От голубого к черному

Глава 2 Аксессуары

Что получится, если скрестить барабанщика с музыкантом? Бас-гитарист. Музыкальный мир переполнен унылыми, лишенными слуха вокалистами и зацикленными на себе гитаристами. Но еще есть ритм-секция, которую вечно клянут за все. Мы мертвый груз, попутчики, аксессуары. Мы попали в группу только потому, что наш папочка разрешил репетировать в своем гараже. Мы скучны на сцене и безнадежны в постели. Мы объедаем группу во время тура и путаем собственную перхоть с кокаином. Низкие ноты, низкие ремни, низкая жизнь.

Партия бас-гитары редко доминирует в треке, но зачастую является его основой. Послушайте ранние песни New Order [5]: как мощные, низкие аккорды Питера Хука создают ощущение напряжения и безумия, подталкивая все остальные инструменты. Или как Саймон Гэллап удерживает хрупкую структуру песен The Cure [6], а без него все обращается в пыль. Бас-гитара поддерживает композицию, так же как секс поддерживает любовные отношения: без этого прочие составляющие не работают. Я не против того, чтобы оставаться безликим. Вовсе нет.

В ту осень Карл хотел, чтобы мы сосредоточились на написании и отработке нового материала. Мы выступим несколько раз в новом году, чтобы протестировать новые вещи в полевых условиях, прежде чем начнем записывать альбом. Контракт «Треугольника» с «Релент Рекордз» не давал прожиточного минимума. У Карла была идея, что музыка должна выразить, чем живет группа, что мы думаем о своей жизни. Его отношения со мной были частью этого, познание друг друга теснее связывало нас с «Треугольником». Оглядываясь назад, я понимаю, что это было манипуляцией. Но разве не к этому в конце концов сводится большая часть отношений? Не думаю, что Карл ожидал, что группа или отношения зайдут так далеко, иначе он бы постарался их разделить.

Мы начали репетировать в месте под названием «Канал Студиоз», возле большого кладбища в Ярдли. Вокруг были фабрики и магазины дешевой мебели. Мы с Карлом частенько возвращались через кладбище, заставленное кельтскими крестами, ангелами и святыми. Одна поваленная скульптура лежала, упав лицом в грязь, как солдат в окопе. Узкая речушка пересекала канал, гигантская рифленая сточная труба тянулась под мостом, в нескольких футах над застывшей водой. Местные юнцы каким-то образом ухитрились забраться на нее и написать краской из баллончика: «ДЭЗ И ДЖЕЙН». Возле моста стоял одинокий платан с почерневшими, больными листьями, похожими на капли дегтя или сигаретный пепел. Карл почему-то всегда останавливался под ним, чтобы выкурить сигарету, прежде чем отправиться в мою квартиру в Мозли или в его — в Эрдингтоне. За каналом открывался вид на задворки заброшенных фабрик: разбитые окна, проржавевшие провода, призрачные силуэты механизмов.

Я продолжал работать в Медицинском центре, проверяя запасы замороженной крови и сыворотки. Все образцы хранились в трех холодильных камерах: гигантских запертых рефрижераторах с яркими лампами и серыми металлическими стеллажами. В них стояли тысячи крошечных бутылочек с замороженным высушенным материалом, упакованных в полиэтиленовые пакеты и уложенных в красные пластиковые ящики. Несколько раз в день я надевал термокостюм и входил туда с пустым ящиком и списком образцов. К концу каждого сеанса холод растекался болью по рукам и ногам. Мне приходилось воображать, как я нахожу пакет со свежезамороженными человеческими пальцами или как меня преследует в полутемных комнатах хранилища безумный хирург с огромными ножницами.

