Осень Овидия Назона

В ДОМЕ ОТЦА

Приближаясь к Пантикапею, Дорион уже ни о чем не мог думать, как только о встрече с отцом. Его тревожил предстоящий разговор о поездке в Томы, тревожила неизвестность — где же он добудет деньги на поездку и когда это произойдет? И вот — встреча. Гордий привел его к дому Фемистокла и был рад, когда сам постучался в двери знакомого дома и крикнул Фемистоклу:

— Принимай дорогого гостя!

Объятия были и радостными и печальными. Фемистокл, обнимая сына, не смог удержаться от слез. Это были не только слезы радости. Похудевший печальный Дорион очень его огорчил. А сын с грустью увидел состарившегося отца с потухшими глазами, уже не такого подвижного, каким он был прежде.

— Как же случилось такое чудо? — спросил Фемистокл. — Ты так меня напугал, Дорион. Я так тревожился, когда узнал, что ты отправляешься в этот неведомый город Томы. Ведь он еще более суров, чем наш Пантикапей. Как я тревожился, сынок! Должен тебе признаться, что после твоего последнего письма я впервые почувствовал боль в сердце и понял, что тревога уже не покинет меня никогда. И вот ты здесь. Не знаю, что привело тебя так неожиданно в мой дом, но я рад, очень рад, сынок.

— Я виноват перед тобой, отец. Но вина моя связана с великим горем, которое постигло моего господина. Я писал тебе, отец, что считаю своим долгом навестить Овидия Назона и чем-нибудь помочь. Поверь, я каждый день, каждый час думал о тебе и горевал о том, что не могу сейчас, немедленно, приехать к тебе и жить с тобой под одним кровом. Разве я могу забыть, отец, каких трудов стоило мое освобождение. Я старший в семье, и ты мог предоставить мне самому выбираться из цепей рабства. Разве мало было забот о выкупе для себя и для дочерей? Но ты поступил так благородно, с такой любовью к сыну, что забыть об этом нельзя ни на минуту. Не зная, как сложится судьба семьи, ты прежде всего дал свободу мне. Конечно, моим долгом было покинуть дом Назона в тот день, когда вы получили свободу. Но вот случилось несчастье — ты видишь, как сложна сейчас моя жизнь. Годы, потраченные на приобретение денег для поездки, пропали даром. Мало того, я чуть не погиб, оказавшись в плену у разбойников. Я мог остаться на несколько лет на безлюдном берегу. И все эти жертвы ни к чему не привели. Я по-прежнему уверен, что должен поехать к господину, но не знаю, как это сделать. Я вернулся к тебе нищим, отец. Все мое состояние осталось у разбойников. И если бы не добрые люди, то, право, не знаю, как добрался бы до тебя. Мои вести печальные, отец. Порадуй меня добрыми вестями.

Фемистокл долго молчал, растеряв и слова, и мысли. Для того ли его Дорион так благороден и учен, чтобы терпеть столько зла, чтобы оставаться всю жизнь нищим и одиноким?

— Может быть, я не прав, сынок, но ты был несправедлив к себе, когда задумал это благородное, но почти не выполнимое дело. Если бы твой отец был богатым всадником, имел поместье, земли, виноградник — тогда отец бы помог, и твой замысел мог бы осуществиться. Но что можем мы сделать, бедные вольноотпущенники? Должен признаться, что я совсем недавно расплатился с долгами. Все эти годы на новом месте я трудился неустанно, чтоб выплатить долг за дом, чтобы отдать зятьям приданое, которое было им обещано. Я не хочу Аристида назвать скопидомом, но знаю, что для него представляет ценность и самая маленькая монета. Он отдает деньги в долг на проценты. У братьев большое стремление обогатиться. И, надо сказать, есть у них умение. Если бы ты сегодня захотел покинуть мой дом, чтобы отправиться в Томы, то я бы мог тебе дать самую малость, только на пропитание. Я спрошу у тебя об одном, сынок. Не сердись. Скажи мне от всей души, не можешь ли ты отказаться от своей затеи? Твой господин не одинок. Я слышал, что у него не отобрали ни поместье, ни денег, накопленных им. Не думаешь ли ты, что он и без тебя выберется из беды? А мне, старому и больному, ты бы принес великое утешение. Я не настаиваю и не уговариваю тебя, я прошу только подумать об этом.

