Осень Овидия Назона

ФЕМИСТОКЛ У БЕРЕГОВ ПОНТА ЕВКСИНСКОГО

— Слава Посейдону, — говорил Фемистокл, стоя рядом с гребцами и глядя в синеющую даль. — Он унял свои злые ветры и открыл нам гладь морскую такой спокойной, сверкающей на солнце дорогой.

Когда сестры — Клеоника и Эпиктета покинули свое темное прибежище в трюме и вышли на свет, отец, хитро улыбнувшись, спросил их, что они знают о морском царстве. Оказалось, что ничего не знают.

— Откуда могли мы узнать о том, чего не видели и даже не слышали, — сказала с укоризной Эпиктета. — Вспомни, отец, ты всегда был занят и редко нам удавалось посидеть с тобой рядом в сумерках, перед сном. И чем примечательно это царство, безбрежными водами?

— Не только водами, но и тем, что все это царство принадлежит богу морскому Посейдону. Миф о нем рассказывает о безмерных богатствах, хранящихся в голубом дворце с крышей из раковин. Во время отлива они открываются, и тогда видны заключенные в них жемчужины. На стенах дворца растут живые цветы, а в янтарные окна заглядывают рыбы. В саду сапфировые и красные деревья приносят золотые плоды. Водоросли простираются на поверхности воды, чтобы свет, проходя через них, сверкал всеми цветами радуги. Среди веток кораллов заблудившиеся морские звезды рассыпают слабый мерцающий свет. Пауки быстро мчатся на голенастых ногах, морские лилии растут со дна моря…

— Как печально, что ничего этого мы не видим! — воскликнула Клеоника, вглядываясь в морскую волну. — Хотелось бы знать, кто это увидел и поведал людям?

— Мы никогда не узнаем — кто поведал, но предание об этом живет столетия. Бывает, что вспомнишь о нем, глядя на морскую волну, и представляешь себе это удивительное подводное царство и бога Посейдона с трезубцем, — сказал в задумчивости Фемистокл. — Сколько раз мне приходилось слышать наши мифы о богах и героях, такие красивые и поэтичные. Сейчас я подумал, что, покидая страну своих предков, я в чужой стране еще больше буду любить эти древние сказания.

Путешествие было долгим. Терпели холод. Еда была скудной. И все же Фемистокл считал, что ему очень повезло. Погода стояла хорошая, и путешествие протекало благополучно. Он не раз слышал о пиратах, которые нападали на корабли, грабили путешественников и уводили их в рабство. И хотя оракул Дельфийский предсказал ему добрый путь, он не переставал тревожиться. Ведь так недавно он стал свободным. Еще не пришлось ему вкусить радости этой свободы, невольно дурные мысли шли на ум в бессонную ночь.

Иной раз он сожалел о своей затее, вдруг пугался того неизвестного будущего, что ждало его на чужой земле. «Потружусь для дочерей, — говорил себе Фемистокл. — Бедные мои девочки родились рабынями, пусть они забудут об этом. Пусть выпрямятся. Ведь привыкли гнуть спину и угождать своей госпоже. А госпожа ох и капризница, ох и крикунья. А уж если отпустила нас со двора, то как было не воспользоваться? Какой же это соблазн — начать жизнь сначала. Я уже стар, а у них все впереди. Может, и счастье придет к моим дочкам».

Небольшой кораблик Никострата долго шел вдоль берегов Понта Евксинского. То и дело останавливались и кто-то из купцов выходил на незнакомый берег, чтобы поторговать своим товаром.

Фемистокл с любопытством разглядывал людей на берегу, прислушивался к незнакомому говору, рассматривал деревья и кустарники. Он с грустью вспоминал Афины и Дельфы. Море было не таким теплым и ласковым, как у родных берегов. Часто налетал холодный ветер. Бывало, что небо заволакивало тучами и становилось уныло и тревожно на душе. Но вот показались берега Колхиды, и Фемистокл оживился. Он увидел виноградники на склонах зеленых холмов, увидел могучие кипарисы и вьющиеся розы на ограде небольших домов сельских жителей. Белые овцы на зеленой лужайке привели его в восторг. Он позвал дочерей и пообещал им, что настанет день, когда они побывают на этой благословенной земле, напоминающей любимую Грецию. Стояли ясные солнечные дни, и море, совсем спокойное, тихо плескалось у песчаных берегов. В такие дни хотелось окунуться и полежать на теплом песке. Но это удавалось сделать только Аристиду и Андроклу, самым молодым мужчинам на корабле Никострата.

