От первых проталин до первой грозы

ДУДОЧКА-ПЕРЕПЕЛОЧКА

Пётр Иванович зашёл к нам дня через два. Он пришёл посмотреть, как живёт у меня его щегол. Внимательно осмотрел клетку. Она была чистая, в кормушке лежал свежий корм, в поилке свежая вода.

— Молодец, сынок! — похвалил меня Пётр Иванович. — Любишь птицу, жалеешь её. И всяческая птица тебя тоже полюбит, будет у тебя водиться.

Я сиял от счастья. Заслужить похвалу старика птицелова — это что-нибудь да значило!

Вошла мама, познакомилась с Петром Ивановнам, поблагодарила за щегла, справилась о здоровье скворца.

— Благодарю вас, — весело отвечал Петр Иванович-Скворец молодец, совсем поправился. Пуще прежнего озорничает.

Потом мама расспрашивала старика о других его птицах и вообще о разных делах: с кем он живёт, кто ему стирает, еду готовит.

— Сам, всё сам, сударыня, делаю, — отвечал Пётр Иванович. — Никого у меня, окромя птиц, на свете не осталось. Всех своих родных пережил, ужо восьмой десяток на свете живу, пора бы и на покой. — Он помолчал и вдруг, улыбнувшись, добавил: — А помирать всё не хочется, думаю, ну ещё бы годок прожить, ну ещё другой и третий… Вот ведь как на свете прижился.

Мама сидела, внимательно слушая неторопливую речь старичка. Он, видимо, ей очень понравился.

Я решил использовать удобный момент и попросил разрешения пойти с Петром Ивановичем половить птиц. К моей радости, мама охотно согласилась. Её даже не испугало, что придётся рано вставать.

— Вы только уж, Пётр Иванович, потрудитесь, пожалуйста, зайдите сами за ним. А то в такую рань одному как по городу бегать, ещё собака какая бросится.

— Зайду, зайду, — охотно согласился Пётр Иванович. — Мы первый-то разок на поле за перепелами сходим.

— Ну что же, сходите, — кивнула головой мама, ушла по своим делам.

— Пётр Иванович, вот спасибо-то! — бросился я обнимать старика.

— Да за что же спасибо, подумаешь, дело какое! — смеялся он, гладя меня по голове.

Мы тут же решили не откладывать дело в долгий ящик и, если не будет дождя, завтра же отправиться на ловлю.

Весь остаток дня я только и делал, что смотрел, не собираются ли на небе тучи. Небо было чисто. Всю ночь я, конечно, не спал, всё боялся шевельнуться, чтобы мама не услыхала и не рассердилась за безрассудность. «Ещё не пустит тогда, пожалуй», — думал я, лёжа в своей кровати и глядя, как постепенно светлеет, синеет в окне ранний летний рассвет. Наконец, когда уже как следует рассвело, я и сам не заметил, как заснул.

Лёгкий стук в стекло мигом разбудил меня. Сна как не бывало. Я выскочил из кровати и подбежал к окну. Под ним стоял Пётр Иванович, одетый в пиджачок, в кепку, с каким-то мешком за спиной.

— Я сейчас, я мигом!

Пётр Иванович кивнул головой и уселся на лавочке.

Действительно, я оделся в один миг.

— Не забудь выпить молоко с хлебом и взять с собой бутерброды, — сказала мама.

Ах, это несносное молоко! В такую рань спросонья его пить вовсе не хочется. Но делать нечего. Иначе мама в другой раз не пустит. Пью одну и даже вторую кружку, больше сил нет. Надеваю курточку, в карманы сую бутерброды. Ну, теперь всё. Ура, можно идти! Выбегаю на крыльцо.

Какое утро! Ни облачка! Солнце ещё очень низко. Его лучи просвечивают через зелень соседнего сада. Светят точь-в-точь как вечером на закате, но только совсем с другой стороны.

Трава мокрая от росы, и пыль тоже росой прибита. Она вся в тёмных влажных кружочках. В воздухе пахнет отсыревшими лопухами, укропом и яблоками.

Я здороваюсь с Петром Ивановичем. И мы отправляемся в путь по спящим улицам городка.

Громкое щёлканье пастушьего кнута и мычанье коров нарушают предутреннюю тишину. Навстречу нам пастух гонит стадо. Тут и там распахиваются калитки, и заспанные женщины выгоняют всё новых и новых коров, которые присоединяются к идущим. Коровы идут медленно, поминутно наклоняясь и срывая с земли листья подорожника. От коров уютно попахивает навозцем и тёплым хлевом.

Стадо скрывается в переулке. Мы выходим на мост. Внизу река. По ней плывёт голубоватый туман. Из тумана, будто всклокоченные спросонья головы, выделяются старые ветлы. Под одной из них уже сидит рыболов.

За мостом луг, а дальше — хлебное поле. Воздух над ними как-то особенно чист и по-утреннему прохладен. И оттуда, из этой прохладной синей глубины, звеня и переливаясь, доносятся песни жаворонков. Из города на разные голоса отвечают им петухи.

— Вот и пришли! — сказал Пётр Иванович, когда мы миновали росистый луг и очутились на краю поля. — Теперь посидим здесь да послушаем.