— Что мне ответить тебе, отец? С малых лет ты учил меня благородству. Я прочел сотни книг, в которых люди размышляют о добре и зле, и я выбрал для себя — добро. Когда случилось горе в доме моего господина, я подумал: может быть, помогу госпоже Фабии в переписке книг, которые были ей нужны после ухода господина. Я был уверен, что она много сделает для него. Я десять лет был свидетелем добрых отношений между мужем и женой. Я видел, с каким уважением относился поэт к своей Фабии, как часто старался порадовать ее дорогими подарками, как постоянно заботился о ней. Но вот случилась беда, и я увидел, что Фабия не проявляет должной заботы о бедном господине Прошло несколько лет, а ничего не изменилось. Как ни странно, но жена Овидия Назона, бывая во дворце, не смогла поговорить с императором и вымолить прощения. Когда приходят скорбные письма господина, госпожа плачет и несколько дней сидит взаперти. А потом, разодевшись в самые дорогие одежды, она отправляется во дворец к своей любимой Ливии, которая ни разу не подала ей надежду на спасение мужа. Когда я понял, что господину не на что рассчитывать, я еще больше прежнего захотел отправиться к нему. За эти годы я накопил кое-что на дорогу в Томы и к тебе в Пантикапей. Если бы не разбойники и не буря, которая застигла нас в море и чуть не лишила жизни, я бы добрался до города Томы. Чем-то я помог бы, а потом приехал бы к тебе, отец, навсегда.

Дорион умолк и долго думал, как лучше объяснить.

Давай, отец, решим сообща: я станусь сейчас с тобой, буду работать. Ты ведь писал, что здесь нужны переписчики. Если есть у тебя знакомые грамматики и судьи, помоги мне получить у них работу. Я оправдаю твое доверие. Пройдет немного времени, и когда будут у нас деньги, ты позволишь мне совершить задуманное путешествие во имя благородства. Я понимаю, что это будет не скоро.

— Ты разумно решил, сынок. Я рад, что, наконец, мы под одной крышей. Мне доставит большую радость помочь тебе в твоих делах. Уже завтра ты встретишься с нужными тебе людьми.

— Прости, отец, я причинил тебе много огорчений и мог показаться тебе равнодушным сыном и братом: я еще ничего не узнал о сестрах. Скоро ли я их увижу? Ты писал, что они рядом. Может быть, зайдем к ним?

Дальнейший разговор очень огорчил Дориона. Отец ни разу не написал ему о своих бедах, о своем одиночестве, о том, что вовсе нет большой дружной семьи. И вот он узнал о жестокости Клеоники, о равнодушии Аристида. Он был удивлен, когда отец признался, что давно уже не бывал в доме дочерей и почти никогда не разговаривает с Клеоникой. Эпиктета добра к нему, но он боится Андрокла и не ходит к ней. Чем больше Дорион узнавал о жизни отца, тем тяжелее становилось у него на сердце. Только теперь он понял, как был одинок старик, как ему нужен был рядом его единственный сын.

— Знаешь, отец, когда я увидел своих сестер через десять лет после разлуки, уже взрослыми девушками, они показались мне прекрасными. Мне кажется, что тогда невозможно было предположить, что приветливая Клеоника, с доброй улыбкой на лице, может оказаться такой жестокой, расчетливой и, я бы сказал, глупой. Да мы просто не знали ее. Я — потому что жил вдалеке, а ты — потому что всегда был занят, и не так уж часто говорили вы по душам. Теперь я представляю себе, что твои разговоры о благородстве смешили ее еще в детстве. Когда же она стала богатой и независимой, она отбросила все то, что считала ненужным, и стала жить так, как ей хотелось. А главное — как хотелось ее мужу. Я рад, что Эпиктета оказалась другой. Мне кажется, что она тебя понимает, отец, если так отважно защищает тебя, и мужа заставила относиться к тебе с должным почтением.

Встреча с Эпиктетой была радостной pi сердечной. Дорион был счастлив встретить прежнюю Эпиктету, еще более красивую и такую же приветливую и сердечную. Но еще больше его растрогала ее дочь — крошка Эпиктета с темными лучистыми глазами. Малютка так напоминала свою мать в детстве, что Дорион смотрел на нее завороженный. Ему вдруг показалось, что вернулось детство, когда он еще мальчишкой играл с маленькими сестрами. Девочка была весела и приветлива. Дорион подумал, что эта крошка может принести радость Фемистоклу.

