Осторожно — пума!

Коварная Бурея

— Сегодня нужно все кончить. Завтра уходит последняя лодка. Если мы не успеем выбраться отсюда с ней, то придется ждать зимы, — сказал, входя в барак, начальник топографической партии Чернявский.

На крутом берегу Бурей, в конце якутского поселка Усть-Ниман, в экспедиционном бараке царил неописуемый хаос. Длинные столы, когда-то задуманные как обеденные для рабочих артелей, были завалены картами, кальками, аэрофотоснимками, полевыми дневниками и другим благородным материалом экспедиции, требующим самого деликатного обращения. Зарывшись во все это, Лида Лебедева склонилась над стереоскопом, лихорадочно пытаясь успеть доделать геологическую карту. Инструкция требовала покидать полевую работу, имея полную документацию. Мне, старшему географу экспедиции, приехавшему в эту партию для приемки полевых материалов, при такой ситуации уже некогда было выполнять свои инструкторские обязанности. Вместо того чтобы стоять над девичьей душой с понуканиями, я засучив рукава взял на себя часть ее работы и доводил карту до кондиционного вида.

Пол в наименее доступных для хождения углах помещения устилали перенумерованные мешочки, свертки, пакетики с образцами горных пород и почв, листы гербария.

В середине помещения высилась гора подсобного материала: ящики, доски, вьючные сумы, гвозди, сено, брезентовые чехлы от топографических планшетов и приборов вперемежку с книгами, валенками. На топчанах спальные мешки, плащи, полушубки. Анероиды, бинокли, карабины и охотничьи ножи висели на вбитых между бревнами щепках, заменявших крючки.

Надя Сеютова, сдавшая уже свой полевой материал, укладывала образцы в ящики, экономя место и перекладывая пакетики сеном. Топограф Коля Юнох заколачивал готовые ящики и утрамбовывал одежду во вьючные сумы.

Партия запаздывала с окончанием экспедиционных работ. Чтобы не потерпеть финансового краха, начальник рассчитал рабочих, и они давно уже уплыли вниз по Бурее по домам, а инженерно-технический персонал работал с двойной нагрузкой.

Лето 1938 года для этой партии было трагическим и тяжелым. Медвежьи погромы продовольственных лабазов, бурные и внезапные паводки, унесшие несколько жизней, и следующие за этим следствия выбили партию из графика работы. А тут еще рация принесла категорический приказ прекратить работы и весь персонал партии переключить на поиски приземлившегося где-то в тайге самолета «Родина», пилотируемого летчицей Гризодубовой. Героический женский экипаж совершил вынужденную посадку почти в полтысяче километрах восточнее верховьев Бурей, но ведь тогда этого не знали. Все могущие двигаться жители недели две обшаривали болота и сопки в бесплодных поисках самолета.

Одиннадцатое октября в этих высоких местах число критическое. Обычно в первой половине октября здесь начинаются снегопады и замерзают не только мари и мелкие речушки, но становится и Бурея. Однако хоть и поздно, но «под занавес» партии повезло. Осень стояла небывалая. Над хребтами Турана и Буреинским висел антициклон, как в Забайкалье. Около месяца на небе ни облачка. Ночью ртуть термометра падала до минус семи — минус десяти градусов, а днем подползала к пятнадцати выше нуля. Солнышко щедро отдавало остатки тепла, недоданного летом. Воздух, потеряв свою дальневосточную сырую муть, непривычно прозрачен. На многие километры на фоне голубого неба отчетливо вырисовывались сопки, сменившие свой рабочий зеленый костюм на празднично-торжественное золото лиственниц, и только кое-где виднелись синевато-зеленые елово-пихтовые шапки.

Бурея же совсем похудела. Это летом от каждого дождя всякий ручеек и падь давали ей щедрую дань. Дождевые потоки быстро сбегали по крутым склонам и вечномерзлым грунтам. Тогда она буйствовала, налитая силой. Сейчас же застыли мари, пересохли ручейки, обмелели речки и к Усть-Ниману приближались галечные косы противоположного берега. Далеко к середине русла выступили ребра перекатов. По утрам не спеша, как усталая кляча, тащила Бурея серые комья шуги. Шурша, цеплялись они за галечные ребра и забереги на плесах. С каждым днем все дальше уходили от берега и дольше — до середины дня держались ледяные забереги. Если бы не было днем солнца, застыла бы эта гордая красавица.

Лодка пришла в Усть-Ниман с товаром для «интеграла»— это так на Дальнем Востоке назывались охотничьи магазины, торговавшие всем: от свечей и капканов до шоколада и бостоновых костюмов. Она задержалась на несколько дней в ожидании пассажиров вниз. Но так как, кроме нас, никто сплавляться не собирался, а мы не были готовы, то лоцман, отдыхая после трудного подъема, выжидал, когда прижмет нас время. Однако шуга увеличивалась с каждым днем и лодочники не хотели больше рисковать, твердо решив отправиться завтра, будут пассажиры или нет.