Долгим было путешествие, но настал день, когда они увидели город на высокой горе и белую колоннаду храмов на ее вершине. Они приближались к небольшой гавани, где стояли корабли. Столица Боспорского царства, город Пантикапей вел торговлю со многими городами, раскинутыми у берегов Понта Евксинского. Были видны суда, присланные за пшеницей и рыбой из Рима и Афин.

Фемистокла порадовал храм, а вот скудная растительность на склоне горы опечалила его.

— Не ласковая земля, не щедрая, — сказал он стоящему рядом Андроклу. — Посмотри, ни одной пальмы не видно, нет оливы, не вьются розы на оградах домов. О, это суровая земля! Да и море какое-то хмурое, неприветливое.

— Зато рыбы здесь много, посмотри, Фемистокл, направо, рыбак тянет сети, и сколько в них живого серебра, — ответил Андрокл.

Братья обладали завидным спокойствием. Они всем были довольны и долгие месяцы пути терпеливо переносили невзгоды, никогда не жалуясь. Фемистоклу особенно нравился Аристид. Он всегда умел находить что-то приятное и непременно восхищался увиденным. Сейчас, стоя рядом с Клеоникой, он говорил ей:

— Посмотри, Клеоника, как хорош этот храм на вершине горы. Он чем-то напоминает небольшой храм, который стоит на холме по дороге в Дельфы. Сразу видно, что здесь живут греки. Мне так и говорили бывалые люди, что Пантикапей настоящий греческий город. Он стоит здесь уже сотни лет. Тысячи греков трудились на благо его процветания. Мой друг Ксанф писал мне, что живет на улице Ювелиров. Не правда ли, смешно? И я жил на улице Ювелиров в Афинах. Я куплю себе дом поблизости от Ксанфа и окажусь на своей улице, рядом со старым другом.

— Откуда ты его знаешь? — спросила Клеоника. — Разве он жил в Афинах?

— Мало того, мы с ним вместе учились мастерству у старого Антония. Лет пять назад отец Ксанфа задумал переехать в эти края. И увез он тогда Ксанфа. Теперь мой друг стал богатым человеком. Он писал мне, что здешние ювелиры завалены работой, не успевают, — так много желающих получить дорогие украшения из золота. Ксанф научился делать чеканку на золотых чашах и прославился своей искусной работой. Он писал мне, что звери, изображенные на чашах, так живо показаны в прыжках, а птицы в полете, что кажется, будто они живые.

— И ты научился этому искусству? — спросила Клеоника. Ей нравился Аристид. Она была рада случаю поговорить с умным человеком. «Такое могло случиться только на корабле, — думала девушка. — В Афинах мне бы никогда не встретить такого собеседника. Кто бы позволил мне разговаривать с незнакомым человеком? Где бы я его увидела?»

Клеоника не знала, что Аристид уже в начале пути сватался к ней, а младший брат, Андрокл, приглядел себе Эпиктету. Трудно себе представить радость Фемистокла, когда эти достойные молодые люди сказали ему о том, что им хотелось бы в Пантикапее сыграть свадьбу на улице Ювелиров. Они даже задумали сделать это в один день, чтобы сразу осчастливить всех афинян, доставленных Никостратом в Пантикапей.

— Я бы рад, да есть одно препятствие, которое, неизвестно, удастся ли преодолеть. Я должен признаться, что прибуду к берегам Понта Евксинского без денег. Запасы мои истощились еще в Афинах, когда я вручил изрядный выкуп своей госпоже Миррине. Я много потрудился, чтобы стать свободным и выкупить своих дочерей. Великое счастье вырваться из цепей рабства. Если подождете немного, я заработаю на приданое, и мы сговоримся.

— Что же не позаботился о приданом старший брат, Дорион? — спросил Андрокл. — Ему ведь это положено по всем законам?

— Это верно, но все скопленное Дорионом за десять лет службы у римского поэта Овидия Назона — все пошло на выкуп. Вот ведь как получилось!

Братья долго молчали, размышляя о судьбе Фемистокла и его дочерей. Они не знали рабства и потому с трудом понимали судьбу вольноотпущенника Фемистокла. Скромные и красивые девушки им понравились с первого же взгляда, когда они увидели их на корабле. Аристиду сразу же пришла мысль, что суждено им жениться на этих сестрах.

