Орел приземлился

Глава 10

Во время второй мировой войны характерное отличие снаряжения германского десантника от британского состояло в типе парашюта.

Германский десантный парашют не имел ремней, которыми стропы крепились к подвесной системе парашюта. Стропы крепились непосредственно к ранцу, что полностью изменяло процесс прыжка. Учитывая это, Штайнер в воскресенье утром назначил занятие, чтобы ознакомить свою команду с устройством стандартного британского парашюта.

Солдаты стояли перед ним полукругом, в центре — Гарви Престон, одетый, как и все, в десантный комбинезон, и в сапогах.

Штайнер сказал:

— Важным обстоятельством этой операции, как я уже говорил, является то, что мы выдаем себя за польскую часть специальной авиаслужбы. Поэтому все наше снаряжение будет британским, прыгать вы будете со стандартными парашютами британских авиадесантных войск. — Он обернулся к Риттеру Нойманну: — А теперь вы.

Нойманн начал инструктаж:

— Парашют типа Х весит около двадцати восьми фунтов и, как уже говорил господин полковник, сильно отличается от нашего.

Брандт потянул за вытяжной трос, ранец открылся, выбросив парашют цвета хаки. Нойманн продолжал:

— Обратите внимание, как стропы крепятся к подвесной системе парашюта.

— Главное здесь в том, — вставил Штайнер, — что вы можете манипулировать куполом, менять направление и вообще распоряжаться своей судьбой, чего с нашим парашютом не сделаешь.

— Еще одна вещь, — сказал Риттер. — У нашего парашюта центр тяжести высоко, что означает, как вы знаете, что вы можете запутаться в стропах, если не прыгните лицом вниз. А с парашютом типа Х вы можете прыгать в положении стоя. Сейчас мы это начнем отрабатывать.

Он кивнул Брандту, который сказал:

— Ладно, давайте прыгать.

В дальнем углу сарая был сеновал высотой футов пятнадцать. Через балку над ним была перекинута веревка, и к одному ее концу привязана подвесная система парашюта.

— Немного примитивно, — весело объявил Брандт, — но вполне подходит. Вы прыгаете с сеновала, а на другом конце веревки человек шесть не дадут вам приземлиться слишком жестко. Кто первый?

Штайнер сказал:

— Пожалуй, я попрошу этой чести, в основном потому, что мне надо заняться другими делами.

Риттер помог ему затянуть ремни, Брандт и четверо солдат взялись за конец веревки и подняли Штайнера на сеновал. Мгновение постояв на краю, он по сигналу Риттера ринулся вниз. Конец веревки взвился вверх, утаскивая с собой троих солдат, но Брандт и унтер-офицер Штурм повисли на нем, ругаясь на чем свет стоит. Штайнер упал на землю, перевернулся по всем правилам и вскочил на ноги.

— Нормально, — сказал он Риттеру. — Теперь, как обычно, по очереди. У меня есть время посмотреть, как вы делаете это.

Он встал позади группы и закурил. Нойманн подгонял ремни по себе. Со стороны подъем старшего лейтенанта на сеновал выглядел довольно жутко, но когда Риттер плохо приземлился и остался лежать на спине, раздался взрыв хохота.

— Видишь, — сказал рядовой Клугл Вернеру Бригелю, — вот что делает с человеком езда на этих проклятых торпедах. Господин лейтенант забыл все, чему его учили.

Следующим прыгал Брандт, но Штайнер внимательно следил за Престоном. Англичанин был очень бледен, лицо покрылось потом — ясное дело, он испытывал ужас. Группа работала с переменным успехом: те, кто держал веревку, во время одного неудачного прыжка перепутали сигнал и отпустили ее в самый неподходящий момент. Рядовой Хагльпролетел все пятнадцати футов под действием силы собственной тяжести и с изяществом мешка картошки. Однако поднялся, ничуть не обескураженный неудачей.

Наконец пришел черед Престона. Добродушное настроение сразу пропало.

Штайнер кивнул Брандту:

— Поднять его.

Пятеро потянули конец веревки с такой охотой, что Престон взлетел, ударившись о сеновал и повиснув под потолком. Его чуть-чуть опустили, и, стоя на краю, он дико смотрел сверху на всех.

— Эй, англичанин, — крикнул Брандт, — помни, что я тебе говорил. Прыгай по моему сигналу.

Он повернулся, чтобы дать указания людям, держащим веревку. И вдруг Бригель закричал, потому что Престон стал падать. Нойманн, подскочив, поймал веревку, и Престон повис в трех футах от земли, качаясь, как маятник. Руки его болтались, голова свесилась.