Карл работал помощником заведующего в магазине аудио- и видеотехники в Эрдингтоне. Странная работа для такого полуночника, как он, но ему нравилось, что вечера у него оставались свободными, и потому он все время не высыпался. К тому же он ловко управлялся со всяческими механизмами. Изредка я приходил к магазину встретить его, если он работал допоздна, но большая часть моих впечатлений от Эрдингтона — поздние ночи и похмельные утра в его компании. Это обособленный район, старый пригород, изолированный от Северного Бирмингема индустриальной пустыней. Квартира Карла находилась в викторианском доме на тихой улице возле Спагетти-Джанкшн. Нам приходилось идти из центра района, через мост и мимо готического силуэта психиатрической больницы Хайкрофт с ее высокой, шипастой оградой. Иногда здесь можно было услышать лай лисиц на пустырях между домами. Улица, на которой жил Карл, представляла собой два ряда узких домов, прижатых друг к другу, в конце она упиралась в кирпичную фабричную стену.

Его квартира находилась на втором этаже. Скудно меблированная, заваленная книгами и дисками. Окно спальни выходило на заросший сад, разбитое стекло ловило фрагменты света. Квартира была холодной и немного сырой. Карл сказал мне, что он переехал сюда в спешке, когда распался его брак, во время войны в Заливе. Они не были разведены. Он никогда особо не распространялся, почему они разошлись, но мне казалось, что это из-за того, что он хотел быть один. Такие слова, как гей, были неприменимы к Карлу. Он был просто Карл. Его дружба была такой глубокой, что включала секс, но всякий раз, когда мы были вместе, я думал о нем как об одиночке. Его одиночество было чем-то постоянным, неизменным, но любовники любого пола помогали ему смириться с этим. Поначалу мне это казалось обнадеживающим: я уже наигрался в счастливые семьи.

В «Королевской Пустоши» был зал над пабом, где я несколько раз играл с «Голубым Нигде». Стены покрыты черно-белыми, глянцево поблескивающими изображениями: певцы и группы последних трех десятилетий. Лица вытянутые, скулы подчеркнуты тенями, брови затеняли глаза. Их рты кривились в сардонических усмешках. Художник запечатлел их в момент перехода, когда уже они перестали играть, но еще не смогли стряхнуть с себя напряжение от пребывания на сцене. Вот так выглядел и Карл.

В то время у «Треугольника» не было менеджера. Киран, парень из «Релент Рекордз», что спродюсировал «Ответ», помогал с записью. Наш друг-журналист, Мартин, иногда оказывал помощь с организацией выступлений и интервью. Но в основном мы делали все сами. Мы трое встречались дважды в неделю, чтобы порепетировать, пописать или просто выпить и обсудить наши планы. Йен Прист, ударник, работал с Карлом уже пару лет. Он был коренастым, довольно симпатичным, коротко стриженным парнем в круглых очках; всегда в черном, даже в жару. Он работал неполный день в «Треугольнике» — маленьком артхаусном кинотеатре при Университете Астона. Там они с Карлом и познакомились. Йен жил в «Королевской пустоши» со своей язвительной подружкой-северянкой Рейчел и огромной коллекцией видео. Он был одержим НЛО и оккультизмом; после нескольких пинт он неизменно начинал рассуждать о том, что перкуссия несет послание из мира духов или как шаманы используют ритм для того, чтобы вызвать прорицательский транс.

На первых порах я сосредоточился на том, чтобы занести мою бас-гитару в демо-запись Карла. Техника Йена была резкой, но оппортунистской, ей недоставало четкости. Он был ярым фанатом одного драматического момента: жесткое громыхание или бряцанье тарелок, чтобы впрыснуть ярость в композицию в нужном месте. Это удачно сочеталось с наиболее экстремальными аспектами игры на гитаре Карла. Я был только рад позволить им диктовать финалы, в то время как я сосредоточился на началах. Игра в блюзовой группе приучила меня всегда думать о структуре. Как сказал Кит Ричардс, ты не можешь играть рок без ролла. Но ритм должен быть жестким. Ему необходима сила тяжести. Как в ебле: вы должны упорно работать, действовать слаженно, чтобы действо обрело смысл. MTV — порнография от рока. Сплошные риффы и рефрены, никакой структуры. И никакого смысла.

