Ошибка комиссара

Глава восемнадцатая Операция «Магнит»

Нет, определенно начальству не стоит говорить ничего лишнего, особенно, если это касается работы и своего места в милицейской иерархии. Могут последовать оргвыводы. Но дядя Коля — который Николай Иванович, не стал делать оборзевшему подчиненному «козью морду», но ее и делать не надо, потому что на наш город свалился страшный зверь, под названием «Магнит». А с этим-то и без начальства морда вытянется сама-собой, и борода отрастет. Мало нам комплексной проверки, так еще и это…

Сегодня слово магнит, чаще всего, ассоциируется не с телом «обладающим собственным магнитным полем», а с сетью розничных магазинов. А вот для сотрудников милиции семидесятых годов оно означало операцию по комплексной отработке города.

У правоохранительных органов много задач. Поддержание общественного порядка, борьба с преступностью, а еще борьба с антисоциальным элементом — пьяницами, тунеядцами, поднадзорниками, семейными скандалистами, лицами, готовыми вновь вступить на скользкий путь совершения уголовных преступлений. Хотя, если правильней выразиться, то не борьба, конечно, а профилактическая работа.

Участковые инспектора, в меру сил, поддерживают порядок, работая на своих участках планомерно и методично. И на поднадзорников, если у них имеется три нарушения, материалы готовят для возбуждения уголовного дела, и со злостными пьяницами возятся. Но вот когда в городе объявляют операцию «Магнит», то усилия удваиваются-утраиваются, а количество антисоциальных элементов, взятое на строгий контроль и учет, обретает свое качественное воплощение. Все эти элементы отправляются на «перековку» — алкоголики определяются в Лечебно-трудовые профилактории, тунеядцы, те, которые ещё не заматерели в своём тунеядстве, получают направления для трудоустройства, а злостные уклонисты от ОПТ (общественно-полезного труда) могут загреметь и в колонию по известной статье двести девятой. Бывщие сидельцы, оказавшиеся под административным надзором, становятся объектами ещё более пристального внимания, а если имели наглость трижды нарушить установленные ограничения, оказываются фигурантами уголовных дел и получают положенный срок, небольшой, год, как правило, но реальный.

Я невольно вспоминал своё будущее (красиво звучит: вспомнить будущее!). В двадцать первом веке в СМИ часто будет подниматься вопрос: почему всякие насильники, извращенцы и душегубы свободно разгуливают, где угодно, после освобождения из соответствующих мест, и продолжают вершить свои мерзкие дела? В изобретении мер управы на этих негодяев активно будет участвовать кто угодно: депутаты, блогеры, журналисты и каждый захочет свою фишку просунуть, чем фантастичней, тем лучше. Все думают о хайпе и никто о деле. А ведь всё просто: задайте для начала вопрос, зачем в борьбе за свободу личности мы выхолостили до нуля понятие административного надзора, так что он перестал иметь хоть сколько-нибудь важное значение? При развитии техники в двадцать первом веке и правилах административного надзора семидесятых — вот это был бы инструмент. Да в семидесятых он и без технической поддержки работал, что надо. И не надо было бы изобретать велосипед.

А то слушаешь передачу «Калина красная» (это я опять про своё будущее), и удивление берёт: это сколько же по застенкам безвинных людей мается? А где же тогда все насильники, убийцы, грабители, получившие в наших судах свои реальные сроки? И хочется, чтобы уж если не вместо «Калины красной», то хотя бы наряду с ней существовала какая-нибудь «Белая гвоздика» — организация, защищающая права потерпевших. Их-то, несчастных, во много раз больше, нежели их обидчиков. А то закон вроде бы и восторжествовал, преступник получил свой срок, а потерпевший — что? Возмещение ущерба? Здоровье, а то и жизнь покалеченному? Да ничего!

У нас во время «Магнита» наиболее масштабным мероприятием, где было задействовано самое большое количество и людей, и техники, было отправление в ЛТП — лечебно-трудовые профилактории тех, кто частенько навещал медицинский вытрезвитель и, как гласило постановление Президиума Верховного Совета РСФСР «злостно уклонялся от лечения и продолжал вести антисоциальный образ жизни, нарушая общественный порядок».

