Осень в Пекине

B

Клод Леон услыхал, как на левом фланге трубным голосом пропел будильник, и проснулся, чтобы прислушаться внимательней. Осуществив задуманное, он снова заснул — случайно — и окончательно проснулся только через пять минут — тоже непреднамеренно. Он посмотрел на фосфоресцирующий циферблат, сделал для себя вывод, что уже пора, и скинул простыню. Любовно прижимаясь, она вновь скользнула вверх по его ногам и обвилась вокруг тела. В комнате было темно, светлый треугольник окна еще не проступил. Клод ласково погладил простыню; она перестала ерзать и выпустила его из своих объятий. Клод сел на край кровати, левой рукой потянулся зажечь лампу и в очередной раз убедился, что лампа находится справа. Он вытянул правую руку и, как всегда, наткнулся на деревянное изголовье.

— Отпилю его когда-нибудь, — недовольно процедил он сквозь зубы.

Но зубы неожиданно раздвинулись, и голос прозвучал в полную силу.

— Тьфу ты! — подумал Клод. — Сейчас весь дом перебужу.

Он напряг слух и различил ритмичную пульсацию. Пол и стены дышали легко и размеренно. Клод успокоился. По периметру оконной шторы стали заметны серые полоски дневного света: с улицы пробивалось бледное зимнее утро. Клод Леон вздохнул; ноги его тем временем нащупали шлепанцы. Сделав над собой усилие, он встал. Из его расширенных пор нехотя, с присвистом спящей мышки, выходил сон. Клод подошел к двери, но прежде чем включить свет, развернулся лицом к зеркалу платяного шкафа. Накануне вечером он потушил лампу внезапно, как раз в тот момент, когда строил рожу собственному отражению. Теперь, перед тем как идти на работу, он хотел увидеть эту рожу еще раз. Он решительно повернул выключатель. Вчерашнее отражение было на месте. При виде его Клод громко расхохотался. Впрочем, под действием света изображение быстро померкло, и в зеркале появился утренний Клод Леон, отвернувшийся от шкафа и собирающийся побриться. Он спешил, чтобы прибежать в контору раньше своего начальника.

К счастью, жил он неподалеку от Компании. Это зимой — к счастью. Летом же дорога получалась слишком короткой. Надо было пройти триста метров по проспекту Жака-Лемаршана[7] (с 1857 по 1870 сей достойный муж инспектировал контрибуции, а прославился как героический защитник баррикады: он оборонял ее в одиночку, сдерживая натиск прусской армии; в конце концов они его одолели, зайдя с тылу; прижатый к своей высоченной баррикаде, которую он отстаивал до последнего, бедняга дважды выстрелил себе в рот из винтовки Шаспо; кроме того, отдачей ему оторвало правую руку). Клод Леон живо интересовался мельчайшими подробностями истории и в ящике своего стола хранил полное собрание доктора Кабанеса[8], переплетенное в черный коленкор наподобие бухгалтерских книг.

От холода на краю тротуара позвякивали красные ледышки, а женщины сучили ногами под короткими бумазейными юбками. На ходу Клод бросил «добрый день» вахтеру и, заранее робея, подошел к решетке лифта в стиле Тпру-Конкурбюзье, где уже мялись в ожидании три машинистки и бухгалтер. Клод приветствовал всех сдержанным взмахом руки.

— Здравствуйте, Леон, — сказал начальник, открывая дверь.

Клод вздрогнул и посадил кляксу.

— Добрый день, господин Сакнуссем[9], — пролепетал он.

— Какой же вы недотепа, — покачал головой начальник. — Опять кляксу поставили...

— Простите, господин Сакнуссем, я...

— Немедленно сведите! — приказал Сакнуссем. Клод склонился над кляксой и принялся старательно ее вылизывать. Чернила были горькие и пахли тюленьим жиром.

Сакнуссем, похоже, был в благодушном настроении.

— Вы читали сегодняшние газеты? — спросил он. — Конформисты готовятся устроить нам веселые денечки, не так ли?

— М-м-м... да, сударь... — промямлил Клод.

— Каковы негодяи, а? — воскликнул Сакнуссем. — Надо быть начеку... Они ведь, знаете, все вооружены...

— А-а... — выдавил из себя Клод.

— Помните, в дни Освобожденчества они возили оружие прямо-таки грузовиками, — продолжал Сакнуссем. — А порядочные люди, вроде нас с вами, ходят безоружными.

— О, конечно, — поспешил согласиться Клод.

— У вас есть оружие?

— Н-нет, сударь, — сказал Клод. — Но, может...