Вверх по обмелевшей реке да еще по шуге никто теперь подниматься не станет. В то время лодочные моторы были редкостью, а подвесных не было вообще и на сотни километров приходилось вести лодки на веслах или шестах.

Я послал за лоцманом.

Вскоре среди нашего базара возникла крепкая фигура загорелого, уже седеющего человека. Резкие черты лица производили впечатление решительности и твердости характера. Серые глаза светились умом.

— Вот, хозяин, нас с этими вещами надо доставить на станцию Бурею. Сколько будет стоить?

Не спеша осмотрев всю нашу свалку, он ответил:

— Шесть тысяч.

Мы про себя ахнули. За все четыре месяца невероятных трудов по исследованию тайги каждый из нас получит немного больше этой суммы, а тут шесть тысяч за три-четыре дня. По тем временам это были деньги огромные.

— Это же грабеж!

— Нет, начальник, лишнего мы не берем. Шмуток у вас много. Лодка будет тяжелая, осадка большая, а вода маленькая. Шуга идет, вода холодная. На каждом перекате лодку придется за уши тянуть, а ведь до Буреи-то пятьсот километров. Зато вы не ознобитесь и не замочитесь.

Выбора у нас не было. Оставаться здесь до ледостава, когда можно будет спуститься к железнодорожной магистрали на оленях, обойдется дороже. Торговаться было бесполезно.

Именно в тот год разрабатывался проект одного из «усов» трансибирской железной дороги до горнодобывающих предприятий Ургала. Проектировщики нуждались в наших картах. Пока же лодка была самым надежным средством транспорта, связывавшего магистраль с этим отдаленным горнодобывающим и охотничьим районом, и нам ничего не оставалось делать, как погрузиться в нее.

Занимался хмурый день. Все узкое, стиснутое заберегами водное пространство Бурей двигало угрожающе шипящее сало.

Лодка стояла в коридоре, прорубленном уже в плотном ледяном забереге, и ее было удобно грузить с обеих бортов.

Погода, как будто увидев, что работа топографов окончена, насупилась. Низко спустились холодные облака. Они слегка шевелились, надуваясь чем-то твердым, и, как бы не выдержав натуги, изредка сорили снегом.

Кроме груза в лодку легко поместилось восемь человек. На носу два гребца. В средней части пятеро исследователей, одетых в валенки и полушубки: холодно сидеть без движения среди леденеющей воды. Лоцман стоял на корме и, напряженно высматривая впереди камни, мели и перекаты, ворочал длинным, тяжелым веслом, укрепленным в железном гнезде.

Несмотря на осеннюю усталость, Бурея довольно быстро несла нас вниз по течению. В особенно узких или тихих местах, которые всегда кончались мелким перекатом, лоцман покрикивал на гребцов.

— Сильнее, левой! Левой! А ну оба нажмите! А, черт вас дери, прозевали! В воду!!

Вспотевшие от натуги лодочники быстро сбросили валенки и, расталкивая шугу босыми ногами, выскочили в воду.

В начале переката лодка двухтонной массой врезалась в заскрипевшую гальку. На кормовом весле, там, где оно то входило в воду, то показывалось над ней, образовался хомут ледяного ожерелья. Река злорадно шипела и ворчала.

О борта остановившейся лодки и голые ноги лодочников терлось холодное сало и стукались льдинки шуги. Стоя по колено в месиве льда, лодочники изо всех сил тянули с обеих сторон лодку за уключины. Несмотря на нашу теплую одежду, нам стало холодно, глядя на их покрасневшие ноги.

— Сильнее! Кантует!

Нос лодки, остановленный мелью, не мог удержать всю ее махину, и судно стало потихоньку разворачиваться боком к течению. Если лодка сядет на мель всем корпусом, вода станет заносить ее галькой, делая остров. Тогда не миновать нам всем выходить в воду и вытаскивать свое судно. Камни уже скрежетали, стукаясь о нижнюю часть борта.

Как был в валенках и ватных брюках, лоцман спрыгнул со своего руководящего места в воду и стал толкать лодку вперед, не давая разворачиваться корме.

Упираясь багром и веслами в дно реки, мы тоже старались хоть частично освободить лодку от собственного веса и помочь сдвинуть ее с мели. Наконец соединенными усилиями реки, лодочников и географов лодка стала носом по течению, проскрежетала днищем по булыжникам переката и закачалась на волнах плеса.

Лодочники сели на весла, сунув мокрые ноги в валенки. Лоцман вскочил на свое место. На их лицах ровно ничего не отражалось — ни озноба, ни досады, ни раздражения: они выполняли свою обычную работу.