Но здесь тоже понятно. Самый злостный антисоциальный элемент — это пьяницы.

Пьянство в нашей стране — не то пережиток капитализма (а заодно и феодализма), не то обретение советской действительности. Известно, что количество алкоголиков и пьяниц стремительно возрастает на социально-политических «изгибах» истории. Как считают историки, первый «всплеск» произошел после отмены крепостного права, когда половине населения России объявили о том, что они стали свободными, но никто не объяснил — а что им с этой свободой делать?

Вспомнилась мне книга того самого моего коллеги, что ушел в историки. Так вот, он писал, что в конце XIX века четверть года являлась для местных жителей нерабочей, потому что народ гулял (церковные и государственные праздники, стихийные бедствия и свадьбы и т.д.). А количество кабаков превосходило количество школ[1].

А потом и пошло, и поехало. Кажется, что вся жизнь стала состоять из «изломов» и «перегибов». Не случайно же, император Николай Александрович, вместе с Манифестом о начале войны с Германией (не знал, что война будет Мировая), ввел еще и «сухой закон». Имелся, знаете ли, печальный опыт русско-японской войны, когда призывники, должные отправляться на службу, просто-напросто срывали мобилизацию, явившись на призывной пункт пьяными. А потом была революция, гражданская война. Про самогоноварение, как второе по частоте преступление после порубки государственных лесов, написано много.

И вот, уже наше, советское время, а народ пить никак не бросает. И что же государству-то делать? И государство придумало ЛТП — лечебно-трудовые профилактории.

Лечебно-трудовые профилактории возникли в шестидесятые годы, когда государство, устав бороться с пьяницами только словом, штрафами и воспитанием со стороны трудовых коллективов, решило пойти на очень непопулярные меры.

В ЛТП, помимо медикаментозных средств, алкоголиков лечили еще и трудотерапией. А что такого? Труд — лучший метод воспитания. Это еще Крупская и Макаренко говорили.

Реально, отправить человека в Лечебно-трудовой профилакторий было не так-то легко, и очередь претендентов всегда многократно превышала возможности. Требовалось обстоятельно доказать факты длительного пьянства, оставление семьи в трудном материальном положении, наличие бытовых неурядиц и многого ещё чего из этого ряда. Это когда речь шла о принудительном направлении на противоалкогольное лечение.

Впрочем, на моей памяти имелись и те, кто добровольно приходил либо в наркологию, либо в милицию, и сам просился отправить его в ЛТП!

Но быть кандидатом на отправку — это еще тоже не все. Для начала человека следовало отправить на наркологическую комиссию, где врачи выносили вердикт — нуждается ли алкоголик в принудительном лечении, или он сам справится?

Но, опять-таки, даже врачебная комиссия — это еще не последняя инстанция, потому что окончательное решение об отправке в ЛТП брал на себя суд.

Лечебно-трудовые профилактории прекратили свое существование в 1994 году. С одной стороны, вроде бы и неплохо. Дескать — все равно они никого не лечили, а являлись лишь источником бесплатной рабочей силы. И, вообще, ЛТП лишают человека свободы выбора, потому что каждый сам волен решать — пить ему или не пить.

А вот если посмотреть с другой стороны… Скажите, добрые люди, а что делать родственникам, которые изо дня в день живут рядом с бытовой пьяницей? Скажете — разводитесь и уходите. А если уходить некуда? ЛТП иной раз давало возможность родственникам просто отдохнуть от пьяных дебошей, перевести дух.

Но не только тунеядцы и алкоголики попадали во время «Магнита» в поле зрения милиции. Комплексная операция на то и комплексная, чтобы заодно проверять все «узкие» места — хранение оружия охотниками, автотранспорт, торговые точки и прочее, всего и не перечислить.

Подготовка к операции «Магнит» начиналась заблаговременно. Составлялись списки подучётников всех категорий, сыщиков заставляли готовить списки преступлений, перспективных к раскрытию, инспектора детской комнаты прикидывали, кого из своих подопечных можно будет отправить в спецшколу или в спецучилище, поскольку именно под операцию выделялись путёвки. Готовились списки нерадивых мамочек для лишения их родительских прав. Выверялись списки охотников для последующих проверок. На своем ли месте ружье? Наличествует ли железный ящик? Да не стал ли сам владелец ружья нарушителем административного законодательства?