В новых песнях я пытался заставить Карла действовать медленнее. «Пусть музыка работает. Если ты выплеснешь все сразу, это лишь будет сбивать с толку. Используй время, чтобы дать ей распространиться». Он никогда не верил в эту идею. Разумеется, он понимал, что я пытаюсь упростить аранжировки, потому что его игра на гитаре не подходила для более сложных ритмов. Я говорил ему, что его голос более важен. Его тексты не заслуживают того, чтобы быть похороненными под грудой звуковых булыжников. Я не льстил ему, вовсе нет. Той осенью он написал «Загадку незнакомца», ее слова навсегда застряли в моей голове. «Ты убиваешь чужака, ведь он похож на тебя/ Ты хочешь уйти/ Но он идет за тобой домой/ Он стоит за спиной/ В темноте у твоей двери/ Твой сорванный голос/ Царапает глотку/ Точно шутка». На сцене в этот момент Йен должен был смеяться в микрофон, публика его не видела. В студии мы записали смех всех нас троих и исказили звук так, что он стал похож на звучание кларнета. Получился какой-то очень тревожный эффект.

Другая песня того времени, «Его рот», стала самой нашумевшей записью «Треугольника». Я не знал, что и думать о ней. Она вроде бы была не обо мне, хотя Карл позволил мне растянуть басовую партию и использовал свою гитару лишь для обрамления — пена на волнах. Мне всегда казалось, что в этом было что-то смутно религиозное, отголосок воспитания Карла, в темном изложении сексуальной страсти. «Он ласкает мою шею рукой/ Я опускаюсь на колени между его ног». Меня всегда трогал финал, с его смесью желания и печали: «Не могу проглотить/ Не могу выплюнуть/ Этой ночью его имя на моих губах». Он напоминал мне о неистовых встречах на одну ночь из времен моей юности, когда секс казался языком, заставляющим умолкнуть все остальные языки. Несколько раз, когда мы играли «Его рот», мы с Йеном работали в тональности «Искушения» New Order; Карл отвечал на это, показывая палец за спиной.

У нас Карлом был ритуал, когда мы спали вместе, — тот, кто обеспечивает постель, должен поставить какую-нибудь музыку, мы слушали ее, прежде чем раздеться.

Мои ранние подборки включали New Order, «Felt», The Jam [7], Нико [8], Марка Алмонда [9] и The Jesus and Mary Chain [10]. Первые аккорды «Счастлив, когда идет дождь» — самая эффективная звуковая прелюдия, которую мне удалось отыскать. Карл ставил мне песни Ника Кейва [11], Скотта Уокера [12], The Pogues [13], My Bloody Valentine [14], «Husker Du» [15] и Kitchens of Distinction [16]. Композиция последних «Приз» была его любимым треком на все времена: песня о напившейся и рассорившейся голубой паре. Настроение нарастает от мрачного недоверия к настоящей ярости: «Так что я получу приз/ Ты помнишь, как его зовут?» Музыка подчеркивает жестокость последних слов и закручивает их в водоворот, разрываясь на части, находя освобождение только в опустошении.

Тон любых отношений задается тем, что происходит в постели. В мужских парах один вид секса берет верх, становясь доминантной нотой. Чаще всего это оральный секс, хотя у меня были вполне успешные отношения, основанные на взаимной мастурбации. С самого начала мы с Карлом обычно трахались. А когда мы этого не делали, то притворялись, что собираемся это сделать и терлись друг об друга. Это давало определенную грубую напряженность нашим занятиям любовью — электрический шторм, в котором напряжение снималось статикой.

Обычно Карл брал меня, его напряженное лицо прижималось к моему, его руки обвивали мое тело, как смирительная рубашка. «Ты в порядке?» — шептал он, его губы ласкали мое ухо. Я научился оставаться тихим и пассивным и ласкал его, только когда все заканчивалось. Он всегда довольно быстро кончал, даже когда бывал пьян. Иногда мы ждали до утра. Когда же я брал его, он включал лампу возле кровати и лежал на спине, неотрывно глядя на меня, его глаза были полны ночи. Для Карла секс — вспышка неконтролируемой страсти, для меня — ровное, ритмичное нарастание. Только однажды у нас был незащищенный секс.

