Орден госпитальеров

Глава 7 Орден госпитальеров и «разделение» церквей

Несколько лет назад в Петербурге вышла книга американского автора Юрия Милославского «Странноприимцы»[319]. В ней была сделана попытка, проверить справедливость утверждений историков современного Суверенного Мальтийского Ордена (S. М. О. М.), что только он является законным правопреемником Ордена госпитальеров. Того самого Ордена, который возник в Иерусалиме еще до так называемого разделения церквей в 1054 г. на Западную (католическую) и Восточную (православную).

В рецензии на эту книгу В. В. Акунов отметил многие неточности и противоречия ее автора[320]. В этой связи анализ и наблюдения рецензента заставляют не только вернуться к вопросу о так называемом «разделении церквей», но и увидеть, что данная проблема, ангажированная современными богословами, и доведенная до состояния непререкаемого мнения, нуждается еще в серьезном научном анализе и обосновании.

Мы не будем разбирать данную проблему, укажем лишь, что литература по этому вопросу огромна. Среди ее авторов немало дореволюционных российских историков церкви, советских и западноевропейских историков[321]. Обзор зарубежной литературы был сделан в статье А. Бармина, к которой мы и отсылаем читателя[322]. В данной главе мы хотели бы обратить внимание лишь на новые документы Ордена госпитальеров, недавно введенные в научный оборот[323], которые заставляют иначе расставить акценты, и взглянуть на проблему «разделения» церквей. Мы уже касались этой проблемы[324], тем не менее, вновь возвращаясь к этому вопросу, все же необходимо кратко остановиться на взаимоотношениях между западной и восточной церквами на протяжении VI–XI вв. Тем более, что официальное превращение братства госпитальеров в духовно-рыцарский орден, оказалось в полной зависимости от главы западной церкви — римского первосвященника.

Общеизвестно, что Римская империя в дохристианский и христианский периоды резко разделялась на две части — восточную и западную. Это разделение было, по мнению известного церковного историка зарубежья профессора Н. Д. Тальберга, обусловлено разнородностью населения в той и другой части. В первой преобладало греческое население, во второй — латинское или олатинившееся[325]. Но кроме этого каждой этнической группе был присущ свой менталитет, свое мировосприятие, состоявшее из особенностей развития, характера и направления жизни и деятельности. Но даже среди них были свои особенности и различия, каждый этнический компонент воспринимал мир по-своему. Отсюда и разнообразие религиозных представлений.

Христианская церковь, распространившаяся во всей империи, в силу различия населения, а отсюда и различий народных характеров, нравов, наклонностей, воззрений и т. п., также заметно распадалась на две части — восточную и западную. С самых ранних христианских времен в восточных и западных церквах существовали некоторые отличительные особенности, из которых наиболее видимой является различие направлений церковного просвещения.

С точки зрения профессора Н. Д. Тальберга, восточные церкви, допуская участие разума в деле веры, раскрывали и объясняли основы христианского вероучения научным путем. Западные, напротив, отрицая участие разума в деле веры, по большей части, избегали научных исследований о догматах веры и вообще не интересовались отвлеченными богословскими вопросами; но зато обращали большое внимание на внешнюю сторону христианства — на обряды, дисциплину, управление, отношение Церкви к государству и обществу и т. п. В восточных церквах, при разрешении догматических вопросов, появились ереси; на западе, поскольку там богословскими вопросами не интересовались, ересей практически не было; при отсутствии разумного понимания христианства возникали только расколы. Восточная иерархия стремилась опровергнуть все ереси и установить православное вероучение на прочных началах; западная — старалась всевозможными средствами сохранить церковные порядки, поставить себя в независимое положение от светской власти и усилить свое влияние на общество и государство. Одним словом, в восточной церкви существовали свои интересы и стремления, в западной — свои. Само это различие интересов и стремлений церквей восточной и западной части империи разделяло их между собой, хотя и не настолько, чтобы они могли считать себя чуждыми друг другу. Единство веры, церковных таинств, да и всего церковного устройства долгое время связывало их в одно целое¹.

Среди западных и восточных христиан не было и до сих пор нет единого объяснения процесса разделения церквей. Так, еще в 1982 г. венгерский историк папства Е. Гергей, книга которого стала необыкновенно популярной в России после ее издания в 1996 г., высказал следующее мнение по этому вопросу:

Во время понтификата Льва IX произошел окончательный разрыв Рима с восточногреческой церковью. Предшествующие события, непосредственно связанные с расколом, развивались следующим образом: с целью изучения причин некоторых взаимных обид по поручению папы в Византию направился Гумбертде Сильва Кандида для ведения переговоров с патриархом Кируларием. Однако они не смогли достичь соглашения по формальным спорным вопросам, поэтому 16 июля 1054 года папский легат кардинал Гумберт положил на главный алтарь Айя Софии[326] декрет, содержащий анафему византийцам. Патриарх в ответ на это на соборе отлучил папу от церкви. Церковно-политической причиной окончательного разрыва являлось то, что патриарх считал себя вселенским патриархом и не признавал верховенства папы над греческой церковью. За окончательным отделением кроются более глубокие исторические причины: различие путей феодального развития Византии и Западной Европы, их отдаление друг от друга[327].

