Осколки судеб

8

К осени 1967 года энтузиазм американцев пошел на убыль: они стали уставать от войны во Вьетнаме, от ежевечерних военных сводок по телевидению, сопровождающихся демонстрацией кадров с изображением горящих деревень, маленьких фигурок, разбегающихся в разные стороны, непроходимых, кишащих насекомыми джунглей и кружащих в воздухе вертолетов, готовящихся вывезти раненых из этого тропического ада.

Весь мир в агонии, подумала Айрис. Кровавые события разворачиваются не только по другую сторону Тихого океана, но и на Ближнем Востоке, где войска Сирии, Египта и Иордании, которых поддерживает Советский Союз, чуть ли не ежедневно вторгаются на территорию Израиля, разоряют его города. Не бывать миру, заявили арабские лидеры на совещании в Хартуме, до тех пор, пока мы не сбросим израильтян в море.

Нескончаемый виток насилия.

Но, конечно же, больше всего она тревожилась за Стива. После инцидента с налетом на пункт регистрации призывников он редко приезжал домой. По телефону они разговаривали спокойно, но с чувством какой-то неловкости. Никто не спрашивал его, чем он занимается; он вряд ли ответил бы на этот вопрос, да и им самим было проще не знать. По крайней мере, учебу он не бросил, и отметки у него были отличными.

Родители никогда не приставали с вопросами о Стиве к Джимми, учившемуся в том же университете, считая нечестным и непорядочным выпытывать у него сведения о брате. Изредка он сам как бы случайно мог обронить фразу, вроде: «Стив уехал сегодня в Балтимор. Там состоится марш протеста. Я вас об этом предупреждаю, чтобы вы не волновались, если прочтете что-то в газетах».

Однажды Айрис спросила Джимми:

– Откуда он берет деньги? Того, что мы ему посылаем, недостаточно для этих поездок.

– У его друзей есть деньги, – ответил Джимми. – Не знаю, где они их достают, но деньги у них есть.

В феврале 1968 года вьетнамцы отмечали свой национальный праздник Тет – годовщину победы над китайцами полтора века назад. Нельзя было не поражаться тому, что эти, подвергшиеся жестоким бомбардировкам, люди не только были все еще живы, но и не утратили боевого духа и оказались в состоянии начать новое наступление на американцев; они совершили нападение на территорию посольства в Сайгоне, отбить которое удалось далеко не сразу – бои продолжались всю ночь. Военные не придали этому эпизоду большого значения, а он между тем положил начало падению популярности президента. В марте президент объявил, что не будет выставлять свою кандидатуру на следующий срок, вызвав бурю ликования среди американской молодежи, во всяком случае, большей ее части.

В августе в Чикаго открылся съезд Демократической партии. Подготовка к нему имела зловещий характер. Части Национальной гвардии Иллинойса и полиция были приведены в состояние боевой готовности на случай возможных террористических актов: «йиппи», например, заявили, что введут ЛСД[19] в систему водоснабжения Чикаго. Итак, глаза американцев были с большим, чем обычно, вниманием прикованы к телевизионным экранам.

Тео с Айрис остались на лето одни. Лаура, перешедшая в последний класс средней школы, уехала в Нью-Гемпшир в составе группы агитаторов, призывающих голосовать за Маккарти. Филипп проводил лето в лагере в лесах Мэна. Джимми работал санитаром в чикагской больнице. Стив прислал кое-как нацарапанное коротенькое письмо с минимумом информации: он едет на запад с группой студентов, специализирующихся в политологии, для участия в каком-то семинаре; напишет позже. До августа он так и не написал им больше ни строчки, но Айрис была уверена, как если бы кто-то сообщил ей об этом, что местом назначения поездки «на запад» был Чикаго. Однако, сидя рядом с Тео перед телевизором, слушая программу новостей, она не стала говорить о своем беспокойстве.

Они смотрели, как один за другим были забаллотированы претенденты, включившие в свою программу обещание «немедленного мира», и кандидатом от Демократической партии стал Хэмфри. Смотрели на беспорядки, вспыхнувшие в городе после того, как полиция разогнала молодых людей, разбивших, несмотря на запрет, лагерь в парке Линкольна. «Свиньи!» – орали молодые люди и длинноволосые девушки, все в одинаковых джинсах и майках. «Комми!» – кричали в ответ полицейские, раздавая направо и налево удары дубинками. В парке Гранта собралось десять тысяч человек. На улице напротив отеля «Хилтон» завязалась настоящая схватка. В полицейских летели кирпичи, камни, «вонючие» бомбы,[20] те в свою очередь пустили в ход слезоточивый газ. С верхних этажей зданий бросали пакеты с экскрементами и мочой. Глядя прямо в камеры, молодые демонстранты, раскачиваясь, словно они пели в хоре или исполняли какой-то ритуальный танец, скандировали: «Весь мир смотрит на нас! Весь мир смотрит на нас!»

Айрис застыла в напряженном молчании, не замечая, что руки у нее сжаты в кулаки. В комнате было темно, светился лишь экран телевизора; и в этом слабом свете она увидела, как Тео наклонился вперед, стараясь не упустить ни одной подробности происходящего на экране. Возможно, подумала она, он, так же как и я, высматривает Стива в этой оголтелой толпе.

– Полиция заходит слишком далеко, – сказала она. Какая жалость. Ведь они же совсем еще дети.

– Верно. Некоторые полицейские утратили чувство меры. Но они тоже всего лишь люди. Их вывели из терпения. Эти юнцы неуправляемы, вытворяют Бог знает что. Бросают всякие гадости из окон, танцуют голыми в фонтанах. А ведь вроде бы интеллигентные ребята, студенты университетов. В чем смысл? Чего они, черт возьми, хотят? Ведь в Париже начались мирные переговоры.

– Хотела бы я знать, – пробормотала она, – там ли Стив.

– Ну, если он и там, лучше бы ему не танцевать голым в фонтане, – угрюмо отозвался Тео.

Не прошло и пятнадцати минут, как зазвонил телефон. Позже, возвращаясь к случившемуся, Айрис всегда вспоминала, что при первом же звонке ее охватило недоброе предчувствие.

Звонил Джимми.

– Мам? Не волнуйся, пожалуйста. Потом все наверняка как-то уладится, но Стива арестовали сегодня.

– О Господи! Арестовали! Где?

– В Чикаго. Он позвонил мне, и я тут же пришел. Я сейчас в полицейском участке.

Тео выхватил трубку, и Айрис побежала на кухню к параллельному аппарату.

– Ему предъявлено обвинение в нарушении общественного порядка, ничего серьезного. Могут отпустить под залог, но у меня нет с собой достаточно денег.

По ответу Тео она поняла, что он в ярости. Любое, самое незначительное повышение голоса было у него признаком ярости.

– Так, понятно. А если залог не будет внесен?

– Ну, тогда его задержат. Я точно не знаю. – У Джимми заметно дрожал голос. – Хочешь поговорить с ним? Он здесь, рядом. Мы у стола сержанта.

Раздался голос Стива:

– Привет, это я.

– В чем дело? Что ты сделал на этот раз?

– Ты же знаешь. Ты слышал.

– Да, я слышал. Что ты с собой делаешь? И что ты делаешь с матерью?

Через открытую кухонную дверь Тео увидел, что Айрис заплакала.

– Извините, – ответил Стив. – Но сейчас речь не об этом. Нужен залог.

Как он только может сохранять спокойствие? Айрис представила полицейский участок. Она была в полицейском участке один-единственный раз, когда кто-то помял ее припаркованную машину. Ей запомнилась лишь дубовая стойка золотистого цвета, такая высокая, что она не могла заглянуть через нее, и яркий свет ламп на потолке. Она представила Стива, стоящего у такой стойки.

– Так как насчет залога? – услышала она в трубке его голос.

– Это зависит от тебя, – ответил Тео. – Обещай покончить с этим раз и навсегда.

– Никаких обещаний.

– Так. Ни малейшего уважения к стране, дающей тебе образование?

– Эта страна не дает мне ровным счетом ничего.

– Она дала тебе все, что у тебя есть, черт возьми! Свободу…

– Какую свободу? Наживаться на производстве напалма?

Тео наконец взорвался.

– Господи Боже мой! Айрис поспешила вмешаться:

– Стив, не спорь с отцом. Сейчас не время для этого.

– Ты права. Да и в любом случае они хотят, чтобы я кончал разговаривать, эти фашисты. Так будет залог или нет?

– Фашисты? Ты, должно быть, совсем рехнулся, – заорал Тео.

Где-то вдалеке Айрис слышала голоса, телефонные звонки и звук, похожий на звук передвигаемого по полу стула. Теперь она представила Джимми, стоящего в этом участке. Как несправедливо, что его впутали в эту историю, что на его еще детские плечи легла такая ответственность.

– Стив, – умоляюще проговорила она, – не говори того, о чем потом пожалеешь. Образумься и разберись во всем.

– Я же сказал, они требуют, чтобы я освободил телефон.

– Очень хорошо, – вновь вступил в разговор Тео, – я еще раз прошу тебя. Обещай мне бросить все это. Тогда я поговорю с сержантом и выясню, что делать. Только дай мне честное слово.

– Не могу, – ответил Стив.

Айрис охватила паника. Неужели Тео бросит мальчика на произвол судьбы?

– Позвони, когда передумаешь. А сейчас передай трубку брату.

Раздался голос Джимми:

– Па, нам больше не разрешают занимать телефон. Здесь полно народу и…

Послышался щелчок.

Айрис бросилась назад в гостиную. У телевизора был выключен звук, но на экране по-прежнему мелькали какие-то фигуры. Тео стоял, держа в руке телефонную трубку, уставясь на экран.

– Ну вот, дожили, – сказал он.

– Ты не собираешься помочь ему? Не собираешься?

– Знаешь что? Я делал все, что мог. Я старался быть хорошим человеком, хорошим отцом, старался изо всех сил. Но я не святой, и моему терпению есть предел. Я дошел до предела. Здесь. Сейчас. В эту самую минуту.

– Но ты не можешь! Что с ним станет? Ты не можешь!

Тео вглядывался сквозь стеклянную стену в жаркую, светлую летнюю ночь.

– Я помню день его бар-мицвы, о, я очень хорошо его помню. Все происходило в этой же комнате. Я тогда не смог его понять и сейчас не могу.

– Не вспоминай об этом, Тео. Это давно прошло и забыто.

– Я не забыл.

– Но он же арестован. Арестован!

– Вместе с такими же, как он, Айрис. Сошедшими с ума молокососами.

Тео выглядел больным. Айрис смотрела, как он пошел на кухню, затем услышала шум льющейся воды и звяканье стакана. Спокойствие, сказала она себе, сохраняй спокойствие. И ему дай успокоиться. Он наверняка перезвонит в Чикаго и выяснит, что надо делать.

К тому моменту, когда Тео вернулся из кухни со стаканом в руке и сел, она взяла себя в руки и заговорила с ним тихим ровным голосом, таким ровным, словно она только что выгладила его, как гладят мятую юбку.

– Это известная истина. В погоне за идеалами люди подчас отрываются от реальности. – И, так как муж молчал, продолжила: – Мир стал таким сложным. Угроза призыва, проблемы конкуренции, поиска своего места…

Тео поднял руку.

– Пожалуйста, избавь меня от популярной лекции по психологии.

– Это не лекция по психологии. Это правда. Ты вырос в другом, более упорядоченном мире. Да, тогда были войны…

– О да, парочка каких-то там мировых войн и Гитлер впридачу…

– Я говорю о временах до Гитлера. Ты должен признать, что жизнь тогда была другой. Отец – глава семьи, мать отвечала за дом, дети их слушались. Я не говорю, что тогда было лучше, но проще. Сейчас все так неустойчиво, и все эти разводы… – Она говорила довольно бессвязно, она просто умоляла.

