Ошибка комиссара

Глава двенадцатая Женщина, свалившаяся с Марса

На этот раз Ольга увела меня за книжные стеллажи. Посматривая сквозь щели на сидевших в зале читателей, моя подруга принялась говорить шепотом, как в плохом детективе.

— Леша, у нас тут такие дела творятся — мамочки мои ро́дные. Аэлите-то нашей угрожают. Она даже в милицию обращалась, но нам ничего не рассказывает. Сказала, что от милиции проку ждать нечего. Дескать — там все чинуши и бюрократы. Может быть ты, Лёша, поговоришь с ней, как специалист?

Обидно, конечно, когда про нашу советскую милицию такое говорят, но некоторая правда в этом есть. Милицейская бюрократия строится на соблюдении законности, а законность — вполне себе бюрократична. Такая вот змея, поедающая собственный хвост. Но это в теории. А если сюда добавить ещё чуточку пофигизма конкретных сотрудников, не желающих заниматься надуманными проблемами впечатлительных заявителей, то наша Аэлита получила вполне ожидаемый ответ.

— Оль, а что я могу поделать? — удивленно вытаращился я на заведующую отделом иностранной литературы. — Если она к нам уже обращалась, так скорее всего, ничего конкретного сказать не могла. Кто ей угрожал? Почему?

Ольга только плечиками пожала, а я горько вздохнул.

Не стал говорить вслух, что даже если бы и был конкретный человек, угрожавший, скажем, убийством, так и это еще попробуй-ка докажи. Хорошо, если свидетель есть, а коли нет? Был такой случай, когда один гражданин, встречая на лестничной площадке своего соседа, с которым его дражайшая супруга как-то наставила ему рога, говорил — я тебя скоро убью! Сосед, понимавший, что слова, сказанные тет-а-тет ничего не стоят, однажды не выдержал и сам убил потенциального злоумышленника, а потом позвонил в милицию и сдался, от следствия ничего не таил. Уже и не помню, сколько лет ему дали — не то восемь, не то все десять лет. В сущности, мог бы соседа не убивать, а поменять квартиру.

Вспомнился один эпизод из моего будущего, когда владелец обанкротившегося банка, посчитавший, что в его бедах виноват городской прокурор (женщина, кстати), заявился к ней в кабинет и пообещал ее самолично застрелить. За угрозу убийством экс-банкир получил полтора года тюрьмы, да и то потому что его слова услышал другой посетитель прокурорши, сидевший в кресле с высокой спинкой, а преступник его не видел. Кажется, подобный эпизод был в каком-то детективе Агаты Кристи, когда Эркюль Пуаро, сидевший в кресле с высокой спинкой возле камина, слышал разговор двух преступников, а они его тоже не видели. Совпадение? Или наша прокурор тоже читала Агату Кристи?

— Лешенька, — протянула Ольга, грустно вытягивая губы, словно ребенок, которому пообещали мороженое, но так и не дали. — Леш, ну ради меня, а? Ну ты просто с ней поговори, ладно? Я Аэлите уже пообещала… Она, вообще-то не хотела, но я ее уломала, чтобы с хорошим милиционером, тем более инспектором уголовного розыска поговорить.

— Ишь, пообещала она, — покачал я головой. Вообще-то, я таких вещей не люблю, когда кто-то дает обещание от моего имени. Хотел фыркнуть, обидеться — или сделать вид, что обиделся, но не успел.

Ольга, выглянув из-за стеллажа — не видит ли кто-нибудь из читателей, цепко ухватила меня под руку, повернула к себе и крепко-крепко поцеловала. Целоваться в библиотеке я не пробовал никогда в жизни. Но здесь даже и понравилось. Но я только-только увлекся, как Ольга уже отстранилась и пообещала:

— Потом… А вечерком, как в гости придешь, я тебя куриной печенью угощу.

Ну, если куриной печенью угостит… А Ольга мастерски умеет тушить печень в сметане.

— Эх, евины дочки, — вздохнул я, возвращая женщине поцелуй, — вьете вы из нас веревки.

— Ага, вьем, — не стала спорить Ольга. — А как не вить, если вы сами не понимаете, что нужно виться? — Отпустив свою жертву, радостно сказала: — Ты иди пока на улицу, на скамейку. Аэлита не хочет в библиотеке говорить. — Сделав шаг вперед, обернулась ко мне: — Ты ведь мне потом все расскажешь, да?

Ольга ускакала звать Аэлиту Львовну, а я, осознавая, что побудительным мотивом доброго дела и заботы о коллеге этой э-э стрекозы… ну, или просто козы — то есть, моей подруги, стало простое женское любопытство, пошел на выход.