— Малышка часто видит деда? — спросил Дорион, усаживая девочку на плечи.

— Каждый день, — ответила Эпиктета и попросила дочурку прочесть несколько строк из Гомера, разученных с дедом.

— Мне кажется, что и вы не очень близки с дедом, сказал Дорион, вспоминая горькие признания отца. — Так хотелось бы изменить это, сделать так, чтобы у нас была большая дружная семья. Мы так устали от своих невзгод и так нуждаемся в сердечных, дружеских отношениях. Наш долг что-то изменить в нашей жизни, Эпиктета. Подумай, как это сделать. А я буду твоим помощником. Я так долго ждал этого дня.

— Знаешь, Дорион, отец и сам немного виноват. Он так много трудится, что не позволяет себе отдохнуть почти никогда. У него было много долгов. Он захотел внести большие деньги на приданое. А ведь можно было и поскромнее. Когда я ему сказала, что не стоит так щедро расшвыривать деньги, доставшиеся с большим трудом, он сказал мне, что это дело чести и иначе не будет. Когда он увидел, что мужья наши усердно считают каждый обол, он словно отстранился. Ему было неприятно это открытие. А тут еще Клеоника подлила масла в огонь. Ты бы не поверил, когда бы узнал, как она расчетлива, даже скупа. Она превосходит своего Аристида. К тому же она чрезмерно сурова к своим служанкам. Теперь у нее три рабыни и за стеной слышны бесконечные упреки и угрозы. Отец это осуждает и не желает ее видеть.

Разговор с Эпиктетой открыл Дориону еще одну достойную черту Фемистокла. Гордость и независимость, прежде придавленные рабством, словно проснулись в нем и расцвели. Он с удивительным достоинством защищал свои взгляды на жизнь. Он ни в чем не уступал и никогда не мирился с несправедливостью. Казалось, какое ему дело до рабынь, принадлежащих Клеонике? А вот он не хотел прощать ей злобного обращения с невольниками. Он, вспоминая те унижения, которые ему пришлось переносить при глупых придирках Миррины, считал, что Клеоника не должна вести себя так скверно, как вела себя вздорная госпожа. Это открытие наполнило сердце Дориона гордостью за своего отца. «Вот в чем выражается истинное благородство», — подумал он. Лучшие умы человечества во все времена проповедовали справедливость в обращении между людьми, терпимость, взаимное уважение, доброту. Вот о чем всегда помнил и помнит Фемистокл, недавний раб. И то, что он не унизился до мелкой мести человечеству за свою трудную жизнь, то, что он питает интерес к каждому человеку, которого встречает на своем пути, уважает его, желает ему добра, — это прекрасно!

— Сегодня я не пойду к Клеонике. И ты ей не говори о моем приезде, — предупредил Дорион. — Я должен разобраться в разноречивых впечатлениях, которые взволновали меня и наполнили мою душу и радостью, и печалью. Одно скажу тебе, Эпиктета: боги пожелали помочь мне поскорее увидеть отца и вовремя прийти к нему с повинной. Я все последние пять лет отдал делам своего господина, а надо было иначе. Рядом с отцом я бы скорее осуществил свое желание — съездить к несчастному Назону. Но, будучи рядом, я бы несколько утешил старость нашего Фемистокла. В сущности, он отдал свою жизнь на то, чтобы сделать своих детей свободными и счастливыми, а для себя не получил и капельки утешения. Я очень виноват перед ним.

Клеоника встретила Дориона неожиданно, во дворе. Она радостно бросилась к нему, но почувствовала, что он холоден и как бы насторожен. Она поняла, что ему известны раздоры в доме отца, и немедля стала защищаться.

— Ты не пожелал видеть меня, Дорион, приехал и не вошел в мой дом. Тебя настроили против меня, осудили, обвинили в злодействе, я все понимаю. Мне прискорбно, что мой любимый брат поверил в разные глупости. А ведь отец их придумал на старости лет просто для развлечения. Пойдем ко мне, Дорион, я все тебе расскажу по справедливости, ты меня поймешь и не осудишь.