– Но мы же не разведены.

– Есть и другие факторы. Он старший сын. Может, он сам к себе предъявляет слишком большие требования, может, он слишком быстро повзрослел. – Айрис говорила быстро, боясь, что муж ее прервет. – Все это очень сложно. Я читала… ну да ты сам врач, мне не нужно объяснять тебе…

– Да, конечно, если очень постараться, можно оправдать все что угодно. Слова. Избитые слова, лишенные смысла.

Пока мы так разговариваем, подумала Айрис, что-то там происходит в Чикаго? И в жаркую летнюю ночь она задрожала, как от холода.

– Со дня бар-мицвы… – начал Тео.

– Ради Бога, не вспоминай про это снова.

– Я могу вспомнить массу других вещей, если тебе так хочется.

– Ну спасибо, спасибо тебе огромное, – ответила она с горьким сарказмом. – Но не утруждай себя и не приводи мне примеры из прошлого, не напоминай, что было в прошлом году, в позапрошлом, в позапозапрошлом. Сделай одолжение и скажи, что ты собираешься сделать сейчас.

– Я уже сказал – ничего. Если ты как следует подумаешь, ты поймешь, что это самое разумное и полезное. У меня осталась слабая надежда, что столкновение с суровой действительностью приведет его в чувство.

– Не могу поверить, что ты оставляешь его без помощи. Какой же ты жестокий. Жестокий!

– Вот как, Айрис? Я, значит, жестокий. Думай, что ты говоришь.

– В настоящий момент – да, жестокий. Ты даже не хочешь понять, что, в принципе, эти ребята правы, хотя действуют они не самыми похвальными методами.

– Выражать свои взгляды нужно голосованием, незачем швырять дерьмо в лицо другим людям. Своей тактикой они доведут страну до взрыва. А когда не будет закона и порядка, тогда что? Я тебе скажу что: распоясавшаяся толпа, угроза личной безопасности любого гражданина. Не защищай их. Я видел такие толпы в Австрии, ты – нет.

– Но это же совсем другое дело. Как ты не понимаешь? – Она уже кричала. – Я сама поеду в Чикаго. Если ты не хочешь, поеду я.

Почувствовав вдруг прилив энергии, она бросилась было наверх за сумкой и жакетом. Она поедет в аэропорт, дождется первого утреннего рейса. Черт с ним, с Тео. Что он за отец? Затем, вспомнив кое о чем, остановилась.

– Мне нужны деньги. Своих мне не хватит. Вместо ответа он вывернул карманы и вытряхнул на стол содержимое бумажника.

– Две десятки, пятерка и три доллара. Если хочешь, возьми их, – холодно проговорил он.

– И это все, что у тебя есть? В этом доме никогда нет денег.

– Верно. Не успеваю я их заработать, как они тут же исчезают.

– Это не моя вина. Не я швыряюсь деньгами, как пьяный матрос. Я хожу в юбке, купленной пять лет назад.

– Не изображай из себя мученицу. Никто не просит тебя ходить в старой юбке.

Идиотским образом они затеяли какой-то бессмысленный, не имеющий отношения к делу спор.

– Тогда я возьму машину и поеду к маме. До Беркшира я доберусь за три часа, возьму у нее денег и утром вылечу из Бостона.

– Ничего подобного ты не сделаешь. Не втягивай в это свою мать. О чем ты только думаешь? Хочешь напугать ее до смерти и испортить ей первый после смерти отца отдых?

Тео схватил Айрис за руку, она вырвалась, задев при этом локтем вазу с цветами. Вода, осколки, мокрые цветы – все оказалось на светлом ковре. Айрис расплакалась. Не то чтобы ей было жалко ковра, она вообще не слишком дорожила вещами, просто это стало последней каплей. Она рухнула в кресло.

– О Господи, о Господи, что же с нами будет?

Тео принялся за уборку. Он отлично знал, что нужно делать – принес из чулана тряпку и осторожно промокнул лужу, не давая ей растечься, затем собрал в газету осколки.

– Антуриум, – ворчал он, – ненавижу эти цветы, черт бы их побрал. Мне все надоело – проблемы, дети, слезы… Неужели на земле нет уголка, где мужчина мог бы хоть немного отдохнуть?

Айрис постаралась взять себя в руки.

– Тео, в последний раз прошу тебя, будь благоразумным. Давай вести себя как нормальные люди. Пойдем с утра в банк, потом полетим в Чикаго.

Он поднял голову.

– Даже если бы я и хотел, я не могу. Утром две операции, и я не могу отложить их из-за выходок моего идеалиста-сына.

Она резко встала. Стул зацепился за угол ковра и отлетел к столу. Стоявшая на столе лампа закачалась и упала.

– Я этого не вынесу, – простонала Айрис. – Я совершенно разбита.

– Я тоже не вынесу, – ответил он.

Тео пошел на кухню выбросить разбитую лампу и мокрую тряпку. Вернувшись, он увидел, что Айрис, скорчившись, сидит на стуле, уставившись на темное пятно на ковре.

– Я уйду на некоторое время, – холодно проговорил он, уже полностью овладев собой. – Думаю, так будет лучше для нас обоих, а то мы буквально бросаемся друг на друга.

– Иди, – откликнулась она.

– В клинике у меня куча неподписанных счетов. Посмотрю их, а заодно и соберусь с мыслями. Заснуть здесь сегодня мне все равно не удастся.

– Иди, – повторила она. Дверь за ним захлопнулась.

Верх в машине был откинут, но ночь была такой душной, что легкий ветерок, обдувавший лицо, не приносил прохлады. Тео выпрямился и попытался еще раз оценить ситуацию. Да, он поступил правильно. Пусть мальчик побудет в неизвестности денек-другой; потом он попросит своего адвоката позвонить в Чикаго и выяснить, что к чему. Да, так, пожалуй, будет лучше всего.

Но, Боже, помоги Стиву! Боже, помоги нам всем. Последние два года такие тяжелые – все эти неприятности со Стивом, смерть отца Айрис. Она была очень близка с отцом. Сердце его вдруг исполнилось нежности и жалости к Айрис: она выглядела такой потерянной, скорчившись на стуле с опухшим от слез лицом. Может, ему не стоило уезжать. Мелькнула мысль развернуться и поехать назад, но Тео отогнал ее. Измученные, измотанные люди всегда начинают упрекать друг друга, предъявляют друг другу какие-то глупые претензии, не имеющие никакого отношения к непосредственной причине их страданий. Им обоим лучше немного остыть.

Он запарковал машину на стоянке перед длинным двухэтажным зданием. Свет в этот час горел лишь в окне кардиологического кабинета. Кто-то, видимо, засиделся за работой, используя время, когда не отвлекают ни люди, ни телефонные звонки.

А может, светящееся окно объясняется иначе. Может, это врач развлекается с медсестрой, той, с многообещающим взглядом. Он бы не удивился. Видеть такую красотку перед собой каждый день!

…Его шаги гулко отдавались в тишине пустынного коридора. Сзади открылась дверь, и чистый приятный голос окликнул:

– Привет! Тоже вкалываете сегодня? Накрашенные персикового цвета помадой губы изогнулись в улыбке. Белый халат выглядел абсолютно свежим несмотря на удушливую, влажную атмосферу.

– Вам бы не помешало выпить чего-нибудь холодненького, – заметила она.

– А у вас случайно ничего не найдется?

– Фруктовый напиток. Сама делала. Очень приятный, кисленький такой и немного терпкий.

– Звучит заманчиво.

– Я как раз собиралась гасить здесь свет, но вы можете взять термос с собой, утром отдадите.

– Это очень любезно с вашей стороны, но мне бы не хотелось лишать вас термоса.

– Возьмите. Он мне сегодня не понадобится.

Тео прошел к себе в кабинет, а через пару минут появилась она с термосом в руках. Поставив термос на письменный стол, налила ему в стакан напиток.

– Вот. Пейте на здоровье. А мне пора. – И добавила после паузы: – Сегодня был такой длинный день. И еще эта ужасная жара.

В свете лампы в ее светло-каштановых волосах поблескивали белокурые пряди. Это, конечно, работа парикмахера, но выглядело все равно очень привлекательно. Поскольку девушка не уходила, Тео, решив, что молчать было бы невежливо, спросил, часто ли она задерживается так поздно.

– Нет, раз в несколько месяцев, когда необходимо привести в порядок все бумаги и счета. Вообще-то, работы всегда много, но платят хорошо, так что жаловаться па большую нагрузку мне вроде бы и неудобно.

– Вашему шефу повезло.

Он сам смутился, сказав эту банальную фразу, но почему-то в ее присутствии слова не шли на ум. Он молча смотрел на нее и, хотя друг от друга их отделял письменный стол, он ощущал аромат ее духов. Это не был один из тех сладких восточных ароматов, которые, предположительно, должны возбуждать мужчин, а легкий нежный запах, похожий на запах гигиенической пудры и неизмеримо более волнующий. Отглаженный халат сверкал белизной и обтягивал фигуру как раз в нужных местах. Наверное, она хорошо сложена, а кожа гладкая и упругая, как натянутая резина. Усилием воли Тео отогнал эти мысли.

– Я даже не знаю, как вас зовут.

– Элис. Элис Мередит.

– Какое старомодное имя. В наши дни не часто встретишь девушку по имени Элис.

– Такое имя придает мне пикантность, вы не находите? Но вообще-то я современная девушка.

– Это я заметил, – ответил Тео.

Они изучающе смотрели друг на друга, он – откинувшись в кресле, она – облокотившись о книжную полку.

Современная девушка. Это уж точно. Он ждал, что она скажет дальше.

– Вы много работаете, да? – спросила она. – У вас усталый вид.

И ты бы выглядела усталой, подумал он, если бы у тебя дома происходили такие сцены, как у меня сегодня вечером. На секунду он представил себе залитое слезами лицо Айрис, и на душе у него стало муторно. Одному Богу известно, что еще случится в ближайшие дни. Возможно, несмотря на все свои возражения, ему все-таки придется полететь в Чикаго и провести там несколько часов, занимаясь изматывающим, унизительным делом.

– Я слышала, вас собираются назначить главным хирургом.

– Это только слухи. – Тео постарался произнести это равнодушным тоном.

– Вы слишком скромны.

– Я бы этого о себе не сказал.

– Ну, зато другие так говорят.

Мяч летал над сеткой от одного игрока к другому. Он продолжил игру.

– Кто говорит? Кто «все»?

– Мое начальство. Люди. Все.

– А вы со всеми обо мне разговариваете?

– А что, вы против?

– Нет, не против.

– Я обратила на вас внимание в первый же день моей работы здесь.

– Я заметил, что вы обратили внимание. Когда же, где и как кончится эта игра?

– Правда? Тогда почему вы никак этого не показали?

Этот мяч он пропустил. В самом деле, почему? Не говорить же ей, что он принял решение хранить верность жене? Нет, конечно.

– Возможности не представилось, – ответил он.

– Возможности? Ну, возможности нужно создавать самому, разве не так?

– Так, пожалуй.

Скорее всего, она живет в одном из этих новых домов с садиками за рекой, подумал он. Квартирка небольшая, ест на кухне, и у нее всегда приготовлено что-нибудь вкусное. В гостиной удобные кресла, хороший проигрыватель и покой – никаких детей, никаких волнений. Жизнь человека одинокого, не имеющего ни перед кем никаких обязательств. А у него – рыдающая жена, сын-бунтарь и бесконечные счета. И при этом утром нужно быть хорошо отдохнувшим, спокойным и собранным, иначе как он сможет войти в операционную и взять в руки скальпель. Покой. Как же это здорово – покой!