Уже потом, когда операция «Магнит» подходит к своему началу, помимо собственных сил и средств, в город начинают съезжаться наши коллеги со всей области. Иногородних следует где-то разместить, договориться со столовыми, чтобы люди смогли поесть, иной раз и не в урочное время. А хорошо бы еще приготовить участникам операции скромный подарок. Ну, не совсем подарок, а просто, чтобы люди смогли за свои деньги приобрести дефицитный зеленый горошек, конфеты и что-то этакое, что не стыдно привезти домой. Всё-таки Череповец — «вторая столица области», хотя жители Вологды никогда с этим не соглашались, и кое-какие возможности на этот счёт имелись.

На начало операции приедет какой-нибудь областной начальник, не ниже заместителя начальника УВД, проявит отеческую заботу, как устроились приезжие, выступит, напутствует и вдохновит, без чего, понятное дело, никакого успеха быть не может.

И после такого благословления — вперёд! В течение последующих двух недель горожане с удивлением обнаружат милицию на улицах города, чего в обычные дни особо-то и не случается. Водители, следуя шофёрскому братству, станут передавать друг другу свежие слухи, где прячутся гаишники, а где и в открытую стоят. Все категории подучётников замрут на время, кроме самых отмороженных, неведомо откуда узнав о «милицейских облавах». Для кандидатов в ЛТП возникнут новые маршруты перемещения: дом — медкомиссия — народный суд с маетой в промежутках между этими инстанциями с мыслью: куда дальше, домой или на лечебно-трудовые нары?

Параллельно будут проверять предприятия, склады и торговые точки на предмет того — насколько они уязвимы для расхитителей социалистической собственности? Озаботился ли инспектор установкой химловушек, которые по замыслу их изобретателей призваны обязательно сработать в момент проникновения воров и оставить на них следы родамина?

С химловушками просто беда. Напрасно милиция заставляет администрацию на объектах выставлять их на нерабочее время в местах, где вор имеет наибольшую вероятность их затронуть и испачкаться в красящем веществе. Часто при проверках оказывается, что эти чудо-приспособления тщательно упакованы в полиэтилен и убраны работниками от греха подальше, чтобы самим не испачкаться в этой «гадости». Гадость это или нет, вопрос спорный, но отмыть родамин с тела ещё возможно, чтобы он хотя бы визуально был не очень заметен, а вот носильные вещи в случае трагического соприкосновения с ним будут безнадёжно испорчены. Да и в незаметном для глаза состоянии родамин ещё долго будет светиться в ультрафиолете.

Один мой коллега решил как-то подшутить над собственной женой. Притащил домой красивый кошелек, оставил его на видном месте. Разумеется, супруга, увидев кошелек, принялась его открывать. Как следствие — жена рыдала трое суток, на работе взяла отгулы (лицо не отмывалось, а главное — волосы! Розовый окрас был тогда ещё не в моде), а потом подала на развод. Правда, заявление всё-таки забрала после того, как незадачливый шутник перекрасил пол и купил новую тумбочку в коридор, а ещё новое пальто подарил жертве испуга. Но таких «шутников» у нас все-таки было немного. Да что там немного — один и был.

А вот практическая польза химловушек была, как бы это помягче сказать, несколько ниже ожиданий и затраченных усилий. Изредка следственно — оперативные группы привозили с мест происшествий сообщения о сработавших химловушках. Эти сообщения, как правило, сопровождались тихими ругательствами руководства объектов, интерьеры на которых оказались изрядно попорченными красящим веществом. А вот к установлению измазавшегося злоумышленника это приводило далеко не всегда. Иногда вор просто уносил химловушку с собой. Уносил — и с концами: ни ловушки, ни вора.