— Так вы готовы достать мне револьвер? — спросил Сакнуссем без обиняков.

— Я, это... — замялся Клод, — если только зять моей хозяйки... даже не знаю...

— Великолепно! — провозгласил шеф. — Так я могу на вас рассчитывать? Ну, разумеется, не слишком дорогой и чтобы непременно с патронами. Эти мне сукины дети конформисты!.. Надо держать ухо востро. Вы со мной согласны?

— Согласен, — ответил Клод.

— Ну разумеется. Не торопитесь, работайте спокойно. И если вам надо пораньше уйти...

— О, мне не надо... — поспешил отказаться Клод.

— Вот и хорошо! — одобрил Сакнуссем. — Главное, постарайтесь ставить поменьше клякс. И смотрите, работайте внимательно, вам не за красивые глазки жалованье платят, черт подери...

— Я буду стараться, господин Сакнуссем, — пообещал Клод.

— И не опаздывайте, — напомнил шеф. — Вчера вы опоздали на шесть минут.

— Но при этом я пришел на девять минут раньше... — попытался оправдаться Клод.

— Конечно, только обычно вы приходите на пятнадцать минут раньше, — уточнил Сакнуссем. — Сделайте же усилие, в конце концов!

И он вышел, прикрыв за собой дверь. Весь трепеща, Клод вернулся к работе. Руки у него так дрожали, что он уронил на бумагу еще одну кляксу. Она была невероятных размеров и походила на хихикающую рожу.

Клод доедал обед. От сыра остался один кусок, правда довольно большой. Желтый, с сиреневыми дырочками, он лениво ворочался в своей тарелке. На десерт Клод налил себе целый стакан карамельного гидрата окиси лития и слушал, как он, пузырясь, стекает по пищеводу. Пузырьки воздуха поднимались против течения и лопались в гортани, производя металлический звук. Клод встал, чтобы выйти на звонок, прозвучавший за дверью. Это был зять квартирной хозяйки.

— Здравствуйте, — сказал гость. Его честнейшая улыбка и рыжая шевелюра выдавали карфагенское происхождение.

— Здравствуйте, — ответил Клод.

— Я принес вам эту штуку, — сказал зять. Его звали Жан.

— А, эту... — сообразил Клод.

— Ее самую, — подтвердил Жан и извлек «штуку» из кармана.

Это был красивый десятизарядный эгализатор марки «Вальтер», модель «ппк»; эбонитовое основание магазина тютелька в тютельку входило меж двух пластин рукоятки, сделанных по форме руки.

— Вещь... — взволнованно и со знанием дела оценил Клод.

— Фиксированное дуло, — уточнил Жан. — Высокая точность.

— Да, — сказал Клод, — и прицел удобный.

— В руку так сам и ложится, — добавил Жан.

— По уму сделано, — согласился Клод, целясь в цветочный горшок, который на всякий случай пригнулся.

— Пистолет что надо. Три с половиной.

— Дороговато, — сказал Клод. — Не для себя беру. Я-то понимаю, что вещь, конечно, того стоит, но тот человек не даст больше трех тысяч.

— Дешевле не могу, — сказал Жан. — Я сам за него столько заплатил.

— Понимаю, — кивнул Клод. — Дорого.

— Это совсем не дорого.

— В смысле, оружие стоит дорого, — поправился Клод.

— Это уж точно, — подтвердил Жан, — такую пушку еще поискать.

— Что верно, то верно, — сказал Клод.

— В общем, три с половиной последняя цена, — уверенно проговорил Жан.

Сакнуссем больше трех тысяч не даст. Клод подумал, что если повременить с починкой башмаков, он сможет заплатить пятьсот франков из своего кармана.

— Может быть, снегопад скоро кончится, — сказал он вслух.

— Все может быть, — ответил Жан.

— Тогда и подметки на башмаках подбивать не обязательно.

— Кто его знает. Зима все-таки.

— Сейчас деньги достану, — сказал Клод.

— А я даю вам в придачу запасной магазин, — сказал Жан. — Забесплатно.

— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил Клод.

В конце концов, можно поменьше есть с недельку, вот и наскребешь пятьсот франков. И чем черт не шутит, может быть, когда-нибудь Сакнуссем случайно об этом узнает.

— Ну, спасибо, — сказал Жан.

— Вам спасибо, — ответил Клод, провожая его до двери.

— У вас теперь будет отличное оружие, — сказал Жан на прощание.

— Это не для меня, — снова поправил Клод, когда посетитель уже спускался по лестнице.

