Опыты

Медведи и памятники

Уже очень давно я хотел увидеть спящего медведя: не то чтобы красться к нему в берлогу, как-то некошерно это, материалистично, лобовое такое решение проблемы.

Дело было в другом: ведь медведь спит полгода, и не может же он просто так лежать брёвнышком на манер англичанина, употребившего опиум! Да и для досужих галюцинаций полгода — слишком много. Что бы то было, кабы по весне выходили к нам из чащоб толпы шизанутых медведей… Нет, конечно, интересно было бы, но нет. Нет того. Не происходит.

На самом деле зверь этот во сне движется, действует и путешествует — верьте мне. Относится он к этому занятию очень серьёзно, и один Бог ведает, до каких глубин сновидения дошёл. Не верите — пойдите пошумите над ближайшей берлогой, поплюйте в неё да ветками потыкайте, и в самом скором времени хозяин обиталища в простых выражениях объяснит вам раз и навсегда, от какого серьёзного дела ео оторвали. А выплюнув вашу последнюю берцовую кость, станет до весны бродить окрест, жалуясь на прерванную медитацию. А чего вы ещё ожидали — спросите хоть распоследнего гуру, что бывает с человеком, резко и грубо выведенным из транса. Могут и в сюрку увезти. Так что лучше не изгаляйтесь над животными и не рискуйте здоровьем, а поверьте на слово.

А вот что да как видят медведи во сне — этого мы знать не можем, если только не угораздит меня в будущей жизни стать одним из них. Впрочем, не будет у меня тогда охоты ни писать, ни разговаривать с вами, и вообще, избавлюсь я от этой чёртовой тяги анализировать.

Остаётся одна лазейка: отыскать снящегося медведя и втайне за ним понаблюдать.

Этим-то поискам и предавался я до поры с упорством, достойным лучшего применения (с таким же упорством я уговаривал недавно Лолу вставить в её книжные иллюстрации слоника — ну хоть где-нибудь, хоть маленького, и в конце концов она нарисовала забор, за которым он спрятался).

Давно, в детстве или чуть позже, я гулял во сне по окрестностям дачи, в очень классном и чистом лесу, зелёно-золотом и вообще, как оно и водится в хороших снах, и по неосторожности спугнул медведя, питавшегося малиной, но, обернувшись на хруст веток, узрел лишь стремительно удаляющуюся крепкую круглую задницу с символическим хвостом, вскоре свернувшую за какой-то небывший угол.

И всё бы ничего, да только зверь был слишком весь из себя правильный, отвечавший образам Винни-Пуха и Топтыгина одновременно, только что не плюшевый да не в лаптях.

Так я и не понял, спугнул ли я собственное своё представление или иного сновидца, преобразившегося по своим понятиям. Но всё-таки не медведя: уж взбреди ему на ум сниться самим собой, он понатуральнее был бы. Да и велика ли радость: полгода бродить реальным собой по реальным дебрям, а полгода — сонным собой по сонным?

Нет. Невелика. Уж я-то знаю: медведи снятся чем угодно, но только не медведями. Ведь медвежье тело — это громоздкое, но надёжное устройство для сбора и сохранения энергии, необходимой для полугодового транса, и не более того. Хороши были бы пассажиры лайнера «Куин Мэри», если бы им всю дорогу через Атлантику снилось это стальное дымящее чудо, а хоть бы и сама королева Мария!

Первое время я кропотливо выискивал медведей в своих снах, переворачивая камушки и заглядывая в разные щели, невзначай спрашивал встречных и подозрительно оглядывал всяких ежей да прочих снящихся, но вскоре понял, что такой махровый сновидец, как Ursus Ursus, вряд ли станет даже мимоходом заглядывать в мои непрочные урбанистические построения, где то тебе Восточный Фронт, то затопление шахт каких-нибудь вонючих — ввиду подвига трудового, а если и встретятся ненароком лес да горы, то и те весьма обжитые да истоптанные.

Медведи же по природе своей стремятся к прочности и основатеьности, поэтому вскоре я стал выслеживать их и в городе. В конце концов, встретить снящегося медведя в реальной Москве проще, чем на иллюзорном Восточном Фронте.

Друзья и родственники отнеслись к моим поискам совершенно спокойно, потому что я им ничего не рассказывал. Самому же мне всё это было не в тягость, ибо не дурак же я с сачком по городу бегать, я просто внимательно присматривался ко всему окружающему, к людям, животным и прочему, и вскоре приноровился делать это на автомате.

Одно время на большом подозрении находился памятник Крылову на Патриарших и древний ЗИМ в переулке неподалёку, там, где Аннушка масло разлила, но с памятника обвинения были сняты за его постоянством и незыблемостью, а вот автомобиль как раз таки исчез по Весне, оставив меня теряться в догадках.

Так бы и бродил я тенью по Первопрестольной, зыркая вслед кошкам и девушкам, если бы седьмого декабря не сподобил меня Господь дотопать с Остоженки до Кропоткинской, где как раз строился храм. Конечно же, я споро обежал стройплощадку, тыкаясь в предполагаемые щели, но охрана не дремала, и проникнуть мне не удалось: так, поглядел на невнятные металлоконструкции и вскоре вернулся на отправную точку, под памятник Кропоткину, откуда и глазел ещё минут десять на стройку. Стояла туча кранов, вверх тянулись какие-то арматурины, леса, тросы неясные. Очень похоже на возведение Дворца Советов, по рисунку Лёвы Федотова.