Высказанная точка зрения, на наш взгляд, не только слишком упрощает чрезвычайно сложную религиозно-политическую проблему, но автор оказался под влиянием не совсем достоверных фактов, перенеся, например, точку зрения, высказываемую папами, по отношению к Константинопольскому патриарху.

Для начала следует отметить, что взаимный антагонизм между духовными главами Рима и Константинополя существовал издавна. В VI и VII вв. были составлены подложные «Декреталии» пап и «Соборные деяния». Автором первого был Дионисий Малый, второго Исидир, епископ Севильский. Фальсификаторы в своих выдуманных декретах, написанных якобы во временном промежутке между апостолом Петром до св. Мильтиада (Мельхиада), т. е. до 314 г., составили большое количество папских декретов, в которых постоянно подчеркивалось вселенское главенство римского первосвященника. Кроме верховной власти папы над Вселенской Церковью и Соборами, «Декреталии» определяли, что только папы должны также заботиться и о соблюдении законов, и о справедливости в разных государствах, наблюдать за нравственностью государей и т. д. В «Декреталиях» все было представлено так, что все указанные прерогативы принадлежат папам еще с первых веков и были якобы признаны всей церковью[328].

В то же время ситуация в западной и восточной церкви и в течение последующих веков была далеко не простой. Чтобы не быть голословным приведем мнение католического историка середины XX в. отца Мерсенье:

Между Фотием и Керулларием (886-1043) в Константинополе сменилось 16 патриархов, из которых многие были поистине выдающимися, в то время, как в Риме чередовались 44 папы и антипапы, из которых 22 царствовали меньше года, 8 умерли насильственной смертью и 6 — были низложены. Многие из них своими бесчинствами поражали мир, хотя и привыкший к насилию и безнравственности. Ничего нет удивительного в том, что Восток, блиставший утонченной цивилизацией, презирал таких первосвященников, так мало уважавших свой собственный сан и свой город, ставший театром подобных безобразий. Папство стало добычей императоров, преемников Карла Великого, римских баронов семей Феофи-лактов, Феодоры и Мароции и отпрысков Альбериха Тускулумского.[329]

Иными словами папами стали становиться только представители этих семей, нередко покупая себе место на папском престоле. Симония стала настолько процветающим явлением Западной Церкви, что уже не удивляла никого. Сложившаяся ситуация не была тайной в Константинополе и вызывала возмущение среди всех восточных патриархов.

Но начало раздора между западной и восточной церквами было положено прибавлением при чтении Символа веры Filioque[330]. Впервые это нововведение прозвучало на Толедском Соборе 589 года. На Восьмом Толедском соборе 633 года Filioque было подтверждено, хотя и не было признано всей Западной Церковью[331]. Существовали не только крупные епископские диоцезы, но даже были и такие папы, которые продолжали читать Символ Веры по установленному на Никейском соборе тексту. Но вскоре из Испании Filioque проникло в Галлию, и ее принял Карл Великий, который фактически управлял Западной Церковью, а затем и в Германию. На соборах во Фрежюсе (791) и Франкфурте (794) приставка к Символу веры фактически была узаконена[332].

Однако из-за царивших в то время постоянных военных конфликтов, когда лангобарды нападали на Италию, а Испания завоевывалась арабами, «филиокве» оставалось еще долгое время незамеченным. И только на соборе в Аахене в 809 году Карл Великий и его духовенство решили обратиться к папе, с просьбой утвердить приставку. Папа Лев III (795–816), хотя и находился в полной зависимости от императора, не только отказался внести дополнение, но пошел на то, что приказал: «для сохранения чистоты вероучения, немедленно повесить в храме св. Петра два огромных серебряных щита, весом около ста фунтов каждый, изображавших «Символ» безо всяких прибавлений, с одной стороны по-латыни, с другой по-гречески» — пишет Мерсенье[333]. И хотя эти щиты папы Льва III висели в соборе еще при папе Александре II (1061–1073), уже в начале XI в. ситуация кардинально меняется.

Известно, что имя главы Римской Церкви перестали включать в диптих Константинопольского патриарха уже с 1009 г.[334], и папу не поминали при богослужении. Следующий папа Сергий IV, хотя и послал окружное послание в Константинополь, но, вероятно, из-за того, что его исповедание веры содержало Filioque, его уже не стали поминать. Последующие папы были ставленниками германских императоров и, как считал С. Рансимен «по причине их германского богословия, но, возможно, также, что они просто не позаботились послать свои окружные послания» их имена не включались в дитпих в Константинополе.