У Штерна вдруг свело шею от боли. Он потянулся рукой к больному месту, намереваясь помассировать его, прогнать боль. Девушка наблюдала за ним.

– Вы выглядите» вконец измотанным. Нервы, да? Смущенный тем, что обнаружил перед ней слабость, он опустил руку.

– Ничего страшного. Так, мышечный спазм. В нашей профессии такое случается время от времени.

– Хотите, я помогу вам? Я хорошая массажистка. Правда. Я все-таки медсестра. Только пиджак снимите, не могу же я вас массировать через пиджак. Теперь расстегните воротник и откиньтесь в кресле.

Пальцы у нее были умелыми и сильными. Он сразу же испытал огромное облегчение, словно она развязывала нервные узлы, посылавшие болевые сигналы в плечевые мышцы и вниз вдоль позвоночника. Он слегка застонал от удовольствия.

– О, спасибо. Это здорово. В самом деле здорово.

– Если вы ляжете лицом вниз, будет еще лучше.

Он перехватил ее взгляд: она смотрела через приоткрытую дверь на большой кожаный диван в задней комнате, служившей ему библиотекой; там же он хранил все свои записи. Несколько коротких мгновений с Тео происходило нечто странное. Ему казалось, что он со стороны наблюдает за всем этим. Его мозг словно разделился на две части, функционирующие независимо одна от другой: одна часть, зная, что сейчас произойдет, воспринимала это как должное, в другой билась мысль, что этого ни в коем случае нельзя допустить. Затем все пошло по извечному сценарию. Тео встал, подошел к дивану и лег лицом вниз.

Девушка стала нарочито медленно раздеваться, доведя его почти до исступления. Сначала он увидел прямую гладкую спину, покрытую золотистым загаром, с тоненькой белой полоской от бикини, потом округлые бедра, безупречной формы груди и плоский упругий живот.

Он повернулся на бок, освобождая для нее место, и она, теперь уже торопливо, легла рядом и прижалась к нему всем телом. Они с какой-то лихорадочной жадностью и поспешностью набросились друг на друга. Не было ни ласк, ни нежных слов, лишь грубая откровенная похоть, и все кончилось слишком быстро.

– Ты был великолепен, – улыбнувшись, сказала она.

Он пробормотал что-то неразборчивое.

Говорят, что после сексуальной близости мужчина всегда испытывает смутную печаль, но это неверно. Бывает, что, израсходовав свою страсть, ты чувствуешь сладкое умиротворение. Сейчас этого не было. Он посмотрел ей в лицо: глаза, лишенные глубины, механическая улыбка. В конце концов, они ничего не значили друг для друга.

Он встал, привел в порядок одежду и стал ждать, скрывая нетерпение и какое-то уныние, пока она тоже оденется и подкрасит губы своей персикового цвета помадой.

Глядя на него в зеркальце, она объяснила:

– Я иду домой, но кто знает, вдруг встретишь кого-нибудь по дороге. С ненакрашенными губами я чувствую себя голой.

Она мне даже не нравится, подумал Тео и вздрогнул: кто-то застучал в дверь. Элис застыла с расческой в руке.

– Что за черт… – начала она.

– Тише, пожалуйста.

Стук, настолько громкий, что его можно было услышать и через три комнаты, не прекращался. На лице Элис появилось испуганное выражение.

– Кто это может быть, как ты думаешь?

– Не знаю.

Неужели Айрис приехала сюда среди ночи? Нет, невозможно, решил он. Она бы не поехала одна так поздно. Дожидалась бы, пока он вернется, чтобы высказать то, что не успела до его отъезда. Нет, это не Айрис. Наконец стук прекратился. Прошло пять минут, десять. Все было тихо. Тео вздохнул с облегчением.

– Какая-то ошибка. Это не грабитель, тот бы не стал стучаться. Может, кому-то срочно понадобилась медицинская помощь. Увидели свет в окне и решили попытать счастья. Пойдем. – И добавил, увидев, что она колеблется: – Я выйду первым, посмотрю что к чему. Если все спокойно, я тебя позову.

На стоянке он увидел лишь две машины – Элис и свою собственную, стоявшие у самого входа. Вернувшись в кабинет, он выключил свет и повел Элис по коридору, повторяя про себя, что отныне ни за что не будет приезжать в клинику по ночам. Можно попасть в очень неприятную ситуацию. Он испытывал гнев и стыд, удивляясь происшедшей в нем перемене: в былые времена он сразу же выбросил бы подобный эпизод из головы, словно его и не было.

Он подождал, пока Элис открыла машину и уже собирался пожелать ей спокойной ночи, когда она обернулась и, обняв его за шею, поцеловала долгим поцелуем.

– Ты чудесный, и все было изумительно, – прошептала она.

И тут их ослепил свет фар – какая-то машина, появившаяся неизвестно откуда, пронеслась мимо и, завернув за угол, исчезла.

– Вот это нервы! – вскрикнула Элис. – Ну, счастливо. Увидимся.

– Обязательно. Спокойной ночи.

Ни за что, подумал он про себя, если я замечу тебя первым. Его недовольство собой усилилось. Какого черта он позволил себе такое?!

После того как дверь за Тео захлопнулась, Айрис долго плакала. Но в конце концов она преисполнилась отвращения к самой себе. Что за жалкое зрелище она являет, сидя скрючившись в кресле с поджатыми ногами и скомканным мокрым носовым платком в руке. Она встала, умылась холодной водой, подкрасилась, причесалась и мысленно подвела итог случившемуся вечером.

Оба они были вне себя и начали ссориться как раз в тот момент, когда им следовало поддерживать друг друга. Сейчас она упрекала себя за то, что потеряла над собой контроль. Если подумать, может, Тео и прав. Он ведь любит Стива ничуть не меньше, чем она. Одиннадцать, а он еще не вернулся. А через несколько часов ему предстоит заниматься делом, требующим собранности и внимания. Да, подвергать нервы мужчины таким колоссальным нагрузкам – слишком жестоко. У нее возникла непреодолимая потребность сказать ему о своей любви, уверить в том, что они всегда будут вместе и ни Стив, ни кто другой не разъединит их.

Она начала набирать номер клиники, но положила трубку, подумав, что в такой час Тео не будет снимать трубку. Он пошел туда, чтобы побыть одному. Она спустилась в гараж, завела машину и поехала в клинику, мысленно рисуя картину того, как подойдет к Тео и обнимет его.

На стоянке оказались две машины. Здание было темным, и лишь в окне кабинета Тео мерцал слабый свет. Должно быть, он работал в библиотеке и горела всего одна лампа. Мысль о том, как он сидит там в этот поздний час один со своими тревогами, наполнила ее печалью. Она вошла в здание и постучала в дверь его кабинета.

Никто не отозвался, и она постучала сильнее, а потом подергала ручку двери. Странно, что в этой мертвой тишине он не услышал ее громкого стука. Ее охватил страх: вдруг ему стало плохо, вдруг на него напали. Может, ей следует позвать кого-нибудь на помощь или даже позвонить в полицию?

Она вернулась на стоянку. Машина его была там, новый «мерседес» кремового цвета. Если бы на него напали, то уж наверняка угнали бы такую дорогую машину. И, кстати, что это за машина стоит рядом. Похоже, она принадлежит женщине – недорогой марки, но броская нежно-голубого цвета. Значит, в здании есть еще кто-то.

Она села в свою машину и, отъехав к дальнему концу стоянки, остановилась под густым деревом и выключила фары. Страх, которому не было названия, сковывал ее, лишая способности действовать. Она не решалась звонить в полицию, хотя и знала, что должна это сделать. Вдруг случилось что-то ужасное?.. Да, она должна немедленно ехать в полицию.

В этот момент свет в кабинете погас. Спустя несколько секунд в дверях появился Тео с женщиной. Они подошли к нежно-голубой машине и что-то сказали друг другу. Потом женщина – молодая, стройная, в белой сестринской униформе – обняла Тео за шею и поцеловала его в губы. На мгновение сердце у Айрис остановилось. Затем забилось снова, заколотилось с такой силой, словно хотело вырваться из груди. Дальше она действовала в приступе безумия. Включив на полную мощность фары, нажала на акселератор, мотор взревел, машина резко рванулась с места и на двух колесах свернула за угол.

Негодяй! Негодяй! В ночь, когда на них свалилось такое несчастье, он был в этой задней комнате, где горела лампа, где был кожаный диван, где на полке стояла фотография Айрис с детьми, и он мог смотреть на них, лежа на какой-то потаскушке, ворующей чужого мужа… О, у него в кабинете повсюду расставлены их фотографии, и эта фотография Айрис с Лаурой в одинаковых ситцевых платьях с набивным рисунком в виде веточек перед клумбой с розовыми азалиями – Лауре тогда было шесть – тоже там… может, на нее он и смотрел, лежа… негодяй!

Он вполне мог спланировать это заранее и сегодня только притворился, что едет в клинику, чтобы немного успокоиться… Не держи она руки на руле, она бы сжала их в кулаки. Итак, это произошло. Подозрения, за которые она так Часто и так жестоко упрекала себя, от которых пыталась избавиться, все-таки оправдались.

«Ревность, – предупреждала мама, – это яд, который медленно отравляет все твое существо». Ну что ж, пусть яд проникнет в кровь, вкуси его черно-зеленую горечь. Вкуси ее!

Да, подумала она, сейчас я безумна. Но это безумие не лишит меня хитрости, это безумие женщины, жаждущей мщения и способной вынашивать планы мести. Не будет никаких слез, никаких признаков слабости… на сей раз – только решимость и холодная месть.

Вернувшись домой, она прошла в ванную и закрыла дверь. Наполнив ванну водой, легла в нее, но не для того, чтобы вымыться. Лежала абсолютно неподвижно, а в голове бешеным вихрем кружились мысли. Она была в такой ярости, что даже не испытывала боли. Позже, она знала, боль придет и будет рвать ее на части, но сейчас она думала лишь о том, как отомстить, как причинить боль ему, не показывая собственного страдания. Для этого еще будет время… более подходящее время…

Он стучал в дверь, дергал ручку.

– Айрис! С тобой все в порядке? Почему дверь заперта?

– Потому что мне так захотелось, – процедила она.

– Айрис, я знаю, ты все еще сердишься, но разве ты не слышала телефонный звонок? Есть новости.

– Да?

– О Стиве. За него внесли залог. Я как раз шел из гаража, когда зазвонил телефон. Это был Джимми.

Айрис вылезла из ванной и завернулась в полотенце. Она не собиралась появляться перед мужем голой сейчас, когда он только что вернулся от другой голой женщины. Затем открыла дверь.

– Ну?

– Джимми говорит, это один из профессоров, тот самый Пауэрс, будь он проклят, хотя на сей раз нам надо его благодарить. Не знаю, у меня в голове полная неразбериха. Он, вроде бы, внес залог за целую группу ребят. Как бы там ни было, Стива отпустили, и он возвращается в университет.

– Слава Богу! Ну а дальше что? Ты знаешь? – Она говорила ровным, без эмоции голосом.

– Джимми, ну и голова у этого парня, все разузнал. Он говорит, Стиву надо вернуться в Чикаго. Ему придется заплатить штраф, он получит строгое предупреждение и…

Все это Айрис пропустила мимо ушей. Детали не имели значения. Главное – Стив на свободе. Тео сел и снял ботинки.

