Орлиный услышишь там крик...

АВГУСТОВСКАЯ ЗАГАДКА

Карташов, капитан рыболовецкого траулера, известный рыбак Заполярья, человек с обветренным лицом и седой гривой, рассказывал мне:

— Промышляли мы, значит, у банки шестьсот. Небо серое, дожди и дожди. Нет улова — и баста! Два месяца! Это вы представляете? Два месяца болтаться по морю и есть селедку, засоленную на берегу! Как волна тряхнет, пустые бочки выстукивают в трюме барабанную дробь. Это как ножом по сердцу. В общем, плакали наш план и заработок. Ребятки мои приуныли.

И вдруг гидроакустик выскакивает из своей рубки и кричит: «По курсу сельдь!» — «Много?» — спрашиваю. — «Видимо-невидимо!» — отвечает и снова бежит к своим эхолотам.

Я, естественно, приказал стопорить машину и ложиться в дрейф, чтобы выметать сети. А радист дал знать другим судам, что мы сельдь нашли. На сейнерах эхолоты не ставят, они больше на нас надеются. Те пошли к нам полным.

Резиновые поплавки, или, как их называют рыбаки, кухтыли, навязываем из расчета той глубины, на которой, по прибору, идут косяки, выметываем сети… Повременив, тянем их на борт, а они — пусты! Выметываем другой, третий раз… И после того как рыбаки убедились, что тут улова не будет, окружили наш траулер и давай меня ругать… И вправду, обидно срываться с места, надеяться на улов и не солоно хлебавши снова скитаться по морю, искать рыбьи хвосты.

Потом пошел я к гидроакустику: что же, мол, старую голову мою позоришь? А он ленты передо мной разворачивает. На них точки, пятна разные — косяки, значит. Была рыба, а сети выметали — нет ее. Или она видела ловушки и уходила от них в глубину, или еще какие-то были причины…

Обычно случалось это летом — в августе, когда в Северной Атлантике наступал полярный день и воздух был намного теплее моря. В остальное же время года, если эхолоты нащупывали рыбу, мы собирали хорошие уловы…

Так рассказывал Карташов, так говорили капитаны других судов, где тоже устанавливались эхолоты.

Почему же сельдь в летнее время ловится плохо? В чем секрет?

И вот в один из летних дней в Мурманск приехали трое молодых ученых. Я был членом морского экипажа в экспедиции, которой суждено было раскрыть этот секрет.

ОТ РОДНЫХ БЕРЕГОВ

Катер ткнулся в деревянный причал и замер. Только на севере можно видеть такое унылое однообразие красок. Туман заслонял и серый гранит сопок, отполированный наждаком северных ветров, и лиловые корабли на рейде, и воду, которая дымила, расставаясь с последним теплом.

Мы шли по глянцевому от дождя пирсу, тяжело громыхая коваными сапогами. Несмотря на июль, самый жаркий месяц Заполярья, нам выдали теплое шерстяное белье, толстые свитеры, меховые брюки, куртки-канадки, и в этом снаряжении мы походили на зимовщиков, готовящихся встретить по крайней мере шестидесятиградусные морозы. Но от мозглого ненастья не спасала никакая одежда. Сырость пронизывала до костей.

У пирса стояла наша лодка. «Северянка» — сверкало на мостике, там, где раньше был написан боевой номер.

«Северянка»! В этом ласковом имени большой смысл. С некогда грозного боевого корабля войны сняли вооружение и на его место поставили научные приборы, спустили военный флаг, подняв на мачту новый — темно-синий, с семью белыми звездами. Созвездие Персея — символ науки, занимающейся изучением рыб.

…Рядом со мной шли Соколов — начальник экспедиции, инженер лаборатории подводных исследований, — ихтиолог Федоров и океанолог Потайчук.

В воде чернильной кляксой синела солярка. Как из печной трубы, вылез из люка механик и, подхватив забытый ключ, скрылся. Погрузка уже закончилась.

По трапику осторожно, боком, чтобы не поскользнуться, мы пробрались на лодку.

В узком стальном корпусе был рассчитан каждый сантиметр. Бесчисленные приспособления, прикрепленные к потолку, шпангоутам, вентиляционным трубам, давили, казалось, на плечи всей своей тяжестью. На полу стояли ящики с картофелем, хлебом и сухарями, бочонки с сельдью, банки с мясом, фруктами, копченой и вяленой рыбой, футляры с десятками больших и малых приборов, корзины с бутылками для проб морской воды. В кресле, расположенном перед верхним иллюминатором, громоздились фотоаппараты с вспышками-молниями, тяжелый киноаппарат и аккумуляторные батареи. Койки с матрацами, одеялами, спальными мешками, сложенные одна на другую, возвышались до верха шпангоутов другого угла. Матрос-киномеханик тоже постарался разместить в научном отсеке свой багаж — проектор и десяток коробок с фильмами.

В радиодинамиках прозвучала команда: «Отдать швартовы!» Лодка медленно отошла от причала. Винты работали от электромоторов, и мы слышали только шепот волн за тонкой обшивкой. Тяжело выдохнув накопившуюся в камерах солярку, взревел мощный дизель, и мы пошли курсом норд.

В боковых иллюминаторах диаметром не больше двенадцати сантиметров плескалась зеленоватая вода, а в единственном верхнем виднелось хмурое небо.