Не прошло и пятнадцати минут, как по дну лодки опять заскрежетали булыжники, и мы остановились среди крутого перепада воды, к тому же круто поворачивавшего вправо от высоко торчащего камня. Выскочившие из лодки в студеную воду лодочники работали с особой поспешностью. Незначительное промедление на этом сложном перекате грозило аварией и купанием всех пассажиров вместе с грузом.

Следующий перекат показался минут через восемь — десять. Мы затаили дыхание, ожидая скрежета. К счастью, только один валун легонько чиркнул по дну лодки и мы с курьерской скоростью пронеслись над зарябившей в глазах галькой. Пересекая плесы в лодке, как и в самолете, не ощущаешь быстроты движения. Исчезает мерило быстроты — удаляются берег и дно.

Но вот в поле зрения появляется перекат. Сначала возникают светлые пятна крупных камней, затем более мелких. Дно как бы стремительно летит на тебя. Валуны и галька мелькают мимо, сливаются в общее, недифференцированное на составляющие элементы как бы полосатое дно. Только тут возникает чувство «относительности», и тогда замечаешь колоссальную скорость собственного движения, неразрывного с лодкой. Ощущая быстроту, начинаешь оценивать огромную трудность работы лоцмана. Знание фарватера на Бурее — дело невозможное. Пока неделю-две протянули на бечеве лодку вверх по течению, к обратному пути фарватер на перекатах уже изменился. Там, где был канал стока, бешеное течение подкатило валун, и он зло оскаливает свой зуб при малой воде, загородив бывший фарватер, а где-то сбоку, на месте только что подмытой и отброшенной в сторону груды гальки образовалась ложбина. Дело памятью здесь не исправишь; нужна быстрая реакция, способность моментально оценивать обстановку и мгновенно, а главное, правильно на нее реагировать. Нужны и силы, чтобы, ворочая тяжелым веслом, в бешеном течении придать летящей стрелой тяжелой лодке нужное направление. Малейшая растерянность, нетвердое или неуверенное движение — и двухтонная лодка, нагруженная ценнейшим материалом экспедиции — плодами титанического и небезопасного труда целого лета, может оказаться вверх дном, отдав на волю волн все содержимое.

Наконец и плес!

Лодка плавно закачалась на волнах широкого плеса. Дно быстро погрузилось в невидимость буроватой воды и шуршащего сала. Гребцы закурили. Невольно и уже с большим вниманием я посмотрел на лоцмана. Он все так же стоял на корме, прижав конец кормового весла засунутой в карман рукой.

— Ну и работка у вас. Ведь недолго и ревматизм схватить или, чего доброго, о камень расшибиться. Давно работаете? — обратился я к лоцману.

— Ревматизм у меня был, когда учительствовал, а теперь вылечился.

— Вы были учителем? — удивился я еще больше.

— Да, преподавал литературу в средней школе в Челябинске. Да что-то надоело. Каждый год одно и то же, да ребята, что ни год, то баловней. Решил попытать счастья на Дальнем Востоке. К тому же действительно ревматизмом болел, а под Владивостоком, рассказывали, лечебные грязи есть. Вот и поехал.

Под Читой меня обворовали. Только и оставили в чем был. Доехал до Свободного. В поезде слышу, угольная экспедиция на Чекунду идет и платят хорошо. Решил сойти. Сошел в Бурее. Опоздал — экспедиции уже не было. Есть нечего. Спасибо, лодка с грузом вверх шла — гребцов не хватало. Не пропадать же, думаю. Нанялся в гребцы. Вверх со станции Бурея груз в Чекунду отправляли. Без малого все триста километров бечевой тянули. Только на больших плесах и плыли. А ведь сами видите, где они — большие-то плесы. Бурея с характером. Перекат на перекате. В первый рейс небо с овчинку показалось: дожди, вода холодная, камни, комары, сопки. Хотел в Чекунде уйти, да некуда. Поплыл обратно с пустой лодкой. Денег за рейс получил порядочно, и все же пришлось опять лодку вверх тянуть. Смотрю, не так-то уж и трудно и даже интересно с этой взбалмошной рекой поспорить. Заработки хорошие — три рейса в год. Как начал в ледяную-то воду лазить — лучше всяких грязей помогло. Вот уже шестой год плаваю и не то что сердце или ноги, гриппом ни разу не заболел. Теперь всю Бурею, как жену, знаю, каждый камушек — как сына…

— На весла! Сильнее! — вдруг крикнул он, ворочая веслом.

Впереди Бурею пересекла белая полоска бурунов.

— Ну, если этот проскочим, то нам повезет, — заметил один из лодочников.

Опять зарябила в глазах галька дна. Стукнувшись бортом о валун, лодка скользнула в узкую протоку между камней. Не успели мы, что называется, «мама» выговорить, как она уже потеряла скорость, выскочив на плес.