Брандт взял его за подбородок и заглянул в лицо:

— Он потерял сознание.

— Этого и следовало ожидать, — сказал Штайнер.

— Что с ним делать, господин полковник? — спросил Нойманн.

— Приведите его в чувство, — спокойно сказал Штайнер, — и снова поднимите. Столько раз, сколько нужно, пока не справится с этим удовлетворительно или не сломает ногу. — Он отдал честь: — Продолжайте, пожалуйста, — и вышел.

В трактире «Стадли армс» было не меньше дюжины человек, когда туда вошел Девлин. Лейкер Армсби сидел на своем обычном месте у очага с губной гармошкой, остальные вокруг двух больших столов играли в домино. Артур Сеймур глазел в окно с пинтой в руке.

— Спаси всех бог! — весело сказал Девлин. В ответ последовала полная тишина, и все, кроме Сеймура, повернулись к нему. — «Да спасет тебя бог» — был всегдашний ответ на это, — сказал Девлин. — Ну да ладно.

Позади раздались шаги, и, повернувшись, он увидел Джорджа Уайльда, выходящего из задней комнаты и вытирающего руки о передник. Лицо его было серьезным и замкнутым, без всяких эмоций.

— Успею выпить кружечку.

— Боюсь, что нет. Придется уйти, сэр.

В комнате стояла тишина. Девлин засунул руки в карманы, сгорбился и наклонил голову. И когда он поднял ее, Уайльд непроизвольно сделал шаг назад, потому что лицо ирландца сильно побледнело, кожа на скулах натянулась, голубые глаза сверкали.

— Уйду не я, а другой, — тихо сказал Девлин.

Сеймур обернулся. Один глаз у него затек, губы запеклись и распухли. Все лицо казалось перекошенным и было покрыто багровыми и зелеными кровоподтеками. Он тупо посмотрел на Девлина, потом поставил свою недопитую кружку эля и, шаркая ногами, вышел.

Девлин обернулся к Уайльду:

— Теперь, мистер Уайльд, я выпью. Немного шотландского виски, потому что об ирландском вы здесь, на краю своего маленького света, и не слыхали, и не вздумайте мне говорить, что у вас нет пары бутылок под прилавком для гостей, к которым вы особо благоволите.

Уайльд открыл было рот, чтобы что-то сказать, но решил, что не стоит. Он пошел в подсобку и вернулся с бутылкой «Белой лошади» и маленьким стаканчиком. Налил порцию и поставил возле Девлина.

Девлин вытащил горсть мелочи.

— Шиллинг и шесть пенсов, — весело сказал он, отсчитывая деньги на ближайшем столе. — Твердая цена за порцию. Я считаю само собой разумеющимся, конечно, что такой превосходный, твердый оплот церкви, как вы, не будет продавать выпивку по ценам черного рынка.

Уайльд не ответил. Вся комната застыла в ожидании. Девлин взял стаканчик, посмотрел его на свет и выплеснул виски золотистым потоком на пол. Стаканчик он аккуратно поставил на стол.

— Отлично, — сказал он, — я получил большое удовольствие.

Лейкер Армсби захихикал. Девлин ухмыльнулся:

— Спасибо, Лейкер, старина. Я тебя тоже люблю, — сказал он и вышел.

В Ландсвоорте шел сильный дождь, когда Штайнер ехал через взлетную полосу на полевой машине. Он остановился у первого ангара и побежал в укрытие. Петер Герике в старом комбинезоне, вымазанный в смазке до локтей, осматривал мотор «дакоты» вместе с унтер-офицером люфтваффе и тремя механиками.

— Петер, — позвал Штайнер, — у вас найдется минутка? Мне хотелось бы знать, как идут дела.

— Дела идут вполне прилично.

— С моторами никаких проблем?

— Абсолютно. Их мощность девятьсот лошадиных сил. Действительно первоклассные и, насколько я могу судить, поработали мало. Мы проводим профилактику.

— Вы всегда возитесь со своими моторами?

— Когда разрешают. — Герике улыбнулся. — Когда я летал на этих штуках в Южной Америке, приходилось самому обслуживать свои моторы, потому что не было персонала.

— Проблем нет?

— По-моему, нет. Где-то на следующей неделе самолет перекрасят. Без спешки. Бомлер устанавливает радар Лихтенштейна, чтобы все видеть вокруг. Детский перелет. Час над Северным морем, час назад. Пустяки.

— Максимальная скорость этого самолета наполовину меньше скорости английских и наших истребителей.