После того как лодка вышла из Кольского залива, мы смогли подняться на мостик. Признаться, потом нам редко удавалось глотнуть свежего воздуха, и минуты, проведенные наверху, были особенно дороги.

Берега ушли за горизонт. Острый нос лодки то зарывался в волны, то высоко поднимался над водой. Белый фонтан брызг дыбился над морем и шумно опускался на решетчатую спину корабля. Вот оно, море! Равнодушно-холодное, однообразное. В детстве оно представлялось мне чем-то таинственным. Черное казалось, например, благоухающим, как весна. А Тихий океан напоминал пепельноволосого старца, страдающего одышкой. Он, казалось мне, боялся заснуть из страха, что никогда не проснется, и потому всегда сердился и, даже когда дремал, чутко прислушивался к малейшему дуновению ветра.

Вода перекатывалась по низко посаженной палубе, корма тянула за собой дымчато-белый след, и кругом пенились волны. Слева по борту показалась лиловая полоса Рыбачьего, овеянного легендами, продрогшего от отчаянных полярных ветров. Сердитый прибой плясал на его камнях, вызванивая галькой. За пирсом — стоянкой для кораблей — виднелись бревенчатые домики с радиомачтами, где живут и трудятся русские люди. В годы войны это был последний клочок родной земли, с которым прощались, уходя в бой, герои-североморцы.

…Лодка, плывущая под водой, появилась давно. Конструкторы ломали головы над тем, чтобы совершенствовать ее боевые качества: мощность двигателей, скорость, вооружение.

И никто, кроме великого фантаста Жюля Верна да разве что двух исследователей — австралийца Герберта Уилкинса и норвежца Харальда Свердрупа, не хотел использовать лодку для изучения глубин океана.

Каждая историческая эпоха выдвигала проекты подводных аппаратов. Ассирийские барельефы рассказывают нам о попытке погрузиться в воду с запасом воздуха в мехах. Несколько проектов подводных аппаратов разрабатывал Леонардо да Винчи. Английские ремесленники времен Елизаветы хотели сделать водолазные костюмы из кожи.

Сейчас для подводных изысканий есть батисферы, батискафы, гидростаты… Но как на этих неповоротливых аппаратах изучить, например, поведение рыбы, которая преодолевает за сутки большие расстояния? Это можно сделать только на быстроходной подводной лодке, освобожденной от груза мин и пушек.

«НАУТИЛУС» УИЛКИНСА

…Первая ночь ознаменовалась несколькими событиями. Тучи исчезли, и солнечная медь лучилась в изумрудных волнах. Московское радио в последние минуты суток пожелало спокойной ночи.

Несмотря на качку, нам удалось более или менее сносно укрепить вещи, подвесить, где это возможно, койки. Те, кому коек не хватило, соорудили лежанки из ящиков с провизией.

Соленые брызги долетели до мостика, где несли вахту второй помощник капитана Чернавин и сигнальщик.

Солнце светилось бронзовым пятаком довольно высоко над горизонтом. Грозным басом гудел дизель, выплевывая сизые кольца дыма. Несколько чаек носилось над лодкой.

— Хитрые, бестии! — кивнул головой Чернавин. — Мы шумим, рыба всплывает и попадает в клюв птиц.

Действительно, чайки, Высмотрев добычу, пикировали вниз и выхватывали из волн тяжелую рыбу.

— Разрешите на мостик! — бойко крикнул штурман Яловко, поднимаясь по трапу.

— Добро! — шутливо ответил Чернавин и вдруг забеспокоился. — Куда же ты в таком одеянии? Обморозишься!

— Я привычный! — ответил штурман.

Одет он был экзотически. Шерстяная шапочка, кожаная меховая куртка и…спортивные тапочки.

— Где оно, ясно солнышко? — штурман поднялся на мостик и нацелился секстаном на солнце, — Так я и думал, — пробормотал он и заторопился вниз, к карте.

Вскоре штурман появился вновь:

— Сидите вы здесь, как сурки, и не догадываетесь, какое историческое место мы проходим, — штурман обвел нас победоносным взглядом. — Сейчас мы пересекаем курс забытого «Наутилуса» Герберта Уилкинса и Харальда Свердрупа!

…Зимнее солнце все еще находилось за горизонтом, когда американская подводная лодка «Скат» пробилась сквозь льды на девяностом градусе северной широты. Моряки вышли на лед, образовав полукруг около небольшого зеленого столика. На столе стояла бронзовая урна с пеплом ветерана Арктики Герберта Уилкинса. При мерцающем свете факелов капитан Кольверт прочитал молитву, и пепел был развеян по ветру, как завещал Уилкинс, человек, безрезультатно пытавшийся многие годы достичь полюса…

Уилкинс родился в Австралии в семье фермера. С детских лет он был свидетелем беспощадных засух, когда земля превращалась в пустыню и люди умирали от голода. Он понимал, что гигантские ледяные шапки Северного и Южного полюсов оказывают немалое влияние на формирование погоды обоих полушарий. И чтобы познать их законы, он стал полярником. Уилкинс решил исследовать Арктику на самолете. Вместе с летчиком Эйельсоном он пролетел более тысячи километров над областью, лежащей между дрейфом «Фрама» и путем, проделанным Амундсеном на «Норге». Но, потерпев ряд неудач, он обратился к идее использования для этой цели подводной лодки. С большим трудом он выхлопотал в военном министерстве США списанную лодку.