Тем не менее, в начале XI в. не существовало даже ощущения, что единство христианского мира нарушено. В столице Византийской империи находилось несколько латинских монастырей и церквей, в которых молились многочисленные паломники. На горе Афон существовал латинский Алфинтанский монастырь[335].

«Напротив, — считает С. Рансимен, — христианские народы находились даже в более тесном контакте друг с другом, чем, когда бы то ни было, со времени первых варварских вторжений. Это новое сближение стало источником новых неприятностей, когда обнаружилось, что за прошедшие века различные народы изменили свои обряды и богословские теории; но до времени беспокойство охватило лишь нескольких иерархов. Паломничество расцвело как никогда: Византия в 961 г. вернула себе Крит, и восточное Средиземноморье стало безопасным для кораблей христиан. В 969 г. была возвращена Антиохия, и вскоре Византия контролировала северную Сирию»[336].

В 1048 г. Генрих III возложил папскую тиару на родственника императора Конрада II, Бруно, епископа Туля, графа Эгисхейм-Дагсбургского, принявшего имя Льва IX. Готовясь провести реформы среди духовенства, папа выбрал себе в помощники своего друга Гильдебранда. При последующих шести папах он был их главным советником, инициатором многих реформ в Церкви, а в 1073 г. стал папой Григорием VII (1073–1085), и впоследствии был причислен римской церковью к лику святых.

Как видим, приведенная выше точка зрения Е. Герге, действительно слишком упрощает проблему, сводя многовековой спор к каким-то неясным соглашениям, пусть даже «по формальным спорным вопросам». Мы видим, что не Константинопольский патриарх, а римский папа требовали признания себя главой всей Церкви. В 1049 г. на соборе в Реймсе папа был провозглашен, наконец, «Апостольским Примасом Вселенской Церкви», несмотря на протесты короля Генриха I. Комментируя это событие, Н.Н. Воейков замечает: «Этот малоизвестный исторический факт имеет весьма крупное значение, являясь первым шагом Гильдебранда к осуществлению его плана — возвеличивания папского могущества»[337]. Таким образом, со стороны Западной Церкви все было подготовлено к предстоящей схватке. Но, как писал крупнейший историк Церкви, профессор А. П. Лебедев: «К сожалению, на этот раз первый шаг к этой борьбе был сделан со стороны церкви Константинопольской. Это тем более достойно сожаления, что столкновение церкви Западной и Восточной, происшедшее теперь, повело к печальным следствиям решительного разделения Церквей»[338].

В Византии узнали, что в ряде греческих епархий, находящихся в юрисдикции Константинопольского патриарха, расположенных в южной Италии, появились новшества в богослужении, которое они переняли у Рима, благодаря своему соседству. Желая положить этому конец, патриарх Михаил I Керуларий закрыл римские монастыри в Константинополе. В том же 1053 г. он поручил Льву, епископу Охридскому, составить и отправить в Апулию, Иоанну, епископу Транийскому, в чьей юрисдикции находились южно итальянские приходы, «вразумительное послание»¹. В нем подробно разбирались латинские заблуждения, и со ссылками на учение святых отцов они осуждались.

В послании Михаил Керуларий писал: «Великая любовь и искреннее расположение побудили нас писать к твоей святости, а через тебя ко всем вождям священства, священникам франков, монахам, народам и самому достопочтеннейшему папе». А заключалось послание следующими словами: «Имея в виду спасение своей души, разошли это послание вождям священства (и папе) и простым священникам и заклинай их, чтобы они и сами исправились и исправили народ Божий. Если это ты сделаешь, во втором письме с большею подробностью и основательностью напишу тебе касательно тех же предметов»².

Как считают современные исследователи, через правителя норманнов в Италии Аргироса, ненавидевшего греков, это послание попало в римскую курию, которой заправлял Гильдебрант. Вскоре оно было широко обнародовано, но уже со своими весьма резкими комментариями. И хотя в послании Льва Охридского о папе не было ни слова, в комментариях курии ему был придан характер ультиматума всей Римской Церкви и папе.

Возникает вопрос, почему в курию, а не папе? Дело в том, что официально папа Лев IX с сентября 1053 г. по март 1054 г. находился в Беневенте, как пленник норманнов. В ряде источников сообщается, что папа был освобожден из плена в начале 1054 г., прибыв в Рим совершенно больным, он не в силах был заниматься церковными делами. Другие источники сообщают, что этот плен был настолько гуманен, что папа даже смог участвовать в ряде собраний и даже на церковном соборе в Бари в 1053 г., хотя и не переставая считаться пленником³.