— Нет, это не пример, — продолжая разговор, сказал лоцман. — Тут только разве слепой на камень наткнется, а так тут глубоко.

Срывавшийся из нависших туч снег вдруг повалил крупными хлопьями, затянув белой кисеей берега. Еще несколько раз днище лодки врезалось в гальку и лодочники в снежных эполетах и шапках слезали босиком в воду, мы только толкали дрожащую от напряжения лодку веслами и шестами.

Смеркалось, когда на расчищенной от леса полянке показалось зимовье. Очень кстати срубили эту лесную гостиницу. Вытащив спальные мешки и продукты, мы покрыли лодку брезентом и длинной веревкой привязали ее к колышку на берегу.

В просторной избе, разливая жар, гудела приспособленная теперь в качестве печки бочка из-под спирта. Пахло жареным глухарем. На нарах дымили самокрутками два старателя, державшие путь на прииск Первомайский.

Подметал ли кто-нибудь и когда-нибудь пол с основания зимовья или нет, этого определить было нельзя, но что окна никогда не мылись — это точно. Грязь и мусор устилали земляной пол в несколько напластований, так же как и грязь на стеклах, которая не позволяла что-либо видеть в окна. Тем не менее мы с удовольствием расположились в теплом помещении для просушки одежды и отдыха.

Следующие два дня пути до Чекунды были сырые и холодные. Мелкие перекаты постоянно грозили перевернуть лодку, лодочники слишком часто выходили в воду. У двух из них шуга расцарапала икры ног. Лодочники уже громче высказывали недовольство своей судьбой. Лоцман чаще кричал на них, заставляя лодку тянуть на перекатах. Он спешил, так как слишком хорошо знал Бурею, которая могла встать каждую ночь. Нас спасло только пасмурное небо, не дававшее сильно переохладиться и смерзнуться шуге ночью.

К полудню третьего дня из-за поворота появился центр Буреинского угольного бассейна — последний пункт пароходства по Бурее и перевалочная база— поселок Чекунда. Неожиданно мы застали здесь катер нашей экспедиции, который отходил вниз по течению на следующий день и уже к вечеру должен был быть у железнодорожного моста через Бурею.

Общеизвестно преимущество техники над мускульным трудом и над силами природы. Технические средства транспорта облегчают нам жизнь, ускоряют движение, а в данном случае и намного удешевляют его. Конечно, недолго думая, мы рассчитались с лоцманом за половину пути, к великому его недовольству.

Первые же десятки метров по реке ясно доказали нам, как мы жестоко просчитались, надеясь к вечеру достичь железной дороги, пользуясь соединенными усилиями автомобильного мотора, установленного на катере, и течения. Мы слишком мало знали коварный характер Бурей! А уверения лоцмана, что на лодке мы доедем быстрее катера, приняли за обычное набивание себе цены. Если летом пароходы легко преодолевают перекаты по большой воде, то сейчас не только пароходам, но и лодкам тяжело проходить через них. Катер же, нагруженный оборудованием нескольких топографических партий и двумя десятками людей, сидел глубоко, как и пароход.

Катер сел на мель сразу же, как только отошел от пристани. Теперь уже не лодочникам, а нам всем предстояло лезть в ледяную воду и с криками «раз-два, взяли» стараться поднять неподъемное судно. Браться за борта было совсем не так удобно, как за лодочные уши, и, уж конечно, наше механическое усовершенствованное средство транспорта было намного тяжелее лодки. Ноги коченели в ледяной воде, скользили по голышам, устилающим дно реки. Днище катера скрипело, вдавливая гальку, протиравшую его. Провозившись в невероятном напряжении минут пятнадцать, мы все-таки протянули наше судно через мель. Мокрые, с окоченевшими конечностями и потными спинами, но обрадованные, взобрались мы на борт, отпуская шутки и остроты по поводу наших успехов.

Шутки мгновенно смолкли, как только раздался скрежет днища о гальку. Некоторые из нас еще не успели обуть валенки, как судно задрожало, подергалось в судорогах и плотно укрепилось на следующем перекате.

— Много тут еще таких перекатов? — спросил у моториста один из топографов.

— Много. Через каждый километр. До Тырмы частенько садиться придется. А уж ниже хорошо — катись вовсю!

Высадка в воду происходила без особого энтузиазма, но что поделаешь — необходимость. Впрочем, транспортная сеть зейско-буреинского бассейна того времени отличалась примитивностью. Все экспедиционные работники и тем более местные жители давно привыкли собственными мускулами оказывать существенную помощь автомашинам на плохо проходимых дорогах, лодкам и катерам на реках. Только разница и была в сухопутном и водном передвижении, что дороги размокали в дожди и почти теряли свое значение в снегопады, а реки выходили из строя в качестве путей сообщения, как только на несколько дней переставали идти дожди. Тот, кто работал в то время на Дальнем Востоке, всегда был готов перетаскивать плавсредства через перекаты, вытаскивать вагами автомашины из грязи разбитых трактов, сутками протаптывать колеи для них в снегу перевалов.