Герике пожал плечами:

— Все дело в том, как их ведешь, а не в их скорости.

— Вам нужен испытательный полет, верно?

— Точно.

— Я как раз подумал, — сказал Штайнер, — что хорошо бы объединить его с репетицией прыжка. Предпочтительно ночью, когда будет отлив. Мы могли бы использовать побережье с севера от песчаного пирса. Это даст возможность ребятам испытать английские парашюты.

— Какую высоту вы намечаете?

— Скажем, четыреста футов. Я хочу, чтобы они быстро приземлились, а с этой высоты весь прыжок займет пятнадцать секунд.

— Для них, а не для меня. За свою карьеру я прыгал с парашютом только три раза и с куда большей высоты.

Ветер так взвыл над взлетной полосой, гоня перед собой дождь, что Штайнер вздрогнул:

— Ну и мерзкое, забытое богом место. Вполне отвечает цели.

— А что за цель?

Штайнер усмехнулся:

— Вы спрашиваете меня об этом по меньшей мере по пять раз в день. Вам не надоело?

— Я просто хочу знать, что это за затея.

— Может, и узнаете когда-нибудь, это от Радла зависит, но в настоящий момент мы здесь, потому что мы здесь.

— А Престон? — спросил Герике. — Какие у него причины? Просто интересно, что может заставить человека сделать то, что сделал он.

— Разные вещи, — сказал Штайнер. — Что касается его самого, то он получил красивую форму, офицерское звание. Впервые в жизни он что-то собой представляет, а это очень важно, если ты был никем. А что касается всего остального, ну, он здесь по прямому приказанию самого Гиммлера.

— А вы? — спросил Герике. — Ради славы третьего рейха? Жизнь за фюрера?

Штайнер улыбнулся:

— Один бог знает. Война — вещь случайная. Ведь если бы американцем был мой отец, а немкой мать, то я был бы по ту сторону. А что касается парашютных войск… я вступил в них, потому что в тот момент это казалось хорошим делом. Конечно, через некоторое время все надоедает.

— А я занимаюсь этим, потому что лучше буду летать на чем угодно, чем не летать, — сказал Герике. — И думаю, так же считают большинство английских пилотов по ту сторону Северного моря. Но вы… — он покачал головой. — Я просто не понимаю. Это что, для вас игра и ничего другого?

Штайнер устало сказал:

— Раньше я знал, а теперь не уверен. Мой отец был солдатом старой школы. Прусская косточка, конечно, голубая кровь и железо, но еще и честь.

— А это задание, которое вам дали, — сказал Герике, — ну это английское дело, каким бы оно ни было. У вас нет сомнений?

— Абсолютно. Совершенно нормальное военное предприятие, поверьте мне. Сам Черчилль не нашел бы в нем изъяна, по крайней мере принципиально. — Герике попытался улыбнуться, но это ему не удалось, и Штайнер положил руку ему на плечо! — Я знаю, бывают дни, когда сам бы плакал по всем нам. — Он повернулся и ушел в дождь.

В кабинете рейхсфюрера Радл стоял перед его столом и ждал, когда Гиммлер прочитает отчет.

— Отлично, господин полковник, — сказал он наконец, — действительно, просто отлично. — Гиммлер положил отчет. — Похоже, что все идет более чем удовлетворительно. От ирландца вести есть?

— Нет, только от миссис Грей, как договорились. У Девлина прекрасный радиотелефон. Мы его взяли из запасов, сброшенных английским штабом специальных операций, он позволит ему держать связь с торпедным катером, когда тот подойдет. В отношении связи он ответственен только за эту часть операции.

— Адмирал ничего не подозревает? До него не дошли намеки на то, что происходит? Вы уверены?

— Абсолютно, господин рейхсфюрер. Мои поездки во Францию и Голландию я совмещаю с заданиями абвера в Париже, Антверпене и Роттердаме. Как известно рейхсфюреру, адмирал всегда предоставляет мне широкую свободу действий в рамках моих обязанностей как начальника отдела.

— А когда вы едете в Ландсвоорт снова?

— В конце следующей недели. Так счастливо сложилось, что адмирал едет в Италию первого или второго ноября. Это значит, что я могу позволить себе находиться в Ландсвоорте в последние критические дни, и конечно же в период самой операции.

— Никакой случайности в том, что адмирал едет в Италию нет, уверяю вас, — Гиммлер слегка улыбнулся. — Я предложил это фюреру точно в подходящий момент. Через пять минут он решил, что это его собственная мысль. — Гиммлер взялся за перо. — Итак, дело идет, Радл. Через две недели все будет кончено. Держите меня в курсе.

