Осколки судеб

16

Мало-помалу жизнь и желание жить возвращаются к тебе. Однажды утром твой желудок, который так долго не желал никакой пищи, вдруг реагирует на нее снова, и у тебя текут слюнки при виде рулета с корицей и горячего ароматного кофе. Однажды днем твои глаза, которые в течение года или больше не интересовали ни форма, ни цвет чего бы то ни было, неожиданно раскрываются при виде идущей по улице женщины, замечая и ткань, и силуэт, и покрой ее платья. И внезапно в мозгу у тебя возникает мысль: мне хотелось бы такое же. Оно сидело бы на мне прекрасно.

Со смешанным чувством любопытства, удовольствия и изумления разглядывала Айрис нарядный зал. Здесь, на одной из фешенебельных улиц Верхнего Ист-Сайда, естественно увидеть среди обедающей публики разного рода знаменитостей. Но что поражало Айрис – все лица казались чем-то знакомыми, хотя конечно, не могли же все посетители быть знаменитостями.

Женщины – преимущественно светловолосы и с гладкими прическами. Их драгоценности – дневные драгоценности – скромны, а наряды выглядят так, будто все они были приобретены у Леа.

Анна, проследив за взглядом Айрис, прошептала: – Яркое зрелище, правда? – и тут же, будучи Анной, добавила: – Интересно, кто у них здесь занимается цветами? Их, полагаю, меняют каждый день.

В каждой стенной нише стояли цветы, огромные живописные букеты.

– Я, вероятно, могла бы кормить семью три дня на те деньги, что стоит только один из этих букетов, – заметила Айрис.

В ее голосе не было ни зависти, ни горечи. По существу, вся эта красота доставляла ей неизъяснимое наслаждение. Прошло немало времени с тех пор, как она бывала в подобном месте.

Однако Анна, не поняв, постаралась отвлечь ее от, как ей казалось, грустных мыслей.

– Сегодня день твоего рождения, и его следует отметить как следует. Мы с тобой выпьем шампанского… прямо сейчас, – она похлопала Айрис по руке. – Ты давно так чудесно не выглядела. Тебе действительно идет работать.

– Я люблю преподавание, всегда любила. Приятно чувствовать себя уверенной, способной что-то дать. Ты знаешь, когда у нас в школе возникает проблема с кем-нибудь из учеников, его отдают мне. Считается, что я могу справиться с любым, даже с самым отпетым. – Айрис улыбнулась. – Мне это, конечно, не всегда удается, но я стараюсь. И я, наконец, села за свою диссертацию. Я говорила тебе?

– А что потом?

– Займусь докторской. Естественно, это потребует уйму сил и времени, но мне этого хочется, и неважно, как много ради этого придется работать.

– Я горжусь тобой и очень за тебя рада, – проговорила мягко Анна.

– Как раз ты и натолкнула меня на эту мысль. Помнишь, когда ты тогда возвратилась из Беркшира, а я была так подавлена, ты сказала…

– Я помню, но не будем возвращаться к прошлому. Взгляни-ка лучше в меню.

Ей не хотелось про это вспоминать, подумала Айрис. Она все еще тревожится за меня – за всех нас – с того самого дня, как произошел этот несчастный случай. Мне знакомы эти ее быстрые взгляды и беззвучно шевелящиеся губы, на которых, кажется, дрожит готовый сорваться вопрос. Однако она никогда его не задает.

– А как обстоят дела у Тео? – спросила Анна. – К сожалению я его почти не вижу в последнее время.