Хорошо еще, что с нами была лодка. Для восстановления плавучести катера в лодку были высажены все женщины и часть мужчин. Снова река задрожала от криков «взяли». Днище катера. и дно Бурей никак не хотели расстаться. Однако в конце концов человек всегда выходит победителем, чего бы это ему ни стоило.

Поскольку следующий перекат был не так далеко, лодка не стала подходить к катеру. Наоборот, она пошла к берегу, высадила людей и, пока мы пыжились, пытаясь разъединить два сцепившихся между собой дна, забрала часть груза с катера. В промежутках между несколькими следующими перекатами часть людей шла по берегу, а мы уже не обувались. Завернув чем попало ноги, с засученными выше колен штанами, мы с замиранием сердца ждали следующего скрежета о гальку, готовые выскочить в месиво шуги с водой для восстановления быстроходности судна. Скрежет и скрип дна не заставляли себя долго ждать. Пока мы возились с высадкой, натужным толканием катера, обратной посадкой на борт, люди на берегу далеко опередили наше механизированное сооружение.

Именно с дорог Дальнего Востока по нашей стране пошел вполне реальный анекдот. Шофер на автомашине, догнавший пешехода, предлагает: «Садись, подвезу!» — «Спасибо, мне некогда на машинах ездить, пойду пешком».

Трудный десятичасовой рабочий день подходил к концу. Скалистая долина Бурей закуталась в густые сумерки. Ныли все суставы и мускулы. Ноги почти ничего не чувствовали от озноба, и только саднила поцарапанная шугой кожа. Мы не достигли не только станции Бурея, но и поселка Усть-Тырма, от которого моторист обещал нам «легкую жизнь», ссылаясь на пополнение бурейнского русла водой притока Тырмы. Пройдено вряд ли четверть пути.

Пристав к каменистому бечевнику — узкой полоске ровного каменистого берега, мы на ощупь взялись за заготовку дров. Вскоре чахленький костер осветил узенькую наклонную площадку и почти отвесные скалы над ней. Где-то вверху угадывался лес. Здесь же крепчал верховик, разбрасывая по голым камням искры от костра. От усталости не хотелось есть. Попив наскоро чая, я стал искать место для ночлега. Бечевник не был пригоден для этой цели — холодно, ветрено. Увидев расселину в скале, я на ощупь добрался по ней до леса и позвал своих товарищей-географов, там мы устроились на ночлег. Постелив и накрывшись полушубками, спали, прижавшись друг к другу. Хмурым утром мы поняли, что место для ночлега выбрали далеко не блестящее. Я просто пришел в ужас, увидев себя на самом краю отвесной скалы. Внизу, окружив плотным кольцом костер, дрожали пассажиры. Ветер тянул вдоль реки холодный воздух. На нашем же насесте высоко над днищем долины было относительно теплее, а деревья защищали от пронизывающего ветра. Мы отлично выспались, не в пример оставшимся внизу. Но вот как сойти к ним? Просто непостижимо, как нам удалось забраться сюда?

Днем нам бы и в голову не пришло карабкаться на отвесную скалу в поисках ночлега. Так и продрожали бы всю ночь на каменном бечевнике. Ночью же мы преодолели скалу только потому, что не видели трудностей и опасностей — действовали на ощупь. Долго искали мы обратный путь, и все же пришлось спускаться там, где поднялись, другого пути не было.

Начался новый трудный день. Правда, шуга шла немного меньше, но вода не стала от этого теплее, а мели и перекаты— реже. Они все так же заставляли с содроганием сердца ждать скрежета гальки о днище, вылезать в ледяную воду, толкать судно, перегружать его. Совершенно определенно — катер ехал на нас значительно большее время, чем мы на нем. Сколько лошадиных сил мы потратили на его транспортировку — уму непостижимо. Мотор тоже работал вовсю. По крайней мере половина нас охрипла от надсадных криков «раз-два»…

Наконец, благополучно преодолев бурный перекат возле двуглавой скалы Собор, к вечеру добрались мы до поселка Усть-Тырма. Следующий день обещал отдых от этих несвойственных нашей квалификации трудов. Отсюда начинался глубокий плес Бурей.

Хорошо выспавшись, попили коровьего молока, которого не видели все лето, в благодушном настроении погрузились в катер, предвкушая, что уж во всяком случае этим вечером увидим железную дорогу. Завернувшись до носов в полушубки, поудобнее уселись, уверенные в том, что уже не встанем с мест, пока не достигнем магистрали. В буксируемой лодке, как и прежде, остались Юнох и два техника с бочкой горючего, изрядно полегчавшей за этот долгий путь.