– Боже, что за день! Что за вечер! Наш Джимми такой молодец. Мне мучительна мысль о том, что на него столько свалилось из-за Стива. Рано ему брать на себя такую ответственность. – Тео чуть не плакал. – Ну, Стив более или менее выпутался из неприятностей, во всяком случае, до поры до времени. – Он посмотрел на Айрис, все еще завернутую в полотенце. – Теперь-то ты должна воспрять духом.

– Я бы чувствовала себя значительно лучше, если бы залог внес отец мальчика, а не чужой человек.

Он вздохнул.

– Мне жаль. Жаль, что все так получилось.

– Правда? Что «все»?

– А ты как думаешь? Жаль, что это вообще случилось, что мы весь вечер наскакивали друг на друга. Но мы со всем справимся, все будет хорошо.

Он улыбнулся ей знакомой улыбкой. Легкая мечтательная улыбка, которая нравится всем женщинам. Она попала под обаяние этой улыбки в первую же их встречу в доме ее родителей.

– Что ты стоишь там? Пойдем спать, Айрис. Нам необходим отдых.

Но сейчас, защищенная броней своей ярости, она про себя издевалась над ним. Устал? Еще бы, ты, должно быть, израсходовал массу энергии за сегодняшний Вечер. Лжец. Лжец! Я заставлю тебя страдать, и ты никогда не узнаешь почему, не узнаешь до тех пор, пока я сама не пожелаю сказать тебе.

И она не прольет при нем ни одной слезинки, что бы ни творилось у нее на душе. А какие только страхи ее не терзали: что у него давно роман на стороне, что он все время притворялся, занимаясь с ней любовью, что в один прекрасный день он с виноватым видом с жалостью в голосе попросит у нее развода. Да, вполне возможно, он бросит ее. Такое происходит постоянно.

– Когда ты намерена начать разговор со мной? – спросил Тео после четырех дней молчания.

– Я дам тебе знать, когда буду к этому готова.

– По моей просьбе одна адвокатская контора связалась с Чикаго. Все оказалось не так уж страшно. Стив находился с теми, кто просто маршировал по улице, мешая движению транспорта, ничего больше! Ему вынесут порицание и оштрафуют. Штраф я заплачу.

– Поздравляю! – ответила она.

– Айрис, это на тебя не похоже. Почему ты так ко мне относишься?

Она холодно взглянула на его губы, губы, которые целовали другую женщину, потом посмотрела на руки, ласкавшие эту женщину, ее груди, ее… Это было начало спуска по скользкому склону горы, у подножия которой притаилась ненависть. Тео и Айрис возненавидят друг друга. Такое тоже вполне возможно.

Все утро она бесцельно бродила по дому. Лицо Пирл ничего не выражало, и это-то и выдавало се любопытство. Может, Айрис испытала бы облегчение, рассказав обо всем Пирл, но та – неподходящий человек для исповеди. Подходящего вообще не было. Друзья отпадали, потому что ни в коем случае нельзя было подрывать репутацию Тео, хотя бы ради детей. Маму не следует обременять подобным признанием, да и потом в качестве совета она предложит кучу банальностей. Только папа мог бы помочь, но его больше нет с ней.

Не в силах ничем заняться, Айрис вышла во двор. Стояло чудесное утро, одно из тех, которые навевают на вас легкую грусть уже потому, что природа дарит их так редко: голубое небо, чистое и прозрачное как дорогой фарфор, влажный блеск густой листвы, прохладный воздух, легкие дуновения ветерка. Пирл позвала ее к телефону: – Доктор на проводе, миссис Штерн.

– Я звоню, – с формальной вежливостью проговорил Тео, – чтобы сообщить тебе, что меня назначили главным хирургом.

Это было признанием его заслуг и завидным достижением для человека в середине четвертого десятка. Такое событие необходимо отпраздновать, но она не сможет отдаться этому празднованию всей душой.

– Это замечательно, – ответила она так же вежливо.

– И это все, что ты можешь сказать? И таким равнодушным тоном?

– Жаль, что тебе не нравится мой тон. Я сказала, что замечательно, что же еще?

– Ну, если тебе ничего больше не приходит в голову, тогда не важно. В клинике устроят торжественный вечер с танцами, на нем и объявят о моем назначении. Думаю, ради такого случая тебе надо выглядеть как можно лучше.

Так же, как твоя шлюха, вертелось у нее на языке, но вместо этого она сказала:

– Большинство находят, что я и так хорошо выгляжу.

– Я имел в виду новое платье, ничего больше.

– Очень хорошо, – отчеканила она, – я закажу новое платье.

В магазине было затишье, которое обычно наступает в конце лета, когда осенние модели только начинают поступать, поэтому Леа (для покупателей ее имя звучало именно так) уделила Айрис все свое внимание. Все стулья и вешалки в просторной жемчужно-серой примерочной были заняты: роскошные шелковые, гипюровые, атласные вечерние туалеты, твидовые костюмы, платья из французского трикотажа, свитеры ручной вязки.

Айрис со всех сторон осматривала себя в зеркальных стенах. На ней было черное гипюровое платье с широкими оборками по всей длине – от низкого выреза до пола; юбка украшена голубыми атласными бантиками; такие же бантики скрепляли у локтя широкие, замысловатого фасона, рукава. Она улыбалась своему отражению. Она разрумянилась, широко открытые глаза блестели от удовольствия, и лишь в глубине их затаилась горечь, почти незаметная для постороннего человека.

– Оно вам очень идет, – сказала Леа. – Но и платье цвета лаванды чудесно на вас смотрится. Трудный выбор, правда?

– Нет. Я возьму оба.

– О, – протянула Леа, придав этому междометию выражение восклицания и вопроса одновременно.

– Вы, кажется, удивлены?

– Нет, нет, что вы. Я рада, что снова вижу вас в своем магазине. Вы давно у меня не были, хотя ваша мама наведывается регулярно. Как она поживает?

– Неплохо. Но отец умер.

– Я не знала. Как жаль. Ваша мать чудесная женщина. Не думает о переезде?

– Нет, она любит свой дом.

Эта модная хитрая женщина задавала слишком много вопросов. Из-за ее любопытства Айрис и не любила приходить сюда. Но такая уж у нее манера поведения, воспитанной ее не назовешь, видимо, иначе она не может. Зато в ее магазине лучший выбор – тут возразить нечего.

– Я подумала… многие вдовы уезжают во Флориду, – заметила Леа, и так как Айрис ничего не ответила, добавила: – По-моему, к этому платью прекрасно подойдет бледно-голубой атласный шарф; его можно накинуть на плечи, если вдруг станет прохладнее, или перекинуть через руку – впечатление будет потрясающим.

– Пожалуй, – согласилась Айрис.

Она растрачивала целое состояние. Бежево-розовый кашемировый костюм, голубое платье из джерси, три свитера, клетчатый твидовый жакет, платье из белого шелка в полоску и два вечерних платья обойдутся в несколько тысяч долларов, не меньше. Но она не собиралась утруждать себя подсчетами. Пусть Тео заплатит. Сам-то он тратил деньга, как пьяный матрос. Бог его знает, сколько он выбросил на эту свою шлюху.

– Пройдите в зал, посмотрите на шарфы. Кроме того, мы недавно получили изумительные итальянские сумочки.

В это удушающе-жаркое утро покупателей в магазине было меньше, чем продавцов. Собственно, кроме Айрис там был всего один покупатель – мужчина, выбиравший что-то у прилавка.

Леа накинула на плечи Айрис голубой шарф. На его фоне ее чернью глаза, алые губы и белая шея казались еще ярче.

– Видите, что я имею в виду, – сказала Леа.

– Да. Это великолепно.

Айрис рассматривала себя в большом, в человеческий рост, зеркале. Удивительно, как кусок ткани может изменить внешний вид женщины. Ее лицо и фигура остались прежними, и все же ЧТО-ТО в них изменилось. Лицо было полно жизни, оно сияло. Какие бы чувства ни вдохнули в се лицо эту жизнь – гнев, решимость, отчаяние, или все они вместе взятые – но оно утратило свое обычное спокойно-серьезное выражение, стало одухотворенным и страстным.

Затем она встретилась в зеркале взглядом с мужчиной у прилавка. Он даже не пытался сделать вид, что взглянул на нее случайно. Она опустила глаза, перебирая тонкую бахрому на конце шарфа, потом снова подняла их – мужчина по-прежнему смотрел на нее. Прошло не больше трех-четырех секунд, и Айрис опять отвела глаза, но за этот короткий промежуток времени она успела понять две вещи. Во-первых, мужчина смотрел на нее с явным одобрением, и, во-вторых, это был такой же взгляд, каким Тео, бывало, смотрел на других женщин, взгляд, который она старалась не замечать.

– Разумеется, я возьму его, – повернулась она к Леа.

– Осмелюсь заметить, – вмешался мужчина, – вы прелестно выглядите.

– О, спасибо, – мило улыбнулась Айрис и вернулась в примерочную с чувством одержанной победы.

Мужчина разговаривал с кем-то в зале.

– Вы не поверите, – говорил Он, – но Европа буквально помешалась на американском Западе. Сегодня я купил очаровательную маленькую акварель – изображение индейской женщины племени навахо. – Голос был глубоким и сочным, с каким-то неопределенным акцентом, непохожим на акцент Тео, по которому сразу можно было узнать австрийца. – Мне надо сделать подарок другу в Женеве.

– Вы настоящий Санта-Клаус, – отметил молодой женский голос, в котором звучали игривые нотки. Айрис узнала голос Люси, молодой женщины, которая, судя по всему, была партнершей Леа.

– Да, сегодня и вам на меня жаловаться нечего, так ведь? Но если говорить серьезно, когда много путешествуешь, приходится часто пользоваться гостеприимством других людей, во всяком случае, там, где у меня нет собственной квартиры, и подарки – единственное, чем я могу за него отплатить.

– Вопрос в том, есть ли такие места, где у вас нет квартиры. Вы, кажется, покупаете еще один дом?

– О, небольшой домик в горах. Это будет мое швейцарское убежище, в котором я буду отдыхать от суеты больших городов и праздных толп Ривьеры. Не убирайте, пожалуйста, этот шарф. Я его тоже возьму.

Айрис вышла из примерочной как в тот момент, когда мужчина тоже собрался уходить.

– Заходите завтра, – сказала Леа, – завтра мы получим белую сумочку, о которой вы спрашивали. Ваши покупки доставят в «Уолдорф». Всегда рада видеть вас в своем магазине, мистер Джордан. И вас, миссис Штерн, – добавила она, обращаясь к Айрис.

Оказалось, что Айрис по пути с мистером Джорданом. Они остановились на углу улицы, дожидаясь зеленого сигнала светофора; Джордан заметил, что делать покупки «У Леа» всегда очень приятно, потом добавил:

– Мне только что пришло в голову, что вас мог обидеть мой комплимент. Прошу меня извинить, я не хотел вас задеть.

– Нет, нет, вы были очень любезны.

Фу, какой ходульный ответ, подумала она, смутившись. И смутилась еще больше, увидев в стекле витрины отражение самой себя рядом с незнакомым мужчиной.

Он был интересный мужчина, хорошо сложенный, хорошо одетый. Густые ухоженные волосы, прекрасные зубы, строгие золотые запонки. Забавно, мелькнула у нее мысль, я фиксирую все эти внешние детали, пытаясь составить о нем какое-то представление, а он, должно быть, делает сейчас то же самое. И она порадовалась тому, что надела сегодня свое лучшее летнее платье из черного льна, выгодно подчеркивавшее ее тонкую талию и оставлявшее открытыми красивые округлые плечи.