В Риме стали готовиться к схватке с Константинополем. Гильдебранд поручил написать ответ кардиналу Гумберту. Хотя это послание было переработано и смягчено папой Львом IX, но в нем остались ссылки на подложные «Декреталии» Исидора и столь же подложную «Дарственную Запись» Константина Великого. Уже давно известно, что эти документы — грубая фальсификация, тем не менее, авторство составленного послания папе до сих пор поддерживают некоторые современные католические историки. Как писал, например, монсеньер Лажье:

Лев IX справедливо перевел спор на главный предмет, а именно — на первенство Римской кафедры. Покуда же он отказывался оспаривать аргументы Льва Охридского. Прежде чем оправдывать обычаи латинской церкви, папа считал необходимым и целесообразным требовать повиновения от своего подчиненного, Михаила Керулария… Эта контратака наводит многих на мысль, что, если бы папа не умер в начале 1054 года, в самый разгар сражения, то победа осталась бы за Римом и угрожающая схизма была бы раздавлена[339].

Российский историк Церкви профессор Петербургской Духовной Академии Н.А. Скабаланович, в своей работе, опубликованной в 1885 г., являвшейся главой его докторской диссертации, уделил этому вопросу большое внимание. Обсуждая ответ, составленный от имени Римского Первосвященника, Н.А. Скабаланович писал: «Послание имело важность не само по себе, а по внутренней тенденции, значение его заключалось не в том, что оно трактовало об опресноках, а в том, что в основе его скрывался протест против папства и какого бы то ни было предпочтения Римской кафедры кафедре Константинопольской, будет ли то возвращение патримоний и епархий в ущерб наличным правам Константинопольского патриарха, или же, что еще важнее, признанием за Римским престолом преимуществ власти сравнительно с Константинопольским патриаршим престолом»[340].

Сравнительно недавно стало известно о Соборе, неизвестном до недавних пор историкам Церкви. Он проходил в Бари в 1053 году в присутствии папы Льва IX и был посвящен «исхождению Св. Духа (филиокве)»[341]. По мнению французского историка Церкви отца Мартена Жюжи, целью этого обсуждения была подготовка к спорам с греками по этому деликатному вопросу[342]. Таким образом мы видим, что подготовка к предстоящему спору шла довольно серьезная. Составленный Гумбертом трактат содержащий 41 главу, не вызвал в Константинополе тех резких осуждений, на которые так рассчитывали в Риме. Мало того, в ответном послании, которое император Константин IX и патриарх вручили приехавшему в Константинополь папскому представителю епископу Иоанну Траний-скому, в сдержанных и достойных ответах патриарх сообщил, что готов «вновь записать имя папы в диптихи, если в Риме будет сделано то же в отношении его и других патриархов»[343].

Тогда в Риме было решено отправить в Константинополь с новым посланием папских посланников — легатов кардинала Гумберта, канцлера Римской церкви Фридриха Лотарингского и архиепископа Амальфийского Петра. Тем временем Гумберт составил новые послания императору и патриарху. На этот раз они были чрезвычайно резкими и даже грубыми. В посланиях были жалобы на притеснения латинян в Константинополе, на мнимое вмешательство патриарха в Римские дела, ультимативно требовалось восстановить поминовение папы во всех Восточных Церквах, и подвергалась сомнению законность патриаршего сана Михаила Керу-лария. И хотя, как заметил Н.Н. Воейков, «почти все римские историки осуждают эти послания, недопустимые по форме и нелепые по содержанию», но их цель была одна — разрыв с Византией. «Разрыв этот нужен был Риму и Гильдебранду для безболезненного проведения некоторых уже намеченных реформ. Это и объясняет странное поведение легатов в Константинополе»[344].

Дорога в Константинополь была не близкая, из Рима посланцы выехали еще при жизни папы Льва IX, а прибыли в Константинополь только 24 июня 1054 г. Император Константин IX Мономах, не желавший разрыва Церквей, пошел на многие снисхождения. В Студийском монастыре в его присутствии был даже устроен диспут с монахом Никитой Стифатом, который, по настоянию императора, даже отказался от своего сочинения, осуждавшем римские «заблуждения». Однако пока велись длительные дискуссии, пришло известие о смерти папы. И тут стало ясно, что легаты лишились права решать, что-либо, без согласия нового папы. Легаты решили остаться в Константинополе до избрания нового главы Римской Церкви.

И тогда Гумберт пошел на новый подлог. Он сочинил «Диалог между римлянином и византийцем», в котором обвинил греков ни больше не меньше как в… изъятии из Символа Веры «филиокве». Когда это сочинение стало известно императору, тот потребовал от кардинала объяснений, и тогда Гумберт представил ему свое второе сочинение в защиту «фили-окве», в котором и сообщалось о соборе в Бари в 1053 г.

Как расценивает Н. Н. Воейков, это провокационное поведение и выступление Гумберта следует считать, «что легаты были исполнителями воли курии и врагов Византии в южной Италии, а не Льва IX-ro»[345].