Катер пошел бойко. Река расширилась. Берега понизились. Скал почти не было. На борту журчали мирные, веселые разговоры — человечество быстро забывает всякие трудности. Время летело, и кое-кто уже начал агитацию за обеденный перерыв. Моторист согласился с первого намека.

— Вот только вон тот порог перескочим, а за ним удобное местечко есть. Порожек-то шумный, но не опасный — глубина порядочная.

Показался порог. В большую воду его незаметно. Сейчас же почти во всю ширину русла несколько камней выставили свои отполированные лысины. Вокруг шумела и суетилась вода, гневаясь на бесстрастное спокойствие гранита. Она плевалась брызгами и пеной, волны изо всей силы пытались устранить со своего пути этот редкий частокол. Вода просверливала и те камни, которые еще не поднялись над ее поверхностью. Водные вихри крутились над невидимыми глыбами. Ускорив свой бег, катер втягивался в эту чертову мельницу. Каждое неверное движение рулевого грозило гибелью экспедиционным материалам, собранным с таким трудом. Да и выплыть отсюда в наших полушубках и ватниках без спасательных средств вряд ли кто надеялся. Поэтому все затаив дыхание пожирали глазами летящую навстречу полосу бурунов. Судно пролетело мимо самой высокой глыбы, и, так как уже ни одного камня впереди не было, у нас готов был вырваться вздох облегчения. Но вдруг резкий толчок опрокинул всех на дно катера. Громко застучал, работая вхолостую мотор. В следующее мгновение с курьерской скоростью мимо нас пронеслась лодка. Она была готова скрыться под висящий над стремниной нос катера. Один из техников резким движением молниеносно отрубил буксирный канат. Не сделай он этого, лодка могла бы перевернуться.

И как только приходят людям в опасные моменты так быстро правильные решения. Не успели мы опомниться, как лодка оказалась чуть ли не в километре ниже по течению, а катер сидел на невидимом камне, дрожа от напряжения воды и мотора. Моторист внимательно осматривал днище. Оно уцелело. Течи не было. Злополучные пассажиры облепили борта, оценивая создавшуюся ситуацию. Когда до нас дошло, что мы пока не потонем, но сам катер с места не сдвинется, все загалдели, стали давать разные советы, строить планы спасения.

Впрочем, выбор средств и способов высвобождения из этого оригинального капкана оказался весьма ограниченным. Река в этом месте была широкой около полукилометра. Катер, как жук на булавке, сидел на ее середине, и четверть его длины висела в воздухе над перекатом. В такую позднюю осень на всей Бурее не было никакого судна и подплыть к нам, конечно, никто не мог. На борту остался только один шест. Он еле доставал до дна и не мог служить ни существенным упором, ни рычагом, который мог бы придать хоть какое-нибудь поступательное движение нашей посудине. Свинцово-серая ледяная вода крутилась в воронках. Она шумела, предупреждая о бесполезности попыток пуститься вплавь.

Лодка, прекратив свой стремительный бег, пристала к берегу. Там развели костер. Около него энергично жестикулировали трое, видно обсуждали план спасения нас. Но что они могли придумать существенное?

— Ну что ж, будем ждать, когда станет Бурея, — попытался кто-то шуткой поднять настроение.

— Только дождутся этого, видимо, наши скелеты. Видишь, потеплело и шуги нет.

— Будь это на море, сейчас бы ЭПРОН вызвали. А ведь в этой чертовой речонке ни один водолаз костей не соберет.

— У нас одно средство спасения — шест. Будем толкать, может быть хоть раскачаем.

Но за шест с трудом могли взяться только два человека, а это слишком мизерная сила для придания плавучести столь объемистой массе.

Из каждого положения есть два выхода. Один — ждать ледостава, а другой — просить Юноха рубить шесты и пускать по течению. Хоть пару-то поймаем, а уж тогда столкнемся.

— Бесполезное занятие, — пробурчал Чернявский.

— Однако не сидеть в самом деле здесь до ледостава. Что-то делать надо.

Я стал подавать сигналы Юноху. Кричать было бесполезно. Все звуки тонули в шуме порога. Очень жаль, что на географических, биологических и геологических факультетах не обучают сигнализации по азбуке Морзе, как на флоте. Яростно жестикулируя, я шептал необходимый приказ, стараясь внушить им наши мысли и решение. Идите, мол, вверх, рубите слеги и пускайте по течению, мы будем ловить.

На берегу нашу сигнализацию поняли совсем не так, как мы предполагали. Они выгрузили бочку, привязали к лодке веревку и потянули ее через перекат. Мы поняли, что они хотят сами доставить нам шесты.

