Осколки судеб

4

Повесив трубку, Пол повернулся к Ильзе.

– Мег говорит, что Тим поедет в Израиль вскоре после нас и успеет застать нас там. Он едет в составе университетской группы на Рождество. К тому времени наше месячное пребывание будет уже подходить к концу, но последние два-три дня мы все-таки сможем провести вместе. Я сказал ей, что мы остановимся в «Царе Давиде».

– А молодой человек, которого занимал вопрос, что он унаследовал от своих еврейских предков? Я помню.

– Кстати, очень немного. Еврейской крови хватило лишь на то, чтобы придать Тиму некоторую, ну, скажем, колоритность, но тревоги и проблемы этого, веками подвергавшегося гонениям, народа, ему чужды.

Почти три года прошло со времени его последней встречи с Тимоти, и Пол с нетерпением ждал того момента, когда снова его увидит. Он внимательно следил за тем, как складывается судьба Тима, да и других детей Мег. Его интересовало, какими, в конечном счете, станут сыновья и дочери человека в высшей степени аморального, унаследовавшие его незаурядный интеллект и получившие вдобавок блестящее образование. К счастью, их матерью была Мег, положительная от природы в самом простом, старомодном смысле этого слова.

– Да, – продолжал он сейчас, – я с удовольствием познакомлю его с этой новой старой страной.

– Просто не верится, – воскликнула Ильза, – что наконец-то мы действительно едем! Если бы ты знал, как мне всегда этого хотелось.

Он улыбнулся.

– Думаю, кое-какое представление об этом я имею. Помнится, ты пару раз говорила мне о своем заветном желании.

– Давай поедим. Я заморозила бутылку шампанского, надо же отпраздновать это событие.

На столе в углу ее маленькой гостиной стояли ярко-голубые тарелки и плетеная корзинка с маргаритками. С пластинки на проигрывателе лились нежные чистые звуки увертюры к «Волшебной флейте» Моцарта. Из кухни доносился запах кофе, сладкой выпечки и какой-то более сложный запах – вроде бы тимьяна и розмарина. Жареный барашек, догадался Пол, втягивая носом воздух. В любом случае что-то изысканное, потому что Ильза была прекрасной кулинаркой.

– Помочь чем-нибудь? – спросил он, заранее зная ответ.

– Нет, не надо. Тут и одной-то повернуться негде. Посиди, расслабься. Видит Бог, тебе это необходимо.

А он-то думал, что удалось скрыть свое настроение. Вернее сказать, глубокое уныние, столь ему несвойственное. Но, в конце концов, это был тяжелый год. В жизни любимой страны наступил тревожный период. Все началось в ноябре, когда, сидя перед телевизорами, люди, не веря своим глазам, смотрели, как по Арлингтонскому мосту везут накрытый флагом гроб с телом убитого президента. Но это было только начало. Пол невидящими глазами уставился на узор ковра. Его внутренние антенны улавливали признаки грядущих бед. Что-то зловещее набирало силу на территории древнего королевства, называемой некогда французским Индокитаем. Сперва туда посылали деньги, затем стали отправлять американских ребят. Поначалу они просачивались туда как тонкий ручеек, а теперь хлынули потоком.

В связи с этими событиями Пол наткнулся в газетах на имя Тимоти. Тим выступал на различных митингах в университете и за его стенами, протестуя против вмешательства во Вьетнаме. Пол был согласен со многими его доводами, хотя кое-что, на его взгляд, Тим излишне драматизировал. Но это и понятно: молодой задор, молодое нетерпение. По меркам Пола, любой, кто не достиг середины четвертого десятка, был юношей.

Сейчас его «антенны» были настроены на Вашингтон, и они сотрясались, улавливая циркулирующие там невероятные слухи: будто еще покойный президент заявил после провала в заливе Свиней, что Америке необходима военная победа. И такую победу можно обеспечить во Вьетнаме. И это несмотря на предупреждения военных, что для победоносной войны потребуется триста тысяч человек. Несмотря на наказ Эйзенхауэра не втягиваться в азиатские войны. Трудно представить себе большую трагедию для страны, сказал в свое время Эйзенхауэр. Но никто не слушал. Да, для Соединенных Штатов наступали трудные времена.

Но уныние Пола объяснялось и другими, личными причинами. После удара Мариан так долго находилась на грани между жизнью и смертью, что он, казалось бы, должен был испытать облегчение, когда, три месяца назад, она наконец умерла. Однако в свои последние дни жена являла собой столь жалкое зрелище, что любому, не вконец очерствевшему человеку было бы больно на нее смотреть. У Пола сердце до сих пор кровоточило, хотя, пока она была жива, он не испытывал никаких эмоций, думая о ней, глядя на нее, прикасаясь к ней. Его преследовали горестные воспоминания, которые непременно возникают, когда уходит кто-то, с кем ты прожил много лет. Ее дотошная забота, желание сделать все так, как положено в соответствии с кодексом хорошей жены, который из поколения в поколение соблюдается женщинами из приличных семей с развитым чувством долга – он помнил все это. Последние дни перед смертью она лежала в позе зародыша, подтянув колени к животу; ее плоть была серой и сморщенной, руки стали похожи на птичьи лапки, глаза запали в серо-голубые глазницы. Стоя у кровати и глядя на жену, он подумал о ее чувстве собственного достоинства. Она трижды в неделю укладывала волосы, спускалась к завтраку в восемь утра уже полностью одетая, вечером выходила к обеду в безукоризненно отглаженном, без единой морщинки платье и туфлях, подобранных в тон. Она была так стеснительна во всем, связанном с плотью – впрочем, чем меньше вспоминать об этой ее черте, тем лучше. И вот эта женщина лежала в таком виде. Он помнил так много. Какой тяжелый груз воспоминаний несет в себе каждый из нас, думал он.

Да, ему необходимо уехать.

В Израиле он найдет чем заняться. Пол посылал туда деньги на обустройство недавних беженцев, прибывших из разных экзотических стран, вроде Персии. Люди почему-то считают, что персы все как один или богатые купцы из Тегерана, или банкиры, или торговцы редкими коврами, но на самом деле – они жалкие бедняки, неграмотные и запуганные. Он хотел собственными глазами увидеть, как такие люди привыкают к жизни на новом месте, проверить, как расходуются собранные им средства, что еще можно сделать.

– Дай мне свою тарелку, – сказала Ильза. В центре стола она поставила блюдо с барашком, спаржей и жареным картофелем. – Можешь пока открыть вино. – Она проницательно посмотрела на мужчину. – У тебя сейчас очень серьезный вид. Могу я узнать причину?

В этот момент Полу не хотелось делиться с ней своими мыслями.

– Не серьезный. Просто задумчивый. Разглядывал твою комнату. Здесь есть чудесные вещи.

– Благодаря тебе. Да, постепенно я все их полюбила.

Время от времени он покупал ей в квартиру кое-какие вещи. «Я так много времени провожу здесь, – объяснял он в ответ на ее протесты. – Честное слово, я покупаю их ради собственного удовольствия».

Цветущие комнатные растения – у Ильзы дар цветовода – были ее собственными. У окна, где они сидели, висела корзинка с вьющейся геранью. В ванной в горшках рос пышный папоротник. Он, по словам Ильзы, нуждался именно в таком, теплом и влажном, воздухе. Книги, которые лежали повсюду – на полках, на столах, на полу – тоже приобретала сама Ильза. Но изящные эмалевые светильники были подарком Пола, так же как и довольно приличные акварели, старинная английская серебряная ваза для фруктов, пожелтевшая от времени антикварная карта американского континента и коллекция фотографий XIX века с видами Нью-Йорка в красивых рамках: аристократические особняки с колоннами на Вашингтон-сквер, новое здание «Флотирон», Пятая авеню с мостовой, вымощенной булыжником, и чисто выметенными двориками.

Мысли Пола приняли новое направление: теперь, когда Мариан не стало, им нужно найти в его доме место для всех этих вещей. Ради приличия они подождут некоторое время, а к концу года поженятся.

– Когда мы поедем? – спросила Ильза.

– А когда ты соберешься?

– Как только ты достанешь билеты. Ты меня знаешь, мне на сборы потребуется не больше времени, чем тебе на то, чтобы достать билеты. Я уже нашла человека, который будет замещать меня в клинике.

Пол и правда мог бы не задавать подобного вопроса. В отличие от осторожной и суетливой Мариан, от придающей большое значение своему гардеробу Лии, которым потребовались бы недели на размышления, да и вообще в отличие от большинства женщин Ильза могла собраться в один момент. Хороший плащ, несколько пар обуви, несколько юбок и блузок – вот и все, что она возьмет с собой, и все это уместиться в одном крепком чемодане. При этом она будет выглядеть не хуже, а может, даже и лучше, чем любая другая женщина в любой другой стране.

