Осколки судеб

2

В мраморном камине в квартире на шестом этаже дома на Пятой авеню пылал не по-городскому сильный огонь. Высокие окна, занавешенные зеленоватыми шторами из Дамаска, смотрели на неприветливые деревья в Центральном парке, с которых ветер срывал остатки золотистого убранства осени.

Высокий мужчина в темном костюме и начищенных до блеска английских ботинках стоял, уставившись на огонь, позвякивая в кармане монетами и ключами. На вид ему можно было дать и пятьдесят с лишним, и шестьдесят с небольшим. У него была подтянутая фигура игрока в теннис. На красивом орлином лице, имевшем сейчас серьезное выражение, выделялись глаза цвета морской волны, создававшие удивительный контраст со смуглой кожей.

Самые красивые глаза в мире, подумала женщина, отложив «Нью-Йорк тайме» и посмотрев на него. Она была примерно его возраста, худощавая, но производящая впечатление сильной. У нее была белая кожа, широкий и низкий лоб, блестящие волосы с проседью разделены пробором посередине – по моде, которой она следовала с юных лет. В раскосых, чуточку азиатских глазах внимательное выражение. На нее приятно смотреть, хотя она далеко не так красива, как мужчина. Они любовники четырнадцать лет.

У них отдельные квартиры – он женатый человек и жил или, по крайне мере, делил квартиру со своей женой – расположенные по разные стороны Центрального парка. Она была уверена, что, в конце концов, они поженятся, потому что жена его умирала в больнице. Долгое ожидание не потревожило ее, слишком много других испытаний выпало на ее долю. Муж и сын погибли в Европе. Выжив после пребывания в концентрационном лагере, она приехала в Америку и здесь возобновила медицинскую практику. Жизнь ее была заполнена до краев.

Они прекрасно подходили друг другу. Обоим незнакомо ощущение медленно тянущегося времени. Он был главой маленькой, но престижной частной банковской фирмы, помещавшейся в старом здании на Уолл-стрит и основанной его дедом. Портрет деда – стоячий воротничок, бачки и прочие приметы того времени – висел напротив его письменного стола как напоминание, говорил мужчина, смеясь, о его обязанностях. А их не счесть. Активный, член правлений десятка разных компаний, он, кроме того, оказывал содействие многочисленным организациям, комиссиям и комитетам. В круг его интересов входили дома для престарелых, симфонические оркестры, музей, больницы, мозговой центр, занимающийся выработкой внешней политики, «Сьерра-клуб», проблемы района Аппалачей, резервации для американских индейцев, города в глубинке и, конечно же, Израиль.

Иногда ему приходило в голову, что у него не было бы ни времени, ни желания заниматься столькими вещами сразу, если бы его жена могла иметь детей.

Его жена. Бедная, слабая, неврастеничная Мариан, пассивная, зависимая, фригидная женщина, на которой ему не следовало жениться. Возможно, она просто не создана для брака с кем бы то ни было. Почему он это сделал? Наверное, потому, что в то неспокойное время – шла первая мировая война – для «приличного» молодого человека из «приличной» семьи, каковым он и являлся, немыслимо было нарушить слово чести и разорвать помолвку. Он и по сей день с дрожью отвращения вспоминал официальное уведомление о предстоящем бракосочетании, хор поздравлений, танцы и чаи, хлопоты, связанные с приданым, и покупку у Тиффани бриллиантового обручального кольца.

Ну а позже, почему он не развелся за все эти годы? Развод убил бы Мариан. Никогда ему не забыть испуганных глаз и отчаянной мольбы: «Не покидай меня, Пол. Обещай, что ты никогда меня не бросишь». Причинить ей боль все равно, что ударить младенца.

Сейчас она прикована к постели и находилась в бессознательном состоянии. Он мог бы спокойно оформить развод за ее спиной и жениться вторично. Но он ни за что не сделает этого независимо от того, проживет она еще год или умрет завтра. Пусть она умрет, сохраняя достоинство, которое столько значило для нее при жизни. Умрет замужней женщиной, миссис Пол Вернер. Как же она ценила это обозначение ее статуса замужней женщины, оттиснутое темно-голубой вязью на лучшей кремовой почтовой бумаге от Крейна.

Она никогда ничего не знала о его другой жизни.

Можно считать это лицемерием, но, по крайней мере, их покой, ее покой, никогда не был нарушен. Ничего не знала она и о женщине, сидящей сейчас рядом с ним в этой комнате, и о его другой давней любви к девушке с рыжевато-каштановыми волосами, с которой он расстался, женившись, как обещал, на Мариан. Их единственная встреча, произошедшая много лет спустя после его женитьбы, также осталась для нее тайной. К тому времени девушка с рыжевато-каштановыми волосами тоже вышла замуж за кого-то другого. А результатом этой их встречи стало рождение ребенка – девочки, которая не знает и никогда не узнает правды о самой себе.

Женщина, сидевшая в кресле-качалке, уронила газету. Она ясно представляла себе, какие мысли бродят у него в голове, и ее сердце было полно жалости. Будучи женщиной, много повидавшей на своем веку, и к тому же опытным врачом, имеющим дело с человеческими слабостями, она знала, что мужчины способны бездумно оплодотворять женщин своим семенем и идти дальше по жизни, не заботясь о том, какой урожай вырастет из этого семени. Но этот мужчина был не таким.

В этот момент он отвернулся от камина.

– Ты знаешь, Ильза, не проходит дня, чтобы я не думал об Айрис.

«И о матери Айрис тоже?» – могла бы она спросить, но не спросила. Ревность была ей незнакома. Что прошло, то прошло. Когда-то и она жила своей жизнью и имела других любовников. Только настоящее имело значение, только о нем надо беспокоиться. Не стоит возлагать надежд на будущее. Этот урок она хорошо усвоила.

– Я все же считаю, – ответила она, – что тебе не следовало ходить на этот обед. Слишком уж он тебя расстроил. Да и у нее, у Анны, сердце, должно быть, болезненно сжалось, когда ты вошел.

– Но я же попечитель дома для престарелых. Мое присутствие на обеде было вполне естественным.

– Я с этим не спорю. Я думаю о бедной женщине.