Они вошли в богатый и красивый дом Аристида. Стены просторной комнаты для гостей были расписаны искусным художником сценами из «Одиссеи» Гомера. На суфах лежали дорогие ковры, доставленные сюда из Персиды. Афинские амфоры словно переносили в дом богатого афинянина. На мраморном столике стояли золотые и серебряные чаши, украшенные прекрасной чеканкой. Это была отличная работа Аристида, и Клеоника, увидев, как рассматривает Дорион драгоценные сосуды, тут же сообщила ему об этом. Они не успели поговорить, как в дом ворвались мальчишки, сыновья Клеоники. Рабыня водила их к морю, и теперь они вернулись веселые, озорные и непокорные.

Старший, Харитон, стал забавляться, бросая морские камушки в пушистую белую кошку. Младший рассматривал Дориона, стараясь понять — кто же это? Клеоника объяснила детям, что приехал ее родной брат, их дядя, и потому надо вести себя примерно. Она выставила их за дверь, усадила Дориона и стала ему рассказывать о своей семье, об Аристиде, о том, какая она примерная жена и как постоянно угождает мужу.

— Все это похвально, — промолвил Дорион, — но как случилось, что отец не участвует в этой жизни? Он, который способствовал твоей свободе, твоему счастью, — теперь отстранен. Почему? Разве так уж вздорны его притязания? Разве они противоречат добрым намерениям Аристида? Что случилось?

— Старик меня не понимает. Он меня не знает. Он не прав. Пойми меня, Дорион. Детство наше было ужасным, хоть отец всегда говорил, что у соседей дела обстоят намного хуже. С тех пор, как я стала понимать, я должна была с покорностью выполнять все прихоти госпожи Миррины. Еще совсем маленькой, я с рассвета до заката занималась уборкой комнат и сколько ни старалась, я не помню, когда бы госпожа была довольна. Она постоянно говорила мне о моей лени, о том, что я растяпа, неряха, бездельница. Я копила обиду и ненависть в моем сердце. Я сказала себе: настанет день, когда ты станешь свободной, когда выйдешь замуж и муж доставит тебе все для хорошей жизни, тогда ты будешь хозяйкой дома.

— А то, о чем говорил отец, приучая тебя и Эпиктету к мысли о благородстве и добре, этого ты не запомнила, Клеоника?

— Послушай меня внимательно. Пока я была рабыней, я покорно принимала все обиды и никогда не вступала в спор. Смешно было защищаться при нашем бесправии. А когда я стала женой богатого человека и получила в подарок первую рабыню, я вела себя так, как считала нужным. Я не так жестока, как Миррина. Ты ведь не знаешь, как она была злобна после смерти мужа. Я думаю, что он не позволял ей беспричинно обижать рабов. Я думаю, что он сдерживал ее. А последние пять лет только и слышны были оскорбления, бывали и побои. Мне доставляет удовольствие быть настоящей хозяйкой дома. Я делаю все по-своему и требую, чтобы мои слуги мне угождали. Разве я не имею на это права? Отец недоволен, когда я браню глупую девчонку. Мне это надоело. К тому же Аристид был недоволен моими чрезмерными заботами об отце. Я знаю, что он живет хорошо, не терпит нужды, и я спокойна. Ты говоришь о большой дружной семье, но я уверена, что такие бывают только в сказках. А моя небольшая семья — дружная. Мой Аристид доволен своей семьей, он любит своих сыновей и старается побольше заработать, чтобы у нас все было хорошо. Меня не в чем винить, Дорион. Аристид сейчас в отъезде, а когда вернется, он сам тебе расскажет о нашей дружной семье.

— Я все понял, Клеоника. Ты не войдешь в нашу большую дружную семью, о которой я мечтал всю жизнь. Живи по-своему.

Дорион ушел удрученный, самонадеянность Клеоники, ее уверенность в своей правоте, поразила его.

