Оставь надежду всяк сюда входящий

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Мысль о написании этой книги созрела у меня давно, но сложно было начать.

Каждый человек, рано или поздно, наверняка задумается о своей жизни, и как жить дальше. Вот так однажды и во мне поселилась мысль: рождается человек, сначала его содержат, воспитывают, он вырастает (думаю, что всегда с одними и теми же мыслями в молодости: круче выглядеть, в будущем, естественно, получить, что «послаще»)… Но вот не могу еще продолжить касательно старости. Наверное, — это беспокоиться о благополучии детей… Но я знаю точно, что последней мыслью, когда обрывается жизнь человека, будет: «А жил ли я?»

Многие вещи, на мой взгляд, обретают другой смысл.

Мы не научились представлять свое правительство таким, каким оно должно быть. Вот, например, о чем мы обычно говорим между собой? О том, что не принесет нам вреда или негативных последствий от сказанного. Мы можем рассуждать за чашкой кофе, смотря программы телевидения, со своими близкими, родными о том или ином очередном просмотренном телесюжете, высказывать свое мнение о том, как бы мы сделали, но всегда на этом все и заканчивается. Результат этого лишь один: мы всегда делаем то, что нам скажут.

К примеру, практически всем известный случай — смерть студента в Шевченковском РУ ГУМВД Украины в Киеве в 2010 году. Здесь средства массой информации донесли каждому из нас, что там умер человек от того, что, по версии милиции, он сам неоднократно падал, и в результате умер. Самое интересное, что мы, глядя на все это, понимаем, что произошло: студент попал под очередной милицейский беспредел, и ему не удалось выжить. А милиции за свои действия никогда отвечать не придется, потому как та милиция, которая у нас есть, лишь показывает отношение руководства нашего государства к своему народу!

Давайте на все посмотрим трезво: представьте себе картину, что Президент Украины вызвал к себе министра внутренних дел Украины и сказал ему с сияющей улыбкой на лице: «Слушай, друг родной, если я услышу, что в твоем ведомстве засунут хоть одному человеку дубинку в задницу — то я тебе засуну три и твоя попа будет что у фазана. Ведь ты читал Конституцию, я гарантию даю, что каждый гражданин Украины может на президента рассчитывать. А милиция должна гарантировать, что все гарантии Президента будут выполнены». Мне бы было интересно глянуть на того милиционера, который бы решился на такой героизм.

Но если бы оно так и произошло, то мы все бы такие новости воспринимали с удивлением и думали бы, что в семье не без урода, и виновные понесут наказание. Но на самом деле МВД никогда не несло ответственности за свои преступления, и глядя на очередной милицейский беспредел с экрана телевизора, мы не находим ничего удивительного. Вот очередная жертва — студент, кто следующий?

Практически препятствий этим преступлениям милиции нет, на все и вся зеленый свет. Прокуратура и суд — это середина и конец милицейского начала. Вот и сформировалась цепь неразрывная, и из нее любому нормальному гражданину вырваться уже будет невозможно. Ни один из вышестоящих органов не займет вашу сторону, а лишь будут способствовать уже начавшемуся беспределу. Прокуратура лишь может подкорректировать действия милиции: что нужно выбить из человека, чтобы правильно оформить дело. А на суде вы никогда не докажете, что вас пытали, били, унижали. Кто вы такой для суда?! Статистика говорит, что оправдательных приговоров в нашем государстве не более 0,1 %, и вы — не та причина, из-за которой суд поссорится с прокурором, и к тому же суд за свои решения не несет ни малейшей ответственности.

Давайте вспомним Днепропетровский случай, когда бывшим сотрудником милиции было убито около 50 человек, по этим убийствам было невинно осуждено более 10 человек, трое из которых покончили жизнь самоубийством. А теперь давайте детально разберем, что произошло на самом деле, когда начинаются подобные проблемы у правоохранителей, как с серийным убийцей Ткачом. Свое неумение поймать преступников работники милиции всегда заляпывают тем, что «вешают» преступления на других, ищут человека, который хоть рядом находился, и, естественно, все подробности преступления, которые известны милиции, становятся известны подозреваемому в виде подписи под тем, чего он не делал.

От себя я скажу так: практически не существует ни одного нормального человека, который не подпишет! У каждого есть собственное природное чувство самосохранения. И при тех пытках, побоях и унижениях, которые на вас обрушатся, вы подумаете лишь об одном: подпишу, а на суде потом скажу, что пытали. Но еще ни один, на моей памяти, не доказал это. Ваши обращения касательно пыток будут направлены в прокуратуру, в МВД, где вы получите однозначный ответ — по данному вашему обращению нарушений не установлено. И вот такая сформировавшаяся коалиция в виде милиции, прокуратуры и судов провела черту между нами и государством. Вот, к примеру, если вам придется в незнакомом городе поинтересоваться, как пройти, то вы предпочтение кому отдадите: первому прохожему или стоящему милиционеру?

Я — человек, у которого основная часть жизни прошла в этой системе. Были мои бурные молодые годы, потом я оказаться здесь. Но не из-за своей натуры, а по жизненным обстоятельствам. У каждого свое начало!

У кого-то в детстве проблемы были, как бы убежать из дому поиграть на улице. А у кого-то были — что поесть и сейчас, и завтра (а в молодые годы всего хочется), и то, что кому-то дозволено, и это обеспечивают родители, то кому-то приходиться добывать самому.

В 1986 году моя мама, забрав меня, уехала на заработки в Хабаровский край. На тот момент это было не редкость, но природа со мной поступила иначе. Несмотря на удивительную красоту природы, тайги, мне климат не подошел. Были постоянные головные боли, шла кровь из носа. Из-за этого всего приходилось пропускать школу — постоянно проходить медицинское обследование. Вердикт врачей был однозначный — высокогорье. Климат не подходит.

Как бы то ни было, но здесь нужно было что-то предпринимать маме, а вы сами понимаете, что здесь выбирать не приходится. Мама заключила договор в прииске на пять лет, а расторжение его означало бы полный финансовый крах. И, несмотря на свои молодые годы, я все же хорошо понимал, в какой ситуации мне пришлось оказаться. Мама уже начала процедуру расторжения договора, и здесь я решил вернуться на Украину и окончить школу в интернате. Как бы я ни любил свою маму, и как бы она ни любила меня, но нам пришлось расстаться.

Вот так я оказался в школе-интернате в г. Белополье Сумской области. Тамжизнь для меня началась абсолютно новая. В первую очередь я почувствовал, как другие завидуют, что у меня есть мама. Когда мама высылала мне посылку со сладостями, за мной следом бежали все, кому выслать некому. Глядя в эти глаза, я видел детскую зависть — у тебя есть Мама! Так и получилось, высланные мне посылки мы ждали всем интернатом. Но то, чему ты научишься в интернате, не дано почувствовать обычному школьнику. Например, те же конфеты!? Интернатские-детдомовские дети — ничьи. Да, кормят, дают сладости, но со всеми нормами. Положено две конфеты на полдник, ты их получишь. Обувь, одежда на годы давалась, я думаю, что не буду писать, насколько хватало той обуви, но то, что снег вместо теплой подстилки в обуви каждой зимой — в этом не нужно сомневаться.

Как-то среди ночи меня разбудил мой приятель по интернату. В руках его было два торта (а уже это для интерната фантастика), ну, естественно, обрадовавшись такому, мы их быстро слопали. На следующий день он показал мне, где их сделали (я прошу прощения у тех работников столовой, у которых мы украли их около двадцати штук). Ел, конечно, весь интернат, и милиции долго искать не пришлось — нашли по упаковкам, да и кроме детдомовских, кто еще?

Милиция нас никогда не щадила: били, как взрослых мужиков, на нас всегда смотрели как на отбросы. Принцип был: такого в спецшколу отправить — лишь очистить общество от грязи. А о том, что мы можем посмаковать торт лишь тогда, когда сами себе украдем, это роли не играет. Я всегда считал, что в жизни, когда нужно по закону, то и нужно по закону наказывать. Но бывает и по справедливости. Вы скажете, когда кот крадет колбасу со стола, вы пишете заявление в милицию? Все хорошо понимают, что он хотел вкусненького или голодный. Нахлопаете по ушам и все! Вот и получается: по закону — мы преступники, а по справедливости — может, стоило государству найти что-нибудь деткам сладкого, а потом уже что-то требовать от нас?

Наверное, школа-интернат — это первое в моей жизни, что провело черту между мной и правоохранительными органами. Так я и рос, и чем больше мне доводилось сталкиваться с нашими органами, тем больше я всегда убеждался в их беспределе.

Одним словом, начало в мой жизни было именно таким, и сам менять ее в те свои юношеские годы я не смог, да и не в силах был. Так я получил первую судимость, следующую, и достиг РЦД. Да, вы наверняка подумаете, что одного раза не хватило, чтобы сюда не попасть. Я вам скажу, одного раза было достаточно для того, чтобы стать РЦД. Ведь ранее судимый в нашем государстве — это уже наказание до конца твоей жизни. Я не буду описывать стандартные проблемы с трудоустройством, жильем и пр. Потому что эти проблемы не только у ранее судимых, они практически у всех. Но то, что судимость — первый толчок к любой фальсификации уголовного дела в будущем, это факт.

Не дай Бог вам оказаться рядом с преступлением любого характера. Первым вопросом будет: «Ранее судим?» И если милиционер слышит «да», то этого уже достаточно чтобы на вас посмотрели: «если не найдем, то кандидатура подходящая уже есть». Ведь не секрет, что раньше часто практиковалось нераскрытые преступления просто списывать на подследственных. К примеру, человек сидит за разбой, санкция статьи от семи до двенадцати лет. Вот и цепляют ему по договоренности пару эпизодов краж, а договариваются по-разному. Но самым частым, а можно сказать, постоянным, вариантом есть ложь сотрудников милиции.

Если пообещать человеку, сидящему под следствием, что если возьмешь на себя пару эпизодов, то «постараются» с судьей поговорить, чтобы ограничиться условным сроком, то многие живут мыслями, что уже дома. Но за мои 15 отсиженных лет я еще такого не встретил. Подозреваемый до последнего на суде признает вину в надежде, что приговор будет обещанный, но только вот потом доказать после приговора, что ты этого не совершал — невозможно! Что бы вы ни сказали — вы никогда ничего не докажете! И плюс ваше «ранее судим» всегда позволит вас не услышать.

Списывание дел вот таким способом набрало больших оборотов, нужный процент раскрытия преступлений всегда есть, и, казалось бы, без последствий для кого бы то ни было.

Но давайте проанализируем! Вспомним совершенно не выдуманный случай с «днепропетровским милиционером», который совершил более 50-ти нераскрытых убийств. По данным убийствам было посажено 10 человек невиновных, из которых трое покончили жизнь самоубийством. Это произошло чудо для невинно посаженных, что был пойман истинный преступник, описавший все подробности убийства, за которые уже отбывали наказания другие люди. Но вы теперь представьте, как проходил сам процесс. На протяжении длительного времени происходили убийства. Естественно, что чем больше убийств нераскрытых — тем больше шансов вылететь кому-то из кресла. И здесь всех устраивает лишь один результат: убийца пойман, преступление раскрыто. А после этого все поиски прекращаются, что и послужило причиной дальнейших убийств! И правоохранительные органы так десять раз подряд сажали невиновных, позволяя истинному преступнику продолжать свои действия.

А теперь давайте посчитаем, кто имел прямое отношение к десяти приговорам невинно осужденных. Оперативники, следователи, прокуратура, суд, апелляционный суд, Верховный суд! И посмотрите, в десяти случаях никто никого не слушал! И жизни тех людей, которые погибли от рук бывшего милиционера, — заслуги самих же правоохранителей, прокуроров и судов. Списывая убийства на невиновных, они породили преступление, не описанное уголовным кодексом. Ведь не существует такой статьи за фальсификацию уголовных дел работниками милиции, прокуратуры и судов в результате чего было осуждено десять невиновных (трое из которых покончили жизнь самоубийством), не известно количество допущенных убийств. Ну, а о моральном ущербе невинно осужденных и их родных, я думаю, и говорить не стоит. А по данному вопросу нашли виновных из низшего состава милиции, которые получили самый минимум. А как там можно было судить тех милиционеров по их заслугам, если вместо них должны сидеть человек 30–40.

Уверяю Вас, с днепропетровским милиционером-маньяком это не единичный случай, это единственный случай, который скрыть нельзя было. И, судя по всему, ничего не изменилось! В настоящее время, судя по многочисленным смертям в милиции, мы имеем самый настоящий беспредел[1].

Очень трудно жить и понимать все это. За все годы независимости в нашем государстве сформировалось такое отношение руководства к своему народу, что хуже быть уже не может. Об уровне жизни в Украине с нашими богатыми ресурсами стыдно сказать. Конечно, будет рост преступности в нашей стране, потому что народ голодный! Таким образом, число заключенных будет расти, что несет следующую угрозу.

