Осень в Кёнигсберге (СИ)

Глава Четырнадцатая Эхо

Матвей.

«Я еще долго стоял и смотрел на тебя, не понимая, рассуждая, ты это или не ты. Короткие, состриженные под мальчика, волосы, перекрашенные в „пепельный блондин“, они совсем не вязались с длинными, пышными русыми локонами, которые навеки остались в моей памяти. Пухлые щечки превратились в невеселые впадины, розовые губы — в бледные линии. Глаза, единственное, что осталось твоим — так это глаза. Голубые, по-прежнему печальные, усталые два озерца, полные боли и отчаяния, жажды нежности и заботы.

Спешно отставила от себя стаканчик кофе и вновь поднесла к губам сигарету. Замерла в затяжке.

(невольно поморщился от отвращения и злости, но промолчал)

Рядом сидящий молодой человек отвесил очередную шутку и ты, дав ему подзатыльник, тоже вместе со всеми расхохоталась.

Шаг навстречу и замер подле вас.

Обернулись.

Ребята протянули руки в знак приветствия, живо ответил им тем же, хотя все еще не отрывался взглядом от твоих глаз. …от глаз, в которых плескались искренне удивление, страх и …»

Злата.

«… и боль. Сердце вмиг предательски защемило, и на ресницах застыли слезы».

— Это — Агатов. Матвей Агатов, — живо отозвалась Лора, представляя нам «гостя». — Сегодня на фестивале он заведует световой шоу-программой. Так что все пожелания и уточнения направляйте непосредственно ему. Ясно?

— Ага, — едко кинул Макс и в очередной раз шутливо скривился.

— П-привет, — решаюсь первой шагнуть впропастьмежду нами…

— Привет, — коротко, стремительно выпалил в ответ.

— О-о-о, я так вижу, вы уже знакомы, — зашелся вдруг Леший, и, спешно обняв меня за плечи, немного наклонился вперед в сторону Матвея.

Молчим. Не шевелимся, все еще сражаясь взглядами.

— Да и судя по вашему виду… не все так уж было гладко.

Словно током пробилислова. Тут же осеклась, отвернулась.

— То же мне, еще придумаешь. Макс, тебе пора книги писать.

Живо вскочила, последний глоток дыма — и потушила окурок в стаканчике с кофе. Протиснуться мимо рядов (мимо Агатова) и резво выбежать в коридор, а через черный ход выскочитьна улицу.

До концерта еще далеко, на территории пока только участники и обслуживающий персонал, а посему смело могу позволить себе такую вольность.

Минуты — скрипнула дверь. Рядом со мной, на ступеньку, присел Кузя.

— Все так хреново?

Промолчала, отвела взгляд в сторону.

— Ясно, — тяжело выдохнул и уткнул глаза в скрещенные перед собой руки.

— Но это же не помешает выступлению?

Резко метнула взор на него.

— К-конечноже, не помешает. И, вообще, — спешно вскочила с места, — эта тема никого не должна волновать.

(немного помолчав, добавила)

И меня тоже.

Встал и Ипатов, поравнялся рядом. Взгляд пред себя, не на меня.

— Ты уверенна?

— Да.

…

Прозрение пробило меня очередной «волной» тока. Живо пролететь по коридору и отыскать в толпе Кузьму.

— Что случилось? — заботливо обнял за плечо и немного отвел в сторону, от пытливых взглядов окружающих.

— Сегодня песню «Друг» исполнять не будем.

— Почему это? — рявкнул кто-то мне на ухо. Испуганно обернулась. На наши плечи с Ипатовым приземлился Макс.

Нервно сглотнула. Молчу.

— Слышь, лесной обитатель, отвали, а. Видишь, сейчас не до тебя, — гневно гаркнул Кузьма и сгреб с себя руку Лешего.

— Э-э-э, ты что? Совсем белены обнюхался? Как это отвали?! — от возмущения его голос давно перерос в крик. — Все, что касается группы…

— МАКС! — писком, визгом прерываю на полуслове. И, едва сдерживаясь от рыданий, от ужаса и волнения, срываюсь на бег и мчу, куда глаза глядят.

… только на первом этаже смог догнать меня Ипатов и, властно схватив в объятия, тормознул на месте.

Уткнулась лицом в грудь и выпустила переживания.

Сегодня снова ожило мое сердце, увидев его, услышав моего Матвея, и старая рана… вновь зазияла, зазияла и закровоточила.