– Мы обменялись всего несколькими словами. Все строго по протоколу, как и требовали обстоятельства. Она знала, что я хотел увидеть Айрис.

Много лет Пол Вернер не видел ни матери, ни дочери. Он обещал не беспокоить их, не вмешиваться в их жизнь и сдержал это обещание. За исключением, подумал он сейчас, того случая, когда они с Ильзой нашли укромное местечко напротив синагоги, в которой венчалась Айрис, и он увидел ее в белом свадебном платье, увидел и Анну под руку с мужем, наблюдавших, как дочь садится в машину и уезжает. Анна. И мужчина, у которого не было оснований думать, что Айрис не его дочь.

– Они прекрасно танцевали, – сказал Пол. – Красивая молодая пара. И любят друг друга. – Голос его затих на какой-то тоскливой ноте. Спустя пару минут он заговорил снова: – У мужа, должно быть, большая практика. Пластическая хирургия. Я заметил, что на Айрис были великолепные драгоценности. И черное бархатное платье от Леа. Лия сказала мне, в каком платье она будет. – На секунду лицо его осветилось улыбкой, которая тут же угасла. – Забавная ситуация – собирать по крохам информацию о родной дочери у собственной кузины.

А если бы Лия не была хозяйкой «У Леа» – самого модного салона дамского платья в городе, мелькнула тут же мысль, я не имел бы и этих крох.

– Ах, Пол, неужели ты никогда не перестанешь об этом думать, – мягко упрекнула его Ильза.

– Ты ведь не можешь избавиться от мыслей о сыне.

– Мой сын мертв. А твоя дочь жива, танцует в бархатном платье.

Ненавидя жалость к самому себе, он тут же устыдился.

– Извини. Я не имею права сравнивать их, – и повторил: – Извини.

– Ничего, дорогой. Просто я терпеть не могу, когда ты несчастен.

– По крайней мере, я знаю, что Айрис счастлива. О, она так напомнила мне мать. Мне стало даже как-то не по себе. Знаешь, когда видишь знакомые очертания фигуры, рост, глаза – яркие и темные, чуть даже великоватые для лица Айрис – точно воспроизведенные в другом поколении, это производит, мягко говоря, ошеломляющее впечатление.

Пожалуй, было бы лучше, подумала Ильза, если бы Лия держала при себе эти крохи информации, как бы незначительны они ни были. Возможно, она скажет ей об этом, когда представится подходящий случай. Они были хорошими подругами, несмотря на всю свою несхожесть: Ильза – образованная, начитанная, сдержанная, обладающая аналитическим складом ума, а Лия – честолюбивая, общительная, по-житейски неглупая, умеющая быстро приспосабливаться к ситуации. Лия стала первой настоящей подругой Ильзы в этой новой стране. Ильза никогда не забудет, с какой щедростью Лия подобрала для нее полный гардероб, такой роскошный, какого у нее не было никогда в жизни. Лия была не только щедрой, она была преданным и надежным другом. Но более всего их объединяла общая привязанность к Полу.

Лие было известно о ребенке Пола задолго до появления в его жизни Ильзы. Та знала и никогда не спрашивала, почему Пол решил довериться своей кузине; она считала, что у него была потребность открыть свой секрет хотя бы одному человеку, и могла это понять. Теперь было двое людей, посвященных в его тайну.

Время от времени Лия поднимала эту тему в разговорах с Ильзой.

«Она очень красивая женщина, я имею в виду мать, не дочь. Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не смотреть на нее во все глаза, когда она приходит в салон. Странное это ощущение – знать что-то про человека, который не подозревает, что ты это знаешь».

Слушая ее, Ильза испытывала некоторую неловкость, будто в ее любопытстве было что-то непристойное. Ей и хотелось, и не хотелось слушать Лию.

«Узнав о существовании ребенка – а это случилось, когда девочке было уже лет пять-шесть – он умолял Анну уйти от мужа. Но она не захотела. Совесть ей не позволила. Муж любил се, у них был еще и маленький сын, она не могла разбить жизнь мужу, он никогда не должен узнать…»

Лию привлекали драматизм, пикантность ситуации.

«Я знаю. Пол рассказывал мне», – отвечала Ильза.

«Конечно, все это было так давно. А теперь мысли о дочери не дают ему покоя. Он так хотел детей. Жаль. Пол из тех мужчин, которым надо иметь детей».

Пол снова подошел к камину. Языки пламени вспыхнули оранжевым и с треском взметнулись кверху; по комнате поплыл запах сосны. Ильза мысленно обратилась к высокой прямой спине в темном костюме: я пришла к тебе слишком поздно, мой дорогой. С какой радостью я родила бы тебе ребенка, или даже нескольких, скольких бы ты ни пожелал. Вслух же она сказала:

– Пол, уже половина второго. Скоро придут твои гости.

– Да, да, конечно. – Нагнувшись, он поцеловал Ильзу в щеку. – Пойду взгляну, как идет подготовка.

День Благодарения был его любимым праздником. Он настоял на том, чтобы в этом году все собрались у него, хотя Лия и кузина Мег возражали. Всего в нескольких кварталах от его квартиры, рядом с музеем «Метрополитен» был расположен роскошный особняк Лии – здание, стилизованное под дом северянина-федералиста, с веерообразным окном над зеленой входной дверью, бронзовым дверным молотком и вечнозелеными кустами в кадках у подъезда. Мег и ее муж Ларри, ветеринары, жили в Нью-Джерси в отреставрированном деревянном доме, окруженном бескрайними полями и девственными лесами. Но Пол на этот раз не захотел уступать, и все должны были собраться у него.

В своей квартире в доме довоенной постройки он всегда чувствовал себя как в надежном убежище. Уже год он жил в ней один, но несмотря на огромные комнаты, высокие потолки, просторные холлы она не казалась слишком большой или пустой. Его вещи разговаривали с ним, как друзья. Над камином в столовой висел пейзаж Моне, первое ценное приобретение, сделанное им, когда он только приступил к изучению и коллекционированию произведений живописи. На полу лежал розовый персидский ковер из дома деда. В углу на специальной подставке стояла чудесная хрустальная лошадь – подарок кузена из Германии, погибшего в годы войны. Длинный антикварный стол красного дерева был сейчас накрыт на двенадцать персон. Он с удовлетворением отметил, что Кейти, экономка, сервировала стол так, как сделала бы Мариан – тарелки из сервиза «Ройал краун дерби»[2] и бокалы баккара,[3] по три у каждого прибора. В центре стола она поставила тыкву, украшенную дубовыми листьями и колосьями – излюбленный Мариан символ рога изобилия.

