От голубого к черному

Глава 10 Распад

Тур отменили. Теоретически мы могли бы отыграть последние четыре концерта, но Алан сказал, что риск слишком велик.

— Если что-то пойдет не так, мы очутимся в юридическом и финансовом кошмаре. Мы застрахованы, только если сейчас откажемся.

Надо отдать должное Алану, он сделал все возможное. Он поместил Карла в частную клинику и отложил все планы насчет «Треугольника». Он никогда не говорил нам о деньгах, что потеряли «Фэрнис». Мартин не пожелал вмешиваться. Из больницы я поехал к Йену и Рейчел в Акокс-Грин. Йен был дома, я рассказал ему о случившемся. Он плакал. Не думаю, что он оплакивал несостоявшийся тур.

Я отправился на квартиру Карла и немного прибрался. Только занявшись уборкой, я начал понимать, какой кошмар здесь творился: груды пыли в ванной и на кухне, гниющие фрукты в глубине холодильника, журналы, сваленные кучами повсюду. Карл ничего не выбрасывал. И только теперь я заметил, что из кухни исчезла его коллекция разнокалиберных бутылок. Это заставило меня задуматься: Где он достал шприц? И что он с ним сделал? Я собрал свою одежду в чемодан. Если он позднее захочет, чтобы я к нему переехал, отлично; но ничего нельзя сказать наверняка. Он сумасшедший. Я не знал, что это значит.

Через неделю после того, как Карла положили в клинику, я отправился его навестить. Это было старое здание в Уэст-Хит, возможно, раньше здесь находился кабинет викторианского доктора, остальная часть улицы была превращена в заводские цеха. Карл сидел в общей комнате с коричневыми креслами, низким столиком и телевизором. Стены увешаны полуабстрактными картинками: облака, волны, звезды. Карл едва пошевелился, когда я подошел и сел напротив него. То ли он был на тяжелых успокоительных, то ли на него так подействовал декор. Руки у него были разбинтованы, швы остались только на одном пальце.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Хорошо. Здесь так тихо. Меня поместили в звуконепроницаемую комнату. Что бы ни случилось, я этого не услышу.

Он попытался прикурить сигарету, но никак не мог зажечь спичку, руки плохо слушались его. Я прикурил ее для него.

— Спасибо.

Сестра бесстрастно заглянула в дверь.

— Как ты, Дэвид?

— В порядке. Я присматриваю за твоей квартирой. И я заплатил твоему домовладельцу за этот месяц. Ты вернешь деньги?

Он кивнул. Повисло молчание.

— Карл… Ты помнишь, что случилось? В студии?

Он снова кивнул.

— Почему? Почему ты это сделал?

Карл улыбнулся левым уголком рта, так он делал, когда его доставали.

— Это все равно, что спрашивать: «Почему вы записали эту песню?» или «Почему сыграли этот аккорд?» Я должен был кое-что сделать, и я это сделал. Даже если я и смошенничал.

— Как ты себя чувствуешь сейчас?

— Как я и сказал, здесь тихо. Безопасно.

Он докурил сигарету и попытался затушить окурок, он выскользнул из его пальцев и остался тлеть в пепельнице.

— Я хочу поехать домой, но не сейчас.

— Домой в Эрдингтон?

Он кивнул.

— Ты знаешь, мы не поедем в тур. Возможно, в следующем году, если ты будешь готов. Мы получили предложение от Sugar выступить вместе с ними.

Лицо Карла передернулось.

— Нет. Я не поеду. Они всегда говорили, что она меня погубит. Музыка. Мама и папа. Они знали.

— Это всего лишь страх сцены, Карл. Публики — не музыки.

Я никогда прежде не видел его в страхе, кроме того случая в Амстердаме. Но тогда он был обкурен.

— Нам не обязательно ехать в тур, ты же знаешь.

Мне с трудом удавалось говорить спокойно. Карл был одержим «Треугольником» Карла. В прежние времена.

— Тебе решать.

Он безучастно посмотрел на меня, затем прикурил еще одну сигарету. Пламя сверкнуло в его глазах.