— Тише, тише, моя девочка, — еще сильнее прижал к себе. — Все будет хорошо. Сделаем, как хочешь.

— Все равно толпа не даст, — едва слышно отозвался где-то сбоку Леший, отчего я еще сильней, еще громче зарыдала. — Заскандирует. Любая б другая, но не «Друг»…

Действо началось. Все волнующие нас вопросы со «световщиками» уладил Лазарев, а потому оставалось лишь покорно ждать свой выход. Кто же знал, что очередное выступление в Кенигсберге вот так нагло нас сведет с Агатовым лицом к лицу, да еще и тайна моя откроется ребятамвот так глупо и… легко.

Из-за кулис я то и дело, что украдкой метала взгляды в сторону второго этажа, где, предположительно, находился «он». Я знала, что отсюда меня не заметит, не увидит, а потому и не узнает… о моей слабости, о волнении, о том, что еще… чувствуюк нему.

Макс в очередной раз посмотрел мне в глаза, задавая один и тот же немой вопрос — а я молчанием опять уведомила о твердости своего решения.

Еще мгновения — и нас объявили.

Писк, визг, крик и аплодисменты взорвали зал. Страх и ужас новым пластом, настом разлились по моей душе, заставляя дрожать конечности еще больше. Впервые, выходя на сцену, моя голова была забита совсем другими мыслями и чуждыми переживаниями. Я боялась, что сегодня,… давно выставленное напоказ откровение, впервые обретет полный смысл, лицом к лицу с адресатом, правда оголиться, и искренние, глубокие чувства станут перед толпой, как беззащитное дитя.

… Агатов узнает правду.

Глубокий вдох, сжать кулаки до боли — и пошагать вперед.

Наладив (под свой невысокий рост) микрофон, поправив на плече ремень, ухватилась одной рукой за гриф родимой гитары, и медиатором, зажатым, между пальцев второй, — уверенно ударила по струнам…

Тепло вмиг разлилось по всему залу, возвращаясь ко мне жарким приливом и глуша былые мысли.

Музыка проникла в каждую клетку организма — и из души полились слова. Упиваясь нежностью меланхолической песни, трепетом былых чувств, прикрыла веки и отдалась эмоциям…

Очередной куплет сменил припев, а затем — гитарное соло Лешего…

… и вновь разорвать зал припевом, порождая покорное вторение, цепляющее за душу, «эхо» толпы.

Конец композиции.

Но не успели стихнуть звуки электрогитары, как Лазарев дико, живо заколотил палочками по барабану, взрывая публику в новом припадке восторга и вожделения. Дал по струнам и Кузьма, ознаменовывая, доводя до разума остальных выбор новой песни.

… и вновь отдаться жгучему потоку лирики, льющейся, рвущейся к толпе прямиком из пылкого сердца.

И снова сойти с ума от возгласов людей, от их подпевания, от поднятых вверх рук, плавно качающихся, словно на ветру, вторящих своими движениями музыке, от где-не-где разбросанных по темени нежных, медово-сладких огоньках боли, отчаяния… и надежды.

Еще три композиции — и я буду свободна. Так бы я думала там, за кулисами. Сейчас же в голове были совсем другие переживания. И даже на мгновение стало все равно. Все равно, что узнает, что скажет, что подумает. Все равно…

Здесь, в теплых объятиях взглядов людей, которые в меня верят, которые любят, которые ждут, я готова застыть навеки, и перенести любые невзгоды,… любую боль.

…

Еще один аккорд — и музыка стихла, давая право законно захватить зал звуками восторга и обожания.

Улыбнулась. Искренне, счастливо улыбнулась.

И, когда, казалось, ужевсе разрешилось, закончилось, когда страх уступил удаче, крики толпы стали складываться в единый, связный гул, шум, несущий собой лишь один звук, один смысл, одно слово…

И это слово — «Друг».

Ужас прошиб все тело, но я не поддалась нахлынувшим эмоциям. Взяв чувства в узду, совладав с собой, сделала выбор.

Я чувствовала прикипевшие к моей спиневзволнованные взгляды ребят, их немой вопрос, полный замешательства и смятения.

А потому…

первой ударила по струнам. И акапельно (под звук стихающей ноты) завела болезненную строку…

Опустились руки, и слова мои стихли, да только зал умело подхватил-продолжил, поднося к самому небу и разбивая о купол неумолимой крыши… нежное откровение моей раненной души.

… замерли последние ноты, трепыхаясь взволнованным мотыльком на лампочке: упиваясь прощальным, но таким желанным, теплом смерти.