Пётр Иванович снял со спины мешок, развязал его и вынул оттуда кусок старой клеёнки. Он расстелил его на земле:

— Садись, сынок.

— А вы как же?

— Мне не надо, я привычный. Для тебя только подстилочку захватил, чтобы мамаша не тревожилась.

Мы уселись и стали слушать.

В вышине по-прежнему пели жаворонки, а на лугу кто-то надрывно кричал, будто раздирали на части туго натянутую материю.

— Кто это? — спросил я.

— Коростель, его ещё дергачом зовут, — ответил Пётр Иванович. — Сидит в густой траве да поскрипывает. Подойдёшь к тому месту-его и след простыл, убежал куда-нибудь. Постоишь послушаешь, а уж он в стороне опять свою музыку заведёт. Так и гоняйся за ним сколько хочешь, редко когда его увидишь. Если только где-нибудь в кустах прижмёшь, деваться некуда — ну, тогда он вылетит, а то так и будет с места на место в траве бегать. Он ух какой проворный, быстрее мыши в траве между стеблями бегает.

— А какой он с виду? — спросил я.

— Да так, рыженький, бесхвостый. Ноги длинные. На цыплёнка похож, когда тот из пуха в перо ходит… Стой, слушай, сынок! — прервал сам себ5 Пётр Иванович.

Я прислушался. Где-то в поле, невдалеке от нас, звонко закричал перепел. Он будто выговаривал: «Пить-перпить, пить-перпить!» Его голосок я давно уже знал.

Пётр Иванович быстро и совсем неслышно встал с земли, сунул руку в мешок и вытащил оттуда свёрнутую сетку.

Я хотел ему помочь её развернуть, но он знаками показал, чтобы я сидел на месте. В один миг он расправил сеть и ловко раскинул на поле перед нами. Тонкая сетка, как паутинка, легла на головки хлебных стеблей, только едва-едва их наклоняя. Затем мы перебрались на межу и улеглись там с таким расчётом, чтобы сеть очутилась как раз между нами и кричащим где-то впереди перепелом.

Затем Пётр Иванович вынул из кармана какую-то кожаную трубочку, всю в складках, вроде гармошки. Один конец её был забит пробкой, а к другому привязана тонкая полая косточка — свистулька.

Пётр Иванович взял кожаную трубку в одну руку и стал тихонько постукивать по ней пальцами другой руки, Из свистульки послышались негромкие звуки — будто кто-то еле слышно насвистывал: «Трю-трю-трю-трю».

— Так самочка-перепёлка кричит, петушка к себе подзывает, — шёпотом пояснил мне старичок. — Слушай, он сейчас к нам подаваться будет.

Действительно, не прошло и минуты, как я услышал ответный крик перепела. Он слышался уже гораздо громче, чем в первый раз.

Пётр Иванович ещё поманил своей дудочкой. И перепел снова ответил, ещё громче.

Он бежал к нам на зов невидимой курочки-перепёлки.

Лёжа в траве, я изо всех сил напрягал зрение, стараясь увидеть перепела. Но сквозь густую зелёную массу растений ничего не было видно.

И вдруг совсем близко впереди нас из этой зелёной массы послышались какие-то хриплые странные звуки. «Ва-ва, ва-вай!» — яростно закричал кто-то.

Змея или зверь? Я вскрикнул, вскочил с земли.

В тот же миг почти из-под сетки с треском взлетела серая кургузая птица и полетела прочь.

Пётр Иванович тоже вскочил, испуганно глядя на меня:

— Ты что, сынок, что с тобой?

— Кто там шипит так? Змея?

Пётр Иванович махнул рукой и добродушно рассмеялся:

— Да какая же там змея? Это же перепел!..

— Нет, не перепел, — перебил я его, с опаской поглядывая на зелёные травяные заросли. — Перепел: «спать-пора, спать-пора». Я знаю. А этот хрипит…

— Да говорю ж тебе — перепел. Он на два тона кричит: и «спать-пора» и «вавакает». Только вава-канья издали не слышно. А жаль — упустили, — покачал головой Пётр Иванович. — К самой ведь сетке подбежал, ещё два шага — и под ней. Взлетел бы вверх, запутался, вот и попался, дурашка. Ну, не беда. Моя вина — я же тебя не предупредил, что он на два манера кричит. А не знамши, услышать, как он зававакает, пожалуй, кто хочешь сробеет.

Мы собрали сеть, положили её в мешок и пошли искать других перепелов. Но охота в это утро так и не удалась.

Скоро солнышко стало уже припекать. Перепела кричали вяло, а потом и совсем замолчали.

— Ну, первый блин обязательно комом, — весело сказал Пётр Иванович, — так всегда бывает. Не печалься, сынок, не вешай носа. Мы этого перепела непременно в другой раз поймаем, а не этого, так другого. А теперь идём-ка домой. Слышишь — погромыхивает? Кабы грозу с дождичком не натянуло.

Действительно, когда мы уже подходили к дому, небо вдруг заволокло тучей и крупные капли стали с силой шлёпаться в мягкую дорожную пыль.