Орлиный услышишь там крик...

КООРДИНАТЫ, ШТОРМЫ, ШТИЛИ

…Ночь. В окно бьется снег. Он возникает из темноты и, кажется, просится в большую теплую, залитую электричеством комнату. Здесь, в Главном управлении мореплавания Министерства морского флота, на стенах, на широком длинном столе морские карты. На них все моря и океаны нашей планеты. От ледовых шапок полюсов, кажется, веет холодом, от густо-синих пятен океанов — запахом водорослей и соленой пены.

На картах множество флажков. Они то сгущаются в островки, то рассыпаются по синим полям карты.

Каждый флажок — корабль. Каждый флажок — судьба. У каждого свои заботы, тревоги, волнения. Один захвачен в крепкие объятия урагана, другой скован лютым морозом, третий плутает в тумане… И летят с разных концов планеты сюда, в Москву, телеграммы. Скупым текстом капитаны сообщают обстановку и ждут совета, приказа, наконец, ободряющего слова с далекой и родной земли.

Розанов — высокий, поседевший, с темным, обветренным в плаваниях лицом — сейчас машинально мнет одну из бесчисленных телеграмм. Он смотрит и не видит бьющихся о стекло снежинок, обдумывает, как лучше ответить капитану, который застигнут арктическим туманом вблизи опасных рифов. Нужно срочное решение. Но бывает и так, что найти решение невозможно. Человек не всесилен… Напрягается память. Приходит на ум все, что накоплено, пережито, испытано в трудные годы плаваний. «А помнишь, было подобное…» И человек решительно направляется к столу и быстро пишет текст.

«Остановиться. Держаться на малом ходу форштевнем навстречу волнам».

И летит телеграмма к затерянному в океане кораблю, обозначенному на карте маленьким алым флажком. Корабль должен выстоять, победить и идти своим курсом.

Арктика… Она уснула под черным одеялом полярной ночи, и на огромном ее пространстве почти не осталось флажков. Сохранились только проколы — крошечные, булавочные, совсем незаметные для неопытного глаза. Но Розанов, бодрствующий в эту ночь, видит в пунктире проколов путь кораблей. Путь долгий, сквозь сырую, холодную ночь, через жгучий северный ветер.

Глядя на цепочки проколов, он легко восстанавливает в памяти события прошлой весны.

Весна запоздала на Севере. В самых ходовых местах Арктики — около острова Диксон и в проливе Вилькицкого — крепкий, как броня, лед. А на Лене, Оби, Енисее скопились сотни тысяч тонн пиломатериалов.

И могучие ледоколы «Москва», «Ленинград», атомоход «Ленин» штурмуют тяжелые льды; по пробитому за двадцать дней каналу идут за лесом караваны судов.

…Еще одна цепочка проколов. Это на сибирские реки переправляется огромный речной флот — около ста семидесяти судов. Не приспособленные для плавания во льдах и штормовых арктических морях, суда идут за ледоколами-богатырями, как стайка беспомощных утят.

Вдруг обрушивается северный ветер. Он гонит льды на караваны. «Срочно. Розанову. Ветер норд. Сплошные льды. Видимость ноль».

Почти наяву видит Розанов идущие в кромешной мгле речные корабли, слышит свист злого ветра, грохот наседающих льдов, которые прижали суда к черным скалам Северной Земли…

«Срочно. Розанову. Пароход «Василий Качалов». Обломали об лед все четыре лопасти».

«Срочно. Розанову. Теплоход «Куйбышевгэс». Тяжелые льды». И летит ответная телеграмма кораблю, который оказался ближе всех к пострадавшим судам: «Ледоход «Москва». Срочно следуйте в квадрат… Окажите немедленно помощь «Василию Качалову», «Куйбышевгэс»».

Сокрушая многолетние льды, ледокол пробивается к потерпевшим аварию кораблям. В студеную воду, в кромешную тьму под лед опускаются водолазы и на плаву, что никогда еще не делалось в Арктике, ставят лопасти и заваривают трещину в корпусе. Армада речных судов проходит Северным морским путем в реки Сибири.