– Он работает дни и ночи напролет. Нелегко быть ординатором, фактически студентом в таком возрасте, и выполнять приказы других, когда ты столько лет сам их отдавал. Но он не жалуется. – Да, подумала Айрис, он мужественный, очень мужественный человек. И бросив взгляд на сидевших за соседним столиком мужчин, чьи лица, одежда, поза, жесты говорили об уверенности в себе и привычке повелевать, она почувствовала откровенную печаль. – Положение было всегда так важно для Тео, – продолжала она. – Хотя, вероятно… – Она мгновение помолчала. – В Европе врач всегда личность или, во всяком случае, был таким, когда Тео там жил. Так что во многих отношениях перемена для него чрезвычайно болезненна. Некоторые из наших знакомых, которые постоянно приглашали нас к себе в гости и прямо-таки стлались перед Тео, сейчас даже не звонят.

– Ну и Бог с ними!

– Да, конечно. Но даже друзья, которые относятся к нам по-прежнему, а таких, должна сказать, много, и те, наверное, испытывают жалость, приходя к нам с визитом туда, где мы сейчас живем.

– Ну, я бы не сказала, что твой дом – трущоба.

– Нет, но, вероятно, это для них большая неожиданность, и они, уверена, с сожалением говорят об этом между собой.

Если даже я, подумала Айрис, которую никогда особенно не волновали подобные вещи – или мне только так казалось – чувствую это, то насколько же сильнее это должен чувствовать Тео?

Но, понимая, что Анна хотела, чтобы этот день, день рождения дочери, стал для нее настоящим праздником, она жизнерадостно произнесла:

– По крайней мере, мы избавились от многих забот. Раньше, при всем том, что зарабатывал Тео, мы всегда волновались, хватит ли нам денег, тогда как сейчас мы каждый месяц можем рассчитывать» на определенную сумму. Конечно, когда-нибудь придется возвращать этот долг банку. Я так до сих пор и не понимаю, как они могли предоставить Тео ссуду без всякого обеспечения… – И вновь она мысленно себя одернула, напомнив себе, что сегодня у нее праздник, и не время сейчас поднимать такую серьезную тему.

– Полагаю, – заметила Анна, – они просто поверили, что Тео способен со временем вернуть этот долг.

– Не вижу в этом никакого смысла.

Анна в ответ лишь пожала плечами. У Айрис вдруг мелькнула мысль, которая довольно часто ее посещала, что Анна вполне могла подписать Тео вексель. И сделала это в тайне от нее, боясь ее встревожить, что, несомненно бы и произошло, узнай она об этом. И все-таки… Мама, конечно, была богата, но не настолько же!

Она бросила взгляд через стол на руку матери, где сверкало бриллиантовое кольцо – подарок отца. Он любил дарить, ее отец, как и мама; покупки и подарки были для них одним из способов показать свою любовь.

Словно прочтя ее мысли, Анна вдруг сказала:

– Стив так и не получил деньги по тому чеку, что я ему послала.

– Думаю, это противоречит его принципам. – Айрис явственно услышала в своем голосе печаль. – Мы уже целых два месяца не получаем от него никаких известий. У меня сердце заходится, когда я читаю в газетах о столкновениях студентов с полицией или смотрю это по телевизору. Все боюсь увидеть лицо Стива, или прочесть, что его избили или арестовали. Я не могу говорить об этом с Тео. Он приходит в настоящую ярость. Может, таким образом» он пытается скрыть свое горе.

– Думай о хорошем, – постаралась успокоить ее Анна, – например, о свадьбе Джимми.

Лицо Айрис мгновенно просветлело.

– Удивляюсь я смелости Джэнет. Впереди еще два года учебы, а она уже беременна!

– Ты знаешь, – проговорила Анна, – я догадалась, что она беременна, на свадьбе. Была в ней какая-то округлость, сияние на лице, что и навело меня на эту мысль. Конечно, все это бабские сплетни… На что это ты смотришь?

– Смотрю? Я? Ни на что. Так ты говорила, что все это бабские сплетни…

Этот человек!.. О Господи! Он не сводил с нее глаз. За три столика от них сидел Джордан, который сейчас повернулся и, не отрываясь, смотрел на нее. Этот человек…

По какой-то необъяснимой причине ей вдруг совершенно отчетливо вспомнилось, как он стоял тогда, совершенно обнаженный, в дверях спальни, сначала весь горящий от нетерпения, затем охваченный яростью… Ее бросило в жар, потом в холод.