Он запер дверь и вернулся к столу. Черный холодный эгализатор выжидающе молчал; он внушительно покоился рядом с сыром, который в ужасе пытался от него отстраниться, но не решался покинуть родную тарелку. Сердце Клода учащенно билось. Он взял в руки скучающую вещь, чтобы рассмотреть ее со всех сторон. Прячась за закрытой дверью, он каждой клеточкой ощущал в себе могучую силу. Но надо было отнести эгализатор Сакнуссему.

Выходить на улицу с оружием было запрещено. Клод положил револьвер на стол и прислушался: а вдруг кто из соседей слышал его разговор с Жаном?

Клод чувствовал на ляжке его ледяную тяжесть: будто мертвый зверь. Револьвер оттягивал карман и ремень брюк, а рубашка с правого боку топорщилась. Под плащом, конечно, не видно, но всякий раз, как он делал шаг правой, на ткани набегала большущая складка, и уж ее-то наверняка заметят. Разумней всего было пойти другой дорогой. И Клод, едва выйдя из подъезда, повернул налево, хотя ему надо было направо. Он шел к вокзалу, избегая оживленных улиц. Стоял тоскливый, промозглый день, совсем как накануне. Клод плохо знал этот квартал. Он свернул в первый переулок направо; затем, пройдя шагов десять, решил, что так слишком быстро доберется до цели, и повернул налево. Новая улица пересекалась с предыдущей под углом чуть меньше 90° и дальше описывала дугу. По обеим сторонам ее тянулись магазины, совсем не похожие на те, мимо которых привык ходить Клод; они были никакие, без особинки.

Клод шел быстро, и тяжелый револьвер колотил его по ноге. Встречный незнакомец, как ему показалось, внимательно посмотрел на его карман. Клод содрогнулся и, пройдя еще метра два, осторожно повернул голову: прохожий глядел на него. Прижав подбородок к груди, Клод ускорил шаг и на первом же перекрестке устремился влево. Впопыхах он толкнул маленькую девочку, которая поскользнулась и села в кучу грязного снега, сваленного на краю тротуара. Клод не решился ее поднять, глубже засунул руки в карманы и, воровато оглядываясь, бросился вперед. Из соседнего дома вышла матрона со шваброй в руках. Едва ее не задев, Клод прошмыгнул под самым ее носом, и вслед ему раздалась смачная брань. Он обернулся. Матрона не сводила с него глаз. Клод опять прибавил шагу и едва не влетел в железную загородку, которую рабочие дорожной службы поставили перед открытым люком. Совершив пируэт, дабы избежать столкновения, Клод зацепился за решетку плащом и разорвал карман, а рабочие обозвали его козлом и придурком. Сгорая со стыда, скользя на заледенелых лужах, Клод почти бежал. Он весь взмок под шерстяным жилетом и тут, переходя через улицу, столкнулся с велосипедистом, который неожиданно выскочил из-за поворота. Педаль оторвала Клоду полштанины и рассекла щиколотку. Он испуганно вскрикнул, вытянул руки, пытаясь удержать равновесие, и вместе с велосипедистом повалился на грязную мостовую. Неподалеку оказался полицейский. Клод вылез из-под велосипеда. Щиколотка зверски болела. Велосипедист с вывихнутой рукой и расквашенным носом ругался на чем свет стоит. Клода охватила ярость, сердце бешено заколотилось, ладоням стало горячо. Он чувствовал, как кровь бурлит у него в жилах, пульсирует в щиколотке, и с каждым ударом пульса на ляжке вздрагивает эгализатор. Велосипедист выбросил вперед левый кулак, и от удара в лицо сознание Клода окончательно прояснилось. Он выхватил из кармана револьвер и расхохотался, потому что велосипедист залопотал что-то невнятное и попятился. В тот же момент сильнейший удар обрушился на его руку, и Клод увидел, как полицейский опустил дубинку. Подхватив упавшее оружие, он вцепился Клоду в воротник. Ощутив, что правая рука опустела, Клод резко обернулся; правая нога его сжалась и распрямилась. Удар пришелся полицейскому в пах. Он сложился пополам и выронил револьвер. Рыча от наслаждения, Клод бросился за эгализатором и выпустил всю обойму в велосипедиста, который схватился за живот и тихо осел, издав напоследок горловой хрип. Отстрелянные гильзы приятно пахли. Клод дунул в дуло револьвера, как это делают в фильмах, сунул оружие в карман и рухнул на полицейского. Ему очень хотелось спать.

— Ну так что? — спросил адвокат, вставая и собираясь уходить. — Почему, если начистоту, у вас в руках оказался револьвер?