В каком исправительном учреждении, где отбывают наказания осужденные, находиться — это немаловажно для заключенного. Учреждения практически все хоть чем-то отличаются друг от друга, и эти отличия в основном зависят от начальника учреждения. Я согласен, что работа со специальным контингентом требует отдельных навыков, но навыки эти такие разные! Обычный гражданин нашего государства имеет представление об учреждениях по исполнению наказания далекое ото реальности. Есть стандартное представление: тюрьма, карты, поножовщина и так далее. И самое интересное, что всегда все с этим соглашаются, но это все до того времени, пока человек сам с этим не сталкивается!

Работа исполнительной службы по исполнению наказания известна еще со времен Христа. Я не буду описывать подробности распятия Бога стражниками. Я констатирую факты: вот такое было начало! И до сегодняшнего дня работники исполнительной службы по своей святости и бесчеловечности абсолютно ничем не отличаются от всех бывших до них!

Учреждения по исполнению наказания — это официальное произношение для общества, для заключенных это выглядит так: «Красный или черный лагерь!» Основная масса заключенных, естественно, предпочитает отбывать наказание в «черных лагерях». И причина всему этому — какие-то «привилегии», и само отношение администрации к заключенному также играет роль. Например, тот заключенный, который работает — это самый устраиваемый вариант для всех. Администрация охотно идет навстречу: предоставляет ему все льготы, поощрения и прочее. В «черных» учреждениях, как это ни странно, администрация придерживается прав человека. Но это заслуги самых зеков, а не гуманность правительства в лице администрации.

Представление у администрации касательно заключенных всегда было такое: 100 %-е подчинение заключенного: он должен безукоризненно выполнять все требования администрации. Но когда доходит до того, что нужно выполнять все требования, то ты начинаешь понимать, что требования их безграничны и если вовремя не останавливать руководство учреждения, то может закончится все плохо.

Вот и вся суть: в черных учреждениях заключенные сплоченно и организовано противостоят администрации в виде голодовок, суицидов, массовых отказов от работы. И причиной всему этому есть или питание, или не надлежащее медицинское обслуживание, или еще что-то. Ведь здесь ничего страшного, что заключенные начали требовать у администрации нормального питания в столовой. Но это уже «непокора», и уже есть повод для введения спецназа в «зону».

А при вводе спецназа, естественно, и трактовка другая. Никто же не станет говорить правду, по какому поводу произошло неповиновение. А как всегда, все слышат лишь одно: лицами, которых называют блатные, смотрящие и прочие, была организована в колонии массовая «непокора» среди заключенных в целях дестабилизировать действия администрации. Администрация всегда имеет такую возможность, имея доступ к средствам массовой информации, которые покажут под нужным углом информацию для общества, — чего никогда не будет у заключенных. И дальше уже доказать, что происходило при вводе спецназа в самой колонии — абсолютно невозможно! Но вы на минуточку представьте себе лицо двухметрового роста, которого назвали милиционером! И ему сказали, что ты можешь делать все что хочешь: «здесь закон — мы». Я лично не знаю таких заключенных, увидев которых, они бы сжалились. Мои глаза видели, как били безногих и боль-них различными заболеваниями. Разницы абсолютно никакой нет!!!

Департамент Украины по исполнению наказаний за все свое существование практически ничего не сделал для выполнения своих обязательств. Работая со спецконтингентом, работники Департамента все свои методы воспитания демонстрируют лишь через побои. Если в колонии полное отсутствие прав человека, то они называют это достижением. И вот, рассказать об этих «достижениях» — это и есть цель написания этой книги, которая, надеюсь, сможет стать для многих интересной.

Существуют в нашем государстве учреждение по исполнению наказания, которое на бумагах и благодаря вам, средства массовой информации, выглядит для общества и для отчета перед Европой просто образцовым: «Ни в сказке сказать, ни пером описать»! Наилучшая в Украине, соответствующая всем европейским стандартам Алексеевская исправительная колония (АНК) № 25, г. Харьков. Некоторые эти слова я слышал с трибуны Верховной Рады Украины от народного депутата Украины Владимира Стретовича. Мне довелось хорошо почувствовать на самом себе все «европейские стандарты», и вам, уважаемые граждане, хочу немножечко поведать. А вы, соседи по Европе, взвесьте, — это ваши стандарты или нет!?

Среди заключенных АИК-25 считается «королевой беспредела» под номером один. Вся жизнь заключенного, находящегося в этой колонии, превращена в один сплошной ад. В ней не существует ни малейшего права ни на что. Я как-то сидел в карцере с одним этапником. Так он мне рассказывал: «Знаешь, Паша, когда я переступил порог лагеря — такая красота! — и я про себя подумал: «Вот оно какое, истинное лицо дьявола!»

В колонии только нога становится на асфальт — ты уже виноват! По прибытии в колонию сразу же на заключенного рушится шквал проблем и провокаций со стороны администрации и ее помощников. Помощники администрации среди заключенных называются «козлами». В годы Великой Отечественной войны их называли «полицаями». Одним словом, эта нечисть ради собственного аппетита готова безукоризненно выполнять все требования администрации.

Немало среди помощников и педофилов или совершивших подобные преступления, которые никогда не воспримутся уголовным миром. Но они в колонии есть главным источником всех бед заключенных. Им практически разрешено все, чтобы ущемить заключенного или создать ему проблемы!

Вот представьте, когда новоприбывшему заключенному этот козел кричит: «давай, пидарас, раздевайся на шмон». А «пидарас» в уголовном мире не воспринимается, и на него уважающему себя заключенному нужно хоть как-то отреагировать, чтобы свое достоинство не утратить в лице других. И реакция будет или в недовольстве, или в пререкании, а кто-то может и кинуться. Это все, что нужно администрации, — выявить стойких духом заключенных, которых сразу в дежурку, а потом выбивают объяснительную: «вступил в пререкание с администрацией, на сделанное замечание не отреагировал». Ну, и начинаются процедуры ломки — начинают ломать прежде всего самого тебя внутри! Самый распространенный способ, который можно ожидать — это ноги до не могу по ширине, руки на стене, и ты в метре от стены). И так можно простоять то время, которое будут размышлять, что с тобой делать дальше.

Мне лично пришлось так простоять с 16.00 и до 23.00. Потом, когда выносится твой вердикт (а вердикт выносится всего лишь одним человеком — начальником колонии), то начинается его реализация, и обычно она начинается с карцера! Там, в карцере (в дисциплинарном изоляторе) уже существуют давно проверенные способы воздействия на заключенного. С первым появлением в карцере сразу в глаза кидаются надписи на плакатах: «Оставь надежду всяк входящий». Каждый начинает ее понимать так, как на данный момент понимаете вы. Что значит эта надпись, хорошо знают заключенные АИК-25.

Но есть еще одна не менее интересная надпись на дверях: «Дорога в Рай». На самом деле это хорошо продуманный кем-то из администрации момент, который служит ответом всем заключенным — «Что оставь надежды», а надеяться там лишь можно на органы, несущие ответственность за тебя, что к тебе не будут применены недозволенные методы физического + психологического воздействия. А этими органами, естественно, являются прокуратура, Уполномоченная по правам человека Н. И. Карпачева. Это и имеется в виду в той надписи: «Оставь надежду всяк входящий!». Но «дорога в рай» — эта надпись, наверное, говорит сама за себя, что может происходить за дверью с этой надписью. За нею, наверное, не одна сотня заключенных, а то и тысяча, которых администрация просто медленно убивала пытками, истязаниями, оскорблениями, и этот перечень до бесконечности, и не всем удавалось выжить. Ведь пытки там разнообразные и утонченные.

Самый распространенный метод пыток заключенные называют «дуплет». Заключенный становится, упираясь руками в стену, ноги на ширину плеч. Два младших инспектора становятся на ноги своими ногами и руками прижимают твои руки к стене. Это делается для того, чтобы ты не уклонился от удара. Сзади становятся еще два инспектора с дубинками и одновременно рукоятками дубинки наносится сразу двойной удар по ягодицам. Сила удара прибивала заключенных к стене, были случаи загнивания ягодиц у заключенных, которых оперировали прямо в местной медицинской части учреждения. Я лично собственными глазами видел в бане заключенных, у которых просто отсутствуют ягодицы. Между собой мы таких заключенных называем «жопами». Это было не унизительно, потому что каждый про себя знает, где его ягодицы остались.

Следующий набор применяется, чтобы сломать человека изнутри. В колонии существует лишь одно мнение — мнение администрации, а это значит, что ты должен согласиться с оскорблениями, унижениями, работать бесплатно в две смены с шести утра до часу ночи. Твой естественный образ жизни — это уже нарушение. Если я отреагирую естественно в колонии на оскорбление в мой адрес со стороны помощника или работника администрации человеческим языком, например: «Вы перестаньте меня оскорблять, и касательно ваших оскорблений прошу предоставить мне возможность попасть к спец, прокурору на прием». Взамен вы увидите улыбки офицеров, которые, глядя на тебя, уже между собой ставят ставки: через сколько ты сломаешься! Один говорит: я думаю, через месяц будет в «козлятне», и чье-то возражение — какой месяц, сегодня Ольховского смена!

Ольховский Андрей Николаевич, весь карьерный рост его построен исключительно на пытках, избиениях и прочем… В начале своей карьеры работал режимни-ком, ходившим в рваной обуви в пятнистом х/б золотистого цвета от грязи. К этому списку добавлю еще дефект речи, который еще и соответствует его умственным способностям. Ну, это свое личное мнение я подтверждаю увиденным: я лично видел, как он бил инвалида-заключенного без ноги. Вы скажите, здесь ум нужен!? И вот ему выпала карта в виде предложения работать «палачом в колонии», соответственно, карьерный рост в виде повышения по должности, по званию. А здесь нужен человек, который практически не думает, что делает. Ольховский конечно согласился, о таком он и не мечтал. И об этом хорошо знала администрация, что если предоставить такому, как Ольховский, возможность быть начальником, то все, что ни скажешь, он все сделает!

Таким образом Андрей Николаевич Ольховский получил новый костюм, звание майора и должность замначальника по дежурной части колонии, то есть ДПНК (дежурный помощник начальника колонии). Когда я увидел его в новой форме, в майорских погонах и со значком ДПНК, на ходу подбирающего походку под его новый костюм и почему-то постоянно крутящего нижнюю пуговицу своего нового пиджака, то мне это напомнило детский садик. Когда мама купит ребенку новую вещь, он наденет, и все начинают восхищаться: «ой, какой красивый», и ребенок начинает крутить пуговичку или еще что-то. Помните себя в детстве? Только мы уже и позабыли о пуговичках, а он помнит. А все маньяки-педофилы и те, которые отличаются особой жестокостью, они все имеют комплекс неполноценности. И эти комплексы просматриваются тогда, когда человек не успевает привыкнуть к определенному изменению в его жизни. И мои прогнозы подтвердились: ставши ДПНК, он не мог насладиться своим званием и должностью. Его смена, которая заступала каждый четвертый день, считалась самой коварной. А для сидящих в карцере это означало: ждите беды!

Смена Ольховского, считалось в карцере, это значит — быть сегодня избитым, значение имеет только — как? И сколько? Обычная порция — это во время сна и подъема. Из камеры карцера утром выносятся постельные принадлежности в отдельную комнату, а вечером забираются на отбой. В промежутке между карцером и той комнатой становятся втроем: Ольховский, его преданный помощник НВН, и инспектор дежурный по ДИЗО-ПКТ. И наносят удары по бегущим за матрацами заключенным. Туда и обратно — это шесть ударов, дважды — утром и вечером, выходит двенадцать. Это обычно во время пребывания заключенного в карцере.

Но смена Ольховского еще означала, что есть большая вероятность попасть под «Бурю-2». А «Буря-2» — это уже не двенадцать ударов за день. На всю колонию включаются сирены и по громкоговорителю из дежурной части объявляют: «Буря-2 ДИЗО-ПКТ». По закону здесь нарушений нет, потому что «Буря-2» — это учение. При объявлении «Бури-2» весь не аттестованный персонал колонии собирается в дежурной части, где обмундируются всеми спецсредствами — щиты, каски, дубинки и прочие атрибуты — и бегут организованно в ДИЗО-ПКТ, где должно фиксироваться время подготовки. Это все так и есть: время сборов учитывается, но еще следует продолжение.