– В Нью-Йорке лето как в тропиках, – прервал ее размышления голос Джордана.

– Да, я рада, что живу за городом.

– А где вы живете?

– Вестчестер. – И испугавшись, как бы такой короткий ответ не прозвучал грубо, добавила: – Я приехала на машине. Оставила ее на стоянке недалеко от Третьей авеню.

Они перешли через Парк-авеню и направились к центру. Его покупки должны доставить в «Уолдорф», значит, он там остановился, подумала Айрис.

– Я остановился в «Уолдорфс», – сказал Джордан. – Собирался купить небольшой дом, чтобы было где жить, когда я бываю в Нью-Йорке, а я провожу здесь ежегодно месяца по два, но сделка не состоялась, так что я снял квартиру в «Уолдорф-Тауэрсе». Вам доводилось бывать в квартирах «Тауэрса»?

– Нет, у нас… у меня не много знакомых в городе. Мы… я не часто выезжаю. С четырьмя детьми, знаете ли…

Она замолчала, почувствовав, как неуместно все это звучит. Но он, видимо, не придал этому значения и продолжал:

– По мне, лучшего и желать нельзя. Может, я куплю эту квартиру, пусть будет моей постоянной нью-йоркской резиденцией.

Айрис хотелось сказать что-нибудь остроумное, и в то же время она задавала себе вопрос, зачем ей вообще что-то говорить, ведь через пару минут они подойдут к «Уолдорфу» и расстанутся. Жаль! Идти с мужчиной по Парк-авеню было приятно. Если бы, Тео ее видел.

Внезапно и ответ пришел ей в голову:

– Резиденцией на то время, пока вы не в Швейцарии?

– А откуда вы знаете о Швейцарии?

– Слышала ваш разговор из примерочной.

– Вот как? Хорошо, что я не открыл никаких своих секретов.

– Я умею хранить чужие секреты, – вырвалось у нее.

Как странно, что она это сказала. Слова выскочили сами собой и прозвучали чуточку кокетливо, а может, в них можно даже усмотреть какой-то намек? Она вспыхнула.

– Я в этом не сомневаюсь, – серьезно ответил он.

– Как вы можете знать?

– Я довольно хорошо разбираюсь в людях. Вы, безусловно, благородный человек.

Последовала пауза, затем он сказал:

– Не знаю, как вам, а мне от этой жары ужасно хочется пить. Если у вас есть время, я бы хотел пригласить вас выпить чего-нибудь.

У Айрис подпрыгнуло сердце. Она спросила себя, означает ли это приглашение к нему в квартиру. Некоторые женщины не боятся пойти в квартиру мужчины даже после десятиминутного знакомства. Некоторые потом расплачиваются за свою смелость, становясь жертвами какого-нибудь психопата. Конечно, в данном случае такая мысль смехотворна. Этот мужчина – джентльмен, вежливый европейский джентльмен. Но все же она ни за что не пойдет к нему.

– Можем зайти в бар. На Пикок-Элли, например. Выпьем охлажденного чаю, – он улыбнулся. – За моими рекомендациями обращайтесь к Леа. Я их давний клиент.

Айрис почувствовала себя дурой.

– Да нет, конечно же, мне не нужны рекомендации. И я с удовольствием выпью холодного чаю.

– Я так и знал, что вы выберете чай, – заметил он, подводя ее к столику.

– Я не особенно люблю спиртные напитки. Бокал вина за обедом – вот, пожалуй, и все, что я себе позволяю.

Сердце у нее билось все так же учащенно. Ей не верилось, что это она сидит за столиком с незнакомым мужчиной, заказывая чай и пирожные. Он смотрел на нее поверх вазы с пахучими белыми цветами. По комнате сновали туда сюда какие-то люди. От запаха цветов и этого беспрестанного движения у нее закружилась голова.

– Неожиданное у нас получилось знакомство, – начал он.

– Да. Здесь очень приятно: прохладно, солнце не бьет в глаза.

– Возможность расслабиться перед тем как возвращаться домой к четверым детям?

– Они все разъехались на лето. Двое уже совсем взрослые.

– Глядя на вас, этого не скажешь. Айрис попыталась пошутить:

– Вот видите, какая я уже старая.

– Совсем нет. Особенно в том платье, которое вы сегодня купили. Надеюсь, вы пойдете в нем в такое место, где его смогут оценить.

– Это для торжественного вечера в клинике мужа. Его назначили главным хирургом.

Платье, пожалуй, было чересчур роскошным для подобного случая. У многих брови поползут вверх. Ну и пусть. Пусть они будут смотреть на нее так же, как смотрел в магазине этот мужчина, он и сейчас так смотрит.

– Вы не привыкли к тому, чтобы вами восхищались, – сказал он к се величайшему удивлению.

– Почему вы так считаете?

– Вы так застенчиво наклоняете голову. Застенчиво, почти стыдливо.

– Правда? Я за собой этого не замечала. – И словно желая доказать обратное, она посмотрела ему прямо в глаза.

Он ответил на ее взгляд, и Айрис, слишком смущенная, чтобы отвернуться, продолжала смотреть на него; глаза смотрели в глаза.

– Вы не сказали, как вас зовут.

– Айрис.[21]

– Вам подходит это имя. Такой элегантный и строгий цветок.

– Но я совсем не строгая.

– Наверное, такое впечатление складывается из-за вашей застенчивости. Кстати, меня зовут Виктор.

Ах, если бы ей пришло в голову, что на это ответить, что-нибудь необычное, не столь избитое как «какое красивое имя». Но она никогда не разговаривала с мужчиной так долго. Если она и оставалась наедине с мужчиной, то не больше, чем на пару минут, да и то с мужем какой-нибудь приятельницы, с которым они, как правило, обменивались замечаниями об учительнице в пятом классе – настоящее чудовище – или о ценах на недвижимость в городке.

– Вы не обижаетесь, что я назвал вас застенчивой? Я хотел сделать вам комплимент. Это прекрасное качество для женщины.

– Да, если оно не заходит чересчур далеко.

– Уверен, в вас этого нет. Просто вам нужно время, чтобы освоиться.

– Вы правы, – признала она.

– Вы чувствуете себя неуютно с так называемыми заправскими остряками, на вечеринках с коктейлями, где каждый стремится перещеголять другого в остроумии.

– О, мне такие вечеринки никогда не нравились, более того, я их ненавижу.

Он кивнул.

– Понимаю. Показуха. Кто есть кто. Приходишь домой с головной болью. Я во всяком случае.

И он принялся рассказывать ей разные анекдотичные случаи о вечеринках, которые ему пришлось посещать. Рассказывал он занимательно, делая много метких замечаний, и вообще вел себя так просто и по-дружески, что Айрис полностью расслабилась.

Откинувшись на стуле, она откусила пирожное и искренне воскликнула:

– Ой, как вкусно!

– Я рад, что вам нравится. Сначала вы были в нерешительности, боялись со мной пойти.

Она опустила глаза и посмотрела на свои руки – дорогие кольца, изящные загорелые запястья. Созерцание собственных рук почему-то прибавило ей уверенности в себе, и у нее вновь возникло ощущение одержанной победы, как и тогда, когда он смотрел на нее в салоне Леа.

– Вы не поверите, – сказала она чуть ли не весело, – но со мной такое не часто случается.

– Или совсем не случается? – И так как она молчала, добавил: – Ревнивый муж, надо полагать?

– Да. – Если бы Тео знал, если бы он только знал!

– Ну, это же совсем невинно. Я был один, меня мучила жажда, а любой напиток покажется в десять раз вкуснее, если с тобой за столом сидит очаровательная женщина. Вы смело можете рассказать об этом мужу, когда вернетесь домой.

Но это не было «совсем невинно», иначе чем объяснить ее волнение, эмоциональный подъем, вообще сложную гамму чувств, которые она испытывала. И этот мужчина, казалось, с первого взгляда сумел понять, что она из себя представляет, видимо, угадал, в каком она состоянии.

– Ну хорошо, тогда не говорите вашему мужу.

– Но я же не сказала, что не сделаю этого.

– У вас был такой вид. А может, не говорить действительно лучше. Мужья и жены умеют все усложнять, не правда ли?

– А вы женаты, мистер… Виктор?

– Развелся шесть лет назад. Но мы по-прежнему друзья. Если нам случается оказаться одновременно в одном городе, я обязательно приглашаю ее на обед.

– Я знаю, так бывает, но представить этого не могу. Если бы я… мы развелись, я бы его возненавидела. – Неожиданно спазм сжал ей горло. – Мне бы пришлось его возненавидеть.

– В самом деле? – заинтересовался Джордан. – Но это же, простите меня, так старомодно. Сегодня люди ведут себя честнее. К чему ждать, пока долго подавляемая неприязнь не перейдет в ненависть. Ждать горького конца, когда вы не сможете выносить друг друга и минуты. Уходить надо вовремя, так я считаю.

К ее неописуемому ужасу и стыду, глаза Айрис наполнились слезами. Она быстро сморгнула слезы, но он все же успел их заметить.

– О, извините. Я огорчил вас. Извините.

Она вытерла глаза, чувствуя себя жалкой и смешной.

– Ничего. Как глупо с моей стороны.

– Что же тут глупого, если у вас неприятности.

– Да нет, не знаю, что на меня нашло. – И поскольку необходимо было как-то объяснить этот приступ слабости, она сказала: – Мы поссорились. Вообще-то мы не часто ссоримся, поэтому это меня так задело.

Он легонько потрепал ее по руке, спокойно заметив:

– Ну, стыдиться тут нечего.

– Вы очень добры, – ответила Айрис, именно это и имея в виду.

– Я многое повидал в жизни, много путешествовал, я знаю, когда человеку плохо.

Какой необыкновенный мужчина, подумала она, такой мягкий, такой понимающий.

– Но давайте поговорим о чем-нибудь приятном, Айрис, – продолжал он. – Расскажите мне о своих детях, то есть, если вам хочется.

Это была более безопасная тема, если, конечно, не касаться Стива. Ни к чему снова приходить в возбужденное состояние, что непременно случится, если она заговорит про Стива. Поэтому она рассказала о Лауре, стараясь быть не слишком многословной, чтобы не наскучить, и о Филиппе и его способностях к музыке.

– Я сама начала заниматься с ним, но он меня быстро обогнал и теперь ходит в музыкальную школу.

– Вы и сами, наверное, хорошо играете.

– Всего лишь как любитель. Играю для собственного удовольствия. Я люблю рояль.

Глаза Джордана вспыхнули.

– У меня идея. Я случайно увидел в газете объявление, что завтра в Карнеги-холле, а может, в Линкольн-центре, не помню точно, состоится фортепьянный концерт. Какой-то южноамериканец, лауреат конкурса Клайберна в Техасе. Если я достану билеты, а я наверняка достану, вы не хотели бы пойти со мной на этот концерт?

Это был вызов, а Айрис всегда уклонялась от вызовов. Она вспомнила, как еще в средней школе старалась остаться в стороне, когда предлагали сделать что-либо недозволенное – например, подойти к кому-нибудь и сказать какую-нибудь гадость. Но она вспомнила также и собственное решение, принятое не далее как сегодня утром. Если Тео можно, почему мне нельзя?

– Да, с удовольствием, – ответила она.