– Было что-то необычайно трогательное в их свадьбе в той маленькой квартирке. Тарелки, расставленные на журнальном столике, и тетушки, хлопочущие на кухне.

Сделав над собой невероятное усилие, Айрис уняла дрожь в сжимающей вилку руке. Она не представляла себе, что можно так дрожать.

– Они могли бы все устроить в моем доме, который, Бог свидетель, достаточно велик. Я им это предлагала, – продолжала Анна.

Что она могла на это ответить?

– Джэнет очень независима. Она бы чувствовала себя не в своей тарелке…

Джордан был с молоденькой девушкой. Вероятно, подумала она, не старше моей Лауры. Вульгарного вида девица, с пронзительным голосом, слышным издалека. На ее свитере сверкали искусственные бриллианты. Разговаривая с ней, он продолжал бросать взгляды на Айрис. Невозможно было избежать этих взглядов, не уткнувшись носом в тарелку.

– Я думаю о твоем отце и о том, как он был бы доволен тем, что церемония была традиционной.

– Мне кажется, папа так никогда и не принял реформы и ходил в синагогу только ради нас, – механически ответила Айрис.

Я, должно быть, единственная женщина, которая когда-либо ему отказала, мелькнула у нее мысль. Он могущественный человек, во всяком случае, это видно по его манерам и богатствам, собранным в этом его изумрудно-белом орлином гнезде. И мое бегство от всего этого, от него самого, обнаженного, нетерпеливого, было оскорблением, которого он никогда не забудет. Надеюсь, мне не придется остаться с ним наедине, если мы когда-нибудь встретимся! Он, конечно, мне ничего не сделает, но страшно подумать, что он может сказать. Анна печально улыбнулась.

– Однако он вне всякого сомнения был бы шокирован, узнав, что невеста беременна… Твои мысли где-то витают, Айрис. Мне кажется, ты ни слова не слышала из того, что я здесь говорила.

– Ты сказала, что папа был бы шокирован, – думай, приказала она себе, сосредоточься. Смотри прямо на маму. – Да, он чрезвычайно снисходителен, но этого он бы, несомненно, не простил, – как и меня, подумала она, за то, что пошла в «Уолдорф» к Джордану.

– Это правда, – сказала Анна. – Нарушение приличий не вызывало у него никакого сочувствия. Потому что он сам их никогда не нарушал.

«Я должна сосредоточить все свое внимание на Анне. Со стороны должно казаться, будто я поглощена разговором с нею и не вижу никакого Джордана».

– Папа действительно соблюдал все заповеди, – сказала она, чувствуя, что Джордан разгадал ее маневр. Сейчас он явно над ней смеялся. Уголки его рта были слегка приподняты в издевательской усмешке.

– С тобой все в порядке? – В голосе Анны звучала неприкрытая тревога.

– Все отлично. Почему ты…

– Человек за тем столиком все время смотрит на тебя. Он что, тебя знает?

– Нет. Кажется, нет.

– Очень странно! Похоже, он все-таки тебя знает. И он с девушкой, так что он вряд ли собирается к тебе подойти.

Я остановился в «Уолдорфе». Почему бы вам не зайти и не выпить со мной чего-нибудь.

«О, мама, – взмолилась Айрис про себя, – может, ты перестанешь говорить и мы уйдем отсюда?»

– Айрис, ты красная, как помидор. Что происходит?

– Ничего. Я… здесь очень жарко. «Скажи «да», – продолжала она мысленно умолять мать, – и мы уйдем… Но нам ведь придется пройти мимо его столика… и в последний момент я могу испугаться и сбежать».

Руки Айрис, лежащие на коленях, непроизвольно сжались в кулаки.

– Со мной все в порядке. Не смотри ты на меня с таким испугом.