На территории уже ДИЗО-ПКТ лицо, назначенное руководством, дает распоряжение: какие камеры нужно воспитать. Камера под номером 13 всегда попадала под Бурю-2, но могут еще попасть и другие камеры, что не редкость. Руководит всем процессом, естественно, Ольховский, который для этого процесса добавил еще свои фантазии. Он включал музыку радио «Мелодия» и под тот репертуар, расстегивая свою рубашку, из-под которой временами виднелась тельняшка, он, как дьявол, направлялся к указанной камере. Приблизившись к нужной камере, его младшие инспекторы становились вдоль коридора. Часть инспекторов вламываются в камеру и начинают бить всех, кто живой. Потом индивидуально каждый заключенный пробегает вдоль коридора, в котором стоят младшие инспекторы и наносят удары. Выбежав из коридора в прогулочный дворик под ударами, нужно раздеться до «без трусов» для обыска, потом стать в ту позу, в которой получаешь «дуплет», и получаешь дуплеты, стоя босым на плитке, минус на улице роли не играет! Ну и как под удары выбежал из камеры, так в нее и возвращаешься, только голый и с вещами в руках.

После всего этого Ольховский А. Н. всегда любил посмотреть на порожденный им страх. Обязательно подойдет к только что избитой камере и будет всматриваться и наслаждаться этим страхом. Посмотревши и насладившись абсолютной тишиной, он абсолютно спокойно спрашивает: «Жалобы, вопросы, предложения». И все одновременно отвечают: «Нет».

Со дня на день Ольховский набирал свои обороты и очередное продвижение по службе: его назначили заместителем начальника колонии по надзору и безопасности. Теперь в его распоряжение входили четыре смены ДПНК. А он стал одним целым с комнатой с надписью: «Дорога в Рай». В официальном порядке эта комната считалась комнатой для применения спецсредств. Если заключенный ведет себя агрессивно или просматривается угроза суицида, то заключенного помещают туда во избежание нанесения заключенным себе увечий: мягкая обивка внутри этой комнаты не позволит.

Но эта комната, естественно, начала функционировать в других целях. Любой заключенный, который неугоден администрации, мог оказаться там, а попасть в ту комнату — это означало пересечься с Ольховским. О тех методах пыток, которые были придуманы Ольховским и ему подобными, наверное, можно написать еще одну книгу! Я опишу здесь еще несколько методов.

Существуют еще «наручники». На одного заключенного выделяется три-четыре представителя администрации, которые заходят в комнату под названием «Дорога в Рай» (далее — ДР), кладут заключенного на живот, два выкручивают руки за спиной до невозможности, а четвертый застегивает наручники за спиной и зажимает их чуть ниже локтей до предела. Если вы считаете, что это все, то я вам скажу, что это только начало всему!

Следующим этапом может быть подвешивание заключенного за наручники. Открываются двери и заключенного с выкрученными руками за спиной подвешивают на угол двери. Но самое страшное, и я это подтверждаю, — это удары дубинкой по пяткам.

Один из участвующих в процессе пыток берет вашу ногу и выставляет ее под удар. Второй же дубинкой попадает по голой пятке. Со второй ногой происходит то же самое. Ну, а описать импровизации пытающих работников администрации АИК-25 практически невозможно, я вам скажу: чем ярче пытки исходят от подчиненного — тем больше у него шансов продвинуться по службе. Вот на сегодняшний день первый заместитель начальника АИК-25 Попов (январь 2011 г.) когда-то был старшим опером, который умело себя проявил в ДР. Мне лично дважды приходилось с ним сталкиваться в ДР. В последний раз благодаря его навыкам у меня остановилось сердце. Вообще-то от пыток, которые мне довелось на себе почувствовать, у меня была дважды остановка сердца — но об этом позже.

Не менее интересный момент для вас: в состав офицеров, состоящих из режимников и оперативников, пытающих заключенного в ДР входит и доктор. Его предназначение при пытках самое гуманное, злиться заключенному на него нечего. Он просто в чувство приводит заключенного, когда тот от боли теряет сознание. После того, как заключенный приходит в себя, его продолжали пытать дальше. Пытки обычно длятся не больше двух часов, но и не меньше. Время начала пыток всегда фиксируется, потому что через два часа начинается отмирание тканей на руках, зажатых наручниками. Но если результат был не удовлетворительный, то все обязательно повторится.

Вы наверняка подумаете, а что значит результат удовлетворительный? Ведь уже после двух ударов «дуплета» основная масса соглашается со всем, что бы им не сказали. Но наручники применяются для того, чтобы заключенный мыслил не здравым рассудком, а жил одним страхом. Любой человек, испытавший страх из-за определенных обстоятельств, будет все делать чтобы в эти обстоятельства ему больше не попасть! И человеком начинает владеть инстинкт самосохранения, который заставляет принимать те решения, которые позволят в будущем избежать подобного.

Но администрация имеет такие свои тесты, которые помогают им изнутри проверить — убили ли они в заключенном человека. После всех процедур в «ДР» подходит к заключенному офицер, осуществляющий контроль по ломке заключенного, и предлагает: «давай закончим все, и ты на видео будешь х…й сосать у «петуха»?»

Теперь, уважаемый читатель, мне бы хотелось, чтобы ты отложил книгу и ответил сам на этот вопрос для себя. Не дай Бог, конечно, но если бы тебе пришлось пройти все выше описанное мною, то какое ты бы принял решение?

Но на самом то деле это тест на результат! Терпение у каждого человека разное, а рассудок есть, значит, человек не контролируемый. И проверить это можно лишь способами, унижающими его достоинство. Любой заключенный знает и понимает, что любому «опущенному» места в обществе не будет. А доступным языком скажу: это когда вы живете на улице, на которой вас все знают, заходят в гости и вас приглашают. И все мгновенно меняется — тебя никто не знает, никто никогда не зайдет в гости и тебя не пригласят, а осмелишься сам зайти — еще закончится неприятностями.

Нередко заключенные, которые были «опущены» администрацией, кончают жизнь самоубийством. А точнее скажу, что для многих самоубийство в подобном случае, наверное, является единственным выходом. Ведь уважающий себя заключенный с таким клеймом — обиженный, опущенный и пр. — в колониях жить не будет. Вот и устраивает администрация проверки в виде подобных предложений заключенному на видео, и для всех, кто не соглашается (а значит, не сломался) «Дорога в Рай» начинается сначала. Но те заключенные, которые согласились (а значит сломались), всего этого могут избегнуть, потому что большая вероятность, что заключенный может покончить жизнь самоубийством. А это ч/п, которое для статистики учреждения не нужно.

Но обычно основная масса заключенных мало чем отличается от основной массы народа. Как всегда, соглашаются со всем, что им скажет администрация. А внешне в АИК-25 все замечательно: идеальная чистота и порядок, все нормы и стандарты соблюдены. Ведь исправительная колония № 25 г. Харькова по своей аккредитации считается одной, которая соответствует всем требованиям и нормам Европейского Союза. Что подтверждается постоянными визитами в колонию соответствующих лиц из ЕС. А их приезды были до трех раз на неделю!

Но я продолжу путь заключенного, только что попавшего в колонию. Основная масса сразу превращается в рабов, все вещи какого-либо характера, напоминающие о воле, забираются. А заключенного переодевают в местную одежду. Х/б, в которое переодевают заключенного, не подлежит описанию: размеры, дыры и непригодность одежды роли не играют! А возражаешь — значит, нарушитель, следуй «Дорогой в Рай».

После всех процедур с одеваниями заключенные помещаются в карантин. В карантине заключенный находится около двух недель — все это время он становится объектом изучения. Как обстоят дела заключенного дома, особенно касаются материальной части. Трудности, которые уже возникают у всех находящихся в карантине, могут вас обойти лишь при двух условиях: первое из которых — стать помощником администрации, второе — оказаться платежеспособным.

Стать помощником администрации много ума не надо, желающие попасть в актив колонии практически существуют в каждом приходящем этапе. Алексеевская ИК-25, наверное, одна, имеющая такое количество помощников в сравнении с другими учреждениями. Но что под словом «помощник» администрации кроется: я уже говорил, что это означает стать «козлом». Ряды «козлов» обычно состоят из тех, кто боятся трудностей в жизни: работа, голод, холод, что есть повседневной жизнью заключенного в колонии. Если заключенный распределяется в колонии работать, то график работы — с 6.00 до 24.00, и так нужно работать с тремя-четырьмя выходными в год. Это Пасха, Новый год, День независимости, ну и майские праздники. Работать нужно качественно и на 90 % бесплатно, любой возмутившийся — это значит «дуплет», а позволившему больше нежели возмущение, например, заговорить о своих правах — это «Дорога в Рай»!

У помощника администрации, я думаю, вы догадываетесь, особых тягостей нет. Физических нагрузок практически нет, недосыпаний или недоеданий не существует. Они всегда чистенькие, свеженькие. Все, что от них требуется, — это верно служить своему руководству! А что это значит верно служить!? Любой вступивший в ряды «козлов» должен пройти ряд проверок, и они заключаются в виде обысков. Заключенный при выходе из столовой подвергается обыску, и этот обыск осуществляют «козлы». Ищут хлеб, сразу проверяют стрижку, а если волосы ухватываются ногтями, то заключенный считается не стриженым. А бриться нужно каждый день, при этом приходит заключенный с работы в час ночи, нужно побриться, постричься, если есть надобность, и все нужно сделать обязательно, потому что если на следующий день вас при выходе из столовой поймают «козлы» небритым и нестриженым, то в дежурной части колонии вы обязательно получите «по отряду» или «по бригаде». «По отряду» означает 10 ударов дубинок, «по бригаде» — это значит беспрерывно 101 приседание или отжимание. Но заключенные в основном предпочитали «по отряду», потому что ногами нужно еще 20 часов в сутки ходить, а руками работать.

Обысками в столовой «козлы» не ограничиваются, в отделениях на производстве и по всей территории колонии осуществляют обыски исключительно «козлы», и здесь у администрации есть свое преимущество. С «козлом» администрация может сделать все, что угодно. Что не сделаешь с работником. Вот возьмем к примеру обыск в отделении «козлов». Сидят три козла и обыскивают вещи заключенного, запрещенные предметы, которые расписаны в перечне, найти практически невозможно из-за их отсутствия, а не оттого, что хорошо спрятаны. Запрещенные предметы — это и могут быть адреса правозащитных организаций, прокуратуры и прочее. Обвинительные приговоры, материалы все, связанные с судами — эти вещи также входят в список «изъять».

Ну продолжу дальше: после того, как «козлы» обыщут вещи заключенного, то они меняются местами, и если вдруг второй козел найдет хоть что-либо после первого — то первому не поздоровится. И теперь подумайте, как шмонает первый, зная, что его ждет в случае, если он что-то упустит! Ну, и немаловажную роль играют лжесвидетельские показания «козлов» против заключенного.

Все заключенные, которые попадают в карцер, обязательно пишут объяснительную, за какое нарушение они там находятся. Но, как правило, на 90 % все попадающие в карцер не имеют нарушения, и все объяснительные, написанные заключенным, абсолютно вымышленные. В подтверждение тому, что якобы данный заключенный нарушил режим содержания, пишутся объяснительные со стороны козлов. Но на самом деле это часть работы «козлов», и все объяснительные их практически служат одним наговором. Вот и получается: что бы заключенный ни сказал или кому-либо что-либо доказывал, все равно никогда он не сможет ничего доказать, потому что всегда найдется нужное количество «козлов», которые всегда любого заключенного оговорят и засвидетельствуют ложь.

Ну, и немалую роль играет благосостояние колонии. Это гордость АИК-25: каждый посетивший колонию, увидев все бытовые условия — уезжает обязательно под впечатлением.

Но чего стоила эта «красота» заключенному — вот это практически никого не интересовало. Наше правительство (не имеет значения, какое) хочет, чтобы было как нужно, и на это «нужно» должно быть затрачено как можно меньше средств. И вот кто-то решил: нужно сделать колонию со всеми европейскими нормами и стандартами. Ведь нужно как-то Европу удовлетворить. В этом случае никто не захотел соблюдать права заключенного на переписку, на доступ к суду — здесь учитывались только требования Европы по условиям содержания. А деньги тратить на пищу, быт и прочее, естественно, государство никогда не будет. Наш менталитет правительства не позволяет думать о своем народе, а о заключенных тем боле. Вот и получается, что таким выбором в преобразовании колонии стала АИК-25. Но где брать ресурсы?! Начинал это все Ткаченко Сергей Петрович, слава Богу, уже покойный. Пришел он в коло-нию работать в 1995 году, где сразу хорошо приступил к своим задачам.

В то время жизнь заключенного ничего не стоила. Вот и решил он что нужно экономить на питании. При этом разрешено было тогда родственникам передавать посылку-передачу — восемь килограмм один раз в 72 дня. То питание, которое началось потом — я не могу описать. Естественно, голодный человек будет всегда искать пути насытиться, и эти пути, естественно, Сергей Петрович предоставил — «козлам»! У «козлов» всегда с питанием было все хорошо, мало того, что им всегда готовили отдельно, они еще хорошо питались на передачах заключенным. Ведь если заключенный не даст, то «козел» найдет, как его оговорить или будет следить за тобою, где ты будешь курить. Чтобы побежать в дежурную часть или оговорить тебя. А там никто не будет разбираться, ты обязательно получишь!