…Москва. Диспетчерская Министерства морского флота СССР. Горитсветв одиноком окне темного массива ослепшего дома. И здесь тоже морские карты, и здесь человек следит за судами, идущими вдали от Родины — в тропической Атлантике и Индийском океане, у Южной Америки, Антарктиды, Австралии, близ тихоокеанских островов.

Неважно, кто несет вахту в эту ночь — Грузинский или Волошина, Омельченко или Козинский… Главное — здесь люди всем сердцем с теми, кто сейчас в дороге, кто через штормы и туманы, тропический зной и антарктическую пургу ведет корабли. Капитаны судов самых разных классов и назначений сообщают им о тайфунах и муссонах, ливнях и рифах, о погрузках, об удачливом лове или помощи, оказанной судам, терпящим бедствие.

…Западнее Экваториальной Африки либерийское судно «Мария Тереза» врезается в мель. В эфир несется сигнал бедствия. Поймав его, судно эстонского пароходства под командой капитана Каска идет на выручку. Моряки заводят буксир, но «Мария Тереза» прочно сидит на мели.

Надвигается шторм. Беспомощный корабль может лечь на борт и об острые рифы распороть корпус. Капитан Каск запрашивает помощь. И другое судно советской рыболовной флотилии, находящейся неподалеку, спешит к пострадавшему кораблю.

…Флажки на морской карте красным ободком охватывают ледовый континент Антарктиды. Далека дорога к нему.

А работа?

Она идет и в жестокие штормы, и в кипении слепящей пурги, и в тумане среди плавающих ледяных гор. Казалось бы, природа сделала этот район невозможным для плавания. Но именно сюда совершили около двадцати рейсов китобои флотилий «Слава» и «Советская Украина». На фоне айсбергов и гигантских волн китобойцы похожи на крохотных жучков. На борт флагмана волны рушатся с раскатистым грохотом. И вахтенный штурман то и дело предупреждает по радио: «Крен доходит до тридцати градусов. Выход на палубу запрещен». Если огромный корабль с трудом противоборствует бешеному натиску океана, то каково маленьким китобойцам?

…«Дерзкий» тащит к плавучей базе шесть китов. Дорога всего семьдесят миль. Но ураганный ветер вздымает горы пепельно-черной воды, смешанной со льдом, и волны вламываются в борт. В ледяную броню оделись надстройки, такелаж, гарпунная пушка. Обросшее многотонным ледяным панцирем судно теряет остойчивость.

— Судно в дрейф. Всем на аврал! — командует капитан.

И уставшие от напряженной охоты, позеленевшие от качки люди выходят на палубу с топорами и кирками, ломами и шлангами. Потоки горячей воды из шлангов разъедают лед, и он отваливается ноздреватыми, фигурными кусками.

Капитан принимает правильное решение. Судно идет самым малым. И все же в ревущей мгле кораблю не удается избежать столкновения с айсбергами. Тонны снега и ледяных осколков обрушиваются на полубак. К счастью, жертв нет и корабль отделывается незначительной вмятиной. Он проходит все-таки эти семьдесят мучительно трудных миль и пришвартовывает к базе добытых китов.

И таких дней у китобоев много.

В Москве по карте с красными флажками дежурные Министерств рыбного хозяйства СССР и морского флота внимательно наблюдают за этой работой.

…На голубом поле карты возле Мурманска флажок. Судно «Рыбинск» везет лес, цемент, арматуру, овощи, замороженные туши говядины. Рейс небольшой. Моряки, привыкшие побеждать тысячемильные пространства, улыбнутся, узнав, что надо пройти всего сорок миль. Иногда штормовая миля трудней тысячи спокойных.

«Рыбинск» идет к губе Кислой, где строится первая в СССР приливная электростанция.

Существует легенда, что Аристотель покончил с собой, отчаявшись объяснить загадку приливов. Прошли многие столетия, и Ньютон объяснил это явление Законом всемирного тяготения. Уже издавна предприимчивые ремесленники Франции и Англии научились устраивать механизмы, которые силой приливов мололи зерно, пилили бревна.