— Они же идут на гибель! — закричал Чернявский и стал отчаянно давать запрещающие знаки. Он был еще под сильным впечатлением летних аварий, в одной из которых сам чуть не потонул в Нимане. Однако на берегу то ли не поняли, то ли не захотели выполнять последнюю сигнализацию.

Затащив лодку приблизительно на километр выше переката, техники нарубили шесты, нагрузили ими лодку и пустились в рискованный путь. Лодка быстро росла, приближаясь к нам. Недалеко от водоската ее стало сбивать течением дальше, в следующие от нас ворота между камнями, несмотря на отчаянные усилия гребцов и рулевого. Дальнейшее произошло в несколько секунд. Стукнувшись о камень боком носовой части, лодка накренилась, зачерпнула воду, все шесты нырнули в водоскат и сразу же оказались далеко впереди.

— Все! — вырвалось у многих.

Мы были уверены, что люди последуют за шестами. Но тут произошло нечто невероятное. Падая в воду спиной вперед, Юнох вдруг сделал конвульсивное движение, как кошка, сброшенная с высоты, перевернулся в воздухе и выпрыгнул на камень среди буруна. От его резкого толчка лодка замедлила стремительный бег, выровнялась. Течение прижало ее к камню. Повернувшись вокруг него, никем не управляемая, лодка нырнула в бурун вниз носом.

Увидев, что лодка цела и уже готова ускользнуть от него, Юнох, не успевший еще укрепиться и приобрести равновесие на ничтожной поверхности камня, сделал прыжок, которому позавидовал бы сам Тер-Ованесян. Началось состязание лодки и человека. Оба они описывали красивую дугу. Человек почти настиг лодку. Но… его тело в ватнике и валенках скрыл от нас бурун. Все искали глазами, где покажется тело Юноха. Однако он успел схватиться рукой за корму. В следующее мгновение корма резко дернулась вниз, и как бы со дна реки, как шарик, привязанный на резинку, человек одним толчком очутился в лодке. Он сразу же схватился за руль, как будто и не выпускал его из рук. Никто не ожидал такой оперативности от обычно медлительного эстонца, которого многие считали тугодумом.

Через несколько секунд лодка причалила к своей исходной позиции около выгруженной бочки. Пассажиры катера, в безмолвии наблюдавшие эту беспримерно динамичную картину борьбы за жизнь, в полной безнадежности начали усаживаться, укутываясь и прижимаясь друг к другу. Никто не предполагал, что лодочники отважатся вторично подойти к нам. Видно было, как Юнох выжал ватник и снова оделся. По жестам можно было понять, что он излагает новый план действия. Потом на берегу закурили и… Что это? Опять садятся в лодку и переправляются на противоположный берег. Там, впрягшись в лямку, они потянули лодку через порог. Видимо, решили подойти к катеру по другой струе водослива.

— Не надо, не надо! — закричал Чернявский, отчаянно делая запрещающие знаки руками.

Но Юнох сделал выразительный жест — мол, не ваше дело, сидите себе спокойно.

Прошел томительный час, пока лодка достигла удобного для сплава места. Затем еще час, пока топографы нарубили шесты, погрузили их, покурили и снова пустились в рискованный путь. Видно, как Юнох широко раскрывает рот, командуя гребцами, но голоса его не слышно.

Лодка проносится метрах в трех от нас. Бросили канат. Его бухта зацепилась за ящик, и конец упал в воду. Но на носу стоял запасной человек с другим концом, который и схватили на лодке. Шесты наконец перетянули на катер.

— Четыре шеста на левый, четыре на правый борт. Качаем!

Беспорядочная суматоха, поиски метода инженерно-спасательных работ. Получасовые титанические усилия мало что меняют в нашем положении, если не считать того, что все согрелись до испарины. И вот когда мы уже начали снова терять надежду на успех, катер, казалось бы без нашего вмешательства, вдруг опустил нос и перепрыгнул через бурун. Просидев более пяти часов в плену Бурей, катер пошел дальше как ни в чем не бывало.

Бурея превратилась в солидную реку. Масса воды шла со спокойным достоинством, без прежних «младенческих» прыжков и шалостей. До самой станции нам уже не угрожали ни мели, ни пороги. Мерно стучал мотор. Катер шел полным ходом. Вечерело. Все погрузились в собственные думы. Кое-кто уже начал клевать носом. Наступила разрядка нервного напряжения и умиротворение. Не помню, о чем думал я, наверное о каких-то пустяках. Мой взгляд сосредоточился на досках дна катера. И вдруг именно там, куда я смотрел, с легким треском поднялись две доски, как будто мой взгляд просверлил их, и через образовавшееся довольно большое отверстие в катер хлынул мощный фонтан воды. Основательно протертое на перекатах днище сумело выдержать посадку на камень, но держалось на пределе и вот не выдержало давления воды спокойного русла.