Но Анна была напугана, чрезвычайно напугана, хотя голос ее и звучал ровно, когда она заговорила:

– Если ты только позволишь мне тебе помочь…

В эту минуту до нее донесся громкий язвительный смех, который на мгновение заглушил стоявший в зале шум, так что многие даже обернулись, ища глазами его источник. Это был смех Джордана, и Айрис поразило, как она могла об этом догадаться; ведь, по существу, она совершенно не знала этого человека. Шок, должно быть, отразился на ее лице, так как Анна утратила все свое спокойствие.

– Айрис! Это все тот человек, не отрицай! Ты его знаешь. Кто он такой? Ты должна мне сказать!

Это было невыносимо. Какой ужасный ланч. Сколько он может еще продолжаться? Час? Два часа?

– Я… не могу сейчас говорить, – с трудом выдавила она из себя. – Не могу, пока он здесь.

– Он уходит. Не смотри в ту сторону. Ему явно хочется» привлечь твое внимание. Возьми нож и отрежь цыпленка, даже если ты не можешь сейчас проглотить ни кусочка.

Мама разговаривала с ней как с ребенком. Хотя, нет, скорее как с человеком, попавшим в автокатастрофу, и нуждавшемся в помощи. Послушно Айрис склонилась над тарелкой, уголком глаза увидев, как исчезла за дверью, вслед за свитером, обтянутая темной тканью широкая спина Джордана. После этого она положила вилку и прижала обе ладони к горящим щекам.

Мгновение помолчав, Анна спокойно произнесла:

– Я беру свои слова обратно. Ты совсем не обязана мне что-либо рассказывать, если тебе не хочется.

Слова матери, свидетельствующие о ее всегдашней тактичности и доброте, оказали на Айрис прямо противоположное действие, вызвав в ней неодолимое желание тут же все рассказать.

И она начала застенчиво:

– Я встретила его однажды в салоне «У Леа». Я пришла туда купить платье для торжественного обеда, на котором собирались объявить… – в этом месте голос ее на мгновение прервался. – Я ужасно сердилась на Тео. Это было после нашей ссоры из-за Стива и до того, как я захлопнула эту злосчастную дверцу. – Она снова остановилась и вынуждена была прикрыть глаза, чтобы прогнать невольно подступившие к ним слезы.

– Я вижу, тебе тяжело говорить, – подала голос Анна. – Может, мы отложим на время этот разговор?

– Нет, я хочу все рассказать, – и она могла бы добавить: мне это необходимо. Встретив внимательный взгляд Анны, она выпрямилась и твердым голосом продолжила свою исповедь: – Мы вместе вышли из магазина и пошли по улице. Как оказалось, нам было в одну сторону. Он пригласил меня к себе выпить. Он живет в «Уолдорф Тауэрс».

– И ты пошла к нему? – спросила Анна ровным голосом.

– Не тогда. Ему приходилось бывать во многих местах, и он показался мне таким умным, интересным, вежливым… Затем, через несколько дней после той встречи я поднялась к нему наверх. Не знаю, сознавала ли я тогда, что делаю. По существу… Хотя, думаю, что да… Конечно, да.

Айрис внутренне содрогнулась. Тогда в течение нескольких минут она испытывала к нему откровенное желание.

– Но ничего не произошло, так как я не смогла этого сделать. Он страшно рассердился, и я убежала. Это было ужасно. Поэтому-то ему и хотелось сейчас надо мной поиздеваться.

– Кто он?

– Его имя тебе ничего не скажет. Он, судя по всему, невероятно богат. Могущественный человек, в этом я не сомневаюсь.

– Да, – проговорила задумчиво Анна, – он производит такое впечатление. Он также красив, правда, какой-то холодной красотой.

– Мне он тоже вначале показался красивым, но потом он стал мне просто омерзителен, и я пришла в настоящий ужас.