Но, несмотря на какие-то шероховатости, неизбежные при таких масштабных операциях, да ещё с участием приданных сил, не знакомых с территорией и обстановкой, две недели каторжного труда без выходных приносили свои плоды. Эти плоды тщательно фиксировались каждый день и заносились в огромную, размером со стол большого военачальника, таблицу. Ничто не ускользало от внимания: ни количество проверенных семейных скандалистов, ни число выданных направлений для трудоустройства тунеядцев. А если какая цифра, прежде чем быть предъявленной руководителю операции, приобретала более привлекательный вид, так ведь это же для пользы дела. Для мобилизации на последующие подвиги, так сказать.

Для лейтенанта Воронцова этот «Магнит» — первый в его здешней жизни, ну, а полковник Воронцов пережил уже полтора десятка «Магнитов», и он помнит, что если операции 1970-годов еще приносили достаточно лёгкие победы, то с течением времени добывание результатов становилось всё более трудоёмким. И дело не в том, что милиция стала работать хуже, а просто антисоциальный элемент тоже стал готовиться к предстоящим хлопотам. Для них слово «магнит» стало сродни кличу «Атас!». Непостижимым образом жулики узнавали о предстоящей операции ещё до её начала и, бывало, спрашивали:

— А что, начальник, когда этот ваш магнит-то начнётся?

Кто-то затихал, как мышь под веником, а особо злостные и чувствующие приближение беды и вообще старались свалить из города, если была такая возможность.

Но я пока лейтенант, инспектор уголовного розыска, поэтому тоже готовил список «перспективных» преступлений. Возражать не стану, если старшие товарищи, приехавшие из Вологды и других мест, мне их пораскрывают, забрав себе лавры — обойдусь, зато они не станут висеть на мне камнем. Но, как я знал из своего будущего опыта — мои «глухари», скопившиеся в сейфе, так и останутся «глухарями».

Выдержать инспекторскую проверку от министерства, а следом почти без перерыва авралить ещё две недели на «Магните» — такого врагу не пожелаешь. Зато начальство может в отчёте по устранению недостатков похвастаться, что для этих целей (устранения недостатков, то есть) были использованы возможности комплексной отработки города во время специальной операции «Магнит». Очень креативно и нетривиально, и должно растопить ледяные сердца проверяющих (опять я выразил свою мысль несвоевременными словами). Только вот здесь в качестве доказательства позитивных результатов нужны «палки».

Наш шеф дядя Коля это тоже хорошо понимал, да и вышестоящее руководство объяснило наверняка. Поэтому в конце оперативки выкрикнул, перекрывая своим голосом грохот отодвигаемых стульев и нарастающий шум разговоров:

— Сыщики — сразу же ко мне! Без перекура!

Это значило, что сейчас будет тонкая настройка на результат, и процесс этой настройки не для посторонних глаз.

Начал Николай Иванович хорошо:

— «Магнит» уже на вторую свою половину перевалил… — на этом хорошее резко закончилось, — а у нас ничего нет по раскрытию преступлений прошлых лет. Мне уже неудобно в этой графе прочерки ставить. Где исполнение ваших планов и обещаний?

Шеф вонзал поочерёдно испепеляющий взгляд то в одного инспектора, то в другого. Ребята ёжились и безуспешно старались казаться невидимками. Иванов и сам знал, что прошлогодние глухари по заказу не раскрываются, но следовать этой очевидной мысли сегодня был не заинтересован.

Я не выдержал первым.

— Николай Иваныч, есть тут у меня одна кражонка с прошлого года. Приёмник «Океан» из общаги.

— Так-так-так…— оживился начальник. — Начал хорошо. Не сбавляй оборотов.

— Дело пустяшное, его прокуратура из отказного возбудила в прошлую проверку, тоже для своей «палки», видимо. А теперь я узнал, что заявитель того… дуба дал. Вот и момент хороший. Если следствие быстро возобновится, так я им фактуру подгоню.

Дядя Коля удовлетворённо потёр руки, но через секунду задумался.

— Погоди, Воронцов! Так ведь в пятой статье[2] сказано, что со смертью подозреваемого дело-то прекращается, а не потерпевшего. Ты ничего не попутал?

— Нет, — успокоил я его. — Всё путём. В дни получки этот «Океан» по всему общежитию кочевал с ведома хозяина для увеселения товарищей по счастью. А однажды «на базу» не вернулся. Какая же это кража? Только у прокуратуры свой взгляд на происходящее оказался. А теперь, когда и потерпевшего нет на этом свете, какой смысл в таком глухаре?