— Подождем немного, — сказал Аристид. — Мы сыграем свадьбу, как только немного поправятся твои дела. А приданое мы получим позднее.

Так и порешили. Но сестрам никто не сказал и слова. Эпиктета, более застенчивая, чем Клеоника, почти не разговаривала с Андроклом. Только изредка поглядывала на него и мечтала.

Эпиктета в задумчивости смотрела на приближающийся город и старалась представить себе, как сложится их жизнь на этой чужой земле.

— О чем ты призадумалась, сестрица? — спросила ее Клеоника. Разговор с Аристидом пробудил в ней надежду, и ей очень хотелось об этом сказать Эпиктете. Но она не успела, послышался голос Никострата. Он велел приготовиться к выходу.

Судно подходило к причалу. Приближался берег, и слышны были голоса грузчиков, торговцев съестным, бродячих мимов. Величавые на вид, очень рослые, бородатые скифы выделялись своей одеждой, какую афиняне не знали. У них были длинные штаны, короткие кожаные кафтаны и остроконечные шапки. До плеч спускались черные волосы.

Нагрузившись поклажей, Фемистокл со спутниками вышли на берег.

— Вот он — берег Понта Евксинского! — воскликнул Фемистокл и, кряхтя, поставил на землю амфору с оливковым маслом.

Вслед за ним шли дочери, нагруженные корзинами и узлами. Аристид и Андрокл помогали им, а затем взялись за свои корзины и тюки. Никострат торопил пассажиров, стремясь скорее вытащить доставленный сюда груз.

— Нет ли у вас золотых украшений в обмен на пшеницу? — спрашивали скифы на ломаном греческом языке.

— Ждите меня здесь, — сказал Аристид, когда весь привезенный скарб был собран на берегу и надо было решить, куда идти. — Я пойду на улицу Ювелиров к человеку, который должен нам помочь.

— Это Ксанф, искусный ювелир, — пояснила Клеоника, радуясь тому, что посвящена в некую тайну. — Он афинянин, он нам поможет!

— Подождем, — согласился Фемистокл. — День только начинается. Небо ясное. Тепло. Вот купим у старика печеной рыбы и поедим вдоволь.

— Однако нам повезло, — обратился он к Андроклу. — Говорят, что путешествие наше необычайно удачно. Мы плыли сюда меньше шести месяцев, а в прошлом году Никострат вел свое судно к этим берегам чуть ли не десять месяцев. Его все заносило к чужим берегам и так болтало, что не верили гребцы, сойдут ли живыми на землю.

Скифские мальчишки в длинных рубахах и остроконечных шапках подошли к Эпиктете и попросили соленых маслин. Они с трудом выговаривали два слова по-гречески, но, уверенные в том, что их поймут, протянули руки. Эпиктета весело рассмеялась и вытащила из корзины миску с маслинами. Получив угощение, мальчишки благодарили на своем непонятном языке. Лакомясь маслинами, они побежали к своим, оповещая громкими возгласами, что прибыли добрые греки.

Тем временем вернулся Аристид. С ним пришел Ксанф и двое молодых рабов. Они быстро нагрузились поклажей и пошли на улицу Ювелиров.

Ксанф радостно приветствовал афинян. Он всех пригласил в свой дом, чем несказанно обрадовал Фемистокла.

Дом Ксанфа напоминал небогатое жилище ремесленника из предместий Афин. Больше всего Фемистоклу понравился просторный двор с небольшим бассейном и ветвистыми яблонями над ним. Высокая каменная ограда отделила двор от узкой улочки, где жили ювелиры и златошвеи. Улица Ювелиров расположилась на вершине горы, поблизости от храма Аполлона, и достаточно было выйти за ограду, чтобы увидеть колоннаду храма и плещущееся море у подножия горы.

— Было бы оно синее, и можно бы сказать, что мы в Греции, — пошутил Андрокл, глядя в морскую даль. — Хорошо бы жить у моря.

— Я знаю человека, который продаст тебе дом, — сказал Ксанф, когда Фемистокл спросил, найдется ли для них жилище. — Есть у меня знакомый человек, владелец нескольких судов, он задумал переехать в Херсонес и продает свой дом. В Херсонесе большая торговля хлебом и есть возможность обогатиться.

