Острова, залитые солнцем

Глава VI На охоте

Через две недели Берн позвонил мне по телефону:

— Должен вас огорчить. Пароход, пришедший с материка, не привез топлива для «Чолунги». Думаю, что наше судно «Нилкамал» по-прежнему останется в распоряжении властей. — Затем, не дожидаясь ответа, добавил: — Я запланировал четырехдневную поездку в Тирур. Хотите присоединиться?

Я тотчас же согласился. Мне понравилось это место.

В путь тронулись после полудня. Когда добрались до места выгрузки, солнце уже садилось за холмом. На форпосте заливались соловьи, беспрерывно летавшие в джунгли и обратно. Я никогда раньше не видел столько соловьев и не слышал такого громкого пения. Возможно, это объяснялось тем, что начался период спаривания. Пес Тобо встретил нас у ворот и с покровительственным видом проводил до места, где нас ждал ужин.

Воздух был напоен ароматами, пейзаж действовал успокаивающе, а ужин — особые бирманские блюда, приготовленные женой Хла Дина, — был вкусным, но тяжелым. Мною овладела сонливость и захотелось пораньше лечь спать. Оставив Берна читать детективный роман, я вошел в хижину и увидел, что Аунг Тхейн, прозванный «стариком» за вечно серьезный вид, стоит на коленях и молится перед дешевым изображением Будды. Я тихо вышел.

Когда я рассказал об этом Берну, тот, оторвавшись от книги, посоветовал:

— Пусть кончит свою молитву. Аунг Тхейн — странный, эксцентричный парень — приходит в нервное возбуждение из-за всякой ерунды. Однажды, разозлившись, он рассек себе руку, потому что никак не мог разрубить дерево. В другой раз выстрелил в своих коллег, которые не хотели просыпаться утром, когда он пришел. За это его посадили в тюрьму, где Аунг Тхейн привык читать молитвы. Я никогда не мешаю ему. Ведь молитвы действуют на него успокаивающе.

— А судимость не помешала ему снова поступить на службу в полицию?

— На Андаманах судимость — не препятствие для занятия какой-либо должности. Кроме того, нам предоставлено право самим решать вопрос о найме. Ведь требования у нас особые. Видите ли, нам нужны не изнеженные щеголи, а крепкие, выносливые парни, привыкшие терпеть лишения. Они должны чувствовать себя в джунглях как дома. Поэтому мы предпочитаем ранчи — горцев из штата Бихар[21]. Нам подходят ранчи и бирманцы — они привыкли к такой жизни у себя на родине.

На следующее утро мы отправились в Констанс-Бей охотиться на черепах. Ярко светило солнце. Парни из полиции разгружали плот из свежесрезанного бамбука. Когда они заметили нашу динги, Бенедикт, Субраманиям и Мария — лучшие охотники на черепах — направились к нам, чтобы помочь вытащить лодку на берег. Они, очевидно, уже дожидались нас, так как поспешно взяли свое снаряжение — длинную бамбуковую палку и несколько мотков веревки с гарпунами, — прыгнули в челн и направились в сторону бухты. Мы последовали за ними.

Наши лодки высоко подпрыгивали на волнах прилива, но это не мешало охотникам занять исходные позиции: Бенедикт с гарпуном, насаженным на палку, расположился на плоском носу лодки, Субраманиям — сзади с мотком веревок, а Мария — на корме.

При охоте на черепах, впрочем как и при всякой другой охоте, определенную роль играет элемент удачи. Мы начали охотиться на западе, куда животные приплывают вместе с приливом из открытого моря, но, не обнаружив ни одной черепахи, двинулись сначала на север, потом на юг. Двигались очень медленно, так что охотники могли производить тщательные поиски. Долгое ожидание, по-видимому, надоело Бенедикту, который, свесившись с борта, пристально смотрел в воду: оно надоело и Берну, застывшему в лодке с фотоаппаратом на груди — он жаждал запечатлеть охоту на пленке.

— В прошлый раз мы сразу же увидели черепах, — проговорил Берн, — но, когда надо, их, как назло, нет.

Не успел он сказать это, как Бенедикт жестом приказал Марии остановиться и метнул гарпун. Но нам не повезло — добыча ушла.

— Ошибся всего на несколько дюймов, — со вздохом проговорил Бенедикт, закрепляя наконечник гарпуна.

