Где-то бродит аппетит,
Под подушками скрываясь.
Откровенья глубины,
Я молчу и улыбаюсь.
Как бы здесь, но я не там,
Я с тобою на фонтане,
Мы с тобою по горам.
Что со мною я не знаю.
Да я же влюбляюсь в тебя!
Да я же влюбляюсь!
Ты уже не промолчишь,
Я уже не застесняюсь.
Снова ночь, а ты не спишь,
Новый день, а я не каюсь.
Как бы здесь, но далеко,
Где-то рядом с облаками,
Забегаем высоко,
Что со мною, я не знаю.
Да я же влюбляюсь в тебя!
Да я же влюбляюсь!
Разговор с Матвеем не выходил из моей головы ни на мгновение.
Я победила незримый бой с матерью. Мое решение благородно поддержал отчим, взяв, правда, с меня слово, что если что случится, то в любое время дня и ночи буду звонить им и, ничего не тая, выкладывать все, как на духу. Прилетят «в тот же миг» и непременно помогут, чем смогут. Дом решили не продавать. Родственники претензий не высказывали, да и потом, в завещании четко было указано, кому он переходит, так что, в итоге, спор был заранее проигран. Жить в нем пока мне было невыгодно (хоть и недалеко от города, все же, без своей машины, неудобно было быдобираться каждый день на работу). На том и постановили — попробовать сдать в аренду.
С новым напором веры и спозитивным настроем в душе начала искать в свободное время свое призвание — и наконец-то улыбнулась удача.
Еще во времена горевания по Леше я окончила курсы компьютерного дизайна, и нынче это пригодилось: меня взяли в газету (без опыта) художником-конструктором рекламы. Вместе с тем понемногу стала реализовываться моя мечта — заниматься творческим делом. Крохотные статейки о незначимых темах на последних страницах меня больше радовали, чем голодного — хлеб. До дрожи пронимали впечатления читателей и отзывы редактора. И пусть, на самом деле, я двигалась миллиметровыми шажками к цели, для меня это казалось сверхзвуковым полетом.
Одному только Богу известно, сколько в своей голове перебрала поводов, причин, по которым могла бы заявиться к Агатову в гости. Но всё не то, и всё не этак.
Нервно чертыхнуться себе под нос — и отступить от задуманного.
Но вот судьба подкинула шанс, и, нарисовав выражение дурочки на лице, я летела через весь город к нему…
Замерла у двери.
Знаю, не красота, не жалость меня сюда тянет. И даже не интерес.
Его дерзость, смелость и самоуверенность, твердость и нежность, циничность и реалистичность суждений, едкость насмешек и колкостьпрямодушия, а, быть может, просто, придуманная мною «сказка».
Всё возможно, и всё- правда…
Да только ко всему как-то странно замирает сердце, трепещет, словно мотылек, от непонятных, противоречивых чувств, икает и дрожит от страха провала, от ужаса потерять всёэто.
«Это», чему даже название сложно дать.
«Дружба»? Он так это определяет. А я? Что для меня оно значит?
…
И вновь стою, застывшая под толщей вопросов и волнения. Внутренний спор очередной раз проигрываю — и рука так и не касается двери. Глубокий вдох, — и, трусливо поджав хвост, делаю разворот.
… ехидная улыбка разрушила, взорвала все мысли.
Шаги наверх — и поравнялись.
— Я так понимаю, это уже традиция? Да?
Пристыжено улыбнулась, молчу.
— А главное первый раз — так резво колотила, что, думал, двери вышибешь, если не открою.
Не сдержалась — рассмеялась.
…
— А я уже думал, куда запропастилась? — разворот — и, не дожидаясь ответа, направился на кухню.
(покорно последовала за ним)
— Вижу…, - немного помедлила, — время у тебя свободное появилось.
(игнорирую вопрос, пытаюсь едкостью скрыть взорвавшеесяот его слов волнение)
Чище у тебя как-то стало.
Замер. Взгляд искоса в глаза, а губы искривила игривая улыбка. Пропустил удар.
— Работу сменил.
(изумленно кивнула, подначивая продолжать)
Теперь на такси гоняю. Так что если что — обращайся.
(благодарно улыбнулась; промолчала)
— А ты как? — шаг ближе, обнял за плечи (дрожь пробила все тело; замерла в растерянности), но вдруг отодвинул в сторону, освобождая проход, и протиснулся к холодильнику.
(обижено проглотила слюну и смахнула головой нахлынувшие эмоции)
— Молоко будешь? Вчерашнее, правда. Но, думаю, еще не скисло.