— Кстати он задумал переехать в Херсонес! — обрадовался Андрокл.

— А нам не придется переезжать в другой город? — спросил Аристид. — Ты думаешь, Ксанф, что найдется для нас работа?

— Не сомневайтесь! Уже завтра начнете плавить золото в своем новом доме. Для ювелиров здесь много дела. Да не только для ювелиров.

Уже через несколько дней они переехали в дом у моря. Братья засели за работу. А Фемистокл стал искать ученых, чтобы заняться перепиской.

Лето было в разгаре, когда Фемистоклу представился случай послать письмо Дориону. Он писал:

«Любезный сын мой, Дорион! Пишу тебе из Боспорского царства. Представился мне случай переслать тебе письмо. Надеюсь, оно порадует тебя. Прошло ведь не так уж много времени, а мы уже обосновались в славном городе Пантикапее. У нас появился добрый друг в лице Ксанфа. Этот искусный ювелир и отличный человек из греков весьма помог нам своими добрыми советами. Он нашел хозяина, который продал нам дом. Надо тебе признаться, что я стал владельцем дома в долг. Не было у меня и обола, когда мы высадились на чужой берег. Славные мои спутники, Аристид и Андрокл, имели деньги и внесли оплату, а я обязался им выплачивать свою часть по мере того, как буду получать за свою работу. А работы для меня здесь достаточно. Много оказалось здесь, в Пантикапее, грамотного люда. Я встретился с грамматиками, риторами и судьями. Есть здесь поэты и философы, которыми гордится Пантикапей. Всем им нужен искусный переписчик, и занятий для меня хватает на весь светлый день. Только в сумерках я откладываю свое перо и свитки, заполненные всякими премудростями.

Ты спросишь, а как чувствуют себя сестры. Я скажу — привыкают. Здесь жизнь другая и небо другое. Однако ко всему можно привыкнуть, стоит лишь рассудить по справедливости о том, что хорошо к что плохо. С моря дуют холодные ветры, бывает и так. Но есть для этого шерсть и умение сшить теплый плащ. Не растут здесь оливки, но и без них можно прожить. Впрочем, мы взяли с собой такой запас соленых маслин, что хватит до конца года. Здесь не так много красивых храмов и не такие прекрасные святилища. Но что делать?

А дом у нас хороший, удобный. Половину заняли братья, половину — мы. Даже для тебя есть хорошее помещение с видом на море. А люди местные, из скифов и сарматов, понравились мне своей простотой и искренностью. Иные говорят по-гречески и ведут торг со здешними греками. Был случай, ко мне обратился с делом один богатый землевладелец из скифов, очень он смышлен, хоть и не знает грамоты. Я писал для него договор на продажу пшеницы и скота. Он мне понравился своей приветливостью и щедростью. Представь себе, уплатил больше назначенной суммы. «Тебе нужно для заведения хозяйства», — сказал он мне.

Я часто вспоминаю наши Афины. Мы лишились красот и прелестей нашей прекрасной земли, но мы обрели здесь полную свободу и возможность добывать свой хлеб без унижения. Послушал бы ты, как со мной разговаривают люди, которым я сделал хорошую работу. Как они благодарны и рады моему приезду. Это ли не награда, мой Дорион?

Должен сообщить тебе радостную весть. Наши спутники, достойнейшие молодые люди из Афин, пожелали избрать себе в жены твоих сестер. Я просил отложить свадьбу, чтобы заработать на приданое, но братья торопят меня. Боюсь, что я стану должником на долгие годы. Но откладывать не хочу, как бы не раздумали. Аристид и Андрокл великие труженики. Они не знают безделья и умеют копить деньги для пользы дела. Скупости я пока не приметил за ними. Не хотел бы я такого открытия для себя. Нагляделся я на скупых в своей рабской доле. Для них нет радостей в жизни. Только и думают, что о звонкой монете. Помнишь, сынок, я всегда приучал вас не быть скупыми, не жадничать. Я думаю, что все вы у меня поняли, что щедрость украшает жизнь.

Я буду ждать от тебя вестей, Дорион, с великим нетерпением. Я не жалею о том, что предпринял такое трудное и далекое путешествие. Будем надеяться, что и впредь не пожалеем об этом.