Убедившись, что никакие дерзкие выпады не могут вывести императора и патриарха из терпения, папские легаты решились на массированную атаку.

16 июля, во время литургии, они вошли в алтарь храма св. Софии и возложили на престол акт, сочиненный все тем же Гумбертом, и написанный по латыни, содержащий отлучение от Церкви Константинопольского патриарха. Эта грамота, опубликованная А. П. Лебедевым, начиналась следующими словами:

Святая Римская первая апостольская кафедра, которой, как главе, принадлежит попечение о всех Церквах, ради церковного мира и пользы благоволила послать нас, легатов своих, в этот царствующий град, чтобы мы пришли и узнали, справедлив ли тот слух, который беспрестанно доходит до ушей ее из сего города, или же нет.

Затем папские легаты, похвалив императора, клир и народ за благочестие, относительно же патриарха говорили:

Что же касается до Михаила, неправо называемого патриархом, и сообщников его глупости (stultitiae), то ежедневно в его среде рассеиваются здесь множайшие плевелы ересей[346]. Именно, подобно симонианам, они продают дар Божий, подобно валезианам, оскопляют пришельцев, и однако же делают их не только клириками, но и епископами. Подобно арианам, перекрещивают крещеных во имя Св. Троицы, в особенности латинян. Подобно донатистам, утверждают, что во всем мире, за исключением церкви Греческой, погибли и церковь Христова, и истинная Евхаристия, и крещение. Подобно николаитам, позволяют браки служителям алтаря. Подобно северианам, злословят закон Моисеев. Подобно духоборцам, отсекают в символе веры исхождения Духа Святого и от Сына. Подобно манихеям, между прочим, считают квасное одушевленным. Подобно назо-реям, наблюдают телесные очищения иудейские, новорожденных детей не крестят ранее восьми дней по рождении, родительниц не удостаивают причащения, и, если они язычницы, отказывают им в крещении. Относительно этих заблуждений и многих других сам Михаил, вразумляемый письмами папы Льва, не образумился[347].

Заканчивалась грамота провозглашением анафемы:

Властию Святой и нераздельной Троицы, Апостольской Кафедры, послами коей мы являемся, всех святых православных отцов Семи Соборов и Католической Церкви, мы подписываем против Михаила и его приверженцев — анафему, которую наш Преподобнейший Папа произнес против них, если они не опомнятся». Далее следовал перечень причин отлучения, а заключался документ следующими словами: «Михаил одел монашеские одеяния лишь из-за боязни. Его патриарший сан незаконен. Ныне он осуждается за тягчайшие проступки вместе со Львом, якобы епископом Охрид-ским, и канцлером Михаилом, поправшим латинские жертвоприношения. Осуждаются и все прочие за перечисленные здесь заблуждения и дерзания. Да будут все они под анафемой… да будут они с диаволом и ангелами его, если не опомнятся. Аминь, аминь, аминь[348].

Когда текст этого акта был переведен, и доведен до сведения Константина Мономаха, Византийский император попросту отказывался верить в его подлинность, настолько его содержание было нелепо. Легаты были вызваны к нему, чтобы подтвердить текст лично. Константинополь уже бурлил. После этого, опасаясь гнева толпы, папские послы вынуждены были немедленно покинуть город. Константин приказал сжечь буллу, возбуждение горожан постепенно утихло.

20 июля патриарх Михаил Керуларий собрал синод, на котором зачитали тексты буллы и императорского указа о ее сожжении. Следует сказать, что разбор документов проходил очень осторожно, чтобы никоим образом не задеть ни папу, ни Римскую Церковь вообще. Был выделен весьма непопулярный сановник Аргир, при этом было даже заявлено, что привезенные письма — дело его рук. Заседание синода закончилось произнесением анафемы трем римским легатам и соприкосновенным с ними лицам, пришедшим «в богохранимый град, подобно грому, или буре, или граду, или лучше, подобно диким кабанам, чтобы низвергнуть истину»[349].

Обо всем этом через патриарха Антиохийского, Михаил Керуларий поставил в известность патриархов Александрийского и Иерусалимского, которые присоединились к нему, и решил прекратить всякое поминовение римских пап в своих церквах.

Эта краткая история так называемой «великой схизмы» крайне необходима, чтобы понять идеологическую и политическую ситуацию, сложившуюся на Востоке перед первым Крестовым походом.

Тем не менее, как подтверждают документальные данные, происшедшее в 1054 г. взаимное анафематствование папских легатов и Константинопольского патриарха Михаила Керулария, рассматривалось всеми современниками как на востоке, так и на западе, исключительно как частный акт, касающийся конкретных лиц. Известно, что римские первосвященники в предшествующую, да и в последующую эпохи, с чрезмерной охотой прибегали к такому инструменту идеологического воздействия, как отлучение от церкви. Это касалось не только отдельных лиц, в том числе и таких венценосных особ, как германские императоры Генрих IV, Фридрих II и др., но и проводилось в отношении целых городов и даже целых государств.