— Каждый имеет свое представление о долге, о благородстве, о чувстве благодарности, сказал Дорион отцу. Тебе не удалось привить Клеонике чувство долга. Она этого не понимает, и мы предоставим ей жить отдельно. А ты и Эпиктета со своей семьей объединитесь и примите меня в свою достойную компанию. Я уверен мы поймем друг друга и будем помогать друг другу жить. Я уже тридцать лет живу на свете и не видел радости. Ты вдвое дольше с удивлением взираешь на мир и не устаешь изумляться — почему так трудно живется на свете? Ведь мир прекрасен. Человек одарен талантами и способностями, которые могут сделать его счастливым и довольным. А он несчастлив, и все ему плохо. Увы, нам не ответить на этот вопрос: почему? Если на этот вопрос не смогли ответить великие эллины, то нам…

Сама жизнь дает нам ответы, — рассмеялся Фемистокл. Вот ты приехал в мой дом, и, право же, я счастлив и думаю о том, как хорошо жить на свете. Ведь я дождался счастливого дня, я сижу рядом с моим Дорионом. Мало того, Дорион меня понимает и прислушивается к моим мыслям, значит, они ему по душе. Какая же в этом великая радость! Вырастить сына доброго, благородного и неподкупного, да еще любящего.

Им не пришлось до конца поговорить о своих думах. Их прервали гости — Эпиктета с малюткой и Андрокл. Эпиктета подошла к стене, которая отделяла часть дома, где было жилище Андрокла, и сказала:

— Мы пришли сказать, что завтра будет пробита эта стена и тогда мы окажемся рядом и неразлучны. Вы не возражаете?

Отец и Дорион с улыбкой смотрели на радостную Эпиктету. А Андрокл поспешил сказать, что ему очень хочется пробить эту стену.

— Зачем пробивать стену, — возразил Фемистокл, — важно, чтобы наши души были рядом и неразлучны. Пройти несколько шагов двором никому из нас не трудно, не правда ли, моя малютка? — обратился он к внучке.

Маленькая Эпиктета забралась на руки к деду и стала ему шептать на ухо строки из «Одиссеи» Гомера — их много раз читал ей Фемистокл. Дед, радостно улыбаясь и прижимая крошку к груди, обратился к Дориону:

— Разве это не ответ на наши трудные вопросы, Дорион? На этот раз условились обедать вместе, праздновать вместе, ходить в храм вместе. И когда будет приходить в гости друг дома Гордий, то все будут собираться вот в этой комнате и будут петь под звуки кифары. Ведь дочь Гордия отличная кифаристка.

Маленькая Эпиктета поднялась, подошла к отцу и внятно и выразительно прочла:

Ее одарили улыбками и поцелуями, так что девочка, уходя, просила деда научить ее еще чему-либо. В этот вечер все были радостны и веселы. Только где-то глубоко внутри у Фемистокла точил червь, ему было жалко Клеоники, которая была в стороне от сегодняшней радости.

Просыпаясь утром, Дорион каждый раз вспоминал, что же ждет его сегодня, какая радость? Не было дня, чтобы он не испытывал чувства радости и удовлетворения. Отец словно помолодел. У него всегда было хорошее настроение, он много шутил и успешно трудился. Для Дориона он добыл хорошую работу. Ему было поручено переписать для местного театра комедии Менандра. Как ему понравился «Третейский суд»! Его позабавило, когда старый скупец Смикрин, призывая бессмертных богов в свидетели неслыханных трат, творимых Харисеем, должен выслушать ужаснейшие рассуждения Онисима о богах. Онисим уверяет скупого старца в том, что богам до людей нет никакого дела.

«Нет, не боги распоряжаются нами, а собственный нрав», — говорит Онисим.

«Устами своих героев Менандр ясно говорит, чтобы быть счастливым, человек должен уметь управлять собственным нравом, а для этого он должен осознать его, — думал Дорион. — Какая же это прекрасная мысль! В самом деле, не сам ли человек повинен в своих бедах? И хоть необычны рассуждения великого комедиографа, но они близки к истине. И разве не сам ты, Дорион, повинен в своих злоключениях? Не терзайся, Дорион, послушайся доброго совета Менандра и спокойно живи, пока не накопишь денег для поездки в Томы. Раз уж ты решил, что это твой долг, то и выполняй его. Ведь об этом говорит твой нрав».

Размышляя о комедиях Менандра, Дорион вспомнил слова Овидия, который сказал: «Ни одна комедия восхитительного Менандра не обходится без любви». В самом деле, как радостно следить за прекрасными чувствами героев и как приятно, когда пьеса завершается веселой свадьбой.

Вникая в характеры героев, Дорион то и дело вспоминал знакомых людей, похожих то на молодых людей, то на рабов и служанок, изображенных Менандром.