Жена Карла, Элейн, жила в Олдбери с их четырехлетней дочерью Терезой. Он навещал их примерно раз в месяц. Мы с ним не проводили все свое свободное время вместе. Карл считал, что если мы будем неразлучны, то это приведет к разрыву. А у нас обоих были причины соблюдать осторожность. Мы встречались по делам группы: в студии, на репетиции и тому подобное. А еще мы ходили на концерты других групп, разумеется. На все, на какие только удавалось попасть. Было приятно находиться среди групп, которые не играют на стадионе Уэмбли. В то время в Бирмингеме было немного средних размеров площадок: «Колибри», «Институт», «Электростанция». Фанаты инди-рока были на удивление юными, даже если группы были не из новичков. Изредка какой-нибудь пустоглазый юнец узнавал Карла: О, ты ведь из группы! Трой-ангел.

В те несколько месяцев мы посмотрели несколько впечатляющих выступлений. The Fall [17] в «Колибри», охваченные экстатической яростью. Йен Маккелох в Бирмингемском университете, по-прежнему болезненно-прекрасный, несущий свое ощущение неудачи, как власяницу. The Charlottes [18] принесшие равновесие и страсть в призрачный мир готики. И My Bloody Valentine, сплетавшие кельтский мистицизм с трэш-металлом. То выступление началось и закончилось поздно, и часть юных фанов ушли до окончания концерта. Они отыграли на бис «Ты заставил меня понять», растянув центральную часть композиции по крайней мере на десять минут. На сцене два вокалиста стояли порознь: образ разделенного сексуального желания, их голоса выражали страсть и одиночество. Мы добросовестно ходили на выступления всех прочих шугэзинг-групп того времени — Slowdive, Ride, Chapterhouse, — но никто из них не смог приблизиться к мистическому эротическому заряду My Bloody Valentine.

Мы слушали и местные команды, от сардонической красоты The Cantels до грубой ярости панк-караоке группы The Bostin Stranglers. Мы должны были пойти на Manic Street Preachers [19], но концерт отменили, потому что Ричи Эдвардс проходил лечение после нанесенных себе увечий. Когда вышел их первый альбом, Карл был без ума от «Мотоциклетной пустоты». Он говорил, что эта песня о том, каково это — оказаться полностью во власти своих видений. Ему так же нравилось «Повтори», он даже говорил, что хотел бы это сам написать.

В нашем любимом клубе тоже была концертная площадка: «Эдвардс №8» на Джон Брайт стрит. Они устраивали вечера готик/инди и металл/альтернатива по пятницам. То был настоящий вампирский рай: перевернутый склеп с выкрашенными в черный стенами и дешевой водкой. Наверху тихий бар, где можно посидеть-поговорить, стулья давно уже растащили, поэтому парочки и группки кучковались на полу, музыка сотрясала стены так, что казалось, будто ты очутился в фильме с тяжелым саундтреком. Оба танцпола были переполнены, там творился беспредел, молодежь в алкогольном и наркотическом угаре выплескивала свои эмоции друг на друга. Танец мог легко превратиться в прелюдию к насилию. Позади главного бара в полумраке парочки жались к стенам, как умирающие пауки. Как правило, гомосексуальные парочки, мужские и женские, и никого это, казалось, не волновало.

Готические вечеринки были лучше: мрачная, с тяжелыми басами, музыка заполняла площадку, публика более сексуальная и интеллигентная. Водовороты цветных огней метались по стенам, иногда касаясь макушек публики. Даже Sisters of Mercy [20] были уместны в этом контексте. Это было место на полпути между реальностью и сном. Пару раз дело заканчивалось тем, что мы прихватывали с собой какого-нибудь юнца. Не думаю, что Карл намеренно это делал, он просто не мог сказать нет. Вуайеру, сидящему в каждом из нас, хотелось увидеть друг друга с кем-то еще. И разделить эту странную, горько-сладкую смесь страсти и страха, так же как мы делились нашими знаниями о записях и группах. Позже я жалел об этом.