Так, например, известно, что в наказание за убийство архиепископа Кентерберийского Фомы Бекета, папскому отлучению (интердикту) была подвергнута вся Англия. При этом не только запрещалось служить в церквях, но даже звонить в колокола. Как правило, после выполнения требований пап строптивыми членами их паствы или в результате полюбовного соглашения, эти отлучения снимались. Отношения с папским двором полностью восстанавливались.

Итак, нет никаких свидетельств, что события 1054 года воспринимались современниками как нечто трагическое и что это событие они считали «расколом христианской церкви на восточную и западную», как привыкли считать это православные богословы. Во всяком случае, не только простой народ, но даже определенные слои господствующего класса этим попросту не интересовались, были к этой проблеме индифферентны.

Доказательством сказанного является первый Крестовый поход (1096–1099), совершенный Западными христианами по призыву римского папы не по собственной инициативе, а с целью помочь восточным христианам, как своим братьям по вере, в борьбе с исламской агрессией. Однако по прошествии времени многое изменилось во взглядах крестоносцев. В середине XII века во время второго крестового похода западный фанатик епископ Лангрский уже мечтал о взятии столицы восточного христианства Константинополя и даже побуждал французского короля Людовика VII официально заявить, что византийцы не являются «христианами на деле, а лишь по имени». Подобное мнение распространялось и среди той массы народа, которая двигалась подобно гигантской волне цунами, снося все на своем пути. Крестоносцы грабили византийские города, убивали их жителей. Для оправдания этих варварских методов похода они объясняли свои поступки тем, что греки виновны в ереси, что они «вовсе не были христианами и что убивать их — это меньшее, чем ничто»[350].

Этот антагонизм, как справедливо подчеркнул Жак Ле Гофф, был результатом отдаления, которое с IV в. превратилось в пропасть, а затем переросло в ненависть. Те и другие не понимали друг друга, «особенно западные люди, из которых даже самые ученые не знали греческого языка»[351]. К середине XII в. обострение отношений достигало наивысшей точки. Латиняне упрекали греков в том, что они манерны, трусливы и непостоянны. Но в первую очередь обвиняли их в том, что они богаты. Как метко заметил Ж. Ле Гофф, подобные обвинения являются непроизвольной, рефлекторной реакцией бедного, озлобленно вооруженного варвара на богатого цивилизованного человека.

В этой связи хотелось бы обратить внимание на некоторые аспекты этой проблемы, связанной с орденом святого Иоанна. В начале XI в. иерусалимские госпитальеры открыли странноприимный дом св. Иоанна в Константинополе. Новые документы, дают возможность утверждать, что госпиталь св. Иоанна находился в православном Константинополе не только после, но и задолго до захвата города западными Крестоносцами в 1204 г.[352] Этот факт является лишним доказательством отсутствия у тогдашних христиан Востока и Запада осознания раскола церкви.

В орденских архивах сохранилось письмо, датированное 1163 годом. Его автор Петр Немецкий, Приор церкви святого Иоанна в православном Константинополе. О его высоком положении свидетельствует, к примеру, тот факт, что он был назначен послом Византийского императора Мануила Комнина к королю Франции Людовику VII[353].

Известно также, что западных крестоносцев в первом Крестовом походе сопровождали византийские войска. Они совместно освободили от мусульман Никею, что было бы невозможно, если бы участники крестового похода считали анафему 1054 г. расколом церквей. Поэтому само противопоставление первоначального периода существования братства госпитальеров, до их признания антипапой Гонорием II в качестве монашеского Ордена, как «православного периода» — более позднему «католическому периоду», совершаемое Юрием Милославским, не корректно с исторической точки зрения. Ведь если христианская церковь воспринималась в XI в. как единая, то и деление христиан на западных и восточных было делом второстепенным в глазах современников.

Именно поэтому в Правилах ордена св. Иоанна Иерусалимского, составленном Раймондом дю Пюи (1120–1158/ 60 гг.) нет речи ни о «католиках», ни о «православных», а только сказано, что членом ордена может стать любой христианин. Больше того в пункте 18 прямо сказано «когда произойдет война между двумя христианскими государями, да не прилепляются ни к одной стороне, но всевозможно да стараются о прекращении раздора и о утверждении между ними согласия и мира»[354].

Это лишний раз доказывает, что госпитальеры тех времен воспринимали всех христиан, как западных, так и восточных, как единое тело Христово.