Так, вникая в нравы героев веселой комедии, Дорион нередко задумывался и над своей судьбой. Очутившись под отцовским кровом, он все чаще задумывался над тем, что и ему, Дориону, пора сыграть свадьбу.

«Жизнь уходит в тоске и одиночестве», — думал Дорион. Как может он изменить свою жизнь? Отец много раз говорил ему о том, что хотел бы сосватать хорошую девушку из гречанок. Но он, Дорион, по-прежнему всегда занят, и нет у него даже времени знакомиться с отцом такой девушки и хоть украдкой где-то увидеть ее.

Однако судьба сама заботилась о сыне Фемистокла. Случилось так, что Фемистокл не смог выполнить одну работу, порученную ему судьей из греков. Его заменил Дорион, и ему пришлось несколько раз побывать в доме Мосхиона, который был женат на скифянке, и была у него единственная дочь Спаретра. Как-то Дорион встретил Спаретру во дворе дома Мосхиона. Она показалась ему удивительно красивой. Что-то в лице ее было от грека с правильными чертами и что-то от скифянки чуть раскосые темные глаза с лукавинкой. Когда Дорион заканчивал переписку судебного дела, порученную ему судьей, Мосхион вдруг неожиданно спросил его, не согласится ли Дорион позаниматься с его дочерью Спаретрой, которая немного грамотна, но мало начитана и плохо знает латынь. Дорион согласился, и ему пришлось приходить в этот дом три раза в неделю.

Спаретра старательно выполняла уроки, заданные ей учителем, и с большим интересом читала книги, которые он ей посоветовал. Мосхион умел добывать книги у своих друзей и знакомых. Сам он имел небольшую библиотеку, почти целиком связанную с законами и судебными делами.

Когда Спаретра стала бегло читать по-латыни, Дорион счел нужным дать ей стихи своего господина Овидия Назона. Краснея и смущаясь, Спаретра призналась, что они ей очень понравились, и с великой радостью принялась за «Метаморфозы» Свиток этот был переписан для самого Овидия.

Как-то Спаретра попросила рассказать ей об Овидии Назоне. Дорион рассказал ей о счастливом и прославленном поэте, которого он знал десять лет. Он вспомнил о веселых пирушках, о многочисленных друзьях поэта, о Фабии, которая была красавицей и подругой императрицы, и завершил свой рассказ о бедном изгнаннике, который обречен доживать свои дни в жалкой лачуге, среди диких сарматов и гетов, у холодного и неприютного берега Понта Евксинского. Он прочел ей на память полюбившиеся ему строки Овидия.

Дорион умышленно не читал ей стихи о любви, потому что боялся при ней покраснеть и выдать свои чувства. Спаретра ему очень нравилась, и он все больше задумывался о том, что хорошо было бы договориться с ее отцом, сосвататься. Сама Спаретра давно уже показала свое расположение. И прежде всего своим признанием. Она рассказала о том, что ей пришло в голову пригласить Дориона в качестве учителя. Оказалось, что не сам отец придумал это, а Мосхион выполнил просьбу дочери, которой он редко в чем-либо отказывал.

Спаретра росла в доме, где порядки несколько отличались от порядков в домах греков, которых было много в Пантикапее. Вольнолюбивый дух скифов сказывался во многом. Спаретра была куда более свободна в своем поведении, чем ее сверстницы в соседних домах. Она могла самостоятельно, без провожатых отправиться на агору, чтобы купить в лавочке продавца благовоний ароматное масло, доставленное сюда из Индии. Она могла позволить себе без провожатых пройтись вдоль берега моря, где толпились молодые люди, продавцы съестного и фруктов. Как-то Спаретра спросила Дориона, любит ли он ходить в театр. Совсем недавно она смотрела комедию Менандра «Третейский суд». Ей очень понравились молодые люди Харисий и Памфила, полюбившие друг друга.

— Это удивительно! — воскликнул Дорион. — И мне понравился «Третейский суд». Я помню многие строки на память — ведь я переписывал комедию для актеров. Когда они разучили ее, меня пригласили посмотреть. Удивительное дело, Спаретра, мы могли встретиться с тобой и даже сидеть рядом на одной скамье.

— В самом деле могли, — ответила, смущаясь, Спаретра. — Ты все для них переписывал: и «Отрезанную косу», и «Самиянку»? Я узнала, что вскоре можно будет все это увидеть, и непременно пойду. Мы ходим с отцом, и, если хочешь, я попрошу его пригласить и тебя.

