Ошибочка вышла

Восемнадцать плачущих коек

— …и она такая ножкой дрыгала, ой, я не могу. Ну просто как живая… Куколка наша. Милая-я… вообще! Нет, ну ты прикинь! А мне, значит, говорят, и это при том…

Я так резко открыла глаза, что даже отшатнулась от яркого света. Кто-то, видимо лежащий на соседней кровати, говорил по телефону не выходя из палаты. Утром. Даже не рассвело ещё.

Почему?..

Потому что ты в больнице, детка!

Моя больничная жизнь началась с полного погружения, и можно было сразу ставить крест на личном пространстве и покое.

Соседок было три штуки, и в семь тридцать они все как штык уже лежали поверх покрывал и невозмутимо листали ленты в телефонах. В коридоре гремела посуда, видимо, завтрак скоро, пахло свежим огурцом и зубной пастой. Ну и, собственно, больницей. А я даже не могла оторвать от подушки голову и дико мечтала поскорее оказаться дома…

— Чего лежим? — по палате пошла женщина с градусниками, видимо, главная по ним. Присмотревшись я узнала Ольгу Санну, ту самую коридорную спящую красавицу.

— А… я… — зевнула и не успела договорить.

— Всё-всё, дома бока будем отлёживать. Обход скоро.

Если я правильно помнила, обход бывает часов в десять утра, а сейчас едва ли подходит к восьми.

Градусник был поставлен, укоризненный взгляд брошен, Ольга Санна пошла дальше.

— Доброе утро, — пробормотала я, и все три соседки обернулись и вежливо кивнули. Та, что болтала по телефону — приветливее всех.

Принесли завтрак: кашу и кофейный напиток, снова страшно захотелось домой.

И спустя минут пятнадцать я уже знала диагноз каждой. Очевидно, никто не делал из этого никакой тайны. Светлана, она с гордостью объявила, что ей уже тридцать пять, поскольку выглядела значительно моложе (ну… не знаю) лежала с чем-то что она называла: “Я почувствовала, что лягу…”. А что там, я так и не врубилась. Не то тонус, не то боли, не то нервы. У Светланы это был первый и очень желанный ребёнок, муж при деньгах (должность она не уточняла, но таинственно улыбалась. Никак сам Владимир Владимирович), и выцветший отчаянный татуаж. Она бывала на Бали (не понравилось), в Доминикане (не понравилось), в Тайланде (понравилось), во Вьетнаме (не понравилось).

Фух! И это я узнала за один только завтрак!

Соседка Вика была попроще. Полненькая, двое детей и одна внематочная, от неё-то я и узнала, чем меня пугают. Вика не бывала на Бали, и ей бы наверняка очень даже понравилась Доминикана. Она работала медсестрой, жила в посёлке городского типа и ходила покурить на первый этаж. Татуажа не носила, с мужем в разводе.

Соседка Галя — настоящая звезда. Трое детей, три образования, муж и свекровь. Всё это добро в одной квартире (включая образования, которые так за её стены никогда и не вышли, чтобы пригодиться) и Галя даже не скрывала, что в больницу приехала отдыхать, а не лечиться.

Галя постигла материнский дзен, она обожала своих детей в меру, мужа любила в меру, свекровь ненавидела в меру. Мечтала снова работать, но с такой печальной улыбкой, что становилось ясно — ничего у неё не получится, и все это прекрасно понимают.

Ну вот и наша команда. Осталась только… я?

Когда с последней историей было покончено, каша была доедена, а кофе допит все соседки обернулись на меня.

Соседка Соня. Девятнадцать лет. Не замужем. Рожать не планировала.

— А ты на аборт? — спросила Вика, тихонько так и с пониманием. Она явно была из тех, кто никого не осуждает, зато Светлана взвилась.

— Да ну, типун тебе на язык! — и посмотрела на меня так, будто хотела сказать: “Не слушай глупости, дорогая!”

— Вообще я не… пока нет, — просто ответила я. — Мне бы разобраться со всем… Маточная, внематочная… и всё такое.

— Да не переживай! — воскликнула Светлана, пока Вика и Галя печально смотрели на мою койку. — Вот я! Пятнадцать лет пыталась, пыталась! И вот! Видишь?..

— Обломова! — голос доктора перебил излияния Светланы, а я подорвалась с места. — На УЗИ.

Эту женщину я видела впервые и искренне обрадовалась, что пришла не вчерашняя.

— Пелёнку возьми, — кинула доктор напоследок и ушла.

Я стала метаться в панике, потому что никакой пелёнки у меня не было, зато Галя отреагировала мгновенно и протянула мне упаковку из одноразовых пелёнок.

— Бери, — улыбнулась она.

Я кивнула, выдохнула и понеслась вслед за врачом.

— Сиди тут, — велела женщина и указала на лавочку напротив кабинета “УЗД” и пока я размышляла почему “УЗД”, а не “УЗИ” — скрылась из виду.

Мимо прошли две медсестры:

— ...ну она опять ныть будет! Сама к ней иди.

— Да, ага, оно мне надо…

И тоже скрылись.

Мне казалось, что я попала в какой-то отлаженный больничный механизм, где у всех свои дела, и я ни черта не понимаю.

Спустя пару минут медсёстры вернулись, ведя под руки глубоко беременную женщину с очень несчастным лицом.

— Вот… сидите тут, — мягко попросила медсестра, а я невольно припомнила тон, с которым она же обращалась к своей коллеге раньше.

Женщина, которую усадили рядом, была очень немолода, и явно много плакала в последнее время. Её лицо осунулось, руки дрожали, глаза были печальными.

— Ещё подождёшь? — почему-то тихо не то спросила, не то велела мне моя врач и пригласила плачущую женщину.

Стало тошнотворно страшно почему-то, будто сейчас этой несчастной там скажут что-то плохое и я к этому имею какое-то отношение.

Я невольно начала приглядываться к тем, кто проходит мимо. К беременным с большими животами, каждая из которых уже несколько месяцев или даже большую часть срока, проходила с ребёнком внутри. И каждая тут, наверняка, ужасно боится. Сам этот факт показался жутким, будто мы все приговорены просто в разное время, и мне тоже почему-то страшно, хоть и не должно быть по сути.

Плачущую женщину вывели. Меня позвали.