Нельзя согласиться с замечанием Юрия Милославского о том, что «мальтийская форма креста» встречается только в православном церковном искусстве. Однако встречалась она не только на Востоке (причем не только у православных, такая форма креста известна и в Армении, Эфиопии и Египта), существовала она и на Западе, именно в силу вышеуказанного единства церкви. Не случайно русский игумен Даниил совершенно спокойно допускался крестоносным королем Иерусалима Балдуином II, вместе с другими восточными христианами, молиться сообща с западными христианами в церкви Живоносного Гроба Господня в Иерусалиме[355].

В то же время известно, что ношение креста против сердца на одежде было не свойственно Восточному монашеству, а пошло от событий Клер-монтского собора 1095 г.

Как известно, тогда римский папа Урбан И, призвав Западных христиан идти помогать восточным единоверцам, освобождать Гроб Господень, разорвал свою багряницу на полоски, и раздал их будущим участникам похода в Святую Землю. Они крестообразно нашили их на свою одежду, как бы «взяв на себя крест Христов», помятуя о словах Христа, приведенных в Евангелии от Матфея: «И кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Матф. 10, 38). Отсюда участники этого похода несколько веков спустя и стали называться крестоносцами. Поэтому утверждение Юрия Милославского, что госпитальеры стали носить крест на плащах по православному обычаю, представляется весьма сомнительным. И вообще, первое вразумительное упоминание о том, что госпитальеры св. Иоанна носили на одежде крест, содержится только в Правилах Раймонда дю Пюи, т. е. датируется уже эпохой крестовых походов. О госпитальерах «до крестоносной» (по предположению Юрия Милославского — «православной») эпохи известно только, что они носили черную одежду наподобие монахов бенедектинского ордена, безо всякого упоминания о крестах на одежде.[356]

В Правилах Раймонда дю Пюи говорится просто о ношении на черной одежде белого креста (без упоминания формы этого креста). А, судя по тому, что на красной военной одежде госпитальеров белый крест был простой прямой формы, безо всяких «ласточкиных хвостов» на концах, такой же формы был и крест на их первоначальной повседневной одежде. Именно прямой белый крест был изображен на знамени ордена св. Иоанна — и, кстати, именно прямой, а не восьмиконечный крест украшает герб и знамя современного Суверенного Мальтийского ордена (S.M.O.M.) и поныне.

Что же касается восьмиконечного креста, что присутствует на гербе Ордена лишь в виде небольшой детали, то он появился в качестве дополнительного символа иоаннитов не ранее XIV в. и всегда сосуществовал с прямым белым крестом, но никогда не вытеснял его полностью. Об этом наглядно свидетельствуют многочисленные, сохранившиеся доныне, миниатюры, гравюры, картины и иллюстрации. Так что и с этой, историкогеральдической, точки зрения утверждения Юрия Милославского о какой-то «изначально православной» форме креста госпитальеров не выдерживают никакой критики. В довершение добавим, что существует и форма «мальтийского креста» без «ласточкиных хвостов» на концах, с лучами, просто расширяющимися к концам. Известно из летописей, что крест именно такой формы (с «иерихонскими трубами» на концах) первыми получили от папы, взамен бытовавшего у них дотоле простого прямого креста, который носили все крестоносцы, отнюдь не госпитальеры, а их соперники рыцари тамплиеры за свою отвагу при взятии мусульманской крепости Аскалон в Святой Земле[357].

Это — первый засвидетельствованный в истории крестовых походов случай изменения формы орденского креста с простой на «мальтийскую» («лапчатую»), причем связанный с совершенно конкретным поводом.

Скорее всего, рыцари других орденов, соперничавшие с тамплиерами в доблести, в первую очередь, тевтонцы и госпитальеры, сочли себя несправедливо обойденными и со временем тоже добились у папы привилегии украсить концы своих крестов «иерихонскими трубами». А «ласточкины хвосты», по мнению В. В. Акунова, появились на концах госпитальерского креста не ранее XIV в., символизируя восемь категорий «блаженных» из Нагорной проповеди Спасителя.

По-настоящему враждебность между Восточными и Западными христианами стала проявляться после захвата воинами четвертого Крестового похода Константинополя в 1204 г. Хотя и этот захват был совершен Западными крестоносцами по просьбе Алексея, сына Исаака II Ангела — Византийского православного императора, желавшего свергнуть с трона Алексея III, а не по собственной инициативе крестоносцев. Об этом часто забывают позднейшие историки, а тем более не в меру рьяные «защитники православия».

Мы не можем согласиться с критикой по этому поводу в наш адрес C.JI. Дударева[358], поскольку известно, что многие светские участники крестового похода, как писал Жак Ле Гофф, испытывали угрызения совести, хотя понимали, что Алексей III является узурпатором. И тогда, как писал хронист Робер де Клари: «Епископы и клирики сообща говорили и полагали, что битва является законной и что можно напасть на них, ибо в старину они повиновались римскому закону, а ныне ему больше не подчиняются. Епископы говорили также, что напасть на них не будет грехом, но, напротив, великим деянием благочестия»[359].