Он склонился над бумагами. Радл облизал сухие губы и не мог сказать:

— Господин рейхсфюрер…

Гиммлер тяжело вздохнул:

— Я действительно очень занят, Радл. Что еще?

— Генерал Штайнер, господин рейхсфюрер, он… здоров?

— Конечно, — спокойно ответил Гиммлер. — А почему вы спрашиваете?

— Полковник Штайнер, — начал объяснять Радл, и в животе у него все как бы перевернулось, — очень беспокоится…

— Нет нужды беспокоиться, — торжественно заверил Гиммлер, — я же дал вам свои личные гарантии, не так ли?

— Так точно, — сказал Радл, пятясь к двери. — Благодарю вас еще раз, — он повернулся и вышел как можно быстрее.

Гиммлер раздраженно покачал головой и занялся работой.

Когда Девлин вошел в церковь, месса уже почти кончилась. Он проскользнул направо от прохода и сел на скамейку. Молли стояла на коленях возле матери, одетая в точности так же, как и в предыдущее воскресенье. На платье не было заметно следов грубого обращения с ним Артура Сеймура. Артур тоже был в церкви, на своем обычном месте, и сразу увидел Девлина. Не выказывая никаких эмоций, встал и проскользнул в тени прохода на улицу.

Девлин ждал, наблюдая, как Молли молится: как будто сама невинность преклонила колени при свете свечей. Через некоторое время она открыла глаза и очень медленно повернулась, физически почувствовав его присутствие. Глаза ее расширились, она посмотрела на него долгим взглядом и отвернулась.

Незадолго до конца службы Девлин вышел из церкви. Он был уже у своего мотоцикла, когда в дверях появился первый прихожанин. Шел мелкий дождик. Девлин поднял воротник плаща, сел на мотоцикл и стал ждать. Мимо по дорожке прошли Молли с матерью, сделав вид, что не видят его. Они сели в двуколку, мать взяла вожжи, и они уехали.

— А, ладно, — сказал про себя Девлин, — кто ее осудит?

Он завел мотор и услышал свое имя. Джоанна Грей, подойдя к нему, тихо сказала:

— Сегодня днем у меня два часа сидел Филипп Верекер. Он хотел жаловаться на вас сэру Генри.

— И я его не виню.

Она спросила:

— Вы можете когда-нибудь сохранить серьезность больше двух минут подряд?

— Слишком надо напрягаться, — ответил он. Приближение семейства Уиллафби помешало им продолжить разговор.

Сэр Генри был в форме:

— Ну, Девлин, как дела?

— Прекрасно, сэр, — Девлин усилил ирландский акцент. — Не могу достаточно поблагодарить вас за эту прекрасную возможность творить добро.

Он увидел, как Джоанна Грей отпрянула назад, сжав губы, но сэру Генри его слова понравились:

— Молодец, Девлин. Получаю отличные отзывы о твоей работе. Отличные. Продолжай так же хорошо работать.

Он повернулся к Джоанне Грей, чтобы поговорить. Воспользовавшись этим обстоятельством, Девлин уехал.

К тому времени, когда он доехал до дома, дождь лил вовсю. Девлин поставил мотоцикл в сарай, надел болотные сапоги и непромокаемый плащ, взял двустволку и отправился на болото. В такой сильный дождь необходимо было проверить шлюзы дамб, и вообще хождение в такую погоду отвлекало его от всяких мыслей. Но на сей раз не помогало. Девлин не мог выбросить из головы Молли Прайор. В уме его непрерывно вставала картина: Молли медленно опускается в молитве на колени, и платье скользит вверх по бедру.

— Святая Мария и все святые, — тихо сказал Девлин, — если это то, что называют любовью, то Лайам, мой мальчик, долгонько же ты шел к этому открытию.

Когда он шел обратно к дому по главной дамбе, то почувствовал сильный запах дыма в сыром воздухе. Окно светилось в вечерней темноте, свет проникал сквозь малюсенькую щелочку между шторами затемнения. Открыв дверь, Девлин уловил запах еды. Он поставил ружье в угол, повесил плащ сушиться и вошел в гостиную. Молли стояла на одном колене у очага, подкладывая полено. Она серьезно посмотрела на него через плечо:

— Ты небось промок насквозь.

— Полчаса у этого огня и пара рюмок виски — и я буду в порядке.

Она подошла к буфету, вынула бутылку виски и стакан.

— Не выливай его на пол, — сказала она. — Постарайся на этот раз выпить.

— Значит, ты уже знаешь?

— Здесь ничего не скроешь, все становится известно. На огне ирландское рагу. Хорошо?

— Прекрасно.

— Еще полчасика, — она подошла к раковине и достала стеклянное блюдо. — В чем дело, Лайам? Почему ты не захотел со мной встретиться?

Он сел в старое кресло, широко расставив ноги перед огнем, и от его штанов пошел пар.

— Сначала я подумал, что так будет лучше.

— Почему?

— У меня есть свои причины.

— А что не задалось сегодня?

— Воскресенье, проклятое воскресенье. Ты знаешь, как это бывает.

— Будь прокляты твои глаза. — Молли пересекла комнату, вытирая на ходу руки о передник, и посмотрела на пар, поднимающийся от штанов Девлина. — Ты умрешь, если не переоденешься. Ну уж ревматизм тебе обеспечен.

— Не стоит беспокоиться, — сказал он. — Я скоро лягу спать. Я устал.

Она нерешительно протянула руку и дотронулась до его волос:

— Я люблю тебя. Ты знаешь об этом?

Внутри ее как бы зажегся свет. Она светилась, казалось, что она растекается и приобретает новые очертания.

— Ну, слава богу за это. Я, по крайней мере, могу теперь лечь спать с чистой совестью. Я не стою тебя, девочка, дело это пустое. Предупреждаю тебя, у нас нет будущего. Над дверью этой спальни должно быть объявление: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

— Это мы еще посмотрим, — сказала она. — Я принесу тебе рагу. — И пошла к плите.

Позже, лежа на старой бронзовой кровати и обняв ее одной рукой, он наблюдал за отблесками огня на потолке и чувствовал себя более удовлетворенным, в большем согласии с собой, чем на протяжении многих лет.

На столике с ее стороны кровати стояло радио. Она включила его, затем прижалась животом к его бедру и вздохнула с закрытыми глазами:

— Как чудесно было. Можно, мы когда-нибудь еще это повторим?

— Ты дашь парню время перевести дух?

Она улыбнулась и погладила его по животу:

— Бедный старикан. Послушай-ка.

По радио передавали песню:

— Я буду рада, когда это произойдет, — сонно сказала Молли.

— Что? — спросил Девлин.

— Сатана с усиками, спящий вечным сном под лужайкой, — Гитлер. Думаю, тогда все кончится, а? — она прижалась к нему теснее. — Что с нами будет, Лайам? Когда кончится война?

— Бог знает.

Он лежал, глядя на огонь. Через некоторое время дыхание ее выровнялось, и она уснула. После того, как кончится война. Какая война? Он был на баррикадах то с одной стороны, то с другой вот уже двенадцать лет. Как ей это рассказать? У них славная маленькая ферма, и им нужен мужчина. Господи, до чего жалко! Он прижал ее к себе, а ветер выл вокруг старого дома, тряся окна.

А в Берлине на Принц-Альбрехтштрассе Гиммлер все еще сидел за столом, методично изучая десятки донесений, статистических данных, в основном относящихся к экспериментальным подразделениям, которые в захваченных странах Восточной Европы и в России ликвидировали евреев, цыган, душевно и физически неполноценных и всех тех, кто не вписывался в план Великой Европы фюрера.

Раздался вежливый стук в дверь, и вошел Карл Россман. Гиммлер поднял голову:

— Успехи есть?

— Простите, господин рейхсфюрер, он не раскалывается, а мы уже перебрали все. Я начинаю думать, может, он действительно не виновен?

— Этого не может быть, — Гиммлер протянул листок бумаги: — Я получил этот документ сегодня вечером. Подписанное признание сержанта артиллерии, который два года был его вестовым и все эти два года по приказу генерал-майора Карла Штайнера занимался деятельностью, наносящей ущерб безопасности государства.

— Что же теперь, господин рейхсфюрер?

— Мне бы все-таки хотелось иметь подписанное лично генералом Штайнером признание. Оно сделает весь материал гораздо убедительнее. — Гиммлер слегка нахмурился. — Давайте пустим в ход психологию. Помойте его, пришлите к нему эсэсовского доктора, хорошенько кормите. Вы знаете, как это делается. Скажите, что все это было ошибкой, что мы просим прощения, но не можем пока выпустить его, надо еще выяснить несколько моментов.

— А затем?

— После, скажем, десяти дней такой жизни примитесь за него снова. Внезапно. Без предупреждения. Шок сможет помочь нам.

— Сделаю, как вы сказали, господин рейхсфюрер, — сказал Россман.