Ночью она то и дело просыпалась и начинала думать о предстоящем свидании, испытывая то радостное возбуждение, то угрызения совести. Все утро – пока ходила на рынок, а потом занималась счетами, сидя за письменным столом – продолжался этот конфликт чувств, но ближе к полудню чувство возбуждения возобладало. От сознания, что она желанна такому завидному мужчине, она ощущала себя молодой девушкой. За ланчем она ни к чему не притронулась, так велико было ее возбуждение. В три Айрис достала из шкафа платье – красное с белым, с кружевным гофрированным воротником. Разглядывая себя в зеркало, она подумала, что ей следует чаще покупать себе вещи с такими вот гофрированными воротниками: они удлиняли лицо, придавая ему романтическое очарование. Затем надела свои лучшие золотые браслеты, подушилась и пошла вниз заводить машину. Было начало пятого.

В то же самое время Виктор Джордан вошел в салон «У Леа».

– А, вот и вы, – приветствовала его Лия. – А вот и сумочка. Прислали сегодня утром. Взгляните, как сделана. Чудесная, изумительная работа.

Он посмотрел на белую, из кожи ящерицы, сумочку, изящную, гладкую, как шелк, с позолоченной филигранной отделкой.

– Очень красивая, но я передумал. Возьму черную. Упакуйте ее как подарок. И заверните в вашу фирменную оберточную бумагу, если у вас есть.

– Конечно. Я вложу вашу карточку.

– Не обязательно. Я вручу ее лично.

Джордан, очевидно, спешил. Пока заворачивали его покупку, он безостановочно ходил по магазину, то выглядывая в окно, то скользя взглядом по вещам, выставленным в прилавках. Однако, когда Лия вручила ему сумочку, он не ушел.

– Подойдет она к черному гипюровому платью? – спросил он.

– Прекрасно подойдет, – ответила Лия. – Господи, вы закупили этих сумочек всех возможных цветов.

– Бьюсь об заклад, вы не догадаетесь, для кого предназначена эта, – сказал он с некоторым даже озорством.

– Танцовщица с размером четыре?

– Господи, нет, конечно. Ей нужно что-нибудь расшитое блестками. Она такую вещь и оценить-то не сумеет.

Сдаюсь. Так для кого же?

– А если я скажу, что для дамы, купившей вчера черное гипюровое платье?

Лия в изумлении уставилась на него.

– Для мисс Штерн? Не может быть!

– Именно для нее.

– Но вы же ее не знаете.

– Не знал, а теперь знаю.

– Мистер Джордан! Вы что, и ее подцепили?

– Что за вульгарное выражение! Мы вышли отсюда вместе, разговорились, а сегодня я веду ее на фортепьянный концерт.

Лия, нахмурившись, крутила в пальцах карандаш.

– Не понимаю.

– Вы шокированы. В чем дело?

– Но она же замужем. И у нее четверо детей.

– Ну и что? Вы что, проповедник-евангелист из Арканзаса?

– Едва ли. Но я знаю ее. Знаю о ней немного. – Лия говорила быстро и убежденно. – Сразу же видно, что она скромная неискушенная женщина, невинная как младенец. Она всегда была защищена от внешнего мира. Вот почему я не понимаю.

– А так еще интереснее. Она недурна собой, да, довольно привлекательная смуглянка, такой тип меня притягивает. Серьезная. Загадочная. А в сочетании с невинностью… это все равно что иметь дело с девственницей.

Лия отпрянула.

– Мистер Джордан, имейте же совесть. Возможно, она поссорилась с мужем и…

– Проницательное замечание. Поссорилась и, я думаю, крупно.

– Не знаю, что и сказать. Это так на нее не похоже, так…

– О, в этом нет ничего необычного.

– Есть, иначе вы не стали бы мне об этом рассказывать.

– Ну хорошо, есть. Небольшое приключение, пикантное, знаете ли.

Голос Лии, почти шепот, дрожал от гнева.

– Мистер Джордан, я скажу, что я думаю, и если из-за этого лишусь хорошего клиента, что ж, так тому и быть. Вы отдаете себе отчет в том, что делаете, черт вас возьми?

Джордан засмеялся.

– Я же ее не принуждал. Можно подумать, что я собираюсь соблазнить пятнадцатилетнюю девочку. Ну, пока! Может, я зайду, еще, а может и нет.

– Скатертью дорога, – пробормотала Лия.

– Слушая Шопена, – сказала Айрис, когда поток людей вынес их из концертного зала, – мне всегда хочется танцевать вальс. – И она сделала по тротуару несколько па.

Джордан, взяв ее под руку, перевел на другую сторону улицы.

– Я рад, что вам понравилось.

– Это было чудесно. Такая радостная и в то же время печальная музыка. Когда думаешь о пребывании Шопена и Жорж Санд на Мальорке, об их любви, вспоминаешь, как он умирал, такой молодой, сердце наполняется светлой печалью. Наверное, это звучит сентиментально?

– Нет, это звучит очаровательно. Вам говорили, что у вас очень мелодичный голос?

– Иногда говорили.

Тео не раз повторял, что сначала влюбился в ее голос. Где-то сейчас Тео? «Работает» в своем кабинете, так же, как пару дней назад? Айрис была в приподнятом настроении, идя в столь поздний час рядом с мужчиной под розоватым мягким летним небом, и не испытывала ни малейших угрызений совести.

– Вы принадлежите к веку вальса, – заметил Джордан. – В вас есть грация, которую утратили многие современные женщины. Я представляю вас в более спокойном и замкнутом мире, например, в университетском городке Старого Света, студенткой консерватории или преподавательницей.

– Я была преподавательницей, вы верно угадали.

– Это не догадка, это понимание. За короткое время я узнал о вас больше, чем вы можете предположить. Значит, вы преподавали?

– Да, и мне это нравилось. Мне бы очень хотелось получить степень магистра или даже докторскую и вернуться к преподаванию.

– За чем же дело стало? Поколебавшись, Айрис ответила:

– Все не так просто.

– А, ваш муж против, – и так как она не опровергла, не подтвердила его слова, он продолжал: – Но это же устаревший подход. Сейчас как-никак 1968 год.

– О, значит, вы одобряете? – с надеждой спросила Айрис.

– Безоговорочно. Ваши способности – это ваши способности, и вы вправе распоряжаться ими по своему усмотрению. – Он защищал ее! Даже мама, бывшая «на ее стороне», подрывала ее решимость, постоянно напоминая, что на первом месте должны стоять ее обязанности по отношению к Тео, и с течением времени Айрис стала все меньше и меньше думать о собственных устремлениях. Теперь этот мужчина всего несколькими словами завоевал ее горячую благодарность.

Они подошли к гаражу и стояли в ярком свете ламп, дожидаясь, когда выведут машину Айрис. Джордан протянул ей небольшой сверток.

– Я бы хотел сделать вам подарок, – серьезно сказал он.

Айрис еще раньше заметила у него в руках этот обернутый в глянцевую бумагу сверток, но ей и в голову не пришло, что это может быть подарок для нее. Она совсем смутилась, узнав вдруг фирменную бумагу Леа.

– Нет, нет, вы не должны, – запротестовала она.

– Почему же? Это доставит мне удовольствие. Не обижайте меня отказом, – в свою очередь возразил Джордан.

Она была в нерешительности, размышляя про себя: я понятия не имею, как следует поступать в таких случаях; абсурдно не знать этого в мои годы. Возможно, он влюбился в меня, но, с другой стороны, я буду идиоткой, вообразив такое.

Он все еще держал сверток в протянутой руке, и она была вынуждена посмотреть на него. Волевое лицо с энергичным ртом, выпуклым лбом и густыми бровями – его нельзя было назвать красивым, но он, безусловно, был видным мужчиной. Никогда ни за что не выходи замуж за красивых мужчин, они, как магнит, притягивают женщин. Она до боли прикусила губу.

– Не расстраивайтесь вы так. Я кладу его на заднее сиденье, и вопрос решен. Когда я увижу вас, Айрис? Вы сказали, что собираетесь к дантисту.

Должно быть, она упомянула об этом, сама того не заметив.

– Да, послезавтра.

– Давайте пообедаем вместе. У нас будет время поговорить. Приезжайте поездом. Это безопаснее, чем возвращаться одной на машине поздно вечером.

Она уже сидела за рулем, когда он, наклонившись через окно, поцеловал ее в губы.

– Вы пахнете розами.

– Нет, это жасмин.

– Ну, все равно, запах такой сладкий. Вы сама сладкая. Итак, я буду ждать вас послезавтра в «Уолдорфе» в переднем холле. В шесть, чтобы мы смогли пораньше пообедать и подольше побыть вместе, прежде чем вам нужно будет возвращаться.

Всю дорогу домой она перебирала в уме события вечера. Что-то происходило между Виктором Джорданом и ею, но что – она не знала. Она поняла, что ей и не хочется этого знать, а хочется лишь наслаждаться новизной происходящего, этой немного пугающей, но такой волнующей тайной, обострившей все ее чувства.

В доме было тихо. Однако едва она поднялась на второй этаж, из комнаты Джимми вышел Тео, все еще в деловом костюме.

– Я не мог заснуть. Где, черт возьми, ты пропадала?

– Не разговаривай со мной таким тоном, – ответила она, вздернув подбородок.

– Послушай, Айрис. Это продолжается уже целую неделю, и я сыт по горло. Где ты была?

– А где ты был? Тоже вопрос.

– Здесь. Я пришел домой и пообедал в одиночестве. Пирл сказала, что ты уехала в четыре часа. И вчера ты тоже уезжала.

– Ну и что? Ты же сам сказал, что мне нужно купить платье.

Он посмотрел на сверток, который она держала под мышкой.

– Но не до полуночи же ты ходила по магазинам.

– Я ходила в кино.

– Что-то ты слишком разоделась для кино. Что ты смотрела?

– Не приставай ко мне с расспросами, Тео. Я этого не потерплю.

– Айрис, ты… – он запнулся. – Если ты прекратишь эту нелепую смехотворную демонстрацию, я вернусь в нашу спальню. Я не понимаю… ты никогда прежде так себя не вела.

– Когда-то все случается в первый раз, не так ли? И, торжествующе посмотрев на мужа, она ушла в спальню и закрыла за собой дверь, оставив того в полнейшем изумлении.

Знал бы он, подумала она, что в любой момент я могу сделать то же, что и он, это поколебало бы его уверенность в себе. Ничего, он узнает, и он перестанет быть таким спесивым. И тогда… тогда мы будем квиты.

В день свидания Айрис решила надеть красное платье. Прелестное платье, в котором она, по выражению Тео, выглядела как стройный алый восклицательный знак. Тео увидел как-то это платье в витрине магазина, когда они вместе ездили за чем-то в город, и настоял, чтобы она купила его. Какая же ирония заключалась в том, что благодаря его вкусу она выглядела привлекательной в глазах другого мужчины. При этой мысли сердце се болезненно сжалось от горя, И она решила, что, должно быть, это своего рода мазохизм – страдать самой, чтобы заставить страдать Тео. Но в то же время она находила удовольствие в самом процессе подготовки к свиданию – в том, как она одевалась, как застегивала перед зеркалом жемчужные с бриллиантами серьги. За окном в ветвях дерева чирикали птички. Прохладный день был чудесным, и впереди был вечер.

Подаренная сумочка все еще лежала в коробке. С детства Айрис усвоила определенные правила касательно того, что можно дарить и что принимать в подарок. Сумочка вызывала у нее сомнение. Она, судя по всему, дорогая, ее нельзя принять так же просто, как, допустим, коробку конфет. Но Виктор был богатым человеком, так что для него покупка этой сумочки значила, возможно, не больше, чем для другого покупка коробки конфет. Было бы грубо не принять в подарок коробку конфет. Но, с другой стороны, зачем ему вообще делать ей подарок? А раз так, сумочку надо вернуть.

– Я оставлю машину на станции, – сказала она Пирл, – и поеду в город поездом.

