть такие, как, например, чикитос, у которых весьма сложный язык и, кажется, весьма развитый. У этих аборигенов мужчины не всегда употребляют те слова, которыми пользуются женщины. Во всех случаях, когда мужчина употребляет «женские» выражения, он несколько видоизменяет их значение. И это всегда делается самым искусным образом. К сожалению, наряду с этой красивой лексической системой мы видим примитивную систему числительных, сведенную к самым элементарным числам. Вполне вероятно, что в языке, внешне отточенном, этот признак неразвитости можно считать вековым проклятием, связанным с варварством нынешних носителей языка; когда мы наблюдаем такие странности, на ум невольно приходят величественные дворцы эпохи Возрождения, которые в результате революций окончательно перешли в собственность богатых крестьян. Глаз все еще восхищается изящными колоннами, резными сводами, смело сконструированными лестничными переходами, импозантными шпилями и гребнями, совершенно ненужными для нищеты, которая там поселилась, а через дырявую кровлю льет дождь, полы обрушиваются, штукатурка отстает от стен.

Итак, я позволю себе подчеркнуть, что филология в своих отношениях с природой той или иной расы лишний раз подтверждает факты физиологии и истории. Только это утверждение следует использовать с крайней осторожностью, ибо если нет иных аргументов, можно прийти к очень поспешным и поверхностным выводам. Конечно, нет сомнений в том, что состояние языка соответствует интеллектуальному состоянию группы людей, говорящих на нем, но не всегда эта связь одинаково тесная. Чтобы судить об этом отношении, надо обратиться к расе, которой и для которой был создан язык. Дело в том, что история предлагает нам, за исключением чернокожих и некоторых желтокожих народов, в лучшем случае квартеронские расы. Следовательно, мы имеем дело с производными языками, где закон их формирования можно четко проследить только в тех случаях, если эти языки появились относительно недавно. Из этого следует, что такие результаты, которые постоянно нуждаются в подтверждении историей, не могут считаться неопровержимыми доказательствами. По мере углубления в античность, по мере того, как тускнеет свет, филологические аргументы принимают все более гипотетический характер. Нам досадно ощущать свои ограниченные возможности, когда мы стремимся реконструировать историческое движение человеческих групп и познать составляющие их этнические элементы. Нам известно, что санскрит и зенд — это родственные языки. Это общее, т. е. поверхностное суждение. Что же касается их общего корня, нет никаких определенных фактов. То же самое можно сказать об остальных очень древних языках, например, об языке эскара. Нам известен только сам этот язык: поскольку у него нет аналогов, мы не знаем его генеалогии, не знаем, считать ли его первородным или же производным. Поэтому этот язык не может сообщить нам ничего определенного о характере языковой группы, к которой он относится, и о людях, говорящих на нем.

Что касается этнологии, она с благодарностью принимает помощь от филологических наук. Однако к ним следует относиться сдержанно и, по мере возможности, избегать делать только на их основании какие-либо выводы 13).

Итак, это правило сопряжено с необходимыми оговорками. Но все изложенные выше факты свидетельствуют о том, что существует исконное соответствие между интеллектуальным уровнем расы и степенью развития ее природного языка; что, следовательно, языки обладают разным достоинством как по форме, так и по глубине и содержанию — точно так же, как и расы; что изменения в них происходят за счет смешения с другими наречиями и языками — точно так же, как и в расах; что их качества и достоинства взаимопроникают друг в друга и взаимно исчезают друг в друге — точно так же, как кровь рас в результате слишком сильного взаимопроникновения гетерогенных элементов; наконец, когда язык высшей касты оказывается в распоряжении родственной ей группы, эта каста неизбежно будет деградировать. Если в конкретных случаях часто трудно вынести суждение о ценности народа исходя из ценности языка, которым он пользуется, все-таки можно с уверенностью утверждать, что в принципе это возможно. Таким образом, читателю предлагается следующая общая аксиома: иерархия языков находится в строгом соответствии с иерархией рас.

Примечания

1) Вильгельм фон Гумбольдт в одном из своих блестящих опусов прекрасно выразил суть этой истины «Повсюду, — так пишет этот гениальный мыслитель, — ход времени соединяется в языках с процессом формирования национальных особенностей, и то, что характеризует наречия воинственных дикарей Америки и Северной Азии, не обязательно характерно для древних рас Индии и Греции Невозможно объяснить в виде совершенно одинакового и даже, в какой-то мере, естественного процесса развитие определенного языка принадлежащего одной нации, либо другого языка, на котором изъясняются несколько народов» («Заметки о грамматических формах и о их влиянии на формирование мыслей»).

2) Я склонен считать, что односложная структура китайского языка не представляет собой какой-то специфический лингвистический феномен, и несмотря на эту интересную особенность, она не представляется мне главной Если бы это было именно так, тогда китайский был бы изолированным языком л ограничивался бы идиомами, которые могут сочетаться с такой структурой. Однако известно, что это не так. Китайский язык входит в татарскую или финскую систему, которая имеет в своем составе пописиллабические, т. е. многосложные ветви. Кроме того, образчики такого рода встречаются и в группах совершенно иного происхождения. По мнению Понсо, один из мексиканских диалектов содержит признаки, которые я отмечаю в китайском языке, однако среди американских диалектов, точно так же, как и китайский среди татарских языков, этот мексиканский диалект (о гоми), тем не менее, не является их составным элементом. Я не хочу придавать этому факту все то значение, каковым он, очевидно, обладает, потому что иначе пришлось бы допустить, что американские языки, будучи ультраполисиллабическими языками, они — единственные в мире, не считая языка эвекара, способные довести сочетание звуков и мыслей до полисинтетизма, представляют собой всего лишь обширную ветвь татарской группы. Следовательно, вывод из этого обстоятельства лишний раз подтвердил бы мое суждение о родстве китайского языка с языковыми системами соседних народов, а такое родство никоим образом не свидетельствует в пользу особой природы языка Поднебесной Империи Приведу более веский пример из коптского языка, который вряд ли можно заподозрить в родстве с китайским. Итак, в коптском все слоги также представляют собой корни, которые изменяются посредством простых аффиксов, настолько подвижных, что даже при обозначении времени глагола детерминангная частица не всегда присоединяется к слову. Исходя из этого, я утверждаю, что моносиллабизм может встречаться во всех языках Это нечто вроде физического увечья, вызванного еще не известными причинами, но вовсе не специфическая черта, отделяющая один язык от других.

3) В романе «Вильгельм Мейстер» Гете пишет: «Немногие немцы и, возможно, немногие люди из современных наций обладают чувством эстетической целостности. Мы умеем хвалить и бранить только фрагментарно, также фрагментарно проявляется наше восхищение».