Металлические ночи в том же клубе были более пугающими. На них не стоило напиваться и глазеть на окружающих. Музыка была жесткая, сухая, безжалостная; Pearl Jam и Nirvana были единственными просветами человечности в продуманной индустриальной атаке. Она взывала к темной стороне натуры Карла, подчас он затаскивал меня на эти вечеринки, чтобы на пару часов погрузиться в забвение. Драки вокруг танцпола, разбитое стекло, одетые в черное громилы, проносящиеся сквозь толпу, как реактивные снаряды. Туалеты были ничейной территорией, залитой мочой и рвотой. В ночном автобусе Карл бормотал об атональной музыке и мистической власти хаоса. Его глаза смотрели сквозь меня, куда-то в разрушенный угол его сознания.

Рождество выдалось тихим и разочаровывающим. Встреча со старыми друзьями в Бирмингеме, затем вечер с матерью в Эксетере, все это напомнило мне о прошлом, от которого я хотел убежать. Неожиданно теплая погода заставила меня почувствовать себя еще более не на месте, точно время года существовало лишь на картинке. Карл уехал к своим родителям в Ковентри. Он провел пару дней с женой и дочерью в Олдбери, как обычно; он мало рассказывал о них. «Олдбери тебе не понравится», — как-то сказал он мне. — Местами там ничего, но в целом… ну, что есть, то есть. Позже, немного неловко, он сообщил мне, что останется с ними на выходные. Я не стал спрашивать его, что это значит. Честность это не всегда хорошо.

Все стало еще хуже, когда случилось нечто странное во время нашей следующей встречи. Мы договорились, что я приду вечером, накануне Нового года. Прежде чем выйти из дому, я позвонил, чтобы удостовериться, что он дома. Карл сказал мне каким-то защищающимся тоном, что к нему неожиданно нагрянули пара старых друзей из Стоурбриджа. «Но все равно заходи, — сказал он. — Я хочу тебя видеть». Он подарил мне на Рождество запись Стины Норденстам [21] «Воспоминания о цвете»; я слушал ее в плеере, пока автобус пробирался сквозь серые ленты Спагетти-Джанкшн, мимо белых могильных камней, окружавших Эрдингтон. Ее голос был холодным, но нежным, в обрамлении безрадостных аранжировок. Он напомнил мне Нико. Погода была уже не такой мягкой, полоски инея сверкали в желтом свете уличных фонарей.

Карл представил меня Стефану и Джеймсу. На вид им было лет по тридцать, одетые в черное, с коротко стриженными волосами и наметившимися пивными животиками. Мы вчетвером сидели в полутемной гостиной, почти не разговаривая, пили пиво и вполуха слушали недавние записи с репетиции «Треугольника». Карл сидел в обнимку со своей гитарой, прислонив ее к ногам, беззвучно балуясь струнами и колками. Она не была подключена. Мне стало любопытно, не являются ли Стефан и Джеймс парой, но они не сидели рядом и мало общались между собой. Они говорили с Карлом о «Треугольнике» и о растущем успехе групп из Стоурбриджа — Wonder Stuff и Pop Will Eat Itself, к которому они, казалось, ревновали куда больше, чем Карл. Далее речь пошла о людях, которых я не знал. Они, по-видимому, воспринимали меня как какой-то довесок, хотя Карл подчеркнуто представил меня как своего бас-гитариста и любовника (в таком порядке).