– Я займусь билетами завтра, – сказал он, и, произнеся это, почувствовал, что уныние проходит.

Стоя у окна их номера в гостинице «Царь Давид» в Иерусалиме, Пол описал рукой круг. Ильза, совсем не уставшая после долгого утомительного полета, была слишком взволнована и никак не могла начать распаковывать вещи.

– Город теперь поделен на две части с севера на юг. Вон там гора Скопус, на которой расположены медицинский центр «Гадасса» и Еврейский университет, оба сейчас бездействуют. – Он покачал головой, сознавая, что голос его дрожит от возмущения. – Никто, кроме особого подразделения израильской полиции, туда не допускается. Каждые две недели конвой под флагом ООН доставляет туда провизию. А вон там – Старый город. В нем теперь хозяйничают арабы. Они разрушили почти весь еврейский квартал, существовавший со времен царя Соломона, снесли шестьдесят синагог. – Теперь в голосе звучали гнев и печаль одновременно. – Они сняли надгробные плиты с могил старинного кладбища на Масличной горе и вымостили ими улицы!

Наступил вечер, на небе цвета лаванды собирались тучи. Вдруг в воздухе поплыл ностальгический звон церковных колоколов, исходящий, казалось, прямо из-под их окон. В дальнем конце города зазвучали другие колокола, потом еще и еще. Мирные колокола. А ведь если вдуматься, мелькнула у Пола мысль, то вся история – это чередование периодов войны и мира.

– Я хочу посмотреть все, – сказала Ильза. – Ты все должен мне показать.

И он понял, что она снова напоминает ему, как долго пришлось ждать, прежде чем она смогла приехать сюда.

Так началось их пребывание в Иерусалиме. По утрам они отправлялись бродить по городу. Любознательные подростки, приехавшие из провинции на экскурсию, не могли бы пройти большее расстояние или проявить больший энтузиазм. Гигантские каменные плиты всего в нескольких кварталах от современного отеля представляли собой остатки семейной усыпальницы царя Ирода, объяснил Пол. Огромная каменная стена, окружавшая Старый город, построена турецким султаном Сулейманом Великолепным в XVI веке, но отдельные части ее основания заложены при римском императоре Адриане, а некоторые – еще раньше.

Они побывали на горе Герцля, где находилась могила мечтателя и, можно сказать, подлинного основателя израильского государства. Останки Теодора Герцля[13] перевезли сюда почти полвека спустя после его смерти, из Вены, где он жил и где разработал свой план создания еврейского государства. Пол повел Ильзу на гору Памяти и показал мемориал, на котором увековечены имена всех евреев, погибших во время холокоста.

– Может, мы… – Пол заколебался. – Хочешь поискать…

– Марио? Нет, я не хочу видеть имя моего сына здесь.

Он взял ее за руку и они стали спускаться.

Некоторые дни они проводили порознь. Пол ходил на совещания с экспертами, банкирами, политиками и государственными служащими по вопросам распределения средств из-за рубежа. Ильза посещала больницы, детские медицинские учреждения, дома для престарелых и инвалидов.

– Какая нужда! – восклицала она, встречаясь с Полом вечером. – Все эти недавние беженцы из арабских стран… они незнакомы с простейшими правилами гигиены, не знают, как пользоваться зубной щеткой. И сколько бы врачей ни работало здесь, а их очень много, их все равно не хватает.

Вечерами они часто ходили на концерты; для любителей музыки здесь был настоящий рай, потому что в город приезжали на гастроли исполнители со всего мира. А иногда просто бродили по улицам, наблюдая за разношерстной толпой: пилигримы-христиане, французские монахини в головных уборах, похожих на белые паруса, греческие патриархи с массивными крестами на груди, бородатые старики в широкополых бархатных шляпах и черных плащах – представители наиболее фанатичного течения в иудаизме и, конечно же, всегдашние туристы из разных стран, щелкающие фотоаппаратами.

Впервые за годы знакомства они оказались вместе в совершенно новой обстановке. До сих пор они лишь изредка совершали короткие поездки, когда Мариан уезжала во Флориду, спасаясь от холодов. Сейчас ими овладела жажда приключений, восхитительное чувство подъема и полной свободы. Глядя, как Ильза легко шагает по улицам в туфлях на резиновой подошве и красной косынке, защищающей волосы от моросящего дождя, или улыбается ему через стол, держа в руке бокал вина, Пол чувствовал себя так, словно началась новая жизнь, словно он только что познакомился с ней, чувствовал себя молодым. Она была прекрасным компаньоном – эрудированным, любознательным, веселым и добродушным. Ему не верилось, что оба они уже далеко не молоды, и он удивлялся собственному нетерпению, с каким каждый вечер ожидал того момента, когда они смогут заняться любовью.

В середине второй недели они начали выезжать из города.

– До отъезда домой осталось три дня, – сказал Пол однажды утром. – Завтра мы поедем на юг через пустыню в Эйлат. Это четыре часа езды в один конец, слишком долго, чтобы ехать на автобусе. Я возьму напрокат машину, и мы отправимся затемно.

Их путь лежал на юго-запад, в Беершебу, и через Негев до залива Акаба. На рассвете они уже добрались до Беершебы, которая в это время суток напоминала пыльное убогое поселение пионеров на американском западе.

– Сюда бы молодых парней на лошадях вместо грузовиков, и это выглядело бы как кадр из фильма о Диком Западе, – заметила Ильза.

А Пол в ответ напомнил ей, что этот городок стоит тут со времен Авраама.

Земля вдоль дороги была бурой и потрескавшейся, и нигде не было тени. Видневшиеся то тут, то там ряды акаций и тамарисков указывали на то, что в этом месте расположен поселок – арабская деревушка, дома в которой группировались вокруг базарной площади, засыпанной песком с торчащими из него камнями, где шла оживленная торговля: верблюдов, овец и коз меняли на кофе, сахар, ткани. Мужчины в куфиях и женщины под черными чадрами показались Ильзе фигурами с картины художника-сюрреалиста. В какой-то момент они проехали мимо маленького мальчика, стоявшего на обочине дороги и державшего за поводья верблюда. Ребенок посмотрел на них и помахал рукой. Ильза была очарована.

Несмотря на то, что стоял декабрь, небо загоралось постепенно ярко-голубым пламенем; вдали возвышались окрашенные в пурпур горы.

– Копи Соломона всего в нескольких милях отсюда, – сказал Пол. – Видишь эти камни впереди? Знаешь, что это? Это Соломоновы столпы.

– Марио так хотел их увидеть, – ответила Ильза.

После их отъезда из Штатов она впервые сама заговорила о сыне. Возможно, нам все-таки не стоило приезжать в Израиль, подумал Пол, как бы ей того ни хотелось. Было бы лучше, если бы я повез ее в Испанию, Грецию или еще куда-нибудь. Но вслух он бодро сказал, что они успеют добраться до Эйлата ко времени ланча.

– Если память меня не подводит, там готовят самую вкусную в мире рыбу. Ее ловят в заливе. Я страшно проголодался.

В Эйлате резкий порывистый ветер пустыни трансформировался в приятный бриз, который слегка раскачивал пальмы на берегу. Пол взял напрокат лодку, и они доплыли до коралловых рифов. В дне лодки было застекленное отверстие, и Ильза называла многих причудливых морских обитателей, о которых Пол никогда не слыхивал.

– Не забывай, сколько лет я изучала биологию, – напомнила она.

– Сейчас я начну хвастаться своим знанием истории. Ты знаешь, что, возможно, из этой самой бухты уходили корабли Соломона, груженые медью. И возвращались из Африки с грузом золота.

– Эта страна, – тихо проговорила Ильза, – такая необычная, все здесь для меня внове, так что буквально на каждом углу я останавливаюсь, открыв рот от изумления, и в то же время мне кажется, что я узнаю все увиденное и услышанное мной здесь. Как будто я была здесь когда-то давным-давно.

Она застыла, глядя куда-то вдаль, туда, где солнечный луч провел по воде блестящую полосу. Пол заметил, что в ее глазах блеснули слезы.

В середине дня они отправились назад по дороге через пустыню, оставив залив позади. Транспорта было немного – им встретились несколько запыленных грузовиков, несколько еле тащившихся, словно уставших автобусов, да пара новеньких аккуратных автомобилей, взятых, скорее всего, напрокат, как и их машина. Мотор тихо урчал.

Ильза потянулась и зевнула.

– Такое яркое солнце, меня от него в сон клонит.

– Вздремни.