4) Возможно, аналогичным балайбаланскому жаргоном является ис

кусственный язык, которым пользуются в России барышники и коро

бейники, особенно во Владимирской губернии Причем им пользуются

только мужчины. Его корни чужды русскому языку, но грамматика

целиком русская

5) Не могу удержаться от искушения привести прекрасный отры

вок из сочинения Г. О Мюллера, в котором этот эрудит с большим

чувством и тактом уточняет истинную природу языка «Наше вре

мя, благодаря исследованиям индусских языков, а еще больше

языков германских, показало, что языки подчиняются столь же непреложным законам, сколько сами органические существа. Между разными диалектами, которые однажды разделились и развиваются независимо друг от друга, продолжают существовать таинственные отношения, и благодаря им звуки и сочетания звуков взаимно определяют друг друга. Сегодня известно, что литература и наука, одновременно замедляя и отражая этот процесс, не в состоянии навязать языку какие-либо правила, превосходящие те, которые изначально предписала ему природа, матерь всех вещей. Дето не в том, что языки, задолго до эпохи фантазии и дурного вкуса, не могут подвергаться воздействию как внутренних, так и внешних причин болезни и претерпеть глубокие пертурбации, дело в том, что до тех пор, пока в них есть реальная жизнь, их внутренней виртуальности достаточно для того, чтобы излечить всяческие недуги, собрать воедино разрубленные члены, восстановит ь единство и гармонию даже в том случае, если красота и совершенство этих благородных растений почти полностью исчезли» (Г. О. Мюллер «Этруски», стр. 65).

6) Смешение наречий, параллельное смешению рас в той или иной

нации, было отмечено еще в те времена, когда философская наука

не существовала как таковая. Приведу следующий отрывок: «Об

щим правилом можно считать тот факт, что пропорционально

числу чужеземцев, которые мигрируют в какую-либо страну, в язык

этой страны проникают слова из их языка, проходят стадию нату

рализации и становятся повседневными для коренных жителей».

(Кемпфер «История Японии», Гаага, 1729 г , I том, стр. 73).

7) Кеферштайн приводит доказательства того, что немецкий язык

есгь результат смешения кельтского и готского. Того же мнения придер

живается Гримм.

8) Именно это различие в уровнях между умственными способностями победителя и побежденного стало источником «священных языков» в начале эпохи великих империй Это явление наблюдается во всех частях света У египтян был свой «священный язык», у инков Перу — свой Этот язык, предмет суеверного почитания, исключительная собственность высших классов и касты жрецов и недоступный всем прочим, всегда свидетельствует о наличии чужой господствующей расы в том или ином районе Земли

9) Сами евреи не называют свой язык еврейским, они называют его — и вполне справедливо — языком Ханаана, отдавая таким образом дань истине (Исайа, 19,18)

10) Не столь долог путь от народной латыни — «lingua rustica Romanorum», «lingua romana», одним словом, от древнеримского языка — к деградации, потому что элегантный язык с более точными и развитыми формами оказался бы более стойким Отметим также, что каждый легионер приносил в колонии Галлии наречие своей родины, появление всеобщего усредненного диалекта ускоряли не только кельты, но и сами эмигранты

11) Маколей в «Истории Англии», т I, пишет, что альбигойцы пользуются особым расположением революционных писателей, особенно в Германии (см поэму Ленау «Альбигойцы») Однако эта секта из Лангедока пополнялась в основном за счет рыцарей и высшего духовенства Впрочем, их доктрины были антисоциальны, что вполне извинительно

12) В предисловии к «Песне о Роланде» есть любопытные замечания на этот счет.

13) Не стоит забывать, что такие меры предосторожности относятся лишь к определению генеалогии народа, а не группы народов. Если какая-нибудь нация меняет свой язьж, это явление никогда не происходило и не могло бы произойти в рамках целого семейства народностей, этнически идентичных и политически независимых. Евреи отказались от своего языка, а группа семитских народов никогда не забывала своих родных диалектов.

ГЛАВА XVI

Краткое повторение пройденного; относительные признаки трех крупных рас; социальные последствия смешения; верховенство белого типа и приоритет арийской группы в этом типе

Я показал место, предназначенное нашему виду в органическом мире. Мы увидели, какие глубокие физические различия и какие не менее очевидные моральные различия выделяют нас из всех прочих классов живых существ. Выделив наш вид, я изучил его как отдельную данность, т. е. как сам по себе, и физиология — пусть ненадежная в своих выводах, мало надежная в своих возможностях и даже порочная в своих методах — тем не менее позволила мне определить три крупных совершенно обособленных типа: черный, желтый и белый.

Меланийская разновидность стоит на самой низшей ступени лестницы. Животный характер, запечатленный в форме таза ее представителей, определил ее судьбу с самого появления на свет. Ей никогда не суждено выйти за пределы самого узкого по интеллекту круга. Между тем нельзя считать элементарными животными негров с узким и покатым лбом, в средней части черепа которых наличествуют признаки мощного энергетического заряда. Если их мыслительные способности невелики или вовсе равны нули, то их желания и, соответственно, их воля отличаются необузданностью. Некоторые их чувства развиты до такой степени, которая неведома двум другим расам: главным образом это касается вкуса и обоняния.

Но именно в самой жадности таких ощущений заключается поразительное доказательство неразвитости негра. Любая пища хороша для него, ничто ему не противно. Единственное, чего он хочет, — это есть и есть, не зная меры, есть с жадностью; дохлая кляча будет хороша для того, чтобы набить его желудок. Так же он относится и к запахам — его обоняние легко приспосабливается не только к самым резким, но и к самым отвратительным. К этим основным чертам характера добавляются неустойчивость настроения, переменчивость его чувств, что делает порок и добродетель совершенно неразличимыми для него. Можно сказать, что усердие, с каким он преследует предмет своей страсти и своего вожделения, служит залогом того, что он может быстро успокоиться и забыть о своем стремлении. Наконец, он мало дорожит своей жизнью и жизнью другого человека; он убивает для того, чтобы убивать, и эта человекоподобная машина, легко приводимая в действие, перед лицом страданий проявляет либо трусость такого рода, которая заставляет человека укрыться в лоне смерти, либо чудовищную невозмутимость.