Вечер тянулся медленно, от выпитого пива стаффордширский акцент Стефана становился все более осязаемым. У Джеймса голос был мягче, более деревенский. Я их не слушал. Позволил им думать, что я просто какой-то прихлебатель, попавший в группу посредством задницы. Я знал, что Карл так не думает. Он был каким-то напряженным в тот вечер, но я почувствовал, что напрягается он не из-за меня. О еде никто не заговаривал. Испытывая смутное раздражение и легкое смущение, я налил себе большую порцию водки и принялся рыться в книжных полках Карла. Брендан Бехан [22], Жан Жене [23], Джеймс Болдуин [24], Ричард Аллен [25], куча подержанных триллеров и детективов. «Ледяная обезьяна» М. Джона Харрисона [26] в твердом переплете, надписанная — Карлу с любовью от Дайан. Позади меня в тусклом свете напольной лампы мерцали красными огоньками три сигареты.

В конце концов Джеймс пробормотал что-то насчет того, что он проголодался.

— Боюсь, я не смогу тебя накормить, — сказал Карл. — Мы с Дэвидом уходим.

Они поняли намек и ушли, пообещав приехать посмотреть на «Треугольник» в новом году. Когда машина отъехала, Карл подошел ко мне.

— Прости, Дэвид, — сказал он.

Половина его лица была ярко освещена, вторая практически невидима. Я обнял его и почувствовал, как он напряжен, взвинчен и опустошен в одно и то же время. Его рот пах сигаретным дымом. Я решил, что он объяснит мне все позже, но он этого не сделал.

На следующий вечер, в канун Нового года Йен и Рейчел намеревались присоединиться к нам, чтобы выпить. И покурить. День был солнечным и холодным, тротуары скользкие, обледенелые. Мы с Карлом работали над новой вещью, дрейфующей повторяющейся секвенцией, которая в итоге стала «Фугой». В ней не было четкого ядра: песня о том, кто исчез. Но слова не приходили. Меня начал раздражать странный подход Карла. «Или придумай какую-нибудь мелодию или напиши какие-нибудь слова, — сказал я. — Ты не можешь записать на четвертый трек призраков».

Пришли Йен и Рейчел, дав нам наконец возможность забить на эту работу. На Рейчел был новый ярко-красный пиджак.

После того как мы распили бутылку вина, Карл принялся сворачивать косяк на обложке альбома Stranglers [27]. Он раскрошил щедрый темный кусок гашиша в распотрошенную мальборину и свернул из полученной смеси тонкую сигарету. Мы сидели в гостиной в креслах и на черном вельветовом диване, сгрудившись возле газового камина. Мне зачем-то пришло в голову зажечь свечи. Карл резко вдохнул, затем передал тлеющий красный глаз Йену. Мы все по очереди заглянули в него. Вторая бутылка красного вина пошла по кругу, затем третья. Мы съели немного шоколадного печенья. Карл вывернул ручку проигрывателя на полную мощность, так что звук заполнил комнату: «Шепот», «Любовь это ад», «Вершина», затем колтрейновский «Печальный поезд» [28] (который я подарил ему на Рождество). Не помню, что еще.

Разговор плыл, как дымок, через пробелы между треками. Йен и Рейчел смотрели друг на друга, но не обнимались, возможно из-за того, что если бы они обнялись, то мы с Карлом сделали ли бы то же самое. Но любовная лирика — последнее, о чем я сейчас думал. Я редко курил, поскольку у меня не было опыта общения с табаком, я не умел толком затягиваться; тщетные попытки как следует дунуть привели меня в странное состояние — нечто среднее между медленной асфиксией и наркотическим психозом. Печенье отдавало гнилью. Я попытался успокоить себя, сосредоточившись на аннотации на конверте «Печального поезда», но это не помогло. Слова были явно из английского языка, но я не мог прочесть их.

— Разумеется, Джим Моррисон был шаманом. — Йен был в ударе. — Духи были с ним на сцене, их даже слышно. Он и впрямь был знаком с индейской магией и всякими такими вещами. Для него пейзажами Америки были не города и скоростные шоссе, а животные и племенные … эээ… территории. Он был святым человеком в племени.