– Вы вернетесь к обеду? – на смуглом лице Пирл явственно отразилось неодобрение.

– Нет. Я вернусь поздно.

Ну что, Тео, вот тебе! Помучайся-ка еще несколько дней. Занятая этими мыслями, она в спешке забыла взять подарок Джордана. Ничего, верну в следующий раз, подумала она и сама удивилась своей уверенности в том, что этот следующий раз вообще будет.

Кровь прилила ей к лицу. Она почувствовала укол страха, но это был такой незначительный, булавочный укол, что она тут же о нем забыла.

Вино ударило Айрис в голову, лицо ее пылало.

– Я легко краснею, – извинилась она.

– Ничего, вам идет. Вам не скучно?

– Как же мне может быть скучно? Сейчас я живу, рискуя.

– Держу пари, что впервые в жизни.

– Я пьяна, – сказала она. Бутылка шампанского в ведерке со льдом была почти пуста.

– Ничего подобного. Вы испытываете приятную легкость, только и всего.

И это было действительно так. Вокруг них в этой великолепной комнате с мягкой мебелью, где повсюду стояли цветы в сверкающем хрустале, сидели шикарные, искрящиеся весельем пары. Она подумала про себя, много ли среди них таких же пар, как она с Джорданом. Если такие и были, то их это, судя по всему, никак не смущало – все оживленно болтали, то и дело раздавались взрывы смеха.

Виктор наблюдал за ней с интересом, к которому примешивалось удивление.

– Давайте поговорим о чем-нибудь еще. Мне нравится вас слушать.

– О чем? О чем-то конкретном?

– О вас. О вашей семье. В конце концов, именно об этом люди любят говорить больше всего.

До этого она рассказывала ему о своих родителях, а вернее, отвечала на его вопросы.

– Значит, вы из еврейской семьи.

– Да. А вы нет.

– Нет. Мои предки – европейцы, но кого только среди них нет: и итальянцы, и немцы, и даже греки. Расскажите мне что-нибудь еще о вашем отце.

Она понимала, что, с одной стороны, его вопросы объясняются любезностью человека незаурядного, стремящегося в любой ситуации узнать что-нибудь новое, с другой – он просто старался, чтобы разговор не был ей в тягость. У него хватило проницательности понять, что ей не хотелось говорить о муже.

– Ну, мой отец… я его очень любила. Он был добрым и мудрым человеком. Образования он не получил, был самоучкой. Начал с нуля и, как говорится, сам себя сделал. Он был строителем. Ему принадлежали одни из лучших жилых домов в нашем городе, но во время Депрессии он их, потерял, – закончила она печально.

– Строитель – интересная профессия.

– Да, мне тоже так кажется. Можно воочию увидеть результат своих трудов, буквально потрогать их руками. А чем вы занимаетесь, Виктор?

– Ничем конкретным. Я инвестор. Международные инвестиции. Поэтому столько и разъезжаю. Еще кофе?

– Нет, спасибо.

– Я бы с удовольствием выпил бренди. У меня наверху есть прекрасный старый бренди. Давайте поднимемся, может, и вам понравится, когда попробуете.

– Поднимемся? – озадаченно спросила она. – Но мне же нужно успеть на поезд.

– Сейчас восемь. Многие только садятся за стол. Времени у нас достаточно. Мне хочется показать вам вид сверху. Он впечатляет.

Айрис послушно пошла за ним. Странные мысли вспыхивали у нее в мозгу одна за другой. Я иду за ним, потому что я привыкла к послушанию… Нет, просто я не могу быть невежливой и уйти сразу же после изумительного обеда… Нет, я иду за ним, потому, что он рассердится, если я откажусь. Хотя какая мне разница, рассердится он или нет… Нет, я иду, потому что ввязалась в это приключение и должна довести его до конца…

Все время, пока они поднимались в кабине лифта, малюсенькой, как коробочка для ювелирных изделий, она дрожала. Они стояли так близко друг к другу, что Айрис ощущала запах бритвенного лосьона – свежий, острый, возбуждающий. Но, скорее всего, это шампанское горячило ей кровь, от него она чувствовала такую расслабленность во всем теле.

Она все еще дрожала, когда они вошли в номер, и очертания предметов слегка расплывались у нее в глазах. Она увидела просторную роскошную комнату в изумрудно-белых тонах. На полу лежал ковер снежной белизны; на инкрустированных столах стояли белые цветы. Длинный – во всю стену – буфет из редкой породы дерева, с подсветкой, был заполнен какими-то сверкающими предметами. На стенах висели большие красочные картины, среди которых она узнала Матисса.

Джордан внимательно наблюдал за ней.

– Нравится?

Ей никогда не приходилось видеть столь экстравагантной обстановки. На ее вкус, здесь все было чересчур роскошным, рассчитано на внешний эффект, но тем не менее комната произвела на нее впечатление, и она, кивнув, пробормотала:

– Никогда не видела такой роскоши.

– Я привез все из Европы. Пойдемте посмотрим, какой отсюда вид.

Внизу раскинулся город, прочерченный линиями рек. Расцвеченный огнями, он был похож на темную скатерть, украшенную блестками. Айрис стояла, замерев от восхищения, будто никогда не видела его таким и с такой высоты. За спиной она слышала тяжелое дыхание Джордана; от его тела, казалось, исходил жар. Повернись она сейчас, и оказалась бы прижатой к нему, поэтому она стояла, глядя вниз, на длинную, уходящую на север ленту Парк-авеню, и ждала, что будет дальше.

Положив руки ей на плечи, он повернул ее к себе, и ее бедра соприкоснулись с его бедрами.

– Ты боишься, – сказал мужчина.

– Нет, не боюсь.

– Боишься, потому что это запретно.

Он прижался горячими губами к ее рту в мягком, но настойчивом поцелуе. Она почувствовала фруктовый запах вина. Его руки умело и нежно ласкали ее тело… так нежно… все плыло вокруг.

Голос словно гипнотизировал ее.

– Еще, еще!

Она положила голову ему на плечо; ноги отказывались держать ее. Это был долгий поцелуй, но вот он оторвался от нее.

– Пойдем в спальню. Я подожду, но прошу, поторопись.

Он открыл дверь, и опять она пошла за ним. В другой просторной комнате стояла огромная кровать, накрытая шелковым покрывалом с вышитыми по нему неяркими цветами. Высокое зеркало в позолоченной раме в стиле рококо стояло напротив кровати. В комнате горела единственная лампа, отбрасывавшая на стену круг розоватого света, да через окно с незадернутыми шторами проникал свет с улицы.

Айрис постояла, глядя на кровать, затем перевела взгляд на стул, стоявший рядом с кроватью, на котором лежал женский пеньюар из плиссированного розового шифона. Она поняла, что ей надо раздеться, надеть этот пеньюар и ждать, когда он войдет и снимет его.

Она нагнулась, чтобы снять туфли: но рука ее замерла. Еще раз Айрис посмотрела на кровать, и ей вдруг показалось, что длинная низкая спинка в изголовье кровати приняла очертания гигантского гримасничающего лица. Это испугало. Неужели она теряет рассудок? Что она делает в этой комнате, на этой кровати? И внутренний жар и томная расслабленность вдруг исчезли, «словно кто-то сделал ей анестезирующий укол. Бесчувственная, застывшая, она уставилась на кровать, не двигаясь с места.

Не может быть, чтобы она, Айрис, стояла в этой комнате. Она была не в силах пошевелиться, не в силах думать, лишь смутно сознавая, что должна уйти, и не зная как. Во рту пересохло, ладони вспотели. Ужас и стыд охватили ее.

В дверь постучали. Когда она не ответила, стук повторился. Затем дверь открылась, и на пороге появился обнаженный Джордан. Его вид вызвал у нее отвращение. Казалось невероятным, что всего несколько минут назад, в другой комнате, она желала этого мужчину. И, однако, это было так.

– В чем дело? – требовательно спросил он.

– Я… я не могу. – Губы у нее дрожали. – Мне жаль. Очень жаль.

– Что значит, ты не можешь? Что, черт возьми, это значит?

Глаза Айрис наполнились слезами.

– Я не знаю. Я ошиблась. Я думала…

– Да? Мне очень интересно. Мне действительно хочется узнать, что ты думала.

– Не сердись. Пожалуйста.

– Ты что, не слышала, что мне интересно, что ты думала?

– Я думала… наверное, я не понимала сама себя. Губы Джордана скривились в издевательской ухмылке.

– Да, видимо, не понимала, – презрительно процедил он. – Я и не знал, что есть такие женщины. Ты на десятилетия отстала от времени. О, я, конечно, разобрался, что ты из себя представляешь, но всему же есть мера. Твое место в музее.

Айрис со страхом смотрела на него. Этот человек был в ярости. Он загораживал дверь, она была в ловушке. Он шагнул к ней, и она отпрянула.

– Убирайся отсюда, ты, идиотка! – заорал он. – Ты что, думаешь, я собираюсь изнасиловать или избить тебя? Нет, такого рода реклама мне не нужна. Выкатывайся отсюда, я сказал, да побыстрее.

Она побежала, и у входной двери он толкнул ее в спину, так что она споткнулась и ударилась щекой о противоположную стену. Дверь за ней захлопнулась.

Выйдя из лифта, она помчалась так быстро, как позволяли трехдюймовые каблуки. На Парк-авеню, над которой возвышалось здание «Пан-Ам» с отливающей золотом плоской крышей, было оживленно: по тротуару неторопливо шли пешеходы, мужчины и женщины, внешний вид которых свидетельствовал о достатке и преуспевании, ловили такси, чтобы ехать по своим серьезным важным делам. Какой-то пьянчужка, нетвердо держась на ногах, выбрел вдруг из боковой улочки. Я так же неуместна в этом окружении, как и он, подумала Айрис.

Она бежала домой, под защиту Тео, во что трудно было поверить, так как ярость ее к нему нисколько не уменьшилась. Это из-за него она в самый решительный момент поняла, что не способна к близости с мужчиной, казавшимся раньше желанным. Ее эротические фантазии всегда, с самой их первой встречи, замыкались только на Тео. Назовите это целомудрием, неопытностью или как угодно, но она была верна Тео. И в трудную минуту ей нужен был он один.

Сердце бешено колотилось, его биение звоном отдавалось в ушах. Что бы она чувствовала сейчас, если бы то, что началось в этой фантастической бело-изумрудной комнате, достигло своего логического завершения? К чему бы это привело? Как бы она смотрела в глаза своим сыновьям и дочери – девочке-подростку? Какое унижение… А все оттого, что у нее есть совесть, что ее воспитывали такие родители. Представить кого-нибудь из них в подобной ситуации… нет, это невозможно.

Но с ней же это случилось. Как легко, как просто, оказывается, сделать то, что сначала не входило в твои намерения. Но разве втайне она об этом не думала?

Она играла с идеей мести, хотела доказать Тео… Сейчас она понимала, что не смеет сердиться на него. И она никогда ни за что не расскажет ему о сегодняшнем вечере. Он мужчина, и он не простит ее. Справедливо ли это или нет, но так уж устроен мир. Вернувшись, она поговорит с ним спокойно, без эмоций, а под конец, после того, как объяснит ему причину своей холодной ярости – даже нежно. Не сразу, но скоро. Я забуду эту историю, скажет она, и не буду к ней возвращаться, если ты обещаешь, что ничего подобного больше не повторится. Да, так она и скажет.

