От первых проталин до первой грозы

ОЗОРНИК

С тех пор как я побывал один раз с Петром Ивановичем на ловле перепелов, я стал частенько к нему заглядывать. Мне у него всё нравилось: и тенистый садик, и его крохотный домик, и он сам, всегда такой приветливый, ласковый. Даже швейная машинка, за которой он сидел большую часть дня, и та мне нравилась, но особенно потому, что, как только он принимался на ней строчить, все птицы в клетках начинали петь одна громче, задорнее другой. Ровный, ритмичный стук машинки и разноголосое пение птиц сливались в оглушающую, но на мой слух необыкновенно приятную музыку.

Когда я приходил к Петру Ивановичу, он обычно старался поскорее закончить своё шитьё, затем откладывал его в сторону и, потянувшись, вставал со своей рабочей табуретки.

— Пришёл, сынок? — ласково говорил он. — Надумал старика проведать, хорошо, что надумал, умница.

Он ещё разок, вероятно уже в двадцатый раз, проверял, у всех ли птиц есть еда и питьё, кого следует, выпускал полетать по комнатке, а тех, кто уже слишком долго загулялся, наоборот, приглашал домой, в клетку.

— Иди, иди, гуляка. Не налетался ещё за целый день, — ласково говорил он какому-нибудь дрозду или щеглу, легонько помахивая палкой, на конце которой была привязана тряпочка.

Завидя это «страшное» пугало, птица обычно делала по комнате два-три круга и потом сама залетала в свою клетку.

— Ну, вот и умник! — одобрял старичок. — Вот и молодец, что послушался. А я тебе уже водицы свежей налил, поесть приготовил. Закуси, отдохни, дружочек.

Когда все клетки бывали проверены и всё приведено в порядок, Пётр Иванович ставил самовар, и мы шли в его садик пить чай со свежими ягодами смородиной, малиной, крыжовником. Мы их тут же срывали с кустов.

В чаепитии обычно принимал участие и наш неизменный друг — скворушка. Ножка у него давно зажила, и он чувствовал себя превосходно.

Скворец почти ни на шаг не отставал от своего хозяина: куда Пётр Иванович — туда и его крылатый друг. Либо летит за ним, либо сядет на плечо и едет. А сам ещё за ухо клювом ухватит, держится.

— Озорник, да и только, — скажет про него Пётр Иванович.

Помню, один раз сидели мы в саду, пили чай. Скворец тут же по столу разгуливал, ягоды с тарелки поклёвывал.

Пётр Иванович налил себе в блюдце чай, остудил, поднёс блюдце к губам; только хотел отхлебнуть, вдруг скворец: «Фр-р-р-р-р» — со стола и прямо ца краешек блюдца, будто на жёрдочку.

Блюдце — из рук, об стол и вдребезги. Чай по столу разлился, течёт. А скворцу хоть бы что. Сел на стол и хитро так на хозяина посматривает.

Пётр. Иванович рассердился.

— Ах ты озорник! — кричит. А скворец на него: «Азрник, азрник!» Тут, конечно, всякая злость у старика сразу прошла, сахарцу скворцу предлагает, радуется:

— Ишь ты, новое словечко выучил, да как чисто, как хорошо говорит!

Скворец сахаром полакомился, потом взлетел со стола на ближайшую яблоню и оттуда опять: «Азрник, азрник!» Видно, самому это слово понравилось. Раз пять подряд его повторил, всё чаще, чаще да вдруг затрещал, затрещал и запел, будто весной.

И так это хорошо получилось. Сидит среди зелёных ветвей, вечернее солнце его освещает, все перышки ему золотит, а он поёт, заливается.

Послушал его Пётр Иванович, вздохнул и говорит:

— Вот к чему он так растрещался, значит, скоро и лету конец.

— Почему конец? — не понял я.

— Потому что скворец всегда в конце лета в беспокойство приходит, чувствует, недолго ему в родном краю оставаться, настаёт пора в чужие края лететь. Вот он и волнуется, не знает уж, чем ему свою любовь к родным местам доказать. А чем птица эту любовь доказать может? Только песней.

Долго ещё распевал скворец, сидя на дереве, а мы сидели и слушали. Потом он наконец умолк. Начал охорашиваться, чистить перышки. И в саду стало очень тихо; только, не нарушая этой вечерней тишины, монотонно трещит в траве кузнечик.

— А стрижей уже не слыхать, первыми на юг подались, — неожиданно сказал Пётр Иванович.

И я вдруг понял — вот почему так тихо. Не слышно пронзительных визгов стрижей. Уже улетели.

Мне стало грустно. Жаль уходящего лета. Вспомнилось: ведь этой осенью уже в школу пойду.

«А-зр-ник, а-зр-ник!» — неожиданно громко закричал скворец.

— Верно, что озорник, — ответил ему Пётр Иванович.