Эта экономия Ткаченко С. П. дала двойной результат: первый, на сэкономленные деньги он начал обкладывать плиткой колонию. И второй, резко начало расти число информаторов, то есть, «козлов». Что породило у него еще одну гениальную мысль: он разрешил получать посылки-передачи только от родных и близких, которые указаны в твоем деле. А все, что сверх того, — только с его личного разрешения.

Теперь представьте себе, какой голод начался в колонии. От обессиливания и недоедания заключенные начали падать с ног, а дистрофия, туберкулез стали в колонии обычными. Когда смертность достигла «пика» — а это 98, 99 годы — только тогда был создан специальный отряд, в котором собрали всех дистрофиков, и ввели дополнительное питание. Утром первое и второе, в обед то же самое, и вечером — первое и второе. Но для того чтобы появился этот отряд, поверьте мне, не одному десятку заключенных пришлось умереть с голоду! Но колония внешне преобразовалась.

Дополнительным источником финансирования стала промышленная зона. Я, конечно, согласен, что в умелых руках и с таким потенциалом рабочей силы можно настроить в колонии все, чего душа желает. Но когда уже начался беспредел с питанием, и это все прошло безнаказанно, то что помешает администрации реализовать себя дальше в том же направлении? Вот и пошло в колонии производство, где рабочий день у заключенного — от 6.00 до 12, а то и до 1 часу ночи. И как уже упоминал — без оплаты труда и с тремя-четырьмя выходными в год. Ну, и здесь сообразительность администрации нашла себе место в лице В. Г. Хирного, сменившего Ткаченко. Хирный начал благоустройство уже внутри зданий. Несмотря на то, что уже практически вся колония работала на 70 % почти бесплатно, то и здесь администрация предоставила возможность работать в одну смену только тем заключенным, чьи родные и близкие привезут в колонию или деньги, или стройматериалы. Все это на официальном уровне оформляется как взнос в благотворительный фонд колонии, пишутся соответствующие документы и здесь практически нарушений никаких нет! А заключенный естественно получает свой законный восьмичасовой рабочий день и долгожданные выходные. Но такие подарки время от времени нужно всегда повторять хотя бы раз в месяц, и, естественно, не о ста гривнах речь идет.

Сразу попутно буду отвечать на ваши вопросы касательно родных и близких, ведь вы правильно подумали, а что родственники!? Если родственники приезжают в колонию к заключенному, значит, он им нужен, дорог. Механизм так устроен, что родственники просто бессильны что-либо сделать. Например, запрещено посещать заключенного, когда тот находится в ДИЗО-ПКТ, а это и есть самое главное, родственники не могут знать, что с ним происходит, и не узнают до тех пор, пока он сам не появится. А появится он лишь тогда, когда уже будет влита в него очередная порция страха, при которой лишь одно желание — в дальнейшем избежать всего этого. Ведь мы любим повторять, что, слава Богу, все прошло! Но то, что для кого-то прошло, — служит для кого-то началом…

Моя судьба со мной сыграла в очередную рулетку, и я был направлен отбывать наказание в АИК-25 в 19 лет, в 1995 г. Мне удалось застать лишь начало этого будущего АИК-25. Но я застал еще те времена, когда царило абсолютное спокойствие. Были определенные требования администрации, которые не выходили за рамки закона. Все началось с приходом на должность начальника колонии Ткаченко С. П. Человек он по характеру своему, можно сказать, более чем загадочный. Его нельзя ни с кем сравнить, потому что абсолютно невозможно его предсказать. Он любил пошутить, и в шутках у него всегда была своя правда. Был случай, когда два заключенных поссорились между собой из-за того, что кот украл колбасу из сумки. Ну, и хозяин колбасы накинулся на хозяина кота. Поскольку хозяин колбасы был «своим» для Сергея Петровича (далее С. П.), то хозяин кота получил десять суток карцера. Но кот также получил десять суток карцера.

Его содержали в клетке и кормили как всех. Вы не подумайте, что это было глупостью со стороны С. П., на самом деле он очень хороший был психолог, прекрасно ориентировался во всем.

Было много у него такого, чему можно поучиться, и я брал себе в уроки. Например, он был чрезмерно пунктуальный и с хорошо развитой памятью. И этот кот, посаженный им в ДИЗО, демонстрировал его непредсказуемость, то, что в будущем стало его главным оружием. Он мог с любым заключенным сделать все что угодно. Он мог стать самым добрым человеком в мире и в то же время самым коварным. Первое, что он всем заключенным и своим же подчиненным доказал, что в колонии все решает только он. Ровно в 6.00 утра он появлялся в «зоне, сразу радист включает по местной радиостанции песню, текст припева которой был такой: «хозяин может все». С 6.00 до 6.15 «козлы» его информируют о всех событиях, инцидентах, которые произошли в «зоне» в его отсутствие. И дальше пошли обходы по колонии, сначала мед. часть, а вторым всегда ДИЗО-ПКТ. В ДИЗО-ПКТ он всегда был любителем организовать «Бурю-2».

Но сотрудники колонии (младшие инспекторы) еще не имели представления, что имел в виду С. П. под словом «бить», потому что до этого им приходилось применять силу лишь в исключительных случаях. А здесь нужно бить всех и просто так, только за то, что заключенные сидят в ДИЗО (карцере).

10.12.1996 г. Обычный день, лишь сон плохой. Во сне я искал маму в своем доме, кричу ей: мама, где ты! Взамен лишь слышу голос — здесь я. Глаза мои жадно искали ее силуэт, но слышен был лишь голос. Вечером я получил письмо, обратный адрес мамин, а почерк другой. Когда приходили мне письма от мамы, я никогда не торопился их открывать, для меня это было удовольствие и это удовольствие я растягивал. Всегда складывал письмо пополам и укладывал его в боковой карман возле сердца, я его слышал сердцем, чувствовал его тепло. Потом варил себе чашку чая и под закуренную сигарету читал, не спеша, и со многими паузами.

Но на этот раз было все по-другому! Неизвестный почерк, я поспешил открыть письмо. Текст помню наизусть: «Уважаемый Павел Александрович! К большому сожалению я вынужден вам сообщить очень неприятную весть: 26.10.1996 г. Ваша мама умерла — вас больше некому сыном называть!». Я помню этот холод, который воткнулся в меня, я помню снежинки, которые иголками кололи мне лицо. Я все пытался перечитать письмо — надеясь, что я не то понял, но с каждым очередным чтением мой разум начинает понимать, что это правда, а вторая половина моя начинала отмирать во мне. Мои ноги подкосились, и я стал на колени. Слезы вырвались как лавина. Я не мог даже слова сказать. Наутро меня положили в карцер во избежание ч/п. В этот день пришел в карцер Сергей Петрович с режимниками и оперативниками, привел их в карцер для того, чтобы научить бить. При входе в карцер он спросил: есть кто в «музыкалке»? Ему ответили, что есть заключенный, посаженный во избежание ч/п в связи со смертью матери. Он ответил: «Ему какая разница, почему он там есть, он есть зек и этим все сказано. Подавай его сюда!» На мне он отрабатывал все тонкости ударов, продемонстрировав их, он говорил, теперь подчиненные должны показать, как поняли. Но та боль, которая была у меня на душе, породила полное безразличие ко всему. Мне было безразлично, что со мной происходит, что и отразилось на моем молчании при ударах дубинок. С. П. это воспринял за героизм с моей стороны и со словами «кованое железо ломается железом» он начал выделываться, как мог. Может быть, это было и к лучшему, потому что когда пришла мысль повеситься, то ноги меня не смогли держать, а руки подняться!

Так С. П. ломал представление своих подчиненных о заключенных, и ему это удалось сделать. Со временем администрация колонии уже на каждого заключенного смотрела не как на человека, а как на существо, с которым можно сделать абсолютно все, что захочешь.

Февраль 2001 г. Мне пришлось снова оказаться в АИК-25, и срок был немаленький — 7 лет. Я хорошо понимал, что это не два, которые были у меня перед этим. Семь лет прожить с этим кошмаром и при этом остаться со здравым рассудком практически невозможно. Февральский мороз меня пронизал насквозь. Когда я проходил мимо того места, где вскрыл письмо о смерти мамы, мою душу как будто кто-то сжимал тисками, от воспоминаний наворачивались слезы на глазах. Но больше меня терзал стыд: что я за сын, который не смог должное своей маме воздать. А это значит — похоронить и попрощаться с ней, вместо меня это сделали совершенно чужие люди. Мне было стыдно вообще заводить речь о своих родных, потому что их просто уже не было, а на вопрос, что случилось, нужно было отвечать: «не стало никого, когда сидел», и на следующий вопрос, который вы уже произнесли про себя — что вообще никого нет!

Отдалившись от того места, я просто шел и молчал, в голове не было ни мыслей, ни планов на будущее, абсолютно ничего. Но всмотревшись в лица заключенных я увидел сплошной страх, а в лицах «козлов» легкое удовольствие. Сначала я не понимал этой злой улыбки, но это сначала. Услышав в свой адрес: «Чего ты, пидар стоишь!», я, естественно, отреагировал и сказал: «Я не могу на тебя, шлюха, обижаться за сказанное, потому что пидарас мне это говорит. Намного страшнее, когда на тебя «пидарас» скажут друзья, родные, близкие. А если бы твои родные и близкие увидели, что ты здесь творишь с людьми…». Лицо «козла» натянулось резиновой улыбкой, демонстрируя всем, что он не в говне сейчас, и все, что его мозги сообразили — это по привычке отвести меня в дежурку. Там меня начали бить, чтобы я писал объяснительную, что якобы я отказался от работы. Я отказался писать, все думал, что произошла какая-то ошибка. Но в дежурной части встретился глазами с Сергеем Петровичем, его улыбка напомнила те обстоятельства 1996 г. Поскольку он меня не вспомнил, то я уже представил себе то количество зэков, которых ему самому пришлось забивать, раз я у него в памяти как избитый затерялся. Но для многих улыбка его значила, что я уже в карцере. Здесь мне довелось увидеть хорошо организованных офицеров, которые уже хорошо знали, что им делать. В карцере под шквал ударов дубинок я проговорил: прошу представить мне возможность в письменной форме обратиться за помощью к Уполномоченному по правам человека Н. И. Карпачевой». После того, что начали творить со мной, я не мог ни одного обстоятельства придумать в жизни, за что могли бы меня так избить. Вкинули меня в камеру ДИЗО к другим заключенным, я рассказал о случившемся, а те в ответ лишь рассмеялись, — оказалось, что таких, как я, умников было уже много. Но почему я задавал себе такой вопрос?! Почему тогда не везде так, ведь если такой беспредел негласно узаконен, то он был бы везде.

Этот маленький урок для меня заставил над многим призадуматься, а когда попал в зону, то вся жизнь колонии стала, как на ладони.

Освободившись из карцера, мне пришлось над многим призадуматься, в моей голове возникали вопросы, на которые я не мог найти ответы — почему все так происходит? Ведь в колонии за день избивают десятки заключенных, работа в две смены проходит для заключенного не без последствий: частые травмы на производстве. Ведь усталость и сонливость — первый враг заключенных, работающих на циркулярке, токарных станках. И немало было таких, кто оставил свои пальцы на производстве, да и количество заключенных немалое! Успокаивал себя лишь одним — другие выжили, значит, и я выживу!

Но каждый новый день, проведенный в колонии, существенно отличался от предыдущего и обязательно в худшую сторону. Личная жизнь для заключенного практически не существовала, написать письмо домой нет времени, приготовить покушать — нет времени. Но для приезжающих все по распорядку дня, нужно посмотреть и поговорить с заключенным — эту работу прекрасно выполняют «козлы», которые так опишут колонию, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И каждый мой проведенный день в колонии раскрывал лишь очередное зло, порождающее очередной беспредел администрации «зоны». Администрация (конечно, с разрешения своего руководства) просто довела заключенного до состояния раба. Зек должен работать, лишь бы его не били. И если такие методы влияния эффективны, то естественно, они будет руководством разрешены. А это значит поломать дух в человеке, представление заключенного о своем пребывании в колонии должно быть таким: работать нужно, чтобы тебя не били, и столько, сколько нужно администрации!

Но я — человек, который из всего плохого всегда берет только полезное. Ведь чего не отнимешь у администрации АИК-25, так это организаторские способности. Осведомленность оперативной части под номером один. Ведь проконтролировать весь свой «беспредел» можно, лишь благодаря информаторам. Любой донос в оперативную часть, не имеет значения, какого характера, вызывает мгновенную реакцию. Заключенного вызывают, ставят к стенке и начинают бить до тех пор, пока заключенный не называет причину, по которой его бьют. А ведь бывает такое, что заключенный и знать не знает, за что его бьют. Но когда после определенных процедур заключенный ни в чем не сознается — значит, невиновен. Информатору за лжедонос ничего все равно не будет, потому что ничего страшного не произошло. Но для себя я хорошо знал, что методы оперчасти известны практически всем заключенным, и если, на первый взгляд, вы скажете, что ничего полезного там найти нельзя, то ошибаетесь!