Проводник объявил ее станцию. Поезд со скрипом остановился, она вышла и сразу окунулась в душную, пропахшую угольной пылью атмосферу. Вместе с ней вышли человек пять-шесть, нашли свои машины на почти пустой стоянке и разъехались. Машина Айрис стояла в дальнем конце стоянки под фонарным столбом. Увидев рядом с машиной Тео, она ускорила шаг, собираясь тепло с ним поздороваться, но, подойдя ближе, поняла, что он в бешенстве.

– Где ты была, Айрис? Я с ума схожу от беспокойства. Я должен знать.

Слово «должен» вызвало в ней протест.

– Ты ничего не должен знать обо мне.

– Сердись не сердись, а я твой муж, Айрис. Ты уезжала вчера и позавчера. С тобой что угодно могло случиться. Что происходит? Садись в машину, поговорим.

– Я сяду в машину, но только потому, что идти до дома пешком слишком далеко, а вовсе не потому, что ты меня просишь. И вообще, что ты здесь делаешь?

– Я приехал на такси. Собирался дождаться последнего поезда, а затем обзванивать всех твоих знакомых, чтобы узнать, где ты можешь быть. И все это из-за того, что я отказался лететь в Чикаго! О'кей, ты продемонстрировала свое недовольство. – Даже в тусклом свете уличного фонаря было видно, что лицо Тео осунулось от волнения. – Теперь расскажи мне, где ты была, одна, так поздно, да еще нарядившись и нацепив все свои драгоценности.

Где я была, подумала она; если бы не ты, меня бы там никогда не было. Это ты виноват, ты довел меня до этого.

Он ждал ответа. Она чувствовала себя загнанной в угол, и никакого путного объяснения ей в голову не приходило.

– Ты встречалась с мужчиной?

Она коротко усмехнулась. Надо же, роли переменились. Это была та победа, о которой она мечтала, но она не испытала торжества, слишком уж все происходящее напоминало нелепую печальную комедию.

– Над чем ты смеешься, черт возьми? Ты действительно была с мужчиной?

– Что, переживаешь? Может, теперь ты поймешь, каково это, поймешь, что я чувствовала.

– О Господи! – простонал он. – Неужели ты опять вытащишь на свет эту старую историю? Сколько уже лет прошло, семь, восемь?

– А может, неделя?

Их взгляды – его недоумевающий, ее – обвиняющий – скрестились. Он первым опустил глаза.

– Ты была в клинике, – пробормотал он.

– Да. Я пошла сказать тебе, – проговорила она срывающимся голосом, – что сожалею о нашей ссоре, что люблю тебя. И я увидела тебя с ней, ваш поцелуй и…

– О Господи! – повторил Тео. Он хотел взять жену за руку, но она отдернула руку. – Я могу попытаться объяснить, что произошло, но будет ли от этого польза?

– Не думаю. Я предпочитаю не знать подробностей твоих романов.

– Да это так же далеко от романа, как… Послушай меня, Айрис. За всю нашу совместную жизнь у меня не было ни одного романа. Пару раз я делал глупости, а это была самая величайшая глупость. Она вошла…

Айрис зажала уши.

– Не желаю ничего слушать. Думаешь, я не знаю? «Моя жена думает, что я работаю, такая удача». А потом вы вдвоем потешались над недотепой-женой. «Она хорошая женщина, и мне не хочется обижать ее, но с тобой, дорогая, все по-другому, ты даешь мне…»

– Все неверно. Да я с ней двух слов не сказал до того вечера, не говоря уж о том, чтобы обсуждать мою жену. И с тех пор я ее не видел и больше не увижу. Она для меня ноль, пустое место. Ты слышишь?

– Теперь ты скажешь, что у меня был обман зрения.

– Нет, не скажу, но то, что ты видела, ничего не значит, это…

– А потом ты скажешь, что ничего не произошло в этом твоем кабинете, где не было света и…

– Я мог бы солгать тебе, но так как ты все равно мне не веришь, я скажу правду: я не знаю, как это случилось. Это было безумие, пятиминутное безумие, потом я себя возненавидел.

Айрис вдруг ясно, во всех подробностях представила, что происходило в эти пять минут. Руки Тео, прикосновение которых она так хорошо знала, ласкали тело другой женщины… И теперь эта женщина, которую она вполне может встретить на улице или в магазине, знала об интимных привычках Тео. Это было невыносимо, невыносимо!

– Ты мне отвратителен! – закричала она. – Я не могу сидеть с тобой рядом. Ты лживый, бесчестный человек!

Она открыла дверцу. Тео скользнул за ней по сиденью и схватил ее, но она, вырвавшись, вышла и с силой хлопнула дверью. Раздался ужасный крик, подобного которому она не слышала ни разу в жизни. Обернувшись, она увидела, что он согнулся на сиденье чуть ли не до полу, зажимая руку.

Мгновенно до нее дошло, что случилось. Он пытался втащить ее назад в машину, а она, не заметив, прищемила ему руку дверью. Она обежала вокруг машины и села на водительское место, бессвязно бормоча:

– Что? Что?

В ответ он, скрежеща зубами, еле слышно проговорил:

– Мои пальцы. В больницу.

Она и сама выбивала зубами дробь от ужаса, гнала машину как сумасшедшая, наблюдая за дорогой и поглядывая на Тео. Он держал голову низко опущенной, чтобы избежать приступа рвоты и не потерять сознания. Айрис знала, она запомнила это, что пальцы – самая чувствительная часть тела. Тео подавлял стоны. Мужская гордость требовала, чтобы он молча терпел боль, и это разрывало Айрис сердце.

Спотыкаясь, он вошел в отделение неотложной помощи. Навстречу ему выбежала сестра, проговорив с удивлением «Доктор Штерн?», и, поняв в чем дело, замолчала, глядя на него расширившимися от ужаса глазами.

Тео увели куда-то в глубь здания, туда, где Айрис никогда не была. Как парализованная, сидела она на деревянном стуле, смутно понимая, что вокруг все суетятся, что кто-то куда-то звонит, и это связано с Тео. Она ничего не могла больше сделать. Ей оставалось только ждать. Мысли ее были бессвязными и, странным образом, она сама это сознавала. Приходили и уходили какие-то другие пациенты – пьяный мужчина, мужчина, которого ужалила пчела, ребенок с высокой температурой. Нескончаемый поток людей. Она не могла о них думать. И о Тео тоже не могла. Ей хотелось лечь в каком-нибудь укромном уголке, где она не будет чувствовать себя виноватой в случившемся.

Спустя некоторое время к ней подошла сестра.

– Доктора забрали в операционную, миссис Штерн Операция займет много времени.

– Какого доктора? – спросила она.

– Доктора Штерна, – мягко ответила сестра.

– Операция? Я думала…

– Повреждение очень серьезное. Приехал доктор Бейли. Миссис Штерн, с вами все в порядке?

– Да… как глупо, не поняла, о ком вы говорите… Женщина взяла Айрис под локоть.

– Пойдемте. Подождите в одном из кабинетов наверху. Принести вам чашечку кофе?

– Нет, спасибо. Я все равно не смогу выпить. – Операция, а не только кровь и повязки. – Значит, дело так плохо? – спросила она, следуя по коридору за фигурой в белом халате.

– О, я уверена, они знают, что делать. Доктор Бейли – крупнейший специалист в микрохирургии. Вы, наверное, о нем слышали.

Айрис не слышала. Сейчас все нервные клетки у нее в мозгу ожили. Микрохирургия. Это же присоединение отрезанных при несчастных случаях конечностей!

– Доктор Бейли крупнейший специалист, – повторила она.

– Да, да, – сестра внимательно посмотрела на Айрис. – Вы уверены, что с вами все в порядке?

– Да, спасибо. Я посижу здесь.

– Я скажу им, где вас найти.

Айрис сидела в мягком коричневом кресле, уставясь на коричневые стены. Современные врачебные кабинеты все одинаковы, словно сошли с конвейера: полированная ореховая мебель, множество учебников, коричневые шторы на окнах, дипломы, цветные семейные фотографии. У этого врача было трое детей – три девочки в детских фартучках, пухленькая жена и шотландская овчарка. На письменном столе стояли часы, по которым можно было определить время в любой стране мира. В их городке половина первого ночи.

Совсем недавно, а может, очень давно, она сидела за столиком в ресторане «Уолдорф». Бриллианты, шелка, цветы… А здесь все пропитано больничным запахом, запахом болезней и антисептиков. Он проник даже в эту чистую коричневую комнатку. Наверху, там, где сейчас был Тео, где все сияло белизной и поблескивали стальные инструменты, запах наверняка был еще сильнее. Она почувствовала, что ее вот-вот вырвет, и, как ее учили делать в подобных случаях, опустила голову вниз между колен.

Час шел за часом, а она все еще сидела там, когда дверь открылась и вошли двое мужчин – оба врачи, в белых халатах. Один, помоложе, был доктор Бауэр, такой же приветливый и простой, как и в тот день, когда он, тогда еще интерн, благодарил ее за доброе отношение к нему и его молодой застенчивой жене. Мужчина постарше, краснолицый и плотный, был, должно быть, знаменитый доктор Бейли.

Джед Бауэр представил его.

– Это доктор Бейли, миссис Штерн. Толстяк протянул руку.

– Доктор Бейли, – затем сел и сразу перешел к делу.

– Ситуация очень серьезная, миссис Штерн. Ваш муж потерял три пальца. Это плохие новости. Хорошая новость – два пальца я сохранил. Указательный пришлось удалить до первой фаланги.

Айрис ничего не сказала. Часы на столе показывали, что в Хельсинки было без четверти девять, солнце давно встало, люди шли на работу. В коричневой комнате повисло молчание.

– Тяжелая дверь. И захлопнулась, должно быть, с силой, – прервал молчание Джед Бауэр.

Бейли, не обратив на его слова внимания, заговорил, чтобы не дать Айрис задать вопрос, который, он был уверен, она вот-вот задаст.

– Он сможет пользоваться теми двумя пальцами, которые мне удалось спасти, но, конечно, в очень незначительной степени. Я имею в виду, он сможет держать вилку, водить машину и тому подобное.

В Сингапуре сейчас было… впрочем, не важно, сколько там времени, все равно там уже наступил следующий день. «Сможет держать вилку и тому подобное».

– А его работа? Наверное… – Она не договорила, и ни один из врачей тоже не сказал ни слова.

Они с жалостью смотрели на ее полные слез глаза, покрасневший нос, бессмысленно двигавшиеся руки. Она поднесла к лицу носовой платок, потом спросила, можно ли ей увидеть Тео.

– Он еще не совсем отошел от наркоза, но вы можете пройти к нему.

Айрис смотрела на любимое лицо – белое, с тонкими чертами, похожее на лицо прекрасной статуи из белого мрамора. Рука, замотанная бинтами и оттого казавшаяся огромной, лежала на подушке. Айрис охватило ощущение нереальности.

Джед Бауэр ждал ее у двери.

– Пойдемте, я отвезу вас домой.

– Я и сама могу доехать, – машинально проговорила она.

– Нет. Доктор Свенсен поедет за нами в своей машине, и я вернусь с ним.

Остановив машину перед домом, Бауэр протянул Айрис пакетик.

– Это поможет вам заснуть. Одну примите сразу.

– Я не принимаю таких вещей. Он мягко возразил ей.

– Миссис Штерн, в жизни бывают случаи, когда лучше забыть о гордости и силе воли. Это один из них.

В мертвой тишине она поднялась наверх и там последовала совету доктора Бауэра. Затем разделась, бросив одежду на стул. Туфли, красное платье, даже сапфировое кольцо – все было брошено как попало. Последнее, что она увидела перед тем как выключить свет и рухнуть на кровать, была блестящая подарочная коробка с сумочкой от Леа.