— Я ведь уже говорил, — и Клод Леон в очередной раз поведал свою историю. — Я купил его для директора, господина Сакнуссема... Арна Сакнуссема.

— Тем не менее он все отрицает, — сказал адвокат, — и вы прекрасно это знаете.

— Но ведь это правда, — упрямо повторил Клод.

— Я понимаю, но придумайте что-нибудь другое. В конце концов, у вас было достаточно времени для размышлений.

Адвокат был раздражен.

— Я оставляю вас, — сказал он, направляясь к двери. — Теперь мы можем только ждать. Со своей стороны я постараюсь сделать все, что в моих силах. Но вы совсем мне не помогаете!

— Это не моя профессия, — заметил Клод Леон.

Он ненавидел адвоката почти так же сильно, как велосипедиста и полицейского, который в участке сломал ему палец. И снова ладони и ноги у него горели.

— Всего хорошего, — сказал адвокат и вышел.

Клод ничего не ответил и уселся на кровать. Дверь за посетителем захлопнулась.

Сторож положил на кровать конверт. Клод, пребывавший в полудреме, узнал фуражку служителя и сел.

— Мне бы... — начал он.

— Чего? — спросил сторож.

— Мне бы веревку. Моточек бы, — и Клод почесал затылок.

— Запрещено, — отрезал сторож.

— Да я не собираюсь вешаться, — объяснил Клод. — Для этого сгодились бы и мои подтяжки.

Сторож серьезно взвесил аргумент.

— Что ж, за двести франков я могу вам достать метров десять-двенадцать. Больше нельзя. И без того рискую.

— Идет, — сказал Клод. — Деньги возьмете у моего адвоката. Несите веревку.

Сторож пошарил в кармане.

— Она у меня с собой. Вот, держите, — и он протянул Клоду аккуратный моток довольно крепкой бечевки.

— Благодарю, — сказал Клод.

— А что вы собираетесь с ней делать? Надеюсь, без глупостей?

— Повеситься собираюсь, — заявил Клод и расхохотался.

— А? А-а!.. — сторож так разинул рот, что казалось, ворона залетит. — Не может быть, ведь у вас есть подтяжки.

— Они новые. Жаль портить, — объяснил Клод. Сторож воззрился на него с восхищением:

— Эк вы ловко все провернули. Поди, журналист?

— Нет. Но все равно спасибо. Сторож направился к двери.

— Так за деньгами обратитесь к адвокату, — напомнил Клод.

— Ладно, — сказал сторож. — А он даст? Клод кивнул, и в двери тихо лязгнул замок.

Сложенная пополам и перекрученная, веревка была не длиннее двух метров. Этого как раз хватит. Если влезть на кровать, то ее можно зацепить за перекладину оконной решетки. Куда сложнее правильно выбрать длину петли, так, чтобы ноги не касались пола.

Клод попробовал веревку на прочность. Вроде держит. Он взобрался на кровать, ухватился за выступ стены, дотянулся до решетки. С трудом сделал узел, просунул голову в петлю и бросился в пустоту. Что-то хлестнуло его по затылку. Веревка лопнула. Он приземлился на ноги, вне себя от гнева.

— Этот сторож просто скотина! — сказал он вслух. В тот же миг сторож открыл дверь.

— Барахло ваша веревка, — сказал ему Клод.

— А мне-то что? — отмахнулся сторож. — Адвокат заплатил — и ладно. Зато у меня сегодня сахар есть, по десять франков за кусок. Может, хотите?

— Не хочу, — буркнул Клод. — Ничего у вас больше не попрошу.

— Попросите еще, — сказал сторож. — Месяца через два-три... Да что два-три, недели не пройдет, как вы и думать обо всем этом забудете.

— Не знаю, может, и так. А веревка все равно барахло. Он подождал, пока сторож уйдет, и решился пустить в ход подтяжки. Они были совсем новые, сплетенные из кожи и резинки, и стоили ему двухнедельной экономии. На метр шестьдесят их, пожалуй, можно растянуть. Клод снова полез на кровать и крепко-накрепко прикрутил один конец к решетке. На другом конце он сделал петлю и просунул в нее голову. И снова бросился вниз. Подтяжки растянулись до предела, и Клод мягко приземлился под окном. Но в ту же минуту оконная решетка оторвалась от стены и с грохотом обрушилась ему на голову. В глазах у Клода сверкнули три звездочки.

— Во кайф! Как от «Мартеля»! — сказал он.

Он съехал по стене на пол. В опухшей голове гудел дьявольский хор. Подтяжкам же ничего не сделалось.