Это был длинный прекрасный день, который запомнится им надолго. В целом, размышлял Пол, вопреки его опасениям, они чудесно провели время. Из всех подарков, сделанных им Ильзе, это путешествие было самым лучшим, потому что она страстно о нем мечтала. По сути дела, ей так немного нужно. Сущие пустяки могут доставить ей радость. Например, ангорский котенок, которого он как-то купил под настроение, увидев в витрине зоомагазина – он стал ее любимцем. Или небьющиеся часы с дешевеньким кожаным ремешком, которые она сама выбрала. Большинство его знакомых женщин способны так радоваться, лишь получив в подарок что-нибудь блестящее, в бархатном футляре.

Да, они чудесно провели время.

И сейчас Пол был вполне готов к возвращению домой, более того, ему уже хотелось уехать. В любом путешествии есть свой ритм: сначала предвкушение, затем момент прибытия, когда волнение достигает апогея, затем период чистого наслаждения пребыванием в новом месте и, наконец, резкий спад и мысли о возвращении домой.

– Думаю, в гостинице нас ждет известие от Тима, – начал он, вспомнив о племяннике, но, не закончив фразы, так резко нажал на тормоза, что Ильза вскрикнула. Увидев то, что первым увидел Пол, она вскрикнула еще раз.

– О Боже!

В узкой неглубокой канаве рядом с дорогой лежал разбитый автобус. Он перевернулся, так что были видны его грязные, медленно вращающиеся колеса. Вокруг все было усыпано битым стеклом. Какая-то машина и небольшой грузовичок, видно, только что подъехали к месту происшествия. Их пассажиры еще сидели внутри, уставившись в ужасе на автобус, который возвышался перед ними, как скала.

Затем как-то одновременно все выскочили наружу и застыли, молча взирая на страшную картину.

– Что? Что это? – прошептал кто-то.

Из автобуса донеслись плач, визг, крики, стоны. На секунду Пол мысленно перенесся в далекое прошлое, в тот день, когда он, совсем еще молодой человек, услышал точно такие же крики и стоны. Только тогда шла война, и тс крики и стоны доносились из окопов на ничейной земле. И сразу же в голове мелькнула другая мысль; что делать, что делать?

Несколько секунд все стояли, словно пораженные параличом. Затем начался кромешный ад.

На месте переднего стекла в автобусе зияла дыра с торчащими по бокам острыми, как отточенные ножи осколками. Через эту дыру сейчас пытался выбраться человек.

– Назад, назад, – закричал водитель грузовичка. – Дайте мне сначала удалить осколки. Сэм, – обратился он к стоявшему рядом молодому человеку, – достань, что нужно, из ящика с инструментами. Торопись!

Пол тоже пришел в себя. Открыть запасную дверь в задней части автобуса, заработала мысль. Разумно… Открыть ее… Но тут же он убедился, что дверь сломана. Он потянул за ручку, но она не двигалась. Бесполезно, бесполезно, здесь можно что-то сделать только с ацетиленовым резаком. Он побежал к передней части автобуса.

Тем временем толстый водитель грузовичка, пыхтя и отдуваясь, сумел взобраться на скользкий капот и оттуда пытался дотянуться до ручки боковой дверцы.

– Не достать, – крикнул кто-то. – К тому же она все равно заперта изнутри.

– Может, в автобусе кто-нибудь сможет открыт ее?

Водитель грузовичка прокричал это в дыру на месте лобового стекла и передал ответ: ее заклинило; она заблокирована передним сиденьем.

– Сэм, куда ты, черт возьми, делся?

– Я здесь, – откликнулся юноша.

Он нес толстые перчатки и, как понял Пол, какой-то режущий инструмент. Молодой и подвижный, он занял место толстого водителя на скользком капоте и начал очень осторожно вырезать смертоносные осколки и так же осторожно передавать их стоявшим внизу Полу и своему товарищу.

Эти конкретные действия внезапно привели всех остальных в движение. Ильза достала дорожную аптечку и подбежала к автобусу. Еще один мужчина бросился останавливать проезжавшие машины, а Пол устремился в противоположном от него направлении к повороту дороги; если бы оттуда на большой скорости выскочила какая-нибудь машина, это грозило бы еще одной аварией.

– Проезжайте, проезжайте, – закричал он водителю первой появившейся машины. – Сообщите, пусть пришлют помощь. Поспешите!

Через отверстие на месте лобового стекла вылез первый человек. Это был рабочий в комбинезоне. Он рыдал и судорожно глотал воздух, но, судя по всему, серьезных повреждений у него не было.

– Я был лишним пассажиром, сидел на полу рядом с водителем. Водителя застрелили, и я нажал на запасной тормоз. Это и не дало мне врезаться в боковую стенку, когда мы перевернулись. О Господи! Там внутри люди, с другой стороны, где разбито окно. О Господи, что там творится.

– Если бы у меня было под руками что-то, кроме аптечки первой помощи! – воскликнула Ильза.

Надо их вытащить. Помощь находится за многие мили отсюда. И опять в мозгу Пола промелькнула картина того, что, казалось, случилось только вчера: 1917 год, поле боя где-то к югу от Арментьера… Он полез на капот.

– Поддержи меня, – скомандовал он Ильзе. – Тогда я смогу ухватиться за боковое зеркало.

– Пол, ты не можешь, ты не мальчик, спускайся.

– Черт побери, Ильза, поддержи меня, я сказал. Он вскарабкался наверх, подумав про себя: не легко, но и не слишком трудно. Вот что значит поддерживать форму.

Сэм уже залез в автобус. Теперь его лицо появилось в окне перед Полом.

– Это настоящий ад. Они лежат внизу друг на друге. По-моему, некоторые уже мертвы. Сущий ад.

– Ты можешь кого-нибудь вытащить? Детей? Если можешь, я приму их и передам вниз.

– Джош, эй Джош! Стой там. Мы попытаемся переправить, кого сможем, вниз.

– Подожди, Сэм. Я сейчас тоже влезу. Подожди, – откликнулся Джош.

– Ты слишком толстый, тут мало места. Вот этот мужчина мне поможет.

– Меня зовут Пол. Мне тоже залезть внутрь?

– Нет, оставайтесь там. Здесь тесно. Вам пришлось бы встать на кого-то из них.

Ужасные крики, которые он услышал в первый момент, вдруг резко прекратились, сменившись протяжными стонами, более зловещими и пугающими, чем первоначальные признаки истерии. На открытом пространстве появилась молодая девушка. Со лба у нее стекала кровь, заливая щеку и один глаз.

– Там моя мама. По-моему, у нее что-то сломано. По-моему, она без сознания, я не знаю, – заплакала она.

Пол помог ей выбраться и держал ее, нащупывая в кармане чистый носовой платок, чтобы вытереть ей кровь с лица. Ее тело сотрясалось в его руках.

– Нас преследовали. Машина, полная мужчин. Это были федаины. Я видела таких раньше. Они играли с нами, как кошка с мышью, то обгоняли, то вдруг снижали скорость и ехали так медленно, что нам приходилось обгонять их. Мы были ужасно испуганы, знали, что что-то должно случиться, мы чувствовали это. А за тем… затем они застрелили водителя, и мы… затем моя мама…

– Да, да, скоро прибудет помощь, – пробормотал Пол.

Чтоб им гореть в аду! Будь прокляты эти подонки!

Вновь появилось лицо Сэма.

– Можете ее спустить? У меня здесь еще несколько, мать с ребенком.

– Тебе нужно соскользнуть вниз, – сказал Пол девушке. – Я подержу тебя за руки и не дам упасть. Джош, лови ее за ноги, она спускается.

И так, одного за одним, они начали вытаскивать тех немногих, кто был в сознании и мог двигаться. Должно быть, прошло полчаса, решил позднее Пол, вспоминая эти события, прежде чем прибыла помощь. Учитывая здешние расстояния, казалось просто чудом, что они смогли добраться так быстро. Но они приехали – полиция, машины «скорой помощи» и аварийная машина.

Движение было перекрыто, и вокруг собралась небольшая толпа. Некоторые глазели просто из любопытства, но большинство оказывали посильную помощь: утешали, давали одеяла и носовые платки, воду и виски. Среди собравшихся оказалось несколько врачей, явно туристов, не говоривших ни по-английски, ни на иврите. Но утешить, подумал Пол, можно и без слов. Гнев тоже не нуждается в словесном выражении; он был написан на каждом угрюмом лице, слышался в каждой команде, каждом рыдании и проклятии.

Заднюю часть автобуса разрезали, и Пол забрался внутрь. Там царил хаос; пассажиры, не пострадавшие при падении, карабкались через сломанные сиденья, через раненых и мертвых, спеша выбраться наружу. Они пробирались по боковой стене, по разбитым окнам. Иногда на головы им с другой стены, превратившейся теперь в потолок, падали осколки.