— Возвращайтесь на более мелкие места — там, может быть, что-нибудь и попадется, — посоветовал Хла Дин.

Мы повернули на восток. Прилив уже достиг средней отметки. Приближалось полнолуние. Вода все прибывала. Наши суденышки подпрыгивали высоко на волнах, захлестывавших корму, но это нисколько не влияло на охотников, замерших словно изваяния. Вдруг в какую-то долю секунды тело Бенедикта изогнулось и выпрямилось — гарпун полетел в воду.

Видимо, он попал в цель, так как веревка в руках Су-браманияма начала быстро разматываться. Когда она уже совсем погрузилась в воду, лодку потащило дальше. Напрасно Субраманиям пытался остановить ее, натягивая веревку изо всех сил. В конце концов ярдов через триста лодка остановилась, и Бенедикт, который насадил новый наконечник на гарпун, снова метнул его. И опять нас страшно понесло, но на этот раз как будто ненадолго. Лодка закружилась на месте и остановилась. Охотники начали вытаскивать веревку и, когда вся она оказалась в лодке, свесились за борт и стали шарить руками в воде. На поверхности появилась черепаха, сначала задние лапы, потом туловище; ее панцирь был пробит гарпунными наконечниками. Черепаха оказалась огромной и тяжелой, и нашим парням пришлось немало потрудиться, чтобы вытащить ее из воды. Когда они наконец втолкнули черепаху в лодку, то сами свалились без сил.

Во время охоты Берн непрерывно щелкал затвором фотоаппарата; и, как только полицейские пришли в себя, он сказал им:

— Вам придется убить еще одну. Бенедикт, вы слишком быстро метнули гарпун, и я не успел сфотографировать.

Слова Берна прозвучали бессердечно. Полицейские лишь слабо кивнули головой.

Свою жертву мы обнаружили в восточной части бухты и никак не могли понять, как она утянула нас на запад, где было гораздо глубже. Поэтому пришлось возвратиться в центральную часть бухты. Погода благоприятствовала нам; солнце светило ярко, но жары не ощущалось, море было беспокойным, но не штормило, а сильный ветер казался даже приятным.

Счастье, по-видимому, улыбнулось нам: черепахи сами поднимались на поверхность. Они высовывали головы и некоторое время медленно плыли, а потом ныряли. Бенедикт внимательно смотрел в воду, но, когда он занес гарпун, Берн вдруг закричал:

— Подожди, я подойду поближе.

Но неожиданное происшествие испортило все дело: наш мотор вдруг заглох и его никак не удавалось завести. Некоторое время Бенедикт еще продолжал держать гарпун наготове, но, убедившись, что мы не в состоянии двигаться, решил отдохнуть. Обнаружив в моторе серьезные неполадки, Берн уныло проворчал:

— И надо же было ему сломаться в такое время! — Затем раздраженным тоном он обратился к Хла Дину: — Говорил тебе взять с собой запасной мотор! Всему виной твое упрямство!

Хла Дин, ни слова не говоря, принялся разбирать мотор. Он вытащил несколько дисков, подул на них, потом вставил на место, потянул за веревку, и мотор заработал.

Теперь, к нашему удовольствию, мы видели черепах повсюду. Бенедикту это, вероятно, не очень нравилось; когда его спросили, почему он не воспользуется благоприятной ситуацией, охотник сказал:

— Я не могу охотиться на плывущих черепах. Они должны лежать на твердом грунте, иначе их не пробить гарпуном.

В конце концов он улучил удобный момент, лодка остановилась, и гарпун стремительно полетел в воду.

— Снял, теперь снял! — закричал Берн, обезумевший от радости — ему удалось сделать снимок, о котором оп мечтал всю жизнь.