Пол вспомнил, что надо пойти на кухню и поблагодарить Кейти. Вообще-то, он вполне мог обойтись без постоянной экономки. Достаточно было бы, чтобы кто-то раз в неделю приходил убирать квартиру, поскольку обедал он чаще всего либо у Ильзы, либо в ресторане или клубе. Часто он оставался у Ильзы на ночь. Он понятия не имел, что думала Кейти, регулярно ходившая в церковь, о его отлучках. Но они тепло относились друг к другу, и она не хотела увольняться. Она прослужила у Вернеров много лет, и эта квартира стала для нее таким же домом, как и для него.

Он зашел на кухню, полюбовался румяной сочной индейкой, клюквенным желе и пирогами, остывающими на столе. Похвалил Кейти, поздоровался с женщиной, которая ей помогала, потом прошел по всей квартире, проверяя, все ли в порядке.

Вернер помнил, что на рояле в гостиной полагается стоять вазе с цветами. Да, Кейти тоже об этом не забыла; она поставила на рояль чайные розы. Холодные солнечные лучи широким потоком падали сквозь угловое окно, придавая серебристый оттенок шелковой, пастельных тонов, обивке мебели и неяркому обюссонскому ковру.[4] Это была приятная комната, уютная и приветливая. Все предметы в ней прекрасно гармонировали друг с другом, создавая впечатление единого ансамбля.

С первого взгляда никто даже не замечал, что каждая вещь в комнате – сокровище сама по себе: высокие часы с инкрустацией из атласного дерева, уотерфордская люстра,[5] акварели Гомера Уинслоу[6] – тропический бриз качает карибские пальмы. Комната обставлялась медленно, в течение многих лет, но доведя ее убранство до совершенства, по крайней мере, по собственному мнению, Пол уже ничего не менял в ней, только вот в прошлом месяце повесил между окнами картину. Сейчас он внимательно посмотрел на эту картину – портрет обнаженной беременной женщины с рыжими волосами, лежащей на фиолетовых подушках в позе абсолютной расслабленности. Он купил эту картину в Мюнхене незадолго до Второй мировой войны, в тот страшный день, когда он впервые увидел, как по городу маршируют нацисты. Это зрелище навсегда запечатлелось в его памяти во всех деталях: шеренги головорезов, выступающие гусиным шагом под приветственные крики толпы, словно лишившейся рассудка.

Пол сохранил в памяти и усталое измученное лицо служителя в галерее, возможно, потому что оно являло собой разительный контраст с лицами, которые он видел несколькими минутами ранее.

«Подражание Густаву Климту,[7] господин Вернер, не та вещь, которую вам с вашим вкусом и знаниями следовало бы добавлять к своей коллекции», – заметил служитель с мягким упреком.

Конечно, Пол сразу определил ценность картины, вернее, отсутствие таковой, но он понимал, чем вызвано его желание приобрести се. Все дело было в изображенной на ней женщине – мягкой, белокожей, рыжеволосой. Мариан сочла картину вульгарной и уж никак не подходящей для гостиной, и он, не желая спорить, повесил ее в своем маленьком кабинете. Но теперь она висела здесь, прекрасно освещенная и, глядя на нее, Пол почувствовал, как замирает у него сердце и теснит в груди. Ничего подобного он не испытывал уже много лет и не думал, что когда-нибудь испытает. В его возрасте это было нелепо.

Ильза права. Не стоило ему ходить на этот обед – ни ради того, чтобы увидеть Айрис, ни по любой другой причине. Определенно не нужно было этого делать.

– Звонят, – донесся из холла голос Ильзы. – Они приехали.

Веселый праздничный гомон наполнил квартиру. Давно в этих стенах не было так оживленно. У Мариан в последние годы не было желания принимать гостей. Пол, оглядывая заставленный угощениями стол, испытывал особую гордость от того, что Ильза выполняла обязанности хозяйки. Сегодняшний день положит конец недомолвкам и тайнам. Сегодня ее, наконец, можно представить всем – никого не удивит, что мужчина, чья жена лежит в коме и может остаться в таком состоянии на долгое время, завел себе любовницу.

Приготовленный Кейти обед был превосходен. Свекла, нарезанная розочками, вызывала желание непременно ее попробовать, индейка, фаршированная устрицами, таяла во рту, у картофельного пудинга был чуточку терпкий привкус апельсиновой цедры, печенье было горячим, кукурузное суфле – воздушным, спаржа, привезенная из какой-то жаркой страны, мясистой и сочной, а вина – выдержанными. К десерту – традиционный тыквенный пирог и бесподобный шоколадно-миндальный рулет Кейти – подали шампанское.

Сейчас наевшиеся до отвала, но не утратившие хорошего настроения гости разбрелись по квартире – кто в гостиную, кто в библиотеку, кто в прихожую, которая больше похожа на комнату. Пол взял у вошедшей Кейти поднос с напитками – ликеры и бренди, несмотря на ее возражения.

– Нет, нет, вы и так трудились весь день, и вам еще предстоит убирать все это. Я сам обнесу гостей.

Ему доставляло удовольствие играть роль хозяина. Уже наступили ранние ноябрьские сумерки, и в комнатах зажгли лампы. На улице внезапно поднялся сильный ветер, от его резких порывов захлопали ставни на окнах, и эти признаки наступающей зимы усилили чувство защищенности и комфорта, которое Пол всегда испытывал в своем доме. Он переходил из комнаты в комнату с серебряным подносом в руках, останавливаясь то и дело, чтобы послушать чей-нибудь разговор, самому обменяться с кем-то парой слов, понаблюдать за тем, что делают гости.