Хотя, я могу и ошибаться, и дело не только в любопытстве. Олька — девчонка добрая и терзания сослуживицы ее расстраивают.

Наша городская библиотека расположена рядом со зданием УВД на улице Бульварной. Поэтому, между деревьями стояли скамейки — целехонькие и относительно чистые. В моем будущем расстояние еще больше сократится, потому что к зданию УВД будет сооружена пристройка, в которой расположатся «чекисты».

Рука непроизвольно потянулась к карману, в котором я когда-то носил сигареты. С чего это вдруг? Ага, сработал старый-престарый рефлекс, выработавшийся в прошлые времена — если присел на скамейку, то надо это дело «перекурить». А я ведь уже не курю! Прислушался к самому себе. Нет, курить немного хотелось, но не настолько, чтобы не подавить в себе это желание. А где оно, кстати? В мозгу? Так мозг-то не мой, а заимствованный у «того» Алексея.

Внезапно вылезла мысль — если я здесь, то где обладатель сознания, чье место я занял? Хорошо, если он в каком-то ином мире, а если Лешка Воронцов, двадцати одного года от роду переместился в тело уже немолодого полковника в отставке? Что он подумает, когда увидит пожилую женщину, уверявшую, что она его жена? Ведь этот Лешка еще не знаком со своей Ниной. А сыновья, которые по возрасту годятся ему в отцы? Нет уж, гнать нужно подальше такие мысли. Пусть Лешка сам выкручивается, я ему не помощник.

Кстати, а когда Бульварную переименуют в бульвар Доменщиков?Не помню, когда ее переименовывали, но не суть важно — узнаю. А ко мне уже направляется высокая худощавая женщина. Видел ее несколько раз в библиотеке, но особо-то не разглядывал и не присматривался.

Действительно — очень, скажем так, нетипичная дама для библиотечного работника, пусть и в ранге завфондами. Прямая спина, движения выверенные, одета в длинную юбку почти до пят и в белоснежную блузку, прихваченную у ворота бархатной ленточкой. А еще пышная коса до пояса. А в косе — совершенно седая, я бы даже сказал белоснежная прядь. Вишь, даже не красит!

Напоминает не то балерину на пенсии, не то народную учительницу из прошлого века. В моем будущем Аэлита считалась бы красивой, а при соответствующем уходе за собой, не говоря уже о ботоксе или чем-то еще, так даже и молодой. А здесь заметно, что уже за сорок.

При приближении женщины я встал и даже обозначил нечто напоминающее поклон.

— Добрый день, — поздоровалась со мной женщина. — Как я полагаю, вы и есть Алексей…? Простите, не знаю вашего отчества. Ольга Васильевна мне назвала только имя.

— Можно без отчества, — покладисто отозвался я. Подумав, добавил: — Но если вам удобнее — то Алексей Николаевич.

Женщина кивнула, давая понять, что по имени и отчеству ей действительно говорить удобнее. Критически осмотрев скамейку, вытащила из бархатной сумочки, прицепленной к запястью (в магазинах не видел ничего подобного!) носовой платок, смахнула с сиденья только ей заметную пыль и села.

— Вы позволите? — поинтересовался я, кивая на место рядом. В присутствии такой дамы само-собой настраиваешься на то, чтобы быть воспитанным и галантным.

— Да-да, разумеется, — слегка отодвинулась Аэлита Львовна, хотя места хватало.

Усевшись рядом, я пояснил:

— Будет очень нелепо выглядеть, если я останусь стоять, словно столб и нависать над вами.

Мы оба сидели и молчали. Я ждал, что женщина сама начнет рассказывать о своих проблемах, но она отчего-то не спешила. Толи ей было неловко, толи чего-то стеснялась.

— Аэлита Львовна, со слов Ольги Васильевны я понял, что вас что-то сильно тревожит. Не поделитесь?

Дама продолжала молчать, только нервно покусывала нижнюю губу. Интересно, а в Смольном институте учили, как правильно себя вести, если ты сильно нервничаешь? Но я Пажеский корпус не кончал, да и в академиях не учился, поэтому стал терять терпение.

— Говорят, человеку можно помочь только в том случае, если он сам желает себе помочь. Как говорят — спасение утопающих, дело рук самих утопающих. Если нет, тогда извините.