Мы разделяли его восторг. Лодка плыла на запад. Загарпуненные черепахи, как мы успели заметить, искали спасения в открытом море. Нашу лодку, совершенно потерявшую управление, уносило все дальше и дальше. Мы изо всех сил старались не отставать от полицейских, а когда в конце концов догнали их, то увидели, что Бенедикт стоит на носу в довольно мрачном настроении: оказывается, здесь было слишком глубоко и гарпунной веревки уже не хватало. Субраманиям пытался ему помочь. Стараясь вытащить черепаху на мелкое место, он дергал изо всех сил за веревку, но черепаха не двигалась с места. Мы чувствовали себя такими беспомощными! Хла Дин предложил прибегнуть к последнему средству — дать веревку нам, чтобы отбуксировать черепаху в направлении берега. Но, пока мы собирались что-то предпринять, Бенедикт уже нырнул в воду. На минуту, показавшуюся нам вечностью, мы потеряли его из виду и уже начали сомневаться в разумности его поступка, как вдруг Бенедикт появился на поверхности, держа перед собой черепаху, как щит. Мы понимали, какую тяжелую борьбу ему пришлось выдержать, ведь черепаха сопротивлялась изо всех сил. Но Бенедикт крепко вцепился в нее и толкал к лодке до тех пор, пока Субраманиям и Мария не помогли ему. Они все вместе схватили черепаху, с большим трудом вытащили из воды и, как мешок, бросили в лодку.

Эта черепаха была крупнее первой и ее панцирь оказался шире лодки. Голова ее свисала за борт, а рот, как у астматика, то открывался, то закрывался, судорожно хватая воздух.

Последняя охота была настолько напряженной, что даже мы почувствовали себя страшно усталыми. Некоторое время сидели спокойно, а когда отдохнули, то пришли к выводу, что уже по горло сыты охотой на черепах. Наши спины устали от трехчасового неподвижного и напряженного положения, да и Хла Дин убедился, что мяса черепах вполне достаточно для двух форпостов. Поэтому было принято решение вернуться, но» разными путями, так как сержант имел свои особые планы. Он пристально смотрел на чирков, гнездившихся на восточном берегу бухты, возле устья протоки. Хла Дин собирался взять дробовик и отомстить за свои промахи в прошлый раз. Итак, наша динги поплыла на восток, а полицейские с убитыми черепахами получили приказание вернуться на форпост.

До восточного берега бухты было около мили, но прилив помог нам добраться за пять минут. Чтобы не спугнуть птиц, остановились в добрых пятистах ярдах к югу от гнезд. Мы остались в лодке, а Хла Дин пошел вброд и скрылся на берегу в роще панданусов. В течение четверти часа ничего не было слышно, потом раздался выстрел, чирки беспорядочно взметнулись ввысь, а на земле остались лежать две птицы. Летящие чирки были удивительно красивы — они напоминали разноцветные гирлянды на фоне гладкого, чистого неба. Птицы не улетели далеко — сделали всего один или два круга и снова опустились в устье. И тотчас же раздался второй выстрел, чирки опять взлетели, но, хотите верьте, хотите нет, снова вернулись на прежнее место. Третий выстрел: ужасное кудахтанье, однако чирки снова возвратились туда, где их ждала смерть. Это соответствовало планам Хла Дина. Он знал: раз солнце сильно печет, птицы не могут летать на дальние расстояния. К тому же был прилив, все отмели скрылись под водой и чиркам негде было спрятаться. Вновь и вновь возвращались птицы в устье, становясь легкой добычей нашего сержанта. Когда в конце концов из-за отсутствия патронов стрельба прекратилась, выяснилось, что за утро Хла Дин смог сделать только дюжину выстрелов. Берн и я подсчитали трофеи — четырнадцать чирков за каких-то полчаса. Невероятная удача!

Мы помогли ему собрать птиц, причем только тех, которые упали возле берега. Чирков, которых течением отнесло в более глубокие места, Хла Дину пришлось доставать самому. Он был настолько окрылен успехом, что бросился в воду в одежде.

Одну птицу поймать было нелегко. Хла Дин ранил ее, она не могла летать, но сил у нее еще оставалось достаточно. Чирок уплывал все дальше и дальше. С огромным трудом Хла Дин подплыл к ней на близкое расстояние, но птица нырнула и надолго скрылась под водой. Эта игра «поймай меня» продолжалась бы весь день, если бы совершенно неожиданно не вмешалась третья сила — пустельга, хищно кружившая над легкой добычей. Чирок перехитрил и ее. Положение становилось критическим: Хла Дину следовало думать и действовать незамедлительно. Не теряя времени попусту, он вернулся на берег и, взяв винтовку Берна, выстрелил в хищника. Пустельга поспешно ретировалась, а чирок был сражен этим удачным выстрелом. Вернувшись с добычей, Хла Дин сказал: «Теперь в лагере будет много мяса». Вот уж поистине настоящий бирманский охотник!