Один такой осколок упал и задел Пола по плечу как раз в тот момент, когда кто-то передал ему ребенка. Он был весь в крови, когда вынес ребенка наружу.

– Ты порезался! – вскрикнула Ильза, взяв ребенка и поставив его на землю. – Сними рубашку. Какой глубокий порез, и как раз на месте твоей старой раны.

– На месте шрама, – поправил он. – Не волнуйся, ничего страшного.

И это действительно был пустяк в сравнении с болью, которую он испытал, получив ту, первую рану; нацистский снайпер подстрелил его в 1945 году в день, когда американцы вошли в Париж. Он почувствовал, что того гляди рассмеется идиотским визгливым смехом. Войны, похоже, повсюду находили его.

Ильза достала у приехавших врачей антибиотик и теперь осторожно и умело обрабатывала порез.

– Наверное, придется наложить швы, – обеспокоенно сказала она. – Он не затянется как следует из-за старого шрама. Рану с самого начала не залечили как нужно. Надо было давно этим заняться. Я ведь тебе без конца это говорила.

– Перестань кудахтать надо мной, – нетерпеливо ответил он. – Вернемся домой, и я сразу же этим займусь, договорились? А сейчас лучше посмотри других пострадавших.

По дороге ковылял юноша, зажимая левое плечо. Рука его висела как плеть. Ильза тут же бросилась к нему.

– Нужен жгут. Дайте мне что-нибудь. – Она подбежала к санитарной машине, порылась там и вернулась. – Не могу ничего найти. Пол, дай мне свой ремень.

Наложив жгут на руку юноши, она подвела его к одной из санитарных машин и заговорила с водителем.

– Ему нельзя оставаться здесь, он может потерять руку. Он в шоке. Отвезите его быстро в больницу.

На обочине дороги сидела женщина, держа на руках ребенка, чье розовое личико пересекал по диагонали от глаза до подбородка глубокий порез. Она безостановочно раскачивалась взад и вперед, тихо повторяя, словно напевая жуткую колыбельную: «Я хочу умереть, я хочу умереть. Моя детка, моя милая детка».

Пол подошел к автобусу с другой стороны. Когда автобус перевернулся, содержимое багажных сеток вывалилось через окно наружу, и теперь в канаве валялись невинные трогательные вещи: морковка в плетеной кошелке, новые туфли в разорванной коробке, нотный альбом.

– Негодяи, негодяи, – вслух сказал он, сжимая кулаки.

Кто-то, стоявший рядом, спросил по-английски:

– Вы из Штатов?

Пол кивнул. Горло сжал спазм.

– Тогда вы не привыкли к подобным вещам. Мы видим их все время. Знаете, – продолжал человек, повышая голос, – все, чего мы хотим – это просто жить. Они не дают нам жить. Вон тот ребенок, чем он виноват? Чем мы все виноваты? Почему с нами такое происходит? Что мы сделали? Ах, черт! – И он отошел.

А Пол все стоял, уставившись на морковку в плетеной кошелке. Забавная красноголовая ящерка пробежала по канаве. Легкий ветерок подхватил страничку из нотного альбома и понес ее вдоль дороги.

Подошла Ильза, вся в слезах.

– Это настоящая бойня. За все время, что я работала в палатах «скорой помощи», я не видела ничего подобного.

– Ты никогда не была на войне.

– Это война.

Добавить к этому ей было нечего, и она спросила, как его плечо.

– Немного тянет. Но, в общем, нормально. – Он повернулся к ней и улыбнулся. – У меня был хороший врач.

Она печально сказала:

– Ни один даже самый хороший врач не сможет поставить на ноги некоторых из этих людей. Я видела двоих, у которых сломан позвоночник. Они останутся парализованными на всю жизнь. Одна – это женщина с тремя детьми. Дети плакали. Они думали, что мама умерла. Она и в самом деле была на волосок от смерти.

Полицейские расчистили дорогу, и машины «скорой помощи» с пострадавшими отправились в путь.

– Мы загораживаем дорогу, – сказал Пол. – Здесь мы больше ничем не сможем помочь. Давай трогаться.

Он заводил мотор, когда к машине подошел полицейский.

– Мы всех просим подвезти кого можно. У вас найдется место?

– Да, у нас есть место для двоих. Мы едем в Иерусалим.

Двое мужчин, старик и молодой, сели на заднее сиденье. Они были в грязи, одежда в беспорядке, но серьезных повреждений не было, только на скуле молодого человека красовался огромный кровоподтек, приобретавший уже лиловато-синий оттенок. Ильза спросила, не больно ли ему.

– Немного, – пробормотал он.

– Единственное, что у меня есть, это аспирин. Возьмите две таблетки. Мы остановимся у первого же дома и попросим воды.

– По-моему, нам всем надо выпить чего-нибудь горячего, – сказал Пол. – Становится холодно.

Некоторое время все молчали, будто заново переживая тот ужас, жертвами которого были одни и свидетелями – другие. Наконец усевшись за облезлым столом в маленькой придорожной забегаловке и заказав кофе, они снова заговорили.

– Замерзла? – спросил Пол Ильзу, которая грела руки, зажав в них чашку с кофе. – Неужели до сих пор не согрелась?

– Это нервы. Я всегда мерзну, когда нервничаю.

– Вы можете высадить меня на другом конце Беершебы, если это вам по дороге, – сказал старик.

– Вы разве не вместе? – спросил его Пол; молодой человек сидел, прижимая к скуле шарф.

– Нет, мы даже не знакомы. У меня бакалейная лавка в деревне, это совсем недалеко отсюда. – Старик вздохнул, помешал кофе и снова вздохнул, собираясь, видимо, добавить что-то еще. Наконец он заговорил:

– Мой дед приехал в эту страну в 1906 году вместе с Бен Гурионом.[14] Две недели он добирался сюда из России на грузовом судне. – Голос его звучал монотонно, будто он разговаривал сам с собой. – Он работал на ферме. Арабы регулярно совершали набеги на фермы, так что людям пришлось думать об обороне. Так начала создаваться Хагана.[15]

Они были первыми защитниками своей страны, вот кем они были. И слава Богу, что они взяли в руки оружие, потому что Хагана была готова к отпору, когда арабы напали на наше государство спустя несколько часов после его образования. ООН едва успела принять соответствующую резолюцию, и они сразу же на нас напали. Спустя каких-нибудь пару часов!

Пол спокойно ответил:

– Я знаю. Я был здесь.

– А вы знали, что у взятых в плен арабских офицеров были свастики на мундирах и они имели при себе экземпляры «Майн кампф» на арабском?

– Нет, этого я не знал.

Ильзу затрясло. Пол протянул руку через стол и накрыл ее ладонь своей.

– Это ваша жена? – спросил старик.

– Да. Моя жена.

Другой мужчина отнял от щеки шарф и вступил в разговор на ломаном английском.

– Они снова готовятся к войне. Сегодняшнее нападение рассчитано на то, чтобы сломить нашу волю. Фермеры должны постоянно иметь при себе оружие, когда работают в поле. У моего двоюродного брата был сын четырнадцати лет. Они застрелили мальчика, когда тот шел домой. Этот парнишка написал поэму о евреях и арабах; в ней говорилось, что они должны жить в мире. Настоящую поэму.

На мгновение всем показалось, что молодой человек сейчас заплачет.

Ильза быстро проговорила:

– Нам лучше ехать дальше. Вы должны показаться доктору, как только доберетесь до дома.

Они отправились в путь. Все снова замолчали. Молодой человек, похоже, спал, а старик, которого Пол мог видеть в зеркале заднего обзора, глядел из окна на пыльные окрестности, думая, возможно, о своем деде, приехавшем в эту страну с Бен Гурионом. Наконец оба пассажира доехали каждый до нужного им места. Старик выходил вторым.

– Желаю вам удачи и лучших времен, – сказал ему Пол. – Пусть не будет больше дней, подобных сегодняшнему.

Старик помахал рукой на прощанье.

– Спасибо. Но прежде чем жизнь станет лучше, придется еще многое пережить. Надо запастись мужеством. У нас нет выбора, так мы здесь говорим.

Близился вечер. Косые лучи солнца падали на красные крыши, на террасы холмов, на вершину, на которой стоял Иерусалим. Пол взглянул на Ильзу, смотревшую прямо перед собой, и понял, что она, как и он сам, вымотана умственно и душевно.

– Ты рассмотрел лицо молодого человека? – отрывисто спросила она. – Видел его глаза?

– Нет, пожалуй.

– Не видел? В них стояли слезы, когда он рассказывал про мальчика, написавшего поэму. Прекрасные умные серые глаза. Марио выглядел бы так же, если бы дожил до его лет.