Большинство из его гостей были связаны друг с другом родственными отношениями, и всех их Пол знал большую часть жизни. Лия и ее муж Билл играли в скрэббл с дочерью Мег Люси и мужем Мег Ларри. Какое-то время Пол следил за игрой, но потом, как это случалось всегда, его внимание переключилось на игроков. Наблюдать за людьми – его любимое занятие; он не мог отделаться от этой привычки даже на долгих скучных деловых совещаниях, чаще всего кончавшихся ничем. Сейчас он размышлял о том, насколько же отличаются три раскованных, умеющих держаться в обществе жителя Нью-Йорка от простого, несколько наивного сельского ветеринара Бейтса. За Лией всегда было интересно наблюдать. Она обладала умом и неистощимой энергией. В отличие от Мег, выглядевшей старше своих лет, время пощадило Лию, так же как и Ильзу. Ее живое лицо с курносым носом – «обезьянка», ласково называли ее в семье, когда она была ребенком – подкрашено так умело, что, казалось, на нем вообще нет косметики. Лия любила одеваться по последней моде, но знала меру и выбирала туалеты не слишком экстравагантные. На ней был прекрасно сшитый гладкий черный шерстяной костюм, белая кружевная блузка, сделанная, судя по всему, на заказ, на руках – старинные золотые браслеты скромного фасона.

Его вдруг поразило, что Люси, дочь Мег, в сером шерстяном костюме, с массивными серебряными браслетами на руках, в сущности, очень похожа на Лию. После развода Люси вложила часть полученного от отца наследства в дело Лии, которая хотела немного облегчить себе жизнь, обретя партнершу. Дочь определенно непохожа на Мег. Умным, проницательным выражением лица она походила на отца. Томный взгляд больших глаз, опушенных густыми ресницами, тоже отцовский. Да, в ней ничего не было от кроткой, скромной Мег.

Размышляя подобным образом о несхожести людей, в частности, отпрысков своей кузины, друг с другом, Пол пошел посмотреть, что делает младшая дочь Мег, Агнес.

Он нашел ее в гостиной перед картиной беременной женщины. Будучи профессиональной художницей, она наверняка по достоинству оценила картину, но Пол, прекрасно разбиравшийся в подводных течениях внутри семьи, понял, что в гостиной ее удерживает не столько интерес к живописи, сколько нежелание общаться с сестрой. Агнес отделилась от семьи при первой же представившейся возможности, купив себе маленький домик в горах в районе между Таосом и Санта-Фе. Она по сей день сохранила свойственный ей в детстве вид стороннего наблюдателя, не желающего ни в чем принимать непосредственного участия. Прямые волосы ниспадали до плеч; она носила очки в старушечьей оправе, а ее туалет на сегодняшний день состоял из блузки и длинной узорчатой юбки с серебристо-бирюзовым поясом в стиле индейцев навахо.

Пол предложил ей напитки.

– Нет, спасибо. Когда ты приобрел эту картину? Последний раз, когда я была у тебя, ее здесь не было.

Он улыбнулся.

– Уже четыре года назад. Ты и правда помнишь, что тогда было в этой комнате?

– Я помню, чего в ней не было.

– Ну, я ее прятал. Тебе нравится?

– Недурна, хотя не дотягивает до твоего обычного уровня. Подражание Густаву Климту.

– Боюсь, что да. Хотя художник, возможно, не сознавал этого, когда писал ее.

– Какая разница, сознавал он это или нет? – Все – поэзия, архитектура, все искусство – это повторение того, что уже было. Подражание с каким-то новым поворотом, создающим впечатление оригинальности! Кто такая Ильза? – отрывисто спросила она.

Пол поднял брови.

– Как кто? Она приехала из Германии после того, как Гитлер…

– Я знаю, – перебила Агнес. – Я сидела рядом с ней за столом. Я спрашиваю, собираешься ли ты жениться на ней?

– Боже мой, Агнес, я же женат, ты что, забыла?

– Конечно, нет. Но, кажется, твоя жена умирает. Когда она умрет, тебе следует жениться на Ильзе, прежде чем она уйдет от тебя.

– Спасибо за совет, – сухо ответил Пол, а про себя усмехнулся: родственники всегда считают себя вправе давать советы, которых никто не просит.

– Надеюсь, ты ему последуешь. Она настоящий человек. Настоящий.

– Я знаю. Кстати о женитьбе, а ты не собираешься замуж? Ты ведь помоложе меня лет этак на двадцать.

– На двадцать два. Но брак меня не интересует. Пожалуй, я все-таки выпью. Бренди.

Пол подал ей бокал и пошел в библиотеку, где Мег и ее сын Тимоти разговаривали с Ильзой. Он сразу почувствовал, что две женщины нашли общий язык. Человек посторонний задался бы, вероятно, вопросом, почему это доставило Полу такое удовольствие, но каковы бы ни были причины, ему это приятно и все. Взяв стул, он подсел к беседующим.

Тимоти Пауэрс всегда, с детских лет, был любимцем Пола. Мальчиком он не мог не вызывать симпатии – крупный, светловолосый, здоровый, заядлый спортсмен. Вдобавок, у него был живой ум. Сейчас ему за тридцать, и он сохранил все эти качества. Он ничем не напоминал ни своих родителей, ни сестер, отличаясь от них так сильно, как одно человеческое существо может отличаться от другого. В последние годы он преподавал современную литературу в различных университетах, главным образом на Среднем Западе, и Пол редко видел его.

– Так вот, возвращаясь к теме нашего разговора, – сказал Тимоти и объяснил Полу: – Мы говорили о послевоенных лагерях для перемещенных лиц.

– Если бы не английская блокада, я сейчас жила бы в Израиле. Тогда это была Палестина, – сказала Ильза. – Я всегда хотела поехать туда.

Она бессознательно сжала руки привычным жестом, который Пол хорошо знал. Жест этот свидетельствовал о внутреннем напряжении, охватывавшем ее всякий раз, когда речь заходила об этом аспекте ее прошлого. Затем тихо продолжила:

– Французы считались нашими друзьями. И, однако, Франко – ну не абсурд ли это? – именно Франко впустил в свою страну двадцать пять тысяч евреев во время войны и отказался выслать их назад в Германию. Французы же, ничтоже сумняшеся, отправили евреев на смерть.