Черепахи были окончательно добиты в тот же день. Делалось это жестоким и ужасным способом. В силу особенностей нервной системы черепахи очень живучи. Наши парни вытащили их на берег неподалеку от хижин и перевернули на спины, чтобы черепахи не могли двигаться. Было очень неприятно смотреть, как животные мучительно корчились под палящим солнцем, и мы попросили поскорее избавить их от этих мучений.

На Андаманах существует поверье, что черепаху можно убить лишь одним способом — пронзив ее мозг. Поэтому Бенедикт воткнул длинные иглы в глаза черепах. На песок упали крупные капли крови. Но черепахи все еще были живы и судорожно дергали лапами. Тогда, как будто одного ослепления было недостаточно, — на них накинулись собаки и стали вгрызаться животным в брюхо. Это было уже слишком и нам пришлось отогнать их.

Взяв острый нож, Бенедикт стал отрезать большие куски мяса и бросать их на джутовый мешок. Вскоре выросла гора красного мяса — его было очень много. А животные не умирали еще долго: даже когда у них были вынуты и выброшены кишки, сердца продолжали биться.

В Тируре Алвис употребил все свое искусство, чтобы приготовить суп, но я не мог его есть. И не потому, что видел, как убивали черепах, — просто от бульона пахло тиной, и он был слишком крепким. Мясо черепахи, по-видимому, следует долго вялить, а затем варить в нескольких посудинах, несколько раз при этом меняя воду. Тогда оно не будет таким жирным.

Когда мясо доставили на форпост в Констанс-Бей, там отказались взять его, заявив, что черепашье мясо никто не любит. Но это было лишь предлогом. В действительности же ранчи всегда отказываются от мяса земноводных, так как, по их поверьям, от его употребления они якобы утрачивают мужскую силу. Мы не стали настаивать.

На следующее утро, собираясь на охоту, долго сгоняли собак и задержались с выходом. Полицейские с форпоста Констанс-Бей просили нас привезти с собой собак, так как их было там недостаточно для поисков животных в таких непроходимых джунглях. Трудность состояла не в том, чтобы набрать нужное количество собак, а в том, чтобы отогнать ненужных. Мы швыряли в них камнями, оттаскивали в другое место, но они все равно следовали за нами до самой пристани.

С наступлением лета наблюдать за птицами на острове становится все интереснее. Все утро я смотрел, как дятел доставал червей из гнилой ветки мохвы, а малиновки и пчелоеды летали вокруг него и весело щебетали. Голуби и белые цапли встречались в Тируре повсюду, а вот кукушку я услышал впервые. Всю ночь она куковала на холме, расположенном к северу от нас, а утром из соседней долины ей стала отвечать другая. Но самыми великолепными были две певчие майны, кокетничавшие на ветвях хлопкового дерева. Они были настолько поглощены друг другом — то переговаривались, то скрещивали клювы, — что вряд ли заметили нашу динги, проплывшую под ними.

— Как вы думаете, смогут ли охотники поймать для меня пару таких птиц? — спросил я Берна, показывая на великолепных пернатых, родина которых Юго-Восточная Азия.

— Попросите меня лучше о чем-либо другом, — ответил Берн. — Местное население не умеет ловить птиц, так как они ими не интересуются. Видели ли вы хоть одну птицу в клетке в Порт-Блэре?

В Констанс-Бей многие охотники решили отложить охоту, поскольку большая часть утра уже прошла: ведь в жаркие часы животные прячутся в укромных уголках и их трудно выгнать из густых зарослей. Таким образом, у нас оказалось два или три свободных часа, и я предложил Берну сходить искупаться.

— А почему бы нет? — ответил он с энтузиазмом. — Пойдемте в бухту джарвов. У нас здесь грязный песок, а там очень хорошо.

Бухта джарвов находилась за северным мысом. Начался прилив, и подул порывистый ветер. Наша динги как бы отплясывала на волнах нелепую румбу. И все же погода стояла хорошая. В доказательство этого над носом нашего суденышка пролетела какая-то птичка. Она вылетела из кустов, которые росли на двух скалах в центре бухты и, то проносясь низко над водой, то взмывая высоко в небо, полетела к берегу. Птичка казалась такой веселой и беззаботной, что, очарованный, я долго наблюдал за ней. Но через мгновение резкий порыв ветра закрути! ее и прижал к воде.