Пол ничего не ответил. Они въехали в город, миновали сады и виллы Рехавии и подъехали к гостинице. Только сейчас он вспомнил, что сегодня вечером они должны получить известие от Тима, и очень надеялся, что так оно и будет. Он уже видел перед собой его живое лицо, плечи футболиста и широкую улыбку. Тим был обаятельным парнем. Пол, правда, не любил это избитое определение, но в данный момент никакого другого не пришло ему на ум. Тим наверняка заведет какой-нибудь интересный разговор. Приятный разговор и бокал-другой хорошего вина были им с Ильзой просто необходимы.

Клерк за стойкой действительно передал им телефонное сообщение от Тима. Тот извещал, что будет ждать их в гостинице в семь вечера, если это не нарушит их планы.

– Великолепно! – сказал Пол.

Клерк уставился на разорванный рукав Пола, на грязный измятый жакет Ильзы. Пол ответил на невысказанный вопрос:

– Мы стали свидетелями ужасного дорожного происшествия. Террористы. Они застрелили водителя автобуса.

Клерк не высказал особого удивления, лишь горестно вздохнул.

– Да, мы слышали по радио. Это уже третий случай за зиму. Иногда они минируют дороги, взрывают автобусы.

– Когда же это прекратится? – воскликнула Ильза, словно требуя ответа от бледного молодого человека, который беспомощно поднял руки ладонями наверх.

– Одному Богу известно.

Они пошли в свой номер принять душ и переодеться.

– Я сменю тебе повязку утром, – сказала Ильза. – Если не слишком болит, я не буду трогать твое плечо.

– Побаливает, но терпимо.

Она потерлась губами о его губы.

– Бедные твои раны.

– По крайней мере я снова оказался на стороне тех, кто борется за правое дело. Антифашисты, антитеррористы. – Он улыбнулся. – Надень сегодня что-нибудь яркое, красную блузку, например. Ни к чему выглядеть мрачно. У людей, которые живут здесь, постоянно сталкиваясь с подобными ужасами, вид вовсе не траурный. Ты не обратила внимание? Они не могут себе этого позволить. Они должны работать, слушать музыку, смеяться и заниматься любовью, а иначе сойдут с ума.

– Пожалуй, ты прав. Конечно, ты прав. Решено, красная блузка.

Тим уже ждал их, когда они спустились. Своим высоким ростом и светлой бородой он заметно выделялся среди окружающих. Он пошел им навстречу с протянутыми руками, и Пол с удовольствием пожал их.

– Рад тебя видеть. Я уж думал, мы разминемся. Мы послезавтра уезжаем.

– Ну нет, я так мечтал о нашей встрече. Ну, как вы оба? Выглядите прекрасно.

Пол совсем не был в этом уверен. У Ильзы, несмотря на все ее манипуляции с пудрой и губной помадой, был усталый вид, да и сам он вряд ли выглядел лучше.

Он хотел было сказать: «У нас был ужасный день, так что мы не в лучшей форме», но передумал, решив не омрачать вечер разговорами на печальную тему.

– Пойдем в ресторан. Здесь неплохо готовят, надеюсь, ты успел проголодаться.

Они выбрали тихий уголок. Пол заказал напитки и, сев за столик, они еще раз внимательно оглядели друг друга.

– Я рад тебя видеть, – повторил Пол. – Всегда приятно увидеть знакомое лицо вдали от дома, тем более что мы не виделись почти три года. Знаешь, пробыв здесь месяц, я чувствую, что пора возвращаться. – Он сознавал, что говорит довольно бессвязно. Перенервничал за день. – Как мама? Я звонил ей перед отъездом, тогда у нее все было в порядке. Пристраивала к дому новое заднее крыльцо.

– О, у мамы всегда все в порядке, и она всегда занята, – ответил Тим. – Она нашла свое место в жизни. У нее есть ее дом, ее животные и растения и человек, с которым можно разделить все заботы.

– На мой взгляд, в этом нет ничего плохого.

– Не знаю. В мире происходит столько событий, меня иной раз удивляет, как можно заниматься в своем маленьком мирке. Впрочем, если это делает ее счастливой…

Это замечание озадачило Пола, и он ответил:

– Если кто и заслуживает счастья, так это она. – После всех этих лет, прожитых с твоим негодяем-отцом, с которым у нее было столько же общего, сколько у Тибета со Швецией, подумал он и продолжал: – Что ты уже успел посмотреть?

– О, я все ноги исходил, столько всего осмотрел за неделю, – Хайфа, Тель-Авив, Галилея. Оставил Иерусалим напоследок. Думаю провести здесь всю следующую неделю до самого отъезда.

– Здесь тебе будет на что посмотреть. Ну а что ты вообще думаешь о стране?

– Удивительная страна. Я встречался и разговаривал с самыми разными людьми. Интереснейшие попадались типы, особенно среди арабов.

– А, арабы, – сказала Ильза. – Мы тоже повстречались, вернее, почти повстречались, с очень интересными типами сегодня днем.

Пол, несколько раздраженный тем, что она затронула эту тему, нахмурился и поправил ее:

– Мы ведь не знаем наверняка. Возможно, это были египтяне.

– Пусть египтяне, – возразила Ильза. Глаза ее сердито блеснули. – Результат-то тот же. Какая разница?

Тим перевел взгляд с Пола на Ильзу.

– А в чем дело? Вы мне не объясните?

– Извини, мы несколько выбиты из колеи, – сказал Пол. – Я не хотел говорить об этом, объясню тебе суть в двух словах.

С неохотой и как можно более сжато он рассказал о том, свидетелями чему они стали по дороге из Эйлата. Пока он говорил, сердце его снова начало учащенно биться, так же, как тогда на дороге.

– Мне бы нужно было заказать виски, да не одну порцию. Ну, сейчас уже поздно, – закончил он, когда официант наполнил его бокал. – По крайней мере, я наверняка засну, если выпью побольше вина.

Тимоти с симпатией покачал головой.

– Бессмысленное страдание. Это ужасно. Но разве политикам есть до этого дело? Большинству из них и с той, и с другой стороны.

– И с той, и с другой? – переспросил Пол. – Но израильтяне хотят лишь мира. Ведь не израильтяне же стреляют по автобусам, убивают фермеров, работающих на полях.

– Ну, мне кажется… Конечно, кровопролитие, которое вы видели, ужасно. Но я хочу сказать, что людей, доведенных до отчаяния, нужно попытаться понять, – как-то невнятно ответил Тим.

«Доведенных до отчаяния? Кто доведен до отчаяния? Люди, пережившие ужасы концентрационных лагерей? Что он имел в виду?» – спрашивал себя Пол.

– В конце концов, – продолжал Тим, – их выгнали с насиженных мест…

– Но, Тим, это же не так. Я был там, я знаю. Арабские лидеры убедили простое население уйти из родных мест. Израильские власти распространяли листовки, их представители ходили по улицам с громкоговорителями, заверяя арабов, что им не причинят вреда, призывая их остаться и жить в мире.

– Не знаю. Говорят…

– Кто говорит? Я собственными ушами слышал, как арабские лидеры убеждали людей бежать. В Хайфе я видел, как они бежали на лодках. – Пол почти кричал.

Ильза прикоснулась к руке Пола. У него мелькнула мысль, что обычно она реагировала более эмоционально, а он призывал ее к спокойствию. И, взяв себя в руки, он уже спокойно сказал:

– 14 мая 1948 года, когда объявили о создании государства Израиль, я стоял в толпе перед музеем на бульваре Ротшильда в Тель-Авиве. ООН проголосовала за раздел Палестины – Иордания отходила арабам, а эта часть – евреям. И я был так горд, что моя страна, Америка, во многом этому способствовала.

Тимоти пожал плечами, давая понять, что тема разговора ему в лучшем случае неинтересна, если не неприятна.

Что-то заставило Пола объяснить:

– Поэтому, как видишь, все было законно. Законно в глазах всего мира.

– Что законно, не всегда справедливо, – возразил Тим.

Двое мужчин словно бросали друг другу вызов. Они забыли о стоявшей перед ними еде, ни тот, ни другой так к ней и не притронулись. Встреча, которая, как ожидал Пол, должна была доставить им радость, превращалась в какой-то форум. Он смотрел на белую скатерть, на которой осталось круглое пятно от вина, похожее на кровь.

– Справедливость, – с горечью произнес он. – А разве справедливо и законно то, что англичане выслали отсюда в лагеря для перемещенных лиц, в Германию к тому же, тех несчастных, которые уцелели после лагерей смерти. Хорошенькое это было зрелище, смею тебя заверить, когда они сгоняли их на суда.

– Я вполне понимаю твои чувства, – сказал Тим.

Тон его был снисходительным и прохладным. Или внезапный приступ усталости заставил Пола вообразить это?