Скоро ли тебя отпустит твой господин Овидий Назон? Приезжай скорее. Вот когда настанут счастливые дни!»

Судовладелец Никострат собрался в обратный путь в Пирей через два месяца после того, как причалил к гавани Пантикапея. Он взял письмо у Фемистокла и обещал через знакомых рыбопромышленников переслать его Дориону в Рим.

— Возможно, что сын мой обратится к тебе с просьбой взять его на корабль, — просил Фемистокл, — не откажи ему, будь другом.

Возвращаясь домой, Фемистокл остановился на агоре, чтобы купить провизию для дома. Как в любом греческом городе, рынок соседствовал с храмом и судом. Здесь не было тех прекрасных аллей платанов и тополей, которые украшали агору в Афинах. Здесь не было мраморных статуй великим правителям Афин, но были памятники достойным людям Пантикапея, были статуи знаменитых полководцев. Рынок был оживлен, торговали живой птицей, овощами, пшеницей и горшками. Торговали одеждой и обувью, упряжью и конями.

Проходя горшечный ряд, Фемистокл вдруг услышал, как кто-то его окликнул. Он услышал свое имя, но не поверил, что здесь кто-то его знает. И вдруг к нему подошел маленький сухонький человек с длинным носом и большими темными глазами. Он бросился к нему, обнял, похлопал по плечу. Потом отошел, полюбовался и с радостным смехом воскликнул:

— Фемистокл, мой сосед с Керамик, как ты здесь очутился? Я глазам не верю, словно мы в Афинах, у своего дома. Какая мне радость!

— Гордий, мой сосед! Возможно ли? Кто бы мог подумать, что ты здесь, Гордий. Двадцать лет я покупал у тебя горшки в Афинах. Не сон ли это? Будто я стою у твоей лавки. Но я вижу тебя на агоре в Пантикапее. Я не ошибся, мой друг. Какое это счастье! Как же случилось, что я не знал о твоем отъезде? Должно быть, мне помешали мои заботы повара. Ведь не было меня на Керамике по целым неделям. Я все кормил богатых обжор. Угождал их животам, да так усердно, что не видел никого. И мне в голову не пришло, что сосед мой Гордий укатил в эдакую даль.

— Я уже три года леплю горшки для жителей Пантикапея, — рассмеялся Гордий. — Если бы ты знал, какая мне радость увидеть тебя здесь, на агоре. Словно я очутился на родной улице. Признаюсь тебе, трудно привыкнуть к чужой земле. Весь город здесь греческий, а все не то. Я думаю, оттого, что мы, афиняне, привыкли к таким красотам, каких нет на всем белом свете. Бывало, идешь мимо Акрополя, и сердце радуется. Позабудешь свои беды, когда блеснет перед тобой шлем Афины. Там у нас столько всего уготовлено для души! Когда имеешь все это, то и не ценишь. А вот когда нет с тобой того привычного, знакомого тебе с детства, — душа ноет. Но что-то я заскулил. Как старый пес. Непристойно мне жаловаться, дела у меня идут хорошо. Скоро вместо этой холщовой палатки я построю себе лавку. И будут стоять на полках красивые горшки и амфоры. На всякий вкус. Скажи мне, что привело тебя сюда? Надеюсь, ты откупился и теперь свободным человеком живешь в Пантикапее?

— Афина-покровительница благословила меня и моих дочерей. Мы свободны. Теперь мы снова твои соседи, да так неожиданно. Я и не знал, что ты покинул Афины. Почему? Впрочем, у каждого свои причины. Когда подумаешь о них, то кажутся они очень важными. А мне захотелось почувствовать себя полностью свободным. Я откупился с величайшим трудом, с громадными усилиями, а оставшись в доме госпожи, был бы на привязи, как тот пес.

Фемистоклу очень хотелось рассказать горшечнику о своей радости, о женихах. Но он не сказал, побоялся дурного глаза. «Лучше уж потом, после свадьбы, когда Клеоника и Эпиктета станут хозяйками своего дома, — подумал он. — Зачем рисковать? Счастье пугливо!»

— Мой дом по ту сторону горы, — сказал Гордий. — Приходи ко мне, поговорим на досуге, повидаешь моих сыновей. Они уже женаты и наградили меня внуками.