– К нашему стыду должен признать, что мы тоже не слишком много для них сделали, – вставил Пол.

– Я всегда считал, что Рузвельт симпатизировал евреям, – заметил Тимоти.

– Он выступал с такими заявлениями, – ответил Пол, – но ни он, ни Черчилль не согласились разбомбить железнодорожные пути, ведущие к лагерям смерти. Вейцман[8] умолял об этом Идена,[9] но тот отказался. Его симпатии, как хорошо известно, были на стороне арабов, возможно, потому что они так живописно выглядят в своих куфиях.[10]

– Потрясающе! – сказал Тимоти. – Я и понятия не имел. Для меня это откровение.

Пол не захотел да и не мог сказать, что его никогда не переставало удивлять, как же мало людей знают правду о том, что происходило в те годы.

– Все это так интересно, Пол. Я думаю, мне следует съездить в Израиль. Ты ведь был там.

– Дважды. В сорок восьмом, когда было создано это государство.

– Если ты снова туда поедешь, возьми с собой и меня.

– Что ж, я и в самом деле намерен съездить туда еще раз, может, даже в будущем году.

– Со времени войны за Суэцкий канал три года назад я не переставал задаваться вопросом, что же там в действительности происходило?

– Что происходило? По сути дела, целью войны было не допустить, чтобы Насер стал лидером арабского мира и оттеснил израильтян к морю.

– Наверное, – продолжал Тимоти, – меня эти проблемы интересуют потому, что дедушка был евреем. Конечно, я знал об этом с детских лет, но никогда не задумывался по-настоящему. В семье не соблюдали никаких еврейских традиций, так что неудивительно, если бы я вообще забыл об этом.

Это было правдой. Дядя Альфи и сам старался забыть о своей национальности, хотя всегда щедро жертвовал на еврейскую благотворительность, Мег заерзала на стуле. Что это – случайное совпадение, или тема разговора вызвала у нее чувство неловкости? Когда бы Пол ни думал о своей семье, ему всегда казалось странным, что Мег, как и он сам, прямой потомок старой леди с подсиненными седыми волосами в черном шелковом платье – гордой Анжелики из Нового Орлеана, носившей фамилию де Ривера – прихожанки синагоги в Саванне и Чарльстоне, элиты еврейской общины, уже существовавшей за сотню лет до образования Соединенных Штатов. Но, подобно потоку, уходящему вдруг под землю, все наследие прошлого по этой линии оборвалось на Мег и не передалось ее детям. Правда, у Мег были не менее благородные предки и со стороны матери. Должно быть, мысли о собственном происхождении вносили смятение в душу Мег, когда она была ребенком, хотя он, конечно, не знал, насколько сильно это на нее повлияло. Как бы то ни было, Айрис была единственной продолжательницей рода, а она была для него недосягаема.

– Хорошо бы ты точно сказал, когда собираешься ехать, – настаивал Тимоти.

– Когда улягутся все эти волнения, – с беспокойством сказала Мег. – Сейчас там слишком опасно.

– Волнения не улягутся еще очень долго, – спокойно возразила Ильза. – Мне пишут оттуда письма и сообщают о вещах, о которых вы не узнаете из газет – о вылазках египетских федаинов,[11] об убийствах мирных граждан, возвращающихся домой с работы, о взрывах бомб на базарных площадях в самые что ни на есть обычные дни…

– У вас там семья? – спросила Мег.

– У меня больше нигде нет семьи.

Наступило молчание. Пол увидел, что слова Ильзы глубоко тронули Мег. Затем, к его облегчению, из другой комнаты донесся взрыв смеха и гул голосов. Ильза поднялась.

– Пойду посмотрю, что там затеяла Лия.

Тимоти вышел за ней, оставив Пола и Мег одних.

– Она очень приятная женщина, – проговорила Мег. – Мы разговаривали всего около часа, а у меня ощущение, будто я давно ее знаю. Тебе следует жениться на ней, Пол.

Он почувствовал легкое раздражение – второй раз за день его наставляют, как нужно жить.

– Мне что, следует жениться на каждой приятной женщине, с которой я знакомлюсь?

– Не говори глупостей. Ты встречаешься с ней долгие годы. – Мег засмеялась. – Ты что же, думал, что никто не знает о Восемнадцатой Западной улице?

Пол вспыхнул, как мальчишка.

– Откуда, черт побери?..

– Ну, ну, я скажу тебе. У нас есть друзья, которые как-то видели тебя, когда ты был у нас. По случайному совпадению, они живут в одном доме с Ильзой, их квартира как раз напротив ее квартиры. И они видят, что ты уже долгие годы приходишь в эту квартиру. Ты запоминающаяся личность, знаешь ли. Вот и вся история, – закончила она, все еще смеясь.

Пол тоже рассмеялся.

– А я-то считал, что мы надежно законспирировались, и все это – большой секрет.

– Ты думал, я не одобрю? Поэтому и не говорил мне? – В голосе Мег прозвучал легкий упрек.

В ответ Пол пожал плечами, хотя именно это он и думал.

– Видишь ли, есть ведь Мариан и…

– Все в семье знают, что Мариан давно больна. А теперь… видит Бог, я не желаю ей смерти, хотя в данных обстоятельствах Смерть, возможно, была бы для нее благом, но когда это случится, ты впервые в жизни сможешь быть рядом с чудесной женщиной – женщиной, которая тебе подходит.

Не впервые в жизни, подумал Пол, но тем не менее он был тронут и в ответ сказал просто:

– Спасибо, дорогая моя Мег.

Из холла донеслись звуки, свидетельствующие, что гости начинают расходиться. Мег взглянула на часы.

– Бог ты мой, пора собираться. Это был чудесный праздник, Пол. – Она поцеловала его. – И помни, когда придет время, вы с Ильзой должны пожениться, а меня обязательно пригласите на свадьбу.

– Мы непременно поженимся, – пообещал он.

– Ты произвела впечатление, – сказал он Ильзе, когда все ушли. – Все хотят, чтобы мы поженились.

– Кто «все»?

– Ну, если говорить точно, Мег и Агнес.

– Это чудесно, дорогой, но важно не то, что они думают, а то, что мы сами думаем.

– Что мы думаем, и так ясно.