Желтая раса представляет собой антитезу этому типу. Череп уже не вытянут назад, а, напротив, выдается вперед. Лоб большой, костистый, часто выступающий, развитый в высоту, как бы нависает над треугольной лицевой частью, где нос и подбородок не имеют резких выступов, как у негра. Общая тенденция к тучности не является специфическим признаком этой расы, хотя встречается у желтокожих чаще, чем у других народов. Кроме того, можно отметить слабую физическую конституцию и предрасположенность к апатии. В моральном отношении желтая раса не имеет тех безрассудств, которые отличают меланийцев. Здесь обнаруживаются слабо выраженные желания, воля, скорее граничащая с упрямством, нежели с безрассудством, устойчивое, но спокойное стремление к материальным удовольствиям, тенденция к обжорству, но больше разборчивости в пище, чем у негров. Во всех делах — приверженность к посредственности, четкое понимание всего, что не является слишком возвышенным или глубоким; любовь ко всему полезному, уважение к порядку, осознание преимуществ, которые дает определенная доза свободы. Желтокожие очень практичны, в узком смысле этого слова. Они не предаются мечтаниям, не склонны к теоретическим рассуждениям, неизобретательны, но способны оценить и принять все утилитарное. Их желания ограничиваются спокойной и, по мере возможности, удобной жизнью. Очевидно, что они стоят выше негров. Наверное, любой цивилизатор охотно избрал бы такой народ в качестве основы своего общества, но это совсем не то, что может сформировать общество, придать ему энергию, красоту, жизнестойкость.

За ними идут белые народы. Для них характерны обдуманная энергия, или, лучше сказать, энергетический интеллект; чувство полезного, но в более широком смысле слова, а также более высоком, более дерзновенном, более идеальном, чем у желтокожих; упорство в сочетании с учетом препятствий и умение преодолевать их; большая физическая сила, исключительное инстинктивное тяготение к порядку, но не как залог отдыха и покоя, а как необходимое средство к самосохранению и одновременно ярко выраженный вкус к свободе, даже чрезмерной; явная враждебность к формализму, в который, как в спячку, охотно впадают китайцы, а также неприятие высокомерного деспотизма.

Белые люди отличаются также необычной любовью к жизни. Создается впечатление, что они лучше умеют пользоваться ею, лучше знают ей цену, поэтому больше дорожат своей и чужой жизнью. Их жестокость, когда она проявляется, ограничена сознанием необходимости определенных пределов, чего не встретишь у чернокожих. В то же время они знают причины, по которым можно расстаться без колебаний с этой столь драгоценной для них жизнью. Первая из них — честь, которая под различными именами занимала огромное место в мышлении человечества с самого начала его появления. Нет нужды добавлять, что понятие чести и цивилизаторский смысл, заключенный в нем, неизвестны ни желтым, ни черным расам.

Чтобы довершить нарисованные портреты, замечу, что огромное превосходство белых людей во всем, что касается интеллекта, сочетается у них с не менее очевидным отставанием в силе ощущений. У белого человека более слабая чувственность, чем у негра или желтокожего. Следовательно, он меньше озабочен телесностью, хотя его конституция развита лучше.

Вот три составных элемента человеческого рода — то, что я назвал вторичными типами, поскольку счел себя обязанным оставить в стороне первородного человека или «адамита». Третичные же группы вышли из сочетания разновидностей каждого из названных трех типов. Четвертичные поколения родились из союза одного из этих третичных типов или одного чистокровного племени с другой группой, вышедшей из одного из двух чужеродных видов.

Ниже этих категорий ежедневно обнаруживаются другие. Одни, очень характерные, образующие новые отличительные типы, потому что происходят из завершенных видов слияния; другие — незаконченные, неупорядоченные, можно сказать, антисоциальные, потому что их элементы — либо слишком разнородные, либо слишком многочисленные, либо слишком незначительные — не имели ни времени, ни возможности проникнуть друг в друга в такой степени, чтобы эго привело к оплодотворению. Для множества всех этих пестрых метисных рас, которые составляют сегодня человечество, нельзя установить иных границ, кроме рискованной вероятности сочетаний чисел.

Было бы не совсем корректно утверждать, что все смешения плохи и вредны. Если бы три указанных больших типа, остающихся четко разделенными, не перемешались друг с другом, тогда превосходство, без сомнения, было бы на стороне самых способных белых племен, а представители желтой и черной рас вечно пресмыкались бы у ног малочисленных народов белой расы. Впрочем, история не допустила такого развития событий. Его можно представить, только признавая безусловное преимущество групп, сохранивших наибольшую чистоту крови.

Но от такой гипотетической ситуации никто бы не выиграл. Относительное превосходство, будь оно более очевидным, не могло бы принести те позитивные плоды, которые дал процесс смешения и которых нельзя не приветствовать, даже если они не уравновешивают сумму недостатков.

Например, артистический гений, равно чуждый всем трем основным типам, родился в результате союза белых с нет рами. Еще пример: в лице малайского типа из смешения желтой и черной рас появилась разновидность, превосходящая своих предков, а союз желтой и белой рас привел к появлению промежуточного типа, стоящего намного выше чисто финских народов и меланийских племен.

Я не отрицаю, что здесь мы видим хорошие результаты. Искусства и благородная литература как плоды смешения крови, улучшенные и облагороженные расы — все это можно только приветствовать. Низшие были возвышены. К сожалению, великие при этом опустились на более низкую ступень, и ничто не может компенсировать или поправить это бедствие. Поскольку я веду речь о том, что свидетельствует в пользу этнического смешения, добавлю к сказанному, что именно смешению мы обязаны смягчением нравов, мыслей, верований и особенно усмирением страстей и наклонностей. Однако все это преходящие блага, и если я признал, что мулат, из которого можно сделать адвоката, врача, коммерсанта, стоит больше, чем его дед-негр, абсолютно невежественный и ни к чему не пригодный, я должен также отметить, что брахманы Древней Индии, герои «Илиады» и персонажи «Шахнамэ», скандинавские воины, все эти славные призраки самых благородных, а ныне исчезнувших рас, являют нам более благородный и прекрасный образ человечества; они были носителями цивилизации и образцами величия, более активными, интеллигентными и адекватными, нежели смешанные народы нынешнего времени, хотя и в их жилах уже не текла чистая кровь.

Как бы то ни было, сложность состава человеческих рас есть историческое состояние, и одним из главных следствий такого положения вещей оказался хаотический беспорядок, в какой погрузилась большая часть первородных признаков каждого типа. В результате многочисленных союзов лучшие черты, как и недостатки, стерлись, размылись и даже обратились в свою противоположность. Первоначально белая раса обладала монополией на красоту, интеллект и силу. После смешения с другими типами появились красивые, но слабые физически метисы, или метисы сильные, но недалекие умом, или умные, но уродливые и с признаками вырождения. Также оказалось, что даже максимально возможная доза крови белой расы, когда она скапливается в какой-нибудь нации не сразу, а постепенно, уже не дает ей исконных прерогатив. Часто случалось, что от этого лишь возрастал беспорядок в этнических элементах, а природные преимущества белой расы подпитывали такой беспорядок. Эту кажущуюся аномалию нетрудно объяснить, потому что каждый уровень смешения ведет, помимо сочетания различных элементов, к образованию нового типа, к развитию новых, ранее не встречавшихся признаков. Всякий раз, когда к продукту преобразований такого рода добавляются другие элементы, появляется анархия; чем больше проявляется эта анархия, тем меньше становится ценность самых лучших привнесенных элементов, которые самим фактом своего присутствия увеличивают зло вместо того, чтобы компенсировать его. Если смешение в определенной степени благотворно для большей части человечества, поднимая ее на новую ступень и облагораживая его, это происходит только за счет того же человечества, потому что опускает и унижает его, вносит в его плоть нервозность, оскорбляет его в самых благородных проявлениях; если даже допустить, что лучше превратить в посредственных людей мириады ничтожных существ, чем сохранить расу принцев, чья кровь, поделенная по частям, обедненная, разжиженная, становится обесчещенным элементом подобной метаморфозы, не надо забывать то досадное обстоятельство, что процесс смешения не прекращается, что посредственности, созданные за счет всего лучшего, объединяются в новые посредственности и что из таких браков, все более и более деградирующих, рождается смесь, которая, наподобие Вавилонской башни, приводит к полному бессилию и заводит общество в безысходный тупик.