Она была снабжена двумя дизель-моторами по пятьсот лошадиных сил. Один из них двигал корабль, другой заряжал батареи. Расчетная скорость определялась в надводном положении четырнадцать узлов и десять — в подводном. В действительности лодка развивала гораздо меньшую скорость и имела очень малый радиус подводного плавания — не больше ста миль.

12 августа 1931 года «Наутилус», как называли ученые свой корабль, вышел из Норвегии, держа курс на север.

Научной стороной дела на этом корабле руководил известный норвежский ученый Свердруп.

«Наутилус» от острова Медвежий повернул на север, к Шпицбергену и дальше во льды Арктики. По дороге все что-нибудь ломалось, и много времени уходило на починку. Трагическим событием была потеря рулей глубины. Из-за этого лодка не могла погружаться, и основная часть исследований осталась невыполненной. «Наутилус» достиг только восемьдесят второго градуса северной широты и вернулся обратно.

Отсутствие средств, спешка, а подчас и рекламный характер подготовки к трудному походу во льдах предопределили грядущую неудачу.

После этого похода не возникало и речи о каком-либо новом плавании на «Наутилусе». Лодку пришлось затопить у норвежских берегов, так как она не годилась для суровых испытаний.

…Молча глядели мы на волны, которые так же шумели много лет назад. Пусть разные были наши пути. Но о первым реально существовавшим «Наутилусом» роднила нас общая цель — работать для науки.

ПЕРВЫЙ ВИЗИТ НЕПТУНУ

«Северянка» огибала норвежские берега, уходя все дальше и дальше на запад.

Вечером все свободные от вахты собирались в нашем отсеке на киносеанс. Киномеханик приспосабливал между коек проектор. Чтобы занять место в «зале», нужно было проявить все свои гимнастические способности: подтянувшись на шпангоутах и поджав ноги, прыгать через киноустановку рывком вперед. Кто приходил раньше, занимал места на койках, на больших банках с воблой, на ящиках. Кто опаздывал, усаживался прямо на полу. И случалось, что на твои плечи во время сеанса опускался пропахший дегтем сапог.

После того как лодка пересекла линию Нордкапа, мы решили нанести первый визит Нептуну.

…В репродукторах оглушающе зазвенел сигнал погружения. Не за минуту — за считанные секунды улеглась суета, стих топот ног. Дизели выключены. В цистерны, клокоча, врывается вода. Вздрагивая от последних волн, лодка уходит в глубину. Она движется с наклоном пять градусов и скоростью четыре мили в час.

По мере того как мы погружались, давление воды возрастало через каждые десять метров на одну атмосферу.

Вот оно, царство Нептуна! В боковых иллюминаторах как бы лунная ночь. В сверкающем фосфорическом свете отражаются медузы. Поднимаются вверх похожие на снег калянусы — рачки с прозрачными крылышками, черноглазки, моллюски.

В толще моря они светятся точно так же, как пылинки в воздухе темной комнаты в луче солнечного света.

Морская вода, видимая через верхний иллюминатор, неузнаваемо светла и чиста. Ее матово-голубой цвет напоминает безоблачное знойное небо, а калянус — обычных комаров. Изредка мелькает рыба. Воздушные пузырьки, похожие на ртутные шарики, рвутся вверх.

Мы опускались все ниже и ниже и видели, как постепенно меркнет день. В сумеречном свете вспыхивали новые звездочки фосфоресцирующих животных, по ним только и можно было догадаться о нашем движении. Если бы вода была лишена всего живого, нам бы казалось, что лодка неподвижно висит над бездной. Мы не ощущали никакой качки.

«Тик-так» — стучали стрелки двух работающих эхолотов. Сигналы одного из них опускались на трехкилометровую глубину и, отражаясь, чертили на ленте причудливый хребет дна. Сигналы другого эхолота шли по курсу. Точки и пятна на ленте обозначали скопления рыб.

Наблюдающие застыли у этих чудесных приборов, щупающих морскую глубину.

Пузырьки воздуха и рачки вдруг закружились на одном месте и потом медленно потянулись вниз. В этот же момент из центрального поста управления сообщили:

— Приготовиться к всплытию!

Из резервуаров с шумом вырывался сжатый воздух, выталкивая воду. Освобожденная от балласта лодка быстро поднималась.

Подобно всем новичкам я надеялся увидеть те чудеса, которые представлялись спутникам капитана Немо за громадным окном «Наутилуса»: осьминогов со сплющенными телами; развевающихся, как полотнище на ветру, скатов; рыб, соперничавших друг с другом красотой и быстротой движений. Но за несколько часов плавания под водой мы ничего подобного не видели. Только рачки да крохотные медузы светились в толще моря.

Тогда я не знал, что у больших открытий нет внешних эффектов. Да и никто не догадывался, что эти рачки и медузы в дальнейшем сыграют выдающуюся роль в разгадке одной любопытной тайны моря…

Мы всплыли и очутились в плотном тумане. Его края отрезали у лодки нос и полкормы. Липким, глицериновым был воздух. Среди тумана особенно гулко стучал дизель. Звук его опускался сверху, как гром.

Капитан вышел на мостик и приказал давать протяжные гудки. Все, кто был наверху, вглядывались во мглу. С минуты на минуту мы ждали встречи с судном Полярного института рыбного хозяйства и океанографии «Профессор Месяцев». Вместе с научными сотрудниками этого судна мы должны были проводить дальнейшую работу.

— Стоп дизель! — крикнул капитан.