— Это морская ласточка — сильная и выносливая птица, — сказал Берн. — Вот увидите, она снова взметнется ввысь. — И действительно, в следующее мгновение птица поднялась в воздух и продолжала свой полет как ни в чем не бывало, такая же веселая и игривая.

Возле рифов вода бурлила, грохочущие буруны разбивались о подводный коралловый лабиринт, обрушивая на нос массу воды. В открытом море волны бушевали еще сильнее, наша лодка то взлетала вверх, то падала вниз, но не плавно, как игрушечная лошадь-качалка, а резкими толчками, с глухим стуком и всплеском. К счастью, бухта джарвов находилась рядом, справа от нас.

Сзади устрашающе ревело море, а впереди открывался чудесный вид на длинный, почти бесконечный белоснежный песчаный пляж, окаймленный узкой полоской леса, окрашенного в желтые, пурпурные, красные и оранжевые цвета. Пейзаж приобрел сказочное очарование, когда из тени ветвей показались олени и легкими прыжками скрылись в лесу, лениво покачивая рогами.

На какое-то мгновение я пожалел, что не взял с собой ружье — животные могли стать отличной добычей. Однако здесь, в лесу, сама мысль об этом казалась чудовищной и неуместной. Но, может быть, напрасно я так подумал. Не была ли судьба оленей предрешена — ведь они скрылись в направлении деревни джарвов?

Но Берн сказал:

— Территория джарвов стала хорошим прибежищем для оленей. Их развелась здесь тьма-тьмущая. И все потому, что джарвы даже не прикасаются к оленине.

— Странно, — сказал я. — Принято считать, что аборигены едят мясо любого животного.

— Э, нет. Джарвы едят только мясо диких кабанов, возможно потому, что Андаманы — родина диких кабанов, а пятнистые олени были завезены сюда с материка. Более пятидесяти лет назад чиновник лесного департамента выпустил в лес четыре пары пятнистых оленей. И как они размножились! Теперь их, должно быть, десятки тысяч. Олени наносят огромный ущерб хозяйствам фермеров.

— А почему бы вам не развести хищников для уничтожения оленей?

— Несколько лет назад мы попытались это сделать, но из этого ничего не вышло. В джунгли выпустили пару леопардов, однако, никто не знает, что с ними стало. Никто их больше не видел. Возможно, их убили джарвы или же они умерли естественной смертью. Сейчас власти не хотят ввозить хищников, потому что долины заселяются. Опасаются, что хищники станут размножаться, как олени, и тогда жизнь поселенцев станет невыносимой.

По мере приближения к берегу цвет воды менялся — вначале она была зеленой, потом пастельно-серой и, наконец, стала такой прозрачной, что мы видели каждую песчинку на дне, а в местах, где над водой возвышались подводные скалы, мы наблюдали, как слегка покачиваются морские уточки и колеблются водоросли. В пятидесяти футах от берега мы бросили якорь, и я бросился в воду.

Немного поплавав, я решил полежать — окружающая обстановка действовала располагающе — и с наслаждением подставил солнцу свою спину, а ласковые волны то и дело набегали на меня. Так приятно было зарыться в прибрежный песок!

— А вы не собираетесь купаться? — спросил я Берна, который дремал в лодке.

— Нет, — сказал он с усмешкой. — Я становлюсь слишком стар для такого рода развлечений.

На обратном пути мы миновали какие-то бугры, которые окаймляли берег примерно в тридцати футах от того места, где стояла на якоре наша динги. Некоторые из них при нашем приближении начинали качаться. Один качался так сильно, что оторвался от своего основания и проплыл около двадцати футов, махая «крыльями», как птица. Когда наша лодка поравнялась с «бугром», он поднял муть со дна, словно маскируя свое движение. Я не мог понять, что это такое.

Берн наблюдал за происходящим с сосредоточенным вниманием.

— Какая удача, что вам удалось увидеть их, — с волнением произнес он. — Это электрические скаты, чрезвычайно опасные.

Все больше электрических скатов «оживало». Они выплывали из воды вокруг нас и поспешно скрывались в отдалении. Казалось, целая колония скатов переселилась сюда, так как здесь было множество раковин и моллюсков, которыми они питались. Шум мотора, вероятно, встревожил их, и они старались уйти с нашего пути. Меня особенно поразили их размеры, самый маленький был величиной с веер, а самый большой — в половину нашей лодки, настоящее чудовище.