Нет, меня ничуть не испугал этот фонтан. Я так далек был от мысли об опасности, что не сообразил, чем могло это завершиться. Просто я крайне удивился. Удивление парализовало мои действия. Совершенно не догадавшись, что можно предпринять, я на всякий случай вскочил на ноги, не имея представления, чем могу быть полезен. Между тем на катере началась паника.

— Тонем! — заорал один из топографов.

Он выхватил свой планшет с еще недочерченной топокартой, обернутой в брезентовый чехол, прижал его к груди и, расталкивая всех, ринулся на нос катера. От его толчка упала мать одного из топографов и, охваченная страхом, схватила своего внука, тоже прижала к груди, бросилась на нос.

Кто-то вопил: «К берегу! К берегу!» Подавляющее большинство пассажиров шарахнулось к бортам — подальше от пробоины. Мое зрение фиксировало чье-то искаженное страхом лицо, напряженные руки моториста, мгновенно повернувшие катер к берегу, желтоватую воду, хлеставшую по ногам бегущих, мечущегося и причитающего о своих дорогих трудах топографа. Но раньше всего этого сидевшая со мной рядом НадяСеютова сорвала с плеч полушубок. Почти одновременно с ней то же сделала Лида Лебедева. Только одни эти девушки, которые и раньше ни в чем не уступали мужчинам — таежным исследователям, не только не поддались панике, но мгновенно нашли реальный путь к спасению. Недаром в течение многих лет спустя начальник нашей экспедиции Александр Дмитриевич Запруднов отказывал в работе на Дальнем Востоке всем женщинам, говоря: «Взял бы только Лебедеву и Сеютову».

Мое пассивное удивление уступило место подражанию. Мы трое почти одновременно принялись затыкать пробоину полушубками. Фонтан ликвидировали, но вода прибывала все же довольно быстро. Мотор стоял на днище и, постепенно погружаясь в воду, мог заглохнуть. Если бы это случилось сразу, нам бы не видать больше катера. Но, залитый водой, он пока медленно тащился к берегу. Мотор заглох метрах в четырех от галечной косы. Катер лег на дно, выставив только нос, на котором столпились почти все пассажиры, держа в руках все, что могли поднять из самого им дорогого имущества. Аэрофотоснимки, которые в то время были не только дороги для нас, но и представляли государственную ценность, полевые дневники, образцы, геодезические инструменты и другое дорогостоящее имущество было упаковано во вьючные ящики и находилось на самом дне кормовой пристройки, наиболее глубоко сидящей под водой. В воде были спальные мешки, остатки продуктов — почти весь скарб.

Между берегом и носом поставили лодку, по которой благополучно высадились, наполовину мокрые люди.

Ночь прошла в обсушке того, что всплыло или оказалось доступным для извлечения сверху. Утром мы по необходимости, а не по доброй воле стали «моржами». Сейчас пропагандируется этот вид спорта, говорят, что он приятно освежает. Однако известно, что, когда даже приятное делается необходимым, оно перестает быть приятным. Я до сих пор не понимаю, что может быть приятного в спорте «моржей». Мне не раз приходилось бывать в ледяной воде, и всякий раз в скованной холодом груди перехватывает дыхание, я никогда не был уверен, что смогу вынырнуть.

Ныряли мы по двое, вытаскивая ящики из кормовой пристройки. Полуголые бежали отогреваться к костру, а женщины и хлипкие здоровьем сушили извлеченное.

Не прошло и полдня, как сверху показалась та самая лодка, которая вывезла нас из Усть-Нимана. Это последнее судно в этом сезоне на Бурее шло налегке и уж как-то очень бодро. К тому же лодочники основательно отдохнули. Они даже не удостоили нас приветствием и не желали знаться с неверными компаньонами. Наши хриплые вопли огласили долину. Некоторые даже побежали по берегу вслед лодке. Можно было догадываться, какие чувства боролись в душах лодочников: обида на наше вероломство, желание скорее достичь домашнего очага, моральная обязанность помочь терпящим бедствие, получить с потерпевших деньги… Не знаю, какие были сказаны слова, но лодка все же пристала почти в километре ниже по течению.

— Ладно уж, садитесь, но только скорее. Таскайте шмутки сюда, возвращаться не буду, — сказал лоцман.

Нас не огорчила такая мелочная месть. Погрузили все наиболее ценные материалы, женщин и простуженного Юноха.

— Бурея — женщина коварная, она моторы не уважает. Вперед не будете прыгать туда-сюда, — поучал лоцман. — Теперь бы давно в Бурее были.

С трудом вытащенный и кое-как залатанный катер пришел через трое суток.

Скоро стали все притоки Бурей, и одному из дальних отрядов пришлось несколько десятков километров тащить лодку по льду.