– Брак ничего не изменит в наших чувствах.

– Нет, но я буду рад, когда мы сможем официально оформить наши отношения. Видишь ли, об этом вспоминаешь в тот момент, когда выходишь за дверь своей квартиры. Я хочу, чтобы все знали… ну, в общем, ты понимаешь, что я имею в виду.

– Да, понимаю.

Пол налил всем по рюмке коньяка и, усевшись на диване, они принялись обсуждать, как прошел обед. Он подумал, что именно этим и занимаются все супружеские пары со стажем после какого-либо светского мероприятия.

– Они все очень приятные люди, – сказала Ильза. – И ты был прав насчет Мег. Она добрая, и у нее цельная натура. Я понимаю теперь, почему ты ее любишь.

– Она для меня как сестра.

– Ты никогда не позволял мне познакомиться с ней.

– Может, это глупо с моей стороны, но мне казалось, что это будет неприлично, пока Мариан и я живем вместе, вернее сказать, занимаем одну квартиру. Но знаешь, Мег догадалась. Она все время о нас знала.

Ильза засмеялась, и Пол добавил:

– Я повезу тебя к ним на Рождество. Мег и Ларри устраивают настоящее деревенское Рождество. Сразу вспоминаешь Диккенса.

– Расскажи, кто был евреем в ее семье.

– Ее отец, мой дядя Альфи. Женившись на Эмили, он снял еврейский костюм и попытался влезть в епископальный, но тот ему не слишком-то подошел. Впрочем, это его дело, не мое. Он был добрым человеком, и я любил его. Мне его недостает. Мне недостает всего того поколения.

Он уставился на бокал, вглядываясь в золотистую жидкость, как будто в ее глубине могли отражаться лица давно ушедших.

– У Мег была трудная жизнь, по-иному, чем у тебя, но трудная. Ее первый муж, Донал Пауэрс, был мультимиллионером, крупным воротилой в сфере недвижимости. Начальный капитал он приобрел, торгуя спиртными напитками во времена сухого закона. По виду это был лощеный джентльмен, а по натуре – убийца. Он приумножил свой капитал, финансируя нацистов, причем, проявив достаточную осведомленность, вовремя изъял из Германии свои вклады. Короче, это негодяй. Нехорошо говорить плохо о мертвых, но от правды не уйдешь. – Он помолчал. В голове теснились неприятные воспоминания. – Взрыв произошел в доме Лии. Отмечали семидесятилетие дяди Дэна. Это было в 1938 году, несколько дней спустя после имперской хрустальной ночи.[12] Все мы были потрясены, все скорбели, а Донал Пауэрс, сидя среди нас, заявил – он действительно произнес это вслух – что нам лучше заключить мир с Гитлером, потому что победа будет на его стороне. Во всяком случае, рассуждал он, Гитлер навел в стране порядок, и это надо поставить ему в заслугу. Жаль, конечно, что при этом пострадали невинные, но такое неизбежно при любых радикальных переменах. «Жаль!» Да, этот вечер он испортил всем начисто. Никогда я не был так близок к тому, чтобы ударить человека, как в тот раз. Для Мег это тоже стало последней каплей. На следующий день она ушла от него. Взяла детей и ушла. Ей следовало сделать это гораздо раньше. Я не надоел тебе?

– Нет. Рассказывай дальше.

– После развода она поступила в ветеринарный колледж, встретила там Ларри и вышла за него замуж. Они прекрасно подходят друг другу. Кстати, она не взяла ни пенни из денег Донала, хотя деньги были нужны ей, чтобы платить за обучение. У нее самой не было ни цента.

– Спорим, я знаю, кто заплатил за ее обучение?

– Ну что ж, я заплатил. А для чего же нужны деньги, как не для того, чтобы тратить их, когда необходимо?

– Я люблю тебя, Пол. Я тебе говорила, что я тебя очень люблю?

– Не помню. Скажи мне еще раз.

– Я люблю тебя. Ты самый лучший – добрый, мудрый, справедливый, и красивый тоже, это большой плюс. А кроме того, ты даришь мне бриллианты.

Это была только им понятная шутка: Ильза очень смутилась, когда однажды он купил ей в подарок бриллиантовые серьги; Полу пришлось долго с ней спорить, прежде чем она согласилась принять их. Сейчас они были на ней, и эти две сверкающие звездочки прекрасно гармонировали с проседью в ее волосах, которая, в свою очередь, очень ей шла.

– Расскажи мне об этой девушке с бледным лицом, художнице. Мне кажется, что за ее внешней колючестью скрывается нежная, ранимая душа. Очень нежная. По-моему, она лесбиянка, я права?

– Возможно, – задумчиво ответил Пол. – Донал никогда не уделял Агнес внимания, она для него была слишком артистична. Ну и, естественно, она его тоже не любила. Вдобавок, она знала, откуда взялись деньги.

– Не думаю, чтобы это сильно беспокоило Люси. Она сердцеедка, правда?

Пол всегда наслаждался такими разговорами, его изумляло, как тонко Ильза чувствовала людей – она редко ошибалась в своих оценках. Он засмеялся.

– Но ты должна признать, что она потрясающа. Большинство мужчин ничего не имели бы против того, чтобы оказаться ее добычей.

– Это уж точно. А Тимоти, – продолжала Ильза, – совсем другой. Со своей бородой он похож на пророка. Библейский пророк в пустыне.

– Да, он всегда интересовал меня больше других. Его брат работает в Государственном департаменте, занимается вопросами внешней политики. Блестящий ум, приятная внешность, но слишком замкнут, углублен в себя. Тим более открытый. Должно быть, он превосходный преподаватель – такой общительный, душевный, способный к восприятию новых идей. – И, продолжая тему, добавил: – Знаешь, он отдал доставшуюся ему часть отцовского наследства Агнес. Не захотел пользоваться отцовскими деньгами. Она тоже не хотела, но Тим считал, что незамужняя женщина, к тому же художница, не имеющая твердого дохода, должна быть надежно обеспечена на случай непредвиденных обстоятельств, и он убедил Агнес взять деньги. Мег это очень обеспокоило, и я сам думаю, что Тим поступил глупо, но в то же время не могу не восхищаться его принципиальностью. Для него это были грязные деньги. Кроме того, он считает, что люди не должны ничего получать по наследству. Итак, ты видишь, – закончил он, – какие сложные у Мег дети.