— Спасибо, что пришел навестить меня. Сожалею о случившемся.

— Просто не делай так больше.

Мы еще немного посидели, болтая ни о чем. Наконец я встал.

— Пора идти. Береги себя.

Я легонько поцеловал его, ощутив вкус дыма на своих губах. Обычно он курил «Мальборо», но сейчас это было что-то с ментолом. Сигареты для школьников, они пахли, как леденцы от кашля.

— Прости, забыл захватить чек за квартиру.

— Подожди здесь.

Он встал и пошел к двери, руки свисали по сторонам тела. Медсестра пошла за ним. Они вернулись через минуту с его чековой книжкой, он целую вечность подписывал чек, рука двигалась неторопливо, точно он пытался подделать собственную подпись. Он протянул мне чек и на миг сжал мою руку, затем встал, провожая меня взглядом.

На улице уже темнело. Здания превратились в силуэты, лишенные примет и возраста. Несколько преждевременных фейерверков взорвались за одним из домов; эхо сотрясло неподвижный воздух. Все казалось совершенно нереальным. На самом деле я не видел Карла и не говорил с ним. Я бы предпочел столкнуться лицом к лицу с безумным, опасным Карлом, чем с этим пассивным призраком. Как и в случае с туром и будущим группы, я не знал, что и думать об этом. Я чувствовал себя сбитым с толку, мне хотелось спать.

В тот вечер мне позвонил Майк Уэст. Он сказал, что Мартин дал ему мой номер телефона.

— Ходит множество слухов. Насчет «Треугольника», отмены тура. «Фэрнис Рекордз» особо не распространяются. Мне хотелось бы… Если я лезу не в свое дело, просто пошли меня.

Я вкратце рассказал ему, что случилось, опустив эпизод в студии: Карл начал вести себя странно, у него возникли кое-какие проблемы, ему нужен отдых.

— Он действительно болен?

Да, сказал я, он болен.

— Послушай, я не собираюсь совать свой нос. Но, по слухам, он разгромил студию.

Я сделал глубокий вдох.

— Майк, послушай. То, что случилось… это не совсем так. Но это личное дело. Кому нужны детали?

— Сейчас немногим. Будь вы совсем неизвестны, не имей ни… репутация в нашем бизнесе имеет большое значение. Дай мне информацию, которую можно напечатать, чтобы она не звучала как полный бред.

Я пообещал перезвонить ему.

Затем я позвонил Йену. Он спросил, как там Карл. Я описал ему нашу встречу.

— Он не тот Карл, которого мы знали. Думаю, он может застрять там надолго.

Я рассказал ему о звонке Майка. Мы решили, что нам лучше придумать что-нибудь. Я сказал, что позвоню еще и на «Скрипучее радио». Повесив трубку, я включил радио и нашел их с трудом уловимую волну. Я мог бы и пропустить ее, если бы песня не была такой знакомой. «Некуда идти». Затем они поставили Энди «Хорошая погода», Лоу «С открытыми глазами и без ног». На середине она затерялась в помехах, точно пластинка была слишком запиленной. Я покрутил ручку туда-сюда, но станция пропала. Должно быть, их передатчик дал дуба.

В следующие несколько дней мы с Йеном несколько раз говорили по телефону с Майком, мы дали ему отчет о прошлом и настоящем «Треугольника», который он превратил в своего рода виртуальное интервью. Когда оно появилось в «NME», какой-то мнящий себя остряком помощник редактора озаглавил его «Странный любовный «Треугольник» . Майк написал его так, будто он говорил с нами обоими одновременно.

Фото было взято с внутренней стороны обложки альбома, они вырезали его и поместили на фон одной из фотографий Пола, сделанных в Хокли. Статья заканчивалась словами: «Они вернутся. Это не последнее слово». Что Майк на самом деле сказал мне: «Будем надеяться, что это не последнее слово. Если Карл не соберется с силами, то, считай, проебано не только ваше будущее, но и ваше прошлое. Самоубийственная депрессия стала рок-штампом. Ты же знаешь, что «Треугольник» не таков. И я тоже. Но репутация может быть подмочена, понимаешь. Держись, друг».