И наконец, ученые нашли интересные решения проблемы использования приливов для получения электрической энергии.

Если в перемычке бухты установить турбины, то наступающая на берег приливная вода начнет вращать их, вырабатывая ток. Уходя, вода снова будет вращать турбины.

Взгляд скользит по карте вниз, на юго-восток, пересекает Европу, Атлантику, Южную Америку и останавливается на флажке у островов Хуан-Фернандес, в четырехстах пятидесяти милях от берегов Чили. Там наш торговый пароход «Каспийск». Хуан-Фернандес… Здесь шотландский моряк Александр Селкирк, прототип Робинзона Крузо, прожил в полном одиночестве почти полторы тысячи дней.

…В самом центре Индийского океана еще флажок: научно-исследовательское судно «Витязь» совершает свой очередной рейс.

Тропики. Кажется, что не только солнце и воздух, но и само море дышит зноем. В прозрачной бездне вод идут за кораблем голубые акулы. И вот всплывает на горизонте затерянный в океанском просторе атолл Диего-Гарсиа, самый южный в архипелаге Чагос.

Невольно возникает в памяти фраза мореплавателей: «Кто видел один атолл, тот видел все атоллы». Темнозеленые пальмы и вогнутое полукружье прибоя, кипящего на рифах… Действительно, атолл как две капли воды похож на тысячи других коралловых островов. Но ученые умеют в каждом из них увидеть черты своеобразия. Они нащупывают их в особенностях климата, растительности, фауны отмелей, В районе Индийского океана, где лежит Диего-Гарсиа, рождается летний муссон. Он несет влагу в джунгли Индии, Индонезии и Цейлона.

Здесь редко проносятся зловещие тропические ураганы. Здесь среди ажурных разноцветных кораллов плавают стаи диковинных рыб. Они самой необычной формы и раскраски: похожи на апельсины, напоминают алые полумесяцы. Дно расцвечено морскими Звездами, голотуриями, красными крабами и пятнистыми раковинами — каури. Когда-то эти каури служили разменной монетой у жителей островов Индийского океана и у племен прибрежной Африки.

На берегу стройные рощи кокосовых пальм — поилицы и кормилицы коралловых островов — и заросли панданусов, из которых можно изготовлять великолепные напитки и получать сырье для химической промышленности.

По всем морям и океанам идут наши корабли. И маленькие флажки на карте двигаются вместе с ними. Несут вахту опытные наставники, помогающие кораблям прокладывать далекие и близкие пути.

Не всегда над морями бушуют ураганы. Чаще идут корабли по спокойным водам. Они приходят в порт, их встречают лоцманы, таможенники, портовые власти. Корабли грузятся и разгружаются и снова уходят в путь. Сменяется вахта за вахтой, стучат судовые машины, и лаг отсчитывает количество пройденных миль. В этой размеренности и будничности дней протекает работа.

Глухо отбивают дробь телетайпы; ползет широкая лента телеграмм: «Координаты, штормы, штили…» По зимнему окну шуршит белый снег, и большие настенные часы отсчитывают час за часом, а беспокойные руки старого капитана передвигают на карте флажки — символы идущих в морях кораблей.

НОВЫЙ КУРС 190

Белая в рыжих точках раковина жила на дне, в темноте морских глубин и долго носила на себе пушистый коврик водорослей.

Если к ней приложить ухо, то слышно, как глухо шумит прибой, позванивает на берегу галечная мелочь, подкатываются волны. Этот шум дает ощущение дали. И вспоминаешь море. Голубое и беспощадно жаркое, на дне которого мы и выловили эту огромную белую раковину.

Мы возвращались из экваториальной Атлантики. Палуба рыбацкого сейнера скрипела иссохшими досками. Все металлическое: фальшборт, люки, кнехты — было раскалено, как сковорода на жарком огне. Запах рыбы, ржавчины, кислой трюмной воды остро бил в нос, кружил голову.