Аббат Грыжан[10] гарцевал по тюремным коридорам в сопровождении сторожа. Они играли в белибердень. Доскакав до камеры Клода Леона, аббат поскользнулся на кучке, оставленной под ногами девятихвостой кошкой, и описал в воздухе полное сальто. Его сутана, изящно разлетевшаяся над крепкими ногами, так живо напомнила балет незабвенной Лои Фуллер[11], что сторож проникся к нему почтением и, пробегая мимо, тоже заголился из вежливости. Аббат звучно шлепнулся оземь, а сторож вскочил верхом ему на спину; но аббат показал «чурики».

— Вы проиграли, — сказал сторож. — Придется вам платить за угощение.

Грыжан скрепя сердце согласился.

— Только без глупостей, — предупредил сторож. — Пишите расписку.

— Я не могу писать лежа, — сказал аббат.

— Хорошо, я вас отпущу.

Но едва встав на ноги, аббат разразился хохотом и устремился вперед. Поймать его не составило для сторожа большого труда, потому что на пути возвышалась крепкая стена.

— Вы мошенник, — сказал сторож. — А ну подписывайте бумагу!

— Может, договоримся? Я прощу вам грехи на две недели вперед.

— Фигушки, — сказал сторож.

— Ну, так и быть, — вздохнул аббат. — Давайте, чего там подписывать.

Из отрывного блокнота сторож выдрал листок с уже готовой распиской и сунул Грыжану карандаш. Тот покорно поставил свою подпись и вернулся к камере Клода Леона. Ключ вошел в скважину; замок проникся к ключу доверием, отомкнулся.

Сидя на кровати, Клод Леон предавался размышлениям. Солнечный луч врывался в камеру через отверстие, оставленное упавшей решеткой, пробегал по стенам и терялся где-то у параши.

— Здравствуйте, отец мой, — сказал Клод Леон, завидев аббата.

— Здравствуйте, мой мальчик.

— Как поживает мать моя?

— Все в порядке.

— На меня снизошла благодать, — сообщил Клод, прикладывая руку к затылку. — Вот, пощупайте.

Аббат пощупал и сказал:

— Ни фига себе! Эк она вас отметила!

— Слава Тебе, Господи! — сказал Клод Леон. — Я хочу исповедаться. Хочу предстать перед Создателем с кристально чистой душой...

— ...словно выстиранной в персоли! — воскликнули они в один голос, следуя католическому канону, и осенили себя самым что ни на есть классическим крестным знамением.

— Но никто пока не собирается ни вздергивать вас на кол, ни сажать на дыбу, — сказал аббат.

— Я убил человека, — пожаловался Клод. — И не просто человека, а велосипедиста.

— Могу сообщить кое-какие новости, — сказал аббат. — Я виделся с вашим адвокатом. Тот парень оказался конформистом.

— И все же я его убил, — повторил Клод.

— Но Сакнуссем согласен дать показания в вашу пользу.

— Мне теперь все равно.

— Сын мой, — сказал аббат, — вы же не можете изменить тот факт, что застреленный вами велосипедист был врагом нашей Матери Ехидной, Слепой и Апостылевшей Церкви...

— Когда я его убивал, на меня еще не снизошла благодать.

— Ерунда! — уверенно заявил аббат. — Мы вас отсюда вытащим.

— Я не хочу! — заупрямился Клод. — Я собираюсь стать затворником. Где же еще мне искать покоя, как не в тюрьме?

— Вот и чудненько, — нашелся аббат. — Если хотите стать затворником, мы вас заберем отсюда завтра же. Епископ в отличных отношениях с начальником тюрьмы.

— Но мне негде затвориться. Лучше уж я останусь здесь.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал аббат. — Уж мы подыщем вам местечко погаже.

— Тогда другое дело, — согласился Клод. — Пошли, что ли?

— Куда так скоро, нехристь! — пошутил аббат. — Надо утрясти кое-какие формальности. Я приеду за вами завтра, на катафалке.

— Куда вы меня отвезете? — взволнованно спросил Клод.

— Есть вакантное место пустынника в Экзопотамии. Туда мы вас и определим. Вам там будет очень хреново.

— Вот это здорово! — оживился Клод. — Я буду за вас молиться.

— Аминь! — сказал аббат.

— Оп-ля-труля-ля! — проговорили они хором, следуя католическому канону. (Возглас этот, как известно, обычно не сопровождается крестным знамением.)

Аббат потрепал Клода по щеке и крепко ущипнул за нос. Потом он покинул камеру, и сторож запер за ним дверь.

Клод остался стоять перед крошечным окошком. Он опустился на оба колена и всем своим астральным сердцем погрузился в молитву.