Я очень много уделял внимания всему внутреннему дыханию колонии, каждый раз пытаясь для себя понять, насколько глубоко сидят корни внутреннего беспредела уже за пределами АИК-25. Очередной моей проверкой на человечность стал Сергей (Душман), у которого была очень сильная болезнь ног. И несмотря на то что ему оставалось сидеть уже месяцы, он как-то подошел ко мне вечером, присел на лавочке возле меня после вечерней проверки и говорит мне: «Паша вот честно скажу, не думал, что попаду в такую ситуацию. Ты знаешь, нет здоровья ходить на работу в две смены, хоть и осталось до свободы месяцы». Он приподнял штаны до колена, и я увидел, что его ноги толще головы и со страшными засохшими по краям ранами от гнойников. — «Я тебе скажу», — продолжил он, — сам пробовал, не получается, духу не хватает — помоги мне! Я напишу записку, что сам и по семейным. А ты помоги мне, когда приду ночью с работы после того, как все утихнет, и лягут спать, я толкну тебя и буду ждать в туалете, полосни меня по шее лезвием, ты потом иди дальше спать, а я с лезвием и с запиской там останусь». Конечно, дальше была тишина, и его слова прервали это молчание — «Ты не переживай, и развернув глаза на церковь, стоящую перед глазами, я Богу скажу, что ты не убил меня — ты избавил меня от этого ада».

Я хорошо понимал, что это не симуляция и не подвох, потому что рано или поздно у каждого человека кончается терпение, и у него оно уже кончилось. Говорить ему, что это грех, просто абсурдно, когда этот грех он чувствует все двадцать четыре часа на себе! Говорить ему банальный лепет, что все это временно, глупо — он и сам все понимает. Но — мне нужно было ему что-то сказать! «Ты представляешь, Серега, — ответил я, — сколько душ изломанных находится здесь и сколько таких единомышленников твоих касательно суицида. Но я ни разу не слышал, ни одной мысли трезвой и нормальной, что нужно не вешаться или резаться, а как-то научиться противостоять этому». «Это бесполезно, — услышал я, — за ними стоят все, они система. А мы рабы, и этому рабству не будет конца». Он разговаривал со мной очень спокойно, но уже заговорив на эту тему, ему стало интересно.

Я не остановился: «Есть вещи в жизни, которые действительно бесполезно делать — это оживить камень, повернуть русло реки в обратную сторону. А здесь ситуация абсолютно другая, что касается АИК-25, то это все придумано людьми, а значит на каждый яд всегда есть противоядие, и если точно и четко подумать об администрации и о ее помощниках, то лишь тогда можно что-то и о чем-то говорить. Никто еще и ничего не сделал такого, чтобы потом не нашелся кто-то, который не сделал бы лучше! Если ты на данный момент предлагаешь мне тебя лишить жизни, то помоги лучше мне сначала хотя бы попробовать что-то сделать, чтобы остановить все это. И если будет суждено тебе отдать Богу душу, то ты бы уже завтра не существовал, если бы я согласился сделать то, о чем ты меня просил». И здесь от неожиданного поворота нашего разговора я увидел жизнь в его глазах — он полностью со мной согласился.

Это было началом всему. Противостоять беспределу в АИК-25 очень опасно, если бы просочилась информация в оперативную часть о том, что группа заключенных вышли из-под контроля, то это плачевно бы для всех закончилось. Ведь убить заключенного в колонии практически не стоит ни малейшего труда, и при этом к уголовной ответственности никто не будет привлечен. Можно попасть нечаянно под циркулярку, организовать несчастный случай, для этого особых навыков не нужно иметь. И если бы администрация почувствовала, что иного решения вопроса нет, кроме физического устранения заключенного, то не сомневайтесь, так бы и случилось.

Но как-то противостоять всему этому беспределу нужно. Все варианты с суицидами, членовредительством я исключил сразу. Никто не позволил бы выйти информации за пределы колонии, а тем более о причине суицида. Но главное — такими методами, как суицид, я бы на себе тавро поставил бы до конца жизни в Департаменте, мол, я социально опасен для заключенных, подбиваю их на суициды и прочее, что дало бы повод рассматривать меня как преступника, и вместо того, чтобы нападать, мне бы пришлось защищаться.

Писать, куда-то обращаться — так куда и к кому? Каждый день нарушают права полутора тысяч заключенных, и это годами — это что, одно учреждение вышло из-под контроля? Нет, это государство стоит на стороне учреждения, то бишь Государственного Департамента Украины по исполнению наказаний, его областного управления в Харькове и Харьковской области и конкретно АИК-25. Но есть надежда, что существуют в нашем государстве политики, которые, услышав об этом кошмаре в АИК-25, отреагируют, ну, хотя бы кто-то пришлет своих представителей, чтобы проверить, как обстоят дела на самом деле!

Вот и был построен план — найти народного депутата, к которому можно было бы обратиться, и тот в пределах своих полномочий отреагирует. Ведь фактов было уже собрано достаточно, чтобы любому юридическому лицу подтвердить беспредел в колонии со стороны администрации. Для этого достаточно было бы раздеть до трусов всех сидящих в ДИЗО-ПКТ (карцер) заключенных, которые от колен до самой шеи все в синяках от побоищ представителями администрации, и получить объяснения уже от администрации, почему у 80 % заключенных, сидящих в карцере, следы на теле от побоев.

Также я договаривался с заключенными, подобных «Душману», которые, раз уж решили пойти на самоубийство, то могли бы засвидетельствовать, что происходит в колонии. Но сначала было нужно найти, к кому обратиться.

Первыми моими шагами были анонимные обращения на имя Уполномоченного по правам человека Н. И. Карпачевой, народного депутата Райковского Бронислава Савельевича, журналиста Климентьева Василия Петровича. Трудности возникали всегда, и в первую очередь с написанием и отправкой писем. Ведь написать письмо — это действительно проблема, не дай Бог хоть одно из писем попадет в руки администрации — это равно смертному приговору. И при написании письма приходилось выставлять не один десяток заключенных, которые наблюдали за передвижениями «козлов», младших инспекторов, и если хоть что-то говорило об опасности, то мне сразу сигнализировали.

Вы, конечно, подумаете, что при такой мощнейшей поддержке оперчасти осведомителями неужели не нашлось ни одного, который предал бы меня!? Но это я всегда учитывал, и мной были предприняты такие меры предосторожности, которые предотвращали эффект домино. Каждый, кто оказывал мне помощь, знал о себе и ничего не знал о других моих помощниках. Каждый знал лишь то, что нужно было ему знать, и это обсуждению никогда не подлежало. В локальном секторе я общался с теми, кто не состоял в моих рядах, и часто приходилось общаться с «козлами» умышленно на глазах у всех. Ведь рано или поздно все тайное превратится в явное. А значит, обязательно весь круг моего общения будет учтен администрацией.

Но это не все обстоятельства, которые заставляли меня так поступать — я имею в виду общение с «козлами». Ведь у администрации возникнут вопросы ко мне, каким путем мне удавалось отправлять письма, и естественно, она будет изучать весь мой круг общения. А значит, все, с кем я общался, будут под подозрением, а быть под подозрением — читайте о «дуплете»!

Но были и ошибки, были, конечно, заключенные, которые пытались угодить администрации, донося на меня. Но, как я раньше упоминал — методы добычи информации в оперативной части играли на меня. Для того, чтобы ненужные мысли у заключенных не возникали, я им последовательно объяснял, что с ними случиться, если информация просочится в оперчасть. А здесь все просто — будут бить двоих до тех пор, пока или я не признаюсь, или второй не признается, что меня оговорил, и здесь у кого терпения хватит. А терпения хватит, естественно, у меня, потому что мое признание равносильно самоубийству.

Но один прокол все же был, и информация о моих замыслах дошла до оперчасти. Один из заключенных, который попал в «Дорогу в Рай», решил спастись тем, что рассказал обо мне, рассчитывая, что за ценную информацию его пожалеют. Но здесь и сыграл роль круг моего общения, и когда оперчасть поинтересовалась у своих сомнительных помощников, а именно у «козлов», о моих замыслах, то они все обо мне хорошо отозвались. А как они обо мне плохо могут отозваться, ведь если эта информация обо мне подтвердится, то все «козлы», которые общались со мной, автоматически попадут под подозрение.

Все письма, отправленные мной из колонии анонимно, не давали результата. Все приезжающие в колонию комиссии были исключительно для осмотра достопримечательностей колонии. Ведь по европейским требованиям условия содержания заключенных, находящихся под стражей, должны соответствовать европейским стандартам, и внешне эти комиссии все устраивало. Но вот каким путем все это сделано — мало, наверное, кого-то интересовало. Но я каждый приезд любой комиссии внимательно изучал, ведь письма одно за другим расходились, и я жил надеждой быть услышанным!

Но увы! С 2002 по 2004 г. не было ни одной реакции. Конечно, я это расценивал как последствия анонимности, ведь анонимные письма юридической силы не имеют. И я решился все же подписаться! Я уверяю Вас, что если бы такая мысль даже во сне приснилась кому-то из сидящих в АИК-25 заключенных, то он предпочел бы лучше не просыпаться. Ну, а я вам скажу, что просто пошел уже на принцип. Смотреть на очередные шаги администрации я устал, лучше вообще не жить, чем жить, как попало, и когда я поймал внутреннее дыхание колонии, я уже понимал, что нужно делать для того, чтобы достичь хоть какого-то результата. И я начал делать!

Всегда есть преимущества, их только нужно увидеть. Да, система могущественна, и мне бороться с администрацией, будучи зеком, — равносильно самоубийству. Но действия администрации АИК-25 заключались в том, что они всегда нападали, а зеки всегда спасались. Еще никто и никогда не нападал на администрацию, а потому ей еще не приходилось защищаться. И то, что масса зеков имела следы побоев на теле, говорило только о самоуверенности администрации. А чрезмерная самоуверенность всегда плачевно заканчивается. Это и было моим преимуществом — я все это понял, будучи невидимым.

Прежде всего, чтобы подписаться своим именем и обратиться за помощью в соответствующие органы, мне нужно было предусмотреть, что со мной может случиться в будущем. Ведь существовали вопросы, на которые я не имел ответов, а именно, смогу ли я выдержать пытки. Я хорошо понимал, что ко мне будут применены индивидуальные пытки, потому что случай мой — единственный. А значит, все заключенные которые прошли через «Дорогу в Рай», прошли привычные истязания. Мне же нужно ожидать непредсказуемых издевательств.

Теоретически я на каждый вопрос себе ответил, но это всего лишь теоретически, а практически мне нужно будет отвечать на заданные вопросы, испытывая боль. И если я при боли начну путаться или молчать, то пытки никогда не прекратятся. Нет такого дерева, которое нельзя срубить, на все есть свое время. Но как мне понять смогу ли я практически ответить на вопросы, которые я подготовил теоретически, ведь от моих ответов зависела судьба тех заключенных, которые мне помогали, и моя собственная жизнь.

И я нашел маленький способ проверить себя, он может показаться вам примитивным, но он сыграл для меня главную роль. Однажды я посмотрел по телевизору американскую сказку, в которой кто-то тушит сигару о тело непобедимого американца. Вот я и подумал, смогу ли я выдержать жар горящей сигареты на себе. Но выдержать — это одно, нужно еще отвечать на вопросы, и вопросы могут быть разными. И я решил: закуриваю сигарету, кладу ее на руку, открываю любую книгу на любой странице и читаю до тех пор, пока сигарета не потухнет сама по себе. После этого я брал лист бумаги и записывал все, что удалось запомнить, и если мне удавалось записать прочитанное — это означало, что я не утратил рассудок при болевом шоке. А это было главным! Сходство написанного мною и прочитанного было на 50 %, а это хороший результат.

Следующий шаг — максимально себя обезопасить, ведь отсутствие родных и близких у меня только усложняло мое положение. А значит, нужно сделать так, чтобы все обстоятельства, которые способствуют моей безопасности, шли своим чередом, и помешать этому никто не мог. Большая ошибка администрации состояла в том, что они последовательны: им нужно любыми средствами тебя сломать, а это значит «пресс». Я знал, что в случае провала обязательно попаду под «пресс». Ведь за весь мой период пребывания в АИК-25 еще ни одному заключенному не удалось избежать пыток, если он провинился перед администрацией. Единственным правильным средством в свою защиту я считал — отправить свои обращения как можно больше. Ведь чем больше будет отправлено писем, тем больше будет шансов быть услышанным в будущем. Мной был подготовлен специальный человек, который по первому сигналу начал отправлять мои обращения уже с воли, подписавшись от моего имени. Просигнализировать ему должно было мое письмо, в котором лишь восклицательный знак играл роль. Если после обращения «Здравствуйте, мои родные» он будет, это значит — вперед.