Страница писем в следующем выпуске содержала несколько откликов, от восхищения («Карл Остин выражает правду, которую лишь немногие из нас готовы вынести. Его страдания это плата за правду») до презрения («Треугольник» — всего лишь еще одна занудная инди-рок группа, а их вокалисту нужна хорошая порка). Редактор отдела писем вклинивался в разговор: «„Треугольник“ — самая жалкая группа всех времен или бирмингемский ответ Sisters of Mercy? Нужна ли Карлу медицинская помощь или уроки игры на гитаре? Имеет ли все это значение? Имеет ли вообще хоть что-то из этого значение?»

Я не пришел в ярость, читая все это. У меня возникло ощущение нереальности происходящего.

Тем временем Карл вышел из клиники. Он позвонил мне и сказал, что хочет какое-то время побыть один, он собирается уехать.

— Мне гораздо лучше, — сказал он. — Они держали меня на успокоительных, потом на антидепрессантах. Разница в том… ну, есть небольшая разница. Я привык думать, что ты можешь умереть, но твоя личность не изменится. Но на самом деле она меняется даже от лекарств. Поэтому ты больше не приходил?

Я попросил прощения, прошло десять дней, и я хотел заехать к нему в эти выходные.

— Все в порядке, — сказал он. — В любом случае мне нужен был перерыв. И все еще нужен. Ладно, я тебе позвоню. Пока.

Он уехал до конца октября. Никто, похоже, не знал, где он. Мы с Йеном избегали друг друга. Они с Рейчел сводили концы с концами на ее сбережения и его часть доходов от пластинки. Мне же нужно было больше работать, чтобы платить за жилье и за алкоголь. Я записал на студии «Рич Бич» несколько треков с ритм-энд-блюзовой группой под названием «Замороженный Джин». Они приехали из Ковентри, в их музыке была скорость и урбанистическое напряжение, которые мне нравились. «Скрипучее радио» частенько ставили их диск «Скользя вниз». Но когда дело дошло до гастролей, я ушел, не хотел, чтобы меня считали экс-«Треугольником». Мне платили за каждую сессию, и по дороге из студии домой я всегда покупал спиртное навынос. С наступлением темноты на улицах Мозли становилось тише. Листья осыпались с деревьев, и дождь смывал их с дороги.

Карл позвонил мне в субботу утром, прямо перед Хэллоуином.

— Привет, Дэвид. Это я. Я вернулся в Эрдингтон.

Это было такое облегчение — услышать его голос.

— Карл! О, Боже. Как ты, друг?

— Нормально. Я был у родителей. И у Элейн. Вернулся по своим следам.

Его голос звучал живо и уверенно.

— Послушай, нам надо поговорить. Ты можешь приехать ко мне сегодня днем?

— Конечно, — ответил я.

Этот спокойный, сдержанный Карл показался мне еще большим незнакомцем, чем Карл напуганный.

— С квартирой все в порядке?

— Я здесь не задержусь. Может, сдам ее. Я скучал по тебе.

— Я тоже по тебе скучал, — ответил я, придя в замешательство. — Я буду через пару часов.

На улице снова шел дождь. Я хотел было купить цветов, но довольствовался бутылкой кьянти. Задним числом я сообразил, что вино может напомнить ему о крови. Машины в недавно пешеходизированном центре города проезжали через Сноу-Хилл, еле переползая от светофора к светофору, точно притворяясь, что совсем не двигаются. В конце высокие здания Слейд-роуд заслоняли весь вид.

Карл прибавил в весе, хотя он все еще был худощавым. Мы обнялись в коридоре. Его поцелуй был необычно нежен, по крайней мере он вернулся к «Мальборо». Мы сидели в его гостиной и пили кофе. Он не включил стереосистему, что было странно: Карл ненавидел тишину в квартире. Во время разговора я заметил, что его голос и жесты спокойны, но глаза нервно подергиваются от каждой моей реплики. Будто кто-то сказал ему, что не следует выказывать возбуждение. Я дал ему копию статьи «Странный любовный «Треугольник», которую он не видел, рассказал ему о работе с «Замороженным джином».