— Та-а-к, запишем, — Николай Иванович раскрыл свой талмуд, — как, говоришь, фамилия потерпевшего?

Он старательно записал своим учительским почерком фамилию преставившегося потерпевшего и кровожадно посмотрел на остальных сыщиков:

— Следующий!

Товарищи по оружию одарили меня неприязненными взглядами. Сидели бы все молча, читалось в них, так бы и сошло всё на нет. А ты тут со своей инициативой… Тьфу на тебя!

Я им простил временную слабость. Устали, что тут скажешь. Не ведают, что творят.

А шеф между тем выдавил из подчинённых, постоянно ставя меня в пример, ещё тройку обещаний и подытожил:

— Стало быть так. До конца недели с каждого по глухарю прошлых лет. За работу!

В коридоре я вдруг столкнулся нос к носу со следователем Самсоновым, тем самым, которого то ли уберёг от взятки, то ли её и не было задумано. Это именно благодаря ему, то есть его внезапному отпуску, я оказался во временных следователях. С тех пор я его и не видел да уже и забыл совсем про тот разговор.

— Покурим? — предложил Самсонов и показал взглядом на свой кабинет.

Почему бы и не покурить с хорошим человеком, хотя бы пассивно. Я молча кивнул в знак согласия. Мне и самому было интересно, чем там у него душа успокоилась после моего предупреждения о подставе и его внезапного исчезновения.

Самсонов расположился на своём месте и широким жестом предложил мне выбирать, где устроиться. Вариантов было два: на «допросный» стул, что я счёл недопустимым — сразу возникает неравенство позиций, и на рабочее место отсутствующего товарища по кабинету. Я выбрал второе.

Валерий достал пачку сигарет и положил передо мной. На этот раз это были не шикарные «ВТ», а рабоче-крестьянская «Шипка» за четырнадцать копеек в плоской картонной коробке. Я отказался. Посчитав протокольную часть на этом законченной, Валерий заговорил:

— Алексей. Не хочу, чтобы между нами остались какие-то недомолвки. Нам ещё вместе работать и работать, надеюсь. Помнишь наш разговор?

Я утвердительно кивнул. Самсонов продолжил:

— Не знаю, откуда и какую ты информацию снял тогда. Это для меня и сейчас представляется почти невозможным. О таких вещах загодя не говорят. Но некоторые события, происшедшие после того, как я резко ушёл в отпуск, позволили мне понять, что подстава вполне могла быть. Не буду тебя в это посвящать, долгая это история и неинтересная. Да и невозможно с уверенностью судить о том, чего так и не произошло. Но в любом случае… — он поднялся из-за стола, — спасибо тебе.

И протянул мне руку.

Разговоры на другие темы в эту ситуацию не помещались. Это понимали мы оба, и я просто пожал ему руку — замётано и забыто. Любые слова здесь были бы лишними. Большего он не скажет, а спрашивать я ни за что не стану. Кивнув ему на прощание — всё путём, я вышел из кабинета. Меня ожидало суточное дежурство.

Молодец мужик, думал я по пути в дежурку. Мог бы начать: я твой должник, и это выглядело бы фальшиво и противно. Мог бы попросить, чтобы разговор остался строго между нами, и это тоже было бы противно, как будто он не верит, что я умею держать язык за зубами и вынужден предупреждать об этом, дескать, болтун ты, вот я и напоминаю.

Но что-то всё-таки было, Валера, мысленно сказал я ему, и какие-то выводы ты сделал, возможно даже правильные. Не зря ведь куришь теперь «Шипку», а не дефицитные «ВТ».

[1] Коллега Алексея Воронцова пользовался статистическими данными земского врача Павла Грязнова. См. Грязнов П. В. «Опыт сравнительного изучения гигиенических условий крестьянского быта и медико-топография Череповецкого уезда». С. Петербург. 1886. — С.12–25. Для справки — среднестатистический крестьянин тратил на праздник 10 рублей, при средней зарплате в месяц 27 ₽

[2] Ст. 5 УПК РСФСР от 1960 г.