Было такое ощущение, будто сгораешь в огне, и в артериях свертывается кровь. Сердце бьется толчками, нервно, как испорченный мотор, и легкие обжигает тяжелый воздух тропической парилки.

На море я попал самым неожиданным образом. В коридоре Министерства морского флота встретил штурмана Кузовлева — уже пожилого мужчину с глазами, глубоко спрятанными под брови. Я пришел узнать флотские новости. Кузовлева назначали на сейнер, который должен был идти в тропики за тунцом.

— Был в тропиках? — спросил он меня.

— Нет.

— И я нет… Хочешь?

— Хочу.

— Оформляйся. Сейнер «Оскол».

До этого рейса Кузовлев водил суда по Белому морю, да какие суда! Не то что наша старая, тихоходная рыбница. Уже в море мы, матросы, узнали, что у него тяжело заболел единственный сын. Жена умерла, когда сыну был месяц, и Кузовлев его вынянчил, так и оставшись бобылем.

Он переносил рейс тяжелее, чем другие, хотя и нам всем хотелось поскорее попасть домой.

Целых полгода нас мотали штормы, мы ждали дня, когда вернемся к близким. Только далеко от своих понимаешь, насколько дороги они нам.

Дней двадцать хода отделяли нас от дома.

И вдруг капитан Астафьев получил радиограмму. В первую секунду до него не дошло ее содержание. Нам приказывали идти обратно. В таком-то квадрате встретить другой рыбацкий сейнер, у которого испортилась машина, и отбуксировать его домой. Это значило идти снова в экваториальную Атлантику, в это тяжелое пекло, задержаться на месяц, а то и больше.

После скупых строчек приказа в телеграмме стояла приписка: «Надеемся, что личный состав сейнера «Оскол» поймет важность задачи и выполнит ее».

Личный состав… Одного матроса так раздражал каждый пустяк, что доктор прописал ему успокоительные капли. Ему-то, крепкому, широкоплечему моряку, капли… Другой матрос опоздает на экзамены в институте, и у него пропадет еще год. Третьего вконец иссушила жара и качка. А Кузовлев… Как отнесется к этому штурман Кузовлев?

Капитан зашел к штурману и молча положил перед ним радиограмму. Кузовлев читал ее, и худые, нервные руки все крепче вцеплялись в подлокотники кресла. Сколько в это мгновение мыслей пронеслось в его голове?! Но он молчал, как будто прислушиваясь к приглушенному гулу машины.

Наконец штурман поднял на капитана больные глаза, а потом опустил их к навигационной карте. Дрожащие пальцы наложили транспортир на линию нашего пути.

— Новый курс сто девяносто, — глухо проговорил Кузовлев.

Капитан знал, что каждый из экипажа не колеблясь принял бы решение, так сухо и коротко прозвучавшее в устах штурмана: «Новый курс сто девяносто». Такого решения требовал закон, священный для всех наших моряков. Закон взаимопомощи, товарищества и братства.

Зазвенел судовой телеграф. Судно медленно развернулось и нацелилось форштевнем в пекло экватора…

В ЯПОНСКОМ МОРЕ ШТОРМ

Ветры ревут над Тихим океаном, дыбят волны, и даже крепкие, испытанные в стихиях бойцы — морские лайнеры прячутся в надежные бухты и заливы.

Только для одного типа судов не существует ни бурь, ни ураганов. Эти суда — спасатели, суда-санитары, пожарники, лазареты, тягачи, кем только не становятся они, чтобы выручить из беды другое судно…

В один из погожих летних дней из южносахалинского порта Корсаков мы вышли в море на спасателе «Сигнальный». Он спешил на выручку парохода «Петр Рукавишников». В том, что пароход сел на мель в узком Татарском проливе, не было ничего необычного. После весенних обложных дождей вспухли материковые реки и потащили в море все, что сумели размыть и разрушить. Морские течения подхватывали песок с берегов, несли его дальше, делая отмели в самых неожиданных местах.