— Как они нападают? — спросил я Берна. — У них, как я заметил, очень маленькие рты.

— Они не кусают, как акулы, — ответил Берн, — а ударяют своим хвостом. Удар очень сильный, скат может переломить пополам человека.

Наша охота началась неудачно. Мы опоздали из-за того же, что и в Тируре: вся свора дворняжек желала бежать за нами, даже крохотные круглые щенки, едва научившиеся бегать. Удержать их было очень трудно. К нам присоединились еще пять полицейских с форпоста, и динги оказалась нагруженной до предела. В этой тесноте собаки, а их было семь, желали гулять там, где им хотелось. Но мы все терпели и не жаловались, потому что в андаманских джунглях нельзя охотиться без собак, так как только они могут поднять дичь в густых зарослях.

Мы направлялись на маленький островок, находившийся между устьем протоки, где вчера утром Хла Дин охотился на чирков, и другой протокой, текущей на юг. Был отлив и обнажились бесчисленные песчаные отмели. Чтобы достичь берега, заросшего мангровыми деревьями, нам пришлось сделать большой крюк. Привязав динги к дереву, мы стали осторожно пробираться по лабиринту, образованному подпорками мангровых деревьев, боясь упасть в болото под ними. Меня очень удивило, что собаки делали то же самое, но гораздо быстрее, и, когда мы пересекли болото, они уже были в джунглях.

Джунгли были непроходимыми, и тропы в них прорубали только охотники. Мы шли, все время оберегая голову, руки и ноги: ведь со всех сторон нас окружали кусты с шипами и птерокарпус, о который можно было обжечься. Временами мы попадали в такую непролазную чащу, что полицейским приходилось прорубать проход топорами. В довершение почти весь путь изобиловал подъемами и спусками, причем подъемы достигали высоты двухэтажного дома.

В джунглях собаки разбежались в разные стороны, и мы все время прислушивались, не раздастся ли лай. На Андаманах охотятся так: собаки бродят поодиночке, обнюхивают каждый куст, а когда обнаружат добычу, начинают сзывать всю стаю. Затем они окружают зверя и не выпускают до прихода охотника. Тогда собаки расширяют круг, чтобы охотник мог прицелиться и выстрелить. Они очень упрощают охоту — все сводится к стрельбе по почти неподвижной мишени.

Мы бродили уже час и совершенно выбились из сил — дорога была ужасной. На первой же поляне я свалился в изнеможении.

— Берн, — сказал я, — давайте как можно скорее вернемся обратно, я умираю от жажды — забыл взять с собой фляжку.

Берн на минуту задумался.

— Давайте поищем, не сумеем ли мы здесь как-нибудь утолить жажду, — сказал он, оглядываясь вокруг.

— Нет уж, спасибо, — воскликнул я в ужасе. — Не буду пить и капли здешней воды. Я знаю, какие страдания приносит дизентерия.

— Эта вода чище, чем хлорированная городская, — заверил он. Затем, повернувшись к Хла Дину, сказал что-то по-бирмански.

Хла Дин в это время безуспешно пытался подстрелить плодоядного голубя, но, услышав слова Берна, отстегнул свой нож — дхау и срезал длинный стебель тростника, росшего между двумя деревьями. Берн взял его, наклонил и попросил меня открыть рот. Из стебля потекла чудесная чистая вода, чуть-чуть кисловатая на вкус. Четыре или пять глотков — и жажды как не бывало.

— В Бирме мы называем этот тростник «спасителем жизни», — сказал Берн, отбрасывая стебель.

Я был заинтригован.

— Любой дикий тростник выделяет воду? Или только особая разновидность? — поинтересовался я.

— Да нет, любой. Стебель такой длины, как тот, из которого вы пили, дает около стакана воды.

Площадь острова была не более ста акров, и мы за короткое время обошли, должно быть, всю его территорию.

Однако собаки лаяли всего один раз, да и то тревога оказалась ложной. Почему-то здесь не было никакой дичи. А мы думали, что на острове много кабанов и оленей.

Небольшое углубление на поляне объяснило нам все. Бенедикт внимательно осмотрел его и, удрученно покачав головой, сказал:

— Как можно рассчитывать найти здесь зверей, когда единственный источник воды на острове иссяк?

Шел уже шестой час, надвигались сумерки, и мы решили, не теряя времени, вернуться домой, так как большая часть пути пролегала по извилистыми часто темным охотничьим тропам.