Но и не буду скрывать, что в некоторых случаях мне приходилось идти на крайности, которые меня не украшали. Например, однажды зайдя в гости к радисту, я увидел его испуг. Я очень хорошо знал этого человека, поскольку доводилось с ним общаться в течение года. По характеру он обычный заяц, который всего боится, и тот трепет, который я увидел, был неспроста. И я решил взять его просто на слабо: «Ты знаешь, что будет, если о твоей деятельности узнает оперчасть?», — сказал я ему. Он замер передо мной, словно жаба перед гадюкой. Увидев, что я на верном пути, но до сих пор не могу понять, в чем его преступление, начал добивать его окончательно. «За такие дела, родной мой, твоя задница будет похожа на хвост павлина, только у павлина перья, а у тебя дубинки торчать будут». Когда я увидел пот, текущий по его лбу, я понял, что не ошибся. «Но если Ольховский узнает, он просто голыми руками оторвет мясо от твоих костей». И здесь радист просто встал, обнял меня, как последний шанс в своей жизни, и сказал: «Не губи меня, мне осталось четыре месяца, если хочешь куда позвонить, то пожалуйста». И я здесь понимаю, что он подключался к городской линии и из своей кабинки звонил на свободу, это действительно равно гибели. Но как будто бы я именно это и имел в виду, сразу сориентировавшись, предложил: «Смотри, понадобится мне позвонить, значит, это твои проблемы — все понял?»

Таким образом, я мог не только звонить, но и временами прослушивать телефоны администрации. Ведь радист мог накинуть проводки на любого из представителей администрации, телефон которого связан с городской линией. Так мне удалось узнать о странных обстоятельствах смерти заключенного Зубкова Дмитрия Владимировича, если память не подводит, 12.04.84 г. рождения, умершего в ДИЗО-ПКТ. Я лично думаю, что этот заключенный Зубков Дмитрий просто не выдержал пытки или «опустили» его в карцере, в результате чего он покончил жизнь самоубийством. Ведь события, связанные со смертью в карцере, происходили 30.03.2004 г. Но на табличке, которую делали в колонии (где также был мой человек), дату указали 04.04.2004 г.

К тому же, чтобы запутать следы, было дано задание написать три таблички с разными фамилиями и датами. Так же было замечено, что массово выносили ширпотреб из зоны, это взятки, подарки всем тем, кто должен подтвердить, что зек умер как обычно, и следов побоев не обнаружено. И когда уже все нужные вопросы были администрацией решены, то родным сообщили что заключенный умер 04.04.2004 г. И последняя проблема родные! Конечно, любой человек услышавший новость о смерти своего родного человека, будет интересоваться, что произошло. И здесь администрация просто взяла на себя все похоронные расходы, при этом максимально затерев кремом следы побоев. Сами одели его от нуля до иголочки и точно так же скорбели вместе с родными покойного об убитом ими же в карцере зэке. Я тебе пишу, уважаемый читатель, лишь те вещи которые легко подтвердить, ведь экспертиза при желании может установить дату смерти в точности до суток. Лишь бы было желание.

И вот он наступил мой черед. В июне 2004 г. на мое имя приходит письмо. Обратный адрес — Киев, Грушевского, нар. деп. Украины Ю. Тимошенко.

Радист мне сообщает, что в администрации ажиотаж, и это связано с твоей фамилией. Я, конечно, понимал, с чем это связано, а значит пришло время выходить из тени.

Первым вызвал меня начальник оперчасти Селявин А. В. Я, как человек еще не знающий причины, по которой меня вызвали, в недоумении прибыл к нему в кабинет.

— Здравствуйте, гражданин капитан, вызывали?

Перед ним лежала газета, и он смотрел в нее, тем самым демонстрируя мне свое абсолютное спокойствие. Но на самом деле его глаза стояли без движения, а значит, газеты он не читал, это лишь демонстрация для меня, что ничего страшного не произошло, и у него обычный трудовой день.

— Садись, — сказал он и, доигрывая свой спектакль с чтением газеты, произнес, — тебе от Юли привет.

— Спасибо, — ответил я, и дальше сижу в режиме ожидания, ведь я хорошо понимал, что он сейчас изучает мою реакцию.

— А ты понял, от какой Юли?

— Честно сказать, я не пойму, о чем речь идет.

Он протянул мне письмо и говорит:

— На, почитай.

Прочитавши письмо от Тимошенко, сразу я подумал, через сколько минут я буду в карцере и что будет дальше. Ведь там сказано, что данное ваше письмо направлено в Департамент Украины по исполнению наказаний и Уполномоченному по правам человека Н. И. Карпачевой. Одним словом, хуже представить себе я даже не мог, ведь мое письмо было направлено на рассмотрение туда, где пришлось бы со временем отвечать на массу вопросов. И здесь уже нужно хоть как-то выиграть время!

— Я абсолютно не могу понять, — сказал я, — что это за письмо и почему оно пришло ко мне.

Занимать позицию комсомольца «Я комсомолец, стреляй!» — это не по мне!

— А как ты можешь объяснить, с чем это связано, — спросил он, — ведь все твои данные, 100 % сходство.

— Я считаю, что все это проделки моего потерпевшего, у которого большая озлобленность на меня!

Эта версия, конечно, была принята им, после чего он попросил меня выйти из кабинета для совершения им звонка по внутренней линии, ведь он не знал, что на данный момент радист сидит подключенный к его линии и слушает все звонки по моему указанию. Благодаря радисту, который весь был мокрый от страха, я узнал, что звонил он на номер первого зама Андренко Бориса Ефимовича и рассказывал о состоявшемся разговоре со мной, последний сказал, чтобы я все написал в своей объяснительной.

Естественно, выигранное время я получил, но это всего лишь сутки или двое. Я ведь понимал, что вся информация будет тщательно перепроверяться, и если хоть маленькое будет подозрение о моей причастности к письму, то беды не избежать. Но мне нужны были всего лишь сутки для того, чтобы сделать отмашку на своих хлопцев, что пришло время сделать каждому свое!

Мной было написано письмо на имя Ю. В. Тимошенко, содержание было примерно такое: «Спасибо, уважаемая Юлия Владимировна! За вашу реакцию, а особенно за пожелания мне здоровья, которое мне, наверное, как никому сейчас понадобится. В моем обращении к вам речь шла о преступлениях, совершенных администрацией АИК-25, не против человека, а против человечности, и если бы все они были расследованы, то не исключаю, что кто-то мог получить пожизненное заключение. Ведь администрация знает, что она натворила в колонии, и им доказывать не нужно то, что я пытаюсь доказать вам!»

Это письмо было перехвачено администрацией, и она уже все понимала.

Пришло время вопросов и ответов, и, естественно, в карцере, где я уже получил 15 суток. Разговор был уже с первым заместителем начальника колонии Андрейко Б. С.

— Ну, здравствуйте, Деточкин или сеньор Донкихот, или Дон Кармоне, как соизволите вас называть?

— Ну, до этого я был для вас организм, пидарас, петух, как и все остальные рабы, которые работают бесплатно по двадцать часов на ваши медали. А как вы сейчас меня назовете, мне безразлично, потому что я не вижу перед собой офицера.

— А это что? — указав пальцем на погоны звания подполковника.

— А это ваши времена, потому что во времена Жукова в годы Великой Отечественной войны им произносились такие слова: «Офицер, потерявший однажды честь, восстановлению не подлежит», и он стрелял таких, как вы, на месте. А ваша честь всем здесь хорошо видна: отнимаете у зэков все, что можно отнять. Не мне вам рассказывать, что вы здесь наделали, как вы сотнями в день забивали людей в «зоне». Вам же безразлично, что у зэка кто-то есть, ведь его кто-то ждет — мама, жена, дети, которые надеются домой получить своего родного, нормального, целого и невредимого! А вам наплевать, вы изо рта их детей вырывали последнее, лишь бы вам привезли материальную помощь в колонию родственники зэка, чтобы вы его оставили в покое.

Он вскипел и начал кричать:

— Ты понимаешь, что ты шутишь, против кого?

— Шутка — это ложь, а что я солгал в письме на имя Ю. В. Тимошенко и А. Мороза?

— Ты блефуешь, — ответил он, но уже в глазах его промелькнула задумчивость. Ведь не главное, что он говорит, главное, что он про себя думает, и если все мной сказанное окажется правдой (а это была правда), то неизвестно, как будет дальше!

— Как мы будем договариваться? — спросил он, вперившись в меня своим пронзительным взглядом, пытаясь разгадать мои истинные намерения.

Я хорошо понимал, что нужно идти на компромисс, чтобы не дать повод для раздумий — чем больше будет размышлений, что делать дальше, тем меньше шансов у меня вообще на что-либо. И я пошел на все их условия, взамен получая гарантии собственной безопасности. Но сам то хорошо понимал, что никто ничего здесь гарантировать мне и не собирался, однозначно, и я останавливаться не думал.

В камере «ДИЗО» меня, конечно, уже поджидал их подсаженный информатор Леша Репьев, кличка «Репа», который все пытался разведать, каким способом я отправлял письма, кто причастен и прочее. Ну, и здесь сработали страховки, ведь ты помнишь, читатель, круг моего общения. Пока я находился в карцере, оперчасть уже допрашивала «козлов», что их со мной связывало, и они попали первыми под подозрение, а что такое быть под подозрением, я думаю, вы помните.

Вспоминаю одного «козла», которому я мысленно бесконечное количество раз заехал по морде. Если бы в Голливуде давали Оскар за роль провокатора, эта дрянь забрала бы все призы за каждый год. Он настолько вжился в роль «козла», что все его мысли были заняты одним — как можно спровоцировать зэка, чтобы тот кинулся на него, тогда он очередной раз станет национальным героем среди «козлов» и еще самым доверенным (и так дальше некуда) «козлом» для администрации. Я помню, однажды возле окна передач (где любил Власенко, так его звали, часто появляться) зэк, получавший передачу — торбочку нажаренных блинчиков и пару пачек сигарет — попал на глаза «Власа». Вижу картину: стоит зэк весь в мазуте, лицо черное от грязи. И Влас просит: «Дай блинчик». Ну, тот знает: не даст — значит, этот найдет в будущем, как его в дежурку оттянуть, или не побритый, или еще что. И протягивает ему, открывши, кулечек — на угощайся. Влас рукой, пальцами, пробивает блинчики и достает полпакета, и, повернувшись, пошел. Этот момент настолько въелся в мою память, что как не увижу его, то сразу эта картина перед глазами.

Но на данный момент идут активные поиски, кто отправлял мои письма, и я понял, что чем больше будут искать, тем ближе могут приблизиться к моим людям. А почему бы и нет, подумал я! Репа не уставал интересоваться у меня вопросами, заданными администрацией, и на четырнадцатые сутки я все же позволил ему заработать на медаль. «Я не за себя переживаю, а за людей, которые мне помогают», ответил я, — «ведь если мусора узнают, то не пощадят. И получится, что из-за меня они пострадают». Репа активно включил мозги для добычи фамилий, и сказал: я точно выйду из карцера и что кому передать — смогу без проблем. — «Пойдешь к Власу, и скажешь, чтобы любой ценой молчал, на него не подумают». Репа, получив нужную информацию, застыл на месте и проговорил: «Ты что, в жизни никто не подумал бы, а с виду какая скотина конченая». Когда наступил долгожданный момент, Репу в очередной раз вызвали послушать, что я говорю, то его походка была, словно творец природы идет по коридору. Его улыбка говорила всем, мол, кто-то сомневался в моих способностях!

Тишину нарушил в ДИЗО-ПКТ чей-то крик, была слышна очередь ударов дубинок оперативников о чью-то откормленную задницу. Это был Влас. Как позже я узнал, после доклада Репы Власа бежали арестовывать даже повара из столовой. Его облепили, словно пчелы матку, когда тянули его в карцер. Влас со страху не успевал даже дослушать до конца вопрос, как уже соглашался и признавал вину по всем пунктам. На тот момент он готов был признать убийство Кеннеди, при этом вспомнив все подробности — лишь бы выжить.

А тем временем, пока Влас стойко выносил в карцере временное недоразумение, освобождался мой человек, задача которого была — описать все сложившиеся обстоятельства и, подписавшись моим именем, разослать.