«Петр Рукавишников» сначала пытался сняться сам. Но мель держала его цепко. Пароход все плотнее садился на дно, зарывая в песок винты и руль. Тогда-то он и запросил помощи.

Спасти судно, терпящее бедствие, — первый закон моря. Никто не застрахован от роковых случайностей. Моряк да поможет моряку.

Шторм еще не успел разгуляться. Под холодным плоским небом тяжело ворочались волны. Слева за легкой дымкой тумана виднелся конус японского острова Ребун. На воду садились чайки и устраивали между собой перекличку. Только одна, худая и грязная, кружила за кормой и кричала пронзительно и гневно.

Море пока не предвещало бури. Но в эфир неслись уже тревожные телеграммы синоптиков: «Побережью южной части Сахалина, заливам Анива, Терпения, проливу Лаперуза. В ближайшие сутки ожидается норд-вест 12 баллов. Примите меры укрытию флота».

Шло время, а «Сигнальный» пенил мягкую, покойную зыбь. Старпом покалывал острым циркулем карту, осторожно двигал рукояткой управления рулевой. Лишь капитан Новиков, бывалый моряк, угадывал приближение бури в затишье, в безобидных бурунчиках, в небе, на котором висели сизые лоскутки облаков. Он пробовал уснуть — не спалось, пробовал читать — не читалось. Тогда он отбрасывал книгу, стремительно поднимался в рубку и, прижавшись лбом к стеклу иллюминатора, смотрел на горизонт. Над самой чертой дали вился туман — признак непогоды.

Вечером в борт ударила первая сильная волна. Не успел морской буксир сбросить воду, как еще более крупная волна навалилась на него. Стенки кают дрогнули и заскрипели на все лады. Началось.

Шторм страшен. Шторм ночью еще более свиреп. Гудит океан, и вся планета кажется зыбкой, низвергающейся в какую-то бездну.

Но маленькое судно упрямо идет вперед, стонет, свистит снастями, ложится на борт и движется назло ночи и шторму.

Я захожу в каюту штурмана Мокрова. Двадцать четыре года — невелик возраст для настоящего моряка. Но он сам выбрал себе судьбу. Жюль Верн, Джек Лондон — не они ли рассказали о море переяславскому мальчишке, предки которого его никогда и не видели. Попробуй разберись, как и когда западет в душу мечта.

Перед штурманом карта. Она потерта от ранее проложенных курсов. Но для него каждый прокол циркуля хранил события из трудной жизни корабля-спасателя. Вот здесь, на траверзе поселка Нельма, его судно потеряло ход. Шторм развернул корабль лагом и погнал на скалы. За минуты нужно было отремонтировать машину. И все матросы спустились в шахту, чтобы помочь механику. Они разбирали двигатель в полутемной шахте, как в стальном качающемся гробу, и каждую минуту ожидали удара о скалы…

Другой прокол на карте. Другое событие.

У острова Камень Опасности умирал корабль. Он сел на подводную скалу. Вода залила трюм и машину. Все смолкло, потух свет. Спастись на шлюпках возможности нет. Волны разбили бы шлюпки. На помощь кораблю отправился спасатель «Сигнальный». Двое суток в штормовую погоду матросы спасателя работали, чтобы снять со скал поврежденный корабль и отбуксировать его в ближайший порт…

Недалеко от острова Кунашир потерял ход японский сейнер. Это было зимой. Судно намотало на винт сеть, и двое русских матросов ныряли с аквалангами в ледяную воду, чтобы освободить винт от сетей…

Вот что напоминали штурману точки на старой морской карте.

…На этот раз двенадцатибалльный шторм как будто решил навсегда покончить с «Сигнальным». Громадные волны подминали под себя крохотное суденышко. Несколько матросов заболело морской болезнью. Дежурный моторист разбил голову о вентиль в машинном отделении. Но «Сигнальный» не имел права сворачивать с курса. Он спешил к другому кораблю, которому сейчас, может быть, угрожает смертельная опасность. И вдруг произошла беда…

— Капитана просят подняться наверх! — взволнованно крикнул рулевой.