Мотор выключили. Сразу стало слышно, как глубоко и шумно дышит море. Лодка закружила на месте.

— Капитан, — озабоченно сказал штурман. — Унесет нас, и не определимся мы в этом киселе.

Действительно, в такую погоду легко заблудиться. Пришлось на малых оборотах курсировать по прямоугольнику, оставляя в центре точку намеченной встречи.

Капитан глядел вперед и курил одну папироску за другой. Он и словом не обмолвился об опасности, которой подвергалась лодка. Туман сгущался. Каждую минуту радист вызывал судно и базу, которая должна следить за нами, но в наушниках слышался такой треск, будто кто-то с остервенением ломал сухие сучья.

Ночью пошел дождь. Приходили с мостика вахтенные и, чертыхаясь, стягивали задубевшую от холода и воды одежду. В тревожном ожидании никто, кроме штурмана, не заметил, что мы пересекли нулевой меридиан и очутились в западном полушарии.

Утром тоже шел дождь. Лодка по-прежнему «писала» прямоугольники. И только вечером наконец радисту удалось связаться с судном и получить радиограмму. Капитан «Профессора Месяцева» сообщал, что судно в условленную ранее точку прийти не может. Он просил для встречи новое место — в трехстах шестидесяти милях южнее.

Вахтенный на мостике скомандовал:

— Курс двести! Полный!

— Есть, курс двести, полный! — бодро донеслось снизу, из центрального поста управления.

Дизель вздохнул всей грудью и толкнул лодку вперед. В лицо ударил тугой ветер.

— Люблю, когда чувствуешь ход! — крикнул, ни к кому не обращаясь, вахтенный. — Что ж желать? Споем!

И неожиданно запел красивым, густым басом:

Эта песня из кинофильма «Последний дюйм». Впрочем, это была не совсем та песня, что звучит в фильме. В ней несколько изменили слова и вложили в нее совсем другой смысл. Песня из кинофильма — это истерический смех угоревшего от боя солдата, у нас же — уверенность человека в своей силе, нежелание унывать ни при каких обстоятельствах. На фоне грозно ревущего моря, тумана, под аккомпанемент свистящего в антеннах ветра песня звучала по-особенному гордо и вызывающе.

Через несколько часов мы увидели чайку. Птица низко пронеслась над лодкой, круто развернулась и опустилась вблизи. Вскоре появились и другие чайки. Они с криками кружили над нами, камнем падали к воде, рассекая седину волн широкими крыльями. Мы шли вдоль острова Ян-Майен.

ОСТРОВ ЯН-МАЙЕН

Внезапно туман исчез, и вдали постепенно обрисовалась бледно-голубая шапка потухшего вулкана Беренберга. На две тысячи двести шестьдесят семь метров поднималась она над бушующими волнами. Когда-то из глубины океана вырвалось гигантское пламя, и из камней, лавы, пепла образовался гористый остров. Вулкан потом затих, и двухкилометровый в диаметре кратер заполнился ледником.

Остров открыл голландский капитан Ян-Майен в начале XVII века. Позднее это место стало оживленным перекрестком в Северной Атлантике. Неподалеку моряки промышляли гренландского кита, буксировали туши к острову — естественному холодильнику, вытапливали на берегах сало и снова уходили в море.

Впоследствии кита выбили и остров почти забыли.

Ян-Майен не знает тепла, его редко освещает солнце. Здесь проходит фронт теплых и холодных течений. Соприкасаясь со студеным берегом, теплые воды охлаждаются, образуют густые и устойчивые туманы. Как-то раз один иностранный китобоец, вконец измотанный штормом, пытался укрыться за островом. Позеленевшие от морской болезни люди с надеждой смотрели на берег. Но вдруг раздался треск: корабль наскочил на подводный камень. Капитан успел застопорить машину, но судно по инерции прошло вперед, и остроугольная верхушка камня распорола его днище, как ножом. До берега оставалось не больше тридцати метров. Но никто не смог преодолеть это расстояние. Моряки тонули в ледяной воде от судорог.

Летом в районе Ян-Майенского полярного фронта опресненные холодные воды смешиваются с водами теплых соленых течений. Здесь и создаются те условия, которые особенно благоприятны для развития всевозможных мелких организмов животного и растительного мира. А туда, где их много, естественно, приходит сельдь для откорма. Течения перемещают планктон, и сельдь тоже все время совершает миграции.

Атлантическая сельдь нерестится у берегов Норвегии. Там же из икринок появляются личинки, похожие на прозрачных червячков, с большой головой и глазами. И этих беспомощных мальков мощные течения сразу же уносят в далекое Баренцево море. К началу лета здесь собирается молодь. Баренцево море можно назвать детским садом сельди.

Вначале молодь живет близ берегов или в заливах Кольского полуострова. К пяти-шести годам сельдь достигает совершеннолетия и впервые идет на нерестилища к берегам Норвегии. Она уже никогда не возвращается туда, где прошло ее детство. Отложив икру, сельдь уходит к Ян-Майену на откорм. К зиме, когда вода становится холоднее, сельдь опускается на юг, к Фарерским островам, на следующий год снова идет по своим извечным путям к Норвегии, а оттуда к Ян-Майену.

Миграции сельди, к сожалению рыбаков, непостоянны. Один год не похож на другой. Если запаздывает весна, то позднее развивается планктон, позднее нерестится сельдь.