— Я буду рад, Спаретра. Прими мою благодарность, — сказал Дорион и подумал: «Пожалуй, настало время поговорить с Мосхионом».

— Я вижу, Дорион, ты очень охотно ходишь в дом судьи. Должно быть, дочь его смышленая девушка и хороша собой?

— Она настолько смышлена и так хороша собой, — признался Дорион, — что я намерен посвататься. Не знаю, согласится ли судья отдать дочь человеку без состояния.

— Но с большими достоинствами, — прервал его Фемистокл. — Достояние ведь дело наживное. К тому же судья богат и вполне может дать хорошее приданое своей дочери. Не откладывай, Дорион. Так хотелось бы сыграть свадьбу еще этим летом, до твоего отъезда в злосчастный город Томы. К тому же, признаюсь, скифы мне нравятся. И хоть говорят о том, что они люди хитрые, а я встречал среди них простодушных и добрых людей. Ты ведь знаешь, что мать ее скифянка? Мне говорили, что судья любит свою жену и дочь ему очень дорога.

— Сама Спаретра мне рассказывала о своих далеких предках всякие замечательные истории. Она завидовала воинственным женщинам скифского племени, которые еще во времена Дария участвовали в походах и мужеством своим удивляли врагов. Она говорила мне, что если бы в наши дни были воинственные отряды амазонок, она бы пошла к ним. Но в остальном Спаретра верна грекам.

Дорион смутно себе представлял, как сложится его жизнь, если судья удовлетворит его просьбу и отдаст ему в жены свою прекрасную Спаретру. Ему хорошо платили за его работу переписчика, но ведь нужно было накопить деньги и для поездки, и для новой жизни со Спаретрой. И все же он решился и пошел к судье, колеблясь и волнуясь.

— Я не ждал тебя, Дорион, — сказал судья, встретив переписчика у порога своего дома. — Я спешу по делам, но вернусь в дом, чтобы сказать тебе, как я доволен твоими занятиями со Спаретрой. Она доставила мне большую радость, когда читала на память «Одиссею» — по-гречески и Овидия Назона — по-латыни. Я просто горжусь своей дочерью. В Пантикапее не так уж много девушек, которые бы смогли порадовать своих родителей таким чтением. Я благодарен тебе, Дорион. Но у тебя ко мне дело?

— Я осмелюсь, уважаемый Мосхион, просить руки твоей дочери, я не богат и вовсе не прославлен, но думаю, что многое у меня впереди.

И Дорион, как мог — коротко, рассказал судье о своих постоянных занятиях философией. О том, что он намерен оставить работу переписчика и открыть свою школу для знатных юношей Пантикапея. Он не стал сейчас рассказывать о своем намерении посетить Овидия Назона — боялся, что это помешает судье снисходительно отнестись к нему.

Мосхион долго в задумчивости молчал. И когда Дорион, предчувствуя недоброе, дожидался ответа, не смея посмотреть в глаза судье, Мосхион вдруг коснулся его плеча и сказал:

— Я понимаю, что состояние нужно для счастливой жизни. Но не в нем счастье. А дочь моя любит тебя. Ты приглянулся ей еще в первые дни твоего появления в нашем доме, и, признаюсь тебе, она сама просила меня пригласить тебя в учителя. Должен сказать, что я никогда не видел ее такой счастливой и довольной, какой она стала с тех пор, как в доме нашем появился Дорион, сын Фемистокла. Я не хочу выгоды, я хочу счастья своей дочери.

И я даю согласие на ваш брак. У греков очень распространены неравные браки. А союз по любви — величайшая редкость. Неравный брак со старым богатым человеком приводит не только к тому, что молоденькая девушка становится несчастной и проклинает тот день, когда пришла в дом старого скряги. Но она теряет веру в людей. А как трудно это исправить! Нечасто бывает, чтобы молодые люди полюбили друг друга и смогли сыграть счастливую свадьбу. Пусть это случится у нас, Дорион.

Дорион не помнил, как покинул дом судьи, как добрался до дома Фемистокла и что сказал отцу. Ему казалось, что все это происходит во сне. И только тогда, когда отец обнял его и Дорион почувствовал горячие слезы на своем лице, он понял, что для Фемистокла настал еще один счастливый день.