Но ведь женщина, державшая на руках раненого ребенка, не была плодом его воображения. И то, как она шептала: «О, моя детка, моя милая детка. Я хочу умереть», – тоже. И он не вообразил сумку со школьными учебниками и морковку, безобидную морковку в плетеной кошелке.

– Конечно, ты расстроен тем, что увидел сегодня, – добавил Тим. – К несчастью, в подобных ситуациях страдают не только виноватые, но и невинные, не только злодеи, но и хорошие люди. Но это не новость. Так было всегда.

У Пола застучало в висках. Много лет назад, за другим обеденным столом, в Нью-Йорке, он спорил с отцом этого молодого человека. Он и сейчас мог ясно представить себе эту картину – хрусталь, масса цветов, бриллианты Лии, испуганные лица присутствующих.

– Добро, – сказал тогда отец Тима, отметая все их возражения пожатием плеч, обтянутых дорогим, безукоризненно скроенным костюмом, – должно страдать вместе со злом.

Массовое истребление людей в концентрационных лагерях он оправдывал, используя те же слова, которые сейчас повторил его сын, столь на него непохожий. В этом совпадении было что-то жуткое. Сын презирал своего отца и его богатство; сын был интеллектуалом, очаровательным, солнечным человеком.

Вслух Пол сказал:

– Все это лишено смысла.

– Любой спор, как правило, лишен смысла, если вдуматься. Людей невозможно переубедить, когда затронуты эмоции, особенно когда обсуждается такая взрывоопасная проблема, как расизм.

Тим намазывал масло на булочку. Спокойные неторопливые движения его пальцев и то, как он откусил хрустящую корочку, вызвало у Пола странное ощущение. Ему показалось, что сама обыденность этих действий была насмешкой над его чувствами. Он наполнил свой бокал. Вообще-то, он уже выпил больше своей нормы и чувствовал, что вино начинает ударять ему в голову, но сейчас ему было все равно.

– Расизм? – повторил он. – А он тут при чем?

– А как же сионизм? Это ведь форма расизма, разве не так? Неужели ты не признаешь, что это так?

Ильза судорожно вздохнула и перегнулась через стол, словно желая схватить Тима.

– Ничего подобного мы никогда не признаем. Это возмутительно! Ты слышал, Пол? Ты слышал, что он сказал?

– Тимоти, я не понимаю, – заговорил Пол, стараясь не выходить из себя. – Сама Ильза и все эти люди, – он махнул рукой в направлении окна, будто относя свои слова ко всему городу, – лучше, чем кто-либо другой, знают, что такое расизм. Да и ты сам… Возможно, тебе неизвестно, что некоторые родственники твоей матери стали жертвами расизма. Поэтому как ты можешь так говорить!

Ильза встала.

– Прекрати, Пол. Ты ничего не докажешь. Ты говоришь не с тем человеком. Мы сегодня и так достаточно напереживались. – Она дрожала и плакала. – Я иду наверх. Извините.

Пол тоже поднялся из-за стола.

– Ничего страшного. Она неважно себя чувствует. Извини нас. Я не могу оставить ее одну. Ужин пусть запишут на мой счет. – И, повторив несколько смущенно: – Жаль, извини, – он последовал за Ильзой.

В номере Ильза отдернула шторы. Он обнял ее, и они стояли, глядя на ночное небо, по которому плыли облака, и на Кедронскую долину, где в темноте золотыми точками светились огни.

– Неужели не будет конца ненависти? Никогда? – сказала она. – Даже этот молодой человек, этот твой распрекрасный кузен, заражен ею.

– Ненависть? По-твоему, это ненависть?

– Незнание и равнодушие к насилию. А это, в конечном счете, то же самое.

– Да, – согласился Пол. – Какое безумие, – продолжал он, – что весь запутанный клубок проблем этой маленькой бедной страны в глазах всего мира сводится прежде всего к проблеме нефти, что бы там ни заявляли политики и дипломаты. Вот что беспокоит больше всего. Отец Тима сделал состояние на нефти. Для него было вполне естественным встать на сторону арабов. Но Тим? Опять же – безумие, что отец и сын, между которыми нет ничего общего, оказались в одном лагере по совершенно разным причинам. Ах! – громко воскликнул он, – мне так жаль, что я поссорился с Тимом. До боли в сердце, Ильза. Я знал его ребенком, следил, как он растет. Как могло случиться, что он вырос таким холодным. Холодным и… низким. Но я ни в коем случае не хочу, чтобы страдала его мать. Не упоминай обо всем этом, когда мы вернемся домой, хорошо?

– Конечно, не буду. Только, я думаю, тебе не придется часто видеться с Тимом. Он вернется в университет, да и в любом случае последнее время вы редко встречались.

– Мне кажется… я вдруг ощутил, что потерял его навсегда. Того юношу, которого я знал и любил. – Глубокая печаль стеснила ему грудь. Помолчав, Пол добавил: – Жду не дождусь, когда мы снова будем дома. После нашего ужина, после всего сегодняшнего – с меня довольно. – Он повернулся спиной к окну. – Пойдем. Давай отдохнем вместе. Нам это необходимо.

– Мне совсем не хочется спать, сна ни в одном глазу.

– Может, тебе поможет заснуть, если ты еще выпьешь. Я позвоню, чтобы принесли вина.

– Нет, не надо. Не хочу одурманивать себя.

– Ну ладно. Тогда я буду держать тебя, пока ты не заснешь. Будем вместе считать овец.

Выскользнув из объятий, она повернулась к нему лицом.

– Ты так добр ко мне, Поп. Иногда я спрашиваю себя: достаточно ли часто я говорю тебе о своей любви?

– Да. Но я не против услышать это еще раз. Это доставляет мне удовольствие.

Она легко прикоснулась к его лицу, нежно провела по щеке.

– Я люблю тебя, Пол. Я хочу, чтобы ты запомнил, что я сказала это сегодня вечером, что бы там потом ни случилось.

– Что может случиться? Пока мы вместе…

– Я не знаю. Как можно знать заранее? Но ты обещаешь запомнить?

Ее блестящие глаза наполнились слезами.

– Обещаю, – ответил он мягко. – А теперь пойдем спать.

Утром Полу пришла в голову новая мысль. Конечно, они никогда не смогут стереть из памяти вчерашний ужас, но жизнь должна идти своим чередом, и немного развлечений им не помешает. Например, можно по пути домой завернуть в Испанию. Они снимут номер в «Ритце» в Мадриде. Сходят в «Прадо», побродят по парку «Ретиро», где гуляют с колясками няни в темно-голубых накидках, посидят на зимнем солнце, наблюдая за любовными парочками, попробуют испанские закуски в «Плаза Майор»…

Под предлогом встречи с сотрудником из отдела беженцев Пол отправился заказывать билеты в Испанию и номер в «Ритце». Сделав заказ, он пошел назад в гостиницу, радуясь при мысли, как удивится Ильза завтра в аэропорту.

Он медленно шел по улице короля Георга, в который раз восхищаясь прекрасными магазинами и ресторанами и вообще скоростью, с какой разрастался этот находящийся на осадном положении город. Внезапно его внимание привлекли серебряные браслеты и кольца, блеснувшие в витрине ювелирного магазина с вывеской «А.Хеммендингер и братья», мимо которого он проходил. Украшения были ручной работы, очень красивые, если кому нравятся такие вещи. Сам он их не любил, но знал, что они понравятся Ильзе. Он представил один из этих широких простых браслетов на ее руке; такой браслет можно не снимать даже во время приема больных. И он вошел в магазин.

Владельцем оказался старик в пенсне на шнурке, очень обходительный, говоривший по-английски с заметным европейским акцентом. Наверняка это был один из братьев Хеммендингер. Он вынес подносик с браслетами, Пол выбрал один и уже был на полпути к двери, когда взгляд его упал на маленькую витрину, и он остановился.

На витрине лежала массивная плетеная золотая цепь, которая по замыслу должна плотно облегать женскую шею, с прикрепленным к ней медальоном. В медальон была вделана миниатюра из слоновой кости с изображением прекрасной молодой женщины, обрамленная крупными бриллиантами. У Пола невольно расширились глаза.

– О, вам понравилось? Это настоящее сокровище, самая красивая из моих вещей. Я покажу вам. Идите сюда. Возьмите ее в руки.

Пол почувствовал на ладони тяжесть колье. Прикосновение к нему вызывало те же ощущения, что прикосновение к шелку или отполированному дорогому дереву. Он сразу же пришел к выводу, что это работа мастера, не уступающего талантом Челлинни или мастерам Фаберже.

– Судя по фасону, я бы отнес его к 1870 году. Я прав?