К полуночи лодка пересекла семидесятую параллель, приближаясь к Исландии. День не принес ничего интересного. По-прежнему за тонкой обшивкой свистел ветер, по-прежнему вылезали мы через тесный люк на мостик и глядели на волны, рассекаемые острым килем. Все ждали утра, когда должна была произойти встреча.

— Солнце! Ребята, солнце! — кричал сверху вахтенный.

По скользкому трапику мы поднимались на мостик и жмурились от красных лучей. Солнце стояло по-зимнему низко и наверняка не грело. Но нам казалось, что тепло обжигает серые лица, проникает сквозь волглую меховую одежду.

— Счастливы люди, живущие под солнцем! — улыбнулся штурман, определяя местонахождение лодки.

На фоне ярко очерченного горизонта виднелся короткий корпус корабля «Профессор Месяцев». Мы радостно срывали шапки, приветствуя своих товарищей здесь, в Норвежском море. Не в пример нам, закутанным в промасленные канадки, они были только в одних ковбойках.

С визитом на корабль к начальнику научной экспедиции отправились наши товарищи.

К концу дня они вернулись вместе с сотрудниками Полярного института.

За ужином нас угостили сельдью собственного приготовления. Сельдь уничтожили моментально. Никто из нас не пробовал такой замечательной закуски, в меру посоленной и сдобренной разными специями. Она таяла во рту. Инженеру-механику, хранителю водных припасов, пришлось потом выдать по лишнему стакану воды. Спать улеглись рано. Завтра начиналась новая работа.

МОРЕ ПОКАЗЫВАЕТ ФОКУС

…С судна выметывали дрифтерную километровую сеть. В море она держалась на резиновых поплавках вертикально. Стая сельди натыкалась на сеть и запутывалась в ней. Дрифтерный порядок обычно ставится на ночь, потому что в темноте рыба не видит сетей. Но что же делать в полярный день, который продолжается несколько месяцев?

Проблема летнего лова сельди дрифтерными сетями давно занимает ученых и рыбаков. На судне «Профессор Месяцев» были сети, окрашенные в разные цвета — красный, синий, зеленый, коричневый. Лодка уходила в глубину, и мы пытались определить, какой же цвет хуже всего различает сельдь. Это была первая задача, стоящая перед нашей экспедицией.

В одно из погружений мы неожиданно перешли к выполнению второй задачи. Записывающий показания эхолотов вдруг воскликнул:

— Наконец-то нам улыбнулось счастье!

Все, кто был в научном отсеке, оглянулись на него.

— В данную минуту мы находимся на глубине…

— Пятьдесят метров, — торопливо подсказал кто-то.

— Точно, а чуть ниже нас бродит масса косяков. Смотрите, как эхолоты «пишут» сельдь!

Да, эхолоты показывали косяки. Самописцы, эти умнейшие приборы, наносили на ленту расплывчатые точки и пятна, которые все время перемещались. Одно пятно на ленте по размерам не превышало копеечной монеты. Зная площадь исследуемого участка, можно подсчитать плотность скоплений рыбы. Сельдь шла, как показывала эхограмма, тесными стаями навстречу сетям.

Гидроакустик, находящийся в гидроакустической рубке центрального отсека, услышал тонкий вибрирующий свист.

— Это сельдь! — уверял он, прижимая плотнее наушники, — Рыба «разговаривает». Она или предупреждает об опасности, или созывает косяки. Вы и не представляете, как прекрасно сельдь понимает друг друга!

— Но у нее нет ушей?!

— И тем не менее она слышит. Слышит, конечно, не ухом. Сельдь чувствует колебание воды и на таких частотах, которые нашим человеческим ухом не улавливаются.

Быстро был включен магнитофон, чтобы записать на пленку «разговор» косяков.

Всем нам не терпелось опуститься к косякам, увидеть рыбу своими глазами. Лодка с большим наклоном пошла вглубь. Но где же косяки?

Эхолоты, до сего времени показывающие сельдь, вдруг прекратили запись. Создалось впечатление, будто рыба, испугавшись неведомого чудовища, шарахнулась в сторону. Или мы промахнулись и опустились ниже косяков?

Лодка поднялась на десяток метров к поверхности. И снова поплыли внизу косяки. Рыба как будто играла с нами в прятки. Погрузились еще раз — прежний неутешительный результат.

Решили всплыть, узнать, как дела на судне.

В трубках засвистел сжатый воздух, выталкивая из балластных цистерн воду. Освобожденная от тяжелого груза лодка быстро всплыла.

Вот и судно. Моряки глядели на нас и явно скучали.

Сигнальщик встал на мостик во весь рост и флажками передал вопрос, сколько поймано рыбы. Матросы на судне дружно рассмеялись. Один из них, пользуясь кепкой вместо флажка, ответил: «Двадцать восемь селедок!»

Если бы нам сказали: скоро море перевернется вверх дном, мы поверили бы этому больше. Все данные, находящиеся в нашем распоряжении, показывали, что мы в районе больших скоплений сельди. А в километровый порядок попало всего-навсего двадцать восемь селедок!

— Ничего не понимаю… — только и сказал начальник экспедиции. Он попросил радиста связаться с судном. Там тоже не знали, почему сельдь прошла мимо сетей. Приборы, установленные на судне, регистрировали косяки, и моряки ожидали, что на этот раз у них будет рекордный улов.

А наш акустик… Человек, который в гидроакустике разбирался лучше, чем в собственной душе, словно потерянный, прошел в свою рубку и заперся там.