После отбытия пятнадцати суток карцера я, словно призрак, вышел в «зону». На тот момент вся зона уже гудела обо мне. Случай со мной был из области фантастики для многих зэков. Существенно изменилась жизнь в самой зоне, зэков начали кормить намного лучше, уменьшилось количество избиений — судите сами: если раньше «Буря-2» была в зоне чуть ли не каждый день, а иногда два раза на день, то с 14 июня 2004 г. и по 12 марта 2007 г. их было всего лишь восемь. Ах, ты, Юля, Юля подумал я, а если бы ты еще и приехала…

И здесь поехали комиссии. Заместитель председателя Гос. Деп. Украины по социальной работе Скоков Сергей Иванович дал мне внятно понять, что он приехал за нужными ему показаниями. Я достаточно ему дал понять, что если бы он был заинтересован, то его полномочий хватило бы, чтобы за 20 минут узнать правду.

К примеру, прокуратура Харьковской области, получив точно такие сигналы, как Скоков С. И. на первой нашей встрече, посчитала нужным встретиться со мной второй раз для дачи мной показаний в письменном виде. И когда мы встретились с прокурором в присутствии Андрейко Б. С., то я дал показания по данной ситуации относительно моего обращения и при этом Андрейко Б. С. ничего не понял. Прокурором мне ставились вопросы: обращались ли мы на имя Ю. Тимошенко за помощью в письменном виде? Словами я отвечал то, что хотел услышать Андренко Б. С. — конечно нет, но в письменном виде писал обратное: «По данному вопросу я обращался на имя народного депутата Ю. В. Тимошенко. Одним словом, все, что интересовало прокуратуру, они получили, и что интересовало Андренко Б. С., он также получил, и все остались довольными, и я в том числе. При выходе Андренко в знак солидарности дал пачку чая и сигарет и с улыбкой сказал: молодец, Пашка». «Да это было не сложно», — ответил я, но каждый имел ввиду свое!

То, что я ожидал, то и случилось. Поскольку случай со мной набрал в зоне большую огласку, то администрация при первой возможности начнет демонстрировать всем, что с такими, как я, бывает, и это все начнет происходить тогда, когда все утихнет. И здесь меня вызвали на работу в бригаду номер 32. Эта брига — да входила в подчинение лично начальника колонии, которая была специально создана для лиц, состоявших в организованных преступных группировках. Но использовалась она исключительно для показательного наказания зэков. В этой бригаде абсолютно не существует никакого графика работы. Я помню, когда-то шел снег шесть суток без перерыва, и все шесть суток зэки беспрерывно его убирали без какого-либо сна и отдыха. Их лица, а в особенности уши, были покрыты волдырями, словно обожженные кипятком. Из этой бригады очень трудно было попасть даже в карцер, потому что в карцере как бы ни было, но можно было ночью поспать, а в 32-ой бригаде ты будешь спать, когда разрешат. Иначе будут бить до тех пор, пока не согласишься с предложенными условиями.

Возглавлял бригаду 32 Вася Розумный по кличке «Рыжий», который занимал должность коменданта зоны. Как-то его один из зэков узнал и рассказал, что этот Рыжий непосредственно участвовал на «Белом Лебеде» в ломке воров в законе. Одним словом, вся жизнь его запачкана кровью. Но то, что наши пути пересекутся, я не сомневался, ведь поверить Андренко Б. С., что со мной ничего не случится — это значит обмануть самого себя. И с моим появлением в бригаде № 32, конечно, все договоренности автоматически рухнули. Я как-то увидел Андренко Б. С., подошел к нему и сказал: «Борис Ефимович это и есть ваши гарантии?» — «А что, что-то случилось?» - ответил он с сияющей улыбкой. «Да нет, — ответил я. Рыжему была дана команда загонять меня работой и по возможности спровоцировать меня на конфликт. Конечно, те проблемы, которые я получил, очень трудно было мне вынести. У меня абсолютно не было ни минуты свободного времени и к тому же никого не интересовало, под силу мне эта работа, или нет, а любое мое возражение расценивалось как отказ от работы, чего и добивалась администрация. Чтобы я добровольно закрылся в карцер. Помню День независимости Украины: всей зоне сделали выходной, один, кто работал, был я. Пошел сильный ливень, мне дали метелку и сказали: иди, заметай алею, хотя все понимали — куда мести, когда вода покрывает обувь. Но все офицеры выстроились в дежурной части, ожидая моей реакции. Вы знаете, как ни странно, но для меня почему-то было все в удовольствие. Вспомнился мне случай, когда со своей любимой девушкой возвращались домой и попали под огромный ливень. Он был точно такой же теплый, точно так я весь промок. Я даже забыл, что на меня сейчас смотрят из дежурки, ожидая от меня отказ от работы, но на тот момент, мне кажется, даже если бы мне сказали бросай все и иди отдыхай, то, наверное, я бы предпочел остаться.

Помощи от зэков я не ждал, ведь после случившегося любой, кто называл мою фамилию, автоматически попадал в карцер. Так и приходилось везде ходить одному и лишь встретившись со знакомыми людьми в локалке, здоровались глазами. Некоторые в определенном месте оставляли мне чай, сигареты, аккуратно указывали глазами, где лежит, и быстро исчезали.

И вдруг увидел я лицо быстро бегущего ко мне Андрейко. Глаза его кипели от ярости, и он говорит: «Ты обманул меня скотина, что ты за писульки устроил с прокурором!» — «Ну, вы что хотели, то и получили, — ответил я, — «ваше слово и порядочность я ощутил на себе, спасибо за все!».

В тот же день против меня сфабриковали дело, якобы конфликтную ситуацию, сотворенную мной, и начали готовить карцер с переводом в ПКТ. Вызвали меня в оперчасть и начали мне доказывать в виде предоставления очевидцев всего происшедшего, которые, естественно, говорили, что им было велено сказать. Я в присутствии оперативников и свидетелей сказал, что хорошо понимаю, что происходит. Зеки засвидетельствуют абсолютно все против меня, потому что, если скажут обратное, это равно оказаться в моем положении, и дальше дискуссия ни о чем. После всего, когда я отказался признавать их наговор, меня поставили на растяжку. Я понимал, что на растяжке буду стоять до тех пор, пока не признаю то, чего не совершал, и здесь, найдя какую-то скалочку от стекла, попытался сделать порез на шее. Я знал, что это ничем не поможет мне, а всего лишь ускорит все то, что ожидало меня впереди.

После надреза шеи вбежал начальник оперчасти Силявин со словами: «Я тебе дам, блядь, — писульки с прокурором устроил» и просто начал избивать руками, ногами. Я видел удовольствие, которое он получал от избиения, — как собака, которую всю жизнь кормили водой, получила кусок мяса. После избиения меня повели в карцер. И вот на входе глаза мои встретились с надписью: «Дорога в Рай», на этот раз она предназначалась мне. Я не буду говорить, что не боялся, мне было страшно, и как многие другие, прошедшие через эту комнату, я пытался что-то придумать, чтобы туда не попасть, но, как и все, прочитал надпись, висящую на стене: «Оставь надежду всяк входящий». Наверное, самое главное, что я придумал для себя — это не потерять здравый рассудок. Нельзя было страху взять верх над собой.

Для того, чтобы меня пытать, задействовали как и режимников, так и оперативников: Чурылов, Некрасов, Светозаров, Дымов, Селявин, младшие инспектора — Глыбин, и только устроившийся на работу, фамилии которого я не знаю. Также участвовал фельдшер, которому была отведена роль — привести меня в чувство в случае, если я потеряю сознание. Вы знаете, когда я оказался в этой комнате под названием «Дорога в Рай», я впервые в жизни захотел умереть — это была моя единственная просьба у Бога! Представьте себе свои руки, выкрученные за спиной, в наручниках, въевшихся в ваше мясо. И гражданина майора Чурылова, стоящего двумя ногами на вашем лице, у которого далеко за сто килограмм веса, к тому же прокручивающего своими ботинками на шипах ваше лицо. При этом шли постоянные удары электрошока, каждый пытался отличиться на мне, или выкручивая мне ногу, или оттягивая пальцы на руках, которые от выкрученных рук автоматически сжимались.

Вы знаете, мне доводилось все в жизни встречать, но такой дерзости и унижений, как со стороны представителей администрации, я не видел. Все пытки проходят исключительно под музыку, которая соответствует данным обстоятельствам. На мою долю выпал «Продиджи». Любители Продиджи, я думаю знают, что эта музыка порождает энергию внутри человека, и у каждого она проявляется по-разному: кто-то смелым становится, кто-то в танцах выброс делает, а кто-то входит в образ. Вот я и увидел, что некоторые из пытавших меня вошли в образ, который сопровождала музыка и мой крик от немыслимой боли. Истинный образ выражался в улыбке на лице от полученного удовольствия от чьей-то боли, и самое страшное, что ними руководит — уверенность в безнаказанности в будущем.

Но я смотрю на жизнь иначе, нет ничего такого плохого, каким бы оно ни было, чтобы нельзя было найти там что-то хорошее для себя. Ведь я также огромный поклонник Продиджи, и если эта музыка сочеталась с пытками, то в меня она вселяла силу выжить. Я вам скажу даже больше: наверное, эта музыка и помогла мне сохранить здравый рассудок, породив во мне смелость и победив страх. Что и помогло мне не утратить дух и контролировать ситуацию, происходящую вокруг меня. Одним словом, спасибо «Продиджи».

И вот мой взгляд ловит жест фельдшера, указывающий одной рукой в область часов — это значит, истекло два часа. После двух часов начинается отмирание тканей от наручников. Подходит ко мне Селявин и говорит: «Ну что, Павло, ты выводы сделал? Следующий раз мне лучше отписаться бумагами касательно твоего несчастного случая и получить выговор за оперативную неосведомленность чем смотреть на тебя!» Конечно, он не шутил, и я это хорошо понимал, одним словом, если я буду замечен — расстрел на месте.

После всех процедур меня посадили в карцер, дав тринадцать суток, это означало — с последующим переводом в ПКТ. Но здесь ситуация опять изменилась, вышла очередная партия моих жалоб, что было очередной неожиданностью для администрации. Андрейко Б. Е., наверное, был единственным в колонии человеком, которого очень трудно обмануть. Он никогда лично не участвовал в пытках зэков, но все заключенные проходили через него. Он смотрел, удалось ли сломать человека, или нет, и если он увидит в заключенном хоть малую недоработку, то наручники однозначно повторятся. За все мое пребывание в колонии я не вспомню ни одного случая, когда кому-то удавалось его обмануть. Я всегда ценил этого человека за его способности и всегда считал его самым главным своим оппонентом, которого мне было трудно одолеть.

— Как дела Павел Александрович?

С таким же чувством юмора я и отвечаю:

— Жив пока.

— Ну, ты так говоришь, как вроде бы тебя собирался кто-то убивать.

— Да вы что, Борис Ефимович, о таком я и думать на осмелюсь. В колонии, которая соответствует всем нормам, администрация и думать не может о таких глупостях, — и выложил последний разговор с Селявиным, который без ведома Андренка ни одного слова лишнего не произнесет. Но эта его располагающая к себе улыбка мне была известна, ведь по моим подсчетам уже должна была быть реакция в Киеве на полученные мои новые жалобы. И здесь вошел начальник колонии полковник Хир-ный Виктор Григорьевич. Я не назову его умным человеком, в большей степени он относится к категории людей, которые умеют выполнять команду «фас». Он себя видел так, чтобы его всегда все боялись. Он любил, чтобы всегда все вокруг замирали, когда он появлялся, и в этот момент он чувствовал себя «генералиссимусом». Но он мог очень многое наговорить, из чего хоть можно что-то узнать, как обстоят дела, что исключено у Андренко. Благодаря начальнику мне удалось получить информацию, что по моей вине опять ожидаются приезды комиссий. Я, конечно, был рад это слышать, все мои расчеты с жалобами сработали в точности до миллиметра. Когда администрация считала, что уже все затихло, и теперь можно приступить к публичной казни, то на самом деле все только начиналось. И теперь я сам являлся сплошным фактическим доказательством пыток заключенных в АИК-25, ведь после наручников руки немые не меньше шести месяцев. К тому же от наручников, которые въедались в мясо, остались следы, сломанное ребро, ноги, разбухшие от ударов дубинки по пяткам.

Осмотрев меня, Андренко просто молчал, конечно, на данный момент что-то придумать было просто невозможно. Даже написать элементарные вещи: «претензий не имею», я не смог бы. И он постарался разговор вывести начистоту, понять, зачем мне это все нужно.

— Тебе, Паныч, верить практически нельзя, ни одному слову, я тебе чай даю, сигареты, а ты, неблагодарный, прокурору пишешь писульки.

— Ну, Борис Ефимович, наше доверие друг к другу взаимное, разве можно верить тому, у которого нет слова. Ведь я ни капельки не сомневался, что то, что случилось со мной — обязательно случится.

— Ты вот скажи, что тебе нужно, чего ты хочешь? В эти игры играть, Деточкин, Робин Гуд, хватит!

— Мне от вас ничего не нужно, а за чай вам спасибо, только вы меня не угощали, а я его заработал, проработав три года, как раб, бесплатно на ваш аппетит.