– Скорее, ты пришла в ужас не от него, а от того, что ты собиралась сделать.

– Да, ты, наверное, права.

Элегантная, с изысканными манерами дама в сером шерстяном платье, украшенном изумительным кружевным воротником, дама, принадлежащая другому поколению, другому миру… что она могла знать о таких вещах? Она ведь никогда не «собиралась сделать» что-либо подобное…

Айрис глубоко вздохнула; признание принесло облегчение, сняв с души неимоверную тяжесть.

– Мы столь многого не понимаем в себе самих, – заметила она вслух, – и, наверное, никогда не поймем.

– Не думай об этом. Маловероятно, что ты когда-нибудь еще встретишься с этим человеком. А если такое и произойдет… Анна пожала плечами, дав понять, что воспринимает подобную встречу, как нечто совершенно несущественное.

– Я знаю. С этим теперь покончено. Хорошо, что я тебе все рассказала. – Айрис вновь взяла вилку и принялась за еду, которая вдруг показалась ей невероятно аппетитной. – И я рада, что все так вышло. Только представь – всю жизнь таить в себе подобный секрет! Это же камень на сердце, медленно убивающий яд внутри тебя!

– Да-да, ты, разумеется, права. – Мгновение лицо Анны выглядело задумчивым, даже печальным. Затем оно просветлело. – А теперь – шампанское! – И коснувшись слегка своим бокалом бокала Айрис, она с чувством произнесла: – Все хорошо, что хорошо кончается! С днем рождения тебя, дорогая!

Айрис закончила записи, которые готовила к сегодняшней встрече с родителями, и откинулась на спинку английской скамейки. В теплых лучах заходящего солнца, освещавших маленький дворик, ярко пылали посаженные Анной рододендроны, за которыми она все еще приходила время от времени ухаживать. Дворик казался теперь уютным и каким-то даже родным; Айрис давно уже не испытывала к нему чувств, которые он вызвал у нее в тот черный день, два года назад, когда они сюда переехали.

Здесь, мелькнула у нее мысль, ты не чувствуешь себя отрезанным от других, как там, где мы жили прежде. И это совсем не означало, что соседи ежеминутно вмешивались в твою жизнь; для этого все они были слишком заняты. Но как-то так получалось, что они всегда оказывались рядом, когда ты в них нуждаешься, например, в те дни, когда она болела гриппом и они по очереди приглашали Тео с Филиппом к себе обедать. А эта процессия в канун Дня Всех Святых, вечеринка в квартале в День Независимости, да всего и не перечесть.

Задняя дверь в доме отворилась, и появился Тео.

– А ты уютно устроилась, как я погляжу, – весело заметил он.

– Да, здесь чудесно работается.

Он сорвал голубую астру и вдел ее себе в петлицу.

– Похож на шафера, правда? – Он рассмеялся. – Ты знаешь, я никогда не думал, что полюблю этот маленький дворик. Но сейчас я чувствую себя здесь дома, а не как во временном пристанище на пути наверх.

На пути наверх, подумала Айрис. Через год его ждало серьезное испытание: открытие собственного кабинета и начало новой карьеры. Надеюсь, его не постигает разочарование. Он выглядит таким измученным. Под глазами пролегли новые морщины…

– Памятуя, с чего мы начали, мы многого добились за это время, ты согласна? – спросил он.

– Да, – ответила она, радуясь тому, что он сказал «мы».

Ей припомнилось то время, когда в ответ на ее вопрос о деньгах или о чем-либо еще, столь же важном, он обычно отвечал, что это его забота, не ее. Да, многое изменилось в их жизни за эти два года.

Во время ужина Айрис была задумчива, едва вслушиваясь в разговор Тео с Филиппом, который они вели по-французски. В прошлом году они решили один вечер в неделю говорить только на этом языке, который Тео знал в совершенстве, а Айрис лишь в объеме средней школы.

– Еще совсем недавно я почти не отставала от вас двоих, – заметила она, – но сейчас Филипп здорово меня обогнал.