Видно, гидроакустика сыграла с ним каверзную шутку. Впрочем, не он первый стал жертвой звукового хаоса морских глубин. Море знает много подобных случаев.

В годы войны в Северном флоте служил старшина Барабас — человек редкого чутья на немецкие транспорты. Он точно определял курс, тип и расстояние до идущего на поверхности корабля по одному только звуку. Лодка шла в атаку наверняка и успешно топила вражеские корабли.

Однажды Барабас услышал близкий шум винтов. Ему показалось, что идет целая эскадра. Капитан решил всплыть и, используя внезапность, расстрелять суда. Застыли минеры у торпедных аппаратов, приготовились мотористы, чтобы сразу включить дизели. Лодка вынырнула из глубины и… никаких кораблей не обнаружила.

Это был удар для старшины. Только позднее удалось установить причину неслыханной ошибки Барабаса. Оказывается, косяки некоторых видов рыб издают звуки, похожие на шум работающих судовых винтов. Этих-то рыб и принял старшина за вражескую эскадру…

Гидроакустика открыла разнообразный мир звуков, наполняющих океанские просторы. Хлопая поджаберными крышками, скрежеща зубами, выпуская воздух из плавательного пузыря, рыба вызывает звуковые колебания. Как правило, они не воспринимаются человеческим ухом. Чтобы уловить их, нужны специальные приборы. Человек в определенных случаях тоже может «услышать» некоторые звуки, издаваемые рыбами. Так, у рыбаков Малайского архипелага есть специальные «рыбьи слухачи». На маленьком челноке они плавают среди лодок, время от времени погружаясь в воду. Услышав шум, вызываемый косяком, «слухач» дает команду выметывать сети.

Гидроакустика — наука молодая. В изучении звукового мира морских глубин сделаны только первые шаги. Научной классификации звуков, издаваемых «населением» моря, еще нет. Но естественно, что в первую очередь гидроакустики захотят научиться распознавать «голос» промысловых рыб. Наш акустик был уверен, что в расставленный порядок угодит немало косяков. Так подсказывали ему звуки моря. Но его надежды не оправдались…

— А может быть, сельдь опустилась ниже сетей? — спросил кто-то.

— От такой широченной сети…

Решили проанализировать показания эхолотов. Достали для сравнения старый образец ленты. В то время серебряный от сельди дрифтерный порядок едва вытянули на борт. Такие же точки и расплывчатые пятна… Косяки… Почему же рыба тогда угодила в сети, а на этот раз миновала их? Может быть, косяки вел опытный вожак? Или сельдь подобно летучей мыши имеет ультразвуковую локацию и, почуяв ловушку, поворачивает обратно? Одно предположение нелепее другого… И все же… Вот профессор Н. Н. Зубов, например, считает, что некоторые рыбы ориентируются, пользуясь инфра- или ультразвуковыми колебаниями. И благодаря этому избегают орудий лова. А на Дальнем Востоке уверенно говорят о том, что белухи уходят, заслышав шум промыслового катера, и не боятся звука других, не опасных для них катеров. Но ведь сельдь, как давно проверено опытом, вовсе не обладает такими способностями?

Одним словом, никто не мог вырваться из заколдованного круга вопросов. Требовались новые погружения, новые, более детальные исследования. «Северянка» и «Профессор Месяцев» меняли районы, искали более прозрачную воду. Снова и снова наша лодка опускалась в глубину океана.

И те же свинцовые волны шумели вокруг, танцуя в дикой ярости, и те же ледяные ветры свистели в мачтах, оставляя на снастях густую изморозь. Несколько раз на горизонте показывались рыболовецкие траулеры, сейнеры, транспортные суда. Они сердито наваливались на волну, раскалывали ее надвое. Потом суда исчезали, уходя своим курсом по суровым и трудным дорогам Атлантики.

Иногда на море ложился туман, вязкий, непроглядный. Тогда наше судно пробиралось как бы на ощупь, впередсмотрящий включал локатор и, не отрывая глаз, следил за вращающейся полоской электронных лучей. Кто знает, что может встретиться в море — блуждающий айсберг или разбитая рыбацкая барка?

«ОВЕЧЬИ ОСТРОВА»

Среди взлохмаченной волнами океанской равнины выросла серая гранитная стена. Ветры и вода образовали в ее твердыне лабиринты, соорудили бастионы. За ней показались другие островки, одинаковые, как близнецы. Словно гагачьи гнезда, на берегу заливов и на вершине островков ютились города. Коробки домов тесно прижались друг к другу, будто хотели согреться. Это были Фареры — маленькая островная республика, зависимая от Дании.

Интересна судьба Фарер. В 825 году ирландский монах Дикуил составил книгу «Измерение круга земного». В ней он упомянул о нескольких отшельниках, которые поселились на необитаемых островах Атлантики. Позднее отшельников изгнали норвежцы и кельты. Но за ирландскими монахами навечно закрепилась слава первооткрывателей. Дикуил также писал о том, что название островам могли дать скандинавы, изгнавшие монахов. На их языке «Фареры» означают «Овечьи острова». Но так могли именовать острова и кельты, у них «Фареры» — просто «земля».