Ильза встала и, подойдя к окну, вгляделась в темноту. Спустя минуту она сказала:

– Иметь детей само по себе большая сложность.

Ее слова отозвались в комнате тихим заунывным эхом. Пол знал, что она вспомнила собственного сына, чья смерть стала для нее самой большой «сложностью». Она тут же заставила себя отвлечься от грустных мыслей.

– Если бы я выстрелила из лука, стрела, пролетев через парк, попала бы как раз в мою квартиру. – Она обернулась и посмотрела на Пола. – Не верится, что я прожила в ней так долго. Четырнадцать лет!

– Тебе давно следовало переехать. Я все время повторяю, что твоя квартира слишком мала и тесна для тебя.

– Зато твой дом! Я и не представляла, что квартира может быть такой огромной. Она даже пугает.

– Ну, к этому можно привыкнуть, – ответил он и подумал: со временем и ты привыкнешь.

Подойдя к камину, Ильза стала рассматривать стоявших на нем двух птичек, сделанных из китайской эмали цвета голубиного крыла.

– Они очень хороши, Пол.

– Они очень старые. Династия Юань.

– Я и не знала. А эти вещицы? Они из жадеита, правда?

В маленькой подвесной витринке стояла коллекция жадеитовых фигурок – розовых, зеленовато-серых, кремовых.

– Они тебе нравятся?

– Да. Они чудесны. Мечта любого коллекционера. Он был приятно удивлен. Почему-то именно это очередное доказательство того, что Ильза – натура тонко чувствующая, доставило ему особое удовольствие. Наверное, потому что в этом отношении она непохожа на него – в ней совсем не было инстинкта коллекционера.

– Если бы я обставляла квартиру, Пол, я бы купила роскошную кровать с пуховыми перинами, стулья, письменный стол, обеденный стол, книжные полки и ничего больше. Ну, может, еще бумажные тарелки, – добавила она.

– И жила бы как в израильском кибуце.

– О, я знаю, многие говорят, что смогли бы жить в таких условиях, но на самом деле они бы долго не выдержали.

– Думаю, ты бы выдержала.

– А ты нет.

– Ты права. Я не хочу жить в кибуце – ни в Израиле, ни в другом месте. Но зато я знаю, как доставать для них деньги, – закончил он с некоторым вызовом.

– Дорогой, я не сомневаюсь в этом. И я знаю, что ты сделал гораздо больше, чем признаешь.

Это было правдой. О некоторых вещах Пол и сейчас не хотел ни с кем говорить. Он вспомнил тот тяжелый период в 1948 году, когда буквально через несколько часов после создания государства Израиль арабы напали на него со всех сторон. Положение было отчаянным, и израильтяне так остро нуждались в оружии, что средства, какими его можно было достать в тот момент, не имели значения, даже если для этого ему пришлось вступить в контакт с гангстерскими бандами Нью-Йорка. Ни до, ни после Пол не имел дела с подобными людьми и не прибегал к подобным средствам, однако… разве сам Рузвельт не оправдал гангстера и не направил его в Италию спасать жизни американцев в период вторжения?

Ильза поднесла к губам кофейную чашку и через край посмотрела на Пола.

– Да, сегодня был чудесный день. Скажи, почему ты не рассказал Мег о своей дочери? Ты же доверяешь ей.

– Не знаю. Думаю… мои родители были еще живы, когда это случилось. – Он поколебался. – Ну, и Мариан. Я спрятал это внутри себя. О такого рода вещах лучше вообще никому не рассказывать.

Высокие часы щелкнули и гулко пробили свое «бом». Минуту-другую оба молчали, потом Ильза спросила.

– Пол, что ты скрываешь от меня? Он озадаченно посмотрел на нее.

– Скрываю? Ничего.

– Нет, скрываешь. Ты сам не свой весь день.

– О чем ты? Для меня это был счастливый день.

– Внешне – да. Но внутренне ты все время находился в напряжении.

Он попытался отшутиться.

– Так вы видите, что у меня внутри, доктор? Без флюороскопа?

– В общем-то да, вижу. Я умею угадывать твои мысли. Тебя тревожит что-то, связанное с Айрис.

Ему показалось, что часы вдруг ускорили свой ход, словно стараясь попасть в ритм с участившимся биением его сердца.

– Расскажи мне. Меня-то тебе нечего стыдиться. Но это не стыд, это – нежелание высказать даже Ильзе свои самые давнишние, самые сокровенные, самые глубокие желания. И, может, еще страх надоесть ей. Да… Многие годы назад, когда все его друзья готовились стать, либо уже стали отцами, он часто воображал себя в окружении сыновей – двух или трех крепких мальчиков в блейзерах и школьных фуражках… Но его мечтам не суждено было осуществиться. У него одна-единственная дочь, к тому же непризнанная. Незнакомка. Он мог по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз за все это время ему удалось хотя бы взглянуть на нее. В памяти остался умный взгляд темных глаз и довольно приятный голос. И это все.

– Айрис так странно на меня смотрела, когда я разговаривал с ее матерью, – выпалил он. – Я подумал, не выдал ли себя чем-нибудь – выражением лица, поведением. Хотя я и уверен, что держался безукоризненно. Но она смотрела на меня с неприязнью. Я не мог ошибиться. Я видел это собственными глазами. Неприязнь.

Ильза не стала утешать или разубеждать его. Большинство на ее месте сказали бы: «Не может быть, ты ошибаешься, тебе это показалось, с какой стати ей испытывать к тебе неприязнь?» Она, как всегда, осталась реалисткой, и он был благодарен ей за то, что она ему поверила.

– Иной раз совершенно незнакомый человек вызывает у нас безотчетную неприязнь, разве не так? – сказала женщина.

Она была права. Как ни больно это признавать, но, скорее всего, так оно и было. Он потряс головой, как пловец, который, вынырнув на поверхность, стряхивает с себя капли воды.

– За обедом, – ровным голосом возобновил Пол свою исповедь, – у меня состоялся интересный разговор с ее мужем. Он из Вены. Тебе он бы понравился. У вас много общего.