— Повстречаемся мы много раз, — сказал Фемистокл. — Только дай немного оглядеться. Я только недавно стал работать с грамматиками и судьями. Совсем недавно приобрел дом, еще мы не обжились, не все купили. Пройдет немного времени, все уладится, и мы начнем ходить в гости. Одно сознание, что можно встретить на агоре знакомого человека, соседа из Афин, — это большое счастье.

На радостях они поцеловались и расстались с тем, что вскоре увидятся.

«Вот так встреча, — подумал Фемистокл. — Так дорого иметь на чужбине родную душу. Мы будем большими друзьями. Как это нужно на чужбине! Может быть, нехорошо, что я скрыл предстоящую свадьбу у дочерей, но боюсь я дурного глаза. Как не бояться, когда всю жизнь терпел одни бедствия. И так ты устроен, бедный человек, что не перестаешь ждать привычных бед, а в добро уже не веришь. А ведь куда лучше верить в добро и не ждать бед? Куда лучше!»

Войдя в дом, он открыл свой ящик со свитками и стал искать записи бесед Сократа. В трудную минуту он привык обращаться к мудрости великого грека, величайшего из философов.

— Если бы ты знала, Клеоника, как велика мудрость Сократа! — воскликнул Фемистокл. — Прочтя его записи, я еще раз убедился, что мы, рассчитывая на свои силы, сможем хорошо устроить свою жизнь, она будет радостной.

Клеонике показалось, что отец что-то знает, о чем не ведает ни она, ни Эпиктета. Она не могла решиться спросить, а так хотелось узнать, почему отец так необычно говорил о Сократе. Но и сам Фемистокл уже не мог больше хранить своей тайны. Он сказал:

— Дочь моя, Клеоника, я должен сказать тебе о больших событиях в нашей жизни. Я не стану больше скрывать того, что вы должны знать, чтобы готовиться к этому событию.

— Какой-то праздник, что ли? — спросила Клеоника. А сердце забилось в сладкой надежде.

— Наш праздник, дочь моя. Великий праздник! Аристид хочет на тебе жениться, а брат его Андрокл решил жениться на Эпиктете. Вот какой праздник послали нам боги. И вам, мои милые, надо к нему готовиться.

Клеоника, не в силах сдержать своей радости, зарделась, сверкнула веселыми глазами и побежала к Эпиктете. Одно дело мечты, а другое дело — сама жизнь. Ей не верилось, что может свершиться такое чудо, когда девушка выходит замуж за человека, которого она видела и который ей нравится. Она за свою недолгую жизнь никогда не слышала о таком чуде. Даже в домах свободных и богатых афинян дочек отдавали замуж за стариков, только бы с выгодой. Сколько раз она слышала о том, как бедная невеста с ужасом смотрела на старого человека, который завтра уже станет ее мужем.

— Эпиктета! Угадай, что случилось такого небывалого, немыслимого, удивительного?

— Говори скорее, не мучь меня! — взмолилась Эпиктета. — Может быть, Дорион уже приехал вслед за нами? Право, не знаю, о чем ты хочешь сказать.

— А что бы ты сказала, Эпиктета, если бы красивый и благородный Андрокл предложил бы отцу отдать ему в жены свою младшую дочь?

— И это правда, сестрица, милая, моя Клеоника? Это случилось? А может быть, две свадьбы сразу? Иначе почему же ты так весела и глаза твои сияют, как звезды над Акрополем!

Сестры обнялись, поцеловались, и стали кружиться в веселом танце.

Еще не зная, когда произойдет радостное событие, сестры занялись шитьем праздничных одежд. Если отец дал согласие отдать их в жены братьям-ювелирам, следовательно — белые платья пригодятся.

— Спроси отца, когда это свершится, — просила Эпиктета Клеонику.

— Не решаюсь спросить, — говорила Клеоника, — Должно быть, есть причина тому, что не торопятся с обрядом. Возможно, что отец пожелал вначале расплатиться с долгами. Ведь не скоро оплатишь стоимость нашего жилища. Однако братья давно, видно, приглядели себе невест, мы им по душе. Иначе почему они предложили отцу купить этот дом пополам, да еще в долг?

— И я так думаю, — согласилась Эпиктета.

С того дня она стала внимательно приглядываться к поведению братьев. А они вели себя так, будто и не было разговора с Фемистоклом, будто ничего особенного не произошло. Они ничем себя не выдавали. Это говорило о их скромности, и это очень нравилось Фемистоклу.