Административный центр Фарерских островов — город Торсхавн, расположенный на самом крупном острове— Стреме. Здесь сосредоточены фабрики по переработке шерсти, рыбоконсервные заводы. В последние годы Торсхавн утратил свой самобытный колорит и стал больше походить на провинциальный городок Скандинавии. Дома в городе окрашены в самые невероятные цвета — бордовый, красный, желтый, голубой, зеленый. На вопрос, зачем нужна такая пестрота, фарерцы с гордостью отвечают, что их суровая земля лишена ярких красок и пусть хоть радуют глаз разноцветные дома и одежды.

На островах с холодной, заросшей лишь травой и мхом землей, с пролысинами серого гранита никогда не было больших деревьев и лишь благодаря исключительному трудолюбию фарерцы вырастили несколько парков, настоящих зеленых оазисов.

Сильные бури, проносящиеся над Атлантикой, нередко разрушают каменные стены островов, образуют фантастические гроты. Недавно один из маленьких островов, возвышающийся на триста метров над уровнем моря, храбро, но безнадежно отбивал атаки океана. Волны поднимались выше скалистых утесов острова и проносились с такой силой, что камень весом полторы тонны был поднят водой и унесен в море, другой, семитонный камень волна протащила почти двадцать метров. Этот ураган снес несколько деревень, заставил птиц навсегда покинуть свои гнезда.

Нередко здесь можно встретить зоологическое чудо — котов без хвостов, буквально наводнивших несколько островов. У них длинные ноги, как у кошки, а прыгают они так же легко, как зайцы.

Но больше всего поражают новичка, впервые попавшего на Фареры, конечно, люди.

Некоторая изолированность от мира и неприязнь к иностранцам помогли фарерцам во многом сохранить собственный колорит. Их национальные одежды напоминают моды наших предков, живших в XVIII веке. Мужчины носят короткие, до колен, бархатные или кожаные штаны, суконные чулки, башмаки с пряжками, рубашки с широкими рукавами и шерстяной жилет. На голове вязаные шапочки с яркими, обычно красными полосами. На поясе всегда висит нож. Одежда женщин пестрит всеми цветами радуги: пурпурная юбка, зеленая или голубая кофта, клетчатый передник и полосатый платок.

Лучшим культурным наследием фарерцев являются старые легенды, или саги, о морских походах, о героях. До XVIII века жители Фарерских островов не имели своей письменности, а фарерский язык официальным литературным языком был признан лишь в 1939 году.

Долгое время главным направлением в хозяйстве Фарер было овцеводство. Даже на государственном гербе изображена овечья голова.

Но сейчас быстро развивается рыболовство. Несколько фирм сосредоточили в своих руках всю рыбодобывающую и рыбообрабатывающую промышленность. Почти во все страны мира вывозится вяленая, соленая и мороженая рыба.

Ловля сельди — молодой вид рыбного промысла на Фарерах. Но в течение четырех-пяти последних лет добыча ее намного возросла. Одна лишь фирма «Фороя Силдасола» в год стала поставлять за границу свыше двадцати тысяч бочек сельди на сумму около двадцати пяти миллионов крон. Это побудило фарерцев заняться общими океанологическими исследованиями в районах сельдяного промысла.

Вместе с научно-поисковыми судами других заинтересованных стран корабли фарерцев проводят разносторонние наблюдения в Гренландском и Норвежском морях.

КАК БЫЛА РАЗГАДАНА ЗАГАДКА

…На «Северянке» за неделю нашего отсутствия ничего не изменилось, если не считать прибавившегося в научном отсеке груза — бутылок с пробами воды, которые при качке звенели на все лады, и нескольких отснятых кинопленок, запечатлевших плавающих рядом с лодкой рыб.

Сейчас мы готовимся к погружению. Посмотрим окраску моря.

Снова в балластные цистерны ворвалась вода, стих шум волн. Лодка уходила в глубину, расправив, как крылья, свои стальные рули. В иллюминаторе сразу же закружились рачки и медузы.

На всякий случай включен эхолот. Его мирное жужжание еще сильнее подчеркивало тишину.

— Погружаемся на глубину сто метров. Осмотреться в отсеках! — ворвался через динамик металлический бас капитана.

Всякий раз он напоминал об этом непреложном правиле подводников. Нужно было всем, кто находился в отсеках, проверить, не просачивается ли где вода. Не что иное, как все возрастающее давление, всегда мешало человеку проникнуть на большие глубины.

Чем ниже опускалась лодка, тем сильнее чувствовалась сырость. Бороться с ней не было никакой возможности. От нее не защищали ни специальная обмазка стен пробковой крошкой, ни горящие в полный накал электрические печи.

С каждым метром погружения холоднее становилась забортная вода. Показания термосолемера определили так называемый температурный скачок. Здесь, на глубине тридцать пять метров, вода достигла минимальной температуры, которая оставалась потом постоянной до самого дна.

В зоне смешения относительно теплого верхнего слоя с холодным на схеме получается резкий перелом кривой, напоминающий трамплин. Глубина скачка никогда не бывает постоянной, так как зависит она от множества вечно меняющихся факторов: от течений, солнечного прогревания, от волнений и ветра.

Вдруг на ленте эхолота появилась одна точка, другая, третья…

— Рыба! Честное слово, рыба!

— Где рыба?

— Кто ее знает. Судя по всему, сельди тут немало.

Лодка погрузилась ниже. Все мы невольно оглянулись на иллюминаторы. Неужели на этот раз будет разгадана злополучная загадка?

— Первому, кто увидит сельдь, отдаю свой ужин, — пошутил начальник экспедиции, стараясь скрыть волнение.