— Так он поэтому не выходил из запоев? — это Рейчел. Свет свечей мерцал в ее темно-рыжих волосах. — Он был служителем культа виски в нашей глобальной деревне.

— Херня, — прошептал Карл. Рейчел действовала ему на нервы. Пластинка закончилась, он сменил ее «Мертвыми душами» с альбома Joy Division «Безмолвие». Зловещая перекличка гитар первых двух минут трека погрузила всех в молчание. Я мог бы поклясться, что свечи в этот момент задрожали. Рейчел потушила остатки последнего тонкого косяка в одной из маленьких керамических пепельниц Карла. Наверно, было уже далеко за полночь. Я посмотрел на часы, но не смог понять, где у меня правая рука, а где — левая. Кристальная энергия «Мертвых душ» сменилась пьяным, сокращенным кавером «Сестры Рей», который, казалось, подал знак, что пора собираться. Йен и Рейчел не захотели проводить ночь на диване у Карла и решили поймать такси. Мы с Карлом вышли вместе с ними к ночной стоянке такси на Слейд-роуд.

Обглоданная луна смотрела на нас сквозь рамку ветвей деревьев. Мимо бесшумно проезжали машины, направляясь в центр города. Где-то среди деревьев лаяла лисица: странный, сдавленный звук, точно у нее были проблемы с дыханием. Я не чувствовал холода. К нашему удивлению, такси ждать долго не пришлось. Когда оно отъехало, Йен помахал нам через окошко, Карл взял меня за руку.

— Не хочешь немного прогуляться?

На полпути между центром Эрдингтона и Спагетти-Джанкшн дорога проходила между двух маленьких озер и дальше тянулась через жилой микрорайон. Оба озерца были окружены деревьями. Вдали от уличных фонарей луна, казалось, светила намного ярче. Двигаясь легко, точно в танце, Карл вел меня к дальнему берегу озера. Осколки луны освещали его поверхность. На берегу ива мыла свои локоны в неподвижной воде. Что-то надвигалось, что-то неясное, неотвратимое. Я все еще был не в себе. Под фонарем у нас с Карлом выросла сдвоенная тень, точно мы следовали друг за другом. Серая масса жилых домов нависла над нами, превращая озеро в рисунок на бетонной стене.

Карл бросил взгляд через плечо, но вокруг не было ни души. Его била дрожь. Я положил руку ему на талию, он повернулся и крепко поцеловал меня в губы. Мы простояли несколько минут ничего не говоря. Затем Карл повел меня обратно к Слейд-роуд. Наши шаги отзывались эхом от домов на другой стороне. Эрдингтон не был закрыт смутным потолком отраженного света, под которым ты оказываешься ночью в центре Бирмингема. Мы выглядели совершенно беззащитными. Карл шел быстро, уставившись прямо перед собой. Его рука была напряжена, мне пришлось следовать за ним. Мне нечего было сказать.

Свечи все еще горели, когда мы вернулись в квартиру. Карл отошел от меня. Он схватил клочок бумаги, ручку и принялся записывать что-то, стоя в собственной тени. Через минуту он опустил ручку и посмотрел на меня так, будто он только что заметил мое присутствие. Он весь дрожал, когда мы обнялись.

— Ты замерз? — спросил я. Он коснулся моей щеки, затем направился в спальню. Я решил погасить свечи. Поднеся бумажку к свету, я разобрал, что там написано: «Ты хочешь отыскать меня? Ты хочешь меня найти? Ты здесь, впереди меня? Или стоишь у меня за спиной?» Я смог прочесть слова, но не мог понять, что это значит. Разумеется, в итоге они стали припевом «Фуги».

В спальне стоял ледяной холод. Я задернул занавески и закрыл дверь. Карл растянулся на кровати в одежде. Я не смог разбудить его и в итоге полураздел его и натянул на нас обоих одеяло. Лежа в темноте, я слушал хриплый лай лисицы, доносившийся откуда-то между домов. По крайней мере, она знала, как следует общаться, и неважно, услышат ее или нет.