– Пожалуй, лет на тридцать-сорок позднее. В Вене бальные платья с соответствующим вырезом носили вплоть до первой мировой войны. Это украшение для дворцовых приемов. Кто-нибудь из приближенных Франца Иосифа заказал его для своей молодой жены или возлюбленной. Кто знает?

Золото в руке Пола стало теплым.

– Да, это произведение искусства.

– Я по вашим глазам вижу, что вы ценитель прекрасного. Я угадал?

– Немного разбираюсь в живописи и антиквариате, но я всего лишь любитель.

– Позвольте рассказать вам про это ожерелье. Бриллианты в нем голубовато-белые, чистейшей воды. А цепь… если мастер работал один, то ему потребовалось не меньше месяца, чтобы сплести такую цепь из золотых нитей. Миниатюра – работа первоклассного портретиста. – Господин Хеммендингер был почти в экстазе.

Пол положил ожерелье в футляр.

– Чудесная вещь, – пробормотал он. – Но мы с женой не ходим на балы.

– О, но здесь же основу составляет золото, и такое украшение можно носить с простым вечерним платьем. Не нужно дожидаться приглашения на бал. Но, конечно, это вам решать. Я никогда ничего не навязываю. Оно находится у меня со времени моего приезда сюда из Вены двадцать пять лет назад, может и еще полежать.

Это разбудило любопытство Пола. Старик чем-то привлекал его.

– Почему же вы держите его двадцать пять лет?

– Ну, скажем, я сентиментален и хотел сохранить его для подходящего покупателя.

– Но что заставляет вас думать, что я именно такой покупатель? – изумился Пол.

– Разве можно ответить на подобный вопрос? У нас у всех бывают импульсы, впечатления, объяснить которые мы не в состоянии. Но это не означает, что они неверны.

– Вы, наверное, дорого за него запросите?

– Столько, сколько оно стоит, не больше. Цена указана на маленьком ярлычке под вельветовой подушечкой.

Пол посмотрел.

– Дорого, господин Хеммендингер.

– Да, дорого. Но здесь в городе есть несколько заслуживающих доверия оценщиков. Если вы заинтересованы, можете взять его, чтобы удостовериться, что оно стоит таких денег.

Пол колебался, и Хеммендингер продолжал:

– Почти у каждой старинной вещи есть своя история. Присядьте, я расскажу вам. Я ювелир. У меня был один из лучших магазинов недалеко от Рингштрассе. Мы – ювелиры в третьем поколении. Это не так уж необычно в Европе. Потом дела пошли плохо. Мне не надо объяснять вам, почему это случилось, вы и сами это знаете.

Пол кивнул.

– Да, знаю.

– Так вот, когда дела пошли плохо и я понял, что придется эмигрировать, я начал собирать бриллианты. Мне повезло – в том смысле, что я нашел способ вывезти их из страны. У меня были связи, неважно какие. Я обошел всех своих старых клиентов, скупая драгоценности. Большинство были рады получить наличные.

Пол слышал про взятки. Если вам удавалось завязать знакомство с нужным нацистом, который был бы еще и чрезмерно корыстолюбивым, то иной раз можно было кое-что устроить. Но не часто, видит Бог, не часто.

– Я был вхож в лучшие дома Вены. У меня, как и у моего отца с дедом, была богатая клиентура. Так ко мне попало это ожерелье. – Он вздохнул. – Оно принадлежало аристократической семье. Еврейские аристократы. Не знаю, откуда оно у них. Возможно, какие-нибудь обедневшие дворяне продали его, чтобы спастись от нищеты. Во всяком случае, я прекрасно помню свои визиты в этот огромный дом. Фрау Штерн была гордой элегантной женщиной с большим вкусом, и у них в доме были прекрасные вещи – мраморная лестница, серебро, картины. Они уже готовились к отъезду, особенно спешили вывезти из страны молодых – внука и невестку. Сын уже был во Франции и собирался уехать в Америку, а она с малышом должна была присоединиться к нему. Кажется… я слышал, это им не удалось. Их схватили.

– Штерн, – повторил Пол.

– Да, это распространенная фамилия.

– В Америке тоже.

– Но я запомнил их именно из-за большого дома. Сын только что закончил медицинский институт. Теодор. Он собирался стать хирургом-косметологом. Они очень им гордились. – Да, да, я продал молодому человеку венчальное и обручальное кольца. Доктор Теодор Штерн.

Пол почувствовал, как кровь запульсировала у него в жилах.

– Что с ним стало? Вы не знаете?

– Я припоминаю, кто-то говорил, что он уехал в Нью-Йорк. А вы его знаете?

– Как ни странно, но, кажется, знаю.

– То-то будет удивительно, если это действительно он. Иной раз мир и вправду тесен.

Полу стало еще жарче.

– Да, очень тесен.

– Если вам нужно время подумать, пожалуйста. А если вы не хотите покупать его, я его уберу. Без обиды.

– Не убирайте, я возьму его, – сказал Пол.

Он поспешил в гостиницу с двумя бархатными коробочками.

Ильза была в номере, читала «Иерусалим пост». Он вручил ей браслет. Но настоящее сокровище, казалось, жгло его через ткань костюма. Пол был как ребенок, получивший в подарок новую игрушку и сгорающий от нетерпения показать ее друзьям. Зачем ждать до ужина? И он достал вторую коробочку.

– О, Пол, два подарка сразу? Хватило бы и браслета. Он чудесный.

– Это пустяк. Пустяк, который ты и сама смогла бы себе купить. А вот это действительно подарок. Мне хочется, чтобы ты носила эту вещь. Открой коробочку.

Было только естественно, что Ильзу ошеломило, даже озадачило чудесное украшение, переливающееся на черном бархате. Но Пол, внимательно всматривавшийся в лицо женщины в надежде увидеть на нем удовольствие, какое испытывал сам, тоже был озадачен. Неужели на какую-то долю секунды это лицо исказилось от боли – на переносице появилась мучительная складка, уголки губ задрожали?

– Какая прелесть! – воскликнула она. – Тебе не следовало…

– Этого делать, – закончил он за нее, смеясь. Услышав ее обычное возражение, он почувствовал облегчение. – Дай я надену его тебе. Только сначала сними свитер.

В одном лифчике, с обнаженными плечами и шеей, она стояла перед зеркалом, глядя на свое отражение. Золотая цепочка охватывала шею правильным кругом, а в центре, в ложбинке у основания шеи, сиял медальон.

– Мне редко доводилось видеть вещь такой изумительной красоты, Пол. Тебе не следовало этого делать, – повторила Ильза.

– Назови мне хотя бы одну причину, почему я не могу купить своей жене, что мне хочется. Моей жене на веки вечные.

– Не знаю… Я хочу сказать, оно, должно быть, страшно дорогое.

– Глупости, Ильза. Ты знаешь, я не люблю, когда ты об этом говоришь.

– Извини. – В голосе ее было раскаяние. – Это у меня просто привычка такая.

И все же он снова почувствовал беспокойство. Он был уверен, что что-то в ней изменилось. Она была подавлена. Вот именно, подавлена. Но, может, она просто не оправилась после вчерашнего. То, что они пережили, не так-то легко, а может, и вообще невозможно забыть. Может, всю оставшуюся жизнь они будут время от времени возвращаться мыслями к этой трагедии, и перед глазами у них будет возникать перевернутый автобус с вращающимися колесами, а в ушах раздаваться стоны пострадавших.

В целом, однако, день прошел неплохо. Словно по молчаливому уговору, ни один из них не заговорил о вчерашнем. Вечером они пошли в ресторан. Женщина за соседним столиком бросила внимательный взгляд на колье, и это доставило Полу удовольствие. Они говорили о разных пустяках – новом модном художнике, йеменском ресторане, погоде. Ильза была притихшей и почти ничего не ела. Пол попытался развеселить ее, рассказав про господина Хеммендингера, с юмором описав его пенсне и старомодные манеры. Однако он опустил все, что касалось доктора Штерна. В силу каких причин умолчал об этом, он и сам не смог бы объяснить.

– Давай пораньше ляжем спать, – сказал он под конец. – Нам надо быть в аэропорту на рассвете.

Легкая улыбка, которую он тут же подавил, тронула его губы; за весь день он так и не сказал ей про Испанию и сейчас не собирался портить завтрашний сюрприз.

В номере они быстро уложили вещи, и Пол сел почитать газету, а Ильза стала делать маникюр. Тишину нарушало лишь шуршание газеты. Покончив с газетой, он взглянул на Ильзу, и его внезапно потянуло к ней. Наклонившись, он поцеловал ее в шею, на которой еще сверкало ожерелье, но она не пошевелилась, не посмотрела на него, а лишь переложила пилочку в другую руку и продолжала обрабатывать ногти.