— Да нет, спасибо.
(хлопнула дверца)
В руках запестрела бутылка с синей этикеткой. Поставил на стол.
— Присаживайся, в ногах правды нет, — и тут же упал на табуретку.
— О! — удивленно вскликнула, в большей части, конечно, наигранно. — А у тебя, оказывается, под всей той грудой хлама еще два стула затерялось!
Ухмыльнулся, прикипел взглядом к глазам.
— И когда ты успела такой язвой стать?
— Учусь у лучших!
(хмыкнул, уже поднеся ко рту открытую бутылку)
— Да-к ты молоко будешь? У меня там еще одна есть, — кивнул на холодильник.
— Да нет, спасибо.
— Совсем не любишь?
— Да ну, чего. Нормально отношусь. Но, в основном, с какой-нибудь кашей или картошкой.
— Ясно. Ну, у меня только замороженные пельмени есть.
(рассмеялась)
— Да нет, спасибо. Я не голодна. А тебе, если хочешь, могу сварить.
— Нет, спасибо. Я по дороге перекусил. А чай-то хоть будешь?
— Буду…
…
— Говоришь, журналистка ты у нас теперь?
— Угу.
(скривился в едкой ухмылке; опустил взгляд)
— Что?
(вновь посмотрелна меня)
— Не удивлюсь, если, на самом деле, и это окажется «не твоим».
— Почему?
— Не знаю, как-то оно к тебе не вяжется.
(удивленно изогнула бровь)
— А что «вяжется»?
— Пока не знаю. Но это, как по мне, тоже не для твоего характера.
— Хм. Почему? Я всегда тянулась к творчеству. С детства писала стихи…
(тяжелый вздох)
— Я тебя, конечно, еще не особо хорошо знаю. Но мне кажется, что тебе нужно что-то яркое, нежное, искреннее, открытое. А не тяжба извечной борьбы журналиста и властей, мира прекрасного и реальности. Я не профессор, но думаю, публицистика и творчество — вещи разные, хоть и переплетаются.
(невнятно пожала плечами)
— Н-не знаю. Не думаю, что существуют такие профессии, как, по-твоему, подходят мне и моему нраву.
(вздернул плечами, перекривив меня, и загадочно улыбнулся)
— Так о чем там будет статья твоя? — попытка направить тему в другое русло.
Поддаюсь.
— О Кенигсберге.
— А что с ним?
— Нужно написать короткий очерк. Хочу выдать что-нибудьэдакое. Показать его настоящего.
— Последнее слово меня, я так понимаю и не зря, настораживает. Что именно «эдакого», мадам, вы жаждите? И, наверняка, нужна моя помощь. Правильно я полагаю? Иначе бы не пришла…
(пристыжено поджала нижнюю губу, увела взгляд в сторону и едва заметно закивала)
— Ты же больше меня повидал, лучше город знаешь. О приезжих, о богатых и бедных, о том, о чем предпочитают молчать.
(хмыкнул — проигнорировала; молчу)
— Нет, видимо, лезть на рожон — это всё-таки твой конек.
(улыбнулась)
А чего бы не написать о его красоте, о неповторимой двоякости? О прочном узле прошлого и настоящего. Королевскую гору взяли, но не сломили. Подземный город, который всё ещё таится под толщей обыденности. Мистические истории, которые так и блуждают от рассказчика к рассказчику. Янтарный край с бело-зелено-огненными глазами драгоценностей. Мир надежд и грёз. Сюда из всего света стекаются странники в поиске своей мечты. Как ты, как я, как мои родители… наши соседи, знакомые, и их близкие. Некогда неприступное царство превратилось в верный оплот заблудших душ. Мир балтийской прохлады, жгучих песков и нежной глади бездонного моря.
Калининградский край — страна сказки, со своими замками, фортами, заброшенными кладбищами прошлых столетий. Мир военных, простых трудяг, морских котиков и бесстрашных акул на суднах.
Я понимаю, что писать о плохом куда проще, потому что оно сплошь и рядом. Но ведь приятнее читать о хорошем, тебе не кажется?
(немного помедлила с ответом)
— А не думаешь, что от этой приторной сладости уже тошнит?
— А ты не пиши приторно. Все зависит от автора и его усердий. Пиши от души, сей загадки и намеки. Пиши, заколдовывая читателя. Авось, еще кого сюда заманишь, и, возможно, он наконец-то отыщет свое я и свое счастье.