— Ты написал какие-нибудь песни? — спросил я.

— Так, кое-что. Но они еще не готовы. Я не знаю, как они должны звучать. Покажу тебе в следующий раз.

Его тревожный взгляд скользнул по моему лицу.

— Я жду, когда мы снова начнем работать с тобой и Йеном. Но мне нужно кое-что изменить в своей жизни.

Повисла неловкая тишина.

— Я сожалею о случившемся, — сказал он. — Это был единственный способ снова обрести контроль. Но теперь все закончилось.

— С тобой действительно все в порядке?

Он с улыбкой пожал плечами.

— Что ты собираешься менять?

Карл подошел к стерео и покрутил настройки, но не стал включать.

— Мы не можем больше рекламировать «Треугольник», точно марку сигарет, — сказал он. — Это интервью, что ты мне показал, разве ты не видишь, что мы в ловушке? Все это ни имеет никакого смысла. Даже группа. Нужно создавать музыку, которая заставит людей почувствовать. Заставит людей понять. А не пытаться разработать какое-то фирменное звучание. Речь не о местах в хит-параде, карьере или трендах. Это, блядь, не развлечение. Ты со мной?

— Я всегда с тобой.

— Не всегда. Это не твоя вина, Дэвид.

— Ты о чем?

Он не ответил. Дождь залил стекло, превращая вид за окном в зернистую пленку фильмов шестидесятых. Карл подошел к шкафу, вынул почти пустую бутылку скотча и налил в два маленьких стакана. Мы выпили.

— Не грузись, — сказал я.

Дождь выбивал на стекле нервную, скрипучую барабанную дробь. Как партия Йена в «Стоячей и текучей воде». Выпивка вернула немного краски на угловатое лицо Карла. Он стал у меня за спиной и провел пальцами по моим волосам. Я посмотрел на него.

— Пошли в постель, — сказал он с полуулыбкой.

В спальне было холодно, мы забрались под одеяло и обнялись в сумраке закрытых штор, исследуя друг друга осторожными пальцами. Поцелуи Карла по-прежнему были нежными и пассивными. Наши глотки издавали звуки в контрапункте, постепенно соединяясь в общей бессловесной коде. Мы начали дрочить друг друга, Карл был сверху Прошло много времени. Я поцелуями стирал пот с его скул, его глаза были закрыты. Затем он встал, вытерся полотенцем и начал одеваться.

— Карл? В чем дело?

Он не смотрел на меня. Я прошел мимо него в ванную. Когда я вышел, он сидел в гостиной, там же, где и полчаса назад. Музыка по-прежнему не звучала. Он закурил сигарету и уставился в окно. На улице выглянуло солнце, от этого казалось, что в комнате стало еще темнее.

— Тереза пошла в школу, — сказал он. — Она красивая. Немножко застенчивая, как и я, когда был ребенком. Я уже не помню, каково это, в пять лет. Совсем ничего. Тереза меня практически не знает. Я не хотел быть отцом, так я им и не был. — Он помолчал. — Создал свою собственную семью. Ты и Йен, Дайан. Я использовал музыку как некое таинство. Возврата нет. Но иногда… Чтобы двигаться, тебе нужно бежать.

Он затушил сигарету и взял еще одну, но не прикурил ее. Окно за его головой было залито холодным огнем. Я вспомнил, что сегодня переводят часы.

— Может, пройдемся? — сказал он.

Мы свернули со Слейд-роуд к центру Эрдингтона, куда направлялась большая часть машин.

— Элейн хочет, чтобы я остался с ней на время, — сказал он. — Она рассталась со своим парнем несколько месяцев назад. Это не надолго. Я имею в виду, она и я. Но она единственный человек, который действительно меня понимает. Она заботилась обо мне, когда со мной это приключилось тогда, семь лет назад.

— Я не знал.