Вот чему учит нас история. Она показывает, что всякая цивилизация берет начало от белой расы и ничто не может долго продержаться без ее участия, что общество может быть великим и процветающим лишь в той мере, в какой оно сохраняет сотворившую ее благородную группу, и что сама эта группа принадлежит к самой развитой ветви нашего рода. Чтобы окончательно прояснить эти истины, достаточно перечислить цивилизации, которые существовали на земле, и, уверяю вас, список не будет очень длинным.

Из сонма народов, которые жили и до сих пор живут на земле, только десяток возвысился до состояния настоящего общества. Все остальные, более или менее независимые, вращаются вокруг них, как планеты вокруг солнца. Если эти десять цивилизаций обнаруживают либо жизненный элемент, чужеродный для воздействия белой расы, либо элемент смерти, который не связан с расами, близкими к цивилизаторским, придется признать, учитывая беспорядок, вызванный процессами смешения, что вся теория, изложенная здесь, ничего не стоит. Напротив, если ситуация такова, как я ее понимаю, благородство нашего рода безусловно подтверждается, и спорить с этим невозможно. Поэтому именно здесь мы находим единственное подтверждение и все необходимые доказательства справедливости нашей системы. Только таким образом можно проследить развитие фундаментального подтверждения того, что народы деградируют лишь в результате и пропорционально степени смешения их кровей и в зависимости от качества этих кровей; что независимо от этого качества самый сокрушительный удар, какой может поколебать жизнестойкость цивилизации, заключается в следующем: возникает ситуация, когда регулирующие элементы общества и элементы, обусловленные этническими факторами, достигают такой степени разношерстности, что их уже невозможно привести в гармонию, т. е. свести хотя бы к минимальному единообразию и, следовательно, добиться общности инстинктов и интересов, которая есть единственная предпосылка социальных связей. Ничего нет хуже, чем этот беспорядок, ибо, как бы он ни отягощал нынешнее время, для будущего он готовит еще худшие испытания.

Для демонстрации своих аргументов я начну с исторической части предмета. Признаю, что это весьма обширная тема, однако она находится в таком тесном сцеплении всех ее частей, стекающихся, подобно ручейкам, к одному устью, что ее обширность поможет мне лучше и основательнее изложить аргументы, которые я предлагаю вниманию читателя. Конечно, нам предстоит вместе с белыми мигрантами пройти большую часть земного шара. Но наши путешествия всегда будут начинаться в Верхней Азии, в центральной точке, где зародилась цивилизаторская белая раса. Одну за другой я буду вводить в исторический контекст местность, которая, будучи однажды средой обитания белого человека, никогда не сможет освободиться от его влияния. Там мы увидим, как действуют этнические законы в их сочетаниях вместе с вытекающими из них последствиями. Мы увидим, с какой неумолимой и монотонной последовательностью они осуществляют свою волю. Из этого захватывающего зрелища, из этой живой картины, которая заключает в свои рамки все страны мира, где человек действительно проявил себя как хозяин, наконец, из сменяющих друг друга грандиозных эпизодов мы извлечем доказательства, нетленные, как алмаз, и, как алмаз, не боящиеся ядовитых укусов демагогических доктрин — доказательства, которые утвердят неравенство человеческих рас и превосходство одной из них над всеми остальными. Для этого автор складывает оружие критики и рассуждения и вооружается инструментом синтеза и утверждения. Теперь остается лишь определить территорию, на которой я буду действовать. Впрочем, это будет короткий список.

Я уже отмечал, что на земле существовало десять великих человеческих цивилизаций и все они связаны с деятельностью белой расы. Итак, перечислим их.

I. Индийская цивилизация. Она распространилась на острова Индийского океана, на север и на восток азиатского континента за пределы Брахмапутры. Ее центром было место обитания белой народности арийцев.

П. Египтяне. Вокруг них собираются эфиопы, нубийцы и несколько небольших народов, живших на западе оазиса Аммона. Это общество произошло от арийской колонии из Индии, созданной в верховьях долины Нила.

III. Ассирийцы, к которым присоединились евреи, финикийцы, лидийцы, карфагеняне, гимиариты. Все они обязаны своему социальному интеллекту массовым вторжениям белой расы — потомков Хама и Сима. Что касается зороастрийцев — иранцев, которые владычествовали в Передней Азии под именем мидов, персов, бактрийцев, то это опять была ветвь арийского семейства.

IV. От тех же арийцев произошли древние греки, которые подверглись воздействию семитских элементов.

V. Аналогию того, что происходило в Египте, мы видим в Китае. Одна арийская колония, пришедшая из Индии, принесла туда социальное мышление. Только вместо того, чтобы смешаться, как это случилось на берегах Нила, с черными племенами, она растворилась в массе малайцев и желтокожих, а кроме того, получила довольно мощную поддержку с северо-запада в лице элементов белой расы так же арийского семейства, но уже не индийских 1).

VI. Древняя цивилизация италийского полуострова, из которой вышла римская культура, представляла собой мозаику из кельтов, иберийцев, арийцев и семитов.

VII. Германские народы в V в. трансформировали гений Запада. Они были арийцами.

VIII. IX, X. Этими цифрами я обозначу три американ ские цивилизации — аллеганийскую, мексиканскую и перуанскую.

Из семи первых цивилизаций — одних из самых древних в мире — шесть принадлежат, по крайней мере частично, арийской расе, а седьмая, т. е. ассирийская, обязана иранскому Ренессансу, который стал ее самым блистательным историческим моментом. Почти весь европейский континент в настоящее время населяют группы, в которых преобладает «белый» элемент, хотя есть немало и неарийских элементов. Не было настоящей цивилизации у европейских народов без арийского влияния.

Во всех десяти цивилизациях ни одна из меланийс-ких рас не фигурирует в качестве основательницы. А в число посвященных входят только метисы.