— Вон, — закричал он, и меня опять отвели в карцер.

Впервые Андренко потерпел поражение, впервые его обманули, и я знал, что в дальнейшем он будет повнимательней. Я выиграл лишь из-за того, что он меня недооценил, а я ему ставил правильные оценки. Но теперь все будет по-другому. Я не мог додуматься, что на этот раз придумает Андренко, ведь едет очередная комиссия! Выпустить меня в зону — это значить ждать подобного еще. И здесь все очень просто: из моей фамилии Паныч сделали Ганыч, что давало автоматический ответ на все существующие вопросы. Паныч появился в зоне, а Ганыч сидел в карцере, мне сделали полную изоляцию и было запрещено со мной общаться кому-либо. Даже на элементарные вопросы, как выступила Руслана на Евровидении, я слышал тишину. А как прошел бой между Кличком старшим и Вильямсоном, мне ответили — кто это такой Кличко? «Фигурист», — ответил я, — «хорошо делает тройной тулуп». Понятно, говорить с кем-либо о чем-либо было бесполезно, ведь заключенные, сидящие со мной в камере по приказу администрации, фиксировали абсолютно все, ну, и, соответственно, все доносили администрации, которая уже учитывала все моменты. С приездом любой комиссии меня убирали из карцера, заводили в оперчасть или режимную часть, сажали в угол, подвигая стул под ноги, лицом к стене. Сзади и сбоку пододвигали два стола, давали книгу в руки и говорили: читай книгу вслух. Я спросил, к чему все это — а чтобы ничего не придумал, отвечали мне.

С переездом в ПКТ моя жизнь только усложнилась, раз все предыдущие попытки не увенчались успехом (Дорога в Рай), то начали новый подбор индивидуальных мер воздействия.

Находясь уже в камере ПКТ я услышал, что включалась громко музыка «Рамштайн», и я понял: Буря-2 в ДИЗО-ПКТ, это по мою душу. Сквозь грохот музыки и мельканье чьих-то фрагментов, которые были видны в маленькой щели дверей, обступали нашу дверь младшие инспекторы, переодетые в обмундирование, каски, маски и прочее. И здесь открывается дверь и крики: «Пидарасы на пол». Посыпались удары дубинок, беготня по тебе. Одним словом, от начала Бури и до конца промежуток времени не менее получаса, все в сопровождении ударов дубинок, ног.

Ну, и не менее важным для администрации было мое свободное время, ведь чем его меньше у меня, тем они спокойнее себя чувствовали. Накинули работы мне до невозможности: в пустые пакетики расфасовывать каолин (добавка в пищу для животных). До меня эти пакетики расфасовывали 400 штук, с моим приходом эта цифра начала не устраивать работодателей (то есть администрацию). Ведь основной процесс работы заключался во мне, мне нужно было засыпать пакет и поставить на весы, а там уже мелочи, второй заключенный должен массу добавить или отделить до 0,5 кг и отдать дальше для запаивания. Там мало кого интересовало, что я не чувствую рук и за невыработку нормы постоянно приходилось получать. Информаторы лишь злорадствовали, ведь они все успевали, невыработка была в основном у меня. Но руки начинали потихоньку отходить, к большому сожалению информаторов, и когда дошло до того, что я начал расфасовывать 5,500 пакетов за день, то за неуспеваемость уже начали бить информаторов.

Но как бы то ни было, находясь в ПКТ, я был полностью изолирован от всего, все письма, написанные мной, никуда не уходили, казалось бы, все, дальше я был бессилен что-либо сделать. Но, наверное, если читает мою книгу Андренко, вытрет пот сейчас со лба своего. Ведь произошло то, что Андренко и в страшном сне не мог себе представить. К Андрейко прибегает информатор и докладывает, что заметил, что Паныч что-то вбрасывал в пакеты, которые расфасовывал. Андренко сразу дал указание разорвать все пакеты, расфасованные мной, где были обнаружены письма, написанные мной на имя уже ставшего на пост Президента Украины В. А. Ющенко. Письма были такого характера:

«Уважаемый Виктор Андреевич! Обращаюсь к Вам за помощью касательно противозаконных действий администрации Алексеевской исправительной колонии № 25 в г. Харькове, где я нахожусь. Мной было сделано ряд обращений в 2004 г., как на ваше имя, так и на ряду других народных депутатов, относительно беззакония и беспредела администрации, происходящего в учреждении. После моих обращений администрацией было оказано на меня давление в виде пыток, водворения в ДИЗО-ПКТ и полной изоляцией от всех, чтобы лишить меня какой-либо возможности обратиться к вам за помощью. На данный момент я свои обращения пытаюсь отправить в пакетах с добавками для животных, в надежде, что человек, который откроет пакет, отнесется с пониманием и отнесет мое письмо в соответствующие органы, где мое обращение будет перенаправлено к вам. Это единственная у меня возможность, и человека, вскрывшего мое обращение, прошу отнестись с пониманием. А также прошу вас взять во внимание, что работники администрации умышленно заменили мою фамилию Паныч на Ганыч, и во избежание всякой подставы другого заключенного вместо меня, конкретизирую, что у меня имеется татуировка на левом плече в виде паука и крестика в области, где носят часы на левой руке. К тому же прошу учитывать, что были прямые угрозы со стороны нач. оперчасти убийства меня в виде несчастного случая, если я не прекращу вести свою деятельность. Прошу вашей помощи, и в меру ваших полномочий отреагировать».

Конечно, Андрейко такого не ожидал, и его реакция была мгновенной. То, что было в прошлый раз в Дороге в Рай, на этот раз казалось пылью. При применении ко мне наручников с целью узнать, сколько я отправил жалоб, у меня произошла остановка сердца. Когда я открыл глаза, надо мной стояли местные фельдшеры и те, которые пытали — Попов, Дымов и два младших инспектора. Играла музыка по радио, это была песня Аллы Борисовны Пугачевой «Три счастливых дня». Во рту было напихано непонятное количество валидола.

Вы знаете, я очень часто в жизни задавал себе вопросы: что такое смерть! Я, как и все нормальные люди, боялся умереть, но этот случай с остановкой сердца перевернул мои взгляды на все. Я на минуточку оказался у себя дома, где меня все любят и ждут. Я ощутил в себе благодарность за прожитую жизнь и понял самое главное — ТЕБЕ ВОЗДАСТСЯ! Я осознал, насколько ценен этот мизерный промежуток времени — жизни которая нам отведена. Испортив его — ты испортишь всю бесконечность, которая ждет каждого из нас в будущем! Я настолько был спокоен, когда пришел в себя, что просто лежал и под слова Пугачевой «Три счастливых дня» вспоминал самые счастливые минуты моей жизни — когда меня не стало!

Но Андренко поменял метод подхода ко мне, ведь ему нужно было получить информацию, сколько было отправлено мной писем. Количество писем играет огромную роль, если хоть одно будет упущено и дойдет до адресата, кому-то может не поздоровиться. И меня по указанию Андренко накололи какими-то медицинскими препаратами, после чего у меня слюна свисала из губ, и моя голова не ведала, что можно стереть слюну рукой.

Андренко, усадив меня перед собой, устроил допрос. Сколько жалоб мной было отправлено? Что было в одной написано, в другой. Какими числами все датировано. Так ты сказал, что написал это в первом письме. Ты вообще сказал, что в этих письмах не написано, значит ты их больше отправил. И так не меньше шести часов на протяжении трех дней. К уколам еще прибавили какие-то таблетки в капсулах, наполовину красные и черные с крестиками, от которых было и голову трудно держать на плечах. После всех допросов, убедившись, что я не лгу, Андренко не прекратил закалывать меня своими препаратами, и это уже было мне в наказание. Меня перевели в другую камеру, где уже работа была другая, где что-то сделать было невозможно. К тому же мне было запрещено иметь что-либо пишущее. Но уколы продолжались, и с каждым разом становилось плохо, я начинал задыхаться, и в этом состоянии я должен был работать. И опять же норма, норма и норма.

Этого еще им показалось мало, мне дали полосу — склонный к побегу, что автоматически послужило основанием для перевода меня в УУК (Участок усиленного контроля). Уколы мне кололи на протяжении месяца, в результате чего у меня начались сердечные боли, я начал задыхаться. Я попросил таблетку от сердца, но мое состоянии резко ухудшилось, по всему телу пошли судороги, а в особенности в районе шеи. Фельдшер измерил давление, оно упало до цифр 100 на 50, и я потерял сознание. Открыл глаза уже в медчасти, где вокруг меня стояли врачи, и была гробовая тишина. Что произошло, и сколько времени я пролежал, не знаю. Только помню одно — что все что-то шептали друг другу на ухо.

После ночи в ДИЗО-ПКТ меня уже ждала новая роба с надписью на спине ДПК (Дільниця посиленого контролю). Когда я уже находился там, ко мне с пеной на губах прибежал Андренко с листком в руках и дал мне его прочитать. Этот листик был уведомлением из секретариата Президента Украины: ваше обращение поучено и направлено на рассмотрение в прокуратуру Харьковской области. Он исключал все возможности, что я мог его обмануть в ту минуту, когда он меня, обколотого, мурыжил вопросами о моих письмах.

Но на самом же деле мной было отправлено четыре письма, и, конечно, признаваться в этом я не собирался. Таким образом у меня оставался шанс хоть на что-то, нежели не иметь вообще ничего. А что касается медицинских препаратов, которыми меня закалывали при допросах, то если я мог соображать, что писал, когда писал, то, значит, все понимал. А если все понимал, то соображал, о каких вещах лучше не говорить.

Очередной раз Андренко вызвал меня для собеседования, в руках его была ксерокопия моего письма. Он мне протянул и говорит — это, конечно, твоя работа. Сейчас это не имеет значения, но уже для себя интересуюсь, ну все же, сколько ты жалоб отправил.

— 27, Борис Ефимович.

— И ты все это время скрывал, — в голосе его была слышна ярая злость, но не на меня. Тишину нарушил чей-то крик, потом криков стало больше. Я понял, что били информаторов, которые сидели со мной тогда в камере, за то, что проспали тогда ночью, когда я писал письма. На них администрация срывала злость на меня. Я не скрою, что мне было приятно, ведь сколько было с их стороны провокаций, оскорблений, наговоров на меня, и если я реагировал на любую провокацию или оскорбление, то я мгновенно попадал в карцер. Сколько мне пришлось просидеть за все время в карцере, я даже не могу сказать, не знаю! Но они были наказаны за свои грехи.

Я, как и все, надеялся и верил в Оранжевую революцию. «Разом нас багато, нас не подолаты». Но когда я встретился с тем же прокурором, которому давал показания в присутствии Андренко, мне, конечно, все стало ясно. Все впустую, все напрасно. «Улыбка прокурора говорила сама за себя: «А ты думал, что кто-то другой придет», — сказал он, — ты думаешь, что что-то изменилось?» Конечно, я написал все, что ему нужно, — по известным вам причинам. Но на этот раз я решил любой ценой освободиться живым и уже только на воле продолжать все начатое.

Я скажу, дальше особых проблем у меня уже не было. Администрация конечно, всегда меня держала под контролем, были выделены для меня отдельные агенты, которые никогда ни на минуточку меня не оставляли. Вскоре с меня сняли красную полосу и готовили к освобождению из ДПК. Но в зону выпускать не решились, на территории ДИЗО-ПКТ построили здание, где потом я и работал. Туда было невозможно зайти кому-либо постороннему, поскольку все было обнесено вокруг здания забором и колючей проволокой. Там внутри проверка у меня была почасовая, каждый час я должен был расписаться в журнале, а выход с территории ДИЗО-ПКТ сопровождался не менее 20–30 «козлами», которые фиксировали любое мое движение. Любой, кто со мной поздоровался или заговорил, автоматически попадал в список неблагонадежных. Я старался меньше с кем-либо говорить, дабы не накликать беды на человека. Но и ко мне практически никто не решался подойти поговорить из тех же соображений.

Администрация, стирая следы своего беспредела, начала готовить меня на условно-досрочное освобождение. Переписав мою карточку заново, где уже не было ни нарушений, ни карцеров, за 40 дней до конца срока меня освободили. Но это также было непросто: поскольку я просидел в глухой изоляции, то практически не знал, куда освобождаться, и администрация, конечно, этим решила воспользоваться, предлагая мне освободиться в Жарковский центр реабилитации. Конечно, нужно быть сумасшедшим, чтобы пойти на такое. И за три дня до конца срока в СБУ Харьковской области раздался звонок. Анонимный голос сообщил что в Алексеевской исправительной колонии г. Харькова готовится физическое устранение заключенного Паныча Павла Александровича 20.12.75 г. р. после его освобождения, которое должно быть 12.03.2007 г. Цель — недопущение утечки информации, которой располагает выше указанный объект. И опять я увидел бегущего Андренко, потом он остановился, посмотрел на меня, развернулся и ушел.