С этими словами я встал, намереваясь раскланяться и уйти, чтобы не тратить время. Все-таки, я на встречу не набивался, меня попросили. Если бы разговор с Аэлитой Львовной был нужен мне самому, так попытался бы наладить отношения, перекинуть какой-нибудь мостик к взаимопониманию. Ну, хотя бы поинтересовался — почему ей дали такое странное имя? Впрочем, бьюсь об заклад, о необычном имени ее спрашивали много-много раз. Ну, не Дазраперма (Да здравствует Первое мая, если кто не знает), так уже хорошо.

А мне этот разговор на фиг не нужен. Не хочет — так ладно. На нет, как говорится и суда нет. Тоже мне тайны мадридского двора. Скорее всего, завела себе какого-то хахаля, а теперь не знает, как от него отвязаться. Но коли явного криминала нет, так пусть сама разбирается. А Оля пусть меня простит. А нет, как-нибудь да переживу.

— Подождите, Алексей Николаевич. Пожалуйста, не торопите меня, — попросила женщина таким тоном, словно бы собираясь меня удержать. Но нет, воспитание не позволяло хватать незнакомого мужчину, пусть даже и за руку.

Я снова уселся на скамью, набираясь терпения. Решил, что буду терпеливым минут пять. Ладно, пусть все десять. Но ждать пришлось меньше — минуты две.

Аэлита Львовна вытащила из сумочки несколько смятых листочков бумаги. Передавая их мне, сказала:

— Вот, посмотрите.

Четыре листочка, вырванных из тетради в клетку. На первом листе газетными буквами наклеены слова «отдай или хуже будет». На втором — «отдай или умрешь». На третьем «верни чужое а не то хуже будет». И на четвертом — «срок истекает».

Прямо-таки Конан Дойл. Как там, в «Собаке Баскервилей» было написано? «Остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно». И тоже газетными буквами.

И что это? Чья-то глупая шутка? Кажется, свой вопрос я произнес вслух.

— Не знаю, — покачала головой женщина. — Мне эти послания уже вторую неделю приходят. Не каждый день, но через день.

— А где остальные письма?

— Я их поначалу просто в печку бросала. Думала, мальчишки шалят. Но у мальчишек бы на две недели терпения не хватило, да и ребятишек в нашем районе мало осталось, — сообщила Аэлита и пояснила: — Я в деревянном доме живу, на Некрасова. Большинство домов либо уже расселены, либо вообще снесены, а дети, вместе с родителями в Заречье переехали.

— Послания по почте приходят? — поинтересовался я.

Женщина с Марса лишь покачала головой.

— Нет, конвертов не было, тем более со штампами. У меня ящик почтовый на входных дверях висит, в него и вкладывают.

— Как я понял, когда вы стали волноваться, то пошли в милицию? — уточнил я. А потом выдвинул очевидное предположение: — Но в дежурной части вас либо не приняли, либо не приняли всерьез?

— Да меня там просто на смех подняли, — горько усмехнулась Аэлита Львовна. — Говорят — мол, странно от трезвой женщины такое слышать. Потом спросили — дескать, от Фантомаса не получала ли писем? Не учительницей ли работаю? Намекали, видимо, на шалости подопечных учеников. В общем, отмахнулись и даже разговаривать не стали. Дескать — не отрывайте от важных дел.

— Но у вас, лично, есть основания считать, что это не розыгрыш и не чья-то дурная шутка? — спросил я, подумав про себя, что что-то тут не ладно. Если бы женщина отнеслась к письмам с угрозами именно как к дурной и изрядно затянувшейся шутке, то в милицию бы не пошла.

— Нет, это не шутка.

— Аэлита Львовна, вы что-то не договариваете, — хмыкнул я. — Если это не шутка и не розыгрыш, значит, у вас имеется какое-то подозрение? Что вы скрываете?

Женщина с Марса посмотрела на меня. Мне показалось, что в ее взгляде я увижу высокомерие — мол, я вам все рассказала, а что еще? Но нет, скорее, там читалось сомнение и растерянность.

— Аэлита Львовна, так не бывает, — мягко сказал я. Странно, но мне показалось приятным произносить её имя. — В вашем прошлом имеется нечто такое, что вы предпочтете скрывать? Уверен, что у такой женщины, как вы, криминального прошлого нет. Что вы не украли какой-нибудь общак…

— Что, простите? — перебила меня Аэлита. — Какой общак я могла украсть?

— Общак — это деньги, которые собирают преступники. Скажем так — касса взаимопомощи воровского мира, — охотно пояснил я, слегка удивленный, что «марсианка» не понимает термина, который известен даже ребенку. Может, она и на самом деле с Марса свалилась?

Я даже не ожидал, что дамочка вскочит со своего места. А эта подскочила, словно ее ударили.