Иными словами церковным деятелям, участвовавшим в походе, пришлось обманом оправдывать предстоящий штурм твердыни православия.

Несмотря на происшедшие в 1054 году в Константинополе события, вопрос о церковном союзе, о примирении Византии с Римом, был постоянно востребован. Переговоры об этом проходили и в правление Алексея I в 1089 г., и при Иоанне II в 1147 г., при Алексее III в 1197 г., да практически при каждом Византийском императоре вплоть до 1453 г. Казалось, что союз восстановлен после Лионского собора 1274 г., но этому вновь помешала случайность и личностный фактор. Последний раз этот вопрос поднимался на Флорентийском соборе 1439 г., но договориться так и не удалось.

Однако, связанные с захватом Константинополя, многочисленные случаи насилия, убийств, грабежей, в том числе церковного имущества, превращение многих православных храмов в католические с латинским обрядом, посеяли семена отчуждения и ненависти между «греками» и «латинянами». Хотя необходимо специально оговориться, что эта враждебность существовала между теми, кого оскорбительно называли «латинянами» (но не христианами) и «греками» (но не римлянами). Как заметил Жак Ле Гофф «неотесанным варварам, которые противопоставляли свою простоту неестественности этой цивилизации церемониала, была непонятна застывшая в этикете светская учтивость». Чтобы было понятна эта фраза французского ученого, необходимо вспомнить известный факт неучтивости в глазах Константинополя. Когда Алексей I в 1097 г. принимал в своих покоях лотарингских крестоносцев, один из них, раздраженный сложным придворным этикетом, уселся на императорский трон, «находя неподобающим, чтобы один человек сидел, когда столько храбрых воинов пребывают стоя»¹.

И хотя ненависть латинян и греков существовала, тем не менее, известно, что даже гораздо позднее — на Родосе латинские госпитальеры превосходно уживались со своими греческими подданными православного вероисповедания и совместно боролись против нападавших мусульман. И у тех, и у других враг был один. Да и в самой Византии, изгнавшей латинян из Константинополя через полвека после его захвата западными крестоносцами, православный император Иоанн Кантакузин еще в XIV веке опирался не на православных, а на наемников — каталонцев, исповедовавших христианство в его западном (католическом) варианте. В 1453 г. до самого падения Константинополя его обороняли от турок-османов главным образом «латинские» наемники — иными словами, католики, во главе с доблестным генуэзским военачальником Джустиниани. И ранение Джустиниани турецким снарядом ускорило падение города.

Что же до обвинений Запада в нежелании помочь православной Византии против турок, то ведь известно, что и венецианцы на Кипре, и госпитальеры на Родосе не получили эффективной помощи против турок от своих западных единоверцев, хотя и были католиками. Документально известно, что Великие Магистры не раз обращались за помощью к правителям многих европейских государств, но они лишь молча наблюдали, ожидая, на чьей стороне будет победа.

Что же касается укоренившейся, особенно в русской православной историографии, традиции искать во всем исконное противостояние Западных и Восточных христиан (можно назвать это «антикатолическим синдромом»), то оно, по мнению В. В. Акунова, скорее всего, объясняется длившимся много столетий противоборством Московского, а позднее

Российского царства с Польско-Литовской Речью Посполитой. Ее правящая клика нередко состояла из фанатичных католиков. И, видимо, слишком велик был соблазн для отечественных историков проецировать современный им русско-польский (в обличье православно-католического) антагонизм в прошлое, причем в столь далекие исторические времена, когда его просто быть не могло[360].

Говоря о значении разделения Церквей (а эта проблема существует до сих пор) следует обратиться к точке зрения известного западного православного богослова протоиерея Иоанна Мейендорфа, который справедливо отметил:

«Реформированное папство одиннадцатого столетия обрело германскую ориентацию и определенно утратило былую настроенность на традиционную соборность. Затем крестоносцы очень постарались восстановить друг против друга две культурно отличные цивилизации Востока и Запада. А когда папство, сотрясаемое «Великой Западной Схизмой»[361], и Византия, теснимая угрожавшими ей турками, согласились, наконец, провести объединительный собор во Флоренции, было уже слишком поздно для создания атмосферы взаимоуважения и доверительности, а лишь в такой атмосфере мог бы возникнуть подлинный теологический диалог»[362].

Надо признать справедливым это замечание, действительно, две Церкви опоздали с попыткой восстановить прежние дружественные отношения. Дальнейшее историческое развитие, думается, навсегда разделило Восточную и Западную Церковь. Найти точки соприкосновения уже невозможно, различные собеседования, проводившиеся в XX веке между Ватиканом и Русской Православной Церковью, оказались химерой. В XXI веке такое объединение может быть только при отказе одной из Церквей от своих догматов. А это вряд ли окажется возможным.