Это была радующая глаз картина, отец с сыном, сидящие за ужином, который она сама приготовила – и приготовила, надо сказать, совсем неплохо – в премиленькой столовой. Краски и обои сотворили настоящее чудо. Кроме того, Анна постепенно перетащила к ним многие из тех вещей, которые Айрис сложила у нее на чердаке, не надеясь когда-нибудь вновь увидеть их в своем доме. Когда они сюда въезжали, у нее не было никакого желания заниматься украшательством. Но Анна оказалась права: медная утварь на кухне, серебряные подсвечники и чайный сервиз в столовой, как и хрустальная люстра в гостиной, придавали дому более нарядный веселый вид.

– Ну, а теперь, дорогие мужчины, займитесь-ка десертом, – проговорила она, внося в столовую яблочный пудинг. – Мне еще надо переодеться, дабы произвести хорошее впечатление на родителей моих учеников.

Она стояла в нерешительности перед раскрытым шкафом, когда в комнату вошел Тео.

– Не могу решить, что надеть, – обернувшись к нему, объяснила она.

Он сунул руку в стенной шкаф и в следующее мгновение вытащил наряд, висевший там в самой глубине. Это был купленный в салоне «У Леа» бежево-розовый кашемировый костюм, который она так ни разу и не надевала.

– Как насчет этого? – спросил он.

Айрис не ответила. Мгновение они молча смотрели в глаза друг другу. Губы Тео слегка подергивались от еле сдерживаемого смеха.

Наконец, слегка заикаясь, она проговорила:

– Он выглядит слишком уж роскошным.

– Чушь. Ты же не собираешься демонстрировать всем ярлык с ценой. Это строгай элегантный костюм, вполне под стать событию. – И видя, что она все еще колеблется, он с укором в голосе заметил: – Айрис… Айрис… Иногда надо видеть в жизни и смешную сторону. Иначе мы просто не выживем. А ну-ка надевай его и отправляйся!

Он сунул ей вешалку с костюмом и, протянув руку, она случайно коснулась его искалеченных пальцев. В первый раз с того дня, как произошел несчастный случай, она прикоснулась к ним и пришла в ужас.

– Ой, – вскричала она, – твоя рука! Тебе больно?

– Нет, она уже больше не болит.

Никогда она не думала, что вот так мимоходом, в разговоре, сможет упомянуть о «ней» или сказать слово «больно».

Была уверена, что слово застрянет у нее в горле. И она прикоснулась к этой руке! Чувство, которое охватило ее при этом, было неописуемым.

Весь вечер, пока она была в школе, ее не покидало это чувство, такое странное и в то же время такое интимное. Хотя между ними – ею и Тео – не было сейчас никакой интимности! Да, совсем никакой…

Поздней ночью, возвращаясь домой, она всю дорогу разговаривала сама с собой.

Может, то, что я ищу, высокая поэзия, а не реальная жизнь? Я знаю, что когда-то мы любили друг друга. Мы не сумели бы, после такой катастрофы, достичь столь многого, если бы этого не было. И, однако, мы не испытываем сейчас друг к другу почти никакого желания; от прежней страсти остались лишь едва тлеющие уголья. Может, это оттого, что мы оба выматываемся за день и к вечеру не способны уже ни на что, кроме как пожелать друг другу «спокойной ночи» и нырнуть под одеяло? Нет, все это, конечно, ерунда! Многие устают гораздо больше, чем мы, но от этого их желание, жажда физической любви не становятся меньше.

Ставя машину в гараж, она увидела, что в доме темно. Тео уже спал.

Мы, должно быть, ранили друг друга сильнее, чем нам казалось, подумала она. Ей было ужасно одиноко. Если влюбленность, как часто говорили, была чем-то вроде сумасшествия, то ей оставалось лишь надеяться, что когда-нибудь она снова слегка сойдет с ума.