Наши голоса тонули в гуле машин, точно призраки в моей голове. Я видел, что рот Карла движется.

— Прости, я не слышу тебя.

— Слишком много выступлений, Дэвид. Я сказал, мне жаль. Ты понимаешь?

— А что же будет с «Треугольником»?

Карл свернул налево, на Розари-роуд, направляясь к озерам. Несколько ребятишек из начальной школы гоняли на дороге драный футбольный мяч, мяч пролетел возле моего лица и глухо ударился об стену. Розовое солнце сверкало над крышами, точно луна, отраженная в воде.

— Как я и сказал. Нам не нужно ездить в туры и все это дерьмо. Мы можем продолжать записывать диски. У меня есть планы.

— У тебя всегда было до хрена планов, — сказал я.

Мы продолжали идти, влекомые холодом и напряжением. Черные деревья вокруг Уиттонских озер походили на фальшивые ресницы. Сетка узких улочек с одинаковыми домами за озерами казалась совершенной и нереальной: факсимиле деревни. С окраины предместья открывался вид на фабрики и высотные дома, виднелись даже бледные здания в центре города. Пустельга парила над нами, ее тело было совершенно неподвижным, только крылья хлопали.

— Не знаю, что сказать Дэвид. — Его лицо было неподвижным и лишенным всякого выражения. — Ты хороший друг, но… Ну это как с выпивкой. Друзья, с которыми ты пьешь, кажутся тебе особенными из-за выпивки.

— Я думал, что это было нечто большее, — сказал я.

— Потому, что ты считаешь секс духовным опытом. Как и с музыкой, ты думаешь, если овладеть правильной техникой, то все получится. Ты не можешь понять, что за этим есть нечто большее. Нечто большее, чем тело. Большее, чем просто возбуждение от того, что ты это делаешь.

Я почувствовал, что мое лицо пылает.

— Это не честно. Это, мать твою, не честно. Ты не видишь ничего за своими наваждениями. Ты мудак, Карл. Я понимаю, у тебя тяжелая жизнь, но зачем же отыгрываться на мне?

Карл отвернулся и посмотрел вниз, обхватив себя руками. Сумерки размывали контуры города вдалеке. Он дрожал. Пустельга улетела.

По дороге обратно к Слейд-роуд, я сделал последнюю попытку достучаться до него.

— Карл, послушай. Нам нужно поговорить о том, что случилось. Студия. Я был там, не забывай. Я видел, что ты сделал. И то, что ты мне говорил…

Карл покачал головой.

— В словах нет магии. Разговоры не могут изменить случившееся. Это новая религия, разговоры. Люди почитают Опру Уинфри как новую Пресвятую Деву. Это же просто проебывание времени. Бессмыслица.

Мы прошли мимо серого, похожего на тюрьму, громоздкого здания психиатрической больницы, затем остановились на мосту сразу за Шестью Путями. Под нами загорелись уличные фонари, дороги ощетинились пробками, час пик.

— Ты сможешь добраться отсюда домой?

— Нет проблем.

Вопрос пришел ко мне, когда я увидел оранжевые фары и черный дым, валивший от застрявшего в пробке грузовика.

— Ты помнишь тот дом в Стоуке? Который горел?

Карл невозмутимо посмотрел на меня.

— Что ты тогда там увидел?

— То же, что и ты. Или иную версию того же. Ты не понимаешь? Я не могу жить с тем, кто вот так смотрит на вещи. Я не смогу выплыть. Мы слишком похожи.

Он приблизился ко мне, ненадолго прижался губами к моему рту.

— Береги себя, Дэвид.

Я посмотрел, как его голова исчезает в дверном проеме, как он поднимается по ступенькам, затем повернулся и ощутил вибрацию трафика. Год наших жизней, подумал я. Первый поцелуй под мостом, последний — над. Несколько минут я не мог шелохнуться. До тех пор, пока я не вижу лиц людей, все будет нормально. Моторы машин, колеса, вгрызающиеся в бетон, раздраженные гудки — все это было в другом мире, я стоял и слушал глубокую тишину у себя в голове.