Полицейские не были разочарованы, потому что охота для них — обычное занятие, не более интересное, чем, скажем, сбор овощей на огороде.

Это было наше последнее утро в Тируре. Днем мы собирались уехать. Пока полицейские укладывали вещи в хижине, я сидел на открытом воздухе и любовался холмами, поросшими лесом. На Андаманах деревья достигают большой высоты — от ста до двухсот футов, иначе они погибнут, их заглушит густой подлесок и им не удастся пробиться к солнечному свету — источнику жизни. Временами ветер начинал раскачивать кроны деревьев, и тогда во все стороны летели семена. Пушинки хлопкового дерева плыли, как мыльные пузыри, семена четочника вращались, как винты вертолетов, а семена птерокарпуса катились по земле, как диски, и оказывались далеко от своих «родителей». Так природа предотвращает «перенаселенность» в этой чаще.

Голуби, рассевшись на ветках, грелись на солнышке. С холмов доносились крики попугаев. Белый аист перелетал с вершины на вершину и наконец поднялся в воздух и исчез в направлении гор в поисках мангровых деревьев. Поля и луга изобиловали цветами: лютиками, маргаритками, одуванчиками, лилиями. Вокруг порхали маленькие и большие бабочки. Кругом все было зеленым, за исключением территории форпоста, где рос красный жасмин, склонявший к земле свои безлистые ветви, усеянные молочно-белыми цветами, аромат которых наполнял воздух. Да, трудно было уезжать из Тирура.

Но вот пришел Берн и сообщил:

— Все готово к отъезду. Оставим багаж в Конлинпуре, а к вечеру сядем на грузовик в Порт-Муате. Давайте проведем остаток дня на Тармугли — одном из двухсот прибрежных островов.

Вода в протоке спала, семена хлопкового дерева проплывали мимо нас, как вальсирующие куколки в кринолинах. Берн внимательно посмотрел на набежавшие волны и сказал:

— Кажется, впереди идет какое-то судно.

За излучиной протоки мы натолкнулись на каноэ, в котором дремал какой-то бирманец, склонившийся над единственной удочкой.

— Что-нибудь поймал? — спросил Берн.

— Одну, — пробормотал сонный рыболов.

Бухта в Тармугли — небольшая, но пляж чудесный, песчаный, затененный лесом. Закрепив лодку носом к морю, Хла Дин выпрыгнул из нее и направился в лес, захватив с собой винтовку двадцать второго калибра, принадлежащую Берну. Берн и я отправились на берег моря: он решил собирать раковины, а я — поплавать.

— Я отвезу их Джин, она делает из них куколки, — объяснял Берн, копаясь в песке. — Все куколки, которые вы видели в нашем доме, сделаны ею.

Бухта оказалась мелкой, и плавать было трудно. К тому же мне портила настроение японская мина, лежащая вблизи берега. Она была старой и ржавой и, вероятно, совершенно безвредной, но не внушала доверия: такие штучки не раз взрывались. Серые журавли с невозмутимым спокойствием сидели на ее верхушке и чистили клювами перья.

— Власти намереваются выдавать бесплатные лицензии всем желающим осваивать эти острова, — сказал Берн. Его руки были полны раковин. — Я хотел бы построить в этом месте хижину и вместе с Джин проводить здесь отпуск.

Берн был на четыре дюйма выше меня и бухта казалась ему еще мельче. Поплавав немного на спине, он пробормотал:

— Это не купание, а ползанье по песку.

Полотенца не пригодились, ветер быстро обсушил наши тела. Под деревом Алвис приготовил горячий завтрак, состоявший из жареной черепахи, карри[22] из чирка и печеной рыбы (эту рыбу удалось поймать на блесну). Мы принялись за еду, я не переставал восхищаться — чего только не могут сделать парни из полиции в любых условиях!

На обратном пути море по-прежнему бушевало. Неподалеку от берега Берн показал на остров и заметил:

— В народе существует поверье, что этот остров рождает скалы. Раз в несколько дней отпадают они от него.

Солнце уже село, когда мы увидели очертания Порт-Муата, который оказался всего-навсего ветхим причалом, сделанным из мангровых бревен. На берегу нас ждал грузовик. Хла Дин и Бенедикт распрощались с нами и повернули динги, чтобы вернуться на свои форпосты.