— Да как вы посмели? — гневно зашипела на меня женщина. — Я никогда в жизни ничего чужого не трогала. Не так воспитана! Вы, верно, привыкли иметь дело только с преступниками.

— Сядьте! — повысил я голос, вскакивая и силой усаживая Аэлиту на место. Подождав, пока она успокоится, сказал: — Еще раз повторю — помогать можно лишь тем, кто сам желает себе помощи. А вы, вместо того, чтобы сказать правду, закатываете истерику.

— Мне больно, — пожаловалась женщина.

А я, оказывается, слишком сильно ухватил ее за руку.

— Простите, — смущенно сказал я. — Немного не рассчитал. — Сделав вид, что мне ужасно стыдно — ну, на самом-то деле было всего лишь неловко, сказал: — Прошу прощения за грубость. А что касается предположения, это только гипотетично. Я же ни в чем вас не обвинял. Как раз наоборот, высказал предположение, что такая девушка, как вы, не способны на преступление. Но что-то вы скрываете.

— А теперь вы снова пытаетесь меня оскорбить, — поджала губы Аэлита.

Вот теперь я чуть не завыл. Нет, надо отсюда уматывать, пока я инфаркт с этой взбалмошной дамочкой не получил. А мне еще не хватало сердечного приступа. Сдержав внутри справедливое желание просто обматерить дамочку, отправив ее по известному адресу, но не стал, поэтому, как учат умные люди, мысленно посчитал до десяти, а потом встал со своего места:

— Мы с вами друг друга не понимаем. Так что, простите еще раз, но я пойду. А Ольге… то есть, Ольге Васильевне передайте, что ее знакомый сыщик просто дурак и хам, как и все остальные.

А вот теперь уже Аэлита схватила меня за руку.

— Я не хотела вас обидеть. Но вы, назвав меня девушкой, подчеркнули мой возраст, а это дурной тон.

Ну елки зеленые! Опять вляпался. Забыл, что я не в двадцать первом веке, где девушками именуют всех женщин, а в семидесятых, где женщин называют женщинами, без всяких выкрутасов.

Но извиняться не стану. Надоело. Сейчас скажу что-нибудь из цикла про поручика Ржевского, и уйду. Но упавшая с Марса все-таки взяла себя в руки.

— Алексей Николаевич, у меня пока только подозрения. Право слово — я не могу сказать ничего определенного.

— Как скажете, — покладисто согласился я. — Запишите мой телефон. Или, еще проще — возьмите его у Ольги Васильевны. Как созреете до нормального разговора — звоните. А пока — имею честь откланяться.

Ничего себе хватил, подумал я тут же. Имею честь, да ещё и откланяться. Во как! Никогда так не выражался. Оказывается, благовоспитанность — штука заразная. Причём мгновенно. Всего десяток минут пообщались — и на тебе!

Демонстрируя намерение встать и уйти, я тихонько наблюдал за собеседницей. А она изо всех сил старалась сохранить привычно непроницаемое выражение лица. Только это получалось не очень. Досада, сожаление, стремление начать говорить и сомнение, а надо ли — всё вместе и даже ещё что-то, чего я расшифровать не мог, присутствовало на лице марсианки.

Наконец, она решилась, поднялась со скамейки и поплыла прочь от меня, едва кивнув головой: Прощайте!

Вот и поговорили. Не видать мне теперь куриной печёнки. И не только её, пожалуй. Однако, что мы имеем? А имеем мы нечто такое, что реально тревожит нашу марсианку, ведь не буковок же на бумажке она испугалась. С другой стороны, а зачем пугать человека таким дурацким способом? Девяносто девять человек из ста пустят эту макулатуру на растопку и забудут о ней быстрее, чем она прогорит в печке. А вот как поведёт себя сотый? А сотый испугается и предпримет какие-то действия. Может быть на это и рассчитывает наш пугатель? Если, конечно, это не простое совпадение, и мы не имеем дело с дурацкой шалостью каких-нибудь анти-тимуровцев.

Наблюдая за удаляющейся дамой, я вдруг совершенно против воли отметил её точёную фигурку. Мысленно примерил на неё мини-юбочку и остался весьма доволен таким экспериментом. А может всё-таки бой-френд? Такой запоздалый и такой желанный, и что-то у них пошло не так? Поэтому и не рассказывается вся история целиком?

Я тут же отогнал от себя такие мысли. Чтобы у этой селёдки — и тайный друг? Да он же на её косе удавится ещё на первой встрече.

Нет, решительно сказал я себе, любовную линию мы рассматривать не будем. И поднялся со скамейки, ещё не подозревая о своих заблуждениях.