Оказалось, что с правого борта оторвались баллоны с кислородом и начали гулять по палубе. Огромные полутонные баллоны, как тараны, сшибали с палубы надстройки, дробили шлюпки, рвали снасти. Достаточно было одной искры, чтобы кислород взорвался, как бомба. Надо было поймать баллоны и закрепить на место. Судно швыряло во все стороны. Рискуя жизнью, связавшись канатом, чтобы не смыло волной за борт, матросы стали ловить баллоны и в конце концов сумели крепко принайтовить их к бортам…

К вечеру следующего дня «Сигнальный» подошел к «Петру Рукавишникову». Пароход не мог противодействовать шторму. Он крепко сидел на мели, медленно опускаясь набок. Через некоторое время спасать его было бы бесполезно. «Сигнальный» приблизился к пароходу. Мы начали заводить концы тросов.

Через несколько часов пароход снялся с мели и двинулся своим ходом. Но «Сигнальный» не мог идти к порту приписки. Позеленевшие от усталости матросы еще должны были выручать сейнер «Заря» около острова Шикотан. «Сигнальный» направился к Курилам. Издали на фоне грозного, взбешенного моря ярко белел его широкий, с крутыми бортами и высокой надстройкой корпус. Корабль шел, упорно борясь с волнами. Для него не существовало штормов…

КАК НАШЛИ НАХОДКУ

А «Петр Рукавишников» направился в Находку, город, в котором давно я мечтал побывать.

Над Находкой только что прошумел дождь. Потоки воды сносили в море опавший кленовый лист скверов. Огромная черная туча уползла к сопкам и долго там таяла, опуская на землю сизые полосы ливня. А когда она совсем обессилела и рассеялась, выглянуло красное солнце. По глади бухты, по пароходам, по верхушкам портовых кранов, по мыскам, зеленеющим вдали, расплескался алый свет. И все вокруг заиграло, запело: загудели гудки, зашумели на асфальтовой трассе машины, снова закипела жизнь огромного порта и города, на минуту остановленная могучим приморским ливнем.

Я поспешно шел по улице. Меня не удивляло, что домд здесь новые, чистые, что горожане по-особенному приветливы. Удивляло другое. Я ходил от поселка Рыбников к порту, от порта к судоремзаводу (Находка пока что состоит из поселков, соединенных автомагистралью) и тщетно пытался найти то, что мы называем историей: старый дом или старый сад. Но ничего подобного в Находке не было. Создавалось впечатление, что люди просто взялись да разом и выстроили этот город.

А между тем у Находки, как и у любого другого города, есть свое увлекательное прошлое. Только это прошлое не сохранилось во внешнем облике города, а осталось в одном из зданий со скромной вывеской: «Архив Находкинского горисполкома». Вот здесь-то среди позеленевших от Старости папок, документов, газетных вырезок, казенных отчетов и можно было узнать о том, как рождалась Находка.

…В одну из июньских ночей 1859 года русский парусно-паровой корабль «Америка», пересекавший Японское море, у скалистого мыса Поворотного попал в шторм.

— Господин капитан! На баке течь! — крикнул вахтенный офицер. — Прикажите рубить бизань! Разворачивает на бейдевинд!

— Штурман Корф! Неужели мы не найдем никакого укрытия? — спросил капитан.

— Берега сии на плане ни бухт, ни заливов не имеют, — последовал ответ.

— Рыкин, Ставрюк! Убрать грот-марсель! — приказал матросам вахтенный офицер.

— Сорвутся, — поопасался капитан и вдруг крикнул: — A-а, черт возьми, прекратить! Рубить всю грот-мачту!

— Нас гонит на рифы! — испуганно доложил впередсмотрящий.

— Шлюпки товь! Судовой журнал и документы, компас и секстан адъютанту! — Ветер сорвал с капитана фуражку и разметал седые волосы.

— Господин капитан, близко берег! — доложил вахтенный офицер.