Но сельдь «видел» только эхолот. «Северянка» осторожно приближалась к косякам.

— Где рыба? Кто видит рыбу?

Мы молчали. Мы не видели сельди. Что-то темное ударилось о стекло и исчезло. В отдалении вьюном завертелась еще одна точка. В зеленой воде кое-где чернели крошечные организмы. Еле уловимые глазом, они походили на медленно поднимающийся к поверхности песок. В верхнем иллюминаторе вода была гораздо светлее. И тут можно было заметить более крупных рачков, которые напоминали нам, как и при первом погружении, обычных комаров. Но хоть бы одна рыбка промелькнула мимо! Одни лишь рачки, эти немые обитатели морской глубины, спокойно парили над лодкой.

— На какой глубине мы сейчас? — спросил ихтиолог у матроса, следящего за показаниями глубиномера.

— Тридцать пять метров.

— А где эхолот «пишет» сельдь?

Мы подошли к прибору. Точки и пятна обозначались против отметки тридцать — тридцать пять метров.

Когда лодка опустилась еще ниже, эхолот неожиданно перестал «писать» сельдь. Регулятор звука был повернут до предела. На ленте по-прежнему пусто. Тогда включили второй эхолот, вибраторы которого посылали сигналы вверх, но и здесь сельдь не «писалась».

Почему же на эхолотах прекратились показания?

Решили подниматься.

Уже когда мы были неподалеку от поверхности, на ленте нижнего эхолота снова обозначились сельдяные стаи. Они шли на той же глубине — тридцать пять метров, где мы тщетно пытались увидеть рыбу. Лодка погрузилась еще раз. Та же история… Никакой сельди не было.

— Да это же калянус! — воскликнул вдруг Соколов, — Вот он, виновник всех наших бед!

Он прочертил на листке поверхность моря и ниже провел другую линию:

— Это — глубина тридцать пять метров. Здесь эхолоты «пишут» сельдь. А на какой глубине температурный скачок?

— Тоже на тридцати пяти, — последовал ответ.

Скорость распространения звука зависит не только от солености, но и от температуры. Значит, там, где теплая вода соприкасается с холодной, сигналы встречают препятствие в виде этого температурного барьера и отскакивают от него, как шарик пинг-понга от ракетки.

— А калянус?

— Калянус развивается в зоне скачка так же быстро, как у полярного фронта Ян-Майена. Он-то и усиливает во много раз отражение импульсов. Эхо от температурного скачка и этих рачков возвращается обратно к эхолоту и «пишет» на ленте несуществующую сельдь.

Теперь стало ясно, почему в теплые месяцы, когда обильно развивается планктон и особенно ярко выражается температурный скачок, эхолоты вводят в заблуждение рыбаков. С наступлением осени температура воды в разных слоях становится более ровной, планктон рассеивается, и тогда эхолоты точно находят сельдь.

ДОМОЙ

…Описав по Атлантике широкий круг, лодка пересекла наконец линию Нордкапа — условную границу между Норвежским и Баренцевым морями.

Чувствовалось, что все устали. Приелись консервы, меньше стало шуток и песен. Все чаще кто-нибудь ронял сокровенное «Скорей бы домой…».

Лодка повернула на восток. Так же бойко барабанил дизель, выплевывая перегоревшую солярку, широким шлейфом волочился за кормой пенный след, и так же задумчиво, глубоко дышало море.

Нашему хлопотливому радисту удалось настроиться на волну московской радиостанции. Волнуясь, сгрудились мы у приемника и слушали голос далекой Родины.

Все чаще мы стали выбираться на мостик. Там свистел ветер, хлестко било по лицу соленой водой, но мы готовы были день и ночь стоять на ветру и ждать, когда покажутся родные берега.

Земля встречала «Северянку» огромным и ярким солнцем. У залива мы увидели косаток. Они охотились за рыбой поблизости, и гул дизеля, видимо, привлекал их внимание. Косатки играли. Пружиня хвостом, они взлетали вверх метра на полтора, вставали почти вертикально, сталкивались и отлетали, шумно рассекая волну. Косатки, эти хищные и прожорливые животные, — смерть китам. Подныривая под них, косатки разрезают спинными плавниками китовые туши. Но нам казалось, что они радовались благополучному возвращению лодки. Порезвившись, веселая компания покинула нас.

Только одна белобокая парочка долго еще сопровождала лодку, показывая замысловатые трюки.

Распахнул руки берегов залив, принимая нас в свои спокойные воды.

— Теперь дом рядом, — радостно проговорил кто-то из матросов. — Мили три.

…Так закончился еще один поход научно-исследовательской подводной лодки «Северянка». Сотрудники экспедиции собрали ценный материал о течениях Северной Атлантики, о распределении планктона — мельчайших организмов, обитающих в толще воды, об освещенности глубин, о летних температурах Норвежского и Гренландского морей. Эти сведения впоследствии помогут выяснить, как влияют на уловы рыбы те или иные факторы.

Не один и не два плавания совершит еще «Северянка». Ведь с именем этого корабля связана яркая страница в мировой океанографии. О значении «Северянки» французский журнал «Сьянс э Авенир» писал: «Большая заслуга Советского Союза в том, что он первый — да, первый — вышел за пределы обычных океанографических исследований на поверхности. «Северянка» удивила океанографию, начав изучение моря «в» самом море, а не только «на» море. Она предприняла наблюдения рыбных косяков, спустившись к самим рыбам…»