– Вена слишком далеко от Мюнхена, для того чтобы между нами было много общего, если ты это имеешь в виду.

– Я имел в виду, что вы оба приехали из Европы, гитлеровской Европы. Мы немного поговорили об экономике. Видишь ли, меня представили банкиром, и Штерн сказал, что ему нужен совет, что-то о вложении капитала. Сказал, что ничего не смыслит в финансах. Большинство хороших врачей такие. У них просто не хватает времени, да ты сама это лучше знаешь.

На лице Ильзы появилось недовольное выражение, и Пол вынужден был спросить, в чем дело.

– Хорошо, я скажу тебе. Не следовало ходить на этот обед. Да, когда мы обсуждали это, я сказала, что понимаю твое волнение, твое желание взглянуть на дочь. Но я ошиблась. Ты слишком глубоко увязаешь во всем этом, и это не принесет пользы ни тебе, ни другим. Теперь ты хочешь поддерживать отношения с ее мужем. Я просто не верю своим ушам.

– Ради Бога, Ильза, это же сугубо деловой контакт.

– Это не просто деловой контакт, и ты это знаешь. С каких это пор человек с твоим положением предлагает свои услуги клиентам, как какой-нибудь агент по торговле ценными бумагами? Это смехотворно, Пол. – Она говорила тихо, но убедительно. – Не звони ему, Пол. Пусть думает, что ты забыл. Пол как-то вдруг отрезвел.

– Наверное, ты права, – вынужден был признать он.

– Я знаю, что права.

Он уставился куда-то в глубину комнаты. Среди притаившихся там теней промелькнули медно-рыжие волосы и молочно-белая кожа. Тряхнув головой, он встал.

– Кейти уехала к племяннику. Я отпустил ее на весь конец недели. Оставайся у меня. Ты никогда не оставалась.

– Ты правда не хочешь пойти ко мне?

– Нет. Не ты одна умеешь читать чужие мысли. Я тоже могу читать твои. В моем доме ты чувствуешь себя неуютно. А этого не должно быть, потому что в один прекрасный день ты будешь жить в нем. Поэтому тебе лучше начать привыкать прямо сейчас.

– Он слишком великолепен. Это пугает.

– Ничего он не великолепен. Это мой дом. Пойдем.

В конце холла находились две двери, расположенные одна напротив другой. Одна дверь была открыта, и свет из холла освещал бело-розовую комнату, в которой стояла сдвоенная кровать с грудой подушек в отделанных кружевом наволочках. Украшенный цветочным орнаментом туалетный столик с зеркалом в позолоченной раме в стиле рококо стоял между окнами, на которых колыхались легкие занавески с изящным рисунком.

От Пола не ускользнуло выражение, промелькнувшее на лице Ильзы.

– У Мариан долгие годы была своя комната. Ты же знаешь это. А вот эта комната – только моя.

Он открыл другую дверь. Комната была такой же большой, как и первая, но обставлена совершенно в ином стиле. Одну стену занимали книжные шкафы. На стенах висели картины американских художников-примитивистов. Большое кабинетное кресло, скамеечка для ног и простая кровать, покрытая темно-голубым покрывалом, довершали обстановку.

– Это полутораспальная кровать. Места, как видишь, хватит.

– Ой, как хорошо! – Ильза кинула быстрый взгляд на фотографии на книжном шкафу. – А кто все эти люди?

– Мои родители. Моя тетя Хенни. Она была для меня второй матерью. А это друзья из Йеля, мы сфотографировались в выпускной день. С некоторыми я до сих пор встречаюсь. А это мой кузен. Он погиб во Франции в первую мировую войну.

– Семья. Она значит для тебя больше, чем для многих, чуть не сказала «для большинства», людей.

– Да, – коротко ответил Пол.

Он понятия не имел, откуда у него эта черта, знал только, что чувство семьи всегда было у него развито, может, даже слишком сильно.

Еще подростком он часто задумывался над тем, кто он есть и почему оказался там, где он находился. Столетия назад наши предки принимали решения, в результате которых мы оказались именно в этом, а не в ином месте. Айрис появилась на свет потому, что я был очарован красотой ее матери, бедной польской иммигрантки. А дети Айрис появились на свет потому, что проводимая Гитлером политика вынудила их отца уехать из Вены.

Ну да ладно! Разве не все люди в наши дни пытаются найти свои корни?

– Как странно, – неожиданно сказал он. – Представь, у меня есть внук, который скоро станет бар-мицвой. Ты только представь себе.

Ильза положила ладонь ему на руку.

– Я понимаю, как тебе больно, но ты не должен этого делать, Пол. Послушай меня. Я боюсь за тебя. Ты играешь с огнем, или, можно сказать, ходишь по краю пропасти. Скажи, что ты перестанешь думать об этом. Обещай мне.

– Я не часто бываю в таком настроении, Ильза. Ты знаешь, я годами запрещал себе думать об Айрис. – Он выдавил из себя улыбку. – Обещаю тебе, я перестану.

– Ты сказал, Кейти оставила сэндвичи. Давай я принесу их, и представим что мы в гостинице. Помнишь нашу первую ночь в «Блэк Форест»?

Он подхватил ее игру.

– Еще бы не помнить! Пуховые перины и все такое. Жаль, что сегодня у нас этого нет.

– Но вино-то у нас есть.

– Да, я принесу, я знаю, где оно.

– Вино, как ты знаешь, действует на меня специфически. Ты не возражаешь, дорогой?

Возражал ли он? Вино и вправду быстро на ее действовало. Оно делало ее горячей, молодило, и он, обладая ее податливым здоровым телом, сам становился моложе. Как чудесно, что секс и любовь могут не умирать так долго.

Он любил Ильзу, любил ее юмор, ее честность, ее любовь к нему. Пол даже любил ее манеру говорить «дорогой» – слово, которое может звучать так притворно, но когда она произносила его со своим легким акцентом, будто мурлыкая, он хотел слышать его снова и снова.

– Я принесу сэндвичи, – быстро сказал он. – А ты пока разденься, чтобы потом не тратить на это времени. Я вернусь через минуту.