Хотя более было похоже, что на месте Бассейна имени Москвы строят Бассейн имени Москвы. С резиденцией Патриарха, я знаю, я читал. И с зимним садом.

Вскоре я окоченел и, топая ботинками, повернулся поглазеть на Кропоткина. Отец Анархизма был изображён в расцвете сил: борода лопатой, косая сажень в плечах, сюртук разночинский, и подозрительно смотрит в сторону Кремля. Только что сбежал из Петропавловки, поэтому на пьедестале для конспирации значится: «Фридрих Энгельс». Но кого они хотели обмануть! И площадь — его, и метро — его, и сам — он. Вот перед Гнесинским училищем — там действительно Фрунзе вместо Гнесина, никаких сомнений: все Гнесины вместе взятые таких усов не отрастили бы.

Вообще, в этом районе с памятникам полный бедлам: мало того, что их здесь туча, тут ещё и два Гоголя в ста метрах друг от друга имеют место быть. Один в конце Гоголевского бульвара торчит, тупой-тупой, потому что голову лепил один скульптор, а руки — двое других, его подмастерья, а второй, хитрый-хитрый, сидит в засаде у истока Суворовского бульвара. Он классный, поэтому его почти не видно. Недаром Гоголевский бульвар зовут Гоголями, во множественном числе — их здесь значительно больше одного.

Но суть не в этом. Я окончательно заледенел и бодренько потрусил через улицу — мимо аптеки Московской Патриархии — в заветную булочную на бульваре. Хвост очереди быстро втянул меня внутрь, и я мгновенно отогрелся в степенном жужеве толковища с томительным сдобным запахом. Из чрева магазина я выполз размякший и осчастливленный бубликом и, просветлённо влезши на хребтинку бульвара, немедля купил себе тёплого пива.

Скамейки на Гоголях уютные и удобные, хотя бы и зимой, а тёплое пиво, супротив ожиданий, оказалось мало того что тёплым, но ещё и отменно тёмным с замечательной солодовой сладчинкой. Я кусал хрустящее печево, тщательно разжёвывая мачинки, прихлёбывал из бутылки и гордо поглядывал по сторонам. Дети гуляли, дворник раздумчиво сеял соль, преданную Лужковым анафеме. Дядька с мешком методично инспектировал урны. Солнышко. Бабушки сидят, воробьи тусуются.

Жизнь. Вот. На месте Иеговы я бы избранному народу в пустыне не манну с неба кидал, а вот это пиво с вот этим бубликом. Правда, не пошли бы после этого евреи никуда. И я бы не пошёл.

Дворник косолапым сеятелем протопал вдаль по бульвару, куда-то к Гоголю, я рассеянно наблюдал раскачивающуюся тулупную спину между субтильных москвичек в зябких рэйверских натягаечках ядовитого цвета. И тут я так понял, что даже про пиво чуть не забыл. Я всё понял! Это он и был! Спящий медведь ходил по Гоголевскому бульвару и сеял соль, ожидая урожая соляных столпов! Всё оказалось, по обыкновению, просто. Он не сидел с сотовым телефоном и в позорных плавках на Канарах, нет, не прикидывался пальмой в Эквадоре, нет же. Он — вот.

А вон, кстати, два дядьки, один весьма бородатый, курят, сидят на скамейке напротив, пьют впотай водочку — очень даже медведи.

А эта старая женщина, вот эта же, благочинно выгуливает внучка, — или внучку? — вся в старинном пальто с лисьим воротником, седая важная праматерь семейства. А лелеемое чадо, укутанное в шарик, серьёзно копает сугроб лопаткой — учится строить берлогу.

А на мои крошки прилетел воробей, лохматый и невыспавшийся, смотрит критически на кусочек бублика, на зуб осторожно пробует, думает позвать своих, но потом решает, что четыре медведя на три крошки — перебор, и сосредоточенно ест.

Прошёл стянутый ремнями милиционер в синюшном бушлате, помахивая дубинкой и опасно озираясь, — мужики напротив гордо спрятали водку, — и ненужно удалился к метро. Да, этот лишний. Такое из медведей не вырастает. Какой уважающий себя едок мёда заведёт себе такие рыжие усишки?

Я откинулся на спинку скамьи и, отпив своего знатного пива, вытянул ноги. Дураки эти Скандинавы — вырыли себе на базарной площади Медвежью Яму и смотрят сверху на пару облезлых косолапых, а в кафе напротив сидят себе шесть медведей, один даже негр, и потешаются над неразумными людьми.

Ну, уж я не знаю, как оно в Скандинавии, а у нас на одном Гоголевском бульваре медведей больше, чем во всех их Норманнских лесах вместе взятых!

Интересно, кто-нибудь считал дворников, нанимающихся под зиму и берущих расчёт весной?

На этой приятной мысли я допил пиво и, глянув в небесную синеву, запалил трубку.

1997