Он расстегнул ей колье, сказав при этом:

– Это будет твое украшение для оперного театра. Я абонировал места в партере на следующий сезон. Мы будем наряжаться и устраивать себе праздники.

Она отложила пилочку в сторону и со стоном повернулась к нему.

– О, Пол, дорогой мой, я не могу!

– Что не можешь?

Она зарыдала и, прижавшись к его лицу мокрой щекой, повторяла:

– Я не могу, я не могу.

– Что такое, Ильза? Ради Бога, что случилось? – воскликнул Пол.

– Я не поеду с тобой назад в Америку.

– Ты что? – задохнулся он.

– В ту ночь после кошмарного ужина с твоим кузеном я так и не смогла заснуть. Я встала и долго сидела у окна, думая и так и эдак. Я страдала, Пол, потому что я не хочу уезжать отсюда. И потому что я люблю тебя, ты это знаешь.

Она продолжала рыдать, закрыв лицо руками.

Пол взял ее за руки и, опустив их вниз, посмотрел на ее залитое слезами лицо. Несколько секунд он был не в состоянии произнести ни слова. Потом, не веря своим ушам, переспросил:

– Я правильно понял, что ты не хочешь возвращаться со мной домой? Ты действительно так сказала?

Она отвернулась и очень тихо произнесла:

– Это не дом.

Словно кто-то ударил его ножом между ребер.

– Америка не была для тебя домом?

– Америка – прекрасная страна, но она для меня чужая. Здесь, – она указала рукой на окно, – то место, где я всегда хотела жить. Тебя это не должно удивлять. А теперь, когда я увидела все своими глазами… Пожалуйста, попытайся понять, – закончила она умоляюще.

Теперь ножевая рана горела огнем. Превозмогая боль, он выдавил, еле шевеля непослушными губами:

– Я думал, дом – рядом с любимым человеком.

– Это верно, и это-то меня и мучает и всегда будет мучить, если только… – она постаралась, чтобы голос ее не дрожал, – если только ты не захочешь жить рядом с любимой женщиной.

Он смотрел на слезы, струившиеся по се лицу, и не мог ничего ответить.

– Я досидела до рассвета и наблюдала восход солнца, – продолжала Ильза. – Смотрела на тебя, спящего, и мне пришла в голову мысль: какая-то часть меня умрет, когда я расстанусь с тобой. Если только ты не останешься здесь со мной.

– Я не могу этому поверить, – ответил он, и боль заполнила всю грудь.

– Неужели для тебя так трудно остаться здесь? О, мой дорогой, неужели так трудно?

Пола обуревали самые разнообразные чувства – потрясение, горе, жалость и даже гнев на судьбу, или как уж там это называется, перевернувшую все в один миг.

Наконец он обрел дар речи.

– Ты забываешь, что я родился в Соединенных Штатах, сражался за них в двух войнах. – Собственные слова звоном отдались в ушах, и душа его вдруг наполнилась светлой ностальгией; перед его мысленным взором возникло кладбище в Новом Орлеане, где покоились его предки, жившие там еще до образования Соединенных Штатов. И, покачав головой, он прошептал: – Я не могу покинуть родину, Ильза. Нет, это невозможно.

Она вскинула руки.

– А я все же надеялась… Хотя должна бы знать лучше. У каждого из нас своя история… – Она не смогла закончить.

Ее рыдания разрывали ему сердце. Всего несколько часов назад он купил ей ожерелье, купил билеты в Испанию. Как такое могло случиться?

– Дом. Ты не знаешь, – рыдала она. – У меня никогда не было настоящего дома. В душе я считала своим домом эту страну. Сначала мы бежали из России от коммунистов, потом от Гитлера, но он настиг нас и в Италии. Я поехала в Америку только потому, что англичане не пустили бы меня сюда, где все время было мое сердце.

В комнате повисло долгое молчание. В коридоре хлопали двери, громко переговаривались туристы, давая друг другу советы насчет багажа и расписания рейсов. Авиабилеты, купленные Полом, камнем оттягивали ему карман.

Но, как сам сознавал, он по-особому реагировал на любые сюрпризы, преподнесенные жизнью: старался подавить слабость, привести мысли в порядок и не позволить эмоциям взять верх над разумом. Вот и сейчас, взяв себя в руки, он спокойно обратился к Ильзе:

– Мне кажется, я понимаю, что произошло. Вчерашняя трагедия подействовала на тебя, в этом все дело. Ты чувствуешь, что не можешь уехать из этой маленькой страны, со всех сторон окруженной врагами. Тебе кажется, что это будет предательством, я прав?

Ильза кивнула, и он продолжил:

– И ты считаешь, что твоя история, а главное – твоя профессия дают тебе право остаться здесь, что здесь в тебе нуждаются, что твой долг – помочь этим людям.

– Меня побуждает к этому не только долг, – прервала она, – а желание и любовь.

– Хорошо, хорошо. Все это прекрасно. Я тоже хочу помочь. Я помогал раньше, буду помогать и впредь. Но чтобы помочь – не обязательно жить здесь. Одним только фактом своего пребывания здесь ты, Ильза Хиршфильд, не слишком много сможешь изменить.

Ильза перевела взгляд на окно, за которым лежал спящий Иерусалим.

– Америка – твоя страна, я знаю. Но это – моя, я считала ее своей с того времени, когда Марио было всего десять, и мы вместе мечтали, как когда-нибудь будем жить здесь. Я говорила тебе об этом. Если бы все сложилось иначе, мы были бы здесь вместе. – Она повернулась к Полу. – Меня всегда тянуло сюда, Пол. Я не могу найти слов, чтобы объяснить тебе, единственное, что я могу сказать: теперь, когда я здесь, я просто не в состоянии, да, не в состоянии сесть на самолет и улететь. Поверь мне! – Она схватила его за руку. – Тебе не кажется… может, ты сможешь жить здесь? – снова начала умолять она.

Боль улеглась, остался только внутренний холод. Пол знал, что в ответ может сказать ей одно:

– Нет. Я американец, и я должен жить в Америке.

– Боже мой, – прошептала она.

– Значит, мы опять наталкиваемся на каменную стену. Мне надо умолять тебя? Я умоляю тебя. Всем сердцем… – Голос его оборвался. Схватив ее за руки, он прижал их к своему сердцу, которое сейчас было как камень. – Не делай этого, Ильза.

– Я не хотела так поступать, – ответила она подавленно. – Неужели ты не понимаешь, что я не хотела этого?

Он снова призвал на помощь разум.

– Послушай, давай поговорим спокойно. На что ты собираешься жить здесь? На одних идеях долго не протянешь.

– Как-нибудь проживу. Устроюсь на работу в больницу. Мне много не нужно. Богатой я никогда не была.

– Да, правда, – печально согласился он и коротко горько рассмеялся. – Ожерелье тебе не понадобится. – Он поднял его с кровати, куда положил раньше.

– Думаю, что нет. Может, тебе лучше вернуть его. Острая боль снова пронзила ему грудь. Он погладил золотую цепь и блестящие камни, словно они были живыми и тоже могли чувствовать себя отвергнутыми. – Я не возьму его назад, Ильза. Сохрани его. Когда-нибудь ты образумишься и вернешься ко мне.

– Дорогой, я и сейчас отдаю себе отчет в том, что делаю. Если бы это было не так, мне не было бы так больно.

Он обнял ее, и некоторое время мужчина и женщина стояли, прижавшись друг к другу. Затем сели и снова принялись за страшные своей безнадежностью уговоры.

– Давай не будем спорить, – взмолилась наконец Ильза. – Пожалуйста, Пол, давай не будем причинять друг другу еще больше боли.

Вечер сменился ночью. У них не осталось слов для объяснений, увещеваний, просьб. В тягостном молчании они лежали рядом на кровати, отсчитывая вместе с будильником последние часы перед разлукой.

Наконец наступил холодный рассвет, и скоро на холодном белом небе появилось белое солнце. Уложенные и застегнутые чемоданы стояли у двери. Пол улетал в полдень с аэродрома к северу от Тель-Авива.

– Не провожай меня, – сказал он. – Я этого не вынесу.

– Я тоже, – откликнулась Ильза.

Пол сидел у окна и, вытянув шею, смотрел на город, который, возможно, ему больше не придется увидеть. Поднявшись в воздух, самолет сделал круг. Маленькие прямоугольные домики, похожие сверху на детские кубики, тянулись вдоль шоссе, мелькали то тут, то там на плоской равнине среди апельсиновых рощ. Вдалеке маячили башни Тель-Авива, за ними возвышался ряд гостиниц, построенных на Средиземноморском побережье. Слева волны прибоя набегали на берег, оставляя на нем размазанные следы, а далеко направо виднелась темная гряда Иудейских гор, которые он едва мог различить сквозь застилавшие глаза слезы.