Точно так же мы не видим спонтанных цивилизаций у желтых народов, а там, где арийская кровь истощилась, наблюдается застой.

Вот тема, которую я собираюсь исследовать, пользуясь анналами мировой истории. На этом завершается первая часть моего труда.

Примечания

1 Читатель уже был предупрежден, что иногда мне приходится выдвигать априори, т. е. как уже доказанные, факты, которые будут обсуждаться ниже. Я прошу прощения за такую вольность, без которой мне было бы трудно продолжать путь. Все, что я могу сделать, — это как можно реже пользоваться априорными утверждениями. Арийское происхождение египетской и китайской цивилизаций требует доказательств, и я приведу их в свое время.

КНИГА ВТОРАЯ

Древние цивилизации от Центральной Азии до юго-западной окраины материка

ГЛАВА I. Хамиты

Первые следы истории человечества восходят к эпохе, предшествующей 5000 году до рождения Иисуса Христа 1).

К этому времени люди уже начинают нарушать вековую тишину. Нижняя Азия напоминает человеческий муравейник. Постепенно этот муравейник перемещается на юг, в направлении арабского полуострова и африканского континента, а на востоке, начиная с плато, спускающихся по склонам Болора 2), и дальше, словно эхо, к левому берегу Инда.

Итак, начнем наше исследование с черной, или, точнее, темнокожей, расы.

Эта невероятная смесь меланийцев до сих пор удивляет исследователей 3). Еще до появления какого-то бы ни было организованного общества, она, не довольствуясь целым принадлежащим ей континентом, перемещается в Южную Азию и становится полной ее владычицей, затем продвигается к северу, где сохранились древние племена той же крови, всеми забытые в горах Куэнь-Луня в Китае и за пределами Японских остро BOB. Каким бы парадоксальным ни казался этот факт, он удостоверяет плодовитость этой многочисленной группы человечества 4).

Но независимо от причин, его породивших, независимо от регионов, где он имел место — будь то обжигающие южные долины или ледяные просторы севера, — в тех местах нет ни единого следа цивилизации, ни нынешней, ни вероятной в прошлом.

Среди темнокожих жителей Куэнь-Луня встречаются другие разновидности с курчавыми и пушистыми волосами (в Камауне, где их называют раватами и рад-жехи). Они, возможно, принадлежат к непальской ветви тумов. В королевстве Ассам, на юге провинции Куэда, живут саманги, дикари с курчавыми волосами, похожие на папуасов Новой Гвинеи. На Формозе есть негры, напоминающие харафорасцев. Темнокожие живут и на островах южнее Японии, а также в Седжистане, на берегу озера Зарех. Нравы этих народов чрезвычайно жестокие. Их политика — война на уничтожение, антропофагия - их мораль и их культ. В районах их обитания нет ни городов, ни храмов — нет ничего, что свидетельствует о социабельности. Это варвары во всей своей неприглядности, у которых эгоизм слабости проявляется во всей жестокости. У примитивных народов другой крови, о которых вскоре пойдет речь, сложилось о них общее представление, смешанное с презрением, страхом и отвращением. Хищные звери показались бы слишком благородными в сравнении с этими племенами. В смысле внешности они напоминают обезьян, а что касается их нравственных качеств, нам пришлось бы представить себе ночные кошмары 5).

Если центральные области, даже на северо-востоке, оставались населенными такими многочисленными племенами, то северная часть Азии, включая побережье Ледовитого океана и Европы, почти целиком находилась во власти совершенно другого типа. Это желтая раса, которая покинула обширный американский континент и двинулась на восток и запад по берегам двух океанов, затем распространилась, с одной стороны, на юг, где, смешавшись с черной расой, породила многочисленное малайское семейство, а с другой — на запад, т. е. на еще не заселенные земли Европы.

Такое раздвоение маршрута желтой расы со всей очевидностью показывает, что на своем пути поток мигрантов встречался с мощным препятствием, которое заставляло их разделиться. На равнинах Манчжурии их разделила мощная сплоченная преграда, и немало времени прошло, прежде чем они заполонили центральные области, где сегодня живут их потомки. Таким образом, они многочисленными ручейками обтекали препятствие, занимая вначале пустынные места; именно по этой причине желтокожие народы стали первыми хозяевами Европы.

Эта раса оставила нам могилы и кое-какие орудия охоты и войны в сибирских степях, скандинавских лесах и болотах британских островов. Впрочем, судя по этим орудиям, нет оснований считать желтую расу более развитой, чем темнокожие жители юга. В те времена на большей части земли ни гений, ни интеллект не имели никакого значения. Власть определялась только насилием.

Сколько времени продолжалась такая ситуация? В определенном смысле ответить на этот вопрос можно просто: этот порядок вещей имеет место всюду, где черная и желтая разновидности пребывают в третичном состоянии. Итак, древняя история не дает нам утешительных выводов. Она может служить зеркалом нынешнего состояния значительной территории земного шара. Но наука не в силах сказать, когда именно началось варварство. По своей природе наука негативна, поскольку бездейственна. Она произрастает подспудно, и ее существование становится очевидным только в тот момент, когда проявляется активная сила, способная пробить брешь в ее оболочке. Таким моментом было появление среди черных народов белой расы. Только после этого темный хаос озарился рассветом. Итак, обратимся к истокам элитной группы человечества, чтобы увидеть эти первые лучи.

Эта раса имеет не менее древнее происхождение, чем две другие. До времени своего распространения она оставалась незаметной, готовя будущую славную судьбу человека в том уголке земного шара, который с тех пор погрузился в еще более таинственное забвение.

Между двумя мирами — северным и южным, или, если воспользоваться индийским выражением, между полуденной страной, землей смерти, и северной страной, землей несметных сокровищ, — простираются горные плато, изолированные от мира с одной стороны горами неизмеримой высоты, с другой — снежными пустынями и морем льда.

Суровый климат как будто специально благоприятствовал воспитанию сильной расы. Холодные яростные ветры, короткое лето, долгая зима — одним словом, больше бед, нежели благ, — все это вряд ли могло пробудить, создать, развить цивилизаторский гений. Но наряду с этими суровыми условиями, словно символ скрытых благ всякой суровости, негостеприимная земля хранит огромные минеральные богатства, главным образом драгоценные камни 6). В горах водятся животные с ценным мехом и шерстью, которые в один прекрасный день дали миру мускус, столь ценный в Азии продукт. Но сколько чудес остаются неиспользованными, если нет умелых рук, способных обнаружить их и оценить.

Тем не менее славу этим землям принесли не золото, не алмазы, не меха, не мускус, а тот факт, что они взрастили белую расу.

Отличающейся и от темнокожих дикарей юга и от желтокожих варваров севера, этой группе, в самом начале ограниченной клочком территории, чрезвычайно бесплодной, предстояло покорить всю остальную сушу, если Провидению было угодно когда-либо облагородить землю. Однако такая задача была явно не под силу даже для белых людей, если даже пяти тысяч лет оказалось недостаточно для ее осуществления.

Избранную человеческую группу, так же как и две других, подчиненных ей, трудно охарактеризовать и определить с достаточной точностью. Она включает в себя во всем мире множество сходных признаков, которые позволяют и даже вынуждают классифицировать ее под общим — несколько непонятным и очень неполным — именем: белая раса. Поскольку ее основные ответвления демонстрируют довольно разные способности и их удобнее характеризовать по отдельности, нет речи о полной идентичности истоков этой расы. Ведь мы видим четко выраженные различия внутри подвидов темнокожих и жителей северного полушария, поэтому логично предположить, что физиология белых также отличается множественностью типов. Позже мы вернемся к этому, а пока займемся общими признаками.

Первое, что бросается в глаза: белая раса никогда не предстает перед нами в рудиментарном состоянии, в каком мы наблюдаем остальные. С самого появления на исторической сцене она довольно развита и обладает основными элементами, которые позже, будучи усовершенствованы ее многочисленными ветвями, породят

разнообразные формы цивилизации.

Она еще обитала в глухих районах Северной Азии, но уже обладала познаниями в космологии, глубину которых нам приходится признать сегодня, потому что современное человечество знает лишь фрагменты той древней науки, сросшейся с религией 7). Помимо идей о происхождении мира белые люди хранили память о первых предках — тех, что жили после сыновей Ноя, и патриархах, умерших до последней космической катастрофы. Есть основания полагать, что именами Сим, Хам и Йафет они называли не всех жителей нашей планеты, а только ветви единственной расы, которую они считали истинно человеческой, т. е. их собственной расы. Это доказывает глубокое презрение, которое они позже питали ко всем остальным расам.

Если иногда имя Хама соотносят то с египтянами, то с чернокожими, то это делается произвольно, в отдельно взятой стране, во времена не столь отдаленные и исходя из аналогии звуков, в которой нет ничего определенного и которой недостаточно для серьезных этимологических рассуждений.

Как бы то ни было, эти белые люди задолго до исторических времен имели два главных элемента всякой цивилизации; религию и историю.

Что касается их нравов, мы знаем один интересный факт: они не сражались пешими, подобно их северным и восточным соседям. На своих врагов они устремлялись, стоя в боевых колесницах; это относится к египтянам, индусам, ассирийцам, персам, грекам, галлам, и здесь можно предположить определенную утонченность военного искусства, что невозможно без больших познаний в обработке дерева, кожи, металлов. Первобытные белые люди умели ткать и шить одежду и жили группами в больших селениях, украшенных пирамидами, обелисками и курганами из камней или земли.

Они приручали диких лошадей и вели пастушескую жизнь. У них были большие стада коров 8). Сравнительное изучение языков, которое ежедневно приносит все новые любопытные и неожиданные факты, показывает, что земледелием они занимались мало.

Между прочим, методы добывания этих сведений почти из небытия, которые можно назвать «доисторической историей», сравнимы с работой геологов: они дают не менее точные и неопровержимые результаты. Напри мер, использование военной колесницы практиковалось белыми народами, из которых вышли египтяне, индусы, галлы. Во-первых, эта идея не из тех бытовых потребностей, как, скажем, умение пить и есть, которые приходят на ум всем живым существам независимо от происхождения. Во-вторых, это одно из тех сложных изобретений, которые сохраняются в народе и способствуют его процветанию и могуществу.

Таким же образом можно с точностью восстановить образ жизни примитивных белых народов. Изучение индогерманских языков свидетельствует о наличии в санскрите, греческом, латинском, кельтских и славянских диалектах близких терминов, относящихся к скотоводству и политической жизни. Внимательно изучая слова вместе с их корнями, лингвисты определили происхождение простых или сложных понятий, передаваемых этими словами. Оказалось, что для передачи таких понятий, как «бык», «лошадь», «колесница» или «коляска», «оружие», первобытные белые народы имели слова или выражения, которые оставались привязанными к лексике большинства языков той же группы. Следовательно, их военные и скотоводческие привычки имели глубокие корни. Одновременно во всех этих языках отмечено богатое разнообразие форм, употребляемых во всех случаях, где речь идет о сельском хозяйстве, например, названия растений и сельскохозяйственных орудий. Значит, обработка земли появилась позже разделения большого типа на группы.

Этимологические исследования показали, как первобытные белые народы понимали Бога, что означали для них понятия «царь» и «вождь». Таким образом, сравнительное изучение языков принесло истории три результата: 1) доказательство родства белых народов, разделенных громадными расстояниями; 2) подтверждение наличия одинаковых условий, в которых эти народы жили до их переселения; 3) свидетельство их ранней социабельности.

Это раса, обладающая первичными понятиями о религии, но теряющая связи с прошлым. Эти признаки всегда отличали и будут отличать арабов, евреев, индусов, греков, римлян, галлов, скандинавов. Белая раса, искусная в главных механических искусствах, пытающаяся превратить воинское дело в настоящее искусство, в отличие от потасовки дикарей, приручившая множество видов животных, стоит на такой высокой ступени в сравнении с остальными человеческими семействами, что следует понять раз и навсегда: всякое сравнение бессмысленно по одной лишь причине, что даже в детском возрасте в этой расе не было следов варварства. С самого начала она обладала развитым интеллектом, что позволяло ей превосходить другие несравнимо более многочисленные расы, хотя еще и не благодаря владычеству над покоренными народами, так как в то время значительных контактов между ними не было, но за счет цивилизаторских способностей.

Пора вступить в открытую схватку пришла позже. За пять тысяч лет до нашей эры территория, где обитали белые племена, уже подвергалась нашествию. Под давлением родственных народов, которых в свою очередь теснили с севера желтокожие племена, эта группа двинулась на юг, покинув свои родные земли, перешла через равнины, известные на востоке как Туран, и, атаковав на западе черные народности, которые преграждали ей путь, оказалась в совершенно незнакомых местах 9).

В данном случае я веду речь о переселении потомков Хама, которых считаю белыми народами, а не черными, как принято думать. В древних текстах нет никаких намеков на то, что этот патриарх, их первородный предок, в силу отцовского проклятия изменил цвет кожи, т. е. получил физические признаки отвергнутых рас. На казание за его поступок в полной мере проявилось гораздо позже, и стигматов еще не было в то время, когда хамитские племена отделились от остальной массы народов, ведущих родословную от Ноя.

Мое мнение подтверждают и угрозы, которыми прародитель белой расы, человек, спасшийся от потопа, осыпал часть своего потомства. Прежде всего будем иметь в виду, что эти угрозы не были адресованы ни самому Хаму, ни его потомкам. Они имели скорее моральное действие, и только при помощи очень больших натяжек им можно приписать физиологические последствия. «Будь проклят Ханаан, — говорится в тексте, — и да будет он рабом рабов его братьев» 10).

Кстати, нигде Ханаан не означает негритянского или совершенно черного народа. Это имя исторически относится к метисам, конечно, с примесью меланийского элемента, но не тождественных ему, что подтверждает стих 5, гл. XX Книги Бытия. Впрочем, в Священных книгах очень часто встречается наказание виновных через упадок их потомства, поэтому не буду приводить другие примеры.

Я считаю, что в Библии не говорится о том, что Хам лично станет черным или рабом, но только о том, что придет день, когда Ханаан, т. е. один го сыновей Хама, деградирует и по крови и по благородству и будет в услужении у своих двоюродных братьев. Добавлю еще одно последнее замечание. Потомство Хама не ограничивалось Ханааном. Кроме него у патриарха было еще три сына: Гус, Месраим и Фут, и нигде нет ни слова о том, что проклятие коснулось и их. Не кажется ли читателю странным тот факт, что истинный виновник и большая часть его детей оказались в стороне, а кара обрушилась на одного члена семьи — Ханаана, того самого, у кого были территориальные и религиозные разногласия с детьми Израиля? Следовательно, речь идет не о физиологии, а скорее о политике.

Итак, хамиты пришли в новые земли, заранее отягощенные проклятием в отношении крови и судьбы. Однако энергия, свойственная их «белой» природе, позволила им создать несколько сильных государств. Первая ассирийская династия, патриции городов Ханаана — вот главные вехи тех далеких времен, характер которых в каком-то смысле воплотился в Немроде 11).

Эти крупные завоевания, эти дерзкие и далекие походы не могли быть мирными. Пришельцам противостояли племена, настолько же примитивные, насколько жестокие, что требовало еще больше принуждения. Естественно, что встретившись с упорными чужаками, которые пришли грабить их, эти племена противопоставили им неукротимую дикую ярость и вынудили переселенцев рассчитывать только на силу. Принять новый образ жизни они не могли, потому что для этого им не хватало ума. Следовательно, не приходилось надеяться на сознательное участие в цивилизаторском предприятии и оставалось только превратить обращаемых в живые механизмы, годные для черной работы.

Таким образом, как уже отмечалось, впечатление, которое белые хамиты испытали при виде своих отвратительных соперников, сродни тому, что ощутили позже индийские победители в отношении своих местных врагов, братьев тех соперников хамитов. Для пришельцев это были жестокие существа огромного роста. Это были чудовища, ужасающие своим уродством, своей силой и злобностью. Первое завоевание досталось с трудом по причине немалой численности врагов и силы их сопротивления, то яростного, то упрямо инертного, но не меньшей энергии потребовало поддержание порядка в созданном государстве. Единственным средством правления стало насилие. Вот почему Немрод, упомянутый выше, был в глазах Всевышнего посланцем с мечом в руках.

Все государства, вышедшие из лона этой первой миграции, отличались беспримерным деспотизмом.

Однако, будучи деспотами для своих рабов, хамиты скоро породили смешанное население, после чего положение бывших победителей стало менее устойчивым, а покоренные народы сделались менее угнетаемыми.

Между тем всесилие власти не могло допустить потери прерогатив, которые как нельзя лучше соответствовали природе и духу черной расы. Поэтому идея о способе правления и правах на власть нисколько не изменилась. Только власть теперь осуществлялась не под знаменем превосходства крови. Ее принцип основывался уже на приоритете групп, а не народов. Подобная деградация всегда происходит в истории смешанных наций.

Древние белые хамиты постепенно теряли свои позиции и в конце концов исчезли совсем. Мулаты, их потомки, все еще носили их имя в качестве почетного титула, хотя все больше и больше народ насыщался черным элементом. Это происходило по воле самых многочисленных ветвей их генеалогического древа. С этого момента физическая печать, которая должна была отличать потомство Ханаана и подтверждать их рабское служение более благочестивым детям, навек отметила все народы, образовавшиеся от слишком тесного союза белых завоевателей с покоренными представителями меланийской расы.

Одновременно с материальным слиянием появилась совершенно новая мораль, которая довершила окончательное отделение новых метисных народностей от древнего благородного ствола. Я буду говорить о сближении языков. Первые хамиты принесли с северо-востока один из диалектов той речи, которая первоначально была общей для белых групп и следы которой еще и сегодня легко обнаружить в языках всех наших европейских народов. По мере того, как пришлые племена вступали в контакт с темнокожими, их родной язык претерпевал изменения, а когда они смешались с ними окончательно, то и вовсе утратили его. Их язык оказался искажен до неузнаваемости меланийскими диалектами.

В сущности мы не совсем вправе применять к языкам потомков Хама замечания, которые напрашиваются, когда речь заходит о финикийском или ливийском наречиях. В эти смешанные наречия проникло много элементов, выработанных позже в результате семитских миграций, и здесь можно заметить, что привнесенные элементы имели совершенно иной характер, отличный от характера языков, созданных черными хамитами. Впрочем, я так не считаю. То, что нам известно о ханаанском языке, и исследования береберских диалектов свидетельствуют о наличии общей языковой системы, пропитанной семитским духом в большей мере, нежели обладали им сами семитские языки; следовательно, имел место еще больший отход от форм языков белых народов, и оставалось все меньше следов речи благородной расы. Я считаю эту лингвистическую революцию следствием почти полной идентификации с черными народами и ниже приведу доказательства.

Хамиты деградировали, и вот мы видим их среди рабов в плену рабского духа, хотя по-прежнему в роли властителей, в окружении черных наложниц, которые рожают детей и внуков, имеющих все меньше и меньше общих черт с древними завоевателями. Однако в них еще есть кровь предков, поэтому они не дикари и не варвары. Они контролируют социальную организацию, которая исчезла много веков назад, но до сих пор на человечество падает тень чего-то чудовищного и безумного, хотя от этого не менее величественного.

Мир с тех пор не знал ничего подобного, ничего, сравнимого с плодами соединения белых хамитов с черными народами. Нигде больше не встретишь элементов такого союза, и неудивительно, что в гибридах двух типов уже ничего не остается от энергетики — как физической, так и моральной — первоисточника. Если черный элемент в целом сохранил свою чистоту и качества своих предков, то совсем иначе обстоит дело с белым типом. Наши нации, дальше всех отошедшие от своих истоков, представляют собой весьма неоднородные и очень мало гармоничные результаты целого ряда смешанных союзов — либо черных и белых, как на юге Европы, населенном испанцами, итальянцами, провансальцами, либо желтых и белых, как, например, англичане, немцы, русские на севере. Таким образом, метисы, отпрыски, условно говоря, белого отца, чья родословная вообще непонятна, не могут подняться до этнического уровня черных хамитов.

Браки этих людей совершались между типами, равными по силе и своеобразию. Конфликт между двумя характерами с особой силой выразился в потомстве и оставил в нем уже невозможный сегодня отпечаток мощи, источник безудержности. Сегодня мы наблюдаем убедительные доказательства этому: когда провансалец или итальянец становится отцом мулата, ребенок физически намного слабее, чем если бы он родился от отца-англичанина. А дело в том, что белый тип англосаксонца, хотя тоже далекий от чистоты, не ослаблен заранее меланийскими элементами, как народы, населяющие юг Европы, и он в состоянии передать своим потомкам-метисам больше первородной силы. Однако, как уже отмечалось, вряд ли самый сильный нынешний мулат сравнится с черным хамитом из Ассирии, который с копьем в руках наводил ужас на многие рабские нации.

Чтобы нарисовать близкий к реальности портрет ассирийца, напомню библейский рассказ о других метисах, более древних, чем он, история которых теряется в глубине веков. Речь идет о существах, живших до всемирного потопа, предков каинитов и ангелов. В данном случае следует освободиться от романтического налета, которым окутано имя этих таинственных созданий благодаря христианским текстам. Ханаанское воображение, создавшее столь причудливую мозаику, воспринимало вещи по-иному. Для ханаанцев, как впрочем и для евреев, ангелы были посланцами божественной сущности, однако скорее темными, нежели светлыми, больше облеченными в материальную силу, чем в чисто идеальную энергию. В этом качестве их представляли в уродливых формах, внушающих ужас, а не симпатию, как, например, херувимы с бычьей головой. Когда эти могучие создания соединились с дочерьми каинитов, появились гиганты, о характере которых можно судить по литературному отрывку, возможно, самому древнему на свете. Вот как обращается к своим женам один из потомков убийцы Авеля, видимо, близкий родственник этих опасных метисов:

«Услышьте мой голос, жены Ламеха, услышьте мое слово. Как я убил человека за свою рану и ребенка за его дерзости, так и семикратное возмездие Каину будет семидесятисемижды семикратным для Ламеха!» 12).

Этот эпизод кажется мне самой точной характеристикой черных хамитов, поэтому, думается, здесь нетрудно увидеть тесную связь и близкое сходство меж ду союзом, породившим их, и проклятым браком предков Ноя с тем другим, неизвестным нам типом, которого первобытное мышление, не без некоторого ужаса, поместило в ряд сверхъестественных существ.

Примечания к главе

1) По мнению Клапрота, это событие датируется эпохой не ранее трех тысяч лет до н. э., но другие хронологи отодвигают время появления человека еще дальше в глубь веков, в частности, в результате раскопок в Египте. Это явно противоречит мнению Клапрота, т. к.

все египетские памятники датируются самое раннее 4000 годом. Впрочем, хронология мало значит для нашего исследования, поэтому не стану отвлекать внимание читателя от сути вопроса.

2) Я имею в виду горную цепь, которая, начиная с северного Гиндукуша, тянется на север, пересекает Тянь-Шань и отклоняется на запад к озеру Кабанкул (Гумбольдт. «Центральная Азия», карта).

3) Самые поздние раскопки в центре и на юге Африки показывают, что население этих районов проявляло непонятное стремление к миграции в неизвестные времена.

4) Эта группа насчитывает много подвидов, поскольку негры с курчавыми волосами есть в Камауне, Ассаме и т. д., между тем как у большинства азиатских негров волосы прямые. Следовательно, неправы те, кто утверждает, что не существует азиатских негров с курчавыми волосами, как у африканцев, или с выступающим животом, как у пелагийцев. Это очень смешанная раса, безусловно принадлежащая к третичному типу, которая во всех отношениях тяготеет к африканским и океанийским группам.

5) Негры претендуют на то, что их предки произошли не от солнца или луны, а от зверей. Так народность сахи, живущая на берегу Красного моря недалеко от Массова, называет себя потомками в тринадцатом поколении некоего Аасаора, сына львицы.

6) В книге «Центральная Азия», том I, Гумбольдт пишет: «Исследования последних лет в связи с металлорудными богатствами, скрывающимися в земле Северной Азии, наводят нас на мысль об исседонах, аримаспах и о тех грифонах, хранителях золота, которых прославил Аристей из Проконеса и, спустя два столетия после него, Геродот. Я побывал в долинах на южных склонах Урала, где пятнадцать лет назад, почти на самой поверхности и совсем рядом друг с другом, нашли округлые куски золота весом 13, 16 и 24 фунта; весьма вероятно, что еще более крупные куски когда-то лежали на самой поверхности, изрытой сбегающими с гор речками». Это и есть Хатака, золотая страна, согласно индийской мифологической географии. Там до сих пор много сокровищ, охраняемых гномами по имени «гуйакас» (от слова «гуй» — прятать), в которых можно узнать финнов, рудокопов маленького роста. Ту же функцию они выполняют в скандинавских преданиях.

7) По утверждению Эвальда, семиты считали своей родиной верхнюю землю на северо-востоке, т. е. ту область, откуда произошли зороастрий-цы. Кроме того, у первых народов Передней Азии и арийцев есть общие тенденции, опередившие появление их языковых систем, например, понятие о четырех возрастах мира, о десяти первородных предках, потопе и т. д. (Эвальд. «История израильского народа»).

8) Скотоводство — это изобретение белой расы; подтверждением служит тот факт, что многие желтокожие группы не употребляли молоко даже на довольно высокой ступени цивилизации. Жители некоторых районов Китая и Индокитая вообще не доят коров. Ацтеки не занимаются одомашниванием животных.

9) А. Гумбольдт отмечает: «Эти две многочисленные группы — англо-индусские народы и русско-сибирские племена — или политические системы в течение многих веков контактировали только через низменные земли Бактрии, т. е. через низменность, которая окружает Арал и тянется вдоль восточного побережья Каспия между Балком и Астрабадом и между Ташкентом и Туркменским перешейком. Это полоска суши, местами очень плодородная, по которой прорыл свое русло Оке... Это путь из Дели, Лахора и Кабула в Хиву и Оренбург... Азиатская письменность, которая точно очерчена совсем недавно, без сомнения, продолжается за пределы западного берега Каспия, но если спуститься с персидского плато через Тебриз и Эривань к Тифлису, мы встретим Кавказский хребет, доходящий почти до бассейна двух морей и являющий собой проторенную военную дорогу».

10) Бытие, гл. IX, ст. 25 (здесь и далее цитаты из Писания даются не в освященном традицией переводе).

11) Полковник Роулинсон в своем докладе Королевскому Азиатскому обществу отмечает, что Немрод — это имя собирательное, причастие прошедшего времени от ассирийского глагола и означает «те, кого обнаружили» или «поселенцы, первые владельцы» — иначе, первые белые жители нижней Халдеи.