— Надежды на спасение нет. Берега круты и каменисты, — устало произнес капитан.

— И дики, — добавил вахтенный.

— Не думал я здесь найти свой последний приют, — капитан вздохнул и покосился на рулевого, который отчаянно крутил штурвал.

— Вы не находите, капитан, будто стихают волны? — вдруг спросил вахтенный.

— Да, но берег должен быть где-то рядом. Штурман, вы как думаете?

— Ничего не понимаю, — пробормотал Корф. — Или ветер стихает, или…

— Что «или»?

— Или господь нам даровал спасение.

— Возможно, мы зашли за какой-то мыс и он укрыл нас от шторма, — предположил вахтенный офицер.

— Тьма! Я словно ослеп. Не видно ни зги, — капитан повернулся к офицеру. — Владимир Александрович, распорядитесь, голубчик, пожалуйста, бросить якорь…

Занималось тихое утро. На синеющем небе затрепетали голубые звезды. Гул разгневанного океана докатывался до матросов, но там, где стоял корабль, билась о борт только мелкая волна. Постепенно из темноты стали вырисовываться берега…

— Владимир Александрович, вы что-либо слышите кроме бури? — спросил капитан.

— Я слышу, лают собаки, — нерешительно проговорил вахтенный.

— Да, да. И мне кажется. Но я думал, померещилось старику. Куда вы так пристально смотрите?

— Я замечаю лес… Лес! А что там? Кажется… дома. Да, господин капитан, дома. Я вижу дома! Эй, Ставрюк, на бочку! Ставрюк, вы видите деревню?

— Так точно. Хибарки, лодка громадная, и вроде народ толпится, сюда глядит. В бухту мы попали отменную! — крикнул из бочки матрос.

— Бухта? — переспросил капитан. — На английской карте часть берега обозначена точками. И никакой бухты…

— Да бухта это! Братцы, благодать-то какая! Вот так находка! — радостно заголосил Ставрюк сверху.

— Находка… — медленно промолвил вахтенный. — Господин капитан, сочту нужным предложить бухту сию назвать Находкою..

— Ура, Находка! Ура-а! — закричали матросы.

— Ее, кажется, уже назвали, — ответил, улыбнувшись капитан.

— Владимир Александрович, запишите сии строки в судовой журнал: «Ранним утром наше водное убежище предстало совершенно закрытым холмистыми берегами, покрытыми густой травою и дубовым лесом. В одном из разлогов мы приметили несколько домиков, у берега большую лодку и несколько жителей, смотревших на первое зашедшее в эти воды европейское судно. Открытый залив не был обозначен ни на одной иностранной карте, и потому ему было дано нами название — гавань Находка».

Первооткрыватели причудливых бухт и островов в южном Приморье не в силах были скрыть восторга перед красотой и удобством этого морского убежища. «Трудно, кажется, найти На земном шаре другое место, где бы на таком малом протяжении берега нашлось такое обилие превосходнейших бухт и заливов, между которыми многие, конечно, могут занять видное место в ряду отличнейших гаваней целого мира», — писал один из русских моряков сто лет назад.

В 1860 году отряд казаков и солдат под командой прапорщика Комарова на берегу бухты Золотой Рог основал пост Владивосток. Позднее здесь вырос город и стал мощным транспортным узлом на морских и сухопутных границах Дальнего Востока. Но в последнее время благодаря развитию восточных и северных районов страны одному порту Приморья стало трудно справляться со всеми перевозками. И тогда было решено в бухте Находка строить новый порт…

Нынешняя Находка спускается к бухте амфитеатром, десятками портовых кранов, несущих на своих стрелах лес, тракторы, площадки с тугими мешками пшеницы и сахара. Около кораблей под английскими, канадскими, индийскими, японскими флагами хлопотливо бегают автопогрузчики. И плывут пароходные гудки, высокие и низкие, добрые и рассерженные, умоляющие и прощальные. Пахнет соленой рыбой, таежным лесом, фруктами из тропических стран.

ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ САРДИНЫ

Находка не только международный порт, но и гавань, где базируются рыболовецкие сейнеры.

Приморцы ловят кету, горбушу, чавычу, сайру, сельдь, но одной из главных для них является сардина — нежная, вкусная рыба, родственница знаменитой селедочки иваси. До войны эту рыбу ловили у самого берега, недалеко от дома. И вдруг она ушла. Ученые сказали, что теплолюбивую рыбу напугали неблагоприятные гидрологические условия: в центре Японского моря возникла преграда из холодных течений, и она изменила пути миграций. А на западе в это время грохотала война. В Атлантике, на Балтике и Черноморье рыболовецкие суда стали боевыми кораблями. Стране нужна была рыба. И дальневосточники, как в бой, на малых сейнерах пошли далеко в море. Теперь на востоке много больших судов.

Из Находки мы вышли ночью на большом рыболовецком сейнере. Скрылись берега, и в какое-то мгновение показалось, что океан пуст. Только волны шумели да где-то в темноте кричали встревоженные чайки. Но нет — слева, справа, впереди были суда, которые, как и наш сейнер, направлялись в океан.

Неторопливо стучит машина в глубокой шахте корабля, в камбузе гремит кастрюлями кок, из рулевой рубки доносятся негромкие команды, из судового репродуктора вырывается песня…

Обычная жизнь корабля. Она кажется сонной, убаюкивающей. Но если внимательней вслушаться в судовые шумы, то можно услышать и нервный треск телеграфной азбуки, и стук, напоминающий тиканье часов. Это работает верный рыбацкий помощник-эхолот. В морскую пучину он посылает сигналы-импульсы. Отразившись от дна или стаи рыб, эти сигналы возвращаются эхом, звук превращается в электромагнитные колебания, и на ленте прибор вычерчивает линию морского дна и условные точки косяков. Но пока рыбы не видно и не слышно. Лента чиста. Только так, мелочь… На нее не стоит обращать внимания. Судно идет и идет, вздрагивая корпусом на тугих волнах. Шторм впереди, рыба впереди. Что ждет рыбаков еще — неизвестно. Рыбацкая удача… нет у нее ни начал, ни концов. Рыбацкая удача, как улыбка, сверкнет и исчезнет. Везет лишь тому, кто терпеливо утюжит море, кто больше полагается на свое умение, а подчас и мужество.

Волны, волны… Они так же бесконечны, как океан. И звезды, и тонкий посвист ветра в антеннах, и неумолчный эфир… И вдруг рано утром матрос, следящий за эхолотом, увидел, как на розовой ленте поплыли темные пятна — так обозначается большой косяк рыбы.

— Глубина тридцать метров. Косяк! — доложил матрос.

И корабль наполняется новыми звуками. Матросы выскакивают из кубриков в резиновых плащах, в черных зюйдвестках. Звенит лебедка, стучат железом грузила, шуршит капрон сетей.

— Лево на борт. Малый ход. Сети товь! — командует капитан.

Сеть скользит по сыроватому борту в воду. Корабль описывает широкий круг. Зеленоватый пенистый след тянется за ним, как будто петля стянулась вокруг косяка.

— Сеть на борт!

Загудел электромотор, взвизгнула лебедка, потянула концы крепкого пенькового каната. В сужающейся кошельком сети заблестела рыба. Все глуше, все упорнее гудит электромотор, все тяжелее идет лебедка. Вот огромный кошель оторвался от воды и, перевалившись через борт, замер на вздрагивающей стреле. Матрос дернул шкертик, затянувший снизу кошель, и многотонная масса, засеребрившаяся в первых лучах утра, посыпалась в трюм…

Потом был шторм, новые поиски, новые уловы. А когда вся тара была заполнена, сейнер полным ходом пошел к берегу, на рыбозавод. Там люди в белых халатах приготовят вкусные консервы. И отправятся поезда во все концы страны, выстроятся стопками банки на прилавках